Часть 2. В тереме.
Глава 1. Новая жизнь.
Терем-теремок, он не низок, не высок... Так назвал наш дом в Карсуне дядя Вася, когда мы с ним входили в Первомайскую улицу в её начале по приезде из Потьмы. Было это давно, в 61-ом году. Мы только что переехали из Потьмы в Карсун, но пуповина ещё кровоточила и, наверное, поэтому были частые взаимные посещения. В тот день я в сопровождении дяди Васи возвращался домой из Потьмы, куда меня «командировали» родители не знаю зачем. Первомайская улица была уже почти вся застроена, хотя и не благоустроена, и вид со стороны имела пустынный и неуютный. Никаких посадок на ней ещё не было, и она просматривалась вся насквозь от начала до конца. Профиль улицы был неровный, начало ниже конца, на бугре которого и стоял наш дом с высокой крышей. С геодезической точки зрения наш дом был выше всех домов на улице Первомайской. И он и правда возвышался над улицей как сказочный терем. Хотя дом сам по себе был так себе, средний и по высоте, и по площади, но он занимал выгодное положение и тем много выигрывал. Да и дядя Вася мог приукрасить. Но факт остаётся фактом: наш дом под номером 28 был виден от дома номер 1.
Но для меня, сопливого пацана, дом наш не вызывал особого интереса. Дом как дом. Тем более, что первое знакомство с ним уже состоялось – и не раз. Во время его строительства мы с мамой не один раз навещали папу в Карсуне. Папа тогда уже работал в Карсуне, жил у тёти Насти и строил свой дом. Сначала на своём участке он построил баню, в которой и жил в летнее время. Когда мы приезжали, мама разжигала керогаз в предбаннике и варила для папы молочную лапшу. По-видимому, при такой «холостой» жизни, от недоедания и тяжёлой работы, уже тогда у папы развивалась язвенная болезнь желудка. Позже он рассказывал, что, бывало, так скрутит, что приходилось бросать всю работу и идти отлёживаться на полке в бане. И не мудрено: весь дом был построен одними папиными руками. И только потолочные балки папа уже не мог поднять один, для этого он приглашал своего отца из Потьмы. И дедушка, хоть ему уже было 62 года, был отменного здоровья и силы, построил и себе новый дом, и помог построиться и Ивану, и Анатолию. К весне 61-ого года дом был практически готов. Оставалось только сложить печь в передней комнате. Это было сделано уже летом после нашего переезда из Потьмы. Потом в течение нескольких лет дом ещё достраивался: ставились наличники на окна, обшивались стены, перекрывалась крыша, рылся погреб, строился сарай во дворе, ставилась ограда вокруг дома… Да много чего ещё. Но жить в доме уже было можно летом 61-ого года. Так началась наша новая жизнь в новом доме на Первомайской.
Дом был построен по старой схеме. Две комнаты, передняя и задняя. Передняя выходила окнами в улицу, задняя-в огород. Передняя комната и была, собственно, жилая комната. Задней комнате отводилась служебная роль, роль кухни. Половину этой комнаты занимала русская печь. Она и грела, она и кормила. А когда у папы болела спина-ещё и лечила. Это было наше любимое место в зимнее время. Она была достаточно обширна, чтобы на ней могли разместиться два человека. Пока я не вырос, я частенько полёживал на ней вместе с папой. В холодное время года печь топилась каждый день и поэтому служила постоянным местопребыванием отца после работы. У него после строительства дома теперь постоянно болела спина. Я только сейчас подумал: как же он забирался на печь с больной спиной? Но по-видимому лечебный эффект был настолько сильный, что, скрипя зубами, папа всё-таки лез туда после работы и отдыхал. Для тех, кто не знает, что такое русская печь, я и поместил здесь это изображение, взятое мной из ИНТЕРНЕТА. Вот такая же печь была и у нас в новом доме в Карсуне. За занавеской располагалась лежанка. Для подъёма на лежанку к печке была приставлена маленькая лесенка в три ступеньки. В небольших углублениях под занавеской, у нас называемых печурками, сушились варежки.
Печь эта простояла в нашем доме до лета 73-ого года. Тогда папа собственноручно сломал её и пригласил известного в Карсуне печника, чтобы сложить новую печь. Это была уже не русская печь, но какой-то новой конструкции: более компактной, более функциональной и более экономичной в потреблении дров.
А эту русскую печь, ввиду её недостатков, топили редко, в основном только для обогрева комнаты или для выпечки пирогов. Что мама больше любила - есть пироги или печь пироги – я не знаю, наверное, и то, и другое, но чуть ли не каждое воскресенье наш дом наполнялся ароматом свежеиспечённых пирогов. Пироги у мамы никогда не подгорали, хорошо пропекались и были всегда очень вкусные, что и оценили впоследствии мамины снохи. Но им так и не удалось достичь такого же мастерства в искусстве выпечки пирогов, что они и признавали с некоторой завистью. А всё дело в том, что снохи пекли пироги от случая к случаю, а мама упражнялась в этом искусстве, как я уже и говорил, чуть ли не каждое воскресенье. После повседневных щей и каши пироги были своего рода воскресным деликатесом, как и баня, придававшая субботе какое – то религиозное значение. Суббота освящалась баней, а воскресенье – пирогами. Это была народная культура, какой – то её своеобразный элемент, может быть даже обязательный ритуал. И воскресные беседы женщин никогда не обходились без обсуждения качества пирогов. Если к нам приходила в воскресенье тётя Настя, то в долгой беседе обязательно находилось место для пирогов. Судя по всему, тётя Настя была для моей мамы непререкаемым авторитетом в области кулинарного искусства выпечки пирогов. Что ж, так должно и быть: старшая сестра как- никак! Но и мама была способный ученик, что, насколько я помню, не раз отмечала тётушка. Такие встречи за воскресными пирогами происходили у нас или в доме у тёти Насти в холодное время года, начиная с октября, когда уже закончились все огородные работы, и до мая, когда эти огородные работы возобновлялись вновь. Тётя Настя, страстная читательница, по воскресеньям ходила в нашу районную библиотеку и оттуда обязательно заходила к нам. Вот она робко стучит в дверь, папа или мама громко кричат «Да!», и со словами «Можно к вам?» входит тётя Настя. Все ей рады, раздевают её и усаживают на стул поближе к столу. Наливается горячий чай, нарезается пирог. На мамино предложение откушать пирожка тётя Настя обычно отвечала тем, что она и сама нынче пекла, да и пообедала недавно, но всё - же в конце концов со словами «Надо всё-таки попробовать твоего, Роза, пирога…» брала кусочек и с аппетитом ела. По своей скромности сёстры самокритично относились к своим изделиям, обсуждали их недостатки: мама – своих пирогов, тётя Настя – своих. Но пироги, я думаю, были отменные и у той, и у другой. Отдав дань пирогам, переходили на другие темы. Тётя Настя с удовольствием рассказывала о прочитанной книге, все вместе обсуждали Карсунские новости. Вот уже и на улице сгустились сумерки, а разговорам нет конца. «Надо идти, а то темно уж…»-говорила тётя Настя и вставала со стула. «Посиди ещё маленько…» - упрашивали её мама с папой, - и разговор продолжался. Чайник ещё не один раз грелся, пирог нарезался ещё раз, - и разговоры, разговоры,.. Но вот уже и вечер наступил. Тётю Настю провожают за ворота, а частенько и до улицы, прямо ведущей к её дому. Закончилась ещё одна встреча родных людей.
На эту печь я залазил, когда у меня болели зубы. На этой печи я спасался от гнева мамы. Печь-то высокая, а мама большая и грузная, так, что ей нелегко было взобраться на неё. Однажды мама вручила мне бумажный рубль и послала в магазин за хлебом. Шёл я не торопясь и всё время вертел в руках этот злосчастный рубль. В конце концов мне показалось, что рубль какой-то измятый и плохо выглядит. Я сложил его пополам и стал разглаживать по линии сгиба. Разглаживал-разглаживал, и вдруг он –раз!- и разорвался. У меня всё похолодело внутри, так как я предвидел осложнения в своей жизни после такого происшествия. Нынешние дети в таких случаях вешаются или бросаются из окон с десятого этажа. Но у меня нервная система была крепкая, высоких домов вокруг не наблюдалось, и я мужественно побрёл назад домой. Выбрав момент, когда мама вышла в огород, я прошмыгнул в дом и забрался на печь. Задёрнул занавеску и затих. Вернувшись в дом, мама тут же определила моё местонахождение и увидела, что хлеба нет.
«Вова, где хлеб? Где сдача?» - спросила мама, отдёрнув занавеску. Я молча подал ей разорванный рубль. Для мамы в той жизни, когда жили от зарплаты до зарплаты, это было равноценно катастрофе. Целый рубль потерян! И муж сейчас придёт на обед, а хлеба нет! Лицо у мамы покраснело, губы сжались в тонкую ниточку.
«Ах,ты, гад такой!»-закричала мама. Выкрикивая всякие ругательства, она полезла на печь. Опасаясь расправы, я забился в дальний угол. Стоя на нижней ступеньке лесенки, мама схватилапервый попавшийся ей предмет – им оказался валенок – и начала меня им охаживать. Но доставала она только до моих ног, которыми я закрылся как щитом. Мне не было больно, было только стыдно за себя, за дурака такого, за маму, что она такая добрая, а тут вдруг такая злая. Шлёпнув меня раза два – три, мама на этом закончила экзекуцию и опять ушла в огород. Убедившись, что гроза прошла, я тихо выскользнул из дома. На обед я не пришёл, да и не думал я о еде, когда кругом лето, друзья, футбол, рыбалка… К вечеру в душе моей всё успокоилось, и уже без угрызений совести я съел свой ужин. Больше это происшествие не обсуждалось.
Вся обстановка задней комнаты состояла из мебели, привезённой из Потьминского дома: небольшой столик, самодельная полка для посуды, несколько таких же стульев. В углу у печки к стене была прибита раковина из оцинкованного железа(в Потьме её, кажется, не было) с умывальником. Под раковиной стояло ведро, около которого по ночам собиралось полчище чёрных тараканов.Столик стоял вплотную к стене между двумя окнами. Места около окон, как самые интересные, заняли папа (глава семьи) и Саша (старший сын). Мы с мамой сидели сбоку. Никаких разногласий в рейтинге мест и их хозяев не было.
Правый передний угол задней комнаты оставался свободным, и только лет через семь-восемь его занял холодильник «Аист» армянского производства. Именно только к концу 60-х годов мои родители смогли купить эту необходимую в каждом доме вещь. Это был дефицит, на него была очередь, которую контролировали районные власти. Записаться в очередь тоже была проблема. Надо было или очень сильно прогнуться перед кем-то, или иметь блат. Папа мой был несгибаемый и блата никакого нигде не имел, он знал только свою работу, которую исполнял добросовестно. Мама была сама скромность. Поэтому продукты длительного хранения держали в погребе, а продукты ежедневного потребления помещались в ящике кухонного стола и закрывались дверцей. В летнее время все они таяли (масло, например) и быстро портились. Из стола исходил тяжёлый и не всегда приятный запах.
Мне сейчас трудно представить то, как моя мама справлялась с ежедневной обязанностью по кормлению двоих детей и мужа. В её распоряжении была только керосинка (печь в тёплое время года топили только по воскресеньям для пирогов). Много ли на ней приготовишь? А где хранить? Поэтому приходилось готовить пищу ежедневно и понемногу, на один день, чтобы она не успевала прокиснуть. Керосинка стояла на шестке печи, от неё пахло керосином, она страшно коптила, и это тоже не украшало нашу жизнь. Мы, дети, конечно, не замечали всех этих проблем, но нашей мамуле приходилось трудно… Облегчение пришло только через десять лет после переезда в Карсун, когда на кухне появились и газовая плита, и холодильник. Холодильник попался неудачный (армянский!), он шумел и страшно грохотал при выключении, но это уже были мелочи…
Передняя комната, т.е. комната с окнами на улицу, совмещала в себе гостиную и спальню. В левом переднем углу поставили этажерку с книгами. Простенок между передними окнами занял комод. Вдоль правой глухой стены поставили кровати: спереди у окна - новую родительскую, сзади-старую, тоже родительскую, для нас с Сашей. Новую кровать мама купила ещё в Потьме, когда мы жили на квартире у тёти Паши. Кровать эта была односпальная, высокая, с жёстким выпуклым матрацем. Спать на ней, конечно, было очень неудобно. Я всегда боялся за маму, которая спала с краю, как бы она во сне не упала с неё. Папа наш был человек худой, а мама была женщина «в теле», и этой односпальной кровати было для них явно мало. Но в условиях тогдашнего всеобщего дефицита рассчитывать на что-то более комфортное им не приходилось, и они промучились на ней почти десять лет, пока мы с Сашей не вылетели из гнезда. Нам же с Сашей досталась старая родительская кровать с панцирной сеткой и тоже односпальная. Сетка от многолетней эксплуатации вытянулась и под тяжестью наших детских тел провисала чуть ли не до пола. Проспали мы на ней до 68-ого года, когда Саша уехал в военное училище. Почему мы так спали, ведь у нас был ещё диван, сначала старый самодельный потьминский, а года через два-три после переезда в Карсун новый, из магазина? Ведь кому-то можно было спать и на нём! Но нет: диван стоял в комнате, как какая-нибудь роскошь для украшения жилища и его берегли. Старый диван с дерматиновой обивкой простоял бы у нас в Карсуне и дольше, если бы однажды, году в 62-ом, к нам из Потьмы не приехала мамина тётя Надя (сестра маминой матери Надежда Николаевна Масленникова, бывшая в замужестве за Иваном Козловым) с «инспекторской» проверкой, т.е. посмотреть, как мы устроились. Диван по-видимому уже имел неприглядный вид настолько, что не гармонировал с новым домом и его убожество бросалось в глаза. «Чай, купили бы новый диван-то… Что это вы уж…»-с сарказмом в голосе сделала замечание Лёля(так звала свою тётю Надю мама). В этот же год появился новый фабричной работы диван… А старый перекочевал на веранду, чему мы с Сашей были несказанно рады. С этого момента веранда стала нашим постоянным местом пребывания в тёплое время года. Здесь я читал свои книжки и играл в шахматы с Вовкой Матросовым, здесь Саша ремонтировал наш старый велосипед в ненастную погоду, здесь мы приводили в порядок рыболовные снасти перед походом на Барыш. И никто нам не мешал заниматься этими серьёзными делами, и мы никому не мешали…
Чудное место была эта веранда! Она была пристроена к дому так, что стена дома была и одной стеной веранды. Другая, длиннаястена веранды, выходящая во двор, была сплошь застеклена, да и переднее окно, выходящее на улицу, было во всю ширину веранды. Поэтому света на веранде было в избытке. Окна веранды выходили на юго-восток и юг. По утрам в ней царил лёгкий полумрак и прохлада, зато в полдень жаркого солнечного дня в ней было жарко, как в бане. Иногда я после обеда засыпал на веранде. Проснувшись часа через два, я ощущал в теле такую сладкую расслабленность, что не хотелось вставать, и в голове ощущалась лёгкая тяжесть. Зато как хорошо было засыпать на веранде в поздний летний вечер! На улице тишина, только издалека с Карсунской танцплощадки доносится музыка. В окно светит полная луна, и всё небо усыпано крупными звёздами. Они так близко, что, кажется, до них можно дотронуться рукой. Столько звёзд на небе в августовскую ночь, как в Карсуне, я больше нигде и никогда не видел! На это звёздное небо можно было смотреть всю ночь - и не насмотришься! Представьте себе большую лесную поляну, усыпанную полевыми цветами, - таким же было и летнее звёздное небо над головой в Карсуне! Сладко было засыпать под этими звёздами!.. А рано утром громкий бодрый крик нашего петуха возвещал начало нового дня на этой прекрасной земле. И мама уже ходит по двору, и папа уже собирается на работу. Вновь закроешь глаза и в сладкой полудрёме мечтаешь, мечтаешь…
Диван, наверное, был первой крупной покупкой наших родителей после переезда в Карсун. Потом на комоде заняла своё место радиола «Муромец», а с ней и первая пластинка с записью П.Казьмина «За околицей». Эту первую пластинку купил сам папа, потому что тема её была очень близка ему. Она будила в нём воспоминания о его детстве, и он слушал и слушал эту пластинку без конца… Потом был открыт «Голос Америки», и папа каждый вечер слушал чтение с этой радиостанции «Архипелага ГУЛАГ» А.Солженицына. Мой интерес к этой теме тогда ещё не открылся, и, настроив радиолу на нужную волну для папы, я с удовольствием убегал на улицу.
Радиола появилась в нашем доме году в 63-ем. А вот у наших соседей Темниковых ещё в 62-ом году уже был телевизор. У их дома уже стоял длинный шест с антенной наверху, чтобы принимать телевизионный сигнал с ретранслятора в Вешкайме. На нашей Первомайской улице они были одними из первых обладателей этого чуда техники. Таких «счастливцев» на нашей улице было всего 2-3 дома. Как и другой дефицит, на телевизоры была очередь под контролем местной партийной и советской власти. Ловкие люди находили способы обходить и эту очередь, и этот контроль. Судя по всему,Темниковы были из разряда таких людей-ловкачей, как их называл папа. У них было всё, что тогда было в продаже и чего не было, и вперёд всех. У них была даже собака редкой даже сейчас породы дог. Большая чёрная собака по кличке Цыган. Собака была умная и здоровая, вела себя на улице спокойно, без агрессии, но я всё-таки обходил её стороной. И дом у Темниковых был раза в два больше нашего, так называемый пятистенок. Видя всё это, папа аттестовал Темниковых как воров и жуликов, хотя никаких должностей они не занимали, и называл своего соседа презрительно Лёшкой. Не Алексей, не Алексей Иванович, а именно Лёшка. Итак, у Темниковых было всё, но не было детей. В их огромном доме некому было жить, и одна комната с отдельным входом использовалась «Лёшкой» как столярная мастерская. Однажды папа воспользовался этой мастерской, чтобы сделать мне деревянную саблю для участия в каком-то школьном спектакле или танце. В комнате-мастерской ничего не было, кроме верстака и различных деревянных заготовок. Весь пол был завален стружкой, и я с удовольствием вдыхал её смолистый запах.(Я тогда учился в 4-ом классе и меня начали привлекать к художественной самодеятельности. Не потому, что у меня видели какие-то таланты, а просто потому, что после тяжёлой адаптации в 3-ем классе я вошёл в колею и попал в разряд ударников. По-видимому, наши учителя считали участие в школьной самодеятельности как поощрение за хорошую учёбу. И правда: не выпускать же на сцену какого-нибудь двоечника! Главное-учёба!)
Жене Лёшки Темникова, как и всем нормальным женщинам, скучно было жить на земле без детей, и она иногда приглашала соседских детей к себе. Это было для неё такое же развлечение, как, например, нам сходить в кино. А в 62-ом году главной приманкой для нас мог быть только телевизор, которого ни у кого из нас не было, а у неё он был. И вот, когда тёте становилось особенно скучно, она выходила на улицу и громко говорила: «Ребятишки, приходите смотреть телевизор!..» Мы бросали все свои неотложные дела и спешили в Темников дом. Там рассаживались на стульях, на диване перед маленьким телевизором и замирали… Тётя Темникова с нами не сидела, но всегда была где-то рядом. Дом оживал…
Цивилизация в виде аппарата с голубым экраном дошла до нашего дома году в 66-ом. Это был телевизор «Неман» белорусского производства.К этому времени была уже куплена тумбочка, которую поставили в передний левый угол «передней» комнаты. На неё-то и водрузили телевизор. Отдельно был куплен автотрансформатор для предохранения телевизора от перегрузок. В селе Русские Горенки, что в 25 километрах от Карсуна, папа купил кабель (тоже дефицит!). Пригласили с соседней улицы молодого мужика Абрамова, недавно отслужившего в армии и набравшегося там какого-то опыта обращения с радиотехникой. Он припаял штекер к кабелю с одного конца, другой конец кабеля-к антенне. Антенну водрузили на крышу, и настал торжественный момент. Щёлкнул выключатель, засветился экран с какими-то бегущими полосами. Абрамов покрутил ручку настройки, и чудо свершилось: появилось изображение, и мы услышали человеческий голос! Радости нашей не было конца. В этот летний воскресный день и папа, и мама, и мы с Сашей весь день просидели перед телевизором…
Из необходимых вещей из Потьмы в Карсун были перевезены также корыто из оцинкованного железа и ребристая доска для стирки белья. И таким «дедовским», простите,-«бабушкинским»-методом мама стирала бельё вплоть до начала 70х годов, когда была куплена наконец-то стиральная машина «Симбирка» Ульяновского завода «Электромаш». Это был, по-видимому, дефицит из дефицитов, ибо он был приобретён родителями, наверное, самым последним. Стиральную машину можно было тогда приобрести или по блату, которого у моих родителей никогда нигде не было, или по спискам очерёдности, в которые попасть тоже была проблема, или за особые заслуги. Это была своего рода государственная премия особо отличившимся труженикам и «труженикам». Как-то в середине 60х годов по приезде в Потьму мы с мамой зашли к Лёле, т.е. к её тёте Наде, сестре маминой матери. Тётя Надя жила с семьёй сына своего покойного мужа (у самой тёти Нади детей не было). Этого сына мама звала Володя Козлов. Он работал в колхозе в Потьме трактористом. Работал хорошо, т.к. был человек добросовестный и, самое главное, непьющий. И в тот приезд тётя Надя похвалилась маме новой стиральной машиной: «Вот, Володе дали премию за ударный труд на уборке урожая…» Стиральная машина (тоже «Симбирка») стояла в передней комнате в «красном» углу под иконами, покрытая цветастой салфеткой. Это была реликвия, предмет гордости хозяев дома. И, конечно, ей не пользовались по её прямому назначению, берегли. Вот тогда-то я и увидел первый раз такое чудо, как стиральная машина. А мама моя ещё долго ломала свои руки, стирая бельё в корыте…
Вот так, год за годом, в наш дом в Карсуне входили всё новые и новые вещи, облегчавшие жизнь наших родителей и наполнявшие её новыми красками. Они были результат неустанного труда папы и мамы. 60-е и 70-е были годы постепенного, хоть и медленного, повышения благосостояния нашего народа. И хотя мы постоянно слышали слова «война», «агрессия», «империализм», но жизнь всё равно становилась лучше, и жить становилось веселей. А уж по сравнению с Потьминским периодом жизнь в Карсуне приближалась к коммунизму: принцип «каждому по потребностям» постепенно обретал реальные черты…
Глава 2. Карсун.
Я иногда думаю: «Как бы сложилась моя жизнь, если бы мои родители остались в Потьме и не переехали в Карсун?» Наверное, всё было бы по-другому и, может быть, даже я вырос бы другим человеком. Всё-таки окружающая материальная среда влияет на формирование человека. И это влияние не всегда благотворно. Многое зависит от врождённых качеств человека: его характера, ума, воли. И даже хорошие задатки могут остаться в эмбриональном состоянии, если для их развития нет соответствующей питательной среды. Только Ломоносовы могут преодолеть тяготение земли и вырваться в мир. А не будь у него всесокрушающей воли, так и канул бы он в небытие со своим умом, как и тысячи других – и вовсе не глупых – холмогорских мужиков-поморов.Я, к сожалению, не Ломоносов, и для преодоления трудностей мне не хватает ни воли, ни целеустремлённости, ни характера. Я могу развиваться только в тепличных условиях, как та пальма в рассказе Гаршина. Иначе, как и она, я умру.
Потьма хороша для детства, это настоящий детский сад. Здесь хорошо вступать в жизнь, знакомиться с миром, набираться впечатлений. Здесь есть всё: лес, речка, озеро, которые маленькому человеку заменяют реку и море, горы, бескрайние поля, ласточки, вьющие гнёзда у тебя в доме, домашние животные… Ум среднего ребёнка в раннем детстве ещё спит, он живёт чувствами, эмоциями. Тепло материнских рук и солнечного света, журчание ручья, кристальная чистота и холод до ломоты зубов родниковой воды, шелест листьев, голоса птиц, аромат спелых яблок, сладость мёда и терпкость черёмухи, запах пшеничного поля, тишина вечерних сумерек, огромная Луна над лесом, плывущие белые облака и бездонная синева неба, мерцание звёзд в ночи, огонёк в окне родного дома-всё это наполняет душу ребёнка и сопровождает его всю дальнейшую жизнь.Впечатлений так много, и они так остры, что ночью он спит так, как может спать только ребёнок: глубоко и безмятежно. Жизнь во сне в детские годы не оставила во мне никаких следов, какбудто меня и не существовало вовсе, хотя вокруг она продолжалась по-прежнему: мама проверяла тетрадки своих учеников на кухне при свете керосиновой лампы; страдал Саша после какой-то прививки, хлопали двери, приходил фельдшер, чтобы помочь ему; пела колыбельные песни мама у кроватки больного Толички; плакала мама над его бездыханным тельцем (а теперь плачу и я-старый больной человек, пишущий эти строки)…Когда ребёнок просыпается, он как будто одним шагом переступает грань между бытием и небытием и сразу вступает в водоворот бурлящей жизни. Небытия нет, есть только жизнь и я в ней!
Так в детстве. Но приходит время, и оно кончается. А когда оно кончается? Тогда, когда созревший разум просыпается и вступает в свои права. «Я есть! - говорит он, - А вы кто?» Чувства уступают дорогу разуму, начинается познание. «Хочу всё знать!» - говорит он, и ничто его уже не остановит. Но как костёр затухает без дров, так и разуму требуется пища, иначе он ослабнет и скукожится в созерцании собственного бессилия. В Потьме меня ждал умственный голод. В Карсуне же было всё: большая школа, хорошие учителя, библиотеки, кружки в Доме пионеров, спортивные залы, книжный магазин, наконец!.. Вот за это я благодарен своему отцу, что он преодолел свою косность, нашёл в себе силы и волю, чтобы в 1961-ом году начать новую жизнь в Карсуне!
Карсун, основанный в 1647 году боярином царя Алексея Михайловича Богданом Хитрово, вплоть до революции 1917 года оставался уездным купеческим городом. Советская власть сразу же снизила его статус до села. Позднее Карсун стал рабочим посёлком городского типа, административным центром Карсунского района. Власть сменилась, статусы менялись, но вплоть до 1961 года в Карсуне ничего не прибавилось к тому, что в нём осталось от царской власти. А осталось много чего. Как же воспользовалась советская власть этим наследством? Ну, конечно, в конце 20-х годов были снесены с лица земли церкви. А их в Карсуне было пять штук. От четырёх из них не осталось и следа, а вот Крестовоздвиженской церкви, первой церкви при основании Карсуна, повезло больше. Её лишили крестов, колокольни и куполов, а в том, что осталось, сотворили РДК – районный дом культуры. Такова была политика советской власти повсеместно: церкви, как рассадник «опиума для народа», или подлежали сносу с лица земли, или превращались в клубы и дома культуры, где народ пел, плясал и смотрел кино. Когда я ещё жил в Потьме, я и не подозревал, что клуб, в который мы с Сашей частенько ходили смотреть кино, занимает здание бывшей церкви во имя Дмитрия Солунского, которую ещё до революции строил мой дедушка Михаил Иванович Сонин.В конце 90-х это деревянное здание сгорело. Останки его в виде уродливой кучи обгорелых брёвен и досок до сих пор возвышаются в центре села.
Крестовоздвиженская церковь в Карсуне была кирпичная, снаружи её стены были оштукатурены. Проходя мимо неё, Саша каждый раз показывал мне на неё и говорил: « Вон видишь: ангелы нарисованы?» Я глядел и ничего, кроме обвалившейся штукатурки, не видел. Откуда-то Саша уже знал, что это бывшая церковь. А для меня это был Дом Культуры. Здесь я со своими новыми одноклассниками на утреннике встречал новый 1962 год. Здесь однажды давал спектакль Ульяновский театр кукол, который не произвёл на меня должного впечатления (наверное, я уже был слишком большой для кукол, это было в 1962 году). Здесь, на сцене РДК, я со своими одноклассниками плясал матросский танец «Яблочко» весной 1963 года. Кто-то из нас троих сбился с ритма, и дотанцовывали мы это «Яблочко» вразнобой. Но нам всё равно хлопали…
В пятидесятых годах к старому зданию церкви был пристроен 2х-этажный холл. На его первом этаже устраивались танцы в зимнее время. На втором этаже разместилась районная библиотека с богатейшим собранием книг. К сожалению, пожар 65-ого года нанёс непоправимый ущерб этому хранилищу знаний. Но о библиотеке потом…
Некультовым сооружениям предназначена была долгая жизнь не зависимо от власти. Строили на века. От старого дореволюционного города Карсун до сих пор сохранились и живут – пусть и новой жизнью – здания городской управы, земской управы, здание присутственных мест, здания женской гимназии и земской больницы. Но тогда, в мои детские годы, у меня ещё не было исторического взгляда на вещи. Я жил с ощущением, что всё видимое вкруг меня существует неизменно и вечно. Для меня, как, я думаю, и для всех детей подросткового возраста, не существовало прошлого, было только настоящее. Дети моего поколения впервые прикасались к истории только в четвёртом классе начальной школы. Мы узнавали, не понимая, что была какая-то Киевская Русь, что были какие-то цари и революционеры, их свергнувшие в 1917 году, что появился, наконец, СССР. Это было интересно, но не затрагивало глубоко моё детское сознание. Всё это не касалось моего Сегодня. Хорошо, что в сегодняшних школах появился предмет Краеведение. Историю надо начинать с родного села, города, в котором ты родился и растёшь. Мы с Сашей летом каждый день бегали на Барыш купаться мимо здания Госбанка, не подозревая, что когда-то это было здание присутственных мест, т.е. административное здание государственной власти в царской России для работы с населением. Теперь это здание живёт уже третьей жизнью: в нём расположился Карсунский районный суд. Внутри этого здания мы с Сашей никогда не были, уж больно солидно, таинственно и пугающе выглядела надпись на его фронтоне: ГОСУДАРСТВЕННЫЙ БАНК СССР. Около этого здания никогда не видно было людей и у меня свербил в голове вопрос: что это за дом такой, кто в нём работает и что они там делают? Но впереди нас ждал Барыш, а это было более интересно, чем какой-то дом на его крутом берегу.
Накупавшись вволю до посинения, слегка обсохнув и натянув на ещё мокрые трусы трико, под палящими лучами солнца мы спешили домой. С трудом поднявшись на гору, по улице Куйбышева доходили до первой колонки и с жадностью припадали к холодной струе воды. Напившись так, что чувствовалась тяжесть в животе, уже не спеша добредали до дома. «Мам, дай пять копеек на кино…» - клянчили мы с Сашей. Мама, успокоенная нашим счастливым возвращением с речки, быстренько соглашалась и вручала нам каждому заветные медные монетки.
В Карсунском кинотеатре почти каждый день показывали новые фильмы: в 17 часов - детские фильмы, в 19 и 21 час - взрослые. Стоимость входного билета на детский сеанс равнялась пяти копейкам. Это было очень дёшево и проблем с получением этих денег у карсунской ребятни не было (если даже ходить в кино каждый день, то за месяц наберётся не более полутора рублей!). А некоторые предприимчивые дети и сами добывали эти копейки. В то время по Карсуну разъезжал на лошади, запряжённой в телегу, какой-то мужичок и собирал у жителей всякий хлам: кости, тряпьё, бумагу, автомобильные покрышки. За этот товар он платил какие-то деньги. Меня это почему-то не вдохновляло, а вот Саша, как более деловой человек, воспользовался этим для собственного обогащения. Вместе с своим приятелем – соседом Генкой Зотовым он лазил по карсунским помойкам и по крупицам собирал это «золото». За килограмм костей Саша получал 10 копеек, а за килограмм покрышек аж 50 копеек! Конечно, труд старателя нелёгок, но он стоил того. Не помню, чтобы Саша делился со мной своими богатствами (и правильно делал: ведь я не участвовал в его походах на эти, ему одному известные, помойки), но в кино мы всегда ходили вместе, может быть, иногда и за Сашины деньги, нажитые им непосильным трудом!..
Карсунский кинотеатр имел величественный вид. Само здание было поставлено на довольно-таки высокий подиум, используя рельеф местности. Поэтому, чтобы войти в него, надо было сначала подняться по широкой лестнице в двадцать ступеней. Выступающий фронтон поддерживали шесть мощных колонн высотой примерно метров семь-восемь. Фасад первого этажа украшали пять фигурных дверей, второго – столько же окон с лепными наличниками. Как сказали бы, наверное, специалисты-архитекторы – это была русская классика в примитивном исполнении и в почтенном возрасте. Строилось это здание ещё в 19-ом веке и предназначалось для городской управы. Оно ещё не успело как следует состариться, когда пришедшие к власти большевики выселили из него прежних хозяев и устроили кинотеатр, т.к. «искусство кино имеет для нашего народа первостепенное значение». Но т.к. у новой власти никогда не было денег для культуры, то к 61-ому году оно имело довольно-таки обшарпанный вид, что, впрочем, не мешало мне восхищаться им.
Зал для зрителей был небольшой и вмещал в себя около 200 фанерных кресел с откидными сиденьями. Они постепенно поднимались амфитеатром от экрана до задней стенки, за которой размещался кинопроектор. По сравнению с Потьминским клубом, где зрители сидели на деревянных скамейках, поставленных вкривь и вкось на полу, это было великолепно! Не надо было тянуть шею, чтобы увидеть экран за впереди сидящим дылдой. И высокое расположение кресел тоже восхищало…
В 1965 году в Карсуне был построен новый кинотеатр с названием «Россия». Старый кинотеатр заняли какие-то районные чиновники. А в начале 80-х, как водится на Руси, опять случился пожар. Несколько лет здание простояло без крыши и с выгоревшим нутром. Но в результате энергичной деятельности последнего секретаря райкома КПСС Гареева, понявшего значение этого здания как архитектурного памятника, началось его восстановление. Мой отец Бородин Иван Дмитриевич принимал в этом деле участие, составив сметы на ремонт (к тому времени папа был единственным заслуживающим доверие специалистом по сметам в Карсуне). В 1990-ом году это здание наконец-то заново родилось. Теперь оно является визитной карточкой Карсуна, являясь объектом фото- и киносъёмок и натурой местных художников. Кроме того, в нём разместилась центральная районная библиотека.
Позади городской управы, но фасадом на улицу Ульянова, стояло здание женской гимназии. В наше время в нём размещалось сельское про-
фессионально-техническое училище(СПТУ). Проходя мимо, я всегда обращал внимание на него. Небольшое, но какое изящное здание! Сколько на нём украшений! Это прямо-таки какая-тобомбоньерка! Ведь здание строилось для девочек, и архитектор не поскупился на бантики, кружева, оборки и прочие прелести. Какой контраст по сравнению с построенной в 20-х годах рядом средней школой! Огромный 3-х этажный абсолютно плоский параллелепипедбез каких-либо излишеств! Рабоче-крестьянская власть уважала монументальность, а на красоту то ли не имела средств, то ли считала излишним проявления тонкости вкуса и изящества формы. К сожалению, я так и не вошёл внутрь этой каменной шкатулки. Там, наверное, тоже было когда-то красиво. Но могу предположить, что курсанты СПТУ, этот дикий необузданный народ из близлежащих сёл и деревень, отъявленные двоечники и хулиганы в своих школах, привели внутренние помещения в соответствиес своим представлением свободы и красоты. Теперь в этом здании находится Карсунский технологический техникум, а чему там учат – не знаю…
Как и положено Городской управе, она знаменовала собой административный центр Карсуна. Но всю центральную часть купеческого города Карсуна занимала торговля. В первой половине 19 века вплотную к Городской управепо проекту известного архитектора Коринфского были построены торговые ряды. Они украшают Карсун до сих пор. В 60-е годы уже 20-ого века в них располагались продуктовые и промтоварные магазины, молочный магазин. От торговых рядов отходил ряд отдельно стоящих 1-о и 2-х этажных зданий тоже торгового назначения: « дежурный магазин», книжный магазин, хлебный магазин. Напротив «дежурного» магазина стояло здание, в котором торговали мясом. А напротив книжного магазина стоял киоск «Союзпечать». Эти два объекта – книжный магазин и киоск –стали для меня объектами самого пристального внимания. Не имея в кармане ни копейки, я тем не менее подолгу простаивал у прилавка книжного магазина, жадными глазами рассматривая корешки книг на полках. Народ жил бедно, денег хватало только на самое необходимое, и мода на книги ещё не пришла. Полки магазина могли поразить любого нынешнего книголюба. Собрания сочинений русских и зарубежных классиков, энциклопедии, отдельные издания занимали всю широкую и высокую стенку позади прилавка. На прилавке лежали всевозможные географические карты и атласы. Всё это стоило копейки, но и этих денег у населения не хватало. Наша соседка по Первомайской улице тётя Люба Шалтаева то и дело прибегала к нам занимать три рубля до получки при непьющем и работающем муже.В этом старом книжном магазине мне удалось, сэкономив деньги на пирожках, однажды купить карту Европы, которая долго потом висела на стенке нашей веранды. Это была в то время моя единственная покупка.
Насмотревшись на книги, я переходил дорогу и останавливался у киоска. Через его стеклянные стенки я долго глазел на всевозможные журналы, писчие принадлежности и прочие мелочи. Так расширялся мой кругозор. Мой новый приятель Вовка Земсков познакомил меня с журналом «Искатель», который также продавался в киосках «Союзпечать». Не поев два или три дня коржики в школьном буфете, я сэкономил нужную сумму и купил в киоске один номер «Искателя». Моя домашняя библиотека начала своё существование именно с «Искателя»…
Рядом с книжным магазином стояло одноэтажное кирпичное здание, в котором торговали хлебом. Сюда мы с Сашей, вместе и поодиночке, каждый день бегали за хлебом по поручению мамы. Сюда я приходил ранним утром, часов в пять или шесть, летом 1963 года, чтобы занять очередь за хлебом. Хлеба в тот год в стране катастрофически не хватало в результате какой-то авантюры Никиты Хрущёва. Выстояв несколько часов в очереди и дождавшись привоза хлеба, мы покупали несколько саек и буханку белого или чёрного хлеба. Мы все любили эти самые сайки, о существовании которых узнали только при переезде в Карсун. Очень вкусные были сайки!..
Торговый центр старого купеческого уездного города Карсун не мог обойтись без ресторана. Это было большое одноэтажное деревянное здание, поставленное на кирпичный цокольный этаж полуподвального типа. В этом полуподвале располагался кулинарный магазин. В нём же торговали мороженым, вкус которого я впервые узнал здесь же. За счёт цокольного этажа ресторан казался мне высоким и величественным зданием. В ресторан вела высокая деревянная лестница. Только однажды в сопровождении кого-то из взрослых родственников, приехавших к нам в гости, я поднялся по этой лестнице и вошёл в зал ресторана. Он меня поразил. Большая светлая комната с множеством столов, накрытых белыми скатертями. На столах стояли приборы со специями. Нам подали две бутылки лимонада (дело было летом, стояла жара и хотелось пить). Я с удовольствием выпил стакан лимонада, а вот кто меня тогда угощал им – не помню.
Зачем я всё это пишу? Потому, что это был для меня новый мир, совсем не похожий на Потьму. В Потьме была тишина, речка, горы, лес, роднички, керосиновые лампы, соломенные крыши, лапти, бани в огородах, топившиеся по-чёрному, соха во дворе у дедушки, свинарник за околицей, куда мы бегали смотреть пиявок, плававших в большом цементном корыте с водой, водяная мельница с мельником Потехиным, большая навозная куча у дедушки на «задах» с её незабываемым острым ароматом. В Карсуне же ничего этого не было. Зато в каждом доме и на уличных столбах горели электрические лампочки (в Карсуне на реке Барыш стояла ГРЭС – государственная районная электрическая станция). Дома на улице Первомайской были новые и все под железной крышей. Множество магазинов и больших каменных зданий, многолюдность торгового центра, особенно по воскресеньям, открыли мне дверь в какой-то иной, большой мир, совсем не похожий на маленький и уютный мир моего детства в Потьме. Пассажирская автостанция предполагала где-то ещё больший мир, который ещё предстояло мне открыть. Стадион с трибунами для зрителей стал для меня вообще новым понятием в моём сознании. Множество автомобилей дополняли картину. Вот так: я вырос, и вместе со мной очень кстати и одновременно вырос окружающий мир.Кто-то сказал: « Жизнь – это театр, а люди в нём – актёры». Карсун стал новыми декорациями в этом театре, в который я вошёл в мои отроческие годы. К этим декорациям я быстро привык и стал играть свою роль в этом спектакле под названием «Жизнь».
Глава 3. Барыш.
