Забыть Лилс Уилсон. Глава 3

Звонок будильника выводит меня из сна в жестокую реальность, разрушая мои надежды на теплую кровать и поздний подъем.
Вздрагиваю при мысли, что сегодня уже четверг, а я не сдала доклад по литературе.

Черт.

Черт.

К сожалению, в реальности, здесь на три года впереди, дела обстоят хуже. Сегодня не четверг. И доклад совершенно не понадобится мне в программе этого семестра. Вылезать из-под одеяла и идти в школу совсем не хочется.

Набираюсь смелости и опускаю ноги на приятный ковер. Слезаю с кровати, пытаясь не опираться на левую руку. Погружаюсь в недра шкафа (который я так и не перебрала, решив отложить уборку до выходных) и выуживаю оттуда наугад темно-синюю футболку с надписью « Я не Рекс Харрисон».

Рекс Харрисон.

Рекс Харрисон.

Имя звенит у меня в голове, словно церковный колокол.
Вспоминаю…
Морщусь от головной боли, тру виски пальцами.
Я помню что-то, но не могу сказать что именно.
Я помню то, чего не могу вспомнить.
Да, так можно описать всю мою сегодняшнюю жизнь.
Рекс Харрисон звучит очень знакомо.
Спортсмен? Звезда экрана?
Я не могу. Просто не могу. Не могу дотянуться.

Подношу футболку к лицу, вдыхая сладкий, еле заметный аромат парфюма. Моего парфюма?

Выискиваю на рабочем столе флакон духов, которыми брызнула вчера на запястье и шею. Вдыхаю их запах. Кажется тот же. Моя футболка. Моя футболка со странной и непонятной для меня сейчас надписью «Я не Рекс Харрисон».
Вполне остроумно, если бы я только знала кто он такой.

Нахожу на вешалке серую юбку, единственную юбку, которая оказывается длиннее, чем все остальные. Бросаю ее и футболку на не застеленную кровать. Меня передёргивает при виде розовой простыни, на которой мне приходится спать.
Заглядываю в шкаф, в поисках сама не знаю чего. Было бы неплохо залезть в шкаф и заснуть на горе смятой поваленной с полок одежды.

Проскальзываю в ванную и закрываю дверь одновременно с тем, как с противоположной стороны коридора раздается крик.

— Лииииииииииииииииил!

Мгновение спустя маленькие кулачки колотят по двери. Я включаю душ и кричу брату:
— Я первая! Смирись! Ничего не могу поделать.

Выйдя из ванной смотрю на себя в зеркало, все еще не привыкнув к своему повзрослевшему лицу. Провожу пальцем по кончику носа, по контуру губ. По-прежнему не узнаю себя, но я уже устала напоминать себе каждый раз, что это нормально выглядеть повзрослевшей в шестнадцать.
Возможно, я героиня какого-нибудь боевика. Интересно, я хорошо справляюсь со своей миссией? Сплевываю зубную пасту и тянусь рукой к полотенцу и замечаю в отражении зеркала странное пятно у себя на шее. О нет, это что засос? Я отклоняю голову назад, чтобы лучше рассмотреть. Меня охватывает паника, когда мои глаза подтверждают мои опасения. Какого черта? Я мою шею с мылом, надеясь убрать пятно, но ничего не происходит. Капли воды скатываются по моим плечам, пока я продолжаю тереть свою шею губкой.
Еще раз умываюсь - на этот раз холодной водой.


Спускаюсь по лестнице со школьным рюкзаком и слышу смех папы и Чарли, доносящийся из кухни.

— Доброе утро!

Они перестают шептаться.
Я останавливаюсь, удивляясь такой резкой смене их настроений. Отец и брат изучают меня в течение нескольких секунд, прежде чем папа говорит Чарли:

— Да ты был прав!

— В чем прав? — спрашиваю я, наливая себе стакан яблочного сока.

