Памятник А. С. Пушкина - пасхальный подтекст

В отечественной пушкинистике в течение достаточно длительного времени обсуждается вопрос о составе и принципах построения т.н. «каменноостровского цикла» А.С.Пушкина, созданного им летом 1836 года. Часть стихотворений, написанных в это время пронумерована поэтом, часть же осталась без нумерации, при этом некоторые номера оказываются «пропущенными».

Исследователем Вадимом Петровичем Старком была выявлена логика, определяющая последовательность трех пронумерованных Пушкиным стихотворений: «II — „Отцы пустынники и жены непорочны“»; «III — „(Подражание италиянскому)“»; «IV — „Мирская власть“». «Поскольку три стихотворения цикла, — указывает исследователь, — внешне связаны религиозно-христианской символикой и преданиями, то именно в этой сфере представляется вполне вероятной и их внутренняя, смысловая связь. Анализ цикла с такой точки зрения дает возможность утверждать наличие в нем композиционно-сюжетной последовательности, которая в свою очередь обусловливает и тематическое, смысловое его развитие. В цикле можно проследить сквозной сюжет, связанный с событиями Страстной недели Великого поста. В первом стихотворении, как мы выяснили, Пушкин сам называет время действия: „дни печальные Великого поста“ <...> молитва Ефрема Сирина используется в великопостном служении, причем последний раз в среду <...> Следующее стихотворение цикла  «Как с древа сорвался предатель ученик» <...> несомненно связано с четвергом Страстной недели. Именно в четверг, в ночь после среды, Иуда Искариот поцелуем указал стражникам на Христа <...> Дальнейшим развитием темы является третье стихотворение цикла — „Мирская власть“ <...> Согласно Евангелию, Христос скончался в пятницу. Стихотворение, таким образом, композиционно следует за воспоминанием о четверге — дне предательства Иуды»[Cтарк, 1982: 200.]

Развивая идею В.П.Старка, литературовед Сергей Александрович Фомичев выдвигает гипотезу, согласно которой стихотворение «Я памятник воздвиг себе нерукотоворный», созданное в конце лета 1836 года, следует соотнести со Страстной Субботой, конец которой ознаменован Пасхой - воскресением Иисуса Христа [Фомичев, 1985: 66].

Данное толкование открывает путь для более глубокого прочтения пушкинского текста. Это касается прежде всего слова "нерукотворный", которое ставило  в тупик многих современников и позднейших исследователей творчества А.С.Пушкина.

 Оборот «памятник... воздвиг нерукотворный» содержит в себе парадокс. Семантика слова «нерукотворный» противоречит значению сочетающегося с ним глагола «воздвиг», непосредственно связанного со значением «соорудить, построить» (Малый толковый словарь русского языка. – М.,1993, с.38). Это значение подразумевает действие, совершенное руками. Друг Пушкина князь П.А.Вяземский,  восклицал: «А чем же писал он стихи свои, как не рукой? Статуя ваятеля, картина живописца так же рукотворны, как и написанная песнь поэта» [Цит.по: Алексеев, 1967, с.55].

Заметим, что слова "нерукотворный" нет ни в тридцатой  оде  Горация, послужившей прототипом стихотворения Пушкина,  ни в «Памятнике» Державина. У Горация памятник характеризуется при помощи сравнения  «долговечней меди», у Державина – при помощи эпитетов «чудесный, вечный».

 В свое время бельгийский ученый профессор Анри Грегуар высказал предположение о связи определения «нерукотворный» с христианской системой смыслов. Но данный тезис был подвергнут критике советскими исследователями.  Академик Михаил Павлович Алексеев категорически утверждает, что пушкинский эпитет «не имеет отношения к лексике православной теологии» [Алексеев, 1967, с.55]. Истоки этого определения предпочитали видеть где угодно, только не в библейской традиции. Так, Р.Якобсон объяснил это слово заимствованием из стихотворной подписи  Василия Рубана к фальконетовскому Медному Всаднику, в которой оно применяется к гранитной скале – постаменту: "Нерукотворная здесь росская Гора… Пришла во град Петров чрез невские пучины",  - и с ним соглашается М.П. Алексеев.

 Надо сказать, что подобное приземленное толкование сегодня вызывает интуитивное неприятие у интеллигентного читателя. Приведем характерный пример. Известный диссидент Валерий Ефимович Ронкин размещает на своем персональном сайте эссе «Предыстория «Памятника», где, в частности, пишет: «У Пушкина «нерукотворный» значит –  не материальный. Здесь скорее напрашивается ассоциация со Спасом Нерукотворным, который продолжал свое существование, несмотря на утрату его первоначального материального носителя» [Ронкин].

