Второй Николай Второй

Андрей Бартенев.
                Второй Николай Второй
                К столетию отречения народа российского от своего монарха.
                Киноповесть.
  Жили ли вы когда нибудь в провинциальном городе? Нет, не наездами на недельку-другую, а по настоящему, несколько лет. Жизнь в провинции не то, что в столицах, прямо скажем вялотекущая. Что там есть кроме церковных служб, свадеб и поминок? Хорошо если есть театр. В Юрьеве он есть.
  Многих, очень многих персон из приличного общества вы непременно встретите в театре каждый вечер. Они уже давно наизусть знают весь репертуар, некоторые, пожалуй, и сами могут выйти на эту сцену. Но в концерте или спектакле им не так скучно. Весёлая музыка, новые наряды и украшения дам, среди которых есть и прекрасные феи, блистательные молодые офицеры, которых так много во время этой войны – вот настоящий свет приличного общества. Как мотылька манит он человека своим непреходящим сиянием, обещает радость, воздушность, развесёлость бытия, а может быть даже и счастье.
  Лето 1916 было на излёте. После Успенья театральный сезон открылся водевилем Н.А. Некрасова «Петербургский ростовщик». В роли Лизоньки  молодая Полина К. была обворожительно хороша, и имела успех у молодых людей, впрочем, никогда им не пользовалась. В роли гусарского поручика Налимова Ивана Фёдоровича уже стареющий актёр Алексей Гурский был тоже хорош, уж очень убедителен и натурален. Пылкая сценическая влюблённость гусара в Лизоньку имела вполне земное происхождение. Замшелый стареющий холостяк Гурский был страстно, как бывает только впервые в жизни, влюблён в этот восхитительно свежий бутончик самого прекрасного цветка, что растут только  райских садах. Ах, Полина, какое это счастье быть рядом с тобой, видеть тебя каждодневно петь тебе, говорить о любви, брать тебя за руку и целовать эту слабую и нежную руку, но целовать её словно самую душу. Какое это счастье, Полина, обнимать твои плечи и талию, и слышать от самой тебя пламенные признания в любви. Пусть это только на сцене, а разве сцена не жизнь или жизнь не сцена? Вот он заветный миг блаженства, последняя минута перед занавесом. Сейчас Налимов опустится на колено, сейчас возьмёт Лизу за руку, сейчас припадёт к ней страстным поцелуем.
 Но, что он делает, этот безумец Гурский? Публика в зале сначала ахнула, потом затихла. Гурский сжимал в объятиях Полину и целовал её в губы. Какие же костры горят в душе этого безумца? Их видно даже с галёрки. Отзвучали последние аккорды, и упал занавес. И там же на галёрке услышали резкий звук хлёсткой, и точно знаю, жгучей пощёчины. Такова она - слабая и нежная рука Полины. Эхом аплодисментов отозвались из зала слабые и нежные руки других дам. Ох, уж эти слабые и нежные, недоцелованные руки дам! Их удары всегда только прелюдия грядущих бед человеческих. Звучат они как первый выстрел на предстоящей дуэли и как последний удар поминального колокола. По ком же сегодня звонит колокол? И какой пустяк по сравнению с этим звоном, жгучий жар опалённой ударом щеки! Не правда ли Гурский? Нам будет вас немного не хватать. Смотрите, вот уже взлетел из кресла молодой и сильный человек, бросил в кресло букет и быстрым шагом, почти бегом, направился к вам за кулисы. Все движенья его выдают в нём военного, и если это действительно так, то вам бедный Гурский играть завтра или труса или покойника. И,  увы, не на сцене.
Пока молодой человек из зрительного зала пробирался на сцену через нагромождение декораций и реквизита, Гурского окружили коллеги.  Актрисы возмущённо стыдили несчастного, актёры с иронией наблюдали нечаянное продолжение водевиля, а сам Гурский стоял безучастным истуканом и яркой алой краской пылали, почему то обе его щеки. Выяснять отношения с негодяем в таком собрании, в присутствии дам, было совершенно недопустимо. Молодой человек развернулся и таким же быстрым шагом направился в гримёрную комнату Полины. 
В это время, в наполовину опустевшем зрительном зале, удобно устроившись в креслах, ещё сидели два респектабельных господина и вели неспешный разговор.
- Хорош, в самом деле, хорош этот ваш Гурский. Как вам это удалось Альберт Станиславович?
- Он внушаем.
- Что же подходящий типаж, вы молодцом, отличная работа. А когда вы думаете говорить с ним о роли?
 - Я думаю, через неделю другую он будет готов подписаться на всё что угодно.
- Не будьте так самоуверенны Альберт Станиславович. Но время у нас действительно не терпит.
Полина была в гримёрной одна, и поэтому могла дать волю чувствам. Она ревела навзрыд и по-детски размазывала слёзы по лицу ладошками. Ей было стыдно, обидно и противно всё произошедшее сегодня на сцене. Гадкий Алексей, как мог он позволить себе такое. Что подумают  о ней люди. Весь город видел этот позор. Гадкий, гадкий Гурский!
В дверь торопливо и сильно постучали, тут же её распахнули, и через порог шагнул уже знакомый нам молодой человек. Он протянул к ней руки, назвал по имени, приблизился и хотел обнять. Но Полина резко встала и словно кошка отпрыгнула к стене. Глаза её наполненные слезами сверкали гневом.
   - Полина. Наконец-то я снова вижу вас.
   - Пойдите прочь!  Оставьте меня! Что за день сегодня?
   - Полина! Это же я, Андрей!
   - Ах, Андрей Ильич, уйдите, прошу вас, уйдите немедленно!
   - Полина! Я так давно…
   - Уйдите же! Уходите, прошу вас!
  Андрей вышел. Рассерженный более прежнего, он почти бегом помчал на то место, где оставил  Гурского, но оно уже опустело. Лишь один рабочий сцены занимался там по хозяйству.
  - Где он? – не проговорил, а прорычал Андрей.
  - Ушёл уже, ушёл как есть, не переодемшись даже. Так и пошёл соколик, гусарский поручик Налимов домой и шатает его как гусара после…
  - Заткнись,  хам. Поговори у меня.
 - Молчу уже, молчу вашбродь. Ушёл уже говорю, шатает его как пьяного, только он у нас вроде непьющий. 
 Андрей выбежал на улицу с намерением догнать Гурского, но почувствовал вдруг, что нестерпимая боль сжала огневым обручем голову, в глазах потемнело, и  отвратительная дурнота замутила и взяла его за горло. Он зашатался, но устоял, обхватил голову двумя руками, и усилием воли попытался вернуть себя в нормальное состояние. Извозчик, увидев подвыпившего барина, поспешил подогнать пролётку.
  - Куда прикажите, барин доставить? - спросил он, помогая Андрею сесть.
  - В госпиталь отвези.

Незадолго до этого Алексей Гурский, плохо понимая, что делает, вышел из театра и неровной походкой направился к липовой алее ведущей в городской сквер. Про него можно было бы сказать, что пошёл он, куда глаза глядят, если бы не знать что творится в его душе. Глаза его в это время глядели внутрь себя и видели там, почему то Полину, её лицо преисполненное обидой, страхом и отвращением к нему, к Алексею Гурскому. В его замутнённое сознание, из глубины души прорывалось чувство отчаяния и вызывало мысли о безнадёжности грядущего бытия. Полина теперь потеряна для него навсегда. Она презирает его. А всё этот противный Альберт, его новый и как казалось искренний друг. Психолог. Знаток человеческих душ. Провидец женских сердец. Так  он о себе говорил. И советовал: Чтобы завоевать женщину надо совершить ПОСТУПОК! Надо проявить себя. Надо явить женщине свою любовь. Надо показать ей всю глубину своего чувства. И не надо стесняться сделать это публично. Пусть все видят, пусть ей завидуют другие. Женщинам это нравится. Тогда они отвечают взаимностью и возраст здесь не помеха. Научил психолог,  провидец слепой. Всё, потеряна Полина. Как теперь жить? Сам себе виноват! Вот тебе расплата за искренность. Вот тебе расплата за глупость.
 Не видя пути, Алексей подошёл к алее. Уже смеркалось. Небо на западе ещё было слабо озарено и этого света пока хватало, чтобы не провалиться в полную темень ночи.  А на алее, под пологом вековых лип, ночь уже вступала в свои права. Впрочем, Алексею это было всё равно, ведь кроме лица Полины он больше ничего не видел. Вдруг лицо её вспыхнуло ослепительно ярким светом и в тот же миг на Алексея посыпались множественные удары тяжёлых кулаков. Казалось, били отовсюду и по всему. Били молча, сильно и торопливо. Сначала Алексей подумал про себя : «Так, так. Так и надо. Так, так» – повторял он с каждым ударом. Потом пришла боль – резкая жгучая она заполнила собой всё. И его самого и весь мир, и не осталось ничего более, ни Полины, ни Альберта, ни обиды, ничего. Казалось, что и жизни самой не осталось, только боль и новые удары чувствовал теперь Алексей. Наконец он издал глухой клокочущий хрип, который перешёл  в сдавленноё рычание, потом возвысился до крика и закончился почти визгом. Удары прекратились, нападавшие, а их было несколько, отступили. Алексей припустился бежать назад к театру,  издавая один непрерывный высокий до визга крик. Он выбежал уже из аллеи и пробежал саженей тридцать по направлению к театру, но сабельная портупея внезапно оборвалась, и его алюминиевая бутафорская сабля по инерции вылетела вперёд под ноги, он запутался в ней, споткнулся и упал плашмя, растянувшись и словно размазавшись по брусчатке.
 - Так и по жизни - подумал Алексей – запутался, споткнулся и упал.
Вставая, он уже не кричал, а только подвывал и стонал. Теперь у него болело всё. Шатаясь не меньше прежнего, он пошёл к театру. Без кивера, в разодранном, свисающем большими клоками ментике он был бы комичен, если не заглянуть в его лицо. А если заглянуть? Нет,  это невозможно видеть без содрогания! Собственно лица то на нём и не было. На месте лица был один большой лиловый синяк. Нос, разбитые в кровь губы, щёки, лоб, уши – всё это было каких - то невероятно больших размеров и покрыто кровоточащими ссадинами. Сабельная портупея зацепилась за галун ментика, сабля тащилась за гусаром, и скрежет металла об булыжник добавлял своим звуком в эту печальную картину уныния. У входа в театр Алексей едва не столкнулся с выбегавшей Полиной. Увидев его, она сначала оторопела, потом вглядевшись и поняв, что произошло, сама начала тихо подвывать и приговаривать жалостливые слова. О, непонятная женская душа! О, доброе женское сердце! О, женщина - дар Божий! Только - только просохли глаза твои от горечи обиды и оскорбления, только – только язык твой ругал обидчика, а возмущённая душа твоя пылала презрением к нему. И вот увидев его несчастным, почему не смеются глаза твои, почему не поёт язык, отчего не ликует душа? Разве не этого ты хотела? О, слабая и нежная, недоцелованная ручка Полины! Разве не ты била наотмашь по этому, так сказать лицу?  Разве не хотела ударить ещё и ещё и ещё. Отчего же, сейчас ты дрожишь и тянешься гладить слипшиеся от крови волосы?   
Увидев Полину, Алексей упал на колени, протянул к ней руки и распухшим, одеревенелым языком вымолвил:
   - Прости, Полина! Прости, ради Христа. Я себя презираю.
Рыдания сотрясли его голову и спину. Слёзы ручьями потекли из глаз, растворили свежие затёки ссадин. Смешались с ними и окрасились алым цветом, и казалось, что плакал этот раскаянный грешник  кровавыми слезами.
   - Бог вас простит Алексей Дмитриевич. И я прощаю, да и прощать то не за что. Кто же вас так наказал? Нет у человека сердца!
   - Не видел я.
   - Больно вам Алексей, дайте, я вам помогу встать.
   -  Больно Полина очень. Особенно на душе боль, что обидел Вас. Вы меня простите.
  Полина помогла ему подняться с колен, и они вместе вошли внутрь театра.