— Я же говорил тебе, — отвечает Чарли папе с набитым ртом, а потом поворачивается ком мне. — В том, что твоя голова с этой новой прической похожа на гриб.
Крошки печенья падают на его школьный пиджак, и он смахивает их, давлюсь собственной шуткой.

— Очень смешно, — говорю я, садясь за свободный стул возле него.

Не успеваю сделать и глоток сока, как мама входит на кухню с папиным портфелем, ставя его на край стола.

— Кевин, твоя форма постирана! — говорит она папе, стряхивая с его пиджака невидимые пылинки.

— Спасибо, дорогая.

— И твой халат ждет тебя на спинке кресла в гостиной.

— Спасибо.

Она наклоняется, чтобы поцеловать папу в губы и мы с Чарли, переглядываясь, корчим рожицы отвращения.

Но на самом деле они выглядят мило. Ну, мило, если не задумываться, откуда мы с Чарли появились на свет. А мило … старая супружеская пара. Хотя им обоим лишь немного за сорок.

Чарли давится смехом, выплевывая печенье себя на штаны.

— Чарли, перестань, — говорит мама строгим голосом.

Но я уверена, что это говорит не она, а ее материнский инстинкт. На самом деле в душе она бунтарка. Бунтарка и оценщик произведений искусств. Как она только может оставаться серьезной на работе?
В их паре папа всегда более сдержанный и спокойный. Спокойный хирург и агрессивная искусствовед. Отличная пара.

Я беру грушу и откусываю кусок, когда мама спрашивает:

 — Как тебе спалось, Лилиан?

Кусок груши, который обязательно нужно прожевать медленно — мой отрезок времени, чтоб придумать оправдание.

— Просто замечательно. Словно заново родилась. Ой, стой! Да так и есть. Ну и хорошо, а то я уже и испугалась.

Никто не смеется над моей шуткой. Обидно. Но я также прекрасно понимаю, что никто не хочет перечить маме.

— Ты уже принимала церукал?

— Еще нет.

— Не забудь принять его перед обедом.

— Угу.


— Ты помнишь, что его нужно принимать четыре раза в сутки.

— Да, мама, я не тупая. Хоть у меня и амнезия, это не значит, что у меня пропал мозг. Церукал. По одной таблетки четыре раза в сутки. До еды. Глотают целыми. Запивать небольшим количеством жидкости.

Зря я это сделала. Она, не отводя взгляда, говорит.

— И возьми с собой болеутоляющие средства.

— Конечно.

Анальгин. Пентальгин. Баралгин. Максиган.

У меня есть гора таблеток. Да я словно становлюсь наркоманкой.

Парацетам, семакс, энцефабол и глиацинт – лекарственные препараты, входящие в терапию, созданную доктором Партером. Они усиливают функционирование моего головного мозга.

Тардиферон – препарат при анемии.
Аспирин, ибупрофен – противовоспалительные.
Ацентаминофен, парацетамол и экседрин – болеутоляющие.

— Я заберу тебя сегодня, — говорит мама, ставя перед отцом кружку дымящегося кофе.

— Это еще зачем? — удивляюсь я. — Я могу вернуться на автобусе. Или пешком. И со мной ничего не случится.

— Мне всегда плохо в школе, но ты меня почему-то никогда не забираешь? — вставляет Чарли

Папа хмурится, читая утреннюю газету, чтобы не рассмеяться. Мама замечает это и, шутя, бьет его по плечу.

— Ты другое дело, — отвечает она Чарли.

У тебя нет амнезии. И ты не попал в аварию. И ты оправдал наше доверие. Мысленно заканчиваю я за нее.


Когда перед первым уроком я подхожу к своему шкафчику, я удивлена увидев несколько ярких бумажек, которые висят на нем.
Но удивление тот час проходит, когда я вижу что там написано.

«лучше бы ты умерла»

«амнезия? серьезно?»

«сука уилсон снова в игре?

«почему бы тебе не сдохнуть»

«шлюха»

Я быстро срываю их и скомкиваю в руке. Запихиваю их на самое дно шкафчика. Клянусь, слышу тихие смешки за своей спиной, чьи-то тихие перешёптывания. Но не поднимаю голову.