Но главной достопримечательностью на новом месте нашего жития была река Барыш, на левом высоком берегу которой и была основана в 17 веке крепость Карсун. Сюда мы прибегали каждый день в течение всего лета порыбачить или просто покупаться. И было где развернуться карсунским ребятишкам! Барыш в то время был не тот, что сейчас. Ещё в черте посёлка Барыш разделялся на два рукава, которые далее опять соединялись в одно русло. На левом рукаве стояла гидроэлектростанция, питавшая током Карсун. Эта ГРЭС действовала до введения в строй Куйбышевской ГЭС и до подвода ЛЭП к нашему району. Правый рукав также был перегорожен высокой плотиной. Эти сооружения поднимали уровень воды в Барыше довольно-таки высоко, и река эта в черте Карсуна была широкой и полноводной. Настолько, что мы даже опасались переплывать на другой берег. Кто на это решался, тот был в наших глазах героем и настоящим пловцом.Взрослые же люди смотрели на эту водную преграду совсем по-другому, и она не представляла для них никакой опасности. В первое лето нашей жизни в Карсуне вся наша семья однажды выбралась на берег Барыша.Спустившись с Банковской горы, мы расположились на «пляже», представлявшем собой просто широкую лужайку у реки. Никаких пляжных удобств на ней, естественно, не было: ни песка, ни кабинок для переодевания – ничего. Дело было уже к вечеру, но солнце стояло ещё высоко, и на «пляже» было много народа, и детей, и взрослых. День был жаркий, дети, проведшие на реке весь день, ещё не ушли, а взрослые пришли сюда после работы освежиться. Мы с Сашей сразу же залезли в воду и начали барахтаться у берега, т.к. мы ещё не успели научиться плавать. Папа разделся и, покуривая, постоял на берегу в своих синих сатиновых «семейных» трусах. Потом быстро вошёл в воду и поплыл на другой берег. Ему хватило несколько широких и сильных взмахов рук – и вот он уже выходит на обрывистый правый берег Барыша. А мама, не раздеваясь, с тревогой наблюдала за нами с берега. Под наши восхищённые взгляды папа ещё раз переплыл недоступную нам водную преграду. Получалось это у него легко и просто. Ему не было ещё и сорока лет, а за плечами было уже столько работы, сделавшей его мышцы железными, что переплыть Барыш было для него раз плюнуть. Нам с Сашей оставалось только завидовать и гордиться своим отцом. Я, к сожалению, не достиг такой физической силы и к семнадцати годам и, по-моему, так и не переплыл Барыш ни разу за всю жизнь в Карсуне.
Не все были такие хлипкие, как я. В то время среди всех мальчишек Карсуна славился своей силой ( а в подростковом возрасте только сила является авторитетом!) Костя Труханов. Он был старше нас лет на пять, т.е. ему было лет пятнадцать, и он был совсем другой возрастной категории. Но что такое пятнадцать лет! Всё равно: это ещё мальчишка!.. Но Костя был особенный мальчишка. Мама говорила, что учился он плохо и спал на уроках. Но он был культурист, т.е. занимался гимнастикой с гантелями и гирями, а в школьном спортивном зале упражнялся и со штангой. Тогда всё это было ново и только-только входило в моду в нашей стране. Костя был близорук и носил очки, да и роста был среднего, так, что атлетом его трудно было назвать. Но когда он приходил на пляж и раздевался, то обращал на себя внимание всех мальчишек своей фигурой. Тонкий в талии с широкими плечами, бугристый пресс, мускулистые руки и выпуклая грудь – всё это вызывало зависть у нас, тщедушных мальчишек с неразвитой мускулатурой. Приходил Костя всегда один и только для того, чтобы выполнить ещё одно упражнение в своей физической программе: плавание на длинную дистанцию. Он входил в воду и настоящим стилем кроль плыл против течения. Сколько же в нём было силы! Он плыл и плыл, и вот мы уже потеряли его из вида, когда он скрылся за поворотом в сторону Таволжанки. А мы продолжали плескаться у берега и не всегда видели возвращение Кости из дальнего плавания.
Пример Кости Труханова подвигнул карсунских мальчишек тоже заняться своей физической подготовкой. Мой приятель Вовка Матросов даже приобрёл трёхкилограммовые гантели и даже начинал заниматься гимнастикой с ними. Откуда-то он взял журнал «Физкультура и спорт» с упражнениями для гантелей. Я позавидовал и выпросил у него эти гантели на несколько дней, чтобы тоже позаниматься. Конечно, их пришлось вернуть, и, сколько я ни щупал свои бицепсы, никакой прибавки в своих мускулах я не заметил. Да и у Вовки Матросова это было минутное увлечение, и силы у него тогда не прибавилось. Однажды на пляже мы с ним вздумали бороться, и я его положил на лопатки, хотя он был немного крупнее и тяжелее меня. Ну, что ж! На смену гантелям пришло новое увлечение, и мы забыли о старом. Жизнь! В ней так много интересного!..
Барыш!.. Барыш!.. Как много приятных детских воспоминаний связано с ним! Мы пропадали на нём всё лето! И купание, и рыбалка, и даже плавание на лодках, которые стояли тут же у берега!.. Самые отчаянные из нас даже прыгали в воду «солдатиком» с вышки!.. А я даже боялся подняться на её второй ярус в два метра над водой! Сколько было выловлено нами «сопливых» ершей из мутной воды Барыша! А особо искусные из нас рыбаки «подсекали» и плотву, и голавлей за плотиной ниже по течению (место это называлось Малый Барышок). А пескари, казалось, сами лезли на крючок и поймать их не составляло труда даже мне. А однажды я поймал бычка. Откуда он взялся в нашем Барыше – никто не знал, и никто никогда не ловил бычков в его мутной воде. Саша при этом удивлялся и искоса поглядывал на меня. Наверное, немного завидовал…
Иногда при пасмурной погоде прямо у воды мы разводили костёр, чтобы обогреться и обсушиться после долгого купания в прохладной воде. А особо проголодавшиеся даже запекали в углях костра мидий, которых в Барыше было видимо-невидимо. Их не надо было ловить, они лежали как чёрные камни на дне прямо у берега, и их было видно на прибрежном мелководье. Войдёшь в воду по колено, протянешь руку – и вот уже в твоей руке лежит большая – с ладонь! – чёрная и блестящая ракушка (слово «мидия» мы тогда не знали). Она уже успела плотно закрыть свои створки и открыть их, не повредив, не было никакой возможности. Ракушки бросались в потухающий костёр и через минуту-две с лёгким потрескиванием створки мидии раскрывались и было видно жёлто-белое тело этого моллюска.Я с отвращением наблюдал, как Вовка Барсуков, большой и толстый мальчик, своими грязными руками отдирал мидию от раковины и запихивал её, может быть, даже ещё живую, к себе в рот. И как бы он ни чмокал с аппетитом, ничего, кроме тошноты, это во мне не вызывало. Так я и не попробовал этого Барышского деликатеса. А ведь, наверное, можно было, набрав легко целое ведро этих мидий, принести их домой и как-нибудь их приготовить для еды. Ведь ем же я сейчас морских маринованных мидий из магазина! Но народ тогда был тёмен и проходил мимо этого 100-процентного белка… Интересно: а живут ли сейчас в Барыше эти моллюски? Навряд ли: Барыш обмелел, а загрязнение его воды достигло смертельного даже для мидий уровня. Я так думаю, но стоило бы проверить… А тогда, в далёкие 60-е, досужие мальчишки, да и взрослые, доставали из нор в обрывистых берегах Барыша даже раков!.. А как было бы хорошо опять сейчас поднять плотину на нашей речке, и тогда на её берегах опять бы заиграла жизнь! Сидели бы на её берегах нынешние мальчишки с удочками, плескались бы дети в её пусть и мутной воде, не спеша плыли бы по ней плоскодонки, и весёлые голоса людей и птиц оглашали бы барышские берега!.. Но тихо сейчас на Барыше, умерла река…
Всякая река представляет для детей определённую опасность для их жизни. В её тёмных водах скрываются и камни, и коряги, и рыбацкие сети, и разбитые бутылки. Всё это может стать причиной трагического случая. Когда-то давно, ещё в Потьме, мама повела своих учеников в свою родную Коммуну на берегу Барыша. Прихватила с собой и Сашу. Ну, и, естественно, там всем захотелось искупаться («Быть у воды, да не напиться?!»). Полез в воду и Саша. Мама, конечно, выбрала место мелководное по понятиям взрослого человека и нисколько не беспокоилась. И вот уже большой Саша (как же, ведь он перешёл уже во второй класс!) сложил ладошки лодочкой на груди и головой вперёд плюхнулся в воду. А воды-то было ему по пояс. Через секунду Саша с рёвом и захлёбываясь выскочил из воды, держась за голову. По лицу его стекала тонкая струйка крови, а на стриженой голове была видна большая царапина. С чем Саша столкнулся, ныряя в воду, не знаю, но всё могло закончиться гораздо серьёзнее, если б он прыгал с большей высоты. Люди всегда тонули, тонут и будут тонуть в воде, это не наша среда обитания, она враждебна нам и жестоко наказывает нас за малейшую неосторожность. Мама потеряла бдительность и чуть было не потеряла сына.
Казалось бы, этот случай навсегда должен был врезаться в память мамы и она всегда должна была быть начеку, живя у реки. Но что ж такое? Живя в Карсуне, мы всё лето проводили на Барыше, а я не помню, чтобы мама выражала хоть раз какую-то озабоченность по этому поводу, вводила какие-либо ограничения!.. А ведь Барыш в черте Карсуна в то время был совсем не похож на себя у Коммуны и глубиной, и шириной, да и течение всё же было не маленькое. И люди – даже взрослые! – тонули. А мама, не говоря уж про отца, и в ус не дула! По крайней мере, это никак внешне не выражалось. А если б нам вздумалось прыгать с двухметровой вышки, стоявшей на пляже? Мы частенько наблюдали, как молодые парни, разбежавшись, прыгали с неё в воду и солдатиком, и ласточкой. А однажды на вышку взобрался пьяный курсант Карсунского СПТУ. Не раздеваясь и пошатываясь, заплетающимися ногами он подошёл к краю площадки и даже не нырнул, а просто свалился в воду, нелепо размахивая руками. И исчез под водой. Прошла минута, другая, а его всё не было. Через пять минут народ на пляже понял, что человек утонул и его надо доставать. МЧС тогда не было, телефонов тоже, да и спасателей на Барыше тоже не было предусмотрено. Народ сел на лодки, откуда-то взялись багры и началось прочёсывание дна реки. Продолжалось это минут двадцать – тридцать. Наконец один из спасателей закричал: «Нашёл!» и стал поднимать на поверхность что-то тяжёлое. Показалось человеческое тело, мёртвым грузом висевшее на крюке багра. Его вытащили на берег и начали откачивать, т.е. делать искусственное дыхание. И – о, чудо! – труп зашевелился, поднял голову и начал что-то бормотать. А ещё через пять минут курсант уже стоял на ногах, бормотал что-то нечленораздельное и пытался даже ходить. Падал, вставал и снова шёл. Но он был жив! Как такое могло быть? Провести под водой без дыхания не менее получаса – и остаться живым! Вот уж действительно: пьяному море по колено!..
Но не всегда ныряния в мутные воды Барыша заканчивались так благополучно. В июне 1972 года, отслужив два года в армии, вернулся в Карсун мой ровесник из параллельного класса Вовка Шемырёв. Весёлый, бесшабашный парень. Лето в тот год с самого начала задалось жаркое и молодой народ всё свободное время проводил у воды. Вовка отдыхал от армии и, наверное, строил планы на будущее. Но однажды он не вернулся с Барыша. В последний раз он нырнул с плотины, где нырял не раз, ударился головой обо что-то, сломал себе позвоночник, и его безжизненное тело всплыло на поверхность, испугав всех своей неподвижностью. Друзья вытащили его на берег и начали делать искусственное дыхание, думая, что Вовка просто захлебнулся, хотя все знали, что плавал он великолепно. Ничто не помогало, он не подавал признаков жизни. Побежали звонить в больницу. Наконец на левом берегу Барыша показалась машина скорой помощи. На носилках тело Вовки Шемырёва друзья перетащили через реку, и машина увезла его в больницу. Там его привели в чувство, но он уже был обречён. Травма оказалась несовместимой с жизнью. На другой день он умер. Весь Карсун переживал случившееся. Мать Вовки в тот же день поседела. Вовкины друзья и одноклассники встали в почётный караул у гроба. Жители Карсуна шли и шли мимо гроба, прощаясь навек с молодым и светлым человеком, который только начинал жить. Но бесшабашность и неосторожность оборвали его жизнь. Смерть поджидала эту жизнь на дне Барыша. И дождалась…
Барыш забирал свои жертвы даже зимой. Вот как погиб Анатолий Ключников, старший сын учительницы начальных классов нашей школы
Нины ИвановныКлючниковой, со слов Александра Андрианова, её зятя и сына Владимира Ивановича Андрианова, многолетнего директора Карсунской средней школы: «…старший сын Анатолий возвращался в новогодние праздники с работы. Филиал завода «Искра» размещался в здании бывшей электростанции на улице Чехова. Пошёл к родителям на Октябрьскую, но не улицей, а по льду, и попал в полынью в районе колодца. Выбраться не смог, но остался на поверхности, где его и нашли утром…». По-видимому, Анатолий долго пытался выбраться из воды на лёд, но зимняя одежда напиталась водой и своей тяжестью тянула его в воду. В конце концов Анатолий совсем обессилил и перестал сопротивляться судьбе. Мороз завершил эту трагедию ещё одной человеческой жизни…
Так или иначе, но Барыш оставил заметный след в жизни всей Карсунской ребятни. И воспоминания о жизни, проведённой на его берегах, греют наши сердца всю жизнь. Спасибо тебе, Барыш!..
Идут года, течёт время, по-прежнему несёт свои мутные воды река Барыш… Давно нет на Земле тех людей, которые в начале 20 века безмятежно радовались жизни на его берегах. И мы, ребятишки 60х годов, тоже состарились. Я смотрю на эту пожелтевшую фотографию из краеведческого музея, и грустные мысли приходят мне в голову… Они были, как мы… Так же, как и нас, их притягивал к себе Барыш. Он качал их на своих плечах. Его прохладные воды освежали этих барышень и их поклонников в летний зной. И им, наверное, казалось, что жизни этой не будет конца. Где они, эти бывшие жители Карсуна? Нет их, и не осталось от них и следа. «Придёт, придёт и наше время, И наши внукив добрый час Из мира вытеснят и нас!» А Барыш будет всё также, не спеша, нести свои воды мимо Карсуна, устремляясь на встречу с Сурой, не заметив, что и Карсун уже другой, и люди в нём живут другие… Помни нас, Барыш, мы тебя любили!..
Глава 4. Стадион.
В Древней Греции и в Древнем Риме существовали стадионы и проводились Олимпийские Игры. В Потьме в середине 20-ого века стадиона не было. Я даже не знал такого слова – стадион. Конечно, Потьма это не Рим, и даже не Олимпия. И единственным спортивным объектом в Потьме была более-менее ровная площадка прямо перед клубом, на которой потьминская молодёжь летом играла в волейбол. Спортивный инвентарь – мяч и волейбольная сетка – хранился, по-видимому, у зав. клубом. Играли только по субботам и воскресеньям, в остальные дни недели было не до игр: сначала посевная кампания, потом сенокос, полевые работы, и, наконец, уборочная страда. За день так наломаешься, что не до игр. Да ведь и вымыться надо после этой забавы, когда пыль стоит столбом на площадке! Вымыться можно было только в бане, а баню топили один раз в неделю – в субботу. Дрова экономили. Мелочь пузатая, такая, как я, наблюдала за игрой со стороны.
Теперь уже и клуба нет (сгорел в 90-х годах), и играть некому. На месте волейбольной площадки стоит памятник жителям Потьмы, погибшим в войне 1941 – 1945 годов с памятными досками. На этих досках много фамилий Бородиных и Сониных…
А в Карсуне был настоящий стадион: с футбольным полем, с беговой дорожкой, с скамейками для зрителей и трибуной для «высоких» гостей. Стадион не пустовал. Летом здесь карсунская молодёжь постоянно играла в футбол, в ручной мяч. Как здорово было смотреть на Борю Котельникова, когда он буквально взлетал над линией обороны и мощным броском отправлял мяч в сетку ворот! А как он бежал стометровку! Его мощные ноги, казалось, совсем не касались земли, он летел как стрела! Боря был летней звездой на карсунском стадионе. А зимой, когда футбольное поле заливалось водой и на льду происходили хоккейные баталии, блистал молодой парень по кличке «Бексон». Нам, па
цанам 12-13 лет, оставалось только восхищаться его стремительными проходами по льду, завершавшимися мощным ударом клюшки по мячу. Его удары были неотразимы!
Но в первые годы нашего проживания в Карсуне мы, мальчишки с улицы Первомайской, как-будто не замечали стадиона, как-будто он существовал для кого-то другого, но не для нас. Хоть и не далеко, но всё же на стадион надо было идти. А нам пока хватало и нашей улицы. У нашего дома улица заканчивалась тупиком, упираясь в огороды жителей улицы Степной. Здесь не было никакого движения и нам было очень даже вольготно собираться на довольно-таки просторной площадке перед нашим домом. Собиралось нас человек десять, и мы очень скоро вытоптали всю траву, которая спервоначала так украшала нашу молодую улицу. Самым старшим из нас был Вовка Шалтаев. Он был, как сейчас бы сказали, лидер нашей честной компании. Но он в силу своего «солидного» возраста редко участвовал в наших играх. Ему уже были интересны другие занятия. Он постоянно разбирал и собирал отцовский мотоцикл, от него пахло бензином и промасленными тряпками. И самое главное: он умел уже ругаться матом и посылал на все буквы алфавита даже свою мать! Его матери было стыдно и обидно перед нами. И меня это тоже смущало, и я поглядывал на него с опаской как на взрослого. Мне такое поведение Вовки Шалтаева было неприятно, и я недоумевал: « Как это так? Почему его мать терпит и не задаст ему порки?» Вовке было уже лет 15 и, конечно, мать уже не могла физически поставить своего сына в угол. А мы все слушали его брань, отворачивались и молчали. К счастью, ко мне эта зараза не пристала...
Второй эшелон нашей «группы» составляли ребята 1951-1952г.р.: Саша Бородин, Гена Зотов, Гена Терёхин, я, Вовка матросов (на снимке), Вовка Агафонов. В третьем эшелоне находились ребята ещё моложе: Саша Гаврилов, Вовка Шигаев, Витька Мухин. Жили мы все рядом, и площадка перед нашим домом была единственным удобным местом для детских забав. Мы играли в футбол, ручной мяч, в чижика и клёк. Зимой здесь же играли в хоккей с мячом, гоняя мячик кое-как обрубленными кривыми палками. Всем было хорошо. Нам было весело, а родителям, видевшим нас из окон своих домов, спокойно. Напротив нашего дома стоял недостроенный дом Терёхиных, без окон и дверей. Он был в полном нашем распоряжении. В нашем воображении это была крепость, в которой частенько происходили «бои» между «нашими» и «немцами». В общем, мы не скучали. А если к этому добавить ещё и полезный труд для дома, как-то: пилка и колка дров, таскание воды из колонки для бани и полива, то и времени для скуки не оставалось. «Весело текли вы, детские года!..».
Время шло, мы росли, и настал момент, когда нам захотелось играть в настоящий футбол на большом поле и обязательно с воротами. Мысль, что всё это уже есть на стадионе, до которого было рукой подать, даже и в голову нам не приходила. Нам хотелось иметь свой футбол на своём футбольном поле! Поле мы нашли сразу. Для этого - по нашим понятиям – вполне годился аэродром, до которого было гораздо дальше, чем до стадиона. Но это было наше поле! Надо было ещё поставить на этом поле футбольные ворота. Настоящие ворота, широкие и высокие! Соседняя улица только ещё начинала застраиваться, и на ней было свалено много всяких стройматериалов. Гена Терёхин сообразил, что там мы найдём то, что нам надо. В сумерки кончавшегося летнего дня мы зашли туда, схватили три длинных и толстых жерди и бегом понесли их на аэродром. Никто не обратил на нас внимания, и это воровство осталось без последствий. На другой день мы быстренько слепили одни футбольные ворота. Вторые ворота мы не стали делать, видимо почувствовав, что это будет уж слишком. Нас вполне устраивали и одни ворота. Разметили поле, и пошла игра! Мы гордились собой, что мы это сделали, и что у нас есть своё(!) поле! Но продолжалось это счастье недолго. Однажды, подходя к аэродрому, мы увидели стоящий на нём «кукурузник» и лётчика, который, чертыхаясь на чём свет стоит, ломал наши ворота. Подходить ближе мы почему-то заопасались и горько наблюдали за крахом нашей мечты. Наверное, мы что-то поняли тогда и больше не пытались совместить аэродром и футбольное поле…
А учителя физкультуры с годами стали выводить учеников на стадион для проведения уроков. Тут мы бегали на 60 метров и прыгали в длину и высоту. Постепенно мы привыкли к стадиону, и он стал «наш». Нас часто видели на стадионе, как мы играли в футбол «в одни ворота». Заметил нас и Слава Бубнов, тогдашний директор детско-юношеской спортивной школы. Он предложил нам поучаствовать в общекарсунском турнире на приз клуба «Кожаный мяч». В турнире участвовали такие же мальчишеские команды, как и наша, с других улиц. Не помню, сколько
мы провели матчей, но наша команда заняла 2-е место в общем зачёте, и каждому из нас Слава Бубнов вручил Почётную грамоту. В финальном матче я даже забил победный гол с подачи Вовки Агафонова, нашего центрфорварда.
Проводились на стадионе и общешкольные спортивные праздники. Директор школы Владимир Иванович Андрианов приветствовал нас с высокой трибуны. Учителя физкультуры Геннадий Алексеевич Колосов и Николай Фёдорович Калинин разводили нас на исходные позиции, и школьные «Олимпийские игры» начинались. В мае 1968-ого года я участвовал в таких играх последний раз. В забеге на 200 метров я занял 1-е место, но время, по-видимому, было скромное, и никакого поощрения я не получил. Но как я бежал!..
Да и откуда было быть рекордам? Природные физические данные мои были средние, а систематически спортом я никогда не занимался. Да, я делал по утрам зарядку, которую в 715 утра передавали по радио в исполнении Гордеева. Да, я «качался» с гантелями, которые я позаимствовал у Вовки Матросова. Но всё это было временным увлечением и никаких результатов, естественно, не давало. Вовка Агафонов вроде бы тоже ничем систематически не занимался, но какой это был сильный мальчишка! Бегал он быстрее всех, в футбол он играл лучше всех. Вот он пробежал первые сто метров, вырвался вперёд и бежит, бежит, не уставая! Меня же хватало только на первые сто метров, а дальше ноги наливались тяжестью и не хватало дыхания. «Откуда у него столько силы?» - думал я с завистью. Если бы он систематически занялся каким-нибудь спортом под руководством опытного тренера, то наверняка стал бы и мастером спорта и рекордсменом всесоюзного масштаба. Но не случилось. Рано завёл семью, запил, получил инсульт. Жив ли он сейчас – не знаю…
За всё наше школьное детство нам так и не посчастливилось подержать в руках настоящую хоккейную клюшку. А с кривыми, кое-как обструганными, палками можно было играть только «у двора»! Мы и играли… А чтобы выйти на лёд, требовались коньки. Зимой 62-63 годов мама принесла домой настоящие коньки-«снегурки». Из магазина! Это была большая радость для меня, которая омрачилась буквально на следующий день, когда я собрался идти кататься на стадион. На валенки такие коньки закрепить не представлялось никакой возможности ввиду их особой конструкции. А ходили мы тогда в так называемых «прощай молодость»: суконные ботинки с «молнией» на резиновой подошве. На пятке надо было проковырять небольшую ямку для фиксатора коньков, а
носок стягивался винтовой струбциной. Всё это было ненадёжно, каблук ботинка жёстко, что было необходимо для нормального катания, закрепить не удавалось, да и обувь портилась. «Снегурки» вскоре были заброшены… А у Витьки Мухина были настоящие коньки на ботинках, которые одевай и сразу можно кататься. Нога у Витьки выросла, и его коньки валялись без дела. Мама напряглась и купила за полцены эти коньки. Но коньки, как оказалось, надо было точить. Как это делается, мы не знали, и сколько Саша ни ширкал напильникам по лезвию конька, на льду ноги разъезжались во все стороны, как у коровы на льду. Я пытался кататься на этих коньках, но это приносило мне больше страданий, чем радости. Из-за этого, наверное, увлечение коньками быстро прошло, и мы опять встали на лыжи.
В Потьме мы уже катались на лыжах, но это были самодельные лыжи, которые делал нам отец. Он вытёсывал тонкую дощечку и заострял один её конец. Потом этот конец папа распаривал на пару из кипящего котла в бане и загибал его. Прибивал ремешок посередине дощечки – и лыжи готовы! А вот настоящие лыжи фабричной работы я увидел только в 63-ем году. Тогда, в марте месяце, тётя Зина Говорухина с мужем уезжала из Русских Горенок на родину своего мужа. Со всем своим скарбом они остановились в Карсуне в доме у тёти Насти. Мы всей семьёй пришли туда их провожать. И я увидел там эти лыжи. Просить долго не пришлось, и дядя Витя Говорухин с удовольствием вручил мне эти свои лыжи. Он и так бы, наверное, оставил их в Карсуне, чтобы не тащить их с собой по автобусам и поездам, а тут ему представилась возможность сделать подарок мальчишке, что он и сделал с радостью для себя и ещё более для меня. Я тут же одел лыжи на валенки (лыжи были без жёсткого крепления, с ремешками), и по мартовскому, набухшему водой, снегу гордо поехал домой. Они служили мне потом много лет до самого моего первого заработка, когда я, уже взрослый человек, смог сам себе купить лыжи с жёстким креплением и специальные ботинки к ним. Покойся с миром, дядя Витя Говорухин, ты был добрый человек!
Это была одна пара лыж на нас с Сашей двоих. Как-то мы их между собой делили и никогда никаких ссор по этому поводу между нами я не помню. Но вопрос всё-таки стоял по-видимому. И однажды, году в 66-ом, мама принесла из школы огромные лыжи для прыжков с трамплина. Как они оказались в школе – неизвестно, но они там были не нужны, и мама их выпросила для Саши. Лыжи были огромные, тяжёлые, и я даже не пытался на них кататься. А Саше они понравились. Он был старше меня и сильнее. Конечно, бегать на них было тяжело и ему, но кататься с гор на
них было великолепно. Таких лыж больше не было ни у кого в Карсуне, и Саша, наверное, гордился своими лыжами.
Вот так мы занимались спортом в своё счастливое детство. И стадионом нам была вся наша страна, т.е. весь Карсун. Мы не ставили рекордов, но мы бегали, прыгали, играли, плавали. И Олимпийский девиз: «Главное не победа, а участие!» мы соблюли на все сто процентов!
Глава 5. Друзья.
Счастлив тот, у кого они есть. Хотя бы один друг, но с которым ты и в огонь, и в воду. А были ли у меня друзья? У меня были товарищи по играм, по школе. С некоторыми я сходился ближе, чем с другими. Но и с теми, первыми, настоящей близости не было. Между нами всегда что-то стояло, была какая-то непереходимая грань, за которой скрывалась опасность потерять себя, раствориться в другом… Возможно, я чувствовал, что на каком-то расстоянии силы притяжения между нами ослабевали, и я боялся, что верх возьмут силы отталкивания, и я потеряю даже то немногое, что имею. Всякая дружба подразумевает какую-то зависимость одного от другого. Недаром говорят: «Из двух друзей один всегда раб другого!» И я инстинктивно чувствовал, что сделай я ещё один шаг навстречу и – прощай моя свобода! Мой чрезмерный эгоизм был всегда на страже и не мог допустить этого. Сильный человек уверен в своих силах, он не боится впасть в зависимость от своего окружения. Но есть ли у него друзья в этом окружении? Нуждается ли он в друзьях? За ним идут, потому что в нём нуждаются. Я ни в ком не нуждался, я был и есть самодостаточен, но и вести за собой я тоже не мог, да никогда и не хотел. В этом моя слабость, я напрочь лишён честолюбия. Я не могу быть лидером, но и в хвосте плестись за кем-то я тоже не хочу. Поэтому я всегда один…
Проучившись целый год в первом классе Потьминской школы, я так и не приобрёл себе друзей среди своих одноклассников. По-видимому, я был слишком поглощён новой обстановкой и самим учебным процессом. Из всех своих соучеников я тогда обратил внимание только на троих девочек: Валю Кобелькову (мне нравилось её лицо), Нину Бородину (её
как-то особо выделяла наша учительница Тамара Дмитриевна Софронова) и Розу Кракович. Последняя запомнилась особенно. Роза была из еврейской семьи. Их нищета бросалась в глаза даже мне, маленькому мальчику. Жили они рядом с моим «дядей Федей» в Заречке в старой, покрытой соломой и вросшей в землю по самые окна, хижине. Назвать домом их жилище можно было только с большой натяжкой. Кроме Розы у её матери были ещё дети, а вот отца я там не заметил; может, его и не было совсем. Роза всегда была одета очень бедно и видно было, что её платье сшито из обносков её старшей сестры. Но бедностью нас тогда не удивишь, и запомнилась Роза другим: она была слепая. Почти слепая так, что она ничего не видела на классной доске. Я слышал разговоры, что её собирались перевести в спецшколу для слабовидящих. Слепота этой девочки поразила меня, первый раз в своей жизни я столкнулся с таким несчастьем. (На фото Роза Кракович сидит в первом ряду первая слева; Нина Бородина сидит рядом с Т.Д.Софроновой, а Валя Кобелькова с большим бантом стоит за спиной моей первой учительницы).
Я наблюдал за этими девочками со стороны и никаких шагов навстречу не делал. Пока мне было это не интересно.
Летом 60-ого года папа разобрал наш «дом на горе» и увёз его в Карсун. Мы же с мамой поселились в доме тёти Паши Зыриной в Серёдке, и отсюда уже я пошёл во второй класс. Почти напротив нас жил мой одноклассник Женя Суслин, но дружбы почему-то не получилось. Зато рядом со мной в то время я вижу Колю Башарина (сидит в первом ряду второй справа), жившего на другом конце села на Верху. Мы с ним встречались после школы и у нас были, наверное, какие-то совместные занятия. Однажды Коля привёл меня к себе домой. Он жил в большом каменном доме (так мне тогда казалось). И всё тут было не так, как у нас в « доме на горе»: и большая комната, и тяжёлые фиолетовые портьеры на дверях. Какая-то женщина сидела на стуле с шитьём. Она с улыбкой посмотрела на нас и что-то ласковое сказала.
В другой раз я привёл Колю к себе в дом тёти Паши, и,
наверное, собирался тут за-
держаться. Неожиданно из
комнаты вышел отец и строгим голосом выпроводил
нас на улицу. Мне было обидно и стыдно перед Колей за то, что нас, как котят, выкинули на улицу. А ведь дело уже шло к тому, чтобы, как говорится, «дружить домами». Но природная сухость отца или тот факт, что дом был чужой, помешали этому. Больше я не помню Колю Башарина рядом с собой. А летом 60-ого года наша семья навсегда покинула свою родную Потьму…
Прошла жизнь. Коля Башарин уже пять лет лежит в сырой земле на Потьминском кладбище. Там же покоится и Коля Зотов (стоит первый слева на фото), убитый в пьяной драке. Валя Кобелькова, окружённая детьми и внуками, ещё служит в ОВИРе в звании майора в Вешкаймском РОВД. Нина Бородина живёт и врачует больных людей в Самаре. Розу Кракович видел последний раз уже лет двадцать назад на улице Ульяновска, но не подошёл… Так же, как никто не подошёл ко мне в день нашего отъезда из Потьмы. А на другой день мои бывшие одноклассники проснулись, а меня в Потьме уже не было, как-будто и не бывало никогда. Жалели ли они о моём отъезде, вспоминали ли меня? Слишком тонкой нитью были мы связаны, чтобы жалеть и вспоминать.
А новая жизнь в Карсуне с первого же дня закружила нас новыми товарищами, новыми играми и занятиями. Но сразу же должен сказать, что ни с кем из них ни я, ни брат Саша не стали по-настоящему друзьями. Как-будто какой-то изъян сидит в нас и сводит на нет естественную в детском возрасте потребность дружить. Не хватает одного, последнего и единственного, звена в той цепи, которая может связать людей навек. Эта цепь может быть длиннее или короче, но без этого последнего звена она не имеет никакого значения. По-видимому, дружба, настоящая дружба – это такое же редкое природное явление, как и любовь.
Уж на что мой брат был в коротких отношениях с Геной Зотовым, нашим соседом и Сашиным одноклассником, но как только прозвенел последний звонок в школе и Гене не удалось поступить в военное училище, он стал всячески избегать встреч с Сашей. А Саша настолько привязался к нему, что, каждый раз, приезжая в Карсун на каникулы, первым делом спешил встретиться с Геной. По моим наблюдениям встречного движения не наблюдалось: то Гена куда-то ушёл, то ещё не пришёл… Потом, после окончания пединститута, Гена частенько летом гостил у своих родителей в доме напротив, но, зная о приезде Саши в отпуск из Архангельска, он первый никогда не приходил к нам в гости… Правда писана в Библии, что гордыня есть самый смертный грех человека. И она выше всяких сил человеческих. Если уж она угнездилась в душе человеческой с рождения, то её не преодолеть. А Сашина душа чи
ста от этого греха. Всё это мои домыслы, конечно. Может быть, в душе у Гены было что-то сокровенное, чего не было у Саши, и он Гену просто не интересовал. Я ведь тоже особенно-то никем не интересовался. Мне стыдно признаться, но мне, кажется, известно моё сокровенное, что постоянно возвращало меня к самому себе…
Часть 2. В тереме.
Глава 1. Новая жизнь.
Терем-теремок, он не низок, не высок... Так назвал наш дом в Карсуне дядя Вася, когда мы с ним входили в Первомайскую улицу в её начале по приезде из Потьмы. Было это давно, в 61-ом году. Мы только что переехали из Потьмы в Карсун, но пуповина ещё кровоточила и, наверное, поэтому были частые взаимные посещения. В тот день я в сопровождении дяди Васи возвращался домой из Потьмы, куда меня «командировали» родители не знаю зачем. Первомайская улица была уже почти вся застроена, хотя и не благоустроена, и вид со стороны имела пустынный и неуютный. Никаких посадок на ней ещё не было, и она просматривалась вся насквозь от начала до конца. Профиль улицы был неровный, начало ниже конца, на бугре которого и стоял наш дом с высокой крышей. С геодезической точки зрения наш дом был выше всех домов на улице Первомайской. И он и правда возвышался над улицей как сказочный терем. Хотя дом сам по себе был так себе, средний и по высоте, и по площади, но он занимал выгодное положение и тем много выигрывал. Да и дядя Вася мог приукрасить. Но факт остаётся фактом: наш дом под номером 28 был виден от дома номер 1.
Но для меня, сопливого пацана, дом наш не вызывал особого интереса. Дом как дом. Тем более, что первое знакомство с ним уже состоялось – и не раз. Во время его строительства мы с мамой не один раз навещали папу в Карсуне. Папа тогда уже работал в Карсуне, жил у тёти Насти и строил свой дом. Сначала на своём участке он построил баню, в которой и жил в летнее время. Когда мы приезжали, мама разжигала керогаз в предбаннике и варила для папы молочную лапшу. По-видимому, при такой «холостой» жизни, от недоедания и тяжёлой работы, уже тогда у папы развивалась язвенная болезнь желудка. Позже он рассказывал, что, бывало, так скрутит, что приходилось бросать всю работу и идти отлёживаться на полке в бане. И не мудрено: весь дом был построен одними папиными руками. И только потолочные балки папа уже не мог поднять один, для этого он приглашал своего отца из Потьмы. И дедушка, хоть ему уже было 62 года, был отменного здоровья и силы, построил и себе новый дом, и помог построиться и Ивану, и Анатолию. К весне 61-ого года дом был практически готов. Оставалось только сложить печь в передней комнате. Это было сделано уже летом после нашего переезда из Потьмы. Потом в течение нескольких лет дом ещё достраивался: ставились наличники на окна, обшивались стены, перекрывалась крыша, рылся погреб, строился сарай во дворе, ставилась ограда вокруг дома… Да много чего ещё. Но жить в доме уже было можно летом 61-ого года. Так началась наша новая жизнь в новом доме на Первомайской.
Дом был построен по старой схеме. Две комнаты, передняя и задняя. Передняя выходила окнами в улицу, задняя-в огород. Передняя комната и была, собственно, жилая комната. Задней комнате отводилась служебная роль, роль кухни. Половину этой комнаты занимала русская печь. Она и грела, она и кормила. А когда у папы болела спина-ещё и лечила. Это было наше любимое место в зимнее время. Она была достаточно обширна, чтобы на ней могли разместиться два человека. Пока я не вырос, я частенько полёживал на ней вместе с папой. В холодное время года печь топилась каждый день и поэтому служила постоянным местопребыванием отца после работы. У него после строительства дома теперь постоянно болела спина. Я только сейчас подумал: как же он забирался на печь с больной спиной? Но по-видимому лечебный эффект был настолько сильный, что, скрипя зубами, папа всё-таки лез туда после работы и отдыхал. Для тех, кто не знает, что такое русская печь, я и поместил здесь это изображение, взятое мной из ИНТЕРНЕТА. Вот такая же печь была и у нас в новом доме в Карсуне. За занавеской располагалась лежанка. Для подъёма на лежанку к печке была приставлена маленькая лесенка в три ступеньки. В небольших углублениях под занавеской, у нас называемых печурками, сушились варежки.
Печь эта простояла в нашем доме до лета 73-ого года. Тогда папа собственноручно сломал её и пригласил известного в Карсуне печника, чтобы сложить новую печь. Это была уже не русская печь, но какой-то новой конструкции: более компактной, более функциональной и более экономичной в потреблении дров.
А эту русскую печь, ввиду её недостатков, топили редко, в основном только для обогрева комнаты или для выпечки пирогов. Что мама больше любила - есть пироги или печь пироги – я не знаю, наверное, и то, и другое, но чуть ли не каждое воскресенье наш дом наполнялся ароматом свежеиспечённых пирогов. Пироги у мамы никогда не подгорали, хорошо пропекались и были всегда очень вкусные, что и оценили впоследствии мамины снохи. Но им так и не удалось достичь такого же мастерства в искусстве выпечки пирогов, что они и признавали с некоторой завистью. А всё дело в том, что снохи пекли пироги от случая к случаю, а мама упражнялась в этом искусстве, как я уже и говорил, чуть ли не каждое воскресенье. После повседневных щей и каши пироги были своего рода воскресным деликатесом, как и баня, придававшая субботе какое – то религиозное значение. Суббота освящалась баней, а воскресенье – пирогами. Это была народная культура, какой – то её своеобразный элемент, может быть даже обязательный ритуал. И воскресные беседы женщин никогда не обходились без обсуждения качества пирогов. Если к нам приходила в воскресенье тётя Настя, то в долгой беседе обязательно находилось место для пирогов. Судя по всему, тётя Настя была для моей мамы непререкаемым авторитетом в области кулинарного искусства выпечки пирогов. Что ж, так должно и быть: старшая сестра как- никак! Но и мама была способный ученик, что, насколько я помню, не раз отмечала тётушка. Такие встречи за воскресными пирогами происходили у нас или в доме у тёти Насти в холодное время года, начиная с октября, когда уже закончились все огородные работы, и до мая, когда эти огородные работы возобновлялись вновь. Тётя Настя, страстная читательница, по воскресеньям ходила в нашу районную библиотеку и оттуда обязательно заходила к нам. Вот она робко стучит в дверь, папа или мама громко кричат «Да!», и со словами «Можно к вам?» входит тётя Настя. Все ей рады, раздевают её и усаживают на стул поближе к столу. Наливается горячий чай, нарезается пирог. На мамино предложение откушать пирожка тётя Настя обычно отвечала тем, что она и сама нынче пекла, да и пообедала недавно, но всё - же в конце концов со словами «Надо всё-таки попробовать твоего, Роза, пирога…» брала кусочек и с аппетитом ела. По своей скромности сёстры самокритично относились к своим изделиям, обсуждали их недостатки: мама – своих пирогов, тётя Настя – своих. Но пироги, я думаю, были отменные и у той, и у другой. Отдав дань пирогам, переходили на другие темы. Тётя Настя с удовольствием рассказывала о прочитанной книге, все вместе обсуждали Карсунские новости. Вот уже и на улице сгустились сумерки, а разговорам нет конца. «Надо идти, а то темно уж…»-говорила тётя Настя и вставала со стула. «Посиди ещё маленько…» - упрашивали её мама с папой, - и разговор продолжался. Чайник ещё не один раз грелся, пирог нарезался ещё раз, - и разговоры, разговоры,.. Но вот уже и вечер наступил. Тётю Настю провожают за ворота, а частенько и до улицы, прямо ведущей к её дому. Закончилась ещё одна встреча родных людей.