В некотором отдалении от здания театра в экипаже сидел Альберт Станиславович и внимательно наблюдал за происходящим. Внезапно, из опустившейся на мир темноты, вышел человек и подсел в экипаж.
  - Сделано дело, благодетель наш. Пожалуйте расчёт.
  - Видел, видел, что сделано. С лицом то не перестарались ли, нос не сломан, зубы целы?
  - Ни-ни. Аккуратно всё сделали, фонариком подсветили, видели куда бить.
 - Ладно, ступай. На вот. Нужен будешь, позову ещё.
- Благодарствую, благодетель. Для хорошего человека мы всегда готовы сподобиться.
«Человек из темноты» суетливо отделил от полученных денег некоторую часть, запихнул её за голенище сапога, остаток крепко смял в кулаке, резко вышел из экипажа и шагнул в темноту.

***
В трёхкоечной госпитальной палате для выздоравливающих господ офицеров Андрей Ильич лежал один. Две другие койки были пусты, выздоровевших офицеров выписали накануне. Собственно и его Андрея Ильича выписали ещё вчера из госпиталя, как закончившего лечение после контузии. Его ждал отпуск, дорога домой на Кубань, радость встреч с близкими и родными. Но в путь-дорогу хорунжий кубанского казачьего войска собираться не торопился. В Юрьеве был для него магнит попритягательней. С Полиной они познакомились полгода назад, когда Андрей – командир пластунов в этом же госпитале залечил осколочное ранение. Внешность Андрея была так выразительна, что казалось, вряд ли найдется девушка, которая сможет отказать ему в предложении более близкого знакомства. Не смогла и Полина. И хотя девушка нравилась многим молодым людям (и немолодым тоже), благорасположением она ответила одному Андрею. От природы и по воспитанию Андрей вобрал в себя лучшие качества души и являл их всякий день окружающим его людям. Предельно честный и скромный, внимательный и отзывчивый, смелый и сильный волей он был симпатичен всем. Тогда, полгода назад, их встречи не получили своего логического завершения. Полина, несмотря на профессию актрисы, была девушка целомудренная, а Андрей под венец не звал. Война останавливала молодых казачьих офицеров от торопливых  ранних браков. Казачий мир всегда был переполнен офицерскими вдовами и сиротами, в отличие от простых казачек, им сложно было повторно выйти замуж. Такой печальной участи для своей любимой девушки и  возможных детей Андрей не хотел совершенно. О своём ранении он тоже ничего не сказал Полине. Берёг её от лишних переживаний. К тому же не хотел он, чтобы Полина испытывала и проявляла к нему жалость как к какому-то ущербному созданию. Даст Бог, они соединятся в этой жизни, увидит она после брачного ложа отметину на его груди, пусть тогда и жалеет. Зато известно будет, что замуж вышла, сгорая от любви, а, не тлея от сострадания.
Нынче утром Андрей чувствовал себя скверно. Также плохо и выглядел. Бледный на лицо, с пересохшими губами и тёмными кругами возле закрытых глаз, он неподвижно лежал на больничной койке. Прошедшая ночь щедро одарила его страданиями. Постоянная пульсирующая головная боль поутихла только к утру. Во время утреннего обхода доктор проверил пульс больного, придвинул стул к его койке, присел и негромко спросил:
    - Как чувствуете себя, Андрей Ильич?
    - Теперь лучше.
   - Будем надеяться, что кризис уже прошёл.
   -  Дай Боже!
   - Андрей Ильич, Вам надо научить себя неукоснительно выполнять медицинские предписания. Вы конечно не инвалид теперь, но вернуться к полноценной жизни в вашем случае можно будет только с серьёзными ограничениями. После такой тяжёлой контузии вам крайне противопоказаны физические и психические нагрузки. Только щадящий режим, иначе рецидивы будут повторяться всё чаще и чаще, а к головной боли могут добавиться судороги. Берегите себя. Вы меня слышите?
  - Да, слышу.
  - Вы и вчера утром  говорили что слышите, а не услышали. Что у вас случилось?
  - Не хочу об этом. Скажите лучше - это что, навсегда?
  - Я сожалею, здесь медицина бессильна.
  - Печально.
  - А в Бога  вы верите, Андрей Ильич?
  - Верю, но кажется мне, что он нас забыл.
  - Тогда у вас есть надежа, попробуйте найти исцеление в вере. Чудотворные иконы, мощи святых, святые источники, чистая молитва. Впрочем, что я вам рассказываю, вы, пожалуй, и сами всё это знаете.
  - Знаю.
 - Или вот что, обратитесь-ка вы за помощью к старцу Григорию, вот тогда и убедитесь, что Бог  нас помнит.
  - Вы доктор, верно газет не читаете, про него такое пишут.
 -  Вы не волнуйтесь Андрей Ильич, вам вредно. А вот газетам не очень-то верьте. Я  всё удивляюсь: откуда это в народе российском такая неистребимая вера печатному слову? Вот от чего нам излечиться надо в первую очередь.
      - А вас доктор от веры в Распутина лечить надо. Ваша-то вера в его чудеса, на чём основана? Одни слухи и сплетни.
     - Я о достоверных случаях исцелений знаю от честных людей, которым верю. А вы хоть одного газетчика знаете, в глаза ему смотрели?  Вот и я ни с одним не знаком. А бумага, как известно всё стерпит.  Газетный листок ото лжи не покраснеет и глаз  в сторону не отведёт, пиши что хочешь.
   - Тогда расскажите что знаете. Мне очень надо выздороветь, я в девушку влюблён.
   - Не скажу вам, что я со старцем Григорием близко знаком, но я с ним встречался. Было это в конце августа 1911 года в Киеве. Тогда там проходили торжества по случаю открытия памятника Александру II. Так вот Петра Аркадьевича  Столыпина тогда игнорировали при дворе. Не нашлось ему места на царском пароходе и экипажей для него от двора не приготовили. Столыпин, а с ним Коковцов, который тоже был не в почёте, разъезжали тогда по городу безо всякой охраны. Однажды на улице я видел их тоже, и когда проезжали они мимо, услышал я низкий и сильный голос: «Смерть за ним. Смерть за ним едет». Я оглянулся посмотреть, кто кричит, и увидел старца Григория. А следующим днём Столыпин был убит, Царство ему небесное! Про то весь Киев знает, что старец ещё за неделю до гибели Петра Аркадьевича о смерти его говорил. А вы, Андрей Ильич про этот случай, что нибудь в газетах читали. Вот и  скажите после этого, что он не провидец!
   - Такое про него пишут, что читать стыдно. Развратник, пьяница, прелюбодей каких свет не видывал.
   - Да, действительно пишут про него, что ни одной юбки не пропустит, ни кем не брезгует, и каждый день связь с несколькими женщинами имеет. Но вот в чем несуразность, Андрей Ильич. Он в Петербурге с 1905 года, выходит за одиннадцать лет с десятком тысяч разных женщин связь имел.  При такой статистике сифилис неизбежен, это я вам как доктор говорю. Но ведь есть ещё и другие болезни.  А где беременности?  Где дети? Где мужья неверных жён, где братья опороченных девиц? Как он вообще до сего дня то дожил? Вот вы говорите, что в девушку влюблены. Вы бы, что с ним сделали, если бы он её предположим просто поцеловал?
  - Да как вы доктор такое говорить можете.
  - Вот вы просто словам возмутились. Думаете, что десятки тысяч мужчин не имеют понятия о чести?
  - Признаться, я раньше об этом не задумывался.
 - Задумайтесь сейчас. Ведь речь то, в конечном счёте, о вашем здоровье идёт.  Мне надо продолжить обход. Мы с вами к этой теме ещё вернёмся.
Две недели прошло, прежде чем Андрей выписался из госпиталя вторично.  За это время они ещё не раз беседовали с доктором о старце Григории. Постепенно к Андрею пришло понимание необходимости поездки в столицу для продолжения лечения у Григория Ефимовича. В день выписки Андрей решился зайти к Полине. В последнее время он много думал о ней, гадал как она примет его, не выгонит ли вновь, будет ли разговаривать, холодна будет,  или оттает. Все эти мысли кружились в нём непрестанно, радовали иногда радужными грёзами, но чаще угнетали несбыточностью надежд. Осознание своей ущербности, неполноценности временами отравляло сознание так, что небо казалось чёрным. Но перед отъездом в столицу Андрей хотел обязательно повидать Полину, поговорить с ней и верил, что это поможет ему как благословение или талисман. Если она будет благосклонна к нему, он обязательно выздоровеет, и они будут вместе. Потому что, он знает, только любовь животворит мир, только любовь способна творить чудеса.
  Вечером того же дня молодой блистательный офицер в форме хорунжего кубанского казачьего полка, с большим букетом свежих алых роз и непреходящим чувством собственного достоинства вошёл в здание театра. Пробираясь через поток выходящей после спектакля публики, раскланиваясь с дамами и приветствуя господ офицеров, он невольно выглядывал среди всех Гурского и не находил его.  «Где же он, неужели у Полины? Какие у них отношения? - думал Андрей – Правильно ли я делаю, что иду к ней?  Вдруг я буду там лишним, выгнан, осмеян? Ладно, тогда зацеплю Гурского и продырявлю его завтра на дуэли, или увижу его испуганные глаза и трясущиеся губы, услышу его трусливые извинения.  Жалко, что она не увидит его трусом. А может он струсит уже сегодня, сейчас? Пусть же посмотрит она на это ничтожество». Нет, ни о каком прощении для Гурского не могло быть и речи. Мысленно Андрей  уже срубал ему голову выверенным ударом казачьей шашки, или выравнивал мушку в прорези прицельной рамки и совмещал её с центром переносицы этой противной физиономии. Плавно давил  на курок. Держи мушку ровнее Андрей! Следи за дыханием, дожми курок в перерывах между ударами сердца! Бей  от кисти и с оттяжкой! Резче бей, резче! Гурский, конечно, падал  мешком с дерьмом, во лбу у него, конечно, зияла аккуратная чёрная дырочка. Врач и секунданты, конечно, переворачивали эту падаль, и Андрей не без удовольствия замечал, что в затылке Гурского не хватает части головы размером с большое антоновское яблоко. Пока хорунжий дошёл до двери в гримёрную Полины, он уже четырежды застрелил подлеца и дважды срубил ему голову.
Вот она заветная дверь. Там за этой дверью спрятался сейчас этот подлец Гурский. Сейчас, сейчас он получит  пропуск в преисподнюю! Андрей Ильич резко толкнул дверь и порывисто вошёл внутрь. Гурского не было, но была Полина и с ней ещё одна молодая дама. 
   - Где он? – едва не вырвалось у Андрея, но в ту, же секунду пронзительный взгляд Полины вернул его в реальность. Он смутился своим мыслям, стушевался, потерял на мгновение дар речи.
    - Здравствуйте! – только и смог сказать Андрей, когда окончательно пришёл в себя, и это было лучшее, что он мог сказать в эту минуту.
 Девушки ответили на приветствие, после чего Полина резко встала и с неделанным возмущением заговорила.
- Что вы наделали, Андрей Ильич? Я и не знала, что вы так жестоки, да есть ли у вас сердце? Вы сломали ему карьеру в этом театре, он не мог выйти на сцену с таким лицом, его уволили, теперь судьба его неизвестна. Никто не знает где он.
 - Не понимаю Полина, о чём вы?
 - Лучше бы доблестные офицеры так били немца, чем своих сограждан, бедных несчастных актёров, неспособных совершенно за себя постоять. Таким несчастным достаточно бывает и пощёчины от дамской руки.  Вы, почему не на фронте?
   - Я в отпуске Полина.
  - Устали?
  -  Я в отпуске после контузии. Только из госпиталя. Я и полгода назад был в отпуске после ранения. Просто не хотел вам говорить. И бедных актёров не обижаю.
Полина от слов Андрея смутилась, лицо её осветила улыбка, глаза наполнились влаги. А Андрей вдруг заметил, что он стоит, всё ещё прижав букет роз к своей груди.
  - Это вам Полина, как вы прекрасны! - сказал Андрей и протянул ей букет.
 На груди его Полина увидела орден, который до этого был прикрыт цветами.
  - Какая у вас награда высокая, Андрей Ильич!
  - Да, государь не забывает своих воинов, награждает их достойно.
 Полина, приняв букет, положила цветы на столик, приблизилась к Андрею, провела рукой своей по его щеке, обняла за шею и поцеловала в губы долгим сладостным поцелуем.
  - Милый Андрей – сказала Полина, обворожительно улыбаясь – а это вам награда от тех, кого вы так доблестно защищаете. Как вы себя чувствуете после ранений?
  -  Теперь как в раю - ответил Андрей обнял Полину и начал целовать её страстно.
 Гостья Полины, пробралась потихоньку к двери и, не говоря ни слова, тихо удалилась. Занятые друг другом молодые люди не обратили на неё никакого внимания.
Следующим утром дома у Полины Андрей опять не мог оторвать голову от подушки. Ещё в театре вчера вечером у него случился рецидив, правда, не такой сильный как раньше. Голова отчаянно кружилась, дурнота подступала к горлу, боль пульсировала в висках, а в ушах стоял звон. Но на этот раз Андрей не потерял привычного контроля над своим телом, сохраняя полное самообладание. Посидев с полчаса на стуле, он смог подняться и идти вполне самостоятельно. Полина всё это время пока он сидел, находилась рядом, обтирала побледневшее лицо его мокрым платком, шептала о любви и молилась о его здоровье. Затем привезла домой, уложила в постель и ночь провела в тревоге и хлопотах. К утру Андрею стало лучше, и она смогла немного отдохнуть. Вечером после спектакля Полина нашла Андрея хоть и не бодрым ещё, но уже не в постели, а в кресле у раскрытого окна. Она встала рядом с ним на колени, поцеловала его руку и сказала, глядя прямо в глаза:
 -  Андрей Ильич! Я поняла, что люблю вас и поняла, что мы должны быть вместе.
 - Полина! И я люблю вас страстно. Но, вряд ли нам  возможно  быть вместе. Неужели вы хотите связать свою жизнь с таким тяжёлым инвалидом? Я не позволю вам погубить себя.
 - Да, да хочу! Я хочу погубить и себя и вас этим счастьем быть вместе.
 - Вам надо проверить своё чувство, Полина. Возможно, вы просто жалеете меня.
 - И жалею тоже, я буду любить вас и жалеть так, что вы скоро поправитесь. Мы будем счастливы!
  - Полина! Вы воскрешаете меня к жизни. И доктор говорил мне, что надежда есть.
Они проговорили допоздна. Что это был за вечер, поймёт только тот, кто пережил подобное чувство.