Странным было то, что девочка Лилс Уилсон не умерла в автокатастрофе, а всего лишь получила так называемую черепно-мозговую травму и амнезию в подарок. Акция. Двойная цена!
А этой смерти, как оказалось, хотели больше людей чем я думала. Школьная жизнь кусок дерьма.
Мне хочется закрыться в своем шкафчике. Скрутиться рогаликом и сидеть там, поджав под себя ноги. Или мне повезет и кто-то, проходя, отрубит мне голову этой дверцей. Но я видимо не из тех, кому улыбается дочь Океана и Тефеи – Тюхе1

За обедом моя Тюхе просто игнорирует меня, резвясь где-то в эпохе эллинизма, создавая разные представления о неизменной судьбе. Потому что как только я захожу в столовую, буквально только переступая порог, Келси набрасывается на меня с объятиями (удушьем, но не путать с книгой Чака Паланика), и поцелуями (слава Иисусу, что это такие поцелуи как, к примеру, у Джулии Робертс и Ричарда Гира, и не как у Жерара Филиппа и Дани Каррель) из-за которых, на самом деле, мне приходится вытирать щеку мокрой салфеткой трижды.

Я сажусь за тот стол, где мы сидели вчера. Она издает протяжный вздох, наблюдая за тем, как я разворачиваю только что купленный сэндвич.

— Ты собираешься это есть? — спрашивает Келси, тыча своим пальцем на мой обед.

— Что-то не так? — спрашиваю я, откусывая сэндвич.

Она, продолжая игнорировать раздражительные нотки в моем голосе, продолжает:

— Ты должна сесть на диету. Тебе точно нужно начать следить за своей фигурой, — советует она, тщательно пережевывая свой салат. — Особенно после аварии, детка.
Меня передергивает от ее слов. Я почти слышу скрежет своих зубов.

— Ну, так какие планы?

— О чем ты? — спрашиваю, кусая сэндвич.

Она морщится, смотря на то, как я жую.

— Я про группу поддержки, про пирамиду. Твой перерыв нужно заканчивать, — как бы невзначай говорит она, жуя свою морковь. Я громко чавкаю, специально раздражая ее, но при ее словах закашливаюсь, чуть не выплёвывая не пережёванный кусок на поднос.

— Господи, Лилс, успокойся.

Серьезно. Она успокаивает меня, пока я умираю.

Открываю бутылку и запиваю кусок глотком воды.

За соседним столом Сэм прощается с какими-то ребятами, давая им пять. Он поднимается со своего стула и, проходя мимо, кивает мне в знак приветствия.

— Пирамида? — спрашиваю я.

Я чувствую отвращение к себе из-за того, что позволила себе стать такой как Келси.

Быстро запихиваю остатки сэндвича себе в рот, и когда Келси отверчивается, чтобы с кем-то поздороваться. Я, не прощаясь, бегу к выходу из столовой.
Сэм стоит в коридоре, прислонившись к стене, словно поджидая меня, словно зная, что я пойду за ним.
Поднимаю указательный палец правой руки, показывая, чтобы он дал мне время прожевать сэндвич, прежде чем я спрошу что-то у него. Но он, конечно же, не обращает на это никакого внимания и начинает разговор первым.

— Тебя подбрасывали на полтора метра в высоту, и ты делала в воздухе сальто и еще какие-то выкрутасы, из-за которых запросто можно сломать шею.

— Просто класс.

— Не хочешь спросить, почему я заговорил об этом?

— Ты жалкий подслушиватель чужих разговоров?

Сэм корчит грустную мину и продолжает:

— Келси была основой. И из-за этого она постоянно бесилась. Она завидовала.

