Первая любовь. Гл 52

Гл. 52

Думал ли он о Вирсавии? Ее образ появлялся где-то на горизонте сознания, силясь пробиться сквозь серый холод, но как только появлялась безумная надежда – прижаться к ней и ощутить себя живым, сознание тут же выключало это маленькое солнце, как выключают красивую и радостную музыку, неуместную на кладбище.

Он не помнил, как занимался похоронами, его посылали – и он ехал, ему говорили – и он делал, заказывал, платил. Мама непрерывно плакала. Соню он не видел – кажется, ее забрали родственники в станицу. Он ни разу не спросил о ней. Таня была как восковая кукла – на успокоительных уколах. На кладбище она где-то взяла пакетик с фруктовыми конфетами, и ела их, пока закапывали Катю. Какая-то женщина сзади сказала: «Вот людям все пофиг. Ребенка до смерти довели, и конфеты жрут». Влад повернулся и ударил ее – наотмашь. Он в первый раз в жизни бил женщину. И даже не запомнил, а может и не увидел ее лица. Она ругалась и грозила полицией, Джон орал на него: «Ты со всем с катушек съехал, придурок?!» И вдруг Таня словно ожила, кинулась к нему, она била его, швыряла в него комьями глины – в Краснодаре недолго снежит, и зимняя земля быстро превращается в голую грязь, - кричала: «Будь ты проклят! Будь ты проклят! Ненавижу!» И он с удивлением понял, что  ее слова его не трогают, не вызывают ни жалости к ней, ни сочувствия, ни злости. Ни боли…

После похорон Таня сразу уехала – к своим. Он остался в квартире, спотыкался о табуретки, на которых стоял гробик, когда-то спал, когда-то смотрел телевизор, или просто смотрел – перед собой. Продукты привозила мать. Они нарастали бесполезной горой в холодильнике, и обнаружив на третий или четвертый день эти залежи нетронутыми, Анна Сергеевна разрыдалась:

- Господи, ну что ж ты. Угробить себя решил? Как же мне жить-то дальше, если и с тобой что-нибудь случиться… Ешь!

Он пожал плечами, и что-то съел, не чувствуя вкуса.
- Влад, соберись! Ты же мужчина. Ты Тане и Соне должен быть опорой, - говорила она. - Что ты как тряпка.

Наверное, хотела встряхнуть, уязвить. Он точно знал, что ни Тане, ни Соне он не нужен. И они ему – тоже. Как зубу, который висит на нерве, лучше совсем без нерва – отдельно от десны. Иначе все время будет болеть.

Через неделю приехал Джон. Положил перед ним две бумажки.
- Что это? – равнодушно спросил Влад.
- Один договор – мне фирму, тебе деньги - за половину. Второй – наоборот. Я работать с тобой больше не буду.
Влад подписал не читая.
- Деньги Тане отдай.
- Думаешь, ей теперь нужны твои деньги?
- Ну… Соне на счет положи.
- Как скажешь.
- Спасибо.

Джон встал, прошелся по комнате – неуютной, пыльной, начинавшей по углам затягиваться паутиной. Зачем-то сказал:
- Мне Лида все рассказала.
Хотя и без слов было понятно.
Потом:
- Я ее простил, люблю я ее... Хотя - не  за что. А тебя – не смогу.
Потом:
- Убить бы тебя, суку.
- Убей…
- Да пошел ты… Живи. Сам себя сгрызешь.
И ушел.
Влад оделся, вышел на улицу. Было холодно и голо. Какой-то мужчина окликнул его:
"Эй, брат, есть сигареты?" Влад улыбнулся ему и покачал головой.
Ничего  у меня нет, - думал он - ни друга, ни жены, ни детей. И ее тоже нет... Он впервые подумал, что она тогда, должно быть, ждала его. Ну а что он - такой - может ей дать...

Он брел по городу, час или два, обнаружил себя на Тургеневском мосту, внизу чернела Кубань. Он смотрел в маслянистую воду и думал, страшно ли было его девочке? Тогда внизу был снег. Почему? Почему она это сделала? Он снова и снова вспоминал ее лицо - спокойное, даже слегка веселое. Она играла? Получается - играла, ведь услышала же, не могло ее это никак не тронуть? А он, в погоне за собственным счастьем, даже не подумал с ней поговорить, найти слова - для НЕЕ. И все-таки что-то во всей этой картине не вязалось, не вставало на свои места... Запускал и прокручивал - Алина убегает домой, Катя остается одна. Что творится у нее в душе. Ему казалось, как хорошо они расстались с Таней, без скандала, без взаимных упреков. Даже квартирный вопрос сразу решили (он горько усмехнулся) - идеальный развод, такой же идеальный, какой со стороны была их семья. Катя-Катя...

Он впервые разрешил себе думать о ней, и это была горькая нежность. Он пытался узнать, понять ее в тот день, взять на себя ее отчаяние, но - ничего не было. Вместо этого он вдруг ощутил дикий страх, от которого внутренний свинец пошел червоточинами. Катя-Катя...

http://www.proza.ru/2015/05/29/100