                ***
 Через несколько дней придя в совершенную форму, Андрей отправился на вокзал приобретать билет на поезд в Петроград. Погода в этот осенний день была отменная, и он решил прогуляться по городу. Навстречу ему достаточно быстрым шагом шли двое мужчин. В одном из них Андрей разглядел Гурского. Это был он, несомненно, он.  Лицо его ещё хранило желтизну недавних синяков, и было немного отёчным.  Затевать дуэль с Гурским Андрей уже не хотел. Теперь, когда он точно знал, что сердце девушки всецело и безраздельно принадлежит только ему, когда счастьем наполнилось всё существо его, Гурский казался жалким и несчастным человечком, обиженным судьбой. Но, какой-то непонятный душевный порыв повлёк Андрея вслед за Гурским. Он, повинуясь этому движению сознания, поторопился за мужчинами, так как шли они довольно-таки быстро.
Надо сказать, что по своей воинской должности хорунжий Андрей Ильич Сухинин был начальником команды пластунов. Пластуны из кубанских казаков – особая военная каста – это лучшие в мире полковые разведчики. Боевые традиции и тактика пластунов складывались веками. В походе они находились в передовом разведывательном дозоре, на привале - в засаде в боевом охранении.  При боевом столкновении в ходе разведывательного рейда пластуны никогда не сдавались врагам. Пластун скорее потеряет жизнь, чем свободу. Раненых не бросали, уносили с собой. Пластун был способным совершать длительные марши в горно-лесистой местности, в холод и жару, сытый и голодный. Обязательными считались такие качества, как хладнокровие и терпеливость, чтобы в непосредственной близости от неприятеля пролежать многие часы в камышах, кустарнике и траве, нередко в ледяной воде, на снегу или летом в тучах надоедливой мошкары, не изобличив при этом своего присутствия неосторожным движением.  Пластуны имели явное преимущество перед регулярной пехотой: их умение бесшумно и внезапно подкрасться к противнику, запутать следы или выстроить хитроумные ловушки не раз помогали русской армии одерживать важные победы.