На эту печь я залазил, когда у меня болели зубы. На этой печи я спасался от гнева мамы. Печь-то высокая, а мама большая и грузная, так, что ей нелегко было взобраться на неё. Однажды мама вручила мне бумажный рубль и послала в магазин за хлебом. Шёл я не торопясь и всё время вертел в руках этот злосчастный рубль. В конце концов мне показалось, что рубль какой-то измятый и плохо выглядит. Я сложил его пополам и стал разглаживать по линии сгиба. Разглаживал-разглаживал, и вдруг он –раз!- и разорвался. У меня всё похолодело внутри, так как я предвидел осложнения в своей жизни после такого происшествия. Нынешние дети в таких случаях вешаются или бросаются из окон с десятого этажа. Но у меня нервная система была крепкая, высоких домов вокруг не наблюдалось, и я мужественно побрёл назад домой. Выбрав момент, когда мама вышла в огород, я прошмыгнул в дом и забрался на печь. Задёрнул занавеску и затих. Вернувшись в дом, мама тут же определила моё местонахождение и увидела, что хлеба нет.
«Вова, где хлеб? Где сдача?» - спросила мама, отдёрнув занавеску. Я молча подал ей разорванный рубль. Для мамы в той жизни, когда жили от зарплаты до зарплаты, это было равноценно катастрофе. Целый рубль потерян! И муж сейчас придёт на обед, а хлеба нет! Лицо у мамы покраснело, губы сжались в тонкую ниточку.
«Ах,ты, гад такой!»-закричала мама. Выкрикивая всякие ругательства, она полезла на печь. Опасаясь расправы, я забился в дальний угол. Стоя на нижней ступеньке лесенки, мама схватилапервый попавшийся ей предмет – им оказался валенок – и начала меня им охаживать. Но доставала она только до моих ног, которыми я закрылся как щитом. Мне не было больно, было только стыдно за себя, за дурака такого, за маму, что она такая добрая, а тут вдруг такая злая. Шлёпнув меня раза два – три, мама на этом закончила экзекуцию и опять ушла в огород. Убедившись, что гроза прошла, я тихо выскользнул из дома. На обед я не пришёл, да и не думал я о еде, когда кругом лето, друзья, футбол, рыбалка… К вечеру в душе моей всё успокоилось, и уже без угрызений совести я съел свой ужин. Больше это происшествие не обсуждалось.
Вся обстановка задней комнаты состояла из мебели, привезённой из Потьминского дома: небольшой столик, самодельная полка для посуды, несколько таких же стульев. В углу у печки к стене была прибита раковина из оцинкованного железа(в Потьме её, кажется, не было) с умывальником. Под раковиной стояло ведро, около которого по ночам собиралось полчище чёрных тараканов.Столик стоял вплотную к стене между двумя окнами. Места около окон, как самые интересные, заняли папа (глава семьи) и Саша (старший сын). Мы с мамой сидели сбоку. Никаких разногласий в рейтинге мест и их хозяев не было.
Правый передний угол задней комнаты оставался свободным, и только лет через семь-восемь его занял холодильник «Аист» армянского производства. Именно только к концу 60-х годов мои родители смогли купить эту необходимую в каждом доме вещь. Это был дефицит, на него была очередь, которую контролировали районные власти. Записаться в очередь тоже была проблема. Надо было или очень сильно прогнуться перед кем-то, или иметь блат. Папа мой был несгибаемый и блата никакого нигде не имел, он знал только свою работу, которую исполнял добросовестно. Мама была сама скромность. Поэтому продукты длительного хранения держали в погребе, а продукты ежедневного потребления помещались в ящике кухонного стола и закрывались дверцей. В летнее время все они таяли (масло, например) и быстро портились. Из стола исходил тяжёлый и не всегда приятный запах.
Мне сейчас трудно представить то, как моя мама справлялась с ежедневной обязанностью по кормлению двоих детей и мужа. В её распоряжении была только керосинка (печь в тёплое время года топили только по воскресеньям для пирогов). Много ли на ней приготовишь? А где хранить? Поэтому приходилось готовить пищу ежедневно и понемногу, на один день, чтобы она не успевала прокиснуть. Керосинка стояла на шестке печи, от неё пахло керосином, она страшно коптила, и это тоже не украшало нашу жизнь. Мы, дети, конечно, не замечали всех этих проблем, но нашей мамуле приходилось трудно… Облегчение пришло только через десять лет после переезда в Карсун, когда на кухне появились и газовая плита, и холодильник. Холодильник попался неудачный (армянский!), он шумел и страшно грохотал при выключении, но это уже были мелочи…
Передняя комната, т.е. комната с окнами на улицу, совмещала в себе гостиную и спальню. В левом переднем углу поставили этажерку с книгами. Простенок между передними окнами занял комод. Вдоль правой глухой стены поставили кровати: спереди у окна - новую родительскую, сзади-старую, тоже родительскую, для нас с Сашей. Новую кровать мама купила ещё в Потьме, когда мы жили на квартире у тёти Паши. Кровать эта была односпальная, высокая, с жёстким выпуклым матрацем. Спать на ней, конечно, было очень неудобно. Я всегда боялся за маму, которая спала с краю, как бы она во сне не упала с неё. Папа наш был человек худой, а мама была женщина «в теле», и этой односпальной кровати было для них явно мало. Но в условиях тогдашнего всеобщего дефицита рассчитывать на что-то более комфортное им не приходилось, и они промучились на ней почти десять лет, пока мы с Сашей не вылетели из гнезда. Нам же с Сашей досталась старая родительская кровать с панцирной сеткой и тоже односпальная. Сетка от многолетней эксплуатации вытянулась и под тяжестью наших детских тел провисала чуть ли не до пола. Проспали мы на ней до 68-ого года, когда Саша уехал в военное училище. Почему мы так спали, ведь у нас был ещё диван, сначала старый самодельный потьминский, а года через два-три после переезда в Карсун новый, из магазина? Ведь кому-то можно было спать и на нём! Но нет: диван стоял в комнате, как какая-нибудь роскошь для украшения жилища и его берегли. Старый диван с дерматиновой обивкой простоял бы у нас в Карсуне и дольше, если бы однажды, году в 62-ом, к нам из Потьмы не приехала мамина тётя Надя (сестра маминой матери Надежда Николаевна Масленникова, бывшая в замужестве за Иваном Козловым) с «инспекторской» проверкой, т.е. посмотреть, как мы устроились. Диван по-видимому уже имел неприглядный вид настолько, что не гармонировал с новым домом и его убожество бросалось в глаза. «Чай, купили бы новый диван-то… Что это вы уж…»-с сарказмом в голосе сделала замечание Лёля(так звала свою тётю Надю мама). В этот же год появился новый фабричной работы диван… А старый перекочевал на веранду, чему мы с Сашей были несказанно рады. С этого момента веранда стала нашим постоянным местом пребывания в тёплое время года. Здесь я читал свои книжки и играл в шахматы с Вовкой Матросовым, здесь Саша ремонтировал наш старый велосипед в ненастную погоду, здесь мы приводили в порядок рыболовные снасти перед походом на Барыш. И никто нам не мешал заниматься этими серьёзными делами, и мы никому не мешали…
Чудное место была эта веранда! Она была пристроена к дому так, что стена дома была и одной стеной веранды. Другая, длиннаястена веранды, выходящая во двор, была сплошь застеклена, да и переднее окно, выходящее на улицу, было во всю ширину веранды. Поэтому света на веранде было в избытке. Окна веранды выходили на юго-восток и юг. По утрам в ней царил лёгкий полумрак и прохлада, зато в полдень жаркого солнечного дня в ней было жарко, как в бане. Иногда я после обеда засыпал на веранде. Проснувшись часа через два, я ощущал в теле такую сладкую расслабленность, что не хотелось вставать, и в голове ощущалась лёгкая тяжесть. Зато как хорошо было засыпать на веранде в поздний летний вечер! На улице тишина, только издалека с Карсунской танцплощадки доносится музыка. В окно светит полная луна, и всё небо усыпано крупными звёздами. Они так близко, что, кажется, до них можно дотронуться рукой. Столько звёзд на небе в августовскую ночь, как в Карсуне, я больше нигде и никогда не видел! На это звёздное небо можно было смотреть всю ночь - и не насмотришься! Представьте себе большую лесную поляну, усыпанную полевыми цветами, - таким же было и летнее звёздное небо над головой в Карсуне! Сладко было засыпать под этими звёздами!.. А рано утром громкий бодрый крик нашего петуха возвещал начало нового дня на этой прекрасной земле. И мама уже ходит по двору, и папа уже собирается на работу. Вновь закроешь глаза и в сладкой полудрёме мечтаешь, мечтаешь…
Диван, наверное, был первой крупной покупкой наших родителей после переезда в Карсун. Потом на комоде заняла своё место радиола «Муромец», а с ней и первая пластинка с записью П.Казьмина «За околицей». Эту первую пластинку купил сам папа, потому что тема её была очень близка ему. Она будила в нём воспоминания о его детстве, и он слушал и слушал эту пластинку без конца… Потом был открыт «Голос Америки», и папа каждый вечер слушал чтение с этой радиостанции «Архипелага ГУЛАГ» А.Солженицына. Мой интерес к этой теме тогда ещё не открылся, и, настроив радиолу на нужную волну для папы, я с удовольствием убегал на улицу.
Радиола появилась в нашем доме году в 63-ем. А вот у наших соседей Темниковых ещё в 62-ом году уже был телевизор. У их дома уже стоял длинный шест с антенной наверху, чтобы принимать телевизионный сигнал с ретранслятора в Вешкайме. На нашей Первомайской улице они были одними из первых обладателей этого чуда техники. Таких «счастливцев» на нашей улице было всего 2-3 дома. Как и другой дефицит, на телевизоры была очередь под контролем местной партийной и советской власти. Ловкие люди находили способы обходить и эту очередь, и этот контроль. Судя по всему,Темниковы были из разряда таких людей-ловкачей, как их называл папа. У них было всё, что тогда было в продаже и чего не было, и вперёд всех. У них была даже собака редкой даже сейчас породы дог. Большая чёрная собака по кличке Цыган. Собака была умная и здоровая, вела себя на улице спокойно, без агрессии, но я всё-таки обходил её стороной. И дом у Темниковых был раза в два больше нашего, так называемый пятистенок. Видя всё это, папа аттестовал Темниковых как воров и жуликов, хотя никаких должностей они не занимали, и называл своего соседа презрительно Лёшкой. Не Алексей, не Алексей Иванович, а именно Лёшка. Итак, у Темниковых было всё, но не было детей. В их огромном доме некому было жить, и одна комната с отдельным входом использовалась «Лёшкой» как столярная мастерская. Однажды папа воспользовался этой мастерской, чтобы сделать мне деревянную саблю для участия в каком-то школьном спектакле или танце. В комнате-мастерской ничего не было, кроме верстака и различных деревянных заготовок. Весь пол был завален стружкой, и я с удовольствием вдыхал её смолистый запах.(Я тогда учился в 4-ом классе и меня начали привлекать к художественной самодеятельности. Не потому, что у меня видели какие-то таланты, а просто потому, что после тяжёлой адаптации в 3-ем классе я вошёл в колею и попал в разряд ударников. По-видимому, наши учителя считали участие в школьной самодеятельности как поощрение за хорошую учёбу. И правда: не выпускать же на сцену какого-нибудь двоечника! Главное-учёба!)
Жене Лёшки Темникова, как и всем нормальным женщинам, скучно было жить на земле без детей, и она иногда приглашала соседских детей к себе. Это было для неё такое же развлечение, как, например, нам сходить в кино. А в 62-ом году главной приманкой для нас мог быть только телевизор, которого ни у кого из нас не было, а у неё он был. И вот, когда тёте становилось особенно скучно, она выходила на улицу и громко говорила: «Ребятишки, приходите смотреть телевизор!..» Мы бросали все свои неотложные дела и спешили в Темников дом. Там рассаживались на стульях, на диване перед маленьким телевизором и замирали… Тётя Темникова с нами не сидела, но всегда была где-то рядом. Дом оживал…
Цивилизация в виде аппарата с голубым экраном дошла до нашего дома году в 66-ом. Это был телевизор «Неман» белорусского производства.К этому времени была уже куплена тумбочка, которую поставили в передний левый угол «передней» комнаты. На неё-то и водрузили телевизор. Отдельно был куплен автотрансформатор для предохранения телевизора от перегрузок. В селе Русские Горенки, что в 25 километрах от Карсуна, папа купил кабель (тоже дефицит!). Пригласили с соседней улицы молодого мужика Абрамова, недавно отслужившего в армии и набравшегося там какого-то опыта обращения с радиотехникой. Он припаял штекер к кабелю с одного конца, другой конец кабеля-к антенне. Антенну водрузили на крышу, и настал торжественный момент. Щёлкнул выключатель, засветился экран с какими-то бегущими полосами. Абрамов покрутил ручку настройки, и чудо свершилось: появилось изображение, и мы услышали человеческий голос! Радости нашей не было конца. В этот летний воскресный день и папа, и мама, и мы с Сашей весь день просидели перед телевизором…
Из необходимых вещей из Потьмы в Карсун были перевезены также корыто из оцинкованного железа и ребристая доска для стирки белья. И таким «дедовским», простите,-«бабушкинским»-методом мама стирала бельё вплоть до начала 70х годов, когда была куплена наконец-то стиральная машина «Симбирка» Ульяновского завода «Электромаш». Это был, по-видимому, дефицит из дефицитов, ибо он был приобретён родителями, наверное, самым последним. Стиральную машину можно было тогда приобрести или по блату, которого у моих родителей никогда нигде не было, или по спискам очерёдности, в которые попасть тоже была проблема, или за особые заслуги. Это была своего рода государственная премия особо отличившимся труженикам и «труженикам». Как-то в середине 60х годов по приезде в Потьму мы с мамой зашли к Лёле, т.е. к её тёте Наде, сестре маминой матери. Тётя Надя жила с семьёй сына своего покойного мужа (у самой тёти Нади детей не было). Этого сына мама звала Володя Козлов. Он работал в колхозе в Потьме трактористом. Работал хорошо, т.к. был человек добросовестный и, самое главное, непьющий. И в тот приезд тётя Надя похвалилась маме новой стиральной машиной: «Вот, Володе дали премию за ударный труд на уборке урожая…» Стиральная машина (тоже «Симбирка») стояла в передней комнате в «красном» углу под иконами, покрытая цветастой салфеткой. Это была реликвия, предмет гордости хозяев дома. И, конечно, ей не пользовались по её прямому назначению, берегли. Вот тогда-то я и увидел первый раз такое чудо, как стиральная машина. А мама моя ещё долго ломала свои руки, стирая бельё в корыте…
Вот так, год за годом, в наш дом в Карсуне входили всё новые и новые вещи, облегчавшие жизнь наших родителей и наполнявшие её новыми красками. Они были результат неустанного труда папы и мамы. 60-е и 70-е были годы постепенного, хоть и медленного, повышения благосостояния нашего народа. И хотя мы постоянно слышали слова «война», «агрессия», «империализм», но жизнь всё равно становилась лучше, и жить становилось веселей. А уж по сравнению с Потьминским периодом жизнь в Карсуне приближалась к коммунизму: принцип «каждому по потребностям» постепенно обретал реальные черты…
Глава 2. Карсун.
Я иногда думаю: «Как бы сложилась моя жизнь, если бы мои родители остались в Потьме и не переехали в Карсун?» Наверное, всё было бы по-другому и, может быть, даже я вырос бы другим человеком. Всё-таки окружающая материальная среда влияет на формирование человека. И это влияние не всегда благотворно. Многое зависит от врождённых качеств человека: его характера, ума, воли. И даже хорошие задатки могут остаться в эмбриональном состоянии, если для их развития нет соответствующей питательной среды. Только Ломоносовы могут преодолеть тяготение земли и вырваться в мир. А не будь у него всесокрушающей воли, так и канул бы он в небытие со своим умом, как и тысячи других – и вовсе не глупых – холмогорских мужиков-поморов.Я, к сожалению, не Ломоносов, и для преодоления трудностей мне не хватает ни воли, ни целеустремлённости, ни характера. Я могу развиваться только в тепличных условиях, как та пальма в рассказе Гаршина. Иначе, как и она, я умру.
Потьма хороша для детства, это настоящий детский сад. Здесь хорошо вступать в жизнь, знакомиться с миром, набираться впечатлений. Здесь есть всё: лес, речка, озеро, которые маленькому человеку заменяют реку и море, горы, бескрайние поля, ласточки, вьющие гнёзда у тебя в доме, домашние животные… Ум среднего ребёнка в раннем детстве ещё спит, он живёт чувствами, эмоциями. Тепло материнских рук и солнечного света, журчание ручья, кристальная чистота и холод до ломоты зубов родниковой воды, шелест листьев, голоса птиц, аромат спелых яблок, сладость мёда и терпкость черёмухи, запах пшеничного поля, тишина вечерних сумерек, огромная Луна над лесом, плывущие белые облака и бездонная синева неба, мерцание звёзд в ночи, огонёк в окне родного дома-всё это наполняет душу ребёнка и сопровождает его всю дальнейшую жизнь.Впечатлений так много, и они так остры, что ночью он спит так, как может спать только ребёнок: глубоко и безмятежно. Жизнь во сне в детские годы не оставила во мне никаких следов, какбудто меня и не существовало вовсе, хотя вокруг она продолжалась по-прежнему: мама проверяла тетрадки своих учеников на кухне при свете керосиновой лампы; страдал Саша после какой-то прививки, хлопали двери, приходил фельдшер, чтобы помочь ему; пела колыбельные песни мама у кроватки больного Толички; плакала мама над его бездыханным тельцем (а теперь плачу и я-старый больной человек, пишущий эти строки)…Когда ребёнок просыпается, он как будто одним шагом переступает грань между бытием и небытием и сразу вступает в водоворот бурлящей жизни. Небытия нет, есть только жизнь и я в ней!
Так в детстве. Но приходит время, и оно кончается. А когда оно кончается? Тогда, когда созревший разум просыпается и вступает в свои права. «Я есть! - говорит он, - А вы кто?» Чувства уступают дорогу разуму, начинается познание. «Хочу всё знать!» - говорит он, и ничто его уже не остановит. Но как костёр затухает без дров, так и разуму требуется пища, иначе он ослабнет и скукожится в созерцании собственного бессилия. В Потьме меня ждал умственный голод. В Карсуне же было всё: большая школа, хорошие учителя, библиотеки, кружки в Доме пионеров, спортивные залы, книжный магазин, наконец!.. Вот за это я благодарен своему отцу, что он преодолел свою косность, нашёл в себе силы и волю, чтобы в 1961-ом году начать новую жизнь в Карсуне!
Карсун, основанный в 1647 году боярином царя Алексея Михайловича Богданом Хитрово, вплоть до революции 1917 года оставался уездным купеческим городом. Советская власть сразу же снизила его статус до села. Позднее Карсун стал рабочим посёлком городского типа, административным центром Карсунского района. Власть сменилась, статусы менялись, но вплоть до 1961 года в Карсуне ничего не прибавилось к тому, что в нём осталось от царской власти. А осталось много чего. Как же воспользовалась советская власть этим наследством? Ну, конечно, в конце 20-х годов были снесены с лица земли церкви. А их в Карсуне было пять штук. От четырёх из них не осталось и следа, а вот Крестовоздвиженской церкви, первой церкви при основании Карсуна, повезло больше. Её лишили крестов, колокольни и куполов, а в том, что осталось, сотворили РДК – районный дом культуры. Такова была политика советской власти повсеместно: церкви, как рассадник «опиума для народа», или подлежали сносу с лица земли, или превращались в клубы и дома культуры, где народ пел, плясал и смотрел кино. Когда я ещё жил в Потьме, я и не подозревал, что клуб, в который мы с Сашей частенько ходили смотреть кино, занимает здание бывшей церкви во имя Дмитрия Солунского, которую ещё до революции строил мой дедушка Михаил Иванович Сонин.В конце 90-х это деревянное здание сгорело. Останки его в виде уродливой кучи обгорелых брёвен и досок до сих пор возвышаются в центре села.
Крестовоздвиженская церковь в Карсуне была кирпичная, снаружи её стены были оштукатурены. Проходя мимо неё, Саша каждый раз показывал мне на неё и говорил: « Вон видишь: ангелы нарисованы?» Я глядел и ничего, кроме обвалившейся штукатурки, не видел. Откуда-то Саша уже знал, что это бывшая церковь. А для меня это был Дом Культуры. Здесь я со своими новыми одноклассниками на утреннике встречал новый 1962 год. Здесь однажды давал спектакль Ульяновский театр кукол, который не произвёл на меня должного впечатления (наверное, я уже был слишком большой для кукол, это было в 1962 году). Здесь, на сцене РДК, я со своими одноклассниками плясал матросский танец «Яблочко» весной 1963 года. Кто-то из нас троих сбился с ритма, и дотанцовывали мы это «Яблочко» вразнобой. Но нам всё равно хлопали…
В пятидесятых годах к старому зданию церкви был пристроен 2х-этажный холл. На его первом этаже устраивались танцы в зимнее время. На втором этаже разместилась районная библиотека с богатейшим собранием книг. К сожалению, пожар 65-ого года нанёс непоправимый ущерб этому хранилищу знаний. Но о библиотеке потом…
Некультовым сооружениям предназначена была долгая жизнь не зависимо от власти. Строили на века. От старого дореволюционного города Карсун до сих пор сохранились и живут – пусть и новой жизнью – здания городской управы, земской управы, здание присутственных мест, здания женской гимназии и земской больницы. Но тогда, в мои детские годы, у меня ещё не было исторического взгляда на вещи. Я жил с ощущением, что всё видимое вкруг меня существует неизменно и вечно. Для меня, как, я думаю, и для всех детей подросткового возраста, не существовало прошлого, было только настоящее. Дети моего поколения впервые прикасались к истории только в четвёртом классе начальной школы. Мы узнавали, не понимая, что была какая-то Киевская Русь, что были какие-то цари и революционеры, их свергнувшие в 1917 году, что появился, наконец, СССР. Это было интересно, но не затрагивало глубоко моё детское сознание. Всё это не касалось моего Сегодня. Хорошо, что в сегодняшних школах появился предмет Краеведение. Историю надо начинать с родного села, города, в котором ты родился и растёшь. Мы с Сашей летом каждый день бегали на Барыш купаться мимо здания Госбанка, не подозревая, что когда-то это было здание присутственных мест, т.е. административное здание государственной власти в царской России для работы с населением. Теперь это здание живёт уже третьей жизнью: в нём расположился Карсунский районный суд. Внутри этого здания мы с Сашей никогда не были, уж больно солидно, таинственно и пугающе выглядела надпись на его фронтоне: ГОСУДАРСТВЕННЫЙ БАНК СССР. Около этого здания никогда не видно было людей и у меня свербил в голове вопрос: что это за дом такой, кто в нём работает и что они там делают? Но впереди нас ждал Барыш, а это было более интересно, чем какой-то дом на его крутом берегу.
Накупавшись вволю до посинения, слегка обсохнув и натянув на ещё мокрые трусы трико, под палящими лучами солнца мы спешили домой. С трудом поднявшись на гору, по улице Куйбышева доходили до первой колонки и с жадностью припадали к холодной струе воды. Напившись так, что чувствовалась тяжесть в животе, уже не спеша добредали до дома. «Мам, дай пять копеек на кино…» - клянчили мы с Сашей. Мама, успокоенная нашим счастливым возвращением с речки, быстренько соглашалась и вручала нам каждому заветные медные монетки.
В Карсунском кинотеатре почти каждый день показывали новые фильмы: в 17 часов - детские фильмы, в 19 и 21 час - взрослые. Стоимость входного билета на детский сеанс равнялась пяти копейкам. Это было очень дёшево и проблем с получением этих денег у карсунской ребятни не было (если даже ходить в кино каждый день, то за месяц наберётся не более полутора рублей!). А некоторые предприимчивые дети и сами добывали эти копейки. В то время по Карсуну разъезжал на лошади, запряжённой в телегу, какой-то мужичок и собирал у жителей всякий хлам: кости, тряпьё, бумагу, автомобильные покрышки. За этот товар он платил какие-то деньги. Меня это почему-то не вдохновляло, а вот Саша, как более деловой человек, воспользовался этим для собственного обогащения. Вместе с своим приятелем – соседом Генкой Зотовым он лазил по карсунским помойкам и по крупицам собирал это «золото». За килограмм костей Саша получал 10 копеек, а за килограмм покрышек аж 50 копеек! Конечно, труд старателя нелёгок, но он стоил того. Не помню, чтобы Саша делился со мной своими богатствами (и правильно делал: ведь я не участвовал в его походах на эти, ему одному известные, помойки), но в кино мы всегда ходили вместе, может быть, иногда и за Сашины деньги, нажитые им непосильным трудом!..
Карсунский кинотеатр имел величественный вид. Само здание было поставлено на довольно-таки высокий подиум, используя рельеф местности. Поэтому, чтобы войти в него, надо было сначала подняться по широкой лестнице в двадцать ступеней. Выступающий фронтон поддерживали шесть мощных колонн высотой примерно метров семь-восемь. Фасад первого этажа украшали пять фигурных дверей, второго – столько же окон с лепными наличниками. Как сказали бы, наверное, специалисты-архитекторы – это была русская классика в примитивном исполнении и в почтенном возрасте. Строилось это здание ещё в 19-ом веке и предназначалось для городской управы. Оно ещё не успело как следует состариться, когда пришедшие к власти большевики выселили из него прежних хозяев и устроили кинотеатр, т.к. «искусство кино имеет для нашего народа первостепенное значение». Но т.к. у новой власти никогда не было денег для культуры, то к 61-ому году оно имело довольно-таки обшарпанный вид, что, впрочем, не мешало мне восхищаться им.
Зал для зрителей был небольшой и вмещал в себя около 200 фанерных кресел с откидными сиденьями. Они постепенно поднимались амфитеатром от экрана до задней стенки, за которой размещался кинопроектор. По сравнению с Потьминским клубом, где зрители сидели на деревянных скамейках, поставленных вкривь и вкось на полу, это было великолепно! Не надо было тянуть шею, чтобы увидеть экран за впереди сидящим дылдой. И высокое расположение кресел тоже восхищало…
В 1965 году в Карсуне был построен новый кинотеатр с названием «Россия». Старый кинотеатр заняли какие-то районные чиновники. А в начале 80-х, как водится на Руси, опять случился пожар. Несколько лет здание простояло без крыши и с выгоревшим нутром. Но в результате энергичной деятельности последнего секретаря райкома КПСС Гареева, понявшего значение этого здания как архитектурного памятника, началось его восстановление. Мой отец Бородин Иван Дмитриевич принимал в этом деле участие, составив сметы на ремонт (к тому времени папа был единственным заслуживающим доверие специалистом по сметам в Карсуне). В 1990-ом году это здание наконец-то заново родилось. Теперь оно является визитной карточкой Карсуна, являясь объектом фото- и киносъёмок и натурой местных художников. Кроме того, в нём разместилась центральная районная библиотека.
Позади городской управы, но фасадом на улицу Ульянова, стояло здание женской гимназии. В наше время в нём размещалось сельское про-
фессионально-техническое училище(СПТУ). Проходя мимо, я всегда обращал внимание на него. Небольшое, но какое изящное здание! Сколько на нём украшений! Это прямо-таки какая-тобомбоньерка! Ведь здание строилось для девочек, и архитектор не поскупился на бантики, кружева, оборки и прочие прелести. Какой контраст по сравнению с построенной в 20-х годах рядом средней школой! Огромный 3-х этажный абсолютно плоский параллелепипедбез каких-либо излишеств! Рабоче-крестьянская власть уважала монументальность, а на красоту то ли не имела средств, то ли считала излишним проявления тонкости вкуса и изящества формы. К сожалению, я так и не вошёл внутрь этой каменной шкатулки. Там, наверное, тоже было когда-то красиво. Но могу предположить, что курсанты СПТУ, этот дикий необузданный народ из близлежащих сёл и деревень, отъявленные двоечники и хулиганы в своих школах, привели внутренние помещения в соответствиес своим представлением свободы и красоты. Теперь в этом здании находится Карсунский технологический техникум, а чему там учат – не знаю…
Как и положено Городской управе, она знаменовала собой административный центр Карсуна. Но всю центральную часть купеческого города Карсуна занимала торговля. В первой половине 19 века вплотную к Городской управепо проекту известного архитектора Коринфского были построены торговые ряды. Они украшают Карсун до сих пор. В 60-е годы уже 20-ого века в них располагались продуктовые и промтоварные магазины, молочный магазин. От торговых рядов отходил ряд отдельно стоящих 1-о и 2-х этажных зданий тоже торгового назначения: « дежурный магазин», книжный магазин, хлебный магазин. Напротив «дежурного» магазина стояло здание, в котором торговали мясом. А напротив книжного магазина стоял киоск «Союзпечать». Эти два объекта – книжный магазин и киоск –стали для меня объектами самого пристального внимания. Не имея в кармане ни копейки, я тем не менее подолгу простаивал у прилавка книжного магазина, жадными глазами рассматривая корешки книг на полках. Народ жил бедно, денег хватало только на самое необходимое, и мода на книги ещё не пришла. Полки магазина могли поразить любого нынешнего книголюба. Собрания сочинений русских и зарубежных классиков, энциклопедии, отдельные издания занимали всю широкую и высокую стенку позади прилавка. На прилавке лежали всевозможные географические карты и атласы. Всё это стоило копейки, но и этих денег у населения не хватало. Наша соседка по Первомайской улице тётя Люба Шалтаева то и дело прибегала к нам занимать три рубля до получки при непьющем и работающем муже.В этом старом книжном магазине мне удалось, сэкономив деньги на пирожках, однажды купить карту Европы, которая долго потом висела на стенке нашей веранды. Это была в то время моя единственная покупка.
Насмотревшись на книги, я переходил дорогу и останавливался у киоска. Через его стеклянные стенки я долго глазел на всевозможные журналы, писчие принадлежности и прочие мелочи. Так расширялся мой кругозор. Мой новый приятель Вовка Земсков познакомил меня с журналом «Искатель», который также продавался в киосках «Союзпечать». Не поев два или три дня коржики в школьном буфете, я сэкономил нужную сумму и купил в киоске один номер «Искателя». Моя домашняя библиотека начала своё существование именно с «Искателя»…
Рядом с книжным магазином стояло одноэтажное кирпичное здание, в котором торговали хлебом. Сюда мы с Сашей, вместе и поодиночке, каждый день бегали за хлебом по поручению мамы. Сюда я приходил ранним утром, часов в пять или шесть, летом 1963 года, чтобы занять очередь за хлебом. Хлеба в тот год в стране катастрофически не хватало в результате какой-то авантюры Никиты Хрущёва. Выстояв несколько часов в очереди и дождавшись привоза хлеба, мы покупали несколько саек и буханку белого или чёрного хлеба. Мы все любили эти самые сайки, о существовании которых узнали только при переезде в Карсун. Очень вкусные были сайки!..
Торговый центр старого купеческого уездного города Карсун не мог обойтись без ресторана. Это было большое одноэтажное деревянное здание, поставленное на кирпичный цокольный этаж полуподвального типа. В этом полуподвале располагался кулинарный магазин. В нём же торговали мороженым, вкус которого я впервые узнал здесь же. За счёт цокольного этажа ресторан казался мне высоким и величественным зданием. В ресторан вела высокая деревянная лестница. Только однажды в сопровождении кого-то из взрослых родственников, приехавших к нам в гости, я поднялся по этой лестнице и вошёл в зал ресторана. Он меня поразил. Большая светлая комната с множеством столов, накрытых белыми скатертями. На столах стояли приборы со специями. Нам подали две бутылки лимонада (дело было летом, стояла жара и хотелось пить). Я с удовольствием выпил стакан лимонада, а вот кто меня тогда угощал им – не помню.
Зачем я всё это пишу? Потому, что это был для меня новый мир, совсем не похожий на Потьму. В Потьме была тишина, речка, горы, лес, роднички, керосиновые лампы, соломенные крыши, лапти, бани в огородах, топившиеся по-чёрному, соха во дворе у дедушки, свинарник за околицей, куда мы бегали смотреть пиявок, плававших в большом цементном корыте с водой, водяная мельница с мельником Потехиным, большая навозная куча у дедушки на «задах» с её незабываемым острым ароматом. В Карсуне же ничего этого не было. Зато в каждом доме и на уличных столбах горели электрические лампочки (в Карсуне на реке Барыш стояла ГРЭС – государственная районная электрическая станция). Дома на улице Первомайской были новые и все под железной крышей. Множество магазинов и больших каменных зданий, многолюдность торгового центра, особенно по воскресеньям, открыли мне дверь в какой-то иной, большой мир, совсем не похожий на маленький и уютный мир моего детства в Потьме. Пассажирская автостанция предполагала где-то ещё больший мир, который ещё предстояло мне открыть. Стадион с трибунами для зрителей стал для меня вообще новым понятием в моём сознании. Множество автомобилей дополняли картину. Вот так: я вырос, и вместе со мной очень кстати и одновременно вырос окружающий мир.Кто-то сказал: « Жизнь – это театр, а люди в нём – актёры». Карсун стал новыми декорациями в этом театре, в который я вошёл в мои отроческие годы. К этим декорациям я быстро привык и стал играть свою роль в этом спектакле под названием «Жизнь».
Глава 3. Барыш.
Но главной достопримечательностью на новом месте нашего жития была река Барыш, на левом высоком берегу которой и была основана в 17 веке крепость Карсун. Сюда мы прибегали каждый день в течение всего лета порыбачить или просто покупаться. И было где развернуться карсунским ребятишкам! Барыш в то время был не тот, что сейчас. Ещё в черте посёлка Барыш разделялся на два рукава, которые далее опять соединялись в одно русло. На левом рукаве стояла гидроэлектростанция, питавшая током Карсун. Эта ГРЭС действовала до введения в строй Куйбышевской ГЭС и до подвода ЛЭП к нашему району. Правый рукав также был перегорожен высокой плотиной. Эти сооружения поднимали уровень воды в Барыше довольно-таки высоко, и река эта в черте Карсуна была широкой и полноводной. Настолько, что мы даже опасались переплывать на другой берег. Кто на это решался, тот был в наших глазах героем и настоящим пловцом.Взрослые же люди смотрели на эту водную преграду совсем по-другому, и она не представляла для них никакой опасности. В первое лето нашей жизни в Карсуне вся наша семья однажды выбралась на берег Барыша.Спустившись с Банковской горы, мы расположились на «пляже», представлявшем собой просто широкую лужайку у реки. Никаких пляжных удобств на ней, естественно, не было: ни песка, ни кабинок для переодевания – ничего. Дело было уже к вечеру, но солнце стояло ещё высоко, и на «пляже» было много народа, и детей, и взрослых. День был жаркий, дети, проведшие на реке весь день, ещё не ушли, а взрослые пришли сюда после работы освежиться. Мы с Сашей сразу же залезли в воду и начали барахтаться у берега, т.к. мы ещё не успели научиться плавать. Папа разделся и, покуривая, постоял на берегу в своих синих сатиновых «семейных» трусах. Потом быстро вошёл в воду и поплыл на другой берег. Ему хватило несколько широких и сильных взмахов рук – и вот он уже выходит на обрывистый правый берег Барыша. А мама, не раздеваясь, с тревогой наблюдала за нами с берега. Под наши восхищённые взгляды папа ещё раз переплыл недоступную нам водную преграду. Получалось это у него легко и просто. Ему не было ещё и сорока лет, а за плечами было уже столько работы, сделавшей его мышцы железными, что переплыть Барыш было для него раз плюнуть. Нам с Сашей оставалось только завидовать и гордиться своим отцом. Я, к сожалению, не достиг такой физической силы и к семнадцати годам и, по-моему, так и не переплыл Барыш ни разу за всю жизнь в Карсуне.
Не все были такие хлипкие, как я. В то время среди всех мальчишек Карсуна славился своей силой ( а в подростковом возрасте только сила является авторитетом!) Костя Труханов. Он был старше нас лет на пять, т.е. ему было лет пятнадцать, и он был совсем другой возрастной категории. Но что такое пятнадцать лет! Всё равно: это ещё мальчишка!.. Но Костя был особенный мальчишка. Мама говорила, что учился он плохо и спал на уроках. Но он был культурист, т.е. занимался гимнастикой с гантелями и гирями, а в школьном спортивном зале упражнялся и со штангой. Тогда всё это было ново и только-только входило в моду в нашей стране. Костя был близорук и носил очки, да и роста был среднего, так, что атлетом его трудно было назвать. Но когда он приходил на пляж и раздевался, то обращал на себя внимание всех мальчишек своей фигурой. Тонкий в талии с широкими плечами, бугристый пресс, мускулистые руки и выпуклая грудь – всё это вызывало зависть у нас, тщедушных мальчишек с неразвитой мускулатурой. Приходил Костя всегда один и только для того, чтобы выполнить ещё одно упражнение в своей физической программе: плавание на длинную дистанцию. Он входил в воду и настоящим стилем кроль плыл против течения. Сколько же в нём было силы! Он плыл и плыл, и вот мы уже потеряли его из вида, когда он скрылся за поворотом в сторону Таволжанки. А мы продолжали плескаться у берега и не всегда видели возвращение Кости из дальнего плавания.
Пример Кости Труханова подвигнул карсунских мальчишек тоже заняться своей физической подготовкой. Мой приятель Вовка Матросов даже приобрёл трёхкилограммовые гантели и даже начинал заниматься гимнастикой с ними. Откуда-то он взял журнал «Физкультура и спорт» с упражнениями для гантелей. Я позавидовал и выпросил у него эти гантели на несколько дней, чтобы тоже позаниматься. Конечно, их пришлось вернуть, и, сколько я ни щупал свои бицепсы, никакой прибавки в своих мускулах я не заметил. Да и у Вовки Матросова это было минутное увлечение, и силы у него тогда не прибавилось. Однажды на пляже мы с ним вздумали бороться, и я его положил на лопатки, хотя он был немного крупнее и тяжелее меня. Ну, что ж! На смену гантелям пришло новое увлечение, и мы забыли о старом. Жизнь! В ней так много интересного!..
Барыш!.. Барыш!.. Как много приятных детских воспоминаний связано с ним! Мы пропадали на нём всё лето! И купание, и рыбалка, и даже плавание на лодках, которые стояли тут же у берега!.. Самые отчаянные из нас даже прыгали в воду «солдатиком» с вышки!.. А я даже боялся подняться на её второй ярус в два метра над водой! Сколько было выловлено нами «сопливых» ершей из мутной воды Барыша! А особо искусные из нас рыбаки «подсекали» и плотву, и голавлей за плотиной ниже по течению (место это называлось Малый Барышок). А пескари, казалось, сами лезли на крючок и поймать их не составляло труда даже мне. А однажды я поймал бычка. Откуда он взялся в нашем Барыше – никто не знал, и никто никогда не ловил бычков в его мутной воде. Саша при этом удивлялся и искоса поглядывал на меня. Наверное, немного завидовал…
Иногда при пасмурной погоде прямо у воды мы разводили костёр, чтобы обогреться и обсушиться после долгого купания в прохладной воде. А особо проголодавшиеся даже запекали в углях костра мидий, которых в Барыше было видимо-невидимо. Их не надо было ловить, они лежали как чёрные камни на дне прямо у берега, и их было видно на прибрежном мелководье. Войдёшь в воду по колено, протянешь руку – и вот уже в твоей руке лежит большая – с ладонь! – чёрная и блестящая ракушка (слово «мидия» мы тогда не знали). Она уже успела плотно закрыть свои створки и открыть их, не повредив, не было никакой возможности. Ракушки бросались в потухающий костёр и через минуту-две с лёгким потрескиванием створки мидии раскрывались и было видно жёлто-белое тело этого моллюска.Я с отвращением наблюдал, как Вовка Барсуков, большой и толстый мальчик, своими грязными руками отдирал мидию от раковины и запихивал её, может быть, даже ещё живую, к себе в рот. И как бы он ни чмокал с аппетитом, ничего, кроме тошноты, это во мне не вызывало. Так я и не попробовал этого Барышского деликатеса. А ведь, наверное, можно было, набрав легко целое ведро этих мидий, принести их домой и как-нибудь их приготовить для еды. Ведь ем же я сейчас морских маринованных мидий из магазина! Но народ тогда был тёмен и проходил мимо этого 100-процентного белка… Интересно: а живут ли сейчас в Барыше эти моллюски? Навряд ли: Барыш обмелел, а загрязнение его воды достигло смертельного даже для мидий уровня. Я так думаю, но стоило бы проверить… А тогда, в далёкие 60-е, досужие мальчишки, да и взрослые, доставали из нор в обрывистых берегах Барыша даже раков!.. А как было бы хорошо опять сейчас поднять плотину на нашей речке, и тогда на её берегах опять бы заиграла жизнь! Сидели бы на её берегах нынешние мальчишки с удочками, плескались бы дети в её пусть и мутной воде, не спеша плыли бы по ней плоскодонки, и весёлые голоса людей и птиц оглашали бы барышские берега!.. Но тихо сейчас на Барыше, умерла река…
Всякая река представляет для детей определённую опасность для их жизни. В её тёмных водах скрываются и камни, и коряги, и рыбацкие сети, и разбитые бутылки. Всё это может стать причиной трагического случая. Когда-то давно, ещё в Потьме, мама повела своих учеников в свою родную Коммуну на берегу Барыша. Прихватила с собой и Сашу. Ну, и, естественно, там всем захотелось искупаться («Быть у воды, да не напиться?!»). Полез в воду и Саша. Мама, конечно, выбрала место мелководное по понятиям взрослого человека и нисколько не беспокоилась. И вот уже большой Саша (как же, ведь он перешёл уже во второй класс!) сложил ладошки лодочкой на груди и головой вперёд плюхнулся в воду. А воды-то было ему по пояс. Через секунду Саша с рёвом и захлёбываясь выскочил из воды, держась за голову. По лицу его стекала тонкая струйка крови, а на стриженой голове была видна большая царапина. С чем Саша столкнулся, ныряя в воду, не знаю, но всё могло закончиться гораздо серьёзнее, если б он прыгал с большей высоты. Люди всегда тонули, тонут и будут тонуть в воде, это не наша среда обитания, она враждебна нам и жестоко наказывает нас за малейшую неосторожность. Мама потеряла бдительность и чуть было не потеряла сына.