— Ты что шутишь? Завидовать тому, кто летает без крыльев и норовит упасть и сломать хребет из-за какого-нибудь кретина, у которого руки выросли совсем с другого места. Из стоп! — кричу я, из-за надменного взгляда Сэма, которым он одаривает меня. — Стопы! Я имела в виду стопы! Руки растут из стоп! И как ему тогда поймать такое хрупкое и нежное создание вроде меня? Ты только посмотри на это тело! Ну, разве что лечь и поднять стопы вместе с руками вверх. Понимаешь, не те, которые руки и стопы отдельно, а стопы с растущими руками.

— Боже, Лилс..

— Почему Адам и Ханна игнорируют меня? — перевожу тему.

— Если все парни из группы поддержки будут ловить болельщиц лежа…

— Они ведут себя так, словно меня нет?

— То им не придется ничего делать, тупые красотки и так будут падать к ним в объятия. Ну и это мажот как-то отразиться на их детородных органах, и я имею в виду, что они не просто будут перевозбуждаться.

— Сэм! — предупредительно процеживаю я.

— Лилс! Классная футболка, кстати. Где взяла если не секрет? Кстати, — спрашивает он, поднимая руку и посмеиваясь в кулак.

Его светлые волосы опять уложены на одну сторону. Серые джинсы и темно синяя рубашка с подкатанными рукавами. Он выглядит так, словно защитил сегодня уже не одного клиента в суде.

— Не знаю. Из шкафа?

— Где-то я ее уже видел, — говорит он, потирая свой подбородок, а в его зеленых глазах пляшут черти.

— Перестань заговаривать меня! Отвечай на мои вопросы!

— Протестую! Давление на свидетеля! Стой, а я не могу быть точным свидетелем происшествия, потому что это не мое дело, а я и не хочу быть посредником. — Сэм складывает руки рупором и кричит. — Протест отклонен! Продолжайте!

— Сэм, я говорю серьезно. Что произошло?

— Я тоже серьезно. В кресле допроса врать нельзя. Священная клятва помеха..

— Ты что пересмотрел закон и порядок?

— Джек Маккой не так прост, как тебе кажется, — говорит он серьезным голосом.

— Мне никак не кажется, кроме того, что кажется, ты забыл, кажется, ответить на мой вопрос.

— Кажется.

— Кажется?

— Мне пора, кажется, — говорит Сэм, разворачиваясь и уходя.

— Ты просто ублюдок! — кричу я ему в след.

— Тебе так кажется? — он разворачивается и идет задом наперед.

— Нет, не кажется. Я уверена в этом!

— Да, я просто чудак!

— Ублюдок!

Я не спеша бреду к своему шкафчику, улыбаясь тому, что у меня есть хотя бы один друг.

Отлично. Просто замечательно. Года в прямом смысле проходят сквозь меня. Нет, уже прошли. Года прошли. Что ж, можно использовать это как метафору. Года прошли сквозь нее, как призрак сквозь стены своего убежища. А если не так, то, года прошли сквозь нее, разрушая её почки и желудок, отключая сердце и поражая нервную систему.

Подхожу к шкафчику, чтобы взять учебники и пойти на урок немецкого. И к моему удивлению, к шкафчику не приклеены новые оскорбления. Жаль. Это могло стать традицией.

Когда я ввожу комбинацию и открываю шкафчик, к моим ногам падает журавель. Бумажный журавель. Бумажный журавель? Это что-то новенькое. Кто-то очень оригинальный раз придумал унижение, написав его на куске оригами.
Обычный белый лист, сложенный в журавля. Я уже приготовилась к строкам, которые уменьшат мою самооценку, но взгляд останавливается на извилистом и незнакомом почерке.

«1 этаж. Кабинет №7. Завтра. 14:30»

И отпечаток пальца после строк.

Звенит звонок на урок и в коридор вваливается толпа учеников. Я захлопываю свой шкафчик, перекладываю книги в здоровую руку, когда вижу Патрика.
Он смотрит в пол, небрежно лавируя сквозь толпу учеников. Его темные волосы в беспорядке и он проводит по ним рукой еще раз, ероша их сильнее. Толпа сгустилась у входа в класс математики, и он поднимает голову, чтобы посмотреть, что там происходит, а когда оглядывается, замечает, что я за ним наблюдаю. Поднимаю руку, чтобы помахать ему, но его глаза округляются из-за моей футболки. Патрик продолжает таращиться на нее, я наклоняю голову, чтобы попасть в его поле зрения. Он отвечает мне нелепой улыбкой. Его улыбка готова растопить все льды в Антарктике. Ученики сзади него толкают его в класс, и он, кивая, исчезает в дверном проеме.