  Пройдя через городской сад, Гурский со своим спутником приблизились к дому особняку, который имел несколько запущенный вид. Вид этого дома, и то обстоятельство, что дверь они открыли сами, навели Андрея на мысль о том, что в доме никто не живёт, по крайней мере, постоянно.
 - Почему бы не войти вслед за ними – подумал Андрей. - Надо узнать, чем дышит этот Гурский, ведь мне предстоит отъезд в Петроград. Вдруг этот крендель снова начнёт домогаться Полины. Или может, будет лучше предупредить его заранее.
 - Андрей решительно открыл дверь, она отозвалась пронзительным скрипом петель. Вошёл внутрь. Догадка о том, что дом не обитаем, подтвердилась с первого взгляда на его интерьеры. Аккуратно переходя из комнаты в комнату, Андрей вдруг услышал голоса разговаривающих мужчин. В другой ситуации Андрей бы повёл себя иначе, но они говорили о Полине и поэтому командир полковых разведчиков, затаился.
 - Я же говорил Вам Алексей, чтобы завоевать сердце женщины нужно совершить поступок. Женщина слабое создание, она тянется под защиту мужчины инстинктивно, и ничего не может поделать со своей природой. Чем сильнее мужчина, тем предпочтительнее и желаннее он выглядит в её глазах. И ещё нужно потрафить женскому самолюбию. Они же все красавицы и все конкурентки. Воюют меж собой за обладание нами грешниками. Только другим оружием. Длинные ресницы, сахарные губки, томные вздохи, заведённые глазки и есть у них в арсенале и кое-что другое. Это их тяжёлая артиллерия. А мы мужчины, просто завоёванные территории, покорённые царства. Это же прописные истины, Алексей.
  - Всё равно я сожалею, что послушал вас Альберт Станиславович. Ваши рецепты слишком дорогого стоят.
  -  Пустяки вы говорите, Алексей. Полина теперь к вам не равнодушна, уверяю вас.  Вы же сами рассказали, что она была с вами добра и участлива к вашим страданиям. Даже приласкала вас. Я знаю женское сердце, поверьте, она сейчас только о вас и думает.
  - Что из того, я  даже не могу теперь показаться ей на глаза.
  - От чего же?
  - Стыдно знаете ли. Она видела меня жалким, униженным, избитым. К тому же я оскорбил её этим злополучным поцелуем.
  - Какой вздор вы говорите. Оскорбить поцелуем  женщину. Уверяю вас, вы доставили её несказанное наслаждение.
  - За наслаждение по лицу не шлёпают.
  - Да пощёчина - это женская норма, Алексей. Это символ покорённого царства. Аннексия и контрибуция женских побед. Это как флаг над покорённым городом, как ключи от его ворот. Поверьте Алексей.  Вы поцеловали её, значит влюблены. Это её победа. Её оружие – сахарные губки и прочее вас покорило. А то, что это произошло публично, тоже плюс. Победа Полины очевидна теперь для всех других женщин, значит это победа вдвойне. Только представьте себе, как взыграло её самолюбие, как поднялась самооценка. Кому же это будет неприятно? Все конкурентки уничтожены, повержены в прах. И поверьте, Алексей, женщина даёт пощёчину всегда с наслаждением. Слышите, всегда с наслаждением. Это апофеоз обладания. Если бы она не наслаждалась вашим поцелуем и пощёчиной, если бы боялась, или ей было бы противно, тогда  она бы кусалась, царапалась, плевалась, била вас ногой в промежность, кричала бы, звала на помощь. Скажите что я не прав?
  - Альберт Станиславович, если бы вы видели, как я был унижен и жалок.
  - И прекрасно, так прекрасно, что лучше и не придумаешь. Женская жалость Алексей – это самое слабое место в крепости под названием – женщина. Жалость в умелых руках - это уже наше оружие, наш инструмент. И прекрасно, что вы им воспользовались. Женщина может любить одной только жалостью. Берите её теперь - эту крепость. Она теперь ваша.
  - Вы думаете мне можно теперь навестить Полину?
  - Можно конечно Алексей, но лучше сделать чуть позже.
Представьте себе, каково было Андрею слушать этот разговор через приоткрытую дверь. Несколько раз он чуть было не выдал своего присутствия неукротимым порывом в этот разговор вмешаться. Но опыт разведчика останавливал его. Важнее было узнать о враге как можно больше, а  лучше узнать о нём всё. В конце концов, срубить Гурскому приспособление для ношения шляпы он всегда успеет. Да и доктор просил сильно не нервничать.
  - Вы теперь без работы Алексей. Это минус в женских глазах. А я вас познакомлю сейчас с человеком, который вам её предложит.
  - Спасибо Альберт Станиславович. Позвольте спросить. А почему вы мне всегда помогаете? Деньгами, советом вот сейчас работой.
  - Из участия к Вам Алексей, просто из участия. Я всегда помогаю друзьям, что и вам делать советую. Ведь это заповедь. А мы с Вами друзья, я надеюсь. И потом, Алексей, ведь вы же - талантище.  Вас надо раскрыть, продвинуть. А здесь в провинции кто вас оценит?
 Андрей услышал знакомый скрип входной двери, неторопливую поступь шагов. Он тихо перешёл в соседнюю комнату, встал за дверью, дождался пока вновь прибывший пройдет в комнату к Гурскому и Альберту Станиславовичу. Незаметно как это умеют делать только пластуны, вернулся на прежнее место.
 -  Нам известно, Алексей, что вы в совершенстве владеете искусством подражания. Можете нам, что нибудь показать?
-  Нам известно, Алексей, что вы в совершенстве владеете искусством подражания. Можете нам, что нибудь показать?
 - Браво! Как легко, естественно и непринуждённо у вас это получается.
 - Браво! Как легко, естественно и непринуждённо у вас это получается.
 - Спасибо. Достаточно. Я хочу предложить вам интересную и высокооплачиваемую работу.
  - Я весь -  внимание.
  - Роль, что вам предстоит сыграть необычная и очень ответственная. Вы будете играть нашего государя императора – самодержца всероссийского. Понимаете ли вы всю меру ответственности, которая на вас будет возложена? 
  - Признаться никак не ожидал. Да понимаю, конечно.
  - Спектакль будет проходить на фронте, зрители – люди военные – публика специфическая. Они не раз уже видели государя воочию, знают его голос, манеру говорить, жестикулировать. Знают его походку, словом надо постараться войти в роль, иначе зритель не поверит. Да и всего вероятнее на одном из спектаклей будет присутствовать сам государь. Всё должно быть натурально.
  - А что за пьеса?
  - Над этим работают сейчас наши драматурги, поэтому текст вы получите позже. Могу сказать только одно. Постановка будет призвана поднять патриотический дух наших воинов. Придётся Алексей поездить по фронтам. Это будет прифронтовой театр. Может быть, рисковать жизнью. Зато после окончания войны вы будете служить в лучших столичных театрах. И военный орден я вам тоже обещаю. Скажите теперь Алексей, готовы ли вы послужить царю и отечеству верой и правдой?
 - Да, без сомнения. Готов даже жизнь свою положить на алтарь отечества.
 - Готовьтесь к скорому отъезду. И вот ещё что, о нашем с вами уговоре прошу никому не сообщать. Дело это большой политической важности, а время сами понимаете военное.
  - Предлагаю господа отправиться отобедать, где нибудь в приличном заведении.
В этот момент Андрей снова перешёл в соседнюю комнату, мужчины вышли, не заметив его. В окно он видел, как довольные собой они удалялись в сторону парка. Мысли в голове кружились с лихорадочной быстротой, смешивались, спутывались, перемежались с образами то Государя, то Полины, то Гурского. Усилием воли Андрей попытался их упорядочить.
 «Первое. Гурский всё ещё опасен, он, вероятно, будет ещё не раз домогаться Полины. Правда она его не любит, а любит меня. Но ведь жалеет его – это точно. Вспомни, какими словами встретила она меня после выписки из госпиталя. А если этот хлыщ прав, ведь говорил он всё точно и убедительно, женщины таковы. Но не Полина, нет, она другая.
 Второе. А что второе? Ничего второго и нет. Ну, предложили Гурскому работу, правда, несколько необычную. Разве, что теперь Гурский станет ещё опаснее, всё-таки кавалер ордена, столичный театр. Да, опаснее, но это скорее первое. А что не так? что не так? ведь что-то не так, я же чувствую. Да вот, что странно. Отчего они выбрали для этих переговоров такое странное место – заброшенный дом?  Что, разве нельзя было поговорить об этом в ресторации, или на скамейке в парке, да где угодно? Он сказал - дело большой политической важности – поэтому режим секретности. Да какая секретность, если я так легко их рассекретил? Это было доступно любому мальчишке. Но ведь, что-то не так, а что? А чем удобен этот дом? Разве только тем, что здесь можно скрыться на малое время. Но они и не скрываются. Тогда что? Можно что нибудь скрыть. Да. Здесь тайник, точно! Только попробуй его найди. А зачем приводить кого-либо на место своего тайника? Значит тайник – абсурд. Тогда что? А вот что. Здесь можно скрытно убрать человека. Точно. А кого из трёх? Разве Гурского. Но зачем, если он нужен для важного дела? А если откажется, играть эту роль? Тогда убрать. Вобщем, бред, какой то. Пожалуй, это последствия контузии. Впрочем, если Гурского уберут, что же в этом плохого?»

                ***
Через несколько дней Андрей Ильич вошёл в дом №64 на Гороховой. В прихожей, гостиной и вероятно других комнатах было множество людей. Они сидели, стояли, переминаясь с ноги на ногу, неспешно ходили на один два шага вперёд и назад, разминая затёкшие ноги. Народ был разночинный.  Представители всех слоев населения. Крестьяне, ходоки в дегтярных сапогах. Дама в глубоком трауре, с заплаканными глазами, всхлипывая, просит о чем-то. Военный в блестящем мундире одного из гвардейских полков скромно ждет своей очереди. Вот какой-то человек с обрюзгшим лицом входит в переднюю в сопровождении лакея. Это какой-то банкир по спешному делу. Какие-то польские беженки, студенты, монашки с котомками и фрейлины императрицы. Салопницы и дамы в костюмах Пакена и Дусе. Вся эта разночинная публика дожидается своей очереди на приём к старцу. Андрей Ильич занял очередь за мужчиной средних лет в форме машиниста. Разговорились. Оказалось, что ждать придётся много часов и может быть сегодня попасть к старцу не удастся. Люди идут к нему по разным поводам, многие ищут исцеления для себя или своих близких, многие просят молитвенной помощи. Кроме того к нему обращаются очень многие с самыми разнообразными просьбами: его просят о местах, о помиловании разных лиц, сидевших в тюрьмах. Ему разные лица дают деньги, но очень многие и просят у него денег. Никогда никому в денежных просьбах не отказывает. Он действительно одной рукой берёт, а другой раздаёт.  Обращаются к нему и за духовной помощью: просят совета, жалуются на тяжелую душевную жизнь. Он хорошие советы людям даёт, помогает душевно, как может.
 - А вы, по какому поводу к старцу Григорию идти изволите, позвольте вас спросить?
 - Мне последствия контузии жизнь отравляют. Исцелить бы надо. Врачи говорят последняя надежда на Бога, да вот к старцу посоветовали, обратится.
 -  Так вы военный, воевали, значит, кровь свою пролили. Поклон вам земной и дай вам Бог здоровья полного.
Железнодорожник низко поклонился и продолжил:
 - Вам старец поможет, вы не сомневайтесь, его Бог любит. А у меня беда, вот какая. Дочка моя смолкла. Молчит уже два года, стало быть. После пожара случилось это. В деревне была у тёщи, стало быть, да вот хата загорелась. Прогневали Бога, стало быть, грехами своими. Дочку то с огня вытащили, натерпелась страху она, сама-то цела, осталась, да вот смолкла. Ни звука не издаст, молчит всё, о себе промышляет.
 - Так, где же дочка ваша, или старец может исцелить её на расстоянии? 
 - И так может, по молитве его, люди говорят, всякие чудеса доступны. А дочка  то рядом, недалече живём мы.  А очередь то длинная, что же её здесь мучить, пусть пока дома побудет, они там каноны, поди, читают, поклоны кладут. А как подойдёт нам черёд, к старцу то идти, я за ней быстро обернусь.
- Сколько же ждать нам, как думаете?
- Может так статца, что и за день сегодня черёд не придёт. Потерпим уже. А вы-то ступайте без очереди, что же вам ждать-то пораненному страдальцу?
- Пожалуй, нет, здесь все страдальцы. Дождусь как все. Да вот отлучусь на время, с дороги я, отобедать надо.
 - Ступайте ваше благородие, я за вас скажу.