Казалось бы, этот случай навсегда должен был врезаться в память мамы и она всегда должна была быть начеку, живя у реки. Но что ж такое? Живя в Карсуне, мы всё лето проводили на Барыше, а я не помню, чтобы мама выражала хоть раз какую-то озабоченность по этому поводу, вводила какие-либо ограничения!.. А ведь Барыш в черте Карсуна в то время был совсем не похож на себя у Коммуны и глубиной, и шириной, да и течение всё же было не маленькое. И люди – даже взрослые! – тонули. А мама, не говоря уж про отца, и в ус не дула! По крайней мере, это никак внешне не выражалось. А если б нам вздумалось прыгать с двухметровой вышки, стоявшей на пляже? Мы частенько наблюдали, как молодые парни, разбежавшись, прыгали с неё в воду и солдатиком, и ласточкой. А однажды на вышку взобрался пьяный курсант Карсунского СПТУ. Не раздеваясь и пошатываясь, заплетающимися ногами он подошёл к краю площадки и даже не нырнул, а просто свалился в воду, нелепо размахивая руками. И исчез под водой. Прошла минута, другая, а его всё не было. Через пять минут народ на пляже понял, что человек утонул и его надо доставать. МЧС тогда не было, телефонов тоже, да и спасателей на Барыше тоже не было предусмотрено. Народ сел на лодки, откуда-то взялись багры и началось прочёсывание дна реки. Продолжалось это минут двадцать – тридцать. Наконец один из спасателей закричал: «Нашёл!» и стал поднимать на поверхность что-то тяжёлое. Показалось человеческое тело, мёртвым грузом висевшее на крюке багра. Его вытащили на берег и начали откачивать, т.е. делать искусственное дыхание. И – о, чудо! – труп зашевелился, поднял голову и начал что-то бормотать. А ещё через пять минут курсант уже стоял на ногах, бормотал что-то нечленораздельное и пытался даже ходить. Падал, вставал и снова шёл. Но он был жив! Как такое могло быть? Провести под водой без дыхания не менее получаса – и остаться живым! Вот уж действительно: пьяному море по колено!..
Но не всегда ныряния в мутные воды Барыша заканчивались так благополучно. В июне 1972 года, отслужив два года в армии, вернулся в Карсун мой ровесник из параллельного класса Вовка Шемырёв. Весёлый, бесшабашный парень. Лето в тот год с самого начала задалось жаркое и молодой народ всё свободное время проводил у воды. Вовка отдыхал от армии и, наверное, строил планы на будущее. Но однажды он не вернулся с Барыша. В последний раз он нырнул с плотины, где нырял не раз, ударился головой обо что-то, сломал себе позвоночник, и его безжизненное тело всплыло на поверхность, испугав всех своей неподвижностью. Друзья вытащили его на берег и начали делать искусственное дыхание, думая, что Вовка просто захлебнулся, хотя все знали, что плавал он великолепно. Ничто не помогало, он не подавал признаков жизни. Побежали звонить в больницу. Наконец на левом берегу Барыша показалась машина скорой помощи. На носилках тело Вовки Шемырёва друзья перетащили через реку, и машина увезла его в больницу. Там его привели в чувство, но он уже был обречён. Травма оказалась несовместимой с жизнью. На другой день он умер. Весь Карсун переживал случившееся. Мать Вовки в тот же день поседела. Вовкины друзья и одноклассники встали в почётный караул у гроба. Жители Карсуна шли и шли мимо гроба, прощаясь навек с молодым и светлым человеком, который только начинал жить. Но бесшабашность и неосторожность оборвали его жизнь. Смерть поджидала эту жизнь на дне Барыша. И дождалась…
Барыш забирал свои жертвы даже зимой. Вот как погиб Анатолий Ключников, старший сын учительницы начальных классов нашей школы
Нины ИвановныКлючниковой, со слов Александра Андрианова, её зятя и сына Владимира Ивановича Андрианова, многолетнего директора Карсунской средней школы: «…старший сын Анатолий возвращался в новогодние праздники с работы. Филиал завода «Искра» размещался в здании бывшей электростанции на улице Чехова. Пошёл к родителям на Октябрьскую, но не улицей, а по льду, и попал в полынью в районе колодца. Выбраться не смог, но остался на поверхности, где его и нашли утром…». По-видимому, Анатолий долго пытался выбраться из воды на лёд, но зимняя одежда напиталась водой и своей тяжестью тянула его в воду. В конце концов Анатолий совсем обессилил и перестал сопротивляться судьбе. Мороз завершил эту трагедию ещё одной человеческой жизни…
Так или иначе, но Барыш оставил заметный след в жизни всей Карсунской ребятни. И воспоминания о жизни, проведённой на его берегах, греют наши сердца всю жизнь. Спасибо тебе, Барыш!..
Идут года, течёт время, по-прежнему несёт свои мутные воды река Барыш… Давно нет на Земле тех людей, которые в начале 20 века безмятежно радовались жизни на его берегах. И мы, ребятишки 60х годов, тоже состарились. Я смотрю на эту пожелтевшую фотографию из краеведческого музея, и грустные мысли приходят мне в голову… Они были, как мы… Так же, как и нас, их притягивал к себе Барыш. Он качал их на своих плечах. Его прохладные воды освежали этих барышень и их поклонников в летний зной. И им, наверное, казалось, что жизни этой не будет конца. Где они, эти бывшие жители Карсуна? Нет их, и не осталось от них и следа. «Придёт, придёт и наше время, И наши внукив добрый час Из мира вытеснят и нас!» А Барыш будет всё также, не спеша, нести свои воды мимо Карсуна, устремляясь на встречу с Сурой, не заметив, что и Карсун уже другой, и люди в нём живут другие… Помни нас, Барыш, мы тебя любили!..
Глава 4. Стадион.
В Древней Греции и в Древнем Риме существовали стадионы и проводились Олимпийские Игры. В Потьме в середине 20-ого века стадиона не было. Я даже не знал такого слова – стадион. Конечно, Потьма это не Рим, и даже не Олимпия. И единственным спортивным объектом в Потьме была более-менее ровная площадка прямо перед клубом, на которой потьминская молодёжь летом играла в волейбол. Спортивный инвентарь – мяч и волейбольная сетка – хранился, по-видимому, у зав. клубом. Играли только по субботам и воскресеньям, в остальные дни недели было не до игр: сначала посевная кампания, потом сенокос, полевые работы, и, наконец, уборочная страда. За день так наломаешься, что не до игр. Да ведь и вымыться надо после этой забавы, когда пыль стоит столбом на площадке! Вымыться можно было только в бане, а баню топили один раз в неделю – в субботу. Дрова экономили. Мелочь пузатая, такая, как я, наблюдала за игрой со стороны.
Теперь уже и клуба нет (сгорел в 90-х годах), и играть некому. На месте волейбольной площадки стоит памятник жителям Потьмы, погибшим в войне 1941 – 1945 годов с памятными досками. На этих досках много фамилий Бородиных и Сониных…
А в Карсуне был настоящий стадион: с футбольным полем, с беговой дорожкой, с скамейками для зрителей и трибуной для «высоких» гостей. Стадион не пустовал. Летом здесь карсунская молодёжь постоянно играла в футбол, в ручной мяч. Как здорово было смотреть на Борю Котельникова, когда он буквально взлетал над линией обороны и мощным броском отправлял мяч в сетку ворот! А как он бежал стометровку! Его мощные ноги, казалось, совсем не касались земли, он летел как стрела! Боря был летней звездой на карсунском стадионе. А зимой, когда футбольное поле заливалось водой и на льду происходили хоккейные баталии, блистал молодой парень по кличке «Бексон». Нам, па
цанам 12-13 лет, оставалось только восхищаться его стремительными проходами по льду, завершавшимися мощным ударом клюшки по мячу. Его удары были неотразимы!
Но в первые годы нашего проживания в Карсуне мы, мальчишки с улицы Первомайской, как-будто не замечали стадиона, как-будто он существовал для кого-то другого, но не для нас. Хоть и не далеко, но всё же на стадион надо было идти. А нам пока хватало и нашей улицы. У нашего дома улица заканчивалась тупиком, упираясь в огороды жителей улицы Степной. Здесь не было никакого движения и нам было очень даже вольготно собираться на довольно-таки просторной площадке перед нашим домом. Собиралось нас человек десять, и мы очень скоро вытоптали всю траву, которая спервоначала так украшала нашу молодую улицу. Самым старшим из нас был Вовка Шалтаев. Он был, как сейчас бы сказали, лидер нашей честной компании. Но он в силу своего «солидного» возраста редко участвовал в наших играх. Ему уже были интересны другие занятия. Он постоянно разбирал и собирал отцовский мотоцикл, от него пахло бензином и промасленными тряпками. И самое главное: он умел уже ругаться матом и посылал на все буквы алфавита даже свою мать! Его матери было стыдно и обидно перед нами. И меня это тоже смущало, и я поглядывал на него с опаской как на взрослого. Мне такое поведение Вовки Шалтаева было неприятно, и я недоумевал: « Как это так? Почему его мать терпит и не задаст ему порки?» Вовке было уже лет 15 и, конечно, мать уже не могла физически поставить своего сына в угол. А мы все слушали его брань, отворачивались и молчали. К счастью, ко мне эта зараза не пристала...
Второй эшелон нашей «группы» составляли ребята 1951-1952г.р.: Саша Бородин, Гена Зотов, Гена Терёхин, я, Вовка матросов (на снимке), Вовка Агафонов. В третьем эшелоне находились ребята ещё моложе: Саша Гаврилов, Вовка Шигаев, Витька Мухин. Жили мы все рядом, и площадка перед нашим домом была единственным удобным местом для детских забав. Мы играли в футбол, ручной мяч, в чижика и клёк. Зимой здесь же играли в хоккей с мячом, гоняя мячик кое-как обрубленными кривыми палками. Всем было хорошо. Нам было весело, а родителям, видевшим нас из окон своих домов, спокойно. Напротив нашего дома стоял недостроенный дом Терёхиных, без окон и дверей. Он был в полном нашем распоряжении. В нашем воображении это была крепость, в которой частенько происходили «бои» между «нашими» и «немцами». В общем, мы не скучали. А если к этому добавить ещё и полезный труд для дома, как-то: пилка и колка дров, таскание воды из колонки для бани и полива, то и времени для скуки не оставалось. «Весело текли вы, детские года!..».
Время шло, мы росли, и настал момент, когда нам захотелось играть в настоящий футбол на большом поле и обязательно с воротами. Мысль, что всё это уже есть на стадионе, до которого было рукой подать, даже и в голову нам не приходила. Нам хотелось иметь свой футбол на своём футбольном поле! Поле мы нашли сразу. Для этого - по нашим понятиям – вполне годился аэродром, до которого было гораздо дальше, чем до стадиона. Но это было наше поле! Надо было ещё поставить на этом поле футбольные ворота. Настоящие ворота, широкие и высокие! Соседняя улица только ещё начинала застраиваться, и на ней было свалено много всяких стройматериалов. Гена Терёхин сообразил, что там мы найдём то, что нам надо. В сумерки кончавшегося летнего дня мы зашли туда, схватили три длинных и толстых жерди и бегом понесли их на аэродром. Никто не обратил на нас внимания, и это воровство осталось без последствий. На другой день мы быстренько слепили одни футбольные ворота. Вторые ворота мы не стали делать, видимо почувствовав, что это будет уж слишком. Нас вполне устраивали и одни ворота. Разметили поле, и пошла игра! Мы гордились собой, что мы это сделали, и что у нас есть своё(!) поле! Но продолжалось это счастье недолго. Однажды, подходя к аэродрому, мы увидели стоящий на нём «кукурузник» и лётчика, который, чертыхаясь на чём свет стоит, ломал наши ворота. Подходить ближе мы почему-то заопасались и горько наблюдали за крахом нашей мечты. Наверное, мы что-то поняли тогда и больше не пытались совместить аэродром и футбольное поле…
А учителя физкультуры с годами стали выводить учеников на стадион для проведения уроков. Тут мы бегали на 60 метров и прыгали в длину и высоту. Постепенно мы привыкли к стадиону, и он стал «наш». Нас часто видели на стадионе, как мы играли в футбол «в одни ворота». Заметил нас и Слава Бубнов, тогдашний директор детско-юношеской спортивной школы. Он предложил нам поучаствовать в общекарсунском турнире на приз клуба «Кожаный мяч». В турнире участвовали такие же мальчишеские команды, как и наша, с других улиц. Не помню, сколько
мы провели матчей, но наша команда заняла 2-е место в общем зачёте, и каждому из нас Слава Бубнов вручил Почётную грамоту. В финальном матче я даже забил победный гол с подачи Вовки Агафонова, нашего центрфорварда.
Проводились на стадионе и общешкольные спортивные праздники. Директор школы Владимир Иванович Андрианов приветствовал нас с высокой трибуны. Учителя физкультуры Геннадий Алексеевич Колосов и Николай Фёдорович Калинин разводили нас на исходные позиции, и школьные «Олимпийские игры» начинались. В мае 1968-ого года я участвовал в таких играх последний раз. В забеге на 200 метров я занял 1-е место, но время, по-видимому, было скромное, и никакого поощрения я не получил. Но как я бежал!..
Да и откуда было быть рекордам? Природные физические данные мои были средние, а систематически спортом я никогда не занимался. Да, я делал по утрам зарядку, которую в 715 утра передавали по радио в исполнении Гордеева. Да, я «качался» с гантелями, которые я позаимствовал у Вовки Матросова. Но всё это было временным увлечением и никаких результатов, естественно, не давало. Вовка Агафонов вроде бы тоже ничем систематически не занимался, но какой это был сильный мальчишка! Бегал он быстрее всех, в футбол он играл лучше всех. Вот он пробежал первые сто метров, вырвался вперёд и бежит, бежит, не уставая! Меня же хватало только на первые сто метров, а дальше ноги наливались тяжестью и не хватало дыхания. «Откуда у него столько силы?» - думал я с завистью. Если бы он систематически занялся каким-нибудь спортом под руководством опытного тренера, то наверняка стал бы и мастером спорта и рекордсменом всесоюзного масштаба. Но не случилось. Рано завёл семью, запил, получил инсульт. Жив ли он сейчас – не знаю…
За всё наше школьное детство нам так и не посчастливилось подержать в руках настоящую хоккейную клюшку. А с кривыми, кое-как обструганными, палками можно было играть только «у двора»! Мы и играли… А чтобы выйти на лёд, требовались коньки. Зимой 62-63 годов мама принесла домой настоящие коньки-«снегурки». Из магазина! Это была большая радость для меня, которая омрачилась буквально на следующий день, когда я собрался идти кататься на стадион. На валенки такие коньки закрепить не представлялось никакой возможности ввиду их особой конструкции. А ходили мы тогда в так называемых «прощай молодость»: суконные ботинки с «молнией» на резиновой подошве. На пятке надо было проковырять небольшую ямку для фиксатора коньков, а
носок стягивался винтовой струбциной. Всё это было ненадёжно, каблук ботинка жёстко, что было необходимо для нормального катания, закрепить не удавалось, да и обувь портилась. «Снегурки» вскоре были заброшены… А у Витьки Мухина были настоящие коньки на ботинках, которые одевай и сразу можно кататься. Нога у Витьки выросла, и его коньки валялись без дела. Мама напряглась и купила за полцены эти коньки. Но коньки, как оказалось, надо было точить. Как это делается, мы не знали, и сколько Саша ни ширкал напильникам по лезвию конька, на льду ноги разъезжались во все стороны, как у коровы на льду. Я пытался кататься на этих коньках, но это приносило мне больше страданий, чем радости. Из-за этого, наверное, увлечение коньками быстро прошло, и мы опять встали на лыжи.
В Потьме мы уже катались на лыжах, но это были самодельные лыжи, которые делал нам отец. Он вытёсывал тонкую дощечку и заострял один её конец. Потом этот конец папа распаривал на пару из кипящего котла в бане и загибал его. Прибивал ремешок посередине дощечки – и лыжи готовы! А вот настоящие лыжи фабричной работы я увидел только в 63-ем году. Тогда, в марте месяце, тётя Зина Говорухина с мужем уезжала из Русских Горенок на родину своего мужа. Со всем своим скарбом они остановились в Карсуне в доме у тёти Насти. Мы всей семьёй пришли туда их провожать. И я увидел там эти лыжи. Просить долго не пришлось, и дядя Витя Говорухин с удовольствием вручил мне эти свои лыжи. Он и так бы, наверное, оставил их в Карсуне, чтобы не тащить их с собой по автобусам и поездам, а тут ему представилась возможность сделать подарок мальчишке, что он и сделал с радостью для себя и ещё более для меня. Я тут же одел лыжи на валенки (лыжи были без жёсткого крепления, с ремешками), и по мартовскому, набухшему водой, снегу гордо поехал домой. Они служили мне потом много лет до самого моего первого заработка, когда я, уже взрослый человек, смог сам себе купить лыжи с жёстким креплением и специальные ботинки к ним. Покойся с миром, дядя Витя Говорухин, ты был добрый человек!
Это была одна пара лыж на нас с Сашей двоих. Как-то мы их между собой делили и никогда никаких ссор по этому поводу между нами я не помню. Но вопрос всё-таки стоял по-видимому. И однажды, году в 66-ом, мама принесла из школы огромные лыжи для прыжков с трамплина. Как они оказались в школе – неизвестно, но они там были не нужны, и мама их выпросила для Саши. Лыжи были огромные, тяжёлые, и я даже не пытался на них кататься. А Саше они понравились. Он был старше меня и сильнее. Конечно, бегать на них было тяжело и ему, но кататься с гор на
них было великолепно. Таких лыж больше не было ни у кого в Карсуне, и Саша, наверное, гордился своими лыжами.
Вот так мы занимались спортом в своё счастливое детство. И стадионом нам была вся наша страна, т.е. весь Карсун. Мы не ставили рекордов, но мы бегали, прыгали, играли, плавали. И Олимпийский девиз: «Главное не победа, а участие!» мы соблюли на все сто процентов!
Глава 5. Друзья.
Счастлив тот, у кого они есть. Хотя бы один друг, но с которым ты и в огонь, и в воду. А были ли у меня друзья? У меня были товарищи по играм, по школе. С некоторыми я сходился ближе, чем с другими. Но и с теми, первыми, настоящей близости не было. Между нами всегда что-то стояло, была какая-то непереходимая грань, за которой скрывалась опасность потерять себя, раствориться в другом… Возможно, я чувствовал, что на каком-то расстоянии силы притяжения между нами ослабевали, и я боялся, что верх возьмут силы отталкивания, и я потеряю даже то немногое, что имею. Всякая дружба подразумевает какую-то зависимость одного от другого. Недаром говорят: «Из двух друзей один всегда раб другого!» И я инстинктивно чувствовал, что сделай я ещё один шаг навстречу и – прощай моя свобода! Мой чрезмерный эгоизм был всегда на страже и не мог допустить этого. Сильный человек уверен в своих силах, он не боится впасть в зависимость от своего окружения. Но есть ли у него друзья в этом окружении? Нуждается ли он в друзьях? За ним идут, потому что в нём нуждаются. Я ни в ком не нуждался, я был и есть самодостаточен, но и вести за собой я тоже не мог, да никогда и не хотел. В этом моя слабость, я напрочь лишён честолюбия. Я не могу быть лидером, но и в хвосте плестись за кем-то я тоже не хочу. Поэтому я всегда один…
Проучившись целый год в первом классе Потьминской школы, я так и не приобрёл себе друзей среди своих одноклассников. По-видимому, я был слишком поглощён новой обстановкой и самим учебным процессом. Из всех своих соучеников я тогда обратил внимание только на троих девочек: Валю Кобелькову (мне нравилось её лицо), Нину Бородину (её
как-то особо выделяла наша учительница Тамара Дмитриевна Софронова) и Розу Кракович. Последняя запомнилась особенно. Роза была из еврейской семьи. Их нищета бросалась в глаза даже мне, маленькому мальчику. Жили они рядом с моим «дядей Федей» в Заречке в старой, покрытой соломой и вросшей в землю по самые окна, хижине. Назвать домом их жилище можно было только с большой натяжкой. Кроме Розы у её матери были ещё дети, а вот отца я там не заметил; может, его и не было совсем. Роза всегда была одета очень бедно и видно было, что её платье сшито из обносков её старшей сестры. Но бедностью нас тогда не удивишь, и запомнилась Роза другим: она была слепая. Почти слепая так, что она ничего не видела на классной доске. Я слышал разговоры, что её собирались перевести в спецшколу для слабовидящих. Слепота этой девочки поразила меня, первый раз в своей жизни я столкнулся с таким несчастьем. (На фото Роза Кракович сидит в первом ряду первая слева; Нина Бородина сидит рядом с Т.Д.Софроновой, а Валя Кобелькова с большим бантом стоит за спиной моей первой учительницы).
Я наблюдал за этими девочками со стороны и никаких шагов навстречу не делал. Пока мне было это не интересно.
Летом 60-ого года папа разобрал наш «дом на горе» и увёз его в Карсун. Мы же с мамой поселились в доме тёти Паши Зыриной в Серёдке, и отсюда уже я пошёл во второй класс. Почти напротив нас жил мой одноклассник Женя Суслин, но дружбы почему-то не получилось. Зато рядом со мной в то время я вижу Колю Башарина (сидит в первом ряду второй справа), жившего на другом конце села на Верху. Мы с ним встречались после школы и у нас были, наверное, какие-то совместные занятия. Однажды Коля привёл меня к себе домой. Он жил в большом каменном доме (так мне тогда казалось). И всё тут было не так, как у нас в « доме на горе»: и большая комната, и тяжёлые фиолетовые портьеры на дверях. Какая-то женщина сидела на стуле с шитьём. Она с улыбкой посмотрела на нас и что-то ласковое сказала.
В другой раз я привёл Колю к себе в дом тёти Паши, и,
наверное, собирался тут за-
держаться. Неожиданно из
комнаты вышел отец и строгим голосом выпроводил
нас на улицу. Мне было обидно и стыдно перед Колей за то, что нас, как котят, выкинули на улицу. А ведь дело уже шло к тому, чтобы, как говорится, «дружить домами». Но природная сухость отца или тот факт, что дом был чужой, помешали этому. Больше я не помню Колю Башарина рядом с собой. А летом 60-ого года наша семья навсегда покинула свою родную Потьму…
Прошла жизнь. Коля Башарин уже пять лет лежит в сырой земле на Потьминском кладбище. Там же покоится и Коля Зотов (стоит первый слева на фото), убитый в пьяной драке. Валя Кобелькова, окружённая детьми и внуками, ещё служит в ОВИРе в звании майора в Вешкаймском РОВД. Нина Бородина живёт и врачует больных людей в Самаре. Розу Кракович видел последний раз уже лет двадцать назад на улице Ульяновска, но не подошёл… Так же, как никто не подошёл ко мне в день нашего отъезда из Потьмы. А на другой день мои бывшие одноклассники проснулись, а меня в Потьме уже не было, как-будто и не бывало никогда. Жалели ли они о моём отъезде, вспоминали ли меня? Слишком тонкой нитью были мы связаны, чтобы жалеть и вспоминать.
А новая жизнь в Карсуне с первого же дня закружила нас новыми товарищами, новыми играми и занятиями. Но сразу же должен сказать, что ни с кем из них ни я, ни брат Саша не стали по-настоящему друзьями. Как-будто какой-то изъян сидит в нас и сводит на нет естественную в детском возрасте потребность дружить. Не хватает одного, последнего и единственного, звена в той цепи, которая может связать людей навек. Эта цепь может быть длиннее или короче, но без этого последнего звена она не имеет никакого значения. По-видимому, дружба, настоящая дружба – это такое же редкое природное явление, как и любовь.
Уж на что мой брат был в коротких отношениях с Геной Зотовым, нашим соседом и Сашиным одноклассником, но как только прозвенел последний звонок в школе и Гене не удалось поступить в военное училище, он стал всячески избегать встреч с Сашей. А Саша настолько привязался к нему, что, каждый раз, приезжая в Карсун на каникулы, первым делом спешил встретиться с Геной. По моим наблюдениям встречного движения не наблюдалось: то Гена куда-то ушёл, то ещё не пришёл… Потом, после окончания пединститута, Гена частенько летом гостил у своих родителей в доме напротив, но, зная о приезде Саши в отпуск из Архангельска, он первый никогда не приходил к нам в гости… Правда писана в Библии, что гордыня есть самый смертный грех человека. И она выше всяких сил человеческих. Если уж она угнездилась в душе человеческой с рождения, то её не преодолеть. А Сашина душа чи
ста от этого греха. Всё это мои домыслы, конечно. Может быть, в душе у Гены было что-то сокровенное, чего не было у Саши, и он Гену просто не интересовал. Я ведь тоже особенно-то никем не интересовался. Мне стыдно признаться, но мне, кажется, известно моё сокровенное, что постоянно возвращало меня к самому себе…
Часть 2. В тереме.
Глава 1. Новая жизнь.
Терем-теремок, он не низок, не высок... Так назвал наш дом в Карсуне дядя Вася, когда мы с ним входили в Первомайскую улицу в её начале по приезде из Потьмы. Было это давно, в 61-ом году. Мы только что переехали из Потьмы в Карсун, но пуповина ещё кровоточила и, наверное, поэтому были частые взаимные посещения. В тот день я в сопровождении дяди Васи возвращался домой из Потьмы, куда меня «командировали» родители не знаю зачем. Первомайская улица была уже почти вся застроена, хотя и не благоустроена, и вид со стороны имела пустынный и неуютный. Никаких посадок на ней ещё не было, и она просматривалась вся насквозь от начала до конца. Профиль улицы был неровный, начало ниже конца, на бугре которого и стоял наш дом с высокой крышей. С геодезической точки зрения наш дом был выше всех домов на улице Первомайской. И он и правда возвышался над улицей как сказочный терем. Хотя дом сам по себе был так себе, средний и по высоте, и по площади, но он занимал выгодное положение и тем много выигрывал. Да и дядя Вася мог приукрасить. Но факт остаётся фактом: наш дом под номером 28 был виден от дома номер 1.
Но для меня, сопливого пацана, дом наш не вызывал особого интереса. Дом как дом. Тем более, что первое знакомство с ним уже состоялось – и не раз. Во время его строительства мы с мамой не один раз навещали папу в Карсуне. Папа тогда уже работал в Карсуне, жил у тёти Насти и строил свой дом. Сначала на своём участке он построил баню, в которой и жил в летнее время. Когда мы приезжали, мама разжигала керогаз в предбаннике и варила для папы молочную лапшу. По-видимому, при такой «холостой» жизни, от недоедания и тяжёлой работы, уже тогда у папы развивалась язвенная болезнь желудка. Позже он рассказывал, что, бывало, так скрутит, что приходилось бросать всю работу и идти отлёживаться на полке в бане. И не мудрено: весь дом был построен одними папиными руками. И только потолочные балки папа уже не мог поднять один, для этого он приглашал своего отца из Потьмы. И дедушка, хоть ему уже было 62 года, был отменного здоровья и силы, построил и себе новый дом, и помог построиться и Ивану, и Анатолию. К весне 61-ого года дом был практически готов. Оставалось только сложить печь в передней комнате. Это было сделано уже летом после нашего переезда из Потьмы. Потом в течение нескольких лет дом ещё достраивался: ставились наличники на окна, обшивались стены, перекрывалась крыша, рылся погреб, строился сарай во дворе, ставилась ограда вокруг дома… Да много чего ещё. Но жить в доме уже было можно летом 61-ого года. Так началась наша новая жизнь в новом доме на Первомайской.
Дом был построен по старой схеме. Две комнаты, передняя и задняя. Передняя выходила окнами в улицу, задняя-в огород. Передняя комната и была, собственно, жилая комната. Задней комнате отводилась служебная роль, роль кухни. Половину этой комнаты занимала русская печь. Она и грела, она и кормила. А когда у папы болела спина-ещё и лечила. Это было наше любимое место в зимнее время. Она была достаточно обширна, чтобы на ней могли разместиться два человека. Пока я не вырос, я частенько полёживал на ней вместе с папой. В холодное время года печь топилась каждый день и поэтому служила постоянным местопребыванием отца после работы. У него после строительства дома теперь постоянно болела спина. Я только сейчас подумал: как же он забирался на печь с больной спиной? Но по-видимому лечебный эффект был настолько сильный, что, скрипя зубами, папа всё-таки лез туда после работы и отдыхал. Для тех, кто не знает, что такое русская печь, я и поместил здесь это изображение, взятое мной из ИНТЕРНЕТА. Вот такая же печь была и у нас в новом доме в Карсуне. За занавеской располагалась лежанка. Для подъёма на лежанку к печке была приставлена маленькая лесенка в три ступеньки. В небольших углублениях под занавеской, у нас называемых печурками, сушились варежки.
Печь эта простояла в нашем доме до лета 73-ого года. Тогда папа собственноручно сломал её и пригласил известного в Карсуне печника, чтобы сложить новую печь. Это была уже не русская печь, но какой-то новой конструкции: более компактной, более функциональной и более экономичной в потреблении дров.
А эту русскую печь, ввиду её недостатков, топили редко, в основном только для обогрева комнаты или для выпечки пирогов. Что мама больше любила - есть пироги или печь пироги – я не знаю, наверное, и то, и другое, но чуть ли не каждое воскресенье наш дом наполнялся ароматом свежеиспечённых пирогов. Пироги у мамы никогда не подгорали, хорошо пропекались и были всегда очень вкусные, что и оценили впоследствии мамины снохи. Но им так и не удалось достичь такого же мастерства в искусстве выпечки пирогов, что они и признавали с некоторой завистью. А всё дело в том, что снохи пекли пироги от случая к случаю, а мама упражнялась в этом искусстве, как я уже и говорил, чуть ли не каждое воскресенье. После повседневных щей и каши пироги были своего рода воскресным деликатесом, как и баня, придававшая субботе какое – то религиозное значение. Суббота освящалась баней, а воскресенье – пирогами. Это была народная культура, какой – то её своеобразный элемент, может быть даже обязательный ритуал. И воскресные беседы женщин никогда не обходились без обсуждения качества пирогов. Если к нам приходила в воскресенье тётя Настя, то в долгой беседе обязательно находилось место для пирогов. Судя по всему, тётя Настя была для моей мамы непререкаемым авторитетом в области кулинарного искусства выпечки пирогов. Что ж, так должно и быть: старшая сестра как- никак! Но и мама была способный ученик, что, насколько я помню, не раз отмечала тётушка. Такие встречи за воскресными пирогами происходили у нас или в доме у тёти Насти в холодное время года, начиная с октября, когда уже закончились все огородные работы, и до мая, когда эти огородные работы возобновлялись вновь. Тётя Настя, страстная читательница, по воскресеньям ходила в нашу районную библиотеку и оттуда обязательно заходила к нам. Вот она робко стучит в дверь, папа или мама громко кричат «Да!», и со словами «Можно к вам?» входит тётя Настя. Все ей рады, раздевают её и усаживают на стул поближе к столу. Наливается горячий чай, нарезается пирог. На мамино предложение откушать пирожка тётя Настя обычно отвечала тем, что она и сама нынче пекла, да и пообедала недавно, но всё - же в конце концов со словами «Надо всё-таки попробовать твоего, Роза, пирога…» брала кусочек и с аппетитом ела. По своей скромности сёстры самокритично относились к своим изделиям, обсуждали их недостатки: мама – своих пирогов, тётя Настя – своих. Но пироги, я думаю, были отменные и у той, и у другой. Отдав дань пирогам, переходили на другие темы. Тётя Настя с удовольствием рассказывала о прочитанной книге, все вместе обсуждали Карсунские новости. Вот уже и на улице сгустились сумерки, а разговорам нет конца. «Надо идти, а то темно уж…»-говорила тётя Настя и вставала со стула. «Посиди ещё маленько…» - упрашивали её мама с папой, - и разговор продолжался. Чайник ещё не один раз грелся, пирог нарезался ещё раз, - и разговоры, разговоры,.. Но вот уже и вечер наступил. Тётю Настю провожают за ворота, а частенько и до улицы, прямо ведущей к её дому. Закончилась ещё одна встреча родных людей.
На эту печь я залазил, когда у меня болели зубы. На этой печи я спасался от гнева мамы. Печь-то высокая, а мама большая и грузная, так, что ей нелегко было взобраться на неё. Однажды мама вручила мне бумажный рубль и послала в магазин за хлебом. Шёл я не торопясь и всё время вертел в руках этот злосчастный рубль. В конце концов мне показалось, что рубль какой-то измятый и плохо выглядит. Я сложил его пополам и стал разглаживать по линии сгиба. Разглаживал-разглаживал, и вдруг он –раз!- и разорвался. У меня всё похолодело внутри, так как я предвидел осложнения в своей жизни после такого происшествия. Нынешние дети в таких случаях вешаются или бросаются из окон с десятого этажа. Но у меня нервная система была крепкая, высоких домов вокруг не наблюдалось, и я мужественно побрёл назад домой. Выбрав момент, когда мама вышла в огород, я прошмыгнул в дом и забрался на печь. Задёрнул занавеску и затих. Вернувшись в дом, мама тут же определила моё местонахождение и увидела, что хлеба нет.
«Вова, где хлеб? Где сдача?» - спросила мама, отдёрнув занавеску. Я молча подал ей разорванный рубль. Для мамы в той жизни, когда жили от зарплаты до зарплаты, это было равноценно катастрофе. Целый рубль потерян! И муж сейчас придёт на обед, а хлеба нет! Лицо у мамы покраснело, губы сжались в тонкую ниточку.
«Ах,ты, гад такой!»-закричала мама. Выкрикивая всякие ругательства, она полезла на печь. Опасаясь расправы, я забился в дальний угол. Стоя на нижней ступеньке лесенки, мама схватилапервый попавшийся ей предмет – им оказался валенок – и начала меня им охаживать. Но доставала она только до моих ног, которыми я закрылся как щитом. Мне не было больно, было только стыдно за себя, за дурака такого, за маму, что она такая добрая, а тут вдруг такая злая. Шлёпнув меня раза два – три, мама на этом закончила экзекуцию и опять ушла в огород. Убедившись, что гроза прошла, я тихо выскользнул из дома. На обед я не пришёл, да и не думал я о еде, когда кругом лето, друзья, футбол, рыбалка… К вечеру в душе моей всё успокоилось, и уже без угрызений совести я съел свой ужин. Больше это происшествие не обсуждалось.
Вся обстановка задней комнаты состояла из мебели, привезённой из Потьминского дома: небольшой столик, самодельная полка для посуды, несколько таких же стульев. В углу у печки к стене была прибита раковина из оцинкованного железа(в Потьме её, кажется, не было) с умывальником. Под раковиной стояло ведро, около которого по ночам собиралось полчище чёрных тараканов.Столик стоял вплотную к стене между двумя окнами. Места около окон, как самые интересные, заняли папа (глава семьи) и Саша (старший сын). Мы с мамой сидели сбоку. Никаких разногласий в рейтинге мест и их хозяев не было.
Правый передний угол задней комнаты оставался свободным, и только лет через семь-восемь его занял холодильник «Аист» армянского производства. Именно только к концу 60-х годов мои родители смогли купить эту необходимую в каждом доме вещь. Это был дефицит, на него была очередь, которую контролировали районные власти. Записаться в очередь тоже была проблема. Надо было или очень сильно прогнуться перед кем-то, или иметь блат. Папа мой был несгибаемый и блата никакого нигде не имел, он знал только свою работу, которую исполнял добросовестно. Мама была сама скромность. Поэтому продукты длительного хранения держали в погребе, а продукты ежедневного потребления помещались в ящике кухонного стола и закрывались дверцей. В летнее время все они таяли (масло, например) и быстро портились. Из стола исходил тяжёлый и не всегда приятный запах.
Мне сейчас трудно представить то, как моя мама справлялась с ежедневной обязанностью по кормлению двоих детей и мужа. В её распоряжении была только керосинка (печь в тёплое время года топили только по воскресеньям для пирогов). Много ли на ней приготовишь? А где хранить? Поэтому приходилось готовить пищу ежедневно и понемногу, на один день, чтобы она не успевала прокиснуть. Керосинка стояла на шестке печи, от неё пахло керосином, она страшно коптила, и это тоже не украшало нашу жизнь. Мы, дети, конечно, не замечали всех этих проблем, но нашей мамуле приходилось трудно… Облегчение пришло только через десять лет после переезда в Карсун, когда на кухне появились и газовая плита, и холодильник. Холодильник попался неудачный (армянский!), он шумел и страшно грохотал при выключении, но это уже были мелочи…
Передняя комната, т.е. комната с окнами на улицу, совмещала в себе гостиную и спальню. В левом переднем углу поставили этажерку с книгами. Простенок между передними окнами занял комод. Вдоль правой глухой стены поставили кровати: спереди у окна - новую родительскую, сзади-старую, тоже родительскую, для нас с Сашей. Новую кровать мама купила ещё в Потьме, когда мы жили на квартире у тёти Паши. Кровать эта была односпальная, высокая, с жёстким выпуклым матрацем. Спать на ней, конечно, было очень неудобно. Я всегда боялся за маму, которая спала с краю, как бы она во сне не упала с неё. Папа наш был человек худой, а мама была женщина «в теле», и этой односпальной кровати было для них явно мало. Но в условиях тогдашнего всеобщего дефицита рассчитывать на что-то более комфортное им не приходилось, и они промучились на ней почти десять лет, пока мы с Сашей не вылетели из гнезда. Нам же с Сашей досталась старая родительская кровать с панцирной сеткой и тоже односпальная. Сетка от многолетней эксплуатации вытянулась и под тяжестью наших детских тел провисала чуть ли не до пола. Проспали мы на ней до 68-ого года, когда Саша уехал в военное училище. Почему мы так спали, ведь у нас был ещё диван, сначала старый самодельный потьминский, а года через два-три после переезда в Карсун новый, из магазина? Ведь кому-то можно было спать и на нём! Но нет: диван стоял в комнате, как какая-нибудь роскошь для украшения жилища и его берегли. Старый диван с дерматиновой обивкой простоял бы у нас в Карсуне и дольше, если бы однажды, году в 62-ом, к нам из Потьмы не приехала мамина тётя Надя (сестра маминой матери Надежда Николаевна Масленникова, бывшая в замужестве за Иваном Козловым) с «инспекторской» проверкой, т.е. посмотреть, как мы устроились. Диван по-видимому уже имел неприглядный вид настолько, что не гармонировал с новым домом и его убожество бросалось в глаза. «Чай, купили бы новый диван-то… Что это вы уж…»-с сарказмом в голосе сделала замечание Лёля(так звала свою тётю Надю мама). В этот же год появился новый фабричной работы диван… А старый перекочевал на веранду, чему мы с Сашей были несказанно рады. С этого момента веранда стала нашим постоянным местом пребывания в тёплое время года. Здесь я читал свои книжки и играл в шахматы с Вовкой Матросовым, здесь Саша ремонтировал наш старый велосипед в ненастную погоду, здесь мы приводили в порядок рыболовные снасти перед походом на Барыш. И никто нам не мешал заниматься этими серьёзными делами, и мы никому не мешали…
Чудное место была эта веранда! Она была пристроена к дому так, что стена дома была и одной стеной веранды. Другая, длиннаястена веранды, выходящая во двор, была сплошь застеклена, да и переднее окно, выходящее на улицу, было во всю ширину веранды. Поэтому света на веранде было в избытке. Окна веранды выходили на юго-восток и юг. По утрам в ней царил лёгкий полумрак и прохлада, зато в полдень жаркого солнечного дня в ней было жарко, как в бане. Иногда я после обеда засыпал на веранде. Проснувшись часа через два, я ощущал в теле такую сладкую расслабленность, что не хотелось вставать, и в голове ощущалась лёгкая тяжесть. Зато как хорошо было засыпать на веранде в поздний летний вечер! На улице тишина, только издалека с Карсунской танцплощадки доносится музыка. В окно светит полная луна, и всё небо усыпано крупными звёздами. Они так близко, что, кажется, до них можно дотронуться рукой. Столько звёзд на небе в августовскую ночь, как в Карсуне, я больше нигде и никогда не видел! На это звёздное небо можно было смотреть всю ночь - и не насмотришься! Представьте себе большую лесную поляну, усыпанную полевыми цветами, - таким же было и летнее звёздное небо над головой в Карсуне! Сладко было засыпать под этими звёздами!.. А рано утром громкий бодрый крик нашего петуха возвещал начало нового дня на этой прекрасной земле. И мама уже ходит по двору, и папа уже собирается на работу. Вновь закроешь глаза и в сладкой полудрёме мечтаешь, мечтаешь…
Диван, наверное, был первой крупной покупкой наших родителей после переезда в Карсун. Потом на комоде заняла своё место радиола «Муромец», а с ней и первая пластинка с записью П.Казьмина «За околицей». Эту первую пластинку купил сам папа, потому что тема её была очень близка ему. Она будила в нём воспоминания о его детстве, и он слушал и слушал эту пластинку без конца… Потом был открыт «Голос Америки», и папа каждый вечер слушал чтение с этой радиостанции «Архипелага ГУЛАГ» А.Солженицына. Мой интерес к этой теме тогда ещё не открылся, и, настроив радиолу на нужную волну для папы, я с удовольствием убегал на улицу.
