Безымянный Пианист

Он всегда боялся сделать что-то неправильно: сесть не в тот автобус, купить не то вино, позабыв какое любит его жена, одеться не по погоде и мерзнуть на остановке, забыть зонт и вымокнуть до нитки, потому что нельзя возвращаться домой  (плохая примета), произвести неверное первое впечатление, потому что оно самое важное, а потом, как ни старайся, ничего уже не исправить… Никогда нельзя делать ошибок… Никогда у тебя не будет возможности что-либо исправить… Никогда, никогда, никогда… Он свято верил во все эти бесконечные «никогда», державшие его жизнь в постоянном напряжении, ограничивая ее и лишая красок.
Самой яркой краской в его жизни была музыка. Переливаясь сотнями невообразимых оттенков, она наполняла его жизнь, компенсируя тем самым серость и однообразность дней. Они сменяли друг друга, словно часовые на посту, ровно в срок – одинаковые до неузнаваемости, и лишь где-то глубоко внутри, под покровом красно-черных одежд разнившиеся.  Даже в самый серый и дождливый день музыка врывалась в его комнату семицветной радугой, и каждая из семи нот откликалась на ее зов. В музыке он находил радость, она была его лучшей подругой и спутницей жизни, музыка была его жизнью,  в ней он находил себя. Только оказавшись наедине с роялем, когда ни одна живая душа не имела возможности подслушать их разговора, он был честен. Откровение выплескивалось наружу, превращаясь в мелодию. В такие моменты он не боялся ошибиться, когда весь мир переставал существовать, когда никто не мог осудить его за ошибку, посмеяться над ним, усомниться в его таланте и умении… В такие моменты он никогда не ошибался и потому был свободен. Сфальшивить можно, если играешь чье-то произведение. Пересказывая историю чужого горя, роняя слезы из чувства сострадания и сопереживания, невозможно проникнуться им насквозь, впитав в себя все до последней капли. Как бы ни было больно, в оригинале – больнее. Чужое навсегда остается чужим. Оставаясь наедине с самим собой, он импровизировал, отпуская себя, забывая о существовании рамок и границ. В пустоте комнаты зарождалось лучшее, самое ценное – откровенное и безграничное.  Музыка пронизывала каждую клеточку его тела, каждый сантиметр комнаты, каждую частичку воздуха… Ощущение свободы и легкости наполняло пространство.
Закончив играть и в последний раз нежно коснувшись клавиш, пианист вставал из-за рояля сосредоточенным, скованным, реальным. Он никогда не снимал свои откровения на камеру. Будучи третьей в комнате, она нарушала бы закон уединения. Он так же не мог позднее записать мелодию в нотную тетрадь, забывая ее. Никто и никогда не слышал его виртуозных  сочинений. Критики считали его посредственным пианистом – мастером своего дела, но не более того, хорошим исполнителем без намека на гениальность. 
Концерты приносили все меньше дохода, он чаще ругался с женой, реже виделся с детьми, стыдясь своей несостоятельности. Нервы, стресс, болезни, впоследствии инфаркт, остановка сердца. Он умер 14 марта 2001 года. Врачам удалось «завести» его вновь, но он уже не был прежним. Его мозг работал так же, как и раньше, сердце равномерно отстукивало секунды, он мог ходить, а самое главное играть! Все показатели были в норме, только речь была нарушена. Когда он очнулся, он больше не мог говорить, лишь издавал бессвязные звуки.
***
Голубев Виктор Александрович (только теперь его имя стало иметь значение, а раньше оно забывалось всеми слишком быстро) проснулся другим человеком. Умерев, пусть и всего на несколько секунд, он возродился новой версией самого себя. Он словно выиграл в лотерею второй шанс. Там, за чертой, не было ни ангелов с огромными крыльями и светящимися нимбами, парящими над головами, ни темного тоннеля, ведущего в никуда, ни яркого, ослепляющего белого света. Ни-че-го. Пусто. Но в этой всепоглощающей, обволакивающей пустоте  звучала прекрасная музыка. Свободная, безграничная, честная. Тогда Виктор понял, в чем была его самая главная ошибка: он всю жизнь боялся сделать что-то неправильно, забывая жить…
Восстановившись, покинув больничную палату, Виктор снова начал давать концерты. Его музыка стала более свободной, живой, а критики называли его игру стоящей внимания.
***
22 июня 2003 года.
Самый большой, элитный концертный зал в стране. Снаружи его стены украшают красочные афиши, которые, надрываясь заглавными буквами, гласят о выступлении «Виртуозного, Выдающегося и Неповторимого Голубева Виктора Александровича – Лучшего Пианиста Современности.» Внутри толпятся сотни людей, занимающие свои места. В самом центре сцены, обрамленной кроваво-красными портьерами , стоит одинокий черный рояль.