 Андрей Ильич вышел на воздух.  Не успел он сделать и шага, как попал в объятия двух своих фронтовых товарищей.   
 -  Хорунжий Сухинин! Какая встреча! Как здоровье дорогой?
 Это были офицеры из его полка, сотники Кравченко и Семак.  Вернее сказать Кравченко был уже не сотник, а подъесаул. Первым делом Андрей поздравил его с производством.
  - А вы, здесь господа, какими судьбами?
  - Я получил назначение  к новому месту службы, в ставку походного атамана, а сотник Семак в отпуске после ранения.
  - Как вас зацепило?
    - Да пустяки, царапнуло осколком. Я уже здоров, через четыре дня в полк. А вы то, Андрей Ильич, как здесь оказались. Вы же были в госпитале в Юрьеве. 
   - Я здесь чтобы продолжить лечение. Давайте, господа, отправимся сейчас в ресторацию, отпразднуем встречу, там и поговорим.
В ресторане выбрали столик ближе к окну. День был пятничный, поэтому они заказали постный стол. Донской балык, провесная шемая, икра салфеточная прямо из Астрахани, три звена янтарной стерляди, белужья тёшка с квасом и капустой, таранчук осетрий - для кубанских казаков пища привычная, можно сказать каждодневная, она и расположила их к задушевным разговорам. Вспоминали дом, родителей, родные городки и станицы, помянули друзей, что уже не вернутся с войны. И как водится, обмыли производство Кравченко в подъесаулы. Пришло время поговорить и о себе. Андрей Ильич рассказал о последствиях своей контузии и о надежде на исцеление у старца Григория.
  - Да читал ли ты газет, Андрей Ильич? - с иронией спросил хорунжего Кравченко.
   - Один хороший человек научил меня не всему верить, что в газетах пишут, и вам Георгий Дорофеевич советую тоже.
В это время в зал вошла шумная компания уже подвыпивших людей, среди которых выделялся своим ростом, одеждой и внешним видом вообще, мужчина, а вернее сказать мужик, имеющий несомненное портретное сходство с  Григорием Распутиным, фото которого  не раз все видели на страницах бульварных газет.
    - Вот он, легок на поминках. Как ч..  из табакерки. Простите Андрей Ильич, сорвалось. Но вы сами-то посмотрите на своего божьего человека - сказал сотник Семак. 
   - Вы полагаете, что на обед он должен цветочки нюхать?
   - Правило есть, Андрей Ильич, которое запрещает духовному чину в корчму входить. А здесь и есть корчма, потому как водочку подают.
   - Вы это правило сами придумали?
   - Никак нет, не сам, взято из Кормчей книги, по гречески Номоканон называется.
  Сухинин попросил поменяться местами с Семаком, и стал внимательно рассматривать компанию. К обеду они заказали скоромные блюда и большое количество крепких напитков. Вели себя шумно, развязано. Неприязнь к ним непроизвольно нарастала в душе Андрея. Распутин был в сером суконном русском кафтане, в высоких лакированных сапогах, беспокойно вертелся, ерзал на стуле, дергал плечом… Роста довольно высокого, сухой, жилистый, с жидкой бороденкой, с лицом худым, будто вытянутым в длинный мясистый нос, он им непрестанно шмыгал. Блестящими колючими, близко притиснутыми друг к дружке глазами блуждал из-под нависших прядей масленых волос. Мужик этот разговаривает очень громко, когда обращается  к одной из спутниц своих, говорит, словно для всех.  Скажет что-нибудь и сейчас всех глазами обегает, каждого кольнет, что, мол, ты об этом думаешь, доволен ли, удивляешься ли на меня? Андрей слышал почти всё, что он говорит. Сначала мужик, что-то читал по памяти из писания, потом:
  -  Вот хочу поскорее к себе, в Тобольск. Молиться хочу. У меня в деревеньке-то хорошо молиться.
  Мужик закатил глаза, задрал ввёрх подбородок, отчего жиденькая бородёнка его стала топорщиться, как старая метла дворника. Начал бормотать себе, что- то под нос, которым беспрестанно шмыгал.  Застыл в таком виде на минуту, а затем принялся настойчиво и громко, словно напоказ, приставать к одной из разнузданных девиц, сидящей подле него  с настойчивым:
    - Ты пей!  Я тебе говорю – Бог простит! Пей, говорю тебе!
 Потом недвусмысленно стал, звать к себе, и, в конце концов,  усадил на колени.
    - Слушайте, Слушайте все. Вот мои стихи: Прекрасны и высоки горы. Но любовь моя выше и прекраснее их, потому что любовь моя есть Бог.
При этом мужик одною рукою мял груди девицы, а второй взял руку её за запястье,  картинно отвёл в сторону, начал целовать часто и порывисто от локтя к шее. Захлёбываясь словами и чмоками приговаривал: 
     - Бог есть любовь. Ты люби. Бог простит. Люби раба Григория.
Девица, заверещала, повернулась к нему и закинула назад голову, открывая для поцелуев пышную грудь свою. Мужик впился в неё и прокричал громче прежнего:
    - Будь моей, царица моих молитв, ждал тебя как ворон крови. Ты настоящая царица, а старуха вот она у меня где – он поднял пустой фужер и перевернул его
   -  Вот она у меня где, старуха то! На дне! Я уж выпил её, не царица она, ты царица.
  Один из его компании сорвался с места, схватил бутылку вина, подбежал к мужику, взял руку его с фужером, перевернул вниз дном и, наполняя сосуд вином, неестественно громко кричал:
  - Выпей, Гриша, выпей её ещё и ещё. Твоё любименькое.
  - Выпью всю. Всю выпью. Немцы! Немцы прут на нас! Бабами задавят. Как  ты говорил мне баба то, по-немецки будет?
  Холуй виночерпий сказал. Для русского слуха слово это звучало крайне непристойно.
  - А  (слово на нем.)  немецкая, вот ты у меня где.
 Сотник Семак обратился к подъесаулу:
   - А что? действительно в немецком есть такое слово? Фрау ведь?
  -  Есть сотник, есть. Это старонемецкий язык.  Сейчас оно малоупотребительно.
  - Что вы теперь скажете, Андрей Ильич? А то говорили цветочки нюхать?
  - Чудовищно! Этот балаган надо прекратить.!
 - Хотите неприятностей? Если вам так претит, лучше уйти.
 Мужик вдруг вскочил, удерживая в руках девицу. Она барахталась в его грубых объятиях  как то чрезмерно, и словно ненароком опрокинула столик.  Стол упал набок, мужик же толкнул его ногой, так что он перевернулся плашмя, вверх ножками, и накрыл собой разбитую посуду. С девкой на руках, под хруст раздавливаемого стекла шагнул он на опрокинутый стол, пошатываясь, но удерживая равновесие, и с этого пъедистала зычно закричал:
     - За всё плачу, денег у меня как грязи!
 Грянула музыка. Он сорвался с места. Будто позвал его кто… Лицо растерянное, напряженное, торопится, не в такт скачет, будто не своей волей, исступленно и остановиться не может. За соседним столиком кто-то громко крикнул:
      -  Хлыст!
   Музыка резко оборвалась, мужик остановился на миг, одурманенный взгляд его ожил, глаза забегали по фигурам женщин, словно выискивая жертву, нашли и остановились на «царице». Широко разлапив  руки, зашагал к ней неровной походкой
   - Люби! Люби раба Гришатку!
  Андрей резко встал, попытался поправить портупейные ремни, забыв, что он в цивильном.
  - Где же ваша выдержка Андрей Ильич? Пластун должен уметь часами неподвижно лежать в камышах, даже под ударами гнуса. 
   - Лучше в болоте с пиявками, чем здесь с вурдалаком.
   - Да не вы ли нам его нахваливали?
    - Я ухожу, господа. Дела. Увидимся позже.
    - Ступайте с Богом, Андрей Ильич. А мы ещё повеселимся.
В прихожей у старца Григория без изменений, хотя очередь немного продвинулась. Знакомый железнодорожник, увидев Андрея, оживился, хотел спросить что то, но Андрей упредил его.
  - А что, принимает ли сейчас старец, не отходил ли куда?
 - Принимает, принимает. На месте он.
После минутного размышления, Андрей решительно направляется к заветной двери, входит без колебаний.
  - Отец Григорий, вам надо сейчас срочно пойти…
 Старец, не поворачивая к нему головы, вскинул руку в сторону Андрея, ладонью к нему и таким повелительным жестом пресёк разговор. Андрей сделал шаг в сторону и увидел, что старец стоит со стороны спины сидящего на стуле ребёнка, а правая рука его положена на светло русую голову. Дочитав молитву, Григорий Ефимович перекрестился сам, затем перекрестил мальчика, наклонился к нему, поцеловал в макушку и сказал:
  - Вот и всё. Пройдёт теперь, больше болеть не будешь. Ступай к отцу да молиться не забывай, каждодневно правило читай. Ступай с Богом!
  -  Отец Григорий, я только из ресторана. Там человек внешне на вас похожий бесчинствует. Это пресечь надо. Едемте сейчас со мной. Пусть все там увидят вас, пусть все поймут, что тот ложный.
  -  Ты не горячись так, мил человек, а то не ровён час опять голова разболится. Вот ты меня отцом назвал, а почто с отцом не здороваешься, почто не благословился. Сядь-ка вот  на стул, знаю, с чем пришёл.
  - Здравствуй, святой отец.
  - И ты здравствуй отныне. Я не святой, не думай так, могу только за тебя помолиться. А исцеление Бог подаёт, кому сам знает. Ты вот сиди, глаза закрой да молитву Исусову чти.
  Андрей почувствовал, как старец положил свои руки ему на голову. Они были горячи, каким-то странным теплом, которое проникало внутрь и разливалось от головы вниз по всему телу. Слышит Андрей как старец, какую-то молитву читает. Но читает как-то странно, будто руками.
  - Веришь ли, что исцелишься?
  -  Хочу верить.
   -   Верь!
Старец снова начинает молиться, но Андрею  становится от чего-то хуже, голова  раскалывается от боли, дурнота подбирается к горлу, мутит, сознание затуманивается. Он путает слова молитвы, не может никак сосредоточится  и наконец, перестаёт понимать, где он, что с ним, и даже кто он. Сначала смутно, а затем всё отчётливее к нему приходят видения. Смутные обрывки образов людей, видов местности, голоса и шумы, обрывки музыки, смешиваясь между собой и сменяя друг-друга, проносятся в сознании Андрея вихревыми потоками. Боли в голове постепенно проходят, видения становятся всё отчётливее. Видит он картины беды. Разрушенные, горящие города и сёла, на улицах которых нагроможденья из мёртвых тел, разбитые железнодорожные составы, горящий в поле хлеб и лица, лица людей. Изнеможенные, изнурённые голодом, со слезами в глазах. В этих лицах горе, отчаяние, безысходность и страх.  Затем видения прекращаются, так же как и начались, становятся менее отчётливыми, начинают мельтешить и наконец, исчезают в тумане забытья. Сознание возвращается к Андрею, он снова начинает понимать кто он, где находится и зачем он здесь. От головной боли не осталось и следа, а растерянные и забытые слова снова возвращаются и строятся в молитву.
    - Ну, вот и хорошо, Как сам то?
    - Слава Богу, чувствую себя хорошо, Но я сейчас такое видел!
     - Знаю, знаю. Так тоже может быть, но не должно. Господь не попустит. Он Россию любит, царя любит, чад его бережёт. Будем молиться, и Бог не даст тому быти. Теперь ступай, у меня народу много ждёт.
   - А как же этот, Лжегригорий? Надо его пресечь!
   - Не надо. Пусть каждый своё дело делает, пусть каждый сам планиду свою выбирает. Кто хочет верить, тот верит, кто не хочет того не заставишь. Ты-то вот кому теперь веришь, мне или газете? То-то. Так вот и они.
 Старец обернулся и рукой показал на дверь, за которой ждала очередь.
    - Ну, ступай миленький, а за виденное не печалуй, не будет того пока жив я.  А  я и не тороплюсь вовсе, дел ещё много.
      - Благослови, отец Григорий!
      - Бог благословит тебя. Не забывай только, что все мы под Богом ходим.