 Сама по себе параллель между пушкинским образом и Спасом Нерукотворным весьма примечательна. Заметим, что икону и, в первую очередь Спаса Нерукотворного справедливо приято рассматривать как "Евангелие в красках". Именно  при сопоставлении пушкинских слов    с текстом Евангелия в полной  мере раскрывается глубина присутствующего здесь симолического подтекста .. Так, евангелист Марк приводит слова свидетелей: «Мы слышали, как Он говорил: «Я разрушу храм сей рукотворенный и через три дня воздвигну другой, нерукотворенный» [Марк, 14,58]. У Пушкина, таким образом, мы видим почти буквальное совпадение с евангельским источником, ср.: «воздвиг… нерукотворный» и «воздвигну другой, нерукотоворенный». Смысл этих слов разъясняет другой евангелист – Иоанн: «Иисус сказал им в ответ: разрушьте храм сей, и я в три дня воздвигну его». На это сказали Иудеи: сей храм строился сорок шесть лет, и Ты в три дня воздвигнешь его? А он говорил о храме Тела Своего» [Иоанн, 2,19-21].. Таким образом,  «воздвижение нерукотворенного храма» – это воскресение Христа.

Пушкин заменяет храм на памятник, при этом происходит подспудное и непримиримое столкновение двух систем ценностей, двух взглядов на предназначение человека в мире. Для христианина, верующего в Воскресение и бессмертие души, забота о личном увековечении не может быть главной. Эта забота, это стремление оставить после себя материальный след в земной жизни доминирует, прежде всего, в языческом и атеистическом сознании, которое не представляет иного места для жизни после смерти, кроме памяти людей.

Внешне следуя логике и мотивам античного прототипа, намеренно подчеркивая связь с ним в эпиграфе (Exegi monumentum, Пушкин полностью переставляет акценты. Сначала он намеренно усиливает мотив гордого самовозвеличивания, присутствующий в латинском прототипе: «Вознесся выше он главою непокорной Александрийского столпа».

У Горация было: «Превыше пирамид и крепче меди…» На первый взгляд, в пушкинских стихах мы имеем лишь незначительную смысловую вариацию той же темы: и пирамиды, и Александрийский маяк относились к семи чудесам света, т.е. к наиболее величественным и значительным созданиям рук человека. Однако Пушкин использует здесь слово «столп», что у многих вызывало недоумение. Можно предположить, что для Пушкина был важен в данном случае сам круг ассоциаций, связанных со словом «столп». В первую очередь мы должны здесь вспомнить фразеологизм «вавилонское столпотворение» – так называется в церковно-славянском тексте Библии строительство Вавилонской башни. Как известно, строительство Вавилонской башни было вызвано горделивым стремлением людей достигнуть небес, сравниться с Богом. Тем самым фраза: «Вознесся выше он главою непокорной Александрийского столпа,» – косвенно может быть отнесена не только к поэтам-творцам, но и к целому человечеству, вся история которого посвящена «столпотворению».

Вторая строфа пушкинского «Памятника» выдержана совершенно в иной тональности по сравнению с первой строфой.

«Нет, весь я не умру…» — эта неуверенность и тоскливая беззащитность интонации может показаться неожиданной после столь громкого одического начала. Однако в этой кажущейся непоследовательности есть своя душевная логика: гордыня ведет за собой уныние. Пушкин здесь движется в сторону святоотеческого аскетического  понимания сокровенных глубин души человека. Обуреваемая страстями, душа не может найти покоя и мира, переходит от гордыни к унынию и вновь ищет спасение от него в мыслях о посмертной славе: «Душа в заветной лире мой прах переживет и тленья убежит». Эти пушкинские слова навеяны строками Горация и Державина. Гораций: «Не вовсе я умру, но смерть оставит Велику часть мою, как жизнь скончаю». Державин: «Так! — весь я не умру, но часть моя большая. От плена убежав, по смерти станет жить.» Вместе с тем ни у Горация, ни у Державина нет слова «прах», обладающего огромным эмоциональным зарядом. Данное слово имеет христианский ассоциативный ореол, прочно закрепившийся в русском языковом сознании (ср. примеры из словаря Вл. Даля: «Все прахом станет»; «Все во прах придет»; «Человек прах и персть есть»). Акценты Пушкина точны и беспощадны и не оставляют места иллюзиям и самогипнозу: тот, кто возносился превыше всех и всего, соревнуясь с Богом, так же как и любой смертный  превращается в прах.

