Лейтенант и Змей Горыныч. Глава двадцать восьмая

                А на войне, не ровен час: а может мы, а может нас…
                Любе «Комбат»
          
                Личного  состава было трое, немного, но для выполнения,  поставленной Серёгой самим  себе, задачи  этого было достаточно. Он прошёлся перед строем, оценивающе глянул на солдат.
                «Рядовой Христинсен, вы хоть бы умылись от  краски, а то противнику вас показать неудобно – Чингачгук какой то. Христинсен Слава, в просторечии Ганс, немец из Казахстана обязан был прозвищем внешности, будто позаимствованной из старых фильмов про войну – рыжий, лупоглазый, сутулый и очкастый с длинными жилистыми руками, глянешь  на него, будто палач гестаповский  только что кончил мучить молодогвардейцев. При всём при том,  человек он был добрейшей души и большой добросовестности и дотошности во всяком деле, за которое брался.   Велели  красить – красил добросовестно, велели воевать – пошёл воевать. Он  виновато улыбнулся – кисти рук его, уши и шея были покрыты изрядным слоем сурика в ходе окраски пожарного щита, бочек и всего того, на что указал командирский перст. Он застеснялся и, хотел было,  бежать мыться, но Сергей остановил его: «Пока сойдёт, так страшнее»,-  и сообщил войскам свой план. 
                План Перевалова был прост – пошарить в лесу на коммуникациях противника, взять  пленного и установить цели и численность супостата. Шума, произведенного старшиной в сражении с немцами, они за лесом не слыхали, но яркий пламень костров, которыми  после  пережитого кошмара огородили свой лагерь враги, смутил Перевалова. Он решил выждать, пока вражеский стан не успокоится, чтобы взять языка без особых помех. На время ожидания, он, как было сказано выше, отвёл свой отряд  за болотце и, объявив привал, загнал Славу мыться, Ворожкина в охранение, а сам уселся передохнуть на куче палой листвы, заботливо собранной для него третьим из  его отряда – рядовым Похелюком. Серёга подхалимажа отродясь не любил и оттого окинул этого воина суровым взором, ища, к чему бы придраться. Но даже взгляд памятного ему по училищу старшины не нашёл бы ни единой зацепки в облике этого военнослужащего, сидящего на земле в густом лесу как на политзанятиях в присутствии проверяющих из округа, уставившись  на кончики носков своих сияющих как  котовые  яйца сапог. «О чём задумались, товарищ солдат»?- сменяя гнев на милость, поинтересовался Сергей: «Как служба»?  Лейтенант помнил, данные ему замполитом указания неустанно интересоваться положением младшего призыва, дабы не допустить этих самых, уже набивших автору оскомину,  неуставных взаимоотношений. И тут… 
                Тут такое началось! Образцовый военный, оглянувшись, конечно, для порядка, не слышит ли кто, встал, принял строевую стойку и затараторил, по-собачьи заглядывая Сергею в глаза: «Вот вы хорошо говорили, товарищ лейтенант, что нужно командованию сообщать обо всех замеченных нарушениях. Я докладываю, а меня никто слушать не хочет, а ещё бьют вдобавок. Вот, мне Варюхин врезал, что я на подъёме медленно вставал, так я и доложил замкомвзвода, когда  Ванька к Машке своей зелёной бегает, а Мичурин  меня вместо благодарности на сортир отправил – говно черпать. Я черпать устал, под кустом уснул, меня Мичурин нашёл,  пинка отвесил, я тогда старшине доложил, где у замкомвзвода гражданские шмотки спрятаны, а старшина меня вместо благодарности неделю на тяжёлой работе держал. Так нельзя. Таких как я людей ценить нужно, кто за порядок». Взгляд его был полон такой преданности, что Сергей глаза брезгливо отвёл, ведь, имей холуйство способность обращаться в жидкость, оно текло  бы из Похелюковых глаз не хуже кровавых слёз Святого Себастьяна с небезызвестной картины.