                ***
На следующий день Андрей  был уже в объятиях Полины. Их радости не было конца.
   - Полина! Я совершенно здоров теперь.
Объятия их и поцелуи были так страстны, длительны и самозабвенны, что к продолжению разговора они смогли вернуться примерно через полчаса.
    - Старец Григорий исцелил меня.
 Совершенно не целованными оставались ещё прекрасные глаза девушки, её щечки и носик, лобик и подбородок. Времени на это тоже ушло немало.
    - Я люблю тебя Полина!
Волосы Полины были так шелковисты и пышны. Пряди их рассыпались по всей ладони Андрея, благоухая ароматом душистых трав. Сама она источала удивительно тонкий и нежный запах девичьей незахватанной свежести и чистоты.
    -  Полина, мы будем вместе, нам надо венчаться, пойдёшь за меня?
    -  Да!
  Теперь настала очередь девушки дарить поцелуи своему избраннику. И нет для неё на свете больше счастья, чем быть в объятиях его сильных рук, дышать с ним одним дыханьем, целовать его медовые уста.
      - Я люблю тебя, Андрей! Я нарожаю тебе сыновей таких же сильных и мужественных как ты, а себе дочку…
    - Такую же красавицу как ты, Полина!
    -  Ты моё счастье, Андрей!
    -  Ты моя жизнь, Полина!
В  такие минуты люди совершенно теряют себя,  растворяясь, друг в друге. Они не принадлежат себе более, но только своей избраннице или избраннику. Некоторые  так и проживут всю свою долгую жизнь, и так и умрут, не приходя в сознание.  А пока ясно одно – свадьба неизбежна.
  В пятницу в храме Святого Славного Дмитрия Солунского Чудотворца, что в Слободищах венчались в земное блаженство рабы Божии Андрей и Полина.
         - Берёшь ли в жёны раб Божий Андрей рабу Божию Полину?
   - Да!!!
      - Полина из ребра Андреова, по своей ли воле берёшь в мужья себе раба Божьего Андрея.
   - Да!!!
      -  Вот ребро твое Андрей! Вот тело твое Полина! Да будет едина плоть и едина душа отныне Андрей и Полина!

Однажды очень ранним утром, в ту замечательную пору жизни, что зовётся медовым месяцем, Полина проснулась, разбуженная беспокойным сном Андрея. Голова его металась по подушке, он часто вздрагивал всем телом, лицо его было напряжено, губы  шептали: «Господи помилуй!»
 - Неужели опять повторился приступ, ведь он же говорил, что полностью исцелился – думала Полина – Ничего это пройдёт, надо успокоиться. Нельзя, чтобы моё волнение передалось ему. Я любовью своей и заботой его успокою, ему ведь важно не переживать. Может быть его разбудить? Да как бы не было хуже.
 В эту минуту Андрей открыл глаза.
     - Что с тобой, любимый? Тебе снова плохо, что сейчас болит?
     - Не болит ничего, родная. Я здоров.
     - А что это было? Тревожный сон?
     - Не знаю сон ли это. Думаю, что это видение, будто пророческое что-то привиделось.  Со мной такое было у старца. Похоже, что от контузии он меня исцелил, а вот этими видениями я от него заразился. Что-то с головой случилось и от него мне, верно, что-то передалось.
      - Ты лучше не думай об этом, тебе волноваться вредно.
      - Теперь уже не вредно, Полина. Говорю же тебе – я здоров. И не думать об этом я уже не могу. Мнится мне, что от меня зависит нечто важное, что должен я, что-то предпринять. Я только понять не могу что именно.
      - Не надо ничего. На твой век хватит уже страданий.
      - Конечно хватит, я и делать ничего не буду. Пока не откроется мне.
      - Ну и, слава Богу! Хоть бы и не открылось.
      -  Знаешь Полина, я теперь к старцу Григорию иначе отношусь. И не потому только, что он исцелил меня, а потому, что клеветы на него возводят понапрасну. Сам я видел его двойника , когда тот в ресторации бесчинствовал. Но не знал я тогда твёрдо, что он не настоящий. Вот и получается два Распутиных. Один – благочестив, благолепен, богомолен, ходит в храмы, отстаивает литургии, исцеляет больных, принимает просителей, духовных детей, трапезует с ними. Причем, ни вина, ни мяса, ни сладкого отец Григорий не потребляет, строжайшее у него воздержание. И деньги, пожертвованные просителями, тут же раздает другим просителям. А самое главное, к Императорской Семье почтителен до благоговения. Другой же – неделями пьян, всегда с блудницами, берет взятки за протекции, скандалит в ресторанах, бьет там посуду и зеркала, говорит дурное о Царской Семье.
      - Может Андрей, ты перепутал что? Ну, кому это нужно?
      - Вот правильно ты говоришь, кому то это нужно. Кроты эти под престол роют, смуту в России завести хотят. Оттого-то мне, наверное, и видения такие приходят. От меня, верно, что-то зависит.
      -  Не думай об этом, милый, давай лучше жить нашим счастьем.
      -  Наше счастье и так с нами, Полина, ясынька моя. Только не будет у нас его, если смута придёт. Никому тогда счастья не будет. 
      -  Оно и без смуты мало кому даётся. Это тебя Бог любит, награждает. Оттого и я, частица твоя, счастлива. Не всем так дано, вон у Гурского теперь чёрные дни настали.
      - Нечего его жалеть, подлеца. Да и нет у него беды, я его видел. Ему теперь работу предложили, в каком-то передвижном прифронтовом театре.
      - Это что-то новое, никогда не слышала о таком. Прифронтовой театр – это же опасно для актёров.
     - За эту опасность Гурский после войны награду получит – место в одном из столичных театров. А играть ему, знаешь, кого надлежит?
    -  Интересно.
    - Самого государя нашего Николая II.
    - А что у него получится. Ростом и комплекцией они схожи, и если бороду отпустит, тогда даже грим не нужен будет. А подражатель он какой – да ему равных нет в этом искусстве! И голосом и  мимикой и жестами и походкой кого хочешь, изобразит. Чистый двойник получится.
    - Двойник! Ты сказала двойник! И театров говоришь, таких не бывает. Да и дом где они встречались, подозрителен очень. Зачем им двойник, как они его использовать будут?
    -  О каком доме ты говоришь?
    -  Я не рассказал тебе тогда, Полина, что видел Гурского с его новыми антрепренерами в заброшенном доме-особняке. Они ему там работу предлагали. Мне тогда странным показалось, что они такое место для беседы выбрали.
     -  А ты Андрей как с ними оказался?
    - Да я не с ними был, потихоньку прошёл, не видели они меня и не слышали, а я их и видел и слышал.
     -  Андрей!
    - Полина! Я пластун и командир пластунов. Это воинская специальность такая. На войне без разведки нельзя.
    - Ты же не на войне, Андрей!
   - Теперь выходит что на войне. Понимаешь, Полина, у этого дома как места для их встречи есть только одно преимущество перед другими местами. В этом заброшенном доме удобно убить незаметно. Если бы Гурский не согласился, они бы его убили по-тихому.  Теперь всё ясно – его надо спасать.
  - Бедный Алексей, опять он влип в историю!
  - Да какой Алексей? Дался тебе этот Гурский! Государя спасать надо, против него они что-то недоброе замышляют.

                ***
     - Вот мы и в Могилёве господа – говорил Лев Осипович Алексею Гурскому и Альберту Станиславовичу, когда они вышли на прогулку и ознакомление с городом в первый день после своего приезда.
    - Прямо скажем очень приличный городок, хоть и губернский.
    -  Действительно хорош, а как удобно расположен – на высоком берегу Днепра. Как вам вид на реку и Заднепровье, господа?
    -   Очаровательный вид, Лев Осипович, положительно Киев в миниатюре.
     -  А вы что скажете Алексей Дмитриевич?
      -  Прелестный вид на Днепр, а в особенности на далёкую окрестность.
      - Мы сейчас с вами находимся в городском общественном парке. Выше по склону, господа – губернаторский дом и рядом с ним здания присутственных мест. Там и имеет пребывание наш Государь Император во время своих приездов в Могилёв, поэтому дом губернатора теперь все называют дворцом. Рядом с дворцом длинное двухэтажное здание Губернского правления. А сейчас в нём Управление генерал-квартирмейстера.
        -  Лев Осипович, не могли бы вы похлопотать за меня перед генералом? Мне не очень квартира, где меня поселили.
    - А что вам не по душе Алексей Дмитриевич?
    -  Дом какой-то пустынный, всего на две квартиры.  Словом перемолвиться  не с кем. Жуть!
    - В соседнюю квартиру, что под вашей, через несколько времени переедет Альберт Станиславович. Вот и будет вам собеседник. Надо потерпеть, время сейчас сами понимаете, какое. Всё лучшее сейчас у военных, а мы всего-навсего - культура – Управление Императорских театров.
     - Алексей, я уже сегодня вечером стану вашим соседом.
     - Так вот, господа, продолжим знакомство с городом. Видите перед  дворцом и Управлением довольно большая площадка, обнесенная со стороны прилегающего к ней городского сада и улицы железной решеткой? У парадного входа дворца, когда Государь в Ставке, обыкновенно стоят парадные часовые от Георгиевского батальона, составляющего охрану Ставки. Батальон этот комплектуется георгиевскими кавалерами  — офицерами и солдатами всех строевых и пехотных частей армии, по особому выбору. Это, так сказать, „храбрейшие из храбрых“. Сейчас их нет в  карауле, значит государь в отъезде.
     - Выходит ставку сейчас никто не охраняет? И это в военное время!
     -  Ну, что вы Алексей Дмитриевич, конечно охраняют. Видите в ближайших аллеях сада и на прилегающей к площадке улице мужчин в штатском. Их называют ботаниками.
  Чтобы не обращать на себя внимание, они, внешне сохраняя непринужденный вид, словно прогуливались, останавливались у дерева или цветочной клумбы и как бы внимательно их рассматривали, в то же время зорко следя за всеми прохожими и проезжими.
       - Это чины дворцовой полиции и секретные агенты. И это не всё. С переездом Ставки в Могилев город превращен в укрепленный лагерь. Императорскую Ставку сейчас обороняют отдельный авиационный отряд, отдельная артиллерийская батарея, батарея воздушной артиллерийской обороны и множество конных и пеших отдельных воинских подразделений. У Государя есть ещё собственный Его Величества Конвой из казаков и туземцев Кавказа. Эти конвойцы преданы ему как псы и злы как гладиаторы. В хлам порвут всех и вся. Так, что Алексей Дмитриевич, ни государю, ни вам, ничего абсолютно не грозит.
        - Такая у него охрана. А как же я его увижу? Не увидев его, я не смогу войти в роль.
        - Браво, Алексей! Похвально, что вы сразу о профессии и сразу, о деле заговорили. Вы увидите его очень скоро. В ставке, в здании Губернского управления есть теперь кинематограф. Государь бывает там часто, а вы будете  ещё чаще. Вы будете работать там помощником киномеханика. Чуть позже я познакомлю вас с господином Рихартом, киномехаником.
     - Но я ведь не обучен этому ремеслу.
     - Пустяки! Работа помощника киномеханика не сложна, вы обучаемы. Господин Рихарт вам всё объяснит. Он будет наверно немного недоволен, а вы не обращайте внимания. С его прежним помощником два дня назад произошло несчастье, он ушёл из жизни. Неразделённая любовь злее мачехи. Образовалась вакансия, и мы решили использовать случай для нашего дела. Завтра Альберт Станиславович принесёт вам пропуск в Ставку, а уже послезавтра приступите к работе.