Радиола появилась в нашем доме году в 63-ем. А вот у наших соседей Темниковых ещё в 62-ом году уже был телевизор. У их дома уже стоял длинный шест с антенной наверху, чтобы принимать телевизионный сигнал с ретранслятора в Вешкайме. На нашей Первомайской улице они были одними из первых обладателей этого чуда техники. Таких «счастливцев» на нашей улице было всего 2-3 дома. Как и другой дефицит, на телевизоры была очередь под контролем местной партийной и советской власти. Ловкие люди находили способы обходить и эту очередь, и этот контроль. Судя по всему,Темниковы были из разряда таких людей-ловкачей, как их называл папа. У них было всё, что тогда было в продаже и чего не было, и вперёд всех. У них была даже собака редкой даже сейчас породы дог. Большая чёрная собака по кличке Цыган. Собака была умная и здоровая, вела себя на улице спокойно, без агрессии, но я всё-таки обходил её стороной. И дом у Темниковых был раза в два больше нашего, так называемый пятистенок. Видя всё это, папа аттестовал Темниковых как воров и жуликов, хотя никаких должностей они не занимали, и называл своего соседа презрительно Лёшкой. Не Алексей, не Алексей Иванович, а именно Лёшка. Итак, у Темниковых было всё, но не было детей. В их огромном доме некому было жить, и одна комната с отдельным входом использовалась «Лёшкой» как столярная мастерская. Однажды папа воспользовался этой мастерской, чтобы сделать мне деревянную саблю для участия в каком-то школьном спектакле или танце. В комнате-мастерской ничего не было, кроме верстака и различных деревянных заготовок. Весь пол был завален стружкой, и я с удовольствием вдыхал её смолистый запах.(Я тогда учился в 4-ом классе и меня начали привлекать к художественной самодеятельности. Не потому, что у меня видели какие-то таланты, а просто потому, что после тяжёлой адаптации в 3-ем классе я вошёл в колею и попал в разряд ударников. По-видимому, наши учителя считали участие в школьной самодеятельности как поощрение за хорошую учёбу. И правда: не выпускать же на сцену какого-нибудь двоечника! Главное-учёба!)
Жене Лёшки Темникова, как и всем нормальным женщинам, скучно было жить на земле без детей, и она иногда приглашала соседских детей к себе. Это было для неё такое же развлечение, как, например, нам сходить в кино. А в 62-ом году главной приманкой для нас мог быть только телевизор, которого ни у кого из нас не было, а у неё он был. И вот, когда тёте становилось особенно скучно, она выходила на улицу и громко говорила: «Ребятишки, приходите смотреть телевизор!..» Мы бросали все свои неотложные дела и спешили в Темников дом. Там рассаживались на стульях, на диване перед маленьким телевизором и замирали… Тётя Темникова с нами не сидела, но всегда была где-то рядом. Дом оживал…
Цивилизация в виде аппарата с голубым экраном дошла до нашего дома году в 66-ом. Это был телевизор «Неман» белорусского производства.К этому времени была уже куплена тумбочка, которую поставили в передний левый угол «передней» комнаты. На неё-то и водрузили телевизор. Отдельно был куплен автотрансформатор для предохранения телевизора от перегрузок. В селе Русские Горенки, что в 25 километрах от Карсуна, папа купил кабель (тоже дефицит!). Пригласили с соседней улицы молодого мужика Абрамова, недавно отслужившего в армии и набравшегося там какого-то опыта обращения с радиотехникой. Он припаял штекер к кабелю с одного конца, другой конец кабеля-к антенне. Антенну водрузили на крышу, и настал торжественный момент. Щёлкнул выключатель, засветился экран с какими-то бегущими полосами. Абрамов покрутил ручку настройки, и чудо свершилось: появилось изображение, и мы услышали человеческий голос! Радости нашей не было конца. В этот летний воскресный день и папа, и мама, и мы с Сашей весь день просидели перед телевизором…
Из необходимых вещей из Потьмы в Карсун были перевезены также корыто из оцинкованного железа и ребристая доска для стирки белья. И таким «дедовским», простите,-«бабушкинским»-методом мама стирала бельё вплоть до начала 70х годов, когда была куплена наконец-то стиральная машина «Симбирка» Ульяновского завода «Электромаш». Это был, по-видимому, дефицит из дефицитов, ибо он был приобретён родителями, наверное, самым последним. Стиральную машину можно было тогда приобрести или по блату, которого у моих родителей никогда нигде не было, или по спискам очерёдности, в которые попасть тоже была проблема, или за особые заслуги. Это была своего рода государственная премия особо отличившимся труженикам и «труженикам». Как-то в середине 60х годов по приезде в Потьму мы с мамой зашли к Лёле, т.е. к её тёте Наде, сестре маминой матери. Тётя Надя жила с семьёй сына своего покойного мужа (у самой тёти Нади детей не было). Этого сына мама звала Володя Козлов. Он работал в колхозе в Потьме трактористом. Работал хорошо, т.к. был человек добросовестный и, самое главное, непьющий. И в тот приезд тётя Надя похвалилась маме новой стиральной машиной: «Вот, Володе дали премию за ударный труд на уборке урожая…» Стиральная машина (тоже «Симбирка») стояла в передней комнате в «красном» углу под иконами, покрытая цветастой салфеткой. Это была реликвия, предмет гордости хозяев дома. И, конечно, ей не пользовались по её прямому назначению, берегли. Вот тогда-то я и увидел первый раз такое чудо, как стиральная машина. А мама моя ещё долго ломала свои руки, стирая бельё в корыте…
Вот так, год за годом, в наш дом в Карсуне входили всё новые и новые вещи, облегчавшие жизнь наших родителей и наполнявшие её новыми красками. Они были результат неустанного труда папы и мамы. 60-е и 70-е были годы постепенного, хоть и медленного, повышения благосостояния нашего народа. И хотя мы постоянно слышали слова «война», «агрессия», «империализм», но жизнь всё равно становилась лучше, и жить становилось веселей. А уж по сравнению с Потьминским периодом жизнь в Карсуне приближалась к коммунизму: принцип «каждому по потребностям» постепенно обретал реальные черты…
Глава 2. Карсун.
Я иногда думаю: «Как бы сложилась моя жизнь, если бы мои родители остались в Потьме и не переехали в Карсун?» Наверное, всё было бы по-другому и, может быть, даже я вырос бы другим человеком. Всё-таки окружающая материальная среда влияет на формирование человека. И это влияние не всегда благотворно. Многое зависит от врождённых качеств человека: его характера, ума, воли. И даже хорошие задатки могут остаться в эмбриональном состоянии, если для их развития нет соответствующей питательной среды. Только Ломоносовы могут преодолеть тяготение земли и вырваться в мир. А не будь у него всесокрушающей воли, так и канул бы он в небытие со своим умом, как и тысячи других – и вовсе не глупых – холмогорских мужиков-поморов.Я, к сожалению, не Ломоносов, и для преодоления трудностей мне не хватает ни воли, ни целеустремлённости, ни характера. Я могу развиваться только в тепличных условиях, как та пальма в рассказе Гаршина. Иначе, как и она, я умру.
Потьма хороша для детства, это настоящий детский сад. Здесь хорошо вступать в жизнь, знакомиться с миром, набираться впечатлений. Здесь есть всё: лес, речка, озеро, которые маленькому человеку заменяют реку и море, горы, бескрайние поля, ласточки, вьющие гнёзда у тебя в доме, домашние животные… Ум среднего ребёнка в раннем детстве ещё спит, он живёт чувствами, эмоциями. Тепло материнских рук и солнечного света, журчание ручья, кристальная чистота и холод до ломоты зубов родниковой воды, шелест листьев, голоса птиц, аромат спелых яблок, сладость мёда и терпкость черёмухи, запах пшеничного поля, тишина вечерних сумерек, огромная Луна над лесом, плывущие белые облака и бездонная синева неба, мерцание звёзд в ночи, огонёк в окне родного дома-всё это наполняет душу ребёнка и сопровождает его всю дальнейшую жизнь.Впечатлений так много, и они так остры, что ночью он спит так, как может спать только ребёнок: глубоко и безмятежно. Жизнь во сне в детские годы не оставила во мне никаких следов, какбудто меня и не существовало вовсе, хотя вокруг она продолжалась по-прежнему: мама проверяла тетрадки своих учеников на кухне при свете керосиновой лампы; страдал Саша после какой-то прививки, хлопали двери, приходил фельдшер, чтобы помочь ему; пела колыбельные песни мама у кроватки больного Толички; плакала мама над его бездыханным тельцем (а теперь плачу и я-старый больной человек, пишущий эти строки)…Когда ребёнок просыпается, он как будто одним шагом переступает грань между бытием и небытием и сразу вступает в водоворот бурлящей жизни. Небытия нет, есть только жизнь и я в ней!
Так в детстве. Но приходит время, и оно кончается. А когда оно кончается? Тогда, когда созревший разум просыпается и вступает в свои права. «Я есть! - говорит он, - А вы кто?» Чувства уступают дорогу разуму, начинается познание. «Хочу всё знать!» - говорит он, и ничто его уже не остановит. Но как костёр затухает без дров, так и разуму требуется пища, иначе он ослабнет и скукожится в созерцании собственного бессилия. В Потьме меня ждал умственный голод. В Карсуне же было всё: большая школа, хорошие учителя, библиотеки, кружки в Доме пионеров, спортивные залы, книжный магазин, наконец!.. Вот за это я благодарен своему отцу, что он преодолел свою косность, нашёл в себе силы и волю, чтобы в 1961-ом году начать новую жизнь в Карсуне!
Карсун, основанный в 1647 году боярином царя Алексея Михайловича Богданом Хитрово, вплоть до революции 1917 года оставался уездным купеческим городом. Советская власть сразу же снизила его статус до села. Позднее Карсун стал рабочим посёлком городского типа, административным центром Карсунского района. Власть сменилась, статусы менялись, но вплоть до 1961 года в Карсуне ничего не прибавилось к тому, что в нём осталось от царской власти. А осталось много чего. Как же воспользовалась советская власть этим наследством? Ну, конечно, в конце 20-х годов были снесены с лица земли церкви. А их в Карсуне было пять штук. От четырёх из них не осталось и следа, а вот Крестовоздвиженской церкви, первой церкви при основании Карсуна, повезло больше. Её лишили крестов, колокольни и куполов, а в том, что осталось, сотворили РДК – районный дом культуры. Такова была политика советской власти повсеместно: церкви, как рассадник «опиума для народа», или подлежали сносу с лица земли, или превращались в клубы и дома культуры, где народ пел, плясал и смотрел кино. Когда я ещё жил в Потьме, я и не подозревал, что клуб, в который мы с Сашей частенько ходили смотреть кино, занимает здание бывшей церкви во имя Дмитрия Солунского, которую ещё до революции строил мой дедушка Михаил Иванович Сонин.В конце 90-х это деревянное здание сгорело. Останки его в виде уродливой кучи обгорелых брёвен и досок до сих пор возвышаются в центре села.
Крестовоздвиженская церковь в Карсуне была кирпичная, снаружи её стены были оштукатурены. Проходя мимо неё, Саша каждый раз показывал мне на неё и говорил: « Вон видишь: ангелы нарисованы?» Я глядел и ничего, кроме обвалившейся штукатурки, не видел. Откуда-то Саша уже знал, что это бывшая церковь. А для меня это был Дом Культуры. Здесь я со своими новыми одноклассниками на утреннике встречал новый 1962 год. Здесь однажды давал спектакль Ульяновский театр кукол, который не произвёл на меня должного впечатления (наверное, я уже был слишком большой для кукол, это было в 1962 году). Здесь, на сцене РДК, я со своими одноклассниками плясал матросский танец «Яблочко» весной 1963 года. Кто-то из нас троих сбился с ритма, и дотанцовывали мы это «Яблочко» вразнобой. Но нам всё равно хлопали…
В пятидесятых годах к старому зданию церкви был пристроен 2х-этажный холл. На его первом этаже устраивались танцы в зимнее время. На втором этаже разместилась районная библиотека с богатейшим собранием книг. К сожалению, пожар 65-ого года нанёс непоправимый ущерб этому хранилищу знаний. Но о библиотеке потом…
Некультовым сооружениям предназначена была долгая жизнь не зависимо от власти. Строили на века. От старого дореволюционного города Карсун до сих пор сохранились и живут – пусть и новой жизнью – здания городской управы, земской управы, здание присутственных мест, здания женской гимназии и земской больницы. Но тогда, в мои детские годы, у меня ещё не было исторического взгляда на вещи. Я жил с ощущением, что всё видимое вкруг меня существует неизменно и вечно. Для меня, как, я думаю, и для всех детей подросткового возраста, не существовало прошлого, было только настоящее. Дети моего поколения впервые прикасались к истории только в четвёртом классе начальной школы. Мы узнавали, не понимая, что была какая-то Киевская Русь, что были какие-то цари и революционеры, их свергнувшие в 1917 году, что появился, наконец, СССР. Это было интересно, но не затрагивало глубоко моё детское сознание. Всё это не касалось моего Сегодня. Хорошо, что в сегодняшних школах появился предмет Краеведение. Историю надо начинать с родного села, города, в котором ты родился и растёшь. Мы с Сашей летом каждый день бегали на Барыш купаться мимо здания Госбанка, не подозревая, что когда-то это было здание присутственных мест, т.е. административное здание государственной власти в царской России для работы с населением. Теперь это здание живёт уже третьей жизнью: в нём расположился Карсунский районный суд. Внутри этого здания мы с Сашей никогда не были, уж больно солидно, таинственно и пугающе выглядела надпись на его фронтоне: ГОСУДАРСТВЕННЫЙ БАНК СССР. Около этого здания никогда не видно было людей и у меня свербил в голове вопрос: что это за дом такой, кто в нём работает и что они там делают? Но впереди нас ждал Барыш, а это было более интересно, чем какой-то дом на его крутом берегу.
Накупавшись вволю до посинения, слегка обсохнув и натянув на ещё мокрые трусы трико, под палящими лучами солнца мы спешили домой. С трудом поднявшись на гору, по улице Куйбышева доходили до первой колонки и с жадностью припадали к холодной струе воды. Напившись так, что чувствовалась тяжесть в животе, уже не спеша добредали до дома. «Мам, дай пять копеек на кино…» - клянчили мы с Сашей. Мама, успокоенная нашим счастливым возвращением с речки, быстренько соглашалась и вручала нам каждому заветные медные монетки.
В Карсунском кинотеатре почти каждый день показывали новые фильмы: в 17 часов - детские фильмы, в 19 и 21 час - взрослые. Стоимость входного билета на детский сеанс равнялась пяти копейкам. Это было очень дёшево и проблем с получением этих денег у карсунской ребятни не было (если даже ходить в кино каждый день, то за месяц наберётся не более полутора рублей!). А некоторые предприимчивые дети и сами добывали эти копейки. В то время по Карсуну разъезжал на лошади, запряжённой в телегу, какой-то мужичок и собирал у жителей всякий хлам: кости, тряпьё, бумагу, автомобильные покрышки. За этот товар он платил какие-то деньги. Меня это почему-то не вдохновляло, а вот Саша, как более деловой человек, воспользовался этим для собственного обогащения. Вместе с своим приятелем – соседом Генкой Зотовым он лазил по карсунским помойкам и по крупицам собирал это «золото». За килограмм костей Саша получал 10 копеек, а за килограмм покрышек аж 50 копеек! Конечно, труд старателя нелёгок, но он стоил того. Не помню, чтобы Саша делился со мной своими богатствами (и правильно делал: ведь я не участвовал в его походах на эти, ему одному известные, помойки), но в кино мы всегда ходили вместе, может быть, иногда и за Сашины деньги, нажитые им непосильным трудом!..
Карсунский кинотеатр имел величественный вид. Само здание было поставлено на довольно-таки высокий подиум, используя рельеф местности. Поэтому, чтобы войти в него, надо было сначала подняться по широкой лестнице в двадцать ступеней. Выступающий фронтон поддерживали шесть мощных колонн высотой примерно метров семь-восемь. Фасад первого этажа украшали пять фигурных дверей, второго – столько же окон с лепными наличниками. Как сказали бы, наверное, специалисты-архитекторы – это была русская классика в примитивном исполнении и в почтенном возрасте. Строилось это здание ещё в 19-ом веке и предназначалось для городской управы. Оно ещё не успело как следует состариться, когда пришедшие к власти большевики выселили из него прежних хозяев и устроили кинотеатр, т.к. «искусство кино имеет для нашего народа первостепенное значение». Но т.к. у новой власти никогда не было денег для культуры, то к 61-ому году оно имело довольно-таки обшарпанный вид, что, впрочем, не мешало мне восхищаться им.
Зал для зрителей был небольшой и вмещал в себя около 200 фанерных кресел с откидными сиденьями. Они постепенно поднимались амфитеатром от экрана до задней стенки, за которой размещался кинопроектор. По сравнению с Потьминским клубом, где зрители сидели на деревянных скамейках, поставленных вкривь и вкось на полу, это было великолепно! Не надо было тянуть шею, чтобы увидеть экран за впереди сидящим дылдой. И высокое расположение кресел тоже восхищало…
В 1965 году в Карсуне был построен новый кинотеатр с названием «Россия». Старый кинотеатр заняли какие-то районные чиновники. А в начале 80-х, как водится на Руси, опять случился пожар. Несколько лет здание простояло без крыши и с выгоревшим нутром. Но в результате энергичной деятельности последнего секретаря райкома КПСС Гареева, понявшего значение этого здания как архитектурного памятника, началось его восстановление. Мой отец Бородин Иван Дмитриевич принимал в этом деле участие, составив сметы на ремонт (к тому времени папа был единственным заслуживающим доверие специалистом по сметам в Карсуне). В 1990-ом году это здание наконец-то заново родилось. Теперь оно является визитной карточкой Карсуна, являясь объектом фото- и киносъёмок и натурой местных художников. Кроме того, в нём разместилась центральная районная библиотека.
Позади городской управы, но фасадом на улицу Ульянова, стояло здание женской гимназии. В наше время в нём размещалось сельское про-
фессионально-техническое училище(СПТУ). Проходя мимо, я всегда обращал внимание на него. Небольшое, но какое изящное здание! Сколько на нём украшений! Это прямо-таки какая-тобомбоньерка! Ведь здание строилось для девочек, и архитектор не поскупился на бантики, кружева, оборки и прочие прелести. Какой контраст по сравнению с построенной в 20-х годах рядом средней школой! Огромный 3-х этажный абсолютно плоский параллелепипедбез каких-либо излишеств! Рабоче-крестьянская власть уважала монументальность, а на красоту то ли не имела средств, то ли считала излишним проявления тонкости вкуса и изящества формы. К сожалению, я так и не вошёл внутрь этой каменной шкатулки. Там, наверное, тоже было когда-то красиво. Но могу предположить, что курсанты СПТУ, этот дикий необузданный народ из близлежащих сёл и деревень, отъявленные двоечники и хулиганы в своих школах, привели внутренние помещения в соответствиес своим представлением свободы и красоты. Теперь в этом здании находится Карсунский технологический техникум, а чему там учат – не знаю…
Как и положено Городской управе, она знаменовала собой административный центр Карсуна. Но всю центральную часть купеческого города Карсуна занимала торговля. В первой половине 19 века вплотную к Городской управепо проекту известного архитектора Коринфского были построены торговые ряды. Они украшают Карсун до сих пор. В 60-е годы уже 20-ого века в них располагались продуктовые и промтоварные магазины, молочный магазин. От торговых рядов отходил ряд отдельно стоящих 1-о и 2-х этажных зданий тоже торгового назначения: « дежурный магазин», книжный магазин, хлебный магазин. Напротив «дежурного» магазина стояло здание, в котором торговали мясом. А напротив книжного магазина стоял киоск «Союзпечать». Эти два объекта – книжный магазин и киоск –стали для меня объектами самого пристального внимания. Не имея в кармане ни копейки, я тем не менее подолгу простаивал у прилавка книжного магазина, жадными глазами рассматривая корешки книг на полках. Народ жил бедно, денег хватало только на самое необходимое, и мода на книги ещё не пришла. Полки магазина могли поразить любого нынешнего книголюба. Собрания сочинений русских и зарубежных классиков, энциклопедии, отдельные издания занимали всю широкую и высокую стенку позади прилавка. На прилавке лежали всевозможные географические карты и атласы. Всё это стоило копейки, но и этих денег у населения не хватало. Наша соседка по Первомайской улице тётя Люба Шалтаева то и дело прибегала к нам занимать три рубля до получки при непьющем и работающем муже.В этом старом книжном магазине мне удалось, сэкономив деньги на пирожках, однажды купить карту Европы, которая долго потом висела на стенке нашей веранды. Это была в то время моя единственная покупка.
Насмотревшись на книги, я переходил дорогу и останавливался у киоска. Через его стеклянные стенки я долго глазел на всевозможные журналы, писчие принадлежности и прочие мелочи. Так расширялся мой кругозор. Мой новый приятель Вовка Земсков познакомил меня с журналом «Искатель», который также продавался в киосках «Союзпечать». Не поев два или три дня коржики в школьном буфете, я сэкономил нужную сумму и купил в киоске один номер «Искателя». Моя домашняя библиотека начала своё существование именно с «Искателя»…
Рядом с книжным магазином стояло одноэтажное кирпичное здание, в котором торговали хлебом. Сюда мы с Сашей, вместе и поодиночке, каждый день бегали за хлебом по поручению мамы. Сюда я приходил ранним утром, часов в пять или шесть, летом 1963 года, чтобы занять очередь за хлебом. Хлеба в тот год в стране катастрофически не хватало в результате какой-то авантюры Никиты Хрущёва. Выстояв несколько часов в очереди и дождавшись привоза хлеба, мы покупали несколько саек и буханку белого или чёрного хлеба. Мы все любили эти самые сайки, о существовании которых узнали только при переезде в Карсун. Очень вкусные были сайки!..
Торговый центр старого купеческого уездного города Карсун не мог обойтись без ресторана. Это было большое одноэтажное деревянное здание, поставленное на кирпичный цокольный этаж полуподвального типа. В этом полуподвале располагался кулинарный магазин. В нём же торговали мороженым, вкус которого я впервые узнал здесь же. За счёт цокольного этажа ресторан казался мне высоким и величественным зданием. В ресторан вела высокая деревянная лестница. Только однажды в сопровождении кого-то из взрослых родственников, приехавших к нам в гости, я поднялся по этой лестнице и вошёл в зал ресторана. Он меня поразил. Большая светлая комната с множеством столов, накрытых белыми скатертями. На столах стояли приборы со специями. Нам подали две бутылки лимонада (дело было летом, стояла жара и хотелось пить). Я с удовольствием выпил стакан лимонада, а вот кто меня тогда угощал им – не помню.
Зачем я всё это пишу? Потому, что это был для меня новый мир, совсем не похожий на Потьму. В Потьме была тишина, речка, горы, лес, роднички, керосиновые лампы, соломенные крыши, лапти, бани в огородах, топившиеся по-чёрному, соха во дворе у дедушки, свинарник за околицей, куда мы бегали смотреть пиявок, плававших в большом цементном корыте с водой, водяная мельница с мельником Потехиным, большая навозная куча у дедушки на «задах» с её незабываемым острым ароматом. В Карсуне же ничего этого не было. Зато в каждом доме и на уличных столбах горели электрические лампочки (в Карсуне на реке Барыш стояла ГРЭС – государственная районная электрическая станция). Дома на улице Первомайской были новые и все под железной крышей. Множество магазинов и больших каменных зданий, многолюдность торгового центра, особенно по воскресеньям, открыли мне дверь в какой-то иной, большой мир, совсем не похожий на маленький и уютный мир моего детства в Потьме. Пассажирская автостанция предполагала где-то ещё больший мир, который ещё предстояло мне открыть. Стадион с трибунами для зрителей стал для меня вообще новым понятием в моём сознании. Множество автомобилей дополняли картину. Вот так: я вырос, и вместе со мной очень кстати и одновременно вырос окружающий мир.Кто-то сказал: « Жизнь – это театр, а люди в нём – актёры». Карсун стал новыми декорациями в этом театре, в который я вошёл в мои отроческие годы. К этим декорациям я быстро привык и стал играть свою роль в этом спектакле под названием «Жизнь».
Глава 3. Барыш.
Но главной достопримечательностью на новом месте нашего жития была река Барыш, на левом высоком берегу которой и была основана в 17 веке крепость Карсун. Сюда мы прибегали каждый день в течение всего лета порыбачить или просто покупаться. И было где развернуться карсунским ребятишкам! Барыш в то время был не тот, что сейчас. Ещё в черте посёлка Барыш разделялся на два рукава, которые далее опять соединялись в одно русло. На левом рукаве стояла гидроэлектростанция, питавшая током Карсун. Эта ГРЭС действовала до введения в строй Куйбышевской ГЭС и до подвода ЛЭП к нашему району. Правый рукав также был перегорожен высокой плотиной. Эти сооружения поднимали уровень воды в Барыше довольно-таки высоко, и река эта в черте Карсуна была широкой и полноводной. Настолько, что мы даже опасались переплывать на другой берег. Кто на это решался, тот был в наших глазах героем и настоящим пловцом.Взрослые же люди смотрели на эту водную преграду совсем по-другому, и она не представляла для них никакой опасности. В первое лето нашей жизни в Карсуне вся наша семья однажды выбралась на берег Барыша.Спустившись с Банковской горы, мы расположились на «пляже», представлявшем собой просто широкую лужайку у реки. Никаких пляжных удобств на ней, естественно, не было: ни песка, ни кабинок для переодевания – ничего. Дело было уже к вечеру, но солнце стояло ещё высоко, и на «пляже» было много народа, и детей, и взрослых. День был жаркий, дети, проведшие на реке весь день, ещё не ушли, а взрослые пришли сюда после работы освежиться. Мы с Сашей сразу же залезли в воду и начали барахтаться у берега, т.к. мы ещё не успели научиться плавать. Папа разделся и, покуривая, постоял на берегу в своих синих сатиновых «семейных» трусах. Потом быстро вошёл в воду и поплыл на другой берег. Ему хватило несколько широких и сильных взмахов рук – и вот он уже выходит на обрывистый правый берег Барыша. А мама, не раздеваясь, с тревогой наблюдала за нами с берега. Под наши восхищённые взгляды папа ещё раз переплыл недоступную нам водную преграду. Получалось это у него легко и просто. Ему не было ещё и сорока лет, а за плечами было уже столько работы, сделавшей его мышцы железными, что переплыть Барыш было для него раз плюнуть. Нам с Сашей оставалось только завидовать и гордиться своим отцом. Я, к сожалению, не достиг такой физической силы и к семнадцати годам и, по-моему, так и не переплыл Барыш ни разу за всю жизнь в Карсуне.
Не все были такие хлипкие, как я. В то время среди всех мальчишек Карсуна славился своей силой ( а в подростковом возрасте только сила является авторитетом!) Костя Труханов. Он был старше нас лет на пять, т.е. ему было лет пятнадцать, и он был совсем другой возрастной категории. Но что такое пятнадцать лет! Всё равно: это ещё мальчишка!.. Но Костя был особенный мальчишка. Мама говорила, что учился он плохо и спал на уроках. Но он был культурист, т.е. занимался гимнастикой с гантелями и гирями, а в школьном спортивном зале упражнялся и со штангой. Тогда всё это было ново и только-только входило в моду в нашей стране. Костя был близорук и носил очки, да и роста был среднего, так, что атлетом его трудно было назвать. Но когда он приходил на пляж и раздевался, то обращал на себя внимание всех мальчишек своей фигурой. Тонкий в талии с широкими плечами, бугристый пресс, мускулистые руки и выпуклая грудь – всё это вызывало зависть у нас, тщедушных мальчишек с неразвитой мускулатурой. Приходил Костя всегда один и только для того, чтобы выполнить ещё одно упражнение в своей физической программе: плавание на длинную дистанцию. Он входил в воду и настоящим стилем кроль плыл против течения. Сколько же в нём было силы! Он плыл и плыл, и вот мы уже потеряли его из вида, когда он скрылся за поворотом в сторону Таволжанки. А мы продолжали плескаться у берега и не всегда видели возвращение Кости из дальнего плавания.
Пример Кости Труханова подвигнул карсунских мальчишек тоже заняться своей физической подготовкой. Мой приятель Вовка Матросов даже приобрёл трёхкилограммовые гантели и даже начинал заниматься гимнастикой с ними. Откуда-то он взял журнал «Физкультура и спорт» с упражнениями для гантелей. Я позавидовал и выпросил у него эти гантели на несколько дней, чтобы тоже позаниматься. Конечно, их пришлось вернуть, и, сколько я ни щупал свои бицепсы, никакой прибавки в своих мускулах я не заметил. Да и у Вовки Матросова это было минутное увлечение, и силы у него тогда не прибавилось. Однажды на пляже мы с ним вздумали бороться, и я его положил на лопатки, хотя он был немного крупнее и тяжелее меня. Ну, что ж! На смену гантелям пришло новое увлечение, и мы забыли о старом. Жизнь! В ней так много интересного!..
Барыш!.. Барыш!.. Как много приятных детских воспоминаний связано с ним! Мы пропадали на нём всё лето! И купание, и рыбалка, и даже плавание на лодках, которые стояли тут же у берега!.. Самые отчаянные из нас даже прыгали в воду «солдатиком» с вышки!.. А я даже боялся подняться на её второй ярус в два метра над водой! Сколько было выловлено нами «сопливых» ершей из мутной воды Барыша! А особо искусные из нас рыбаки «подсекали» и плотву, и голавлей за плотиной ниже по течению (место это называлось Малый Барышок). А пескари, казалось, сами лезли на крючок и поймать их не составляло труда даже мне. А однажды я поймал бычка. Откуда он взялся в нашем Барыше – никто не знал, и никто никогда не ловил бычков в его мутной воде. Саша при этом удивлялся и искоса поглядывал на меня. Наверное, немного завидовал…
Иногда при пасмурной погоде прямо у воды мы разводили костёр, чтобы обогреться и обсушиться после долгого купания в прохладной воде. А особо проголодавшиеся даже запекали в углях костра мидий, которых в Барыше было видимо-невидимо. Их не надо было ловить, они лежали как чёрные камни на дне прямо у берега, и их было видно на прибрежном мелководье. Войдёшь в воду по колено, протянешь руку – и вот уже в твоей руке лежит большая – с ладонь! – чёрная и блестящая ракушка (слово «мидия» мы тогда не знали). Она уже успела плотно закрыть свои створки и открыть их, не повредив, не было никакой возможности. Ракушки бросались в потухающий костёр и через минуту-две с лёгким потрескиванием створки мидии раскрывались и было видно жёлто-белое тело этого моллюска.Я с отвращением наблюдал, как Вовка Барсуков, большой и толстый мальчик, своими грязными руками отдирал мидию от раковины и запихивал её, может быть, даже ещё живую, к себе в рот. И как бы он ни чмокал с аппетитом, ничего, кроме тошноты, это во мне не вызывало. Так я и не попробовал этого Барышского деликатеса. А ведь, наверное, можно было, набрав легко целое ведро этих мидий, принести их домой и как-нибудь их приготовить для еды. Ведь ем же я сейчас морских маринованных мидий из магазина! Но народ тогда был тёмен и проходил мимо этого 100-процентного белка… Интересно: а живут ли сейчас в Барыше эти моллюски? Навряд ли: Барыш обмелел, а загрязнение его воды достигло смертельного даже для мидий уровня. Я так думаю, но стоило бы проверить… А тогда, в далёкие 60-е, досужие мальчишки, да и взрослые, доставали из нор в обрывистых берегах Барыша даже раков!.. А как было бы хорошо опять сейчас поднять плотину на нашей речке, и тогда на её берегах опять бы заиграла жизнь! Сидели бы на её берегах нынешние мальчишки с удочками, плескались бы дети в её пусть и мутной воде, не спеша плыли бы по ней плоскодонки, и весёлые голоса людей и птиц оглашали бы барышские берега!.. Но тихо сейчас на Барыше, умерла река…
Всякая река представляет для детей определённую опасность для их жизни. В её тёмных водах скрываются и камни, и коряги, и рыбацкие сети, и разбитые бутылки. Всё это может стать причиной трагического случая. Когда-то давно, ещё в Потьме, мама повела своих учеников в свою родную Коммуну на берегу Барыша. Прихватила с собой и Сашу. Ну, и, естественно, там всем захотелось искупаться («Быть у воды, да не напиться?!»). Полез в воду и Саша. Мама, конечно, выбрала место мелководное по понятиям взрослого человека и нисколько не беспокоилась. И вот уже большой Саша (как же, ведь он перешёл уже во второй класс!) сложил ладошки лодочкой на груди и головой вперёд плюхнулся в воду. А воды-то было ему по пояс. Через секунду Саша с рёвом и захлёбываясь выскочил из воды, держась за голову. По лицу его стекала тонкая струйка крови, а на стриженой голове была видна большая царапина. С чем Саша столкнулся, ныряя в воду, не знаю, но всё могло закончиться гораздо серьёзнее, если б он прыгал с большей высоты. Люди всегда тонули, тонут и будут тонуть в воде, это не наша среда обитания, она враждебна нам и жестоко наказывает нас за малейшую неосторожность. Мама потеряла бдительность и чуть было не потеряла сына.
Казалось бы, этот случай навсегда должен был врезаться в память мамы и она всегда должна была быть начеку, живя у реки. Но что ж такое? Живя в Карсуне, мы всё лето проводили на Барыше, а я не помню, чтобы мама выражала хоть раз какую-то озабоченность по этому поводу, вводила какие-либо ограничения!.. А ведь Барыш в черте Карсуна в то время был совсем не похож на себя у Коммуны и глубиной, и шириной, да и течение всё же было не маленькое. И люди – даже взрослые! – тонули. А мама, не говоря уж про отца, и в ус не дула! По крайней мере, это никак внешне не выражалось. А если б нам вздумалось прыгать с двухметровой вышки, стоявшей на пляже? Мы частенько наблюдали, как молодые парни, разбежавшись, прыгали с неё в воду и солдатиком, и ласточкой. А однажды на вышку взобрался пьяный курсант Карсунского СПТУ. Не раздеваясь и пошатываясь, заплетающимися ногами он подошёл к краю площадки и даже не нырнул, а просто свалился в воду, нелепо размахивая руками. И исчез под водой. Прошла минута, другая, а его всё не было. Через пять минут народ на пляже понял, что человек утонул и его надо доставать. МЧС тогда не было, телефонов тоже, да и спасателей на Барыше тоже не было предусмотрено. Народ сел на лодки, откуда-то взялись багры и началось прочёсывание дна реки. Продолжалось это минут двадцать – тридцать. Наконец один из спасателей закричал: «Нашёл!» и стал поднимать на поверхность что-то тяжёлое. Показалось человеческое тело, мёртвым грузом висевшее на крюке багра. Его вытащили на берег и начали откачивать, т.е. делать искусственное дыхание. И – о, чудо! – труп зашевелился, поднял голову и начал что-то бормотать. А ещё через пять минут курсант уже стоял на ногах, бормотал что-то нечленораздельное и пытался даже ходить. Падал, вставал и снова шёл. Но он был жив! Как такое могло быть? Провести под водой без дыхания не менее получаса – и остаться живым! Вот уж действительно: пьяному море по колено!..
Но не всегда ныряния в мутные воды Барыша заканчивались так благополучно. В июне 1972 года, отслужив два года в армии, вернулся в Карсун мой ровесник из параллельного класса Вовка Шемырёв. Весёлый, бесшабашный парень. Лето в тот год с самого начала задалось жаркое и молодой народ всё свободное время проводил у воды. Вовка отдыхал от армии и, наверное, строил планы на будущее. Но однажды он не вернулся с Барыша. В последний раз он нырнул с плотины, где нырял не раз, ударился головой обо что-то, сломал себе позвоночник, и его безжизненное тело всплыло на поверхность, испугав всех своей неподвижностью. Друзья вытащили его на берег и начали делать искусственное дыхание, думая, что Вовка просто захлебнулся, хотя все знали, что плавал он великолепно. Ничто не помогало, он не подавал признаков жизни. Побежали звонить в больницу. Наконец на левом берегу Барыша показалась машина скорой помощи. На носилках тело Вовки Шемырёва друзья перетащили через реку, и машина увезла его в больницу. Там его привели в чувство, но он уже был обречён. Травма оказалась несовместимой с жизнью. На другой день он умер. Весь Карсун переживал случившееся. Мать Вовки в тот же день поседела. Вовкины друзья и одноклассники встали в почётный караул у гроба. Жители Карсуна шли и шли мимо гроба, прощаясь навек с молодым и светлым человеком, который только начинал жить. Но бесшабашность и неосторожность оборвали его жизнь. Смерть поджидала эту жизнь на дне Барыша. И дождалась…
Барыш забирал свои жертвы даже зимой. Вот как погиб Анатолий Ключников, старший сын учительницы начальных классов нашей школы
Нины ИвановныКлючниковой, со слов Александра Андрианова, её зятя и сына Владимира Ивановича Андрианова, многолетнего директора Карсунской средней школы: «…старший сын Анатолий возвращался в новогодние праздники с работы. Филиал завода «Искра» размещался в здании бывшей электростанции на улице Чехова. Пошёл к родителям на Октябрьскую, но не улицей, а по льду, и попал в полынью в районе колодца. Выбраться не смог, но остался на поверхности, где его и нашли утром…». По-видимому, Анатолий долго пытался выбраться из воды на лёд, но зимняя одежда напиталась водой и своей тяжестью тянула его в воду. В конце концов Анатолий совсем обессилил и перестал сопротивляться судьбе. Мороз завершил эту трагедию ещё одной человеческой жизни…
Так или иначе, но Барыш оставил заметный след в жизни всей Карсунской ребятни. И воспоминания о жизни, проведённой на его берегах, греют наши сердца всю жизнь. Спасибо тебе, Барыш!..
Идут года, течёт время, по-прежнему несёт свои мутные воды река Барыш… Давно нет на Земле тех людей, которые в начале 20 века безмятежно радовались жизни на его берегах. И мы, ребятишки 60х годов, тоже состарились. Я смотрю на эту пожелтевшую фотографию из краеведческого музея, и грустные мысли приходят мне в голову… Они были, как мы… Так же, как и нас, их притягивал к себе Барыш. Он качал их на своих плечах. Его прохладные воды освежали этих барышень и их поклонников в летний зной. И им, наверное, казалось, что жизни этой не будет конца. Где они, эти бывшие жители Карсуна? Нет их, и не осталось от них и следа. «Придёт, придёт и наше время, И наши внукив добрый час Из мира вытеснят и нас!» А Барыш будет всё также, не спеша, нести свои воды мимо Карсуна, устремляясь на встречу с Сурой, не заметив, что и Карсун уже другой, и люди в нём живут другие… Помни нас, Барыш, мы тебя любили!..
Глава 4. Стадион.
В Древней Греции и в Древнем Риме существовали стадионы и проводились Олимпийские Игры. В Потьме в середине 20-ого века стадиона не было. Я даже не знал такого слова – стадион. Конечно, Потьма это не Рим, и даже не Олимпия. И единственным спортивным объектом в Потьме была более-менее ровная площадка прямо перед клубом, на которой потьминская молодёжь летом играла в волейбол. Спортивный инвентарь – мяч и волейбольная сетка – хранился, по-видимому, у зав. клубом. Играли только по субботам и воскресеньям, в остальные дни недели было не до игр: сначала посевная кампания, потом сенокос, полевые работы, и, наконец, уборочная страда. За день так наломаешься, что не до игр. Да ведь и вымыться надо после этой забавы, когда пыль стоит столбом на площадке! Вымыться можно было только в бане, а баню топили один раз в неделю – в субботу. Дрова экономили. Мелочь пузатая, такая, как я, наблюдала за игрой со стороны.