                «Вы, я вижу, понимаете»,- продолжал Похелюк: «Как жить нужно. Умно поступаете, простите за похвалу. Прикидываетесь, что ничего не видите, а, я вижу, всё чего-то в книжечку пишете. А потом раз! И всех нарушителей дисциплины – к ногтю. Верно я говорю? Так мой шеф в гражданке поступал. Я дома шофёром работал, тёща устроила возить главврача районной больницы. Главврач невеликая шишка, да, по правде, и в медицине своей  дурак набитый, но я-то сообщу ему вовремя, кто чем в коллективе дышит, кто чего затевает, кто просто много говорит, и становится он для подчинённых своих главнее министра.  И меня не забывает. И ему хорошо, и мне, и дисциплина кругом». Серёга и не рад был, что начал этот разговор. Уже и отдых на мягкой листве был ему не в радость, но в ушах его настырной осенней мухой зудел голос Похелюка: «… А заводилой всей неуставнухи в роте у нас Витька Варюхин, а с ним Пащенко, Морозов, Хакимов да Сашка-тракторист. Замкомвзвода, что тот, что другой, правду вам говорю, с ними заодно, по три пайки масла жрут. Ворожкин с Данияровым, хоть и моего призыва, тоже скоро зубы покажут, а Мирфазиев, гад, в суп овсянку и перловку не докладывает!  И жаловаться, я вам говорю, не кому – старшина пьянствует, самогонку покупает у дружка своего Лёни в Валках. В каптёрке у него водяной неделями без прописки живёт, от него сырость – шинели преют, а недостача там преогромная. Всё разворовали и пропили, я вам гарантирую! Кота тоже гнать надо. Неизвестно что городит, дембилям неуставные стишки читает, и вообще, кто его тексты проверял? Может там антисоветчина?! А этот Просфоров вам не подозрителен? Откуда, к примеру, взялись эти немцы»?...     «Немцы»,- повторил он изумлённо. «Немцы»!!!- заорал он.   
                Люди барона Думкопфа обнаружили в лесу заросшую дорогу к казарме. Дороги всегда куда-то ведут. Дороги крестоносца ведут туда, где можно поживиться – эта логика понятна солдатским мозгам в любом веке. Неважно,  зачем ты пришёл, за Гробом Христовым или устанавливать демократию, любовь к русским «яйкам, млеку и шпеку» у германца в крови. На поиски их и повёл Думкопф свой отряд. С ними увязался и отец Климентий. На  облезлом муле он трясся позади отряда полный надежд увлечь  местных язычников в лоно католической церкви и помочь войскам дельным советом при разрушении капищ. 
                «Немцы!- орал  Похелюк. Сергей страшно медленно вытаскивал пистолет, понимая, что не успеет, пока  высыпавшие из кустов враги обступали их, направив на них свои луки и арбалеты. Испуганно зыркнув по сторонам глазами, Похелюк неожиданно взвыл на  добром школьном немецком: «Нихт шиссен! Ишь капитулирен»! «Стервец»!- наконец, выхватив из кобуры Вальтер, рявкнул Серёга: «Застрелю»!- но Вальтер, будучи вышиблен  из руки латной рукавицей кнехта, полетел в кусты, а сам лейтенант упал ниц, мгновенно скрученный накинутой на него ловчей сетью. Падая, Серёга видел, как из кустов выскочил Петя Ворожкин обуянный горячим желанием посечь всю эту сволочь очередью  из автомата. Однако, немецкий автомат  в соотечественников стрелять отказался принципиально, знать, патрон  перекосило. Петя по незнанию жал и ждал на спусковой крючок, а тем временем кнехты извлекли из кустов неуспевшего  смыть   краску,  намыленного Ганса. Тот  обложил  противника    столь благозвучной русско-немецкой тирадой, что даже непробиваемый Думкопф покраснел от смущения под  панцирем, а отец Климентий потянулся за пером, чтобы занести в путевой дневник столь редкий образец русской молитвы. В молитве этой  упоминалось   столь великое  множество  святых, угодников, первичных половых органов  и бесчисленных Божьих Матерей, что в голову прелата вкралось сомнение в здравом рассудке пленённого. Пока немцы слушали, Ворожкин исчез в лесу.  Наконец, речь Ганса завершилась при  почтительнейшем молчании слушателей, и, привязав пленных к телеге, германское воинство двинулось по ночной дороге дальше, сбивая росу с заполонившего колею  малинника и Иван-чая. 