                ***
В это время в Юрьеве Андрей и Полина обсуждали, как им найти Гурского.
       - Размышляя, я всё больше и больше убеждаю себя, Полина, что эти тёмные личности попытаются использовать Гурского так, чтобы порочить имя Государя. Примерно так, как они используют двойника Распутина.
     - Напрасные у них  хлопоты. Алексей Гурский никогда не возьмёт эту роль, он не такой.
     -  У вас короткая память.
     - Нельзя судить о человеке по одному только поступку. Да он поступил нехорошо, но он уже раскаялся и он не подл.
     -  Помнится мне, что ему помогли с раскаянием.
     -  Как это было жестоко! Нельзя же  за такую малость так изувечить человека.
     -  Малость! Полина, что вы называете малостью? Тот благородный человек его просто пощадил. Счастье Гурского, что я не поставил его к барьеру.
     - Андрей, неужели вы бы убили его?
     -  Нет, Полина, счастье моё, только ранил бы его в …., как бы это сказать, вобщем только ранил бы. 
     - Андрей вы меня пугаете, будьте, пожалуйста, добрее.
     -  Только ради вас, моё счастье, готов на всё.  А как вы думаете, Полина, возможно ли мне отыскать Гурского, быть может, кто-либо в театре знает, куда он выехал.
     - В театре не знает никто. Но отыскать его не сложно. Раз ему предложена роль Государя, значит, сейчас он будет где-то рядом с ним. Чтобы войти в такую подражательную роль, ему нужен прямой контакт с Государем. А ведь он его никогда не видел. Поэтому он сейчас или в Ставке в Могилёве или в Царском.
     - Полина, ясынька моя, мне придётся оставить вас на время. Обещаю ненадолго. Я должен что-то предпринять.
     - Вам его не найти. Если он в гриме вы его ни за что не узнаете. Я поеду с вами. Он влюблён в меня, значит, обязательно проявится.
     -  Полина, у нас на Кубани в плавнях, протоках и лиманах ловят рыбу на живца. Насаживают маленькую живую рыбку на крючок, забрасывают в воду и ждут пока какой нибудь хищник судак, например или щука её не проглотят. Я никогда не допущу, чтобы вы были такой рыбкой.
    - Но ведь Гурский не хищник, мне ничего не грозит. И потом Алексея надо предупредить об опасности.
   - Я так не думаю. Ни Гурский, ни его новые друзья мне доверия не внушают. А предупредить надо не Гурского, а их проделки.
   - Как же вы тогда найдёте его?
   - В театре несложно узнать адрес, по которому он снимал квартиру, а у хозяев поинтересоваться куда он выехал.

                ***
 Спустя несколько дней в Могилёве Альберт Станиславович разговаривает с Гурским:
      - Как ваши успехи на новом поприще, Алексей?
      - Обязанности помощника киномеханика я уже освоил, они действительно оказались несложные. 
      - А как ваша роль?
      -  С этим хуже. Государь бывает в кинематографе редко. Я видел его лишь однажды, издалека и непродолжительно. Когда он пришёл, он был в окружении свитских, они его загораживали. Он ничего не говорил, был спокоен, не жестикулировал. На просмотре в зале темно и ушёл он сразу после сеанса, тоже молча, и опять его загораживали. Вобщем к роли я не готов.
     -  Что может помочь?
     -  Понимаете, мне, чтобы войти в роль надо увидеть Государя также близко как я сейчас вас вижу. И он должен быть активным – говорить, двигаться и проявляться эмоционально, смеяться, грустить, гневаться, радоваться. Вот, что надо, а не сидеть в тёмном зрительном зале.
    - Я вас понял, Алексей. Сообщу об этом Льву Осиповичу, думаю, он что-нибудь сумеет предпринять.
    - А что, нельзя разве меня просто познакомить с Государем, пообщаться с ним где-нибудь на рыбалке или пикнике?
    - Нет, нельзя. Но когда-нибудь вы с ним обязательно познакомитесь. Это будет во время вашего спектакля, или сразу после него. Я в этом уверен.

Вечером того же дня за ужином в ресторане Альберт Станиславович докладывал Льву Осиповичу о сомнениях и просьбе Гурского.
    - Я решу эту проблему в ближайшие дни очень оригинальным способом. Заодно проверим способности Алексея, и его готовность к исполнению подобных ролей.
     - Вот ещё что, Лев Осипович. Из Юрьева мне сообщили, что Полина, вы помните наверно эту актрису?
    - Да. Помню, конечно.
    -  Так вот, непонятно зачем, но она активно разыскивает Гурского.
    -  Вот так так! Что же ровно по пословице получается. Любовь зла – полюбишь и козла. Вас что, Альберт Станиславович, никогда не любили? Ха-Ха – Ха. Меня вот до сих пор девушки любят, в мои пятьдесят четыре. И я их тоже.
     -  Вам бы всё шутки шутить, Лев Осипович. Дело здесь не в любви. Полина теперь замужем за казачьим офицером. Вместе они Гурского и искали. Думаю, уж не разболтал ли он ей о нашем предложении.
     -  Вы же говорили мне, что они больше не встречались.
     -  Да. Но ведь он мог и письмо написать. А муж её из пластунов, командир полковых разведчиков. Такой, может и смекнуть что к чему.
      - Ах, как же люблю я молодых и красивых женщин Альберт Станиславович, Ведь это лучшее, что есть на свете, не правда ли?
     -  Истинная, правда, лучше нет ничего.
     - Все помехи в нашем деле должны быть устранены. Своевременно устранены. Ведь это по вашей части, Альберт Станиславович?
     - Как прикажите, Лев Осипович. Помехи устранить не сложно, но вдруг об несчастье с Полиной узнает Гурский? Его мотивация работать и может быть даже жить, сильно ослабеет.
      - Опять вы с вашими психологизмами, всё гораздо проще. Устраните пластуна, а Полина нам действительно ещё пригодится. Красивые женщины пусть украшают мир.