Теперь уже и клуба нет (сгорел в 90-х годах), и играть некому. На месте волейбольной площадки стоит памятник жителям Потьмы, погибшим в войне 1941 – 1945 годов с памятными досками. На этих досках много фамилий Бородиных и Сониных…
А в Карсуне был настоящий стадион: с футбольным полем, с беговой дорожкой, с скамейками для зрителей и трибуной для «высоких» гостей. Стадион не пустовал. Летом здесь карсунская молодёжь постоянно играла в футбол, в ручной мяч. Как здорово было смотреть на Борю Котельникова, когда он буквально взлетал над линией обороны и мощным броском отправлял мяч в сетку ворот! А как он бежал стометровку! Его мощные ноги, казалось, совсем не касались земли, он летел как стрела! Боря был летней звездой на карсунском стадионе. А зимой, когда футбольное поле заливалось водой и на льду происходили хоккейные баталии, блистал молодой парень по кличке «Бексон». Нам, па
цанам 12-13 лет, оставалось только восхищаться его стремительными проходами по льду, завершавшимися мощным ударом клюшки по мячу. Его удары были неотразимы!
Но в первые годы нашего проживания в Карсуне мы, мальчишки с улицы Первомайской, как-будто не замечали стадиона, как-будто он существовал для кого-то другого, но не для нас. Хоть и не далеко, но всё же на стадион надо было идти. А нам пока хватало и нашей улицы. У нашего дома улица заканчивалась тупиком, упираясь в огороды жителей улицы Степной. Здесь не было никакого движения и нам было очень даже вольготно собираться на довольно-таки просторной площадке перед нашим домом. Собиралось нас человек десять, и мы очень скоро вытоптали всю траву, которая спервоначала так украшала нашу молодую улицу. Самым старшим из нас был Вовка Шалтаев. Он был, как сейчас бы сказали, лидер нашей честной компании. Но он в силу своего «солидного» возраста редко участвовал в наших играх. Ему уже были интересны другие занятия. Он постоянно разбирал и собирал отцовский мотоцикл, от него пахло бензином и промасленными тряпками. И самое главное: он умел уже ругаться матом и посылал на все буквы алфавита даже свою мать! Его матери было стыдно и обидно перед нами. И меня это тоже смущало, и я поглядывал на него с опаской как на взрослого. Мне такое поведение Вовки Шалтаева было неприятно, и я недоумевал: « Как это так? Почему его мать терпит и не задаст ему порки?» Вовке было уже лет 15 и, конечно, мать уже не могла физически поставить своего сына в угол. А мы все слушали его брань, отворачивались и молчали. К счастью, ко мне эта зараза не пристала...
Второй эшелон нашей «группы» составляли ребята 1951-1952г.р.: Саша Бородин, Гена Зотов, Гена Терёхин, я, Вовка матросов (на снимке), Вовка Агафонов. В третьем эшелоне находились ребята ещё моложе: Саша Гаврилов, Вовка Шигаев, Витька Мухин. Жили мы все рядом, и площадка перед нашим домом была единственным удобным местом для детских забав. Мы играли в футбол, ручной мяч, в чижика и клёк. Зимой здесь же играли в хоккей с мячом, гоняя мячик кое-как обрубленными кривыми палками. Всем было хорошо. Нам было весело, а родителям, видевшим нас из окон своих домов, спокойно. Напротив нашего дома стоял недостроенный дом Терёхиных, без окон и дверей. Он был в полном нашем распоряжении. В нашем воображении это была крепость, в которой частенько происходили «бои» между «нашими» и «немцами». В общем, мы не скучали. А если к этому добавить ещё и полезный труд для дома, как-то: пилка и колка дров, таскание воды из колонки для бани и полива, то и времени для скуки не оставалось. «Весело текли вы, детские года!..».
Время шло, мы росли, и настал момент, когда нам захотелось играть в настоящий футбол на большом поле и обязательно с воротами. Мысль, что всё это уже есть на стадионе, до которого было рукой подать, даже и в голову нам не приходила. Нам хотелось иметь свой футбол на своём футбольном поле! Поле мы нашли сразу. Для этого - по нашим понятиям – вполне годился аэродром, до которого было гораздо дальше, чем до стадиона. Но это было наше поле! Надо было ещё поставить на этом поле футбольные ворота. Настоящие ворота, широкие и высокие! Соседняя улица только ещё начинала застраиваться, и на ней было свалено много всяких стройматериалов. Гена Терёхин сообразил, что там мы найдём то, что нам надо. В сумерки кончавшегося летнего дня мы зашли туда, схватили три длинных и толстых жерди и бегом понесли их на аэродром. Никто не обратил на нас внимания, и это воровство осталось без последствий. На другой день мы быстренько слепили одни футбольные ворота. Вторые ворота мы не стали делать, видимо почувствовав, что это будет уж слишком. Нас вполне устраивали и одни ворота. Разметили поле, и пошла игра! Мы гордились собой, что мы это сделали, и что у нас есть своё(!) поле! Но продолжалось это счастье недолго. Однажды, подходя к аэродрому, мы увидели стоящий на нём «кукурузник» и лётчика, который, чертыхаясь на чём свет стоит, ломал наши ворота. Подходить ближе мы почему-то заопасались и горько наблюдали за крахом нашей мечты. Наверное, мы что-то поняли тогда и больше не пытались совместить аэродром и футбольное поле…
А учителя физкультуры с годами стали выводить учеников на стадион для проведения уроков. Тут мы бегали на 60 метров и прыгали в длину и высоту. Постепенно мы привыкли к стадиону, и он стал «наш». Нас часто видели на стадионе, как мы играли в футбол «в одни ворота». Заметил нас и Слава Бубнов, тогдашний директор детско-юношеской спортивной школы. Он предложил нам поучаствовать в общекарсунском турнире на приз клуба «Кожаный мяч». В турнире участвовали такие же мальчишеские команды, как и наша, с других улиц. Не помню, сколько
мы провели матчей, но наша команда заняла 2-е место в общем зачёте, и каждому из нас Слава Бубнов вручил Почётную грамоту. В финальном матче я даже забил победный гол с подачи Вовки Агафонова, нашего центрфорварда.
Проводились на стадионе и общешкольные спортивные праздники. Директор школы Владимир Иванович Андрианов приветствовал нас с высокой трибуны. Учителя физкультуры Геннадий Алексеевич Колосов и Николай Фёдорович Калинин разводили нас на исходные позиции, и школьные «Олимпийские игры» начинались. В мае 1968-ого года я участвовал в таких играх последний раз. В забеге на 200 метров я занял 1-е место, но время, по-видимому, было скромное, и никакого поощрения я не получил. Но как я бежал!..
Да и откуда было быть рекордам? Природные физические данные мои были средние, а систематически спортом я никогда не занимался. Да, я делал по утрам зарядку, которую в 715 утра передавали по радио в исполнении Гордеева. Да, я «качался» с гантелями, которые я позаимствовал у Вовки Матросова. Но всё это было временным увлечением и никаких результатов, естественно, не давало. Вовка Агафонов вроде бы тоже ничем систематически не занимался, но какой это был сильный мальчишка! Бегал он быстрее всех, в футбол он играл лучше всех. Вот он пробежал первые сто метров, вырвался вперёд и бежит, бежит, не уставая! Меня же хватало только на первые сто метров, а дальше ноги наливались тяжестью и не хватало дыхания. «Откуда у него столько силы?» - думал я с завистью. Если бы он систематически занялся каким-нибудь спортом под руководством опытного тренера, то наверняка стал бы и мастером спорта и рекордсменом всесоюзного масштаба. Но не случилось. Рано завёл семью, запил, получил инсульт. Жив ли он сейчас – не знаю…
За всё наше школьное детство нам так и не посчастливилось подержать в руках настоящую хоккейную клюшку. А с кривыми, кое-как обструганными, палками можно было играть только «у двора»! Мы и играли… А чтобы выйти на лёд, требовались коньки. Зимой 62-63 годов мама принесла домой настоящие коньки-«снегурки». Из магазина! Это была большая радость для меня, которая омрачилась буквально на следующий день, когда я собрался идти кататься на стадион. На валенки такие коньки закрепить не представлялось никакой возможности ввиду их особой конструкции. А ходили мы тогда в так называемых «прощай молодость»: суконные ботинки с «молнией» на резиновой подошве. На пятке надо было проковырять небольшую ямку для фиксатора коньков, а
носок стягивался винтовой струбциной. Всё это было ненадёжно, каблук ботинка жёстко, что было необходимо для нормального катания, закрепить не удавалось, да и обувь портилась. «Снегурки» вскоре были заброшены… А у Витьки Мухина были настоящие коньки на ботинках, которые одевай и сразу можно кататься. Нога у Витьки выросла, и его коньки валялись без дела. Мама напряглась и купила за полцены эти коньки. Но коньки, как оказалось, надо было точить. Как это делается, мы не знали, и сколько Саша ни ширкал напильникам по лезвию конька, на льду ноги разъезжались во все стороны, как у коровы на льду. Я пытался кататься на этих коньках, но это приносило мне больше страданий, чем радости. Из-за этого, наверное, увлечение коньками быстро прошло, и мы опять встали на лыжи.
В Потьме мы уже катались на лыжах, но это были самодельные лыжи, которые делал нам отец. Он вытёсывал тонкую дощечку и заострял один её конец. Потом этот конец папа распаривал на пару из кипящего котла в бане и загибал его. Прибивал ремешок посередине дощечки – и лыжи готовы! А вот настоящие лыжи фабричной работы я увидел только в 63-ем году. Тогда, в марте месяце, тётя Зина Говорухина с мужем уезжала из Русских Горенок на родину своего мужа. Со всем своим скарбом они остановились в Карсуне в доме у тёти Насти. Мы всей семьёй пришли туда их провожать. И я увидел там эти лыжи. Просить долго не пришлось, и дядя Витя Говорухин с удовольствием вручил мне эти свои лыжи. Он и так бы, наверное, оставил их в Карсуне, чтобы не тащить их с собой по автобусам и поездам, а тут ему представилась возможность сделать подарок мальчишке, что он и сделал с радостью для себя и ещё более для меня. Я тут же одел лыжи на валенки (лыжи были без жёсткого крепления, с ремешками), и по мартовскому, набухшему водой, снегу гордо поехал домой. Они служили мне потом много лет до самого моего первого заработка, когда я, уже взрослый человек, смог сам себе купить лыжи с жёстким креплением и специальные ботинки к ним. Покойся с миром, дядя Витя Говорухин, ты был добрый человек!
Это была одна пара лыж на нас с Сашей двоих. Как-то мы их между собой делили и никогда никаких ссор по этому поводу между нами я не помню. Но вопрос всё-таки стоял по-видимому. И однажды, году в 66-ом, мама принесла из школы огромные лыжи для прыжков с трамплина. Как они оказались в школе – неизвестно, но они там были не нужны, и мама их выпросила для Саши. Лыжи были огромные, тяжёлые, и я даже не пытался на них кататься. А Саше они понравились. Он был старше меня и сильнее. Конечно, бегать на них было тяжело и ему, но кататься с гор на
них было великолепно. Таких лыж больше не было ни у кого в Карсуне, и Саша, наверное, гордился своими лыжами.
Вот так мы занимались спортом в своё счастливое детство. И стадионом нам была вся наша страна, т.е. весь Карсун. Мы не ставили рекордов, но мы бегали, прыгали, играли, плавали. И Олимпийский девиз: «Главное не победа, а участие!» мы соблюли на все сто процентов!
Глава 5. Друзья.
Счастлив тот, у кого они есть. Хотя бы один друг, но с которым ты и в огонь, и в воду. А были ли у меня друзья? У меня были товарищи по играм, по школе. С некоторыми я сходился ближе, чем с другими. Но и с теми, первыми, настоящей близости не было. Между нами всегда что-то стояло, была какая-то непереходимая грань, за которой скрывалась опасность потерять себя, раствориться в другом… Возможно, я чувствовал, что на каком-то расстоянии силы притяжения между нами ослабевали, и я боялся, что верх возьмут силы отталкивания, и я потеряю даже то немногое, что имею. Всякая дружба подразумевает какую-то зависимость одного от другого. Недаром говорят: «Из двух друзей один всегда раб другого!» И я инстинктивно чувствовал, что сделай я ещё один шаг навстречу и – прощай моя свобода! Мой чрезмерный эгоизм был всегда на страже и не мог допустить этого. Сильный человек уверен в своих силах, он не боится впасть в зависимость от своего окружения. Но есть ли у него друзья в этом окружении? Нуждается ли он в друзьях? За ним идут, потому что в нём нуждаются. Я ни в ком не нуждался, я был и есть самодостаточен, но и вести за собой я тоже не мог, да никогда и не хотел. В этом моя слабость, я напрочь лишён честолюбия. Я не могу быть лидером, но и в хвосте плестись за кем-то я тоже не хочу. Поэтому я всегда один…
Проучившись целый год в первом классе Потьминской школы, я так и не приобрёл себе друзей среди своих одноклассников. По-видимому, я был слишком поглощён новой обстановкой и самим учебным процессом. Из всех своих соучеников я тогда обратил внимание только на троих девочек: Валю Кобелькову (мне нравилось её лицо), Нину Бородину (её
как-то особо выделяла наша учительница Тамара Дмитриевна Софронова) и Розу Кракович. Последняя запомнилась особенно. Роза была из еврейской семьи. Их нищета бросалась в глаза даже мне, маленькому мальчику. Жили они рядом с моим «дядей Федей» в Заречке в старой, покрытой соломой и вросшей в землю по самые окна, хижине. Назвать домом их жилище можно было только с большой натяжкой. Кроме Розы у её матери были ещё дети, а вот отца я там не заметил; может, его и не было совсем. Роза всегда была одета очень бедно и видно было, что её платье сшито из обносков её старшей сестры. Но бедностью нас тогда не удивишь, и запомнилась Роза другим: она была слепая. Почти слепая так, что она ничего не видела на классной доске. Я слышал разговоры, что её собирались перевести в спецшколу для слабовидящих. Слепота этой девочки поразила меня, первый раз в своей жизни я столкнулся с таким несчастьем. (На фото Роза Кракович сидит в первом ряду первая слева; Нина Бородина сидит рядом с Т.Д.Софроновой, а Валя Кобелькова с большим бантом стоит за спиной моей первой учительницы).
Я наблюдал за этими девочками со стороны и никаких шагов навстречу не делал. Пока мне было это не интересно.
Летом 60-ого года папа разобрал наш «дом на горе» и увёз его в Карсун. Мы же с мамой поселились в доме тёти Паши Зыриной в Серёдке, и отсюда уже я пошёл во второй класс. Почти напротив нас жил мой одноклассник Женя Суслин, но дружбы почему-то не получилось. Зато рядом со мной в то время я вижу Колю Башарина (сидит в первом ряду второй справа), жившего на другом конце села на Верху. Мы с ним встречались после школы и у нас были, наверное, какие-то совместные занятия. Однажды Коля привёл меня к себе домой. Он жил в большом каменном доме (так мне тогда казалось). И всё тут было не так, как у нас в « доме на горе»: и большая комната, и тяжёлые фиолетовые портьеры на дверях. Какая-то женщина сидела на стуле с шитьём. Она с улыбкой посмотрела на нас и что-то ласковое сказала.
В другой раз я привёл Колю к себе в дом тёти Паши, и,
наверное, собирался тут за-
держаться. Неожиданно из
комнаты вышел отец и строгим голосом выпроводил
нас на улицу. Мне было обидно и стыдно перед Колей за то, что нас, как котят, выкинули на улицу. А ведь дело уже шло к тому, чтобы, как говорится, «дружить домами». Но природная сухость отца или тот факт, что дом был чужой, помешали этому. Больше я не помню Колю Башарина рядом с собой. А летом 60-ого года наша семья навсегда покинула свою родную Потьму…
Прошла жизнь. Коля Башарин уже пять лет лежит в сырой земле на Потьминском кладбище. Там же покоится и Коля Зотов (стоит первый слева на фото), убитый в пьяной драке. Валя Кобелькова, окружённая детьми и внуками, ещё служит в ОВИРе в звании майора в Вешкаймском РОВД. Нина Бородина живёт и врачует больных людей в Самаре. Розу Кракович видел последний раз уже лет двадцать назад на улице Ульяновска, но не подошёл… Так же, как никто не подошёл ко мне в день нашего отъезда из Потьмы. А на другой день мои бывшие одноклассники проснулись, а меня в Потьме уже не было, как-будто и не бывало никогда. Жалели ли они о моём отъезде, вспоминали ли меня? Слишком тонкой нитью были мы связаны, чтобы жалеть и вспоминать.
А новая жизнь в Карсуне с первого же дня закружила нас новыми товарищами, новыми играми и занятиями. Но сразу же должен сказать, что ни с кем из них ни я, ни брат Саша не стали по-настоящему друзьями. Как-будто какой-то изъян сидит в нас и сводит на нет естественную в детском возрасте потребность дружить. Не хватает одного, последнего и единственного, звена в той цепи, которая может связать людей навек. Эта цепь может быть длиннее или короче, но без этого последнего звена она не имеет никакого значения. По-видимому, дружба, настоящая дружба – это такое же редкое природное явление, как и любовь.
Уж на что мой брат был в коротких отношениях с Геной Зотовым, нашим соседом и Сашиным одноклассником, но как только прозвенел последний звонок в школе и Гене не удалось поступить в военное училище, он стал всячески избегать встреч с Сашей. А Саша настолько привязался к нему, что, каждый раз, приезжая в Карсун на каникулы, первым делом спешил встретиться с Геной. По моим наблюдениям встречного движения не наблюдалось: то Гена куда-то ушёл, то ещё не пришёл… Потом, после окончания пединститута, Гена частенько летом гостил у своих родителей в доме напротив, но, зная о приезде Саши в отпуск из Архангельска, он первый никогда не приходил к нам в гости… Правда писана в Библии, что гордыня есть самый смертный грех человека. И она выше всяких сил человеческих. Если уж она угнездилась в душе человеческой с рождения, то её не преодолеть. А Сашина душа чи
ста от этого греха. Всё это мои домыслы, конечно. Может быть, в душе у Гены было что-то сокровенное, чего не было у Саши, и он Гену просто не интересовал. Я ведь тоже особенно-то никем не интересовался. Мне стыдно признаться, но мне, кажется, известно моё сокровенное, что постоянно возвращало меня к самому себе…
Часть 2. В тереме.
Глава 1. Новая жизнь.
Терем-теремок, он не низок, не высок... Так назвал наш дом в Карсуне дядя Вася, когда мы с ним входили в Первомайскую улицу в её начале по приезде из Потьмы. Было это давно, в 61-ом году. Мы только что переехали из Потьмы в Карсун, но пуповина ещё кровоточила и, наверное, поэтому были частые взаимные посещения. В тот день я в сопровождении дяди Васи возвращался домой из Потьмы, куда меня «командировали» родители не знаю зачем. Первомайская улица была уже почти вся застроена, хотя и не благоустроена, и вид со стороны имела пустынный и неуютный. Никаких посадок на ней ещё не было, и она просматривалась вся насквозь от начала до конца. Профиль улицы был неровный, начало ниже конца, на бугре которого и стоял наш дом с высокой крышей. С геодезической точки зрения наш дом был выше всех домов на улице Первомайской. И он и правда возвышался над улицей как сказочный терем. Хотя дом сам по себе был так себе, средний и по высоте, и по площади, но он занимал выгодное положение и тем много выигрывал. Да и дядя Вася мог приукрасить. Но факт остаётся фактом: наш дом под номером 28 был виден от дома номер 1.
Но для меня, сопливого пацана, дом наш не вызывал особого интереса. Дом как дом. Тем более, что первое знакомство с ним уже состоялось – и не раз. Во время его строительства мы с мамой не один раз навещали папу в Карсуне. Папа тогда уже работал в Карсуне, жил у тёти Насти и строил свой дом. Сначала на своём участке он построил баню, в которой и жил в летнее время. Когда мы приезжали, мама разжигала керогаз в предбаннике и варила для папы молочную лапшу. По-видимому, при такой «холостой» жизни, от недоедания и тяжёлой работы, уже тогда у папы развивалась язвенная болезнь желудка. Позже он рассказывал, что, бывало, так скрутит, что приходилось бросать всю работу и идти отлёживаться на полке в бане. И не мудрено: весь дом был построен одними папиными руками. И только потолочные балки папа уже не мог поднять один, для этого он приглашал своего отца из Потьмы. И дедушка, хоть ему уже было 62 года, был отменного здоровья и силы, построил и себе новый дом, и помог построиться и Ивану, и Анатолию. К весне 61-ого года дом был практически готов. Оставалось только сложить печь в передней комнате. Это было сделано уже летом после нашего переезда из Потьмы. Потом в течение нескольких лет дом ещё достраивался: ставились наличники на окна, обшивались стены, перекрывалась крыша, рылся погреб, строился сарай во дворе, ставилась ограда вокруг дома… Да много чего ещё. Но жить в доме уже было можно летом 61-ого года. Так началась наша новая жизнь в новом доме на Первомайской.
Дом был построен по старой схеме. Две комнаты, передняя и задняя. Передняя выходила окнами в улицу, задняя-в огород. Передняя комната и была, собственно, жилая комната. Задней комнате отводилась служебная роль, роль кухни. Половину этой комнаты занимала русская печь. Она и грела, она и кормила. А когда у папы болела спина-ещё и лечила. Это было наше любимое место в зимнее время. Она была достаточно обширна, чтобы на ней могли разместиться два человека. Пока я не вырос, я частенько полёживал на ней вместе с папой. В холодное время года печь топилась каждый день и поэтому служила постоянным местопребыванием отца после работы. У него после строительства дома теперь постоянно болела спина. Я только сейчас подумал: как же он забирался на печь с больной спиной? Но по-видимому лечебный эффект был настолько сильный, что, скрипя зубами, папа всё-таки лез туда после работы и отдыхал. Для тех, кто не знает, что такое русская печь, я и поместил здесь это изображение, взятое мной из ИНТЕРНЕТА. Вот такая же печь была и у нас в новом доме в Карсуне. За занавеской располагалась лежанка. Для подъёма на лежанку к печке была приставлена маленькая лесенка в три ступеньки. В небольших углублениях под занавеской, у нас называемых печурками, сушились варежки.
Печь эта простояла в нашем доме до лета 73-ого года. Тогда папа собственноручно сломал её и пригласил известного в Карсуне печника, чтобы сложить новую печь. Это была уже не русская печь, но какой-то новой конструкции: более компактной, более функциональной и более экономичной в потреблении дров.
А эту русскую печь, ввиду её недостатков, топили редко, в основном только для обогрева комнаты или для выпечки пирогов. Что мама больше любила - есть пироги или печь пироги – я не знаю, наверное, и то, и другое, но чуть ли не каждое воскресенье наш дом наполнялся ароматом свежеиспечённых пирогов. Пироги у мамы никогда не подгорали, хорошо пропекались и были всегда очень вкусные, что и оценили впоследствии мамины снохи. Но им так и не удалось достичь такого же мастерства в искусстве выпечки пирогов, что они и признавали с некоторой завистью. А всё дело в том, что снохи пекли пироги от случая к случаю, а мама упражнялась в этом искусстве, как я уже и говорил, чуть ли не каждое воскресенье. После повседневных щей и каши пироги были своего рода воскресным деликатесом, как и баня, придававшая субботе какое – то религиозное значение. Суббота освящалась баней, а воскресенье – пирогами. Это была народная культура, какой – то её своеобразный элемент, может быть даже обязательный ритуал. И воскресные беседы женщин никогда не обходились без обсуждения качества пирогов. Если к нам приходила в воскресенье тётя Настя, то в долгой беседе обязательно находилось место для пирогов. Судя по всему, тётя Настя была для моей мамы непререкаемым авторитетом в области кулинарного искусства выпечки пирогов. Что ж, так должно и быть: старшая сестра как- никак! Но и мама была способный ученик, что, насколько я помню, не раз отмечала тётушка. Такие встречи за воскресными пирогами происходили у нас или в доме у тёти Насти в холодное время года, начиная с октября, когда уже закончились все огородные работы, и до мая, когда эти огородные работы возобновлялись вновь. Тётя Настя, страстная читательница, по воскресеньям ходила в нашу районную библиотеку и оттуда обязательно заходила к нам. Вот она робко стучит в дверь, папа или мама громко кричат «Да!», и со словами «Можно к вам?» входит тётя Настя. Все ей рады, раздевают её и усаживают на стул поближе к столу. Наливается горячий чай, нарезается пирог. На мамино предложение откушать пирожка тётя Настя обычно отвечала тем, что она и сама нынче пекла, да и пообедала недавно, но всё - же в конце концов со словами «Надо всё-таки попробовать твоего, Роза, пирога…» брала кусочек и с аппетитом ела. По своей скромности сёстры самокритично относились к своим изделиям, обсуждали их недостатки: мама – своих пирогов, тётя Настя – своих. Но пироги, я думаю, были отменные и у той, и у другой. Отдав дань пирогам, переходили на другие темы. Тётя Настя с удовольствием рассказывала о прочитанной книге, все вместе обсуждали Карсунские новости. Вот уже и на улице сгустились сумерки, а разговорам нет конца. «Надо идти, а то темно уж…»-говорила тётя Настя и вставала со стула. «Посиди ещё маленько…» - упрашивали её мама с папой, - и разговор продолжался. Чайник ещё не один раз грелся, пирог нарезался ещё раз, - и разговоры, разговоры,.. Но вот уже и вечер наступил. Тётю Настю провожают за ворота, а частенько и до улицы, прямо ведущей к её дому. Закончилась ещё одна встреча родных людей.
На эту печь я залазил, когда у меня болели зубы. На этой печи я спасался от гнева мамы. Печь-то высокая, а мама большая и грузная, так, что ей нелегко было взобраться на неё. Однажды мама вручила мне бумажный рубль и послала в магазин за хлебом. Шёл я не торопясь и всё время вертел в руках этот злосчастный рубль. В конце концов мне показалось, что рубль какой-то измятый и плохо выглядит. Я сложил его пополам и стал разглаживать по линии сгиба. Разглаживал-разглаживал, и вдруг он –раз!- и разорвался. У меня всё похолодело внутри, так как я предвидел осложнения в своей жизни после такого происшествия. Нынешние дети в таких случаях вешаются или бросаются из окон с десятого этажа. Но у меня нервная система была крепкая, высоких домов вокруг не наблюдалось, и я мужественно побрёл назад домой. Выбрав момент, когда мама вышла в огород, я прошмыгнул в дом и забрался на печь. Задёрнул занавеску и затих. Вернувшись в дом, мама тут же определила моё местонахождение и увидела, что хлеба нет.
«Вова, где хлеб? Где сдача?» - спросила мама, отдёрнув занавеску. Я молча подал ей разорванный рубль. Для мамы в той жизни, когда жили от зарплаты до зарплаты, это было равноценно катастрофе. Целый рубль потерян! И муж сейчас придёт на обед, а хлеба нет! Лицо у мамы покраснело, губы сжались в тонкую ниточку.
«Ах,ты, гад такой!»-закричала мама. Выкрикивая всякие ругательства, она полезла на печь. Опасаясь расправы, я забился в дальний угол. Стоя на нижней ступеньке лесенки, мама схватилапервый попавшийся ей предмет – им оказался валенок – и начала меня им охаживать. Но доставала она только до моих ног, которыми я закрылся как щитом. Мне не было больно, было только стыдно за себя, за дурака такого, за маму, что она такая добрая, а тут вдруг такая злая. Шлёпнув меня раза два – три, мама на этом закончила экзекуцию и опять ушла в огород. Убедившись, что гроза прошла, я тихо выскользнул из дома. На обед я не пришёл, да и не думал я о еде, когда кругом лето, друзья, футбол, рыбалка… К вечеру в душе моей всё успокоилось, и уже без угрызений совести я съел свой ужин. Больше это происшествие не обсуждалось.
Вся обстановка задней комнаты состояла из мебели, привезённой из Потьминского дома: небольшой столик, самодельная полка для посуды, несколько таких же стульев. В углу у печки к стене была прибита раковина из оцинкованного железа(в Потьме её, кажется, не было) с умывальником. Под раковиной стояло ведро, около которого по ночам собиралось полчище чёрных тараканов.Столик стоял вплотную к стене между двумя окнами. Места около окон, как самые интересные, заняли папа (глава семьи) и Саша (старший сын). Мы с мамой сидели сбоку. Никаких разногласий в рейтинге мест и их хозяев не было.
Правый передний угол задней комнаты оставался свободным, и только лет через семь-восемь его занял холодильник «Аист» армянского производства. Именно только к концу 60-х годов мои родители смогли купить эту необходимую в каждом доме вещь. Это был дефицит, на него была очередь, которую контролировали районные власти. Записаться в очередь тоже была проблема. Надо было или очень сильно прогнуться перед кем-то, или иметь блат. Папа мой был несгибаемый и блата никакого нигде не имел, он знал только свою работу, которую исполнял добросовестно. Мама была сама скромность. Поэтому продукты длительного хранения держали в погребе, а продукты ежедневного потребления помещались в ящике кухонного стола и закрывались дверцей. В летнее время все они таяли (масло, например) и быстро портились. Из стола исходил тяжёлый и не всегда приятный запах.
Мне сейчас трудно представить то, как моя мама справлялась с ежедневной обязанностью по кормлению двоих детей и мужа. В её распоряжении была только керосинка (печь в тёплое время года топили только по воскресеньям для пирогов). Много ли на ней приготовишь? А где хранить? Поэтому приходилось готовить пищу ежедневно и понемногу, на один день, чтобы она не успевала прокиснуть. Керосинка стояла на шестке печи, от неё пахло керосином, она страшно коптила, и это тоже не украшало нашу жизнь. Мы, дети, конечно, не замечали всех этих проблем, но нашей мамуле приходилось трудно… Облегчение пришло только через десять лет после переезда в Карсун, когда на кухне появились и газовая плита, и холодильник. Холодильник попался неудачный (армянский!), он шумел и страшно грохотал при выключении, но это уже были мелочи…
Передняя комната, т.е. комната с окнами на улицу, совмещала в себе гостиную и спальню. В левом переднем углу поставили этажерку с книгами. Простенок между передними окнами занял комод. Вдоль правой глухой стены поставили кровати: спереди у окна - новую родительскую, сзади-старую, тоже родительскую, для нас с Сашей. Новую кровать мама купила ещё в Потьме, когда мы жили на квартире у тёти Паши. Кровать эта была односпальная, высокая, с жёстким выпуклым матрацем. Спать на ней, конечно, было очень неудобно. Я всегда боялся за маму, которая спала с краю, как бы она во сне не упала с неё. Папа наш был человек худой, а мама была женщина «в теле», и этой односпальной кровати было для них явно мало. Но в условиях тогдашнего всеобщего дефицита рассчитывать на что-то более комфортное им не приходилось, и они промучились на ней почти десять лет, пока мы с Сашей не вылетели из гнезда. Нам же с Сашей досталась старая родительская кровать с панцирной сеткой и тоже односпальная. Сетка от многолетней эксплуатации вытянулась и под тяжестью наших детских тел провисала чуть ли не до пола. Проспали мы на ней до 68-ого года, когда Саша уехал в военное училище. Почему мы так спали, ведь у нас был ещё диван, сначала старый самодельный потьминский, а года через два-три после переезда в Карсун новый, из магазина? Ведь кому-то можно было спать и на нём! Но нет: диван стоял в комнате, как какая-нибудь роскошь для украшения жилища и его берегли. Старый диван с дерматиновой обивкой простоял бы у нас в Карсуне и дольше, если бы однажды, году в 62-ом, к нам из Потьмы не приехала мамина тётя Надя (сестра маминой матери Надежда Николаевна Масленникова, бывшая в замужестве за Иваном Козловым) с «инспекторской» проверкой, т.е. посмотреть, как мы устроились. Диван по-видимому уже имел неприглядный вид настолько, что не гармонировал с новым домом и его убожество бросалось в глаза. «Чай, купили бы новый диван-то… Что это вы уж…»-с сарказмом в голосе сделала замечание Лёля(так звала свою тётю Надю мама). В этот же год появился новый фабричной работы диван… А старый перекочевал на веранду, чему мы с Сашей были несказанно рады. С этого момента веранда стала нашим постоянным местом пребывания в тёплое время года. Здесь я читал свои книжки и играл в шахматы с Вовкой Матросовым, здесь Саша ремонтировал наш старый велосипед в ненастную погоду, здесь мы приводили в порядок рыболовные снасти перед походом на Барыш. И никто нам не мешал заниматься этими серьёзными делами, и мы никому не мешали…
Чудное место была эта веранда! Она была пристроена к дому так, что стена дома была и одной стеной веранды. Другая, длиннаястена веранды, выходящая во двор, была сплошь застеклена, да и переднее окно, выходящее на улицу, было во всю ширину веранды. Поэтому света на веранде было в избытке. Окна веранды выходили на юго-восток и юг. По утрам в ней царил лёгкий полумрак и прохлада, зато в полдень жаркого солнечного дня в ней было жарко, как в бане. Иногда я после обеда засыпал на веранде. Проснувшись часа через два, я ощущал в теле такую сладкую расслабленность, что не хотелось вставать, и в голове ощущалась лёгкая тяжесть. Зато как хорошо было засыпать на веранде в поздний летний вечер! На улице тишина, только издалека с Карсунской танцплощадки доносится музыка. В окно светит полная луна, и всё небо усыпано крупными звёздами. Они так близко, что, кажется, до них можно дотронуться рукой. Столько звёзд на небе в августовскую ночь, как в Карсуне, я больше нигде и никогда не видел! На это звёздное небо можно было смотреть всю ночь - и не насмотришься! Представьте себе большую лесную поляну, усыпанную полевыми цветами, - таким же было и летнее звёздное небо над головой в Карсуне! Сладко было засыпать под этими звёздами!.. А рано утром громкий бодрый крик нашего петуха возвещал начало нового дня на этой прекрасной земле. И мама уже ходит по двору, и папа уже собирается на работу. Вновь закроешь глаза и в сладкой полудрёме мечтаешь, мечтаешь…
Диван, наверное, был первой крупной покупкой наших родителей после переезда в Карсун. Потом на комоде заняла своё место радиола «Муромец», а с ней и первая пластинка с записью П.Казьмина «За околицей». Эту первую пластинку купил сам папа, потому что тема её была очень близка ему. Она будила в нём воспоминания о его детстве, и он слушал и слушал эту пластинку без конца… Потом был открыт «Голос Америки», и папа каждый вечер слушал чтение с этой радиостанции «Архипелага ГУЛАГ» А.Солженицына. Мой интерес к этой теме тогда ещё не открылся, и, настроив радиолу на нужную волну для папы, я с удовольствием убегал на улицу.
Радиола появилась в нашем доме году в 63-ем. А вот у наших соседей Темниковых ещё в 62-ом году уже был телевизор. У их дома уже стоял длинный шест с антенной наверху, чтобы принимать телевизионный сигнал с ретранслятора в Вешкайме. На нашей Первомайской улице они были одними из первых обладателей этого чуда техники. Таких «счастливцев» на нашей улице было всего 2-3 дома. Как и другой дефицит, на телевизоры была очередь под контролем местной партийной и советской власти. Ловкие люди находили способы обходить и эту очередь, и этот контроль. Судя по всему,Темниковы были из разряда таких людей-ловкачей, как их называл папа. У них было всё, что тогда было в продаже и чего не было, и вперёд всех. У них была даже собака редкой даже сейчас породы дог. Большая чёрная собака по кличке Цыган. Собака была умная и здоровая, вела себя на улице спокойно, без агрессии, но я всё-таки обходил её стороной. И дом у Темниковых был раза в два больше нашего, так называемый пятистенок. Видя всё это, папа аттестовал Темниковых как воров и жуликов, хотя никаких должностей они не занимали, и называл своего соседа презрительно Лёшкой. Не Алексей, не Алексей Иванович, а именно Лёшка. Итак, у Темниковых было всё, но не было детей. В их огромном доме некому было жить, и одна комната с отдельным входом использовалась «Лёшкой» как столярная мастерская. Однажды папа воспользовался этой мастерской, чтобы сделать мне деревянную саблю для участия в каком-то школьном спектакле или танце. В комнате-мастерской ничего не было, кроме верстака и различных деревянных заготовок. Весь пол был завален стружкой, и я с удовольствием вдыхал её смолистый запах.(Я тогда учился в 4-ом классе и меня начали привлекать к художественной самодеятельности. Не потому, что у меня видели какие-то таланты, а просто потому, что после тяжёлой адаптации в 3-ем классе я вошёл в колею и попал в разряд ударников. По-видимому, наши учителя считали участие в школьной самодеятельности как поощрение за хорошую учёбу. И правда: не выпускать же на сцену какого-нибудь двоечника! Главное-учёба!)
Жене Лёшки Темникова, как и всем нормальным женщинам, скучно было жить на земле без детей, и она иногда приглашала соседских детей к себе. Это было для неё такое же развлечение, как, например, нам сходить в кино. А в 62-ом году главной приманкой для нас мог быть только телевизор, которого ни у кого из нас не было, а у неё он был. И вот, когда тёте становилось особенно скучно, она выходила на улицу и громко говорила: «Ребятишки, приходите смотреть телевизор!..» Мы бросали все свои неотложные дела и спешили в Темников дом. Там рассаживались на стульях, на диване перед маленьким телевизором и замирали… Тётя Темникова с нами не сидела, но всегда была где-то рядом. Дом оживал…
Цивилизация в виде аппарата с голубым экраном дошла до нашего дома году в 66-ом. Это был телевизор «Неман» белорусского производства.К этому времени была уже куплена тумбочка, которую поставили в передний левый угол «передней» комнаты. На неё-то и водрузили телевизор. Отдельно был куплен автотрансформатор для предохранения телевизора от перегрузок. В селе Русские Горенки, что в 25 километрах от Карсуна, папа купил кабель (тоже дефицит!). Пригласили с соседней улицы молодого мужика Абрамова, недавно отслужившего в армии и набравшегося там какого-то опыта обращения с радиотехникой. Он припаял штекер к кабелю с одного конца, другой конец кабеля-к антенне. Антенну водрузили на крышу, и настал торжественный момент. Щёлкнул выключатель, засветился экран с какими-то бегущими полосами. Абрамов покрутил ручку настройки, и чудо свершилось: появилось изображение, и мы услышали человеческий голос! Радости нашей не было конца. В этот летний воскресный день и папа, и мама, и мы с Сашей весь день просидели перед телевизором…
Из необходимых вещей из Потьмы в Карсун были перевезены также корыто из оцинкованного железа и ребристая доска для стирки белья. И таким «дедовским», простите,-«бабушкинским»-методом мама стирала бельё вплоть до начала 70х годов, когда была куплена наконец-то стиральная машина «Симбирка» Ульяновского завода «Электромаш». Это был, по-видимому, дефицит из дефицитов, ибо он был приобретён родителями, наверное, самым последним. Стиральную машину можно было тогда приобрести или по блату, которого у моих родителей никогда нигде не было, или по спискам очерёдности, в которые попасть тоже была проблема, или за особые заслуги. Это была своего рода государственная премия особо отличившимся труженикам и «труженикам». Как-то в середине 60х годов по приезде в Потьму мы с мамой зашли к Лёле, т.е. к её тёте Наде, сестре маминой матери. Тётя Надя жила с семьёй сына своего покойного мужа (у самой тёти Нади детей не было). Этого сына мама звала Володя Козлов. Он работал в колхозе в Потьме трактористом. Работал хорошо, т.к. был человек добросовестный и, самое главное, непьющий. И в тот приезд тётя Надя похвалилась маме новой стиральной машиной: «Вот, Володе дали премию за ударный труд на уборке урожая…» Стиральная машина (тоже «Симбирка») стояла в передней комнате в «красном» углу под иконами, покрытая цветастой салфеткой. Это была реликвия, предмет гордости хозяев дома. И, конечно, ей не пользовались по её прямому назначению, берегли. Вот тогда-то я и увидел первый раз такое чудо, как стиральная машина. А мама моя ещё долго ломала свои руки, стирая бельё в корыте…
Вот так, год за годом, в наш дом в Карсуне входили всё новые и новые вещи, облегчавшие жизнь наших родителей и наполнявшие её новыми красками. Они были результат неустанного труда папы и мамы. 60-е и 70-е были годы постепенного, хоть и медленного, повышения благосостояния нашего народа. И хотя мы постоянно слышали слова «война», «агрессия», «империализм», но жизнь всё равно становилась лучше, и жить становилось веселей. А уж по сравнению с Потьминским периодом жизнь в Карсуне приближалась к коммунизму: принцип «каждому по потребностям» постепенно обретал реальные черты…
Глава 2. Карсун.
Я иногда думаю: «Как бы сложилась моя жизнь, если бы мои родители остались в Потьме и не переехали в Карсун?» Наверное, всё было бы по-другому и, может быть, даже я вырос бы другим человеком. Всё-таки окружающая материальная среда влияет на формирование человека. И это влияние не всегда благотворно. Многое зависит от врождённых качеств человека: его характера, ума, воли. И даже хорошие задатки могут остаться в эмбриональном состоянии, если для их развития нет соответствующей питательной среды. Только Ломоносовы могут преодолеть тяготение земли и вырваться в мир. А не будь у него всесокрушающей воли, так и канул бы он в небытие со своим умом, как и тысячи других – и вовсе не глупых – холмогорских мужиков-поморов.Я, к сожалению, не Ломоносов, и для преодоления трудностей мне не хватает ни воли, ни целеустремлённости, ни характера. Я могу развиваться только в тепличных условиях, как та пальма в рассказе Гаршина. Иначе, как и она, я умру.