                «Амзук Горыныч»- хрипел лейтенант, спотыкаясь в ночи: «Спаи и защити земляка, на тебя вся надежда"!  Но лес  был глух к его хрипу, не зря семьдесят лет пели большевики: «Никто в борьбе нам не поможет»! Под щелястым настилом моста мелькнули чёрные воды  речки  Смородины, дорога  чуток покружилась меж елей, и вскоре за поворотом открылась казарма. «Вот чёрт! Когда надо,  ищи её-свищи, а тут, как на грех, вот она, стерва»!- выругался Сергей, спотыкаясь в очередной раз. 
                Фридрих фон Думкопф ухмыльнулся довольно в бороду, а потом взмахнул рукой и послал своё воинство в атаку. Воинов торопить было не нужно, они ринулись на приступ. Душа барона пела – крепостца ли, усадьба боярская, их явно не ждут, а, чем поживиться, найдётся.
                Их, и верно, не  ждали. Презрев приказы командира и предвкушение беды, дневальный по роте рядовой Загиров, взгромоздившись на тумбочку, кропал себе письмецо одной  хорошей  девушке  в родную Чардару, когда на него под ударами секир дюжих кнехтов  обрушилась входная дверь. Дверь была не заперта, просто открывалась в другую сторону, но разбираться было некогда, и они высадили её с двух ударов. Загиров увернулся от падающей двери и бросил в атакующих авторучку, письмо, заканчивающееся словами, «а ещё сообщаю тебе, что служба наша идёт тихо и мирно» и штык-нож. Штык-нож пролетел мимо, письмо  упало на пол, а безобидная авторучка чудом вонзилась сквозь щель в забрале в глаз одного из врагов. Тот взвыл и упал, но, сбитый им с ног, упал и Загиров. И быть бы ему затоптанным ринувшейся в коридор  бронированной толпой,  если бы он не сообразил откатиться к стене. Иначе затоптали бы – это точно. На грохот из сушилки вылез заспанный безоружный Морозов. При виде толпы бронированных монстров сон из него выдуло мгновенно, и, спустя секунду он, овладев огнетушителем, двинулся на врага. «Получите, сволочи»!-   весело закричал он, но огнетушитель подвёл его – выпустил лишь жалкую струйку пены и затих, оказавшись годен лишь на то, чтобы обрушить его на первую же попавшуюся голову в шлеме.  Железо глухо брякнуло о железо, под железом болезненно сотряслись мозги,  отчего кнехт охнул и сел в самом узком месте коридора, дав время Морозову сорвать с пожарного щита лом.  Он ещё пару минут отражал  удары супостатов, пока второй дневальный Бахтияр Салтанов на пару с кулинарным ефрейтором из-за спины его не вывалили на противника бачок с кашей овсянкой, нашей армейской кашей, поев которую два года в армии, больше никогда не сможешь глядеть в глаза лошадям. Каша моментально  превратила коридор в подобие высокогорного катка Медео. Воины скользили и падали, роняя оружие. Вышедшая на овсяный лёд, команда Германии начала наносить повреждения сама себе, а из дверей пищеблока им на головы летели соль, перец, пищевые отходы и лилось растительное масло.
                Но всему приходит конец, пришёл он и запасам продуктов. Бились меж котлов кочергами и половниками, бились долго и упорно, но врагов было больше. 
                Думкопф радостно потирал руки, когда его воины, белые от муки и сладкие от солдатского киселя с бромом, выводили связанных пленных. Барон был рад обилию пленных. Он рассчитывал путём пристрастного допроса дознаться, наконец, в земли какого князя, богатыря или «товарища прапорщика" завела их ратная тропа и далеко ли известный своим  богатым торгом город Петровск.  Потом выносили своих раненых.  Их было много. Последним вынесли кнехта, сдуру сунувшего руку в  электрощит.    
                К Арнольду был послан гонец с известием о славной победе, об огромных трофеях и небывалом числе захваченных пленных. Пленные же были помещены в подвал, бывший зиндан (подземная тюрьма или, если хотите,  гауптвахта) выстроенный в целях укрепления дисциплины  прежним командиром роты капитаном
Саттаровым.