Идее бессмертия поэзии и величия человека-творца, декларируемой у Горация и Державина, противоречит и начало четвертой строфы: «И долго буду тем любезен я народу…». Речь здесь идет не о вечности и не о бессмертии – Пушкин употребляет здесь более скромный эпитет: «долго». Эта замена «оспаривается» Валерием Брюсовым, который в своем стихотворении, созданном по мотивам оды Горация, полемически провозглашает: "Распад певучих слов в грядущем невозможен. – Я есмь и вечно должен быть!" 

Вся глубина расхождения Пушкина с предшественниками и последователями в трактовке темы «памятника» становится наиболее очевидной в заключительной, пятой строфе. Здесь неявная полемика с Горацием и Державиным приобретает открытый характер. Текст Горация кончается  двустишием:

"Возгордися праведной заслугой, Муза,
 И увенчай главу дельфийским лавром."

Державин следует за Горацием и заканчивает свое стихотворение так:

"О Муза! Возгордись заслугой справедливой,
 И презрит кто тебя, сама тех презирай;
 Непринужденною рукой неторопливой
 Чело твое зарей бессмертия венчай."

Пушкинские слова: «будь послушна, Обиды не страшась, не требуя венца», –  носят ответный характер, но в них нет публицистической остроты, полемической страстности. 
Позицию Пушкина отличает трезвость и строгость. И это, как уже было сказано, сближает его с православной святоотеческой традицией. Согласно этой традиции, в Божественном замысле о человеке дано ему быть творцом. «От нас ожидается некая новая реальность внутри нас, т.е. создание в себе и всем своим духовным бытием, чаемого «нового неба и новой земли», создание в себе Царствия Божия, преображение себя и мира» [ Архимандрит Кипран, 1996:  384]. При этом любое творчество не должно становиться самоцелью, кумиром, предметом поклонения. Творчество должно быть принято как послушание Божьей воле – этот вывод следует из учения св.Григория Паламы  о нетварных энергиях, преобразующих мир. Этот же смысл присутствует в подтексте стихотворения Пушкина.

Заметим также, что . слова «Веленью Божию, о Муза, будь послушна»  перекликаются с обращением Иисуса Христа, к Богу во время молитвы в Гефсиманском саду, : «…не Моя воля, но Твоя будет» (Лк.,22, 42). Особенно подчеркнуто  в последней строфе представлена тема страданий Пушкина от злословия. 18-я и 19 строки заключают в себе хиазм, в середине которого сведены «хвала» и  «венец», а по краям - в «сильных позициях» расположены «обида» и «клевета» ("ОБИДЫ не страшась, не требуя ВЕНЦА, ХВАЛУ и КЛЕВЕТУ приемли равнодушно) .          Фраза:    «И не оспоривай глупца», - усиливает этот мотив и завершает его развитие.

Таким образом, великие события Страстной недели в пушкинском «Памятнике» получают поэтически преображенное воплощение:  воскресение для жизни вечной достигается лишь через страдания, через схождение во ад. То что «воскресению» соответствует начало текста, а «схождению во ад» – его конец может рассматриваться как проявление «закона обратной перспективы», о котором писал отец Павел Флоренский в «Иконостасе».  Икону сравнивают с окном "из мира горнего в мир дольний". Говорят: "не мы смотрим на икону, а икона смотрит на нас". В определенном смысле пушкинский «Памятник» может быть сопоставлен с иконой. Не мы смотрим на Пушкина, но Пушкин смотрит на нас.
 

Литература
.Алексеев М.П. Стихотворение Пушкина «Я памятник себе воздвиг». (Проблемы его изучения). – Л.: Наука, 1987.
Архимандрит Киприан [Керн]. Антропология св. Григория Паламы. — М., “Паломник”, 1996.
Ронкин В.Е. Предыстория «Памятника» [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://ronkinv.narod.ru/pamyatnik.htm
Старк В. П. Стихотворение «Отцы пустынники и жены непорочны...» и цикл Пушкина 1836 г. — В кн.: Пушкин. Исследования и материалы. Л., 1982, т. X, с. 200.
Фомичев С.А. Последний лирический цикл Пушкина // Временник Пушкинской комиссии, 1981 / АН СССР. ОЛЯ. Пушкинская комиссия. – Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1985.