Наступила тишина, свет померк, сделав рояль еще более одиноким. Виктор вздрогнул и, сопровождаемый громкими овациями, подошел к инструменту. Хлопки, свет, ровным кругом обрамляющие крупное, черное тело дорогого рояля, стоящего в центре, и стул. Больше нет никого, как в пустой комнате из его далекого прошлого. Толпа погрузилась во мрак, превратившись в однородную темно-серую массу. 
Отодвинув стул, он поднял крышку, задумчиво тронул гладкую прохладу клавиш и сел. В зале снова повисла тишина, полная предвкушения, одновременно настороженная и восхищенная. Тонкими длинными пальцами Виктор нежно коснулся клавиш. Они задрожали, и музыка заискрилась весенней капелью. Его волнение ушло вместе с первыми аккордами, неуверенность пропадала, постепенно уступая место вдохновению. Тонкие пальцы быстро перебегали с клавиши на клавишу: белая, черная… белая, белая… и снова черная… Из отдельных звуков складывались аккорды, которые создавали прекрасную мелодию, а она бурной рекой разливалась по залу, растекалась теплыми волнами, разрезая тишину. Она то затихала, дрожа на ветру первым хрупким весенним цветком, то порывистыми волнами набрасывалась на слушателей, заставая их врасплох.
Мужчина, сидящий за инструментом, казалось, совсем не замечает окружающего мира.  Он весь растворен в музыке, его поглотила неземная гармония звуков. Черный фрак элегантно сидит на тонком и, на вид, неуклюжем теле, черные волосы небрежно лежат на голове, взлохмаченные экспрессивными движениями. Густые ресницы опущены вниз - глаза пианиста закрыты, он наслаждается музыкой, вырывающейся из самых глубин его души, он ею пленен. Восторженный звучанием инструмента мужчина отдается музыке. Целиком, без остатка. Он тонет в глубине волшебной мелодии, растворяясь в ней. Пьянящая эйфория несет его все дальше, выбрасывая в другой сияющий мир. Дыхание, биение сердца и звуки клавиш, отзывающихся на прикосновения пальцев, сливаясь в единое целое, звучат в унисон. Рождается восхитительная музыка, прекрасная в своей непредсказуемости.
Виктор не думал о том, как будет играть и что. Пальцы сами находили нужные комбинации, создавая волшебство. Столь любимая им в одиночестве музыка, дарившая ему радость и всепоглощающий восторг в прошлом, на этот раз каждой нотой прикасалась к сердцам зрителей. Всякий раз, играя в тишине маленькой комнаты, оставаясь наедине с самим собой, он вкладывал в мелодию всю нежность и любовь, рассказывал роялю свои самые сокровенные секреты, был честен и свободен. Давно позабыв, где находится, обнажив свою душу, он чувствовал, как вместе с музыкой наружу рвется все то, что он так хотел сказать, но уже никогда не скажет…
Слезы предательски покатились из сомкнутых глаз, подтверждая его эмоции. Словно пробудившись ото сна, Виктор заморгал, стряхивая соленые капли с ресниц. Яркий свет прожектора ударил в глаза, возвращая пианиста в реальный мир. Закончив мелодию и попрощавшись с ней навсегда финальным аккордом, он опустил руки. Во внезапной пронзительной тишине он услышал свое учащенное дыхание. Оно казалось настолько громким, что каждый человек, сидящий в зале, мог слышать его.
Виктор встал из-за инструмента, сделал пару робких шагов к краю сцены и поклонился. Еще не успев поднять голову, он услышал, как зал, застывший от изумления, в следующее мгновенье взорвался бурными волнами рукоплесканий, бьющихся о скалы сцены. Все люди стояли и хлопали, хлопали, хлопали. Кто-то что-то выкрикивал. Ему хотелось ответить «Спасибо!», но слова застревали в горле.  Не поняв толком, что случилось, Виктор быстрыми шагами покинул сцену.
За кулисами его встретили журналисты, жужжащие пчелиным роем, задавая бесконечные вопросы и выказывающие свое восхищение… Во всей этой какофонии звуков он услышал один вопрос, на который он не знал ответа.
- Виктор Александрович, скажите пожалуйста, как называлось произведение, исполненное вами сегодня? – молодой человек, в силу своего роста, возвышался над всеми и тыкал микрофоном.
Он задумался, а голоса продолжали взрываться в голове обрывками фраз: «Потрясающая игра!», «Ваша музыка, словно история, рассказанная от первого лица», «…прочувствовал весь спектр эмоций…», «…волшебная, загадочная…», «…непредсказуемая, чувственная…», «Неповторимая!»…
- Виктор Александрович, так как же называется это творение? Кто его автор? – не сдавался парень.
Виктор достал из кармана блокнот и ручку. Они всегда были там на случай, если ему нужно будет что-то сказать. Он оторвал страничку и быстро написал на ней ответ, сложил пополам и сунул в руку молодому человеку. Затем пианист скрылся за дверью комнаты, отведенной ему, где его ждали жена и дети.
Когда журналист развернул бумажку, на ней было всего одно слово: «Жизнь».
- А на который вопрос Вы ответили? – в пустоту прозвучал тихий голос молодого человека…