                ***
   Андрей Ильич, проснулся резко от увиденного сна. Чувство необъяснимой тревоги захватило его, а сознание всё возвращалось и возвращалось к увиденному. Собственно ничего страшного он и не видел, просто дом. Тот самый пустой заброшенный дом, в котором Гурский встречался со своими антрепренерами.  Но было ощущение, что дом этот таит опасность, причём опасен он именно для них с Полиной.
    - Вот дожил до хороших времён. Пустых домов стал пугаться.
    - Что ты сказал, любимый? Я не расслышала. – Полина уже встала и сейчас занималась собой у туалетного столика.
    -  Это я о своём. Так пустяки.
    -  Андрей, какие духи вам нравятся больше, «Сигнатюр» или «Cerruti 1881»
    -  Таких духов, какие мне нравятся, ещё не выпускают.
     -  Я  серьёзно. Какой запах вам нравится больше всего? Скажите искренне.
     -  У меня могут быть секреты?
     -  От меня никаких. Признавайтесь или я разлюблю вас.
     -  Мне нравится, как благоухает моя любимая девушка.
     -  Но ваша любимая девушка может пахнуть Сигнатюр или «Cerruti 1881»
     -  Ещё моя любимая девушка может пахнуть Полиной.
     - Вы - опасный женский сердцеед, Андрей. Признавайтесь, сколько несчастных женских сердец вы уже проели.
     -  Пока первое подтачиваю, но оно, кажется счастливо этим.
Из передней донёсся звонок входной двери. Андрей с неудовольствием поднялся с постели, оделся по-военному быстро и отправился открывать дверь. За дверью стоял молодой прилично одетый человек, совершенно тщедушного вида.
      - Здравствуйте! Скажите,  могу я видеть Полину К.?
      -  С кем имею честь разговаривать?
      -  Меня зовут Матвей, просто Матвей, я человек незначительный. А здесь по поручению господина Гурского Алексея Дмитриевича.
      - Я муж Полины - Андрей Ильич. Можете сообщить мне суть вашего поручения.
      -  Алексей Дмитриевич узнал, что вы его разыскивали, он сейчас в городе и готов с вами встретиться.
      -  Мы будем рады принять его сегодня во второй половине дня.
      -  Он не сможет прийти к вам, он в городе, как бы вам это сказать, без огласки, что ли.
      -  Хорошо, тогда когда и где?
      -  В любое удобное вам время, а где…, вы, пожалуй, не сможете сами найти, я вас провожу.
      -  Входите, Матвей. Я буду готов через полчаса.
      -  Благодарю вас, я, если позволите, погуляю в сквере, погода хорошая.
Андрей закрыл дверь и вернулся к Полине.
      -  Гурский шлёт нам приветы. Был только что молодой человек Матвей с поручением от Гурского, он теперь в городе и через полчаса я с ним встречусь.
      -  А как же я? Возьмите меня с собой.
      -  Это лишнее. Да вам за полчаса и не собраться.
      -  Возьмите, я очень хочу!
      -  Полина! Я не знаю, что там ждёт нас. Меня не покидает ощущение тревоги за нас. Именно ощущение,  я её будто кожей чувствую. А сегодня под утро был сон, да может и не сон вовсе, а видение. Этого не разберу. Видел дом тот пустой, помните, я рассказывал вам, как наблюдал в нём за Гурским. Словно дом тот таит для нас опасность. Вам надо остаться здесь, Полина, я  должен знать, что вы в безопасности. Никуда не уходите, дождитесь меня. Дверь никому не открывайте, к окну не подходите.
      -   Андрей! Зачем вы меня пугаете. Приехал в город Гурский, что из того? Зачем эти излишние предосторожности?
      -   Вам при венчании, что священник сказал, помните ли?
     -  Что?
     -   Жена во всём да послушествует мужа.  Делайте всё, как я сказал. Я ненадолго.
За непродолжительное время этого разговора Андрей уже собрался и был готов выйти в ту же минуту. Но кто, же в медовый месяц так скоро может оторваться от своей горячо любимой красавицы жены, лучше которой, конечно же, нет женщины на всём белом свете? Прощание ненадолго, оказалось очень долгим. Вероятно, не всё ещё было сказано друг-другу за такой короткий срок  как медовый месяц, не всё ещё было доцеловано, дообнято, дообласкано.  Когда Андрей вышел из дому, человек незначительный Матвей, изнывал от  ожидания на скамейке в сквере. Он устал уже ходить взад вперёд по аллеям, стоять и даже сидеть, он не знал уже, что думать ему, что предпринять теперь для исполнения данного ему поручения. Мысли его смешались, стали путанее. 
    -  Ну, так куда путь держим молодой человек?
    -  Здесь не очень далеко, на Малой Губернской.
    -   Как просто! Отчего же вы сказали мне, что я не найду?
     -  Так они мне  сказали, чтобы я привёл вас сам. Что вы приезжий.
    -  Разве трудно приезжему найти в вашем городе Малую Губернскую?  Так кто вы  говорите, послал вас?
    -  А … Гурский Алексей Дмитрич, они послали.
    -  Когда же он вернулся в город?
    -  Вчера вечером приехал… а, приехали.
    -  Как же нога его после такого сложного перелома, он наверно на костылях ещё ходит?
    -  А-а…. нет уже без костылей, с палочкой, но хромает сильно.
    -  Понятно. Понятно, что хромает после такого то перелома. Вы мне, Матвей, расскажите теперь что-нибудь про ваш город.
Матвей с чувством несказанного облегчения от того, что трудные вопросы закончились, принялся увлечено рассказывать. Андрей Ильич, конечно, не слушал его, ему нужно было спокойно и не отвлекаясь обдумать сложившуюся ситуацию.
    - Итак, Матвей, хотя это вряд ли так, лучше назвать его тщедушным.  Тщедушный не видел Гурского ни вчера, ни сегодня, а может быть никогда. Его послали они, значит их двое минимум. Тщедушный с ними или нет? Если с ними – тогда минимум трое, вернее сказать два с половиной. Кто им нужен я или Полина, или мы вместе, если узнать точно, тогда можно понять зачем.
   -  А кого Алексей Дмитриевич ждёт сейчас на Малой Губернской – меня или Полину?
    -  Вас с супругой ждёт. Вот и наша улица. А дом в конце её, у самого лесопарка. Нам надо пройти незаметно от лесопарка, Алексей Дмитриевич так попросил.
     -  Вы меня заинтриговали. А к чему такая конспирация?
     -  Я не знаю, он  вам всё объяснит.
 Они приближались к тому самому дому, что видел Андрей сегодня утром, и который по ощущениям хорунжего таит опасность.
     - Понятно – думал Андрей – дом удобен только в том отношении, что в нём можно по-тихому убить человека и скрыть потом следы преступления. Ждут нас с Полиной, значит их минимум трое плюс тщедушный. Двое приготовлены против меня, один будет удерживать жену. И у них есть план действий. Важно сломать этот план, пусть действуют не по схеме, тогда они начнут делать глупости, совершать  смертельные ошибки. И бить их надо по одному.
  Дом, в котором Андрея ждала судьба, был ему хорошо знаком, он помнил расположение помещений в нём. В прихожей справа от входной двери тёмная глухая гардеробная комната. «Что же поиграем в кошки мышки, господа тёмные личности» подумал Андрей. Они с тщедушным прошли за ограду дома со стороны лесопарка. Проходя мимо неухоженной клумбы, Андрей сорвал пару цветков хризантемы, подул в них и встряхнул, словно избавил от какой-то  соринки.  Он понимал, что за ним сейчас внимательно наблюдают из какого-то окна. «Пусть думают, что я беспечен. Дверь открою сам, тщедушного запущу вперёд» У самого входа, когда Матвей уже потянулся, было к скобе дверной ручки, Андрей вдруг сунул ему букетик и вложил его в протянутую руку. От неожиданности Матвей взял букет, оторопел, смешался.
      - Невозможно вернуться к молодой жене без цветочка, особенно в медовый месяц – сказал Андрей тщедушному, подмигнул и радостно заулыбался – Подержите, пожалуйста. Затем резким движением открыл дверь наполовину, сам оставаясь от входа за дверью.
      - Ну, ведите же меня скорее к нему.
    Конец первой серии
  Матвей вошёл в дом первым, Андрей почти вплотную за ним. В прихожей никого. Андрей резко повернул тщедушного вправо и почти втолкнул его в гардеробную. Там было тоже пусто.
      - Нам не сюда, нам наверх - сказал тщедушный.
 Андрей развернул его к выходу и вытолкал из комнаты назад в прихожую, там резко развернул лицом к себе.
      -  А что там наверху? – зловещим шёпотом спросил Андрей – посмотри!
Он выразительно поднял левую руку вверх с указующим жестом. Тщедушный посмотрел вверх, высоко задрав подбородок. Шея его открылась, обнажив грубый неровный кадык. В тот же миг железный кулак пластуна вмял этот кадык в плоть человеческую. Глаза тщедушного расширились невероятно, казалось, они вот-вот вылезут из глазниц,  на лицо его легла печать смертельного ужаса. Чудовищный спазм сковал его горло и грудь. Не в силах сделать ни вдоха, ни выдоха, он взялся за грудь обеими руками, так словно хотел раскрыть её, но ничего не помогало. Через полминуты он начал плавно оседать на ватных ногах, Андрей, бережно поддерживая, уложил его на пол  лицом вверх. Затем поднял с пола оброненные цветы и положил их на неспокойную ещё грудь тщедушного. Он понимал, что имеет в запасе ещё пару свободных минут, прежде чем начнётся решительная смертельная схватка с теми, кто пытался заманить их с Полиной в этот заброшенный дом. Несколько мгновений ещё можно было потратить на то, чтобы вернуть к жизни этого незначительного человека Матвея.  Надо было только упасть коленями на грудь тщедушного, отчего оставшийся в лёгких воздух, выходя, раскрыл  бы сдавленную спазмом трахею, спазм прекратился бы и  Матвей задышал  бы самостоятельно. Но волна отвращения к этому и не Матвею вовсе, а тщедушному, избравшему для себя роль козла-провокатора, накатила на Андрея и смыла милосердный порыв. Он только поправил цветочки на груди умирающего. Затем перешагнул через тело, подошёл к входной двери, открыл её пошире и резко хлопнул ей. Ступая словно камышовый кот, бесшумно вошёл в гардеробную комнату и встал в угол потемнее.
        -  Планы врага порушены, теперь всё пойдет, по-моему, а там как Господь даст – подумал Андрей  - прямо по писанию получается: ископавший яму сам в неё и впадётся.
Охотник и добыча поменялись теперь ролями, командир пластунов сам стал охотником, а его новые враги, что устроили на него засаду, добычей. Затаившись в тёмном углу гардеробной комнаты, Андрей с предвкушением победы ожидал новую жертву.
       -  Младенчики нежные, на кого силки расставили, с кем бодаться задумали? Сколько бы ни было вас – всех упакую.
  Андрей представил себе, как наверху ждут его прихода и уже начали недоумевать: отчего нет его, отчего так долго, почему так хлопнула входная дверь, он что ушёл? Сейчас пошлют одного вниз, пусть посмотрит. Прошло ещё минуты три, прежде чем раздались шаги, один, точно один, идёт непринуждённо, вальяжно, чтобы не встревожить жертву.  Вот спустился по лестнице, замер, наверное, увидел тщедушного. Вот побежал, теперь Андрей увидел его, бегущим к двери, перепрыгивающим через лежащее тело. Вот выбежал наружу, но дверь не хлопнула, значит он не выбежал, а просто выглянул из двери.  Внезапно тишину заброшенного дома разорвал истошный крик:
       -  Он сбежал, нет его! Огрызка кончил!
Этот крупный сильный мужчина подошёл к тщедушному, склонился над ним и почему-то сначала собрал рукой цветочки. Смотрит на них, словно пытается понять, зачем они здесь. А  Андрей уже рядом, сокрушительно сильный удар под основание черепа валит его противника навзничь.
      - Младенчик нежный, а на вид гладиатор - Андрей подхватывает это крупное тело под мышки  и быстро втягивает в гардеробную, где сразу за угол. По лестнице уже слышен топот бегущих ног.
        -  Сколько их ещё будет?- думает Андрей. Оказалось двое. Сразу выбежали на улицу – Ну ничего, пусть побегают, поищут третьего.
  Быстро ощупав тело, Андрей нашёл за полой бекеши длинный изогнутый кинжал – бебут, а за поясом револьвер.
        -  Сейчас вернутся, пора встречать.
 Андрей обнажил бебут и встал сразу за входной дверью. Через несколько мгновений дверь распахнулась и в дом влетел ещё один крупный мужчина, с виду тоже гладиатор, а, в сущности, несмышлёныш. Он сходу напоролся на бебут и инерцией движения тела своего усилил удар настолько, что бебут вошедший в солнечное сплетение пробил позвонки и вышел острием на спине. Андрей оттолкнул  в сторону обмякшее тело, повернулся лицом к двери и перекинул револьвер из левой руки в правую. Как только дрогнула дверь и подалась  наружу, он ногой толкнул её от себя, вложив в удар этот всю свою силу и злость. За дверью кто-то глухо упал. Андрей распахнул дверь до конца и увидел лежащего на земле человека. Тот закрыл лицо руками, кровь уже обильно текла по ним. Андрей быстро ощупал его, нет ли оружия, затем втащил его в дом, посадил на пол, спиной к стене.
        -  Если хочешь, говори!
  В ответ он промычал что-то нечленораздельное.
        -  Руки опусти! Руки от лица убери!
 Он убрал. Лицо было всё залито кровью, нос и губы чудовищно распухли, передние зубы выбиты. Левый глаз заплыл совершенно. «Нос и нижняя челюсть, похоже, сломаны, но говорить пожалуй сможет» - подумал Андрей. 
         - Если хочешь жить, говори! Обещаю. Кто?
        -   Альберт.
        -  Что хотел?
        -  Казака кончить, а бабу в Могилёв.
        -  Сколько вас?
        -  Все здесь.
        -  Сколько?
        -   Четверо.
 Андрей понимал, что надо проверить дом, а оставить врага без присмотра опасно. Он вытащил бебут из предыдущего, снова подошёл к раненому.
        -  А ты кто? - спросил Андрей.
        -  Мосол.
        -  Ладно, Мосол живи, как обещал!
 Андрей наклонился к нему и одним движением бебута вытащил правый глаз.

               
Прошло всего два часа с той поры как Андрей вышел из дому.
    -  Андрей Ильич, отчего вы так долго не возвращались? Я уже начала волноваться.
    -  Полина, вам поклоны от Гурского!
    -   Вы его видели? Как он?
    -   Нет, не видел, он сейчас в Могилёве как вы и предполагали, но он своих друзей прислал, просил кланяться вам. Три земных поклона и один поясной.
    -  Как забавно, они, что реально кланялись до земли, или просто на словах поклоны  передали?
    -  Да, моё счастье. Реально кланялись прямо до земли и даже, пожалуй, пониже  и это было так забавно, вы такого никогда не видели.
    -  Вот видите, Андрей Ильич, зря вы меня не взяли. Я здесь без вас скучала.


  продолжение следует