Потьма хороша для детства, это настоящий детский сад. Здесь хорошо вступать в жизнь, знакомиться с миром, набираться впечатлений. Здесь есть всё: лес, речка, озеро, которые маленькому человеку заменяют реку и море, горы, бескрайние поля, ласточки, вьющие гнёзда у тебя в доме, домашние животные… Ум среднего ребёнка в раннем детстве ещё спит, он живёт чувствами, эмоциями. Тепло материнских рук и солнечного света, журчание ручья, кристальная чистота и холод до ломоты зубов родниковой воды, шелест листьев, голоса птиц, аромат спелых яблок, сладость мёда и терпкость черёмухи, запах пшеничного поля, тишина вечерних сумерек, огромная Луна над лесом, плывущие белые облака и бездонная синева неба, мерцание звёзд в ночи, огонёк в окне родного дома-всё это наполняет душу ребёнка и сопровождает его всю дальнейшую жизнь.Впечатлений так много, и они так остры, что ночью он спит так, как может спать только ребёнок: глубоко и безмятежно. Жизнь во сне в детские годы не оставила во мне никаких следов, какбудто меня и не существовало вовсе, хотя вокруг она продолжалась по-прежнему: мама проверяла тетрадки своих учеников на кухне при свете керосиновой лампы; страдал Саша после какой-то прививки, хлопали двери, приходил фельдшер, чтобы помочь ему; пела колыбельные песни мама у кроватки больного Толички; плакала мама над его бездыханным тельцем (а теперь плачу и я-старый больной человек, пишущий эти строки)…Когда ребёнок просыпается, он как будто одним шагом переступает грань между бытием и небытием и сразу вступает в водоворот бурлящей жизни. Небытия нет, есть только жизнь и я в ней!
Так в детстве. Но приходит время, и оно кончается. А когда оно кончается? Тогда, когда созревший разум просыпается и вступает в свои права. «Я есть! - говорит он, - А вы кто?» Чувства уступают дорогу разуму, начинается познание. «Хочу всё знать!» - говорит он, и ничто его уже не остановит. Но как костёр затухает без дров, так и разуму требуется пища, иначе он ослабнет и скукожится в созерцании собственного бессилия. В Потьме меня ждал умственный голод. В Карсуне же было всё: большая школа, хорошие учителя, библиотеки, кружки в Доме пионеров, спортивные залы, книжный магазин, наконец!.. Вот за это я благодарен своему отцу, что он преодолел свою косность, нашёл в себе силы и волю, чтобы в 1961-ом году начать новую жизнь в Карсуне!
Карсун, основанный в 1647 году боярином царя Алексея Михайловича Богданом Хитрово, вплоть до революции 1917 года оставался уездным купеческим городом. Советская власть сразу же снизила его статус до села. Позднее Карсун стал рабочим посёлком городского типа, административным центром Карсунского района. Власть сменилась, статусы менялись, но вплоть до 1961 года в Карсуне ничего не прибавилось к тому, что в нём осталось от царской власти. А осталось много чего. Как же воспользовалась советская власть этим наследством? Ну, конечно, в конце 20-х годов были снесены с лица земли церкви. А их в Карсуне было пять штук. От четырёх из них не осталось и следа, а вот Крестовоздвиженской церкви, первой церкви при основании Карсуна, повезло больше. Её лишили крестов, колокольни и куполов, а в том, что осталось, сотворили РДК – районный дом культуры. Такова была политика советской власти повсеместно: церкви, как рассадник «опиума для народа», или подлежали сносу с лица земли, или превращались в клубы и дома культуры, где народ пел, плясал и смотрел кино. Когда я ещё жил в Потьме, я и не подозревал, что клуб, в который мы с Сашей частенько ходили смотреть кино, занимает здание бывшей церкви во имя Дмитрия Солунского, которую ещё до революции строил мой дедушка Михаил Иванович Сонин.В конце 90-х это деревянное здание сгорело. Останки его в виде уродливой кучи обгорелых брёвен и досок до сих пор возвышаются в центре села.
Крестовоздвиженская церковь в Карсуне была кирпичная, снаружи её стены были оштукатурены. Проходя мимо неё, Саша каждый раз показывал мне на неё и говорил: « Вон видишь: ангелы нарисованы?» Я глядел и ничего, кроме обвалившейся штукатурки, не видел. Откуда-то Саша уже знал, что это бывшая церковь. А для меня это был Дом Культуры. Здесь я со своими новыми одноклассниками на утреннике встречал новый 1962 год. Здесь однажды давал спектакль Ульяновский театр кукол, который не произвёл на меня должного впечатления (наверное, я уже был слишком большой для кукол, это было в 1962 году). Здесь, на сцене РДК, я со своими одноклассниками плясал матросский танец «Яблочко» весной 1963 года. Кто-то из нас троих сбился с ритма, и дотанцовывали мы это «Яблочко» вразнобой. Но нам всё равно хлопали…
В пятидесятых годах к старому зданию церкви был пристроен 2х-этажный холл. На его первом этаже устраивались танцы в зимнее время. На втором этаже разместилась районная библиотека с богатейшим собранием книг. К сожалению, пожар 65-ого года нанёс непоправимый ущерб этому хранилищу знаний. Но о библиотеке потом…
Некультовым сооружениям предназначена была долгая жизнь не зависимо от власти. Строили на века. От старого дореволюционного города Карсун до сих пор сохранились и живут – пусть и новой жизнью – здания городской управы, земской управы, здание присутственных мест, здания женской гимназии и земской больницы. Но тогда, в мои детские годы, у меня ещё не было исторического взгляда на вещи. Я жил с ощущением, что всё видимое вкруг меня существует неизменно и вечно. Для меня, как, я думаю, и для всех детей подросткового возраста, не существовало прошлого, было только настоящее. Дети моего поколения впервые прикасались к истории только в четвёртом классе начальной школы. Мы узнавали, не понимая, что была какая-то Киевская Русь, что были какие-то цари и революционеры, их свергнувшие в 1917 году, что появился, наконец, СССР. Это было интересно, но не затрагивало глубоко моё детское сознание. Всё это не касалось моего Сегодня. Хорошо, что в сегодняшних школах появился предмет Краеведение. Историю надо начинать с родного села, города, в котором ты родился и растёшь. Мы с Сашей летом каждый день бегали на Барыш купаться мимо здания Госбанка, не подозревая, что когда-то это было здание присутственных мест, т.е. административное здание государственной власти в царской России для работы с населением. Теперь это здание живёт уже третьей жизнью: в нём расположился Карсунский районный суд. Внутри этого здания мы с Сашей никогда не были, уж больно солидно, таинственно и пугающе выглядела надпись на его фронтоне: ГОСУДАРСТВЕННЫЙ БАНК СССР. Около этого здания никогда не видно было людей и у меня свербил в голове вопрос: что это за дом такой, кто в нём работает и что они там делают? Но впереди нас ждал Барыш, а это было более интересно, чем какой-то дом на его крутом берегу.
Накупавшись вволю до посинения, слегка обсохнув и натянув на ещё мокрые трусы трико, под палящими лучами солнца мы спешили домой. С трудом поднявшись на гору, по улице Куйбышева доходили до первой колонки и с жадностью припадали к холодной струе воды. Напившись так, что чувствовалась тяжесть в животе, уже не спеша добредали до дома. «Мам, дай пять копеек на кино…» - клянчили мы с Сашей. Мама, успокоенная нашим счастливым возвращением с речки, быстренько соглашалась и вручала нам каждому заветные медные монетки.
В Карсунском кинотеатре почти каждый день показывали новые фильмы: в 17 часов - детские фильмы, в 19 и 21 час - взрослые. Стоимость входного билета на детский сеанс равнялась пяти копейкам. Это было очень дёшево и проблем с получением этих денег у карсунской ребятни не было (если даже ходить в кино каждый день, то за месяц наберётся не более полутора рублей!). А некоторые предприимчивые дети и сами добывали эти копейки. В то время по Карсуну разъезжал на лошади, запряжённой в телегу, какой-то мужичок и собирал у жителей всякий хлам: кости, тряпьё, бумагу, автомобильные покрышки. За этот товар он платил какие-то деньги. Меня это почему-то не вдохновляло, а вот Саша, как более деловой человек, воспользовался этим для собственного обогащения. Вместе с своим приятелем – соседом Генкой Зотовым он лазил по карсунским помойкам и по крупицам собирал это «золото». За килограмм костей Саша получал 10 копеек, а за килограмм покрышек аж 50 копеек! Конечно, труд старателя нелёгок, но он стоил того. Не помню, чтобы Саша делился со мной своими богатствами (и правильно делал: ведь я не участвовал в его походах на эти, ему одному известные, помойки), но в кино мы всегда ходили вместе, может быть, иногда и за Сашины деньги, нажитые им непосильным трудом!..
Карсунский кинотеатр имел величественный вид. Само здание было поставлено на довольно-таки высокий подиум, используя рельеф местности. Поэтому, чтобы войти в него, надо было сначала подняться по широкой лестнице в двадцать ступеней. Выступающий фронтон поддерживали шесть мощных колонн высотой примерно метров семь-восемь. Фасад первого этажа украшали пять фигурных дверей, второго – столько же окон с лепными наличниками. Как сказали бы, наверное, специалисты-архитекторы – это была русская классика в примитивном исполнении и в почтенном возрасте. Строилось это здание ещё в 19-ом веке и предназначалось для городской управы. Оно ещё не успело как следует состариться, когда пришедшие к власти большевики выселили из него прежних хозяев и устроили кинотеатр, т.к. «искусство кино имеет для нашего народа первостепенное значение». Но т.к. у новой власти никогда не было денег для культуры, то к 61-ому году оно имело довольно-таки обшарпанный вид, что, впрочем, не мешало мне восхищаться им.
Зал для зрителей был небольшой и вмещал в себя около 200 фанерных кресел с откидными сиденьями. Они постепенно поднимались амфитеатром от экрана до задней стенки, за которой размещался кинопроектор. По сравнению с Потьминским клубом, где зрители сидели на деревянных скамейках, поставленных вкривь и вкось на полу, это было великолепно! Не надо было тянуть шею, чтобы увидеть экран за впереди сидящим дылдой. И высокое расположение кресел тоже восхищало…
В 1965 году в Карсуне был построен новый кинотеатр с названием «Россия». Старый кинотеатр заняли какие-то районные чиновники. А в начале 80-х, как водится на Руси, опять случился пожар. Несколько лет здание простояло без крыши и с выгоревшим нутром. Но в результате энергичной деятельности последнего секретаря райкома КПСС Гареева, понявшего значение этого здания как архитектурного памятника, началось его восстановление. Мой отец Бородин Иван Дмитриевич принимал в этом деле участие, составив сметы на ремонт (к тому времени папа был единственным заслуживающим доверие специалистом по сметам в Карсуне). В 1990-ом году это здание наконец-то заново родилось. Теперь оно является визитной карточкой Карсуна, являясь объектом фото- и киносъёмок и натурой местных художников. Кроме того, в нём разместилась центральная районная библиотека.
Позади городской управы, но фасадом на улицу Ульянова, стояло здание женской гимназии. В наше время в нём размещалось сельское про-
фессионально-техническое училище(СПТУ). Проходя мимо, я всегда обращал внимание на него. Небольшое, но какое изящное здание! Сколько на нём украшений! Это прямо-таки какая-тобомбоньерка! Ведь здание строилось для девочек, и архитектор не поскупился на бантики, кружева, оборки и прочие прелести. Какой контраст по сравнению с построенной в 20-х годах рядом средней школой! Огромный 3-х этажный абсолютно плоский параллелепипедбез каких-либо излишеств! Рабоче-крестьянская власть уважала монументальность, а на красоту то ли не имела средств, то ли считала излишним проявления тонкости вкуса и изящества формы. К сожалению, я так и не вошёл внутрь этой каменной шкатулки. Там, наверное, тоже было когда-то красиво. Но могу предположить, что курсанты СПТУ, этот дикий необузданный народ из близлежащих сёл и деревень, отъявленные двоечники и хулиганы в своих школах, привели внутренние помещения в соответствиес своим представлением свободы и красоты. Теперь в этом здании находится Карсунский технологический техникум, а чему там учат – не знаю…
Как и положено Городской управе, она знаменовала собой административный центр Карсуна. Но всю центральную часть купеческого города Карсуна занимала торговля. В первой половине 19 века вплотную к Городской управепо проекту известного архитектора Коринфского были построены торговые ряды. Они украшают Карсун до сих пор. В 60-е годы уже 20-ого века в них располагались продуктовые и промтоварные магазины, молочный магазин. От торговых рядов отходил ряд отдельно стоящих 1-о и 2-х этажных зданий тоже торгового назначения: « дежурный магазин», книжный магазин, хлебный магазин. Напротив «дежурного» магазина стояло здание, в котором торговали мясом. А напротив книжного магазина стоял киоск «Союзпечать». Эти два объекта – книжный магазин и киоск –стали для меня объектами самого пристального внимания. Не имея в кармане ни копейки, я тем не менее подолгу простаивал у прилавка книжного магазина, жадными глазами рассматривая корешки книг на полках. Народ жил бедно, денег хватало только на самое необходимое, и мода на книги ещё не пришла. Полки магазина могли поразить любого нынешнего книголюба. Собрания сочинений русских и зарубежных классиков, энциклопедии, отдельные издания занимали всю широкую и высокую стенку позади прилавка. На прилавке лежали всевозможные географические карты и атласы. Всё это стоило копейки, но и этих денег у населения не хватало. Наша соседка по Первомайской улице тётя Люба Шалтаева то и дело прибегала к нам занимать три рубля до получки при непьющем и работающем муже.В этом старом книжном магазине мне удалось, сэкономив деньги на пирожках, однажды купить карту Европы, которая долго потом висела на стенке нашей веранды. Это была в то время моя единственная покупка.
Насмотревшись на книги, я переходил дорогу и останавливался у киоска. Через его стеклянные стенки я долго глазел на всевозможные журналы, писчие принадлежности и прочие мелочи. Так расширялся мой кругозор. Мой новый приятель Вовка Земсков познакомил меня с журналом «Искатель», который также продавался в киосках «Союзпечать». Не поев два или три дня коржики в школьном буфете, я сэкономил нужную сумму и купил в киоске один номер «Искателя». Моя домашняя библиотека начала своё существование именно с «Искателя»…
Рядом с книжным магазином стояло одноэтажное кирпичное здание, в котором торговали хлебом. Сюда мы с Сашей, вместе и поодиночке, каждый день бегали за хлебом по поручению мамы. Сюда я приходил ранним утром, часов в пять или шесть, летом 1963 года, чтобы занять очередь за хлебом. Хлеба в тот год в стране катастрофически не хватало в результате какой-то авантюры Никиты Хрущёва. Выстояв несколько часов в очереди и дождавшись привоза хлеба, мы покупали несколько саек и буханку белого или чёрного хлеба. Мы все любили эти самые сайки, о существовании которых узнали только при переезде в Карсун. Очень вкусные были сайки!..
Торговый центр старого купеческого уездного города Карсун не мог обойтись без ресторана. Это было большое одноэтажное деревянное здание, поставленное на кирпичный цокольный этаж полуподвального типа. В этом полуподвале располагался кулинарный магазин. В нём же торговали мороженым, вкус которого я впервые узнал здесь же. За счёт цокольного этажа ресторан казался мне высоким и величественным зданием. В ресторан вела высокая деревянная лестница. Только однажды в сопровождении кого-то из взрослых родственников, приехавших к нам в гости, я поднялся по этой лестнице и вошёл в зал ресторана. Он меня поразил. Большая светлая комната с множеством столов, накрытых белыми скатертями. На столах стояли приборы со специями. Нам подали две бутылки лимонада (дело было летом, стояла жара и хотелось пить). Я с удовольствием выпил стакан лимонада, а вот кто меня тогда угощал им – не помню.
Зачем я всё это пишу? Потому, что это был для меня новый мир, совсем не похожий на Потьму. В Потьме была тишина, речка, горы, лес, роднички, керосиновые лампы, соломенные крыши, лапти, бани в огородах, топившиеся по-чёрному, соха во дворе у дедушки, свинарник за околицей, куда мы бегали смотреть пиявок, плававших в большом цементном корыте с водой, водяная мельница с мельником Потехиным, большая навозная куча у дедушки на «задах» с её незабываемым острым ароматом. В Карсуне же ничего этого не было. Зато в каждом доме и на уличных столбах горели электрические лампочки (в Карсуне на реке Барыш стояла ГРЭС – государственная районная электрическая станция). Дома на улице Первомайской были новые и все под железной крышей. Множество магазинов и больших каменных зданий, многолюдность торгового центра, особенно по воскресеньям, открыли мне дверь в какой-то иной, большой мир, совсем не похожий на маленький и уютный мир моего детства в Потьме. Пассажирская автостанция предполагала где-то ещё больший мир, который ещё предстояло мне открыть. Стадион с трибунами для зрителей стал для меня вообще новым понятием в моём сознании. Множество автомобилей дополняли картину. Вот так: я вырос, и вместе со мной очень кстати и одновременно вырос окружающий мир.Кто-то сказал: « Жизнь – это театр, а люди в нём – актёры». Карсун стал новыми декорациями в этом театре, в который я вошёл в мои отроческие годы. К этим декорациям я быстро привык и стал играть свою роль в этом спектакле под названием «Жизнь».
Глава 3. Барыш.
Но главной достопримечательностью на новом месте нашего жития была река Барыш, на левом высоком берегу которой и была основана в 17 веке крепость Карсун. Сюда мы прибегали каждый день в течение всего лета порыбачить или просто покупаться. И было где развернуться карсунским ребятишкам! Барыш в то время был не тот, что сейчас. Ещё в черте посёлка Барыш разделялся на два рукава, которые далее опять соединялись в одно русло. На левом рукаве стояла гидроэлектростанция, питавшая током Карсун. Эта ГРЭС действовала до введения в строй Куйбышевской ГЭС и до подвода ЛЭП к нашему району. Правый рукав также был перегорожен высокой плотиной. Эти сооружения поднимали уровень воды в Барыше довольно-таки высоко, и река эта в черте Карсуна была широкой и полноводной. Настолько, что мы даже опасались переплывать на другой берег. Кто на это решался, тот был в наших глазах героем и настоящим пловцом.Взрослые же люди смотрели на эту водную преграду совсем по-другому, и она не представляла для них никакой опасности. В первое лето нашей жизни в Карсуне вся наша семья однажды выбралась на берег Барыша.Спустившись с Банковской горы, мы расположились на «пляже», представлявшем собой просто широкую лужайку у реки. Никаких пляжных удобств на ней, естественно, не было: ни песка, ни кабинок для переодевания – ничего. Дело было уже к вечеру, но солнце стояло ещё высоко, и на «пляже» было много народа, и детей, и взрослых. День был жаркий, дети, проведшие на реке весь день, ещё не ушли, а взрослые пришли сюда после работы освежиться. Мы с Сашей сразу же залезли в воду и начали барахтаться у берега, т.к. мы ещё не успели научиться плавать. Папа разделся и, покуривая, постоял на берегу в своих синих сатиновых «семейных» трусах. Потом быстро вошёл в воду и поплыл на другой берег. Ему хватило несколько широких и сильных взмахов рук – и вот он уже выходит на обрывистый правый берег Барыша. А мама, не раздеваясь, с тревогой наблюдала за нами с берега. Под наши восхищённые взгляды папа ещё раз переплыл недоступную нам водную преграду. Получалось это у него легко и просто. Ему не было ещё и сорока лет, а за плечами было уже столько работы, сделавшей его мышцы железными, что переплыть Барыш было для него раз плюнуть. Нам с Сашей оставалось только завидовать и гордиться своим отцом. Я, к сожалению, не достиг такой физической силы и к семнадцати годам и, по-моему, так и не переплыл Барыш ни разу за всю жизнь в Карсуне.
Не все были такие хлипкие, как я. В то время среди всех мальчишек Карсуна славился своей силой ( а в подростковом возрасте только сила является авторитетом!) Костя Труханов. Он был старше нас лет на пять, т.е. ему было лет пятнадцать, и он был совсем другой возрастной категории. Но что такое пятнадцать лет! Всё равно: это ещё мальчишка!.. Но Костя был особенный мальчишка. Мама говорила, что учился он плохо и спал на уроках. Но он был культурист, т.е. занимался гимнастикой с гантелями и гирями, а в школьном спортивном зале упражнялся и со штангой. Тогда всё это было ново и только-только входило в моду в нашей стране. Костя был близорук и носил очки, да и роста был среднего, так, что атлетом его трудно было назвать. Но когда он приходил на пляж и раздевался, то обращал на себя внимание всех мальчишек своей фигурой. Тонкий в талии с широкими плечами, бугристый пресс, мускулистые руки и выпуклая грудь – всё это вызывало зависть у нас, тщедушных мальчишек с неразвитой мускулатурой. Приходил Костя всегда один и только для того, чтобы выполнить ещё одно упражнение в своей физической программе: плавание на длинную дистанцию. Он входил в воду и настоящим стилем кроль плыл против течения. Сколько же в нём было силы! Он плыл и плыл, и вот мы уже потеряли его из вида, когда он скрылся за поворотом в сторону Таволжанки. А мы продолжали плескаться у берега и не всегда видели возвращение Кости из дальнего плавания.
Пример Кости Труханова подвигнул карсунских мальчишек тоже заняться своей физической подготовкой. Мой приятель Вовка Матросов даже приобрёл трёхкилограммовые гантели и даже начинал заниматься гимнастикой с ними. Откуда-то он взял журнал «Физкультура и спорт» с упражнениями для гантелей. Я позавидовал и выпросил у него эти гантели на несколько дней, чтобы тоже позаниматься. Конечно, их пришлось вернуть, и, сколько я ни щупал свои бицепсы, никакой прибавки в своих мускулах я не заметил. Да и у Вовки Матросова это было минутное увлечение, и силы у него тогда не прибавилось. Однажды на пляже мы с ним вздумали бороться, и я его положил на лопатки, хотя он был немного крупнее и тяжелее меня. Ну, что ж! На смену гантелям пришло новое увлечение, и мы забыли о старом. Жизнь! В ней так много интересного!..
Барыш!.. Барыш!.. Как много приятных детских воспоминаний связано с ним! Мы пропадали на нём всё лето! И купание, и рыбалка, и даже плавание на лодках, которые стояли тут же у берега!.. Самые отчаянные из нас даже прыгали в воду «солдатиком» с вышки!.. А я даже боялся подняться на её второй ярус в два метра над водой! Сколько было выловлено нами «сопливых» ершей из мутной воды Барыша! А особо искусные из нас рыбаки «подсекали» и плотву, и голавлей за плотиной ниже по течению (место это называлось Малый Барышок). А пескари, казалось, сами лезли на крючок и поймать их не составляло труда даже мне. А однажды я поймал бычка. Откуда он взялся в нашем Барыше – никто не знал, и никто никогда не ловил бычков в его мутной воде. Саша при этом удивлялся и искоса поглядывал на меня. Наверное, немного завидовал…
Иногда при пасмурной погоде прямо у воды мы разводили костёр, чтобы обогреться и обсушиться после долгого купания в прохладной воде. А особо проголодавшиеся даже запекали в углях костра мидий, которых в Барыше было видимо-невидимо. Их не надо было ловить, они лежали как чёрные камни на дне прямо у берега, и их было видно на прибрежном мелководье. Войдёшь в воду по колено, протянешь руку – и вот уже в твоей руке лежит большая – с ладонь! – чёрная и блестящая ракушка (слово «мидия» мы тогда не знали). Она уже успела плотно закрыть свои створки и открыть их, не повредив, не было никакой возможности. Ракушки бросались в потухающий костёр и через минуту-две с лёгким потрескиванием створки мидии раскрывались и было видно жёлто-белое тело этого моллюска.Я с отвращением наблюдал, как Вовка Барсуков, большой и толстый мальчик, своими грязными руками отдирал мидию от раковины и запихивал её, может быть, даже ещё живую, к себе в рот. И как бы он ни чмокал с аппетитом, ничего, кроме тошноты, это во мне не вызывало. Так я и не попробовал этого Барышского деликатеса. А ведь, наверное, можно было, набрав легко целое ведро этих мидий, принести их домой и как-нибудь их приготовить для еды. Ведь ем же я сейчас морских маринованных мидий из магазина! Но народ тогда был тёмен и проходил мимо этого 100-процентного белка… Интересно: а живут ли сейчас в Барыше эти моллюски? Навряд ли: Барыш обмелел, а загрязнение его воды достигло смертельного даже для мидий уровня. Я так думаю, но стоило бы проверить… А тогда, в далёкие 60-е, досужие мальчишки, да и взрослые, доставали из нор в обрывистых берегах Барыша даже раков!.. А как было бы хорошо опять сейчас поднять плотину на нашей речке, и тогда на её берегах опять бы заиграла жизнь! Сидели бы на её берегах нынешние мальчишки с удочками, плескались бы дети в её пусть и мутной воде, не спеша плыли бы по ней плоскодонки, и весёлые голоса людей и птиц оглашали бы барышские берега!.. Но тихо сейчас на Барыше, умерла река…
Всякая река представляет для детей определённую опасность для их жизни. В её тёмных водах скрываются и камни, и коряги, и рыбацкие сети, и разбитые бутылки. Всё это может стать причиной трагического случая. Когда-то давно, ещё в Потьме, мама повела своих учеников в свою родную Коммуну на берегу Барыша. Прихватила с собой и Сашу. Ну, и, естественно, там всем захотелось искупаться («Быть у воды, да не напиться?!»). Полез в воду и Саша. Мама, конечно, выбрала место мелководное по понятиям взрослого человека и нисколько не беспокоилась. И вот уже большой Саша (как же, ведь он перешёл уже во второй класс!) сложил ладошки лодочкой на груди и головой вперёд плюхнулся в воду. А воды-то было ему по пояс. Через секунду Саша с рёвом и захлёбываясь выскочил из воды, держась за голову. По лицу его стекала тонкая струйка крови, а на стриженой голове была видна большая царапина. С чем Саша столкнулся, ныряя в воду, не знаю, но всё могло закончиться гораздо серьёзнее, если б он прыгал с большей высоты. Люди всегда тонули, тонут и будут тонуть в воде, это не наша среда обитания, она враждебна нам и жестоко наказывает нас за малейшую неосторожность. Мама потеряла бдительность и чуть было не потеряла сына.
Казалось бы, этот случай навсегда должен был врезаться в память мамы и она всегда должна была быть начеку, живя у реки. Но что ж такое? Живя в Карсуне, мы всё лето проводили на Барыше, а я не помню, чтобы мама выражала хоть раз какую-то озабоченность по этому поводу, вводила какие-либо ограничения!.. А ведь Барыш в черте Карсуна в то время был совсем не похож на себя у Коммуны и глубиной, и шириной, да и течение всё же было не маленькое. И люди – даже взрослые! – тонули. А мама, не говоря уж про отца, и в ус не дула! По крайней мере, это никак внешне не выражалось. А если б нам вздумалось прыгать с двухметровой вышки, стоявшей на пляже? Мы частенько наблюдали, как молодые парни, разбежавшись, прыгали с неё в воду и солдатиком, и ласточкой. А однажды на вышку взобрался пьяный курсант Карсунского СПТУ. Не раздеваясь и пошатываясь, заплетающимися ногами он подошёл к краю площадки и даже не нырнул, а просто свалился в воду, нелепо размахивая руками. И исчез под водой. Прошла минута, другая, а его всё не было. Через пять минут народ на пляже понял, что человек утонул и его надо доставать. МЧС тогда не было, телефонов тоже, да и спасателей на Барыше тоже не было предусмотрено. Народ сел на лодки, откуда-то взялись багры и началось прочёсывание дна реки. Продолжалось это минут двадцать – тридцать. Наконец один из спасателей закричал: «Нашёл!» и стал поднимать на поверхность что-то тяжёлое. Показалось человеческое тело, мёртвым грузом висевшее на крюке багра. Его вытащили на берег и начали откачивать, т.е. делать искусственное дыхание. И – о, чудо! – труп зашевелился, поднял голову и начал что-то бормотать. А ещё через пять минут курсант уже стоял на ногах, бормотал что-то нечленораздельное и пытался даже ходить. Падал, вставал и снова шёл. Но он был жив! Как такое могло быть? Провести под водой без дыхания не менее получаса – и остаться живым! Вот уж действительно: пьяному море по колено!..
Но не всегда ныряния в мутные воды Барыша заканчивались так благополучно. В июне 1972 года, отслужив два года в армии, вернулся в Карсун мой ровесник из параллельного класса Вовка Шемырёв. Весёлый, бесшабашный парень. Лето в тот год с самого начала задалось жаркое и молодой народ всё свободное время проводил у воды. Вовка отдыхал от армии и, наверное, строил планы на будущее. Но однажды он не вернулся с Барыша. В последний раз он нырнул с плотины, где нырял не раз, ударился головой обо что-то, сломал себе позвоночник, и его безжизненное тело всплыло на поверхность, испугав всех своей неподвижностью. Друзья вытащили его на берег и начали делать искусственное дыхание, думая, что Вовка просто захлебнулся, хотя все знали, что плавал он великолепно. Ничто не помогало, он не подавал признаков жизни. Побежали звонить в больницу. Наконец на левом берегу Барыша показалась машина скорой помощи. На носилках тело Вовки Шемырёва друзья перетащили через реку, и машина увезла его в больницу. Там его привели в чувство, но он уже был обречён. Травма оказалась несовместимой с жизнью. На другой день он умер. Весь Карсун переживал случившееся. Мать Вовки в тот же день поседела. Вовкины друзья и одноклассники встали в почётный караул у гроба. Жители Карсуна шли и шли мимо гроба, прощаясь навек с молодым и светлым человеком, который только начинал жить. Но бесшабашность и неосторожность оборвали его жизнь. Смерть поджидала эту жизнь на дне Барыша. И дождалась…
Барыш забирал свои жертвы даже зимой. Вот как погиб Анатолий Ключников, старший сын учительницы начальных классов нашей школы
Нины ИвановныКлючниковой, со слов Александра Андрианова, её зятя и сына Владимира Ивановича Андрианова, многолетнего директора Карсунской средней школы: «…старший сын Анатолий возвращался в новогодние праздники с работы. Филиал завода «Искра» размещался в здании бывшей электростанции на улице Чехова. Пошёл к родителям на Октябрьскую, но не улицей, а по льду, и попал в полынью в районе колодца. Выбраться не смог, но остался на поверхности, где его и нашли утром…». По-видимому, Анатолий долго пытался выбраться из воды на лёд, но зимняя одежда напиталась водой и своей тяжестью тянула его в воду. В конце концов Анатолий совсем обессилил и перестал сопротивляться судьбе. Мороз завершил эту трагедию ещё одной человеческой жизни…
Так или иначе, но Барыш оставил заметный след в жизни всей Карсунской ребятни. И воспоминания о жизни, проведённой на его берегах, греют наши сердца всю жизнь. Спасибо тебе, Барыш!..
Идут года, течёт время, по-прежнему несёт свои мутные воды река Барыш… Давно нет на Земле тех людей, которые в начале 20 века безмятежно радовались жизни на его берегах. И мы, ребятишки 60х годов, тоже состарились. Я смотрю на эту пожелтевшую фотографию из краеведческого музея, и грустные мысли приходят мне в голову… Они были, как мы… Так же, как и нас, их притягивал к себе Барыш. Он качал их на своих плечах. Его прохладные воды освежали этих барышень и их поклонников в летний зной. И им, наверное, казалось, что жизни этой не будет конца. Где они, эти бывшие жители Карсуна? Нет их, и не осталось от них и следа. «Придёт, придёт и наше время, И наши внукив добрый час Из мира вытеснят и нас!» А Барыш будет всё также, не спеша, нести свои воды мимо Карсуна, устремляясь на встречу с Сурой, не заметив, что и Карсун уже другой, и люди в нём живут другие… Помни нас, Барыш, мы тебя любили!..
Глава 4. Стадион.
В Древней Греции и в Древнем Риме существовали стадионы и проводились Олимпийские Игры. В Потьме в середине 20-ого века стадиона не было. Я даже не знал такого слова – стадион. Конечно, Потьма это не Рим, и даже не Олимпия. И единственным спортивным объектом в Потьме была более-менее ровная площадка прямо перед клубом, на которой потьминская молодёжь летом играла в волейбол. Спортивный инвентарь – мяч и волейбольная сетка – хранился, по-видимому, у зав. клубом. Играли только по субботам и воскресеньям, в остальные дни недели было не до игр: сначала посевная кампания, потом сенокос, полевые работы, и, наконец, уборочная страда. За день так наломаешься, что не до игр. Да ведь и вымыться надо после этой забавы, когда пыль стоит столбом на площадке! Вымыться можно было только в бане, а баню топили один раз в неделю – в субботу. Дрова экономили. Мелочь пузатая, такая, как я, наблюдала за игрой со стороны.
Теперь уже и клуба нет (сгорел в 90-х годах), и играть некому. На месте волейбольной площадки стоит памятник жителям Потьмы, погибшим в войне 1941 – 1945 годов с памятными досками. На этих досках много фамилий Бородиных и Сониных…
А в Карсуне был настоящий стадион: с футбольным полем, с беговой дорожкой, с скамейками для зрителей и трибуной для «высоких» гостей. Стадион не пустовал. Летом здесь карсунская молодёжь постоянно играла в футбол, в ручной мяч. Как здорово было смотреть на Борю Котельникова, когда он буквально взлетал над линией обороны и мощным броском отправлял мяч в сетку ворот! А как он бежал стометровку! Его мощные ноги, казалось, совсем не касались земли, он летел как стрела! Боря был летней звездой на карсунском стадионе. А зимой, когда футбольное поле заливалось водой и на льду происходили хоккейные баталии, блистал молодой парень по кличке «Бексон». Нам, па
цанам 12-13 лет, оставалось только восхищаться его стремительными проходами по льду, завершавшимися мощным ударом клюшки по мячу. Его удары были неотразимы!
Но в первые годы нашего проживания в Карсуне мы, мальчишки с улицы Первомайской, как-будто не замечали стадиона, как-будто он существовал для кого-то другого, но не для нас. Хоть и не далеко, но всё же на стадион надо было идти. А нам пока хватало и нашей улицы. У нашего дома улица заканчивалась тупиком, упираясь в огороды жителей улицы Степной. Здесь не было никакого движения и нам было очень даже вольготно собираться на довольно-таки просторной площадке перед нашим домом. Собиралось нас человек десять, и мы очень скоро вытоптали всю траву, которая спервоначала так украшала нашу молодую улицу. Самым старшим из нас был Вовка Шалтаев. Он был, как сейчас бы сказали, лидер нашей честной компании. Но он в силу своего «солидного» возраста редко участвовал в наших играх. Ему уже были интересны другие занятия. Он постоянно разбирал и собирал отцовский мотоцикл, от него пахло бензином и промасленными тряпками. И самое главное: он умел уже ругаться матом и посылал на все буквы алфавита даже свою мать! Его матери было стыдно и обидно перед нами. И меня это тоже смущало, и я поглядывал на него с опаской как на взрослого. Мне такое поведение Вовки Шалтаева было неприятно, и я недоумевал: « Как это так? Почему его мать терпит и не задаст ему порки?» Вовке было уже лет 15 и, конечно, мать уже не могла физически поставить своего сына в угол. А мы все слушали его брань, отворачивались и молчали. К счастью, ко мне эта зараза не пристала...
Второй эшелон нашей «группы» составляли ребята 1951-1952г.р.: Саша Бородин, Гена Зотов, Гена Терёхин, я, Вовка матросов (на снимке), Вовка Агафонов. В третьем эшелоне находились ребята ещё моложе: Саша Гаврилов, Вовка Шигаев, Витька Мухин. Жили мы все рядом, и площадка перед нашим домом была единственным удобным местом для детских забав. Мы играли в футбол, ручной мяч, в чижика и клёк. Зимой здесь же играли в хоккей с мячом, гоняя мячик кое-как обрубленными кривыми палками. Всем было хорошо. Нам было весело, а родителям, видевшим нас из окон своих домов, спокойно. Напротив нашего дома стоял недостроенный дом Терёхиных, без окон и дверей. Он был в полном нашем распоряжении. В нашем воображении это была крепость, в которой частенько происходили «бои» между «нашими» и «немцами». В общем, мы не скучали. А если к этому добавить ещё и полезный труд для дома, как-то: пилка и колка дров, таскание воды из колонки для бани и полива, то и времени для скуки не оставалось. «Весело текли вы, детские года!..».
Время шло, мы росли, и настал момент, когда нам захотелось играть в настоящий футбол на большом поле и обязательно с воротами. Мысль, что всё это уже есть на стадионе, до которого было рукой подать, даже и в голову нам не приходила. Нам хотелось иметь свой футбол на своём футбольном поле! Поле мы нашли сразу. Для этого - по нашим понятиям – вполне годился аэродром, до которого было гораздо дальше, чем до стадиона. Но это было наше поле! Надо было ещё поставить на этом поле футбольные ворота. Настоящие ворота, широкие и высокие! Соседняя улица только ещё начинала застраиваться, и на ней было свалено много всяких стройматериалов. Гена Терёхин сообразил, что там мы найдём то, что нам надо. В сумерки кончавшегося летнего дня мы зашли туда, схватили три длинных и толстых жерди и бегом понесли их на аэродром. Никто не обратил на нас внимания, и это воровство осталось без последствий. На другой день мы быстренько слепили одни футбольные ворота. Вторые ворота мы не стали делать, видимо почувствовав, что это будет уж слишком. Нас вполне устраивали и одни ворота. Разметили поле, и пошла игра! Мы гордились собой, что мы это сделали, и что у нас есть своё(!) поле! Но продолжалось это счастье недолго. Однажды, подходя к аэродрому, мы увидели стоящий на нём «кукурузник» и лётчика, который, чертыхаясь на чём свет стоит, ломал наши ворота. Подходить ближе мы почему-то заопасались и горько наблюдали за крахом нашей мечты. Наверное, мы что-то поняли тогда и больше не пытались совместить аэродром и футбольное поле…
А учителя физкультуры с годами стали выводить учеников на стадион для проведения уроков. Тут мы бегали на 60 метров и прыгали в длину и высоту. Постепенно мы привыкли к стадиону, и он стал «наш». Нас часто видели на стадионе, как мы играли в футбол «в одни ворота». Заметил нас и Слава Бубнов, тогдашний директор детско-юношеской спортивной школы. Он предложил нам поучаствовать в общекарсунском турнире на приз клуба «Кожаный мяч». В турнире участвовали такие же мальчишеские команды, как и наша, с других улиц. Не помню, сколько
мы провели матчей, но наша команда заняла 2-е место в общем зачёте, и каждому из нас Слава Бубнов вручил Почётную грамоту. В финальном матче я даже забил победный гол с подачи Вовки Агафонова, нашего центрфорварда.
Проводились на стадионе и общешкольные спортивные праздники. Директор школы Владимир Иванович Андрианов приветствовал нас с высокой трибуны. Учителя физкультуры Геннадий Алексеевич Колосов и Николай Фёдорович Калинин разводили нас на исходные позиции, и школьные «Олимпийские игры» начинались. В мае 1968-ого года я участвовал в таких играх последний раз. В забеге на 200 метров я занял 1-е место, но время, по-видимому, было скромное, и никакого поощрения я не получил. Но как я бежал!..
Да и откуда было быть рекордам? Природные физические данные мои были средние, а систематически спортом я никогда не занимался. Да, я делал по утрам зарядку, которую в 715 утра передавали по радио в исполнении Гордеева. Да, я «качался» с гантелями, которые я позаимствовал у Вовки Матросова. Но всё это было временным увлечением и никаких результатов, естественно, не давало. Вовка Агафонов вроде бы тоже ничем систематически не занимался, но какой это был сильный мальчишка! Бегал он быстрее всех, в футбол он играл лучше всех. Вот он пробежал первые сто метров, вырвался вперёд и бежит, бежит, не уставая! Меня же хватало только на первые сто метров, а дальше ноги наливались тяжестью и не хватало дыхания. «Откуда у него столько силы?» - думал я с завистью. Если бы он систематически занялся каким-нибудь спортом под руководством опытного тренера, то наверняка стал бы и мастером спорта и рекордсменом всесоюзного масштаба. Но не случилось. Рано завёл семью, запил, получил инсульт. Жив ли он сейчас – не знаю…
За всё наше школьное детство нам так и не посчастливилось подержать в руках настоящую хоккейную клюшку. А с кривыми, кое-как обструганными, палками можно было играть только «у двора»! Мы и играли… А чтобы выйти на лёд, требовались коньки. Зимой 62-63 годов мама принесла домой настоящие коньки-«снегурки». Из магазина! Это была большая радость для меня, которая омрачилась буквально на следующий день, когда я собрался идти кататься на стадион. На валенки такие коньки закрепить не представлялось никакой возможности ввиду их особой конструкции. А ходили мы тогда в так называемых «прощай молодость»: суконные ботинки с «молнией» на резиновой подошве. На пятке надо было проковырять небольшую ямку для фиксатора коньков, а
носок стягивался винтовой струбциной. Всё это было ненадёжно, каблук ботинка жёстко, что было необходимо для нормального катания, закрепить не удавалось, да и обувь портилась. «Снегурки» вскоре были заброшены… А у Витьки Мухина были настоящие коньки на ботинках, которые одевай и сразу можно кататься. Нога у Витьки выросла, и его коньки валялись без дела. Мама напряглась и купила за полцены эти коньки. Но коньки, как оказалось, надо было точить. Как это делается, мы не знали, и сколько Саша ни ширкал напильникам по лезвию конька, на льду ноги разъезжались во все стороны, как у коровы на льду. Я пытался кататься на этих коньках, но это приносило мне больше страданий, чем радости. Из-за этого, наверное, увлечение коньками быстро прошло, и мы опять встали на лыжи.