Когда я выхожу из класса после пары немецкого, жесткая реальность обрушается на меня словно таз ледяной воды в айс бакет челендж.
Что? Что это такое этот айс бакет челендж? Я делаю мысленную заметку позже загуглить это.
Мои знания за три года крепко спрятаны в черепной коробке, что заставляет меня чувствовать себя еще никчемнее, если это вообще возможно, чем вчерашним утром.
Я плетусь по коридору к выходу, но бумажный журавль, сложенный в кармане юбки, словно прожигает ткань. Достаю его и еще раз перечитываю, после чего поворачиваюсь на 180° и иду в другом направлении.


Пустой коридор нагоняет на меня не скуку, а ужас.
Коричневая дверь, возле которой свалены стулья, части шкафа, столы и манекены, заставляет задуматься о том, могут ли там быть спрятаны части тела. Конечно, могут? Или нет?

На двери висит огромный плакат Битлз. Стучу дважды. Оглядываюсь назад, чтобы посмотреть, не появились ли какие-нибудь люди. Стучу еще раз и, не дождавшись ответа вхожу. Просторный кабинет, заканчивающийся низкой сценой. Стулья, сваленные один к другому у входа. В правом углу стоит стол, полностью завален бумагами. Некоторые журналы валяются на полу около сцены. Под потолком висит огромная люстра, но сейчас в ней включено лишь несколько лампочек.

Я уже готовлюсь развернуться и уйти, когда из-за кулис выходит мужчина лет под шестьдесят. Он идет, наступая на свои бумаги, разбросанные на полу. На нем пижамные штаны кислотно-желтого цвета и черный растянутый свитер. И обут он в тапочки. Ладно, это немного похоже на мокасины. Что ж это отлично. Может он сбежал из дома престарелых. Пячусь назад, чтобы выскользнуть за дверь, когда он замечает меня. Я ожидаю, что он разозлиться, что я вошла без его ведома, но он улыбается.

— О, Трусиха! А я ожидал тебя завтра. Разве Он не написал тебе прийти завтра?

— Что?

— Ладно, забудь. Так зачем ты здесь сейчас? — спрашивает он, изучая мою прическу.
 
Я открываю рот, чтобы ответить, но он меня перебивает.

— Тебе никто не говорил, что твоя голова похожа на гриб. Хотя старая прическа была хуже, — говорит он, складывая руки на груди и изучая меня глазами.

Я хлопаю в ладоши, не в силах поверить, что он это сказал.

— Вы просто супер. Что еще скажете? Что моя голова похожа на кабачок? Потому что знаете, моя голова и правду похожа на кабачок. И ваша. Если замечать, то почти все головы людей похожи на кабачки.

— Думаешь, это метафора?

— Нет. Если только не сравнить внутренности кабачка с человеческим мозгом, а так, я думаю, что нет.

Что? Что я вообще несу?

— Ладно, забудь. Так зачем ты здесь? — повторяет он.

— Что?

— Зачем ты здесь?

— Э…ну…я…не знаю.. — мнусь я, переступая с ноги на ногу. — Я, наверное.. мне, наверное, лучше уйти..

Я уже готова повернуться и выскочить из класса, когда он кричит, щелкая пальцами.
— Я знаю, зачем ты здесь!

— Знаете?

— Ну конечно!

— In lumine tou videbimus lumen!

Я так устала от всего этого. От того, что моя жизнь, спустя три года полный отстой. От того, что никто толком не может ответить на мои вопросы. А еще и мистер Линч..

Мистер Линч! Мистер Линч?

Его имя? Или не его? Кто он?

— Вы мистер Линч, верно?

— А ты Трусиха, да? Конечно, я мистер Линч! А еще мы всей школой и с твоими родителями сговорились разыграть тебя, словно ты забыла три года своей жизни. Но вопрос не в этом, верно? Вопрос заключается в том, почему ты сюда пришла? Возможно, тебя привело сердце, в чем я глубоко сомневаюсь. Потому что у тебя его нет. Или Его записка помогла. Это сейчас не важно. Важно сейчас только «In lumine tou videbimus lumen!»

Я хочу сказать: «О чем вы вообще говорите?» Но все что у меня получается:

— Чё?

— Латинский! —  говорит он так, словно это должно все объяснять.

— Ээ…и что теперь?

— В свете твоём увидим свет.

— Я понятия не имею, о чем вы говорите.

— Во-первых, перестань ломать свои пальцы.

— Что? — смотрю на свои пальцы, сжимающие друг друга, и быстро прячу руки за спину.

— Во-вторых, факультет журналистики, Трусиха.

Я сильнее сжимаю пальцы за спиной, готовая задохнуться от возмущения и неизвестности.

— Можете не называть меня «трусихой»?

— Почему? Ты ведь и есть трусиха.

— Я не уверена, что Вы можете так со мной разговаривать.

— Я тоже не уверен. Послушай, Лилиан, — говорит он, проводя рукой по седым волосам и зачесывая их назад.

— Мистер Линч, я понятие не имею о чем, черт возьми, вы говорите. Когда я зашла сюда, я даже не знала куда направляюсь и как Вас зовут.. и я думаю, что мне нужно уже идти. Приятно было познакомиться!

— Если хочешь поступить в Колумбийский, тебе нужен проходной бал не меньше 2370, и ты должна подготовиться к сочинению и интервью.

— Что? Колумбийский? Лига плюща? Лига плюща?! — восклицаю я.

Старик взмахивает руками и делает глубокий вздох, чтобы начать разглагольствовать, но я его перебиваю.

— А знаете – плевать. Просто оставьте меня в покое. Я так устала от всего этого и еще Вы со своим латинским, Колумбийским.

— Просто приходи завтра, как написано в записке! — спокойно советует он и, развернувшись, уходит обратно за кулисы.

Я вне себя от гнева, топаю ногой и, шепча оскорбления, ухожу прочь. Прочь из странного класса. Прочь из пугающего коридора. Прочь из школы.

Закрываю за собой дверь своей комнаты, и из кармана выпадает этот злосчастный бумажный журавль. Я наклоняюсь, чтобы подобрать его и внезапно правда толкает меня.

Как ему удалось положить этого журавля в мой шкафчик?

Кому «ему»?

Этот журавль точно не смог бы поместиться в щель шкафчика.

Неужели этот кто-то знает мой код? И это уже совершенно не смешно.



Ужинать втроем без папы для меня не в новинку, но сейчас это хуже, чем было раньше, потому что теперь я стала центром внимания мамы. Она расспрашивает меня о новом дне, о том, как Адам и Ханна помогли мне справится в «первые дни»..
Замечательно помогли, не так ли?

Игнорирование — лучшая помощь, которую я дождалась от них.

— Как ты себя сегодня чувствовала?

— Замечательно, — вру я.

— Голова кружились?

— Нет, — вру я.

— Ты принимала церукал?

— Да. И я не забыла это.
Чарли злится на меня из-за того, что мама совершенно забыла про расспрос о его дне в школе.

— Рука все еще болит?

— Нет. Ну, разве что немного.

— Ты помнишь наши планы на четверг?

— Да.

— Помнишь, что я снова заберу тебя со школы.

— Помню, у меня амнезия, а не Лиссэнцефалия! — восклицаю я.

— Или не Болезнь Альцгеймера, — вставляет Чарли, протягивая мне кулак для того чтобы я ударила по нему.

Я отвечаю на его жест, а мама хмурится недовольная тем, что все идет не по её плану.

— Лиссэнцефалия – аномалия развития, — говорит мама с невозмутимым лицом, переключая свое внимание на Чарли. Во время ужина она мне больше и слова не говорит.


— Лилиан, возьми пакет на столе в гостиной, — говорит мама, складывая посуду.
Чарли убежал в гостиную, и я собиралась пойти за ним, чтобы избежать разговоров с собственной матерью.

— Что за пакет? — спрашиваю я, останавливая в дверном проеме.

— Пакет с вещами, с которыми ты.. — она откашливается, прежде чем это произнести. — Попала в больницу. На столике в гостиной.


Есть несколько вещи, о которых мы теперь не говорим:

• Смерть дедушки;
• Роковая авария;
• Вечеринка до роковой аварии;
• Что случилось с маминой машиной после аварии;
• Как так могло случиться, что я попала в аварию;
• Как мама могла такое допустить.

Если продолжать следовать этим правилам, то все будет хорошо. Может все и будет хорошо?

Я прохожу через гостиную, на ходу хватаю пакет с вещами, и быстро поднимаюсь по лестнице наверх. Перепрыгивая через ступеньки, опускаю глаза вниз, чтобы не стать жертвой прошлого в очередной раз.

Захлопываю дверь комнаты и падаю на кровать.

Открываю, почти разрываю пакет, желая скорей узнать хоть частичку прошлой себя.
Кольцо, браслет, цепочка.

Быстро разочаровываюсь и зарываюсь лицом в подушку, находясь на грани слез.
Кручу в руке цепочку.

Ну и что в ней особенного? Обычная цепочка с подвеской ласточки и крышечкой от алюминиевой банки какого-то напитка. Я внимательней рассматриваю крышечку. И что в ней такого особенного, что я повесила ее на подвеску?

Стены комнаты давят на меня, напоминая, что владелица этой комнаты совсем не та я, которая сейчас лежит на кровати.

Я в сотый раз спрашиваю себя: «почему я?»

Тянусь к мобильному телефону. Открываю сообщения, собираясь написать Адаму и Ханне, что чувствую себя просто ужасно, что весь мир давит на меня, но видя, что сообщения пусты и вспоминая, что мои лучшие друзья остались в прошлом три года назад, тяжело вздыхаю и бью рукой, лежавшую рядом подушку.

Верчу в руке телефон. Как этот кусок метала, может, храня столько информации не быть полезным?

Ради интереса захожу в галерею.
Открываю папку камеры и медленно умираю. Большинство фотографий каких-то упражнений, страниц книг или домашнего задания.  Фотографий с июля по август вообще нет. Июнь и май более насыщены.

Фотография с мороженым. Половину моего лица закрывает шоколадное мороженое в вафельном стаканчике. Я улыбаюсь, возможно, я чувствовала себя счастливой. Другая фотография более смазанная, но я все равно могу разобрать улыбающееся лицо Патрика и клубничное мороженое. Мое сердце начинает биться быстрее, но я, игнорируя это, перелистываю фотографии дальше. Чарли и я готовим пиццу. Чарли и Патрик, сидящие, положив ноги на кофейный столик, в нашей гостиной.

Но, кажется, что мое сердце останавливается, когда я натыкаюсь на фотографию Патрика в синей футболке. Он стоит на пешеходном переходе. Людей возле него нет, может потому что их не было на улице, или они просто не попали в кадр. Он хмурится, и его глаза смотрят за объектив камеры. Они смотрели на меня. На меня, фотографирующую его. Его левая рука поднята и согнута в локте, словно он пытается показать что-то или просто что-то говорит жестикулируя. Я улыбаюсь, рассматриваю ее, но улыбка скоро меркнет.

Все бы ничего, но на его футболке написано: « Я не Рекс Харрисон».
Это же моя футболка, да?
Или нет? 

??



1 Тю;хе (Тихе, Тихэ, Тиха, Тихея; «случайность», то, что выпало по жребию) — в древнегреческой мифологии божество случая, богиня удачи и судьбы.