В Потьме мы уже катались на лыжах, но это были самодельные лыжи, которые делал нам отец. Он вытёсывал тонкую дощечку и заострял один её конец. Потом этот конец папа распаривал на пару из кипящего котла в бане и загибал его. Прибивал ремешок посередине дощечки – и лыжи готовы! А вот настоящие лыжи фабричной работы я увидел только в 63-ем году. Тогда, в марте месяце, тётя Зина Говорухина с мужем уезжала из Русских Горенок на родину своего мужа. Со всем своим скарбом они остановились в Карсуне в доме у тёти Насти. Мы всей семьёй пришли туда их провожать. И я увидел там эти лыжи. Просить долго не пришлось, и дядя Витя Говорухин с удовольствием вручил мне эти свои лыжи. Он и так бы, наверное, оставил их в Карсуне, чтобы не тащить их с собой по автобусам и поездам, а тут ему представилась возможность сделать подарок мальчишке, что он и сделал с радостью для себя и ещё более для меня. Я тут же одел лыжи на валенки (лыжи были без жёсткого крепления, с ремешками), и по мартовскому, набухшему водой, снегу гордо поехал домой. Они служили мне потом много лет до самого моего первого заработка, когда я, уже взрослый человек, смог сам себе купить лыжи с жёстким креплением и специальные ботинки к ним. Покойся с миром, дядя Витя Говорухин, ты был добрый человек!
Это была одна пара лыж на нас с Сашей двоих. Как-то мы их между собой делили и никогда никаких ссор по этому поводу между нами я не помню. Но вопрос всё-таки стоял по-видимому. И однажды, году в 66-ом, мама принесла из школы огромные лыжи для прыжков с трамплина. Как они оказались в школе – неизвестно, но они там были не нужны, и мама их выпросила для Саши. Лыжи были огромные, тяжёлые, и я даже не пытался на них кататься. А Саше они понравились. Он был старше меня и сильнее. Конечно, бегать на них было тяжело и ему, но кататься с гор на
них было великолепно. Таких лыж больше не было ни у кого в Карсуне, и Саша, наверное, гордился своими лыжами.
Вот так мы занимались спортом в своё счастливое детство. И стадионом нам была вся наша страна, т.е. весь Карсун. Мы не ставили рекордов, но мы бегали, прыгали, играли, плавали. И Олимпийский девиз: «Главное не победа, а участие!» мы соблюли на все сто процентов!
Глава 5. Друзья.
Счастлив тот, у кого они есть. Хотя бы один друг, но с которым ты и в огонь, и в воду. А были ли у меня друзья? У меня были товарищи по играм, по школе. С некоторыми я сходился ближе, чем с другими. Но и с теми, первыми, настоящей близости не было. Между нами всегда что-то стояло, была какая-то непереходимая грань, за которой скрывалась опасность потерять себя, раствориться в другом… Возможно, я чувствовал, что на каком-то расстоянии силы притяжения между нами ослабевали, и я боялся, что верх возьмут силы отталкивания, и я потеряю даже то немногое, что имею. Всякая дружба подразумевает какую-то зависимость одного от другого. Недаром говорят: «Из двух друзей один всегда раб другого!» И я инстинктивно чувствовал, что сделай я ещё один шаг навстречу и – прощай моя свобода! Мой чрезмерный эгоизм был всегда на страже и не мог допустить этого. Сильный человек уверен в своих силах, он не боится впасть в зависимость от своего окружения. Но есть ли у него друзья в этом окружении? Нуждается ли он в друзьях? За ним идут, потому что в нём нуждаются. Я ни в ком не нуждался, я был и есть самодостаточен, но и вести за собой я тоже не мог, да никогда и не хотел. В этом моя слабость, я напрочь лишён честолюбия. Я не могу быть лидером, но и в хвосте плестись за кем-то я тоже не хочу. Поэтому я всегда один…
Проучившись целый год в первом классе Потьминской школы, я так и не приобрёл себе друзей среди своих одноклассников. По-видимому, я был слишком поглощён новой обстановкой и самим учебным процессом. Из всех своих соучеников я тогда обратил внимание только на троих девочек: Валю Кобелькову (мне нравилось её лицо), Нину Бородину (её
как-то особо выделяла наша учительница Тамара Дмитриевна Софронова) и Розу Кракович. Последняя запомнилась особенно. Роза была из еврейской семьи. Их нищета бросалась в глаза даже мне, маленькому мальчику. Жили они рядом с моим «дядей Федей» в Заречке в старой, покрытой соломой и вросшей в землю по самые окна, хижине. Назвать домом их жилище можно было только с большой натяжкой. Кроме Розы у её матери были ещё дети, а вот отца я там не заметил; может, его и не было совсем. Роза всегда была одета очень бедно и видно было, что её платье сшито из обносков её старшей сестры. Но бедностью нас тогда не удивишь, и запомнилась Роза другим: она была слепая. Почти слепая так, что она ничего не видела на классной доске. Я слышал разговоры, что её собирались перевести в спецшколу для слабовидящих. Слепота этой девочки поразила меня, первый раз в своей жизни я столкнулся с таким несчастьем. (На фото Роза Кракович сидит в первом ряду первая слева; Нина Бородина сидит рядом с Т.Д.Софроновой, а Валя Кобелькова с большим бантом стоит за спиной моей первой учительницы).
Я наблюдал за этими девочками со стороны и никаких шагов навстречу не делал. Пока мне было это не интересно.
Летом 60-ого года папа разобрал наш «дом на горе» и увёз его в Карсун. Мы же с мамой поселились в доме тёти Паши Зыриной в Серёдке, и отсюда уже я пошёл во второй класс. Почти напротив нас жил мой одноклассник Женя Суслин, но дружбы почему-то не получилось. Зато рядом со мной в то время я вижу Колю Башарина (сидит в первом ряду второй справа), жившего на другом конце села на Верху. Мы с ним встречались после школы и у нас были, наверное, какие-то совместные занятия. Однажды Коля привёл меня к себе домой. Он жил в большом каменном доме (так мне тогда казалось). И всё тут было не так, как у нас в « доме на горе»: и большая комната, и тяжёлые фиолетовые портьеры на дверях. Какая-то женщина сидела на стуле с шитьём. Она с улыбкой посмотрела на нас и что-то ласковое сказала.
В другой раз я привёл Колю к себе в дом тёти Паши, и,
наверное, собирался тут за-
держаться. Неожиданно из
комнаты вышел отец и строгим голосом выпроводил
нас на улицу. Мне было обидно и стыдно перед Колей за то, что нас, как котят, выкинули на улицу. А ведь дело уже шло к тому, чтобы, как говорится, «дружить домами». Но природная сухость отца или тот факт, что дом был чужой, помешали этому. Больше я не помню Колю Башарина рядом с собой. А летом 60-ого года наша семья навсегда покинула свою родную Потьму…
Прошла жизнь. Коля Башарин уже пять лет лежит в сырой земле на Потьминском кладбище. Там же покоится и Коля Зотов (стоит первый слева на фото), убитый в пьяной драке. Валя Кобелькова, окружённая детьми и внуками, ещё служит в ОВИРе в звании майора в Вешкаймском РОВД. Нина Бородина живёт и врачует больных людей в Самаре. Розу Кракович видел последний раз уже лет двадцать назад на улице Ульяновска, но не подошёл… Так же, как никто не подошёл ко мне в день нашего отъезда из Потьмы. А на другой день мои бывшие одноклассники проснулись, а меня в Потьме уже не было, как-будто и не бывало никогда. Жалели ли они о моём отъезде, вспоминали ли меня? Слишком тонкой нитью были мы связаны, чтобы жалеть и вспоминать.
А новая жизнь в Карсуне с первого же дня закружила нас новыми товарищами, новыми играми и занятиями. Но сразу же должен сказать, что ни с кем из них ни я, ни брат Саша не стали по-настоящему друзьями. Как-будто какой-то изъян сидит в нас и сводит на нет естественную в детском возрасте потребность дружить. Не хватает одного, последнего и единственного, звена в той цепи, которая может связать людей навек. Эта цепь может быть длиннее или короче, но без этого последнего звена она не имеет никакого значения. По-видимому, дружба, настоящая дружба – это такое же редкое природное явление, как и любовь.
Уж на что мой брат был в коротких отношениях с Геной Зотовым, нашим соседом и Сашиным одноклассником, но как только прозвенел последний звонок в школе и Гене не удалось поступить в военное училище, он стал всячески избегать встреч с Сашей. А Саша настолько привязался к нему, что, каждый раз, приезжая в Карсун на каникулы, первым делом спешил встретиться с Геной. По моим наблюдениям встречного движения не наблюдалось: то Гена куда-то ушёл, то ещё не пришёл… Потом, после окончания пединститута, Гена частенько летом гостил у своих родителей в доме напротив, но, зная о приезде Саши в отпуск из Архангельска, он первый никогда не приходил к нам в гости… Правда писана в Библии, что гордыня есть самый смертный грех человека. И она выше всяких сил человеческих. Если уж она угнездилась в душе человеческой с рождения, то её не преодолеть. А Сашина душа чи
ста от этого греха. Всё это мои домыслы, конечно. Может быть, в душе у Гены было что-то сокровенное, чего не было у Саши, и он Гену просто не интересовал. Я ведь тоже особенно-то никем не интересовался. Мне стыдно признаться, но мне, кажется, известно моё сокровенное, что постоянно возвращало меня к самому себе…
Часть 2. В тереме.
Глава 1. Новая жизнь.
Терем-теремок, он не низок, не высок... Так назвал наш дом в Карсуне дядя Вася, когда мы с ним входили в Первомайскую улицу в её начале по приезде из Потьмы. Было это давно, в 61-ом году. Мы только что переехали из Потьмы в Карсун, но пуповина ещё кровоточила и, наверное, поэтому были частые взаимные посещения. В тот день я в сопровождении дяди Васи возвращался домой из Потьмы, куда меня «командировали» родители не знаю зачем. Первомайская улица была уже почти вся застроена, хотя и не благоустроена, и вид со стороны имела пустынный и неуютный. Никаких посадок на ней ещё не было, и она просматривалась вся насквозь от начала до конца. Профиль улицы был неровный, начало ниже конца, на бугре которого и стоял наш дом с высокой крышей. С геодезической точки зрения наш дом был выше всех домов на улице Первомайской. И он и правда возвышался над улицей как сказочный терем. Хотя дом сам по себе был так себе, средний и по высоте, и по площади, но он занимал выгодное положение и тем много выигрывал. Да и дядя Вася мог приукрасить. Но факт остаётся фактом: наш дом под номером 28 был виден от дома номер 1.
Но для меня, сопливого пацана, дом наш не вызывал особого интереса. Дом как дом. Тем более, что первое знакомство с ним уже состоялось – и не раз. Во время его строительства мы с мамой не один раз навещали папу в Карсуне. Папа тогда уже работал в Карсуне, жил у тёти Насти и строил свой дом. Сначала на своём участке он построил баню, в которой и жил в летнее время. Когда мы приезжали, мама разжигала керогаз в предбаннике и варила для папы молочную лапшу. По-видимому, при такой «холостой» жизни, от недоедания и тяжёлой работы, уже тогда у папы развивалась язвенная болезнь желудка. Позже он рассказывал, что, бывало, так скрутит, что приходилось бросать всю работу и идти отлёживаться на полке в бане. И не мудрено: весь дом был построен одними папиными руками. И только потолочные балки папа уже не мог поднять один, для этого он приглашал своего отца из Потьмы. И дедушка, хоть ему уже было 62 года, был отменного здоровья и силы, построил и себе новый дом, и помог построиться и Ивану, и Анатолию. К весне 61-ого года дом был практически готов. Оставалось только сложить печь в передней комнате. Это было сделано уже летом после нашего переезда из Потьмы. Потом в течение нескольких лет дом ещё достраивался: ставились наличники на окна, обшивались стены, перекрывалась крыша, рылся погреб, строился сарай во дворе, ставилась ограда вокруг дома… Да много чего ещё. Но жить в доме уже было можно летом 61-ого года. Так началась наша новая жизнь в новом доме на Первомайской.
Дом был построен по старой схеме. Две комнаты, передняя и задняя. Передняя выходила окнами в улицу, задняя-в огород. Передняя комната и была, собственно, жилая комната. Задней комнате отводилась служебная роль, роль кухни. Половину этой комнаты занимала русская печь. Она и грела, она и кормила. А когда у папы болела спина-ещё и лечила. Это было наше любимое место в зимнее время. Она была достаточно обширна, чтобы на ней могли разместиться два человека. Пока я не вырос, я частенько полёживал на ней вместе с папой. В холодное время года печь топилась каждый день и поэтому служила постоянным местопребыванием отца после работы. У него после строительства дома теперь постоянно болела спина. Я только сейчас подумал: как же он забирался на печь с больной спиной? Но по-видимому лечебный эффект был настолько сильный, что, скрипя зубами, папа всё-таки лез туда после работы и отдыхал. Для тех, кто не знает, что такое русская печь, я и поместил здесь это изображение, взятое мной из ИНТЕРНЕТА. Вот такая же печь была и у нас в новом доме в Карсуне. За занавеской располагалась лежанка. Для подъёма на лежанку к печке была приставлена маленькая лесенка в три ступеньки. В небольших углублениях под занавеской, у нас называемых печурками, сушились варежки.
Печь эта простояла в нашем доме до лета 73-ого года. Тогда папа собственноручно сломал её и пригласил известного в Карсуне печника, чтобы сложить новую печь. Это была уже не русская печь, но какой-то новой конструкции: более компактной, более функциональной и более экономичной в потреблении дров.
А эту русскую печь, ввиду её недостатков, топили редко, в основном только для обогрева комнаты или для выпечки пирогов. Что мама больше любила - есть пироги или печь пироги – я не знаю, наверное, и то, и другое, но чуть ли не каждое воскресенье наш дом наполнялся ароматом свежеиспечённых пирогов. Пироги у мамы никогда не подгорали, хорошо пропекались и были всегда очень вкусные, что и оценили впоследствии мамины снохи. Но им так и не удалось достичь такого же мастерства в искусстве выпечки пирогов, что они и признавали с некоторой завистью. А всё дело в том, что снохи пекли пироги от случая к случаю, а мама упражнялась в этом искусстве, как я уже и говорил, чуть ли не каждое воскресенье. После повседневных щей и каши пироги были своего рода воскресным деликатесом, как и баня, придававшая субботе какое – то религиозное значение. Суббота освящалась баней, а воскресенье – пирогами. Это была народная культура, какой – то её своеобразный элемент, может быть даже обязательный ритуал. И воскресные беседы женщин никогда не обходились без обсуждения качества пирогов. Если к нам приходила в воскресенье тётя Настя, то в долгой беседе обязательно находилось место для пирогов. Судя по всему, тётя Настя была для моей мамы непререкаемым авторитетом в области кулинарного искусства выпечки пирогов. Что ж, так должно и быть: старшая сестра как- никак! Но и мама была способный ученик, что, насколько я помню, не раз отмечала тётушка. Такие встречи за воскресными пирогами происходили у нас или в доме у тёти Насти в холодное время года, начиная с октября, когда уже закончились все огородные работы, и до мая, когда эти огородные работы возобновлялись вновь. Тётя Настя, страстная читательница, по воскресеньям ходила в нашу районную библиотеку и оттуда обязательно заходила к нам. Вот она робко стучит в дверь, папа или мама громко кричат «Да!», и со словами «Можно к вам?» входит тётя Настя. Все ей рады, раздевают её и усаживают на стул поближе к столу. Наливается горячий чай, нарезается пирог. На мамино предложение откушать пирожка тётя Настя обычно отвечала тем, что она и сама нынче пекла, да и пообедала недавно, но всё - же в конце концов со словами «Надо всё-таки попробовать твоего, Роза, пирога…» брала кусочек и с аппетитом ела. По своей скромности сёстры самокритично относились к своим изделиям, обсуждали их недостатки: мама – своих пирогов, тётя Настя – своих. Но пироги, я думаю, были отменные и у той, и у другой. Отдав дань пирогам, переходили на другие темы. Тётя Настя с удовольствием рассказывала о прочитанной книге, все вместе обсуждали Карсунские новости. Вот уже и на улице сгустились сумерки, а разговорам нет конца. «Надо идти, а то темно уж…»-говорила тётя Настя и вставала со стула. «Посиди ещё маленько…» - упрашивали её мама с папой, - и разговор продолжался. Чайник ещё не один раз грелся, пирог нарезался ещё раз, - и разговоры, разговоры,.. Но вот уже и вечер наступил. Тётю Настю провожают за ворота, а частенько и до улицы, прямо ведущей к её дому. Закончилась ещё одна встреча родных людей.
На эту печь я залазил, когда у меня болели зубы. На этой печи я спасался от гнева мамы. Печь-то высокая, а мама большая и грузная, так, что ей нелегко было взобраться на неё. Однажды мама вручила мне бумажный рубль и послала в магазин за хлебом. Шёл я не торопясь и всё время вертел в руках этот злосчастный рубль. В конце концов мне показалось, что рубль какой-то измятый и плохо выглядит. Я сложил его пополам и стал разглаживать по линии сгиба. Разглаживал-разглаживал, и вдруг он –раз!- и разорвался. У меня всё похолодело внутри, так как я предвидел осложнения в своей жизни после такого происшествия. Нынешние дети в таких случаях вешаются или бросаются из окон с десятого этажа. Но у меня нервная система была крепкая, высоких домов вокруг не наблюдалось, и я мужественно побрёл назад домой. Выбрав момент, когда мама вышла в огород, я прошмыгнул в дом и забрался на печь. Задёрнул занавеску и затих. Вернувшись в дом, мама тут же определила моё местонахождение и увидела, что хлеба нет.
«Вова, где хлеб? Где сдача?» - спросила мама, отдёрнув занавеску. Я молча подал ей разорванный рубль. Для мамы в той жизни, когда жили от зарплаты до зарплаты, это было равноценно катастрофе. Целый рубль потерян! И муж сейчас придёт на обед, а хлеба нет! Лицо у мамы покраснело, губы сжались в тонкую ниточку.
«Ах,ты, гад такой!»-закричала мама. Выкрикивая всякие ругательства, она полезла на печь. Опасаясь расправы, я забился в дальний угол. Стоя на нижней ступеньке лесенки, мама схватилапервый попавшийся ей предмет – им оказался валенок – и начала меня им охаживать. Но доставала она только до моих ног, которыми я закрылся как щитом. Мне не было больно, было только стыдно за себя, за дурака такого, за маму, что она такая добрая, а тут вдруг такая злая. Шлёпнув меня раза два – три, мама на этом закончила экзекуцию и опять ушла в огород. Убедившись, что гроза прошла, я тихо выскользнул из дома. На обед я не пришёл, да и не думал я о еде, когда кругом лето, друзья, футбол, рыбалка… К вечеру в душе моей всё успокоилось, и уже без угрызений совести я съел свой ужин. Больше это происшествие не обсуждалось.
Вся обстановка задней комнаты состояла из мебели, привезённой из Потьминского дома: небольшой столик, самодельная полка для посуды, несколько таких же стульев. В углу у печки к стене была прибита раковина из оцинкованного железа(в Потьме её, кажется, не было) с умывальником. Под раковиной стояло ведро, около которого по ночам собиралось полчище чёрных тараканов.Столик стоял вплотную к стене между двумя окнами. Места около окон, как самые интересные, заняли папа (глава семьи) и Саша (старший сын). Мы с мамой сидели сбоку. Никаких разногласий в рейтинге мест и их хозяев не было.
Правый передний угол задней комнаты оставался свободным, и только лет через семь-восемь его занял холодильник «Аист» армянского производства. Именно только к концу 60-х годов мои родители смогли купить эту необходимую в каждом доме вещь. Это был дефицит, на него была очередь, которую контролировали районные власти. Записаться в очередь тоже была проблема. Надо было или очень сильно прогнуться перед кем-то, или иметь блат. Папа мой был несгибаемый и блата никакого нигде не имел, он знал только свою работу, которую исполнял добросовестно. Мама была сама скромность. Поэтому продукты длительного хранения держали в погребе, а продукты ежедневного потребления помещались в ящике кухонного стола и закрывались дверцей. В летнее время все они таяли (масло, например) и быстро портились. Из стола исходил тяжёлый и не всегда приятный запах.
Мне сейчас трудно представить то, как моя мама справлялась с ежедневной обязанностью по кормлению двоих детей и мужа. В её распоряжении была только керосинка (печь в тёплое время года топили только по воскресеньям для пирогов). Много ли на ней приготовишь? А где хранить? Поэтому приходилось готовить пищу ежедневно и понемногу, на один день, чтобы она не успевала прокиснуть. Керосинка стояла на шестке печи, от неё пахло керосином, она страшно коптила, и это тоже не украшало нашу жизнь. Мы, дети, конечно, не замечали всех этих проблем, но нашей мамуле приходилось трудно… Облегчение пришло только через десять лет после переезда в Карсун, когда на кухне появились и газовая плита, и холодильник. Холодильник попался неудачный (армянский!), он шумел и страшно грохотал при выключении, но это уже были мелочи…
Передняя комната, т.е. комната с окнами на улицу, совмещала в себе гостиную и спальню. В левом переднем углу поставили этажерку с книгами. Простенок между передними окнами занял комод. Вдоль правой глухой стены поставили кровати: спереди у окна - новую родительскую, сзади-старую, тоже родительскую, для нас с Сашей. Новую кровать мама купила ещё в Потьме, когда мы жили на квартире у тёти Паши. Кровать эта была односпальная, высокая, с жёстким выпуклым матрацем. Спать на ней, конечно, было очень неудобно. Я всегда боялся за маму, которая спала с краю, как бы она во сне не упала с неё. Папа наш был человек худой, а мама была женщина «в теле», и этой односпальной кровати было для них явно мало. Но в условиях тогдашнего всеобщего дефицита рассчитывать на что-то более комфортное им не приходилось, и они промучились на ней почти десять лет, пока мы с Сашей не вылетели из гнезда. Нам же с Сашей досталась старая родительская кровать с панцирной сеткой и тоже односпальная. Сетка от многолетней эксплуатации вытянулась и под тяжестью наших детских тел провисала чуть ли не до пола. Проспали мы на ней до 68-ого года, когда Саша уехал в военное училище. Почему мы так спали, ведь у нас был ещё диван, сначала старый самодельный потьминский, а года через два-три после переезда в Карсун новый, из магазина? Ведь кому-то можно было спать и на нём! Но нет: диван стоял в комнате, как какая-нибудь роскошь для украшения жилища и его берегли. Старый диван с дерматиновой обивкой простоял бы у нас в Карсуне и дольше, если бы однажды, году в 62-ом, к нам из Потьмы не приехала мамина тётя Надя (сестра маминой матери Надежда Николаевна Масленникова, бывшая в замужестве за Иваном Козловым) с «инспекторской» проверкой, т.е. посмотреть, как мы устроились. Диван по-видимому уже имел неприглядный вид настолько, что не гармонировал с новым домом и его убожество бросалось в глаза. «Чай, купили бы новый диван-то… Что это вы уж…»-с сарказмом в голосе сделала замечание Лёля(так звала свою тётю Надю мама). В этот же год появился новый фабричной работы диван… А старый перекочевал на веранду, чему мы с Сашей были несказанно рады. С этого момента веранда стала нашим постоянным местом пребывания в тёплое время года. Здесь я читал свои книжки и играл в шахматы с Вовкой Матросовым, здесь Саша ремонтировал наш старый велосипед в ненастную погоду, здесь мы приводили в порядок рыболовные снасти перед походом на Барыш. И никто нам не мешал заниматься этими серьёзными делами, и мы никому не мешали…
Чудное место была эта веранда! Она была пристроена к дому так, что стена дома была и одной стеной веранды. Другая, длиннаястена веранды, выходящая во двор, была сплошь застеклена, да и переднее окно, выходящее на улицу, было во всю ширину веранды. Поэтому света на веранде было в избытке. Окна веранды выходили на юго-восток и юг. По утрам в ней царил лёгкий полумрак и прохлада, зато в полдень жаркого солнечного дня в ней было жарко, как в бане. Иногда я после обеда засыпал на веранде. Проснувшись часа через два, я ощущал в теле такую сладкую расслабленность, что не хотелось вставать, и в голове ощущалась лёгкая тяжесть. Зато как хорошо было засыпать на веранде в поздний летний вечер! На улице тишина, только издалека с Карсунской танцплощадки доносится музыка. В окно светит полная луна, и всё небо усыпано крупными звёздами. Они так близко, что, кажется, до них можно дотронуться рукой. Столько звёзд на небе в августовскую ночь, как в Карсуне, я больше нигде и никогда не видел! На это звёздное небо можно было смотреть всю ночь - и не насмотришься! Представьте себе большую лесную поляну, усыпанную полевыми цветами, - таким же было и летнее звёздное небо над головой в Карсуне! Сладко было засыпать под этими звёздами!.. А рано утром громкий бодрый крик нашего петуха возвещал начало нового дня на этой прекрасной земле. И мама уже ходит по двору, и папа уже собирается на работу. Вновь закроешь глаза и в сладкой полудрёме мечтаешь, мечтаешь…
Диван, наверное, был первой крупной покупкой наших родителей после переезда в Карсун. Потом на комоде заняла своё место радиола «Муромец», а с ней и первая пластинка с записью П.Казьмина «За околицей». Эту первую пластинку купил сам папа, потому что тема её была очень близка ему. Она будила в нём воспоминания о его детстве, и он слушал и слушал эту пластинку без конца… Потом был открыт «Голос Америки», и папа каждый вечер слушал чтение с этой радиостанции «Архипелага ГУЛАГ» А.Солженицына. Мой интерес к этой теме тогда ещё не открылся, и, настроив радиолу на нужную волну для папы, я с удовольствием убегал на улицу.
Радиола появилась в нашем доме году в 63-ем. А вот у наших соседей Темниковых ещё в 62-ом году уже был телевизор. У их дома уже стоял длинный шест с антенной наверху, чтобы принимать телевизионный сигнал с ретранслятора в Вешкайме. На нашей Первомайской улице они были одними из первых обладателей этого чуда техники. Таких «счастливцев» на нашей улице было всего 2-3 дома. Как и другой дефицит, на телевизоры была очередь под контролем местной партийной и советской власти. Ловкие люди находили способы обходить и эту очередь, и этот контроль. Судя по всему,Темниковы были из разряда таких людей-ловкачей, как их называл папа. У них было всё, что тогда было в продаже и чего не было, и вперёд всех. У них была даже собака редкой даже сейчас породы дог. Большая чёрная собака по кличке Цыган. Собака была умная и здоровая, вела себя на улице спокойно, без агрессии, но я всё-таки обходил её стороной. И дом у Темниковых был раза в два больше нашего, так называемый пятистенок. Видя всё это, папа аттестовал Темниковых как воров и жуликов, хотя никаких должностей они не занимали, и называл своего соседа презрительно Лёшкой. Не Алексей, не Алексей Иванович, а именно Лёшка. Итак, у Темниковых было всё, но не было детей. В их огромном доме некому было жить, и одна комната с отдельным входом использовалась «Лёшкой» как столярная мастерская. Однажды папа воспользовался этой мастерской, чтобы сделать мне деревянную саблю для участия в каком-то школьном спектакле или танце. В комнате-мастерской ничего не было, кроме верстака и различных деревянных заготовок. Весь пол был завален стружкой, и я с удовольствием вдыхал её смолистый запах.(Я тогда учился в 4-ом классе и меня начали привлекать к художественной самодеятельности. Не потому, что у меня видели какие-то таланты, а просто потому, что после тяжёлой адаптации в 3-ем классе я вошёл в колею и попал в разряд ударников. По-видимому, наши учителя считали участие в школьной самодеятельности как поощрение за хорошую учёбу. И правда: не выпускать же на сцену какого-нибудь двоечника! Главное-учёба!)
Жене Лёшки Темникова, как и всем нормальным женщинам, скучно было жить на земле без детей, и она иногда приглашала соседских детей к себе. Это было для неё такое же развлечение, как, например, нам сходить в кино. А в 62-ом году главной приманкой для нас мог быть только телевизор, которого ни у кого из нас не было, а у неё он был. И вот, когда тёте становилось особенно скучно, она выходила на улицу и громко говорила: «Ребятишки, приходите смотреть телевизор!..» Мы бросали все свои неотложные дела и спешили в Темников дом. Там рассаживались на стульях, на диване перед маленьким телевизором и замирали… Тётя Темникова с нами не сидела, но всегда была где-то рядом. Дом оживал…
Цивилизация в виде аппарата с голубым экраном дошла до нашего дома году в 66-ом. Это был телевизор «Неман» белорусского производства.К этому времени была уже куплена тумбочка, которую поставили в передний левый угол «передней» комнаты. На неё-то и водрузили телевизор. Отдельно был куплен автотрансформатор для предохранения телевизора от перегрузок. В селе Русские Горенки, что в 25 километрах от Карсуна, папа купил кабель (тоже дефицит!). Пригласили с соседней улицы молодого мужика Абрамова, недавно отслужившего в армии и набравшегося там какого-то опыта обращения с радиотехникой. Он припаял штекер к кабелю с одного конца, другой конец кабеля-к антенне. Антенну водрузили на крышу, и настал торжественный момент. Щёлкнул выключатель, засветился экран с какими-то бегущими полосами. Абрамов покрутил ручку настройки, и чудо свершилось: появилось изображение, и мы услышали человеческий голос! Радости нашей не было конца. В этот летний воскресный день и папа, и мама, и мы с Сашей весь день просидели перед телевизором…
Из необходимых вещей из Потьмы в Карсун были перевезены также корыто из оцинкованного железа и ребристая доска для стирки белья. И таким «дедовским», простите,-«бабушкинским»-методом мама стирала бельё вплоть до начала 70х годов, когда была куплена наконец-то стиральная машина «Симбирка» Ульяновского завода «Электромаш». Это был, по-видимому, дефицит из дефицитов, ибо он был приобретён родителями, наверное, самым последним. Стиральную машину можно было тогда приобрести или по блату, которого у моих родителей никогда нигде не было, или по спискам очерёдности, в которые попасть тоже была проблема, или за особые заслуги. Это была своего рода государственная премия особо отличившимся труженикам и «труженикам». Как-то в середине 60х годов по приезде в Потьму мы с мамой зашли к Лёле, т.е. к её тёте Наде, сестре маминой матери. Тётя Надя жила с семьёй сына своего покойного мужа (у самой тёти Нади детей не было). Этого сына мама звала Володя Козлов. Он работал в колхозе в Потьме трактористом. Работал хорошо, т.к. был человек добросовестный и, самое главное, непьющий. И в тот приезд тётя Надя похвалилась маме новой стиральной машиной: «Вот, Володе дали премию за ударный труд на уборке урожая…» Стиральная машина (тоже «Симбирка») стояла в передней комнате в «красном» углу под иконами, покрытая цветастой салфеткой. Это была реликвия, предмет гордости хозяев дома. И, конечно, ей не пользовались по её прямому назначению, берегли. Вот тогда-то я и увидел первый раз такое чудо, как стиральная машина. А мама моя ещё долго ломала свои руки, стирая бельё в корыте…
Вот так, год за годом, в наш дом в Карсуне входили всё новые и новые вещи, облегчавшие жизнь наших родителей и наполнявшие её новыми красками. Они были результат неустанного труда папы и мамы. 60-е и 70-е были годы постепенного, хоть и медленного, повышения благосостояния нашего народа. И хотя мы постоянно слышали слова «война», «агрессия», «империализм», но жизнь всё равно становилась лучше, и жить становилось веселей. А уж по сравнению с Потьминским периодом жизнь в Карсуне приближалась к коммунизму: принцип «каждому по потребностям» постепенно обретал реальные черты…
Глава 2. Карсун.
Я иногда думаю: «Как бы сложилась моя жизнь, если бы мои родители остались в Потьме и не переехали в Карсун?» Наверное, всё было бы по-другому и, может быть, даже я вырос бы другим человеком. Всё-таки окружающая материальная среда влияет на формирование человека. И это влияние не всегда благотворно. Многое зависит от врождённых качеств человека: его характера, ума, воли. И даже хорошие задатки могут остаться в эмбриональном состоянии, если для их развития нет соответствующей питательной среды. Только Ломоносовы могут преодолеть тяготение земли и вырваться в мир. А не будь у него всесокрушающей воли, так и канул бы он в небытие со своим умом, как и тысячи других – и вовсе не глупых – холмогорских мужиков-поморов.Я, к сожалению, не Ломоносов, и для преодоления трудностей мне не хватает ни воли, ни целеустремлённости, ни характера. Я могу развиваться только в тепличных условиях, как та пальма в рассказе Гаршина. Иначе, как и она, я умру.
Потьма хороша для детства, это настоящий детский сад. Здесь хорошо вступать в жизнь, знакомиться с миром, набираться впечатлений. Здесь есть всё: лес, речка, озеро, которые маленькому человеку заменяют реку и море, горы, бескрайние поля, ласточки, вьющие гнёзда у тебя в доме, домашние животные… Ум среднего ребёнка в раннем детстве ещё спит, он живёт чувствами, эмоциями. Тепло материнских рук и солнечного света, журчание ручья, кристальная чистота и холод до ломоты зубов родниковой воды, шелест листьев, голоса птиц, аромат спелых яблок, сладость мёда и терпкость черёмухи, запах пшеничного поля, тишина вечерних сумерек, огромная Луна над лесом, плывущие белые облака и бездонная синева неба, мерцание звёзд в ночи, огонёк в окне родного дома-всё это наполняет душу ребёнка и сопровождает его всю дальнейшую жизнь.Впечатлений так много, и они так остры, что ночью он спит так, как может спать только ребёнок: глубоко и безмятежно. Жизнь во сне в детские годы не оставила во мне никаких следов, какбудто меня и не существовало вовсе, хотя вокруг она продолжалась по-прежнему: мама проверяла тетрадки своих учеников на кухне при свете керосиновой лампы; страдал Саша после какой-то прививки, хлопали двери, приходил фельдшер, чтобы помочь ему; пела колыбельные песни мама у кроватки больного Толички; плакала мама над его бездыханным тельцем (а теперь плачу и я-старый больной человек, пишущий эти строки)…Когда ребёнок просыпается, он как будто одним шагом переступает грань между бытием и небытием и сразу вступает в водоворот бурлящей жизни. Небытия нет, есть только жизнь и я в ней!
Так в детстве. Но приходит время, и оно кончается. А когда оно кончается? Тогда, когда созревший разум просыпается и вступает в свои права. «Я есть! - говорит он, - А вы кто?» Чувства уступают дорогу разуму, начинается познание. «Хочу всё знать!» - говорит он, и ничто его уже не остановит. Но как костёр затухает без дров, так и разуму требуется пища, иначе он ослабнет и скукожится в созерцании собственного бессилия. В Потьме меня ждал умственный голод. В Карсуне же было всё: большая школа, хорошие учителя, библиотеки, кружки в Доме пионеров, спортивные залы, книжный магазин, наконец!.. Вот за это я благодарен своему отцу, что он преодолел свою косность, нашёл в себе силы и волю, чтобы в 1961-ом году начать новую жизнь в Карсуне!
Карсун, основанный в 1647 году боярином царя Алексея Михайловича Богданом Хитрово, вплоть до революции 1917 года оставался уездным купеческим городом. Советская власть сразу же снизила его статус до села. Позднее Карсун стал рабочим посёлком городского типа, административным центром Карсунского района. Власть сменилась, статусы менялись, но вплоть до 1961 года в Карсуне ничего не прибавилось к тому, что в нём осталось от царской власти. А осталось много чего. Как же воспользовалась советская власть этим наследством? Ну, конечно, в конце 20-х годов были снесены с лица земли церкви. А их в Карсуне было пять штук. От четырёх из них не осталось и следа, а вот Крестовоздвиженской церкви, первой церкви при основании Карсуна, повезло больше. Её лишили крестов, колокольни и куполов, а в том, что осталось, сотворили РДК – районный дом культуры. Такова была политика советской власти повсеместно: церкви, как рассадник «опиума для народа», или подлежали сносу с лица земли, или превращались в клубы и дома культуры, где народ пел, плясал и смотрел кино. Когда я ещё жил в Потьме, я и не подозревал, что клуб, в который мы с Сашей частенько ходили смотреть кино, занимает здание бывшей церкви во имя Дмитрия Солунского, которую ещё до революции строил мой дедушка Михаил Иванович Сонин.В конце 90-х это деревянное здание сгорело. Останки его в виде уродливой кучи обгорелых брёвен и досок до сих пор возвышаются в центре села.
Крестовоздвиженская церковь в Карсуне была кирпичная, снаружи её стены были оштукатурены. Проходя мимо неё, Саша каждый раз показывал мне на неё и говорил: « Вон видишь: ангелы нарисованы?» Я глядел и ничего, кроме обвалившейся штукатурки, не видел. Откуда-то Саша уже знал, что это бывшая церковь. А для меня это был Дом Культуры. Здесь я со своими новыми одноклассниками на утреннике встречал новый 1962 год. Здесь однажды давал спектакль Ульяновский театр кукол, который не произвёл на меня должного впечатления (наверное, я уже был слишком большой для кукол, это было в 1962 году). Здесь, на сцене РДК, я со своими одноклассниками плясал матросский танец «Яблочко» весной 1963 года. Кто-то из нас троих сбился с ритма, и дотанцовывали мы это «Яблочко» вразнобой. Но нам всё равно хлопали…
В пятидесятых годах к старому зданию церкви был пристроен 2х-этажный холл. На его первом этаже устраивались танцы в зимнее время. На втором этаже разместилась районная библиотека с богатейшим собранием книг. К сожалению, пожар 65-ого года нанёс непоправимый ущерб этому хранилищу знаний. Но о библиотеке потом…
Некультовым сооружениям предназначена была долгая жизнь не зависимо от власти. Строили на века. От старого дореволюционного города Карсун до сих пор сохранились и живут – пусть и новой жизнью – здания городской управы, земской управы, здание присутственных мест, здания женской гимназии и земской больницы. Но тогда, в мои детские годы, у меня ещё не было исторического взгляда на вещи. Я жил с ощущением, что всё видимое вкруг меня существует неизменно и вечно. Для меня, как, я думаю, и для всех детей подросткового возраста, не существовало прошлого, было только настоящее. Дети моего поколения впервые прикасались к истории только в четвёртом классе начальной школы. Мы узнавали, не понимая, что была какая-то Киевская Русь, что были какие-то цари и революционеры, их свергнувшие в 1917 году, что появился, наконец, СССР. Это было интересно, но не затрагивало глубоко моё детское сознание. Всё это не касалось моего Сегодня. Хорошо, что в сегодняшних школах появился предмет Краеведение. Историю надо начинать с родного села, города, в котором ты родился и растёшь. Мы с Сашей летом каждый день бегали на Барыш купаться мимо здания Госбанка, не подозревая, что когда-то это было здание присутственных мест, т.е. административное здание государственной власти в царской России для работы с населением. Теперь это здание живёт уже третьей жизнью: в нём расположился Карсунский районный суд. Внутри этого здания мы с Сашей никогда не были, уж больно солидно, таинственно и пугающе выглядела надпись на его фронтоне: ГОСУДАРСТВЕННЫЙ БАНК СССР. Около этого здания никогда не видно было людей и у меня свербил в голове вопрос: что это за дом такой, кто в нём работает и что они там делают? Но впереди нас ждал Барыш, а это было более интересно, чем какой-то дом на его крутом берегу.
Накупавшись вволю до посинения, слегка обсохнув и натянув на ещё мокрые трусы трико, под палящими лучами солнца мы спешили домой. С трудом поднявшись на гору, по улице Куйбышева доходили до первой колонки и с жадностью припадали к холодной струе воды. Напившись так, что чувствовалась тяжесть в животе, уже не спеша добредали до дома. «Мам, дай пять копеек на кино…» - клянчили мы с Сашей. Мама, успокоенная нашим счастливым возвращением с речки, быстренько соглашалась и вручала нам каждому заветные медные монетки.
В Карсунском кинотеатре почти каждый день показывали новые фильмы: в 17 часов - детские фильмы, в 19 и 21 час - взрослые. Стоимость входного билета на детский сеанс равнялась пяти копейкам. Это было очень дёшево и проблем с получением этих денег у карсунской ребятни не было (если даже ходить в кино каждый день, то за месяц наберётся не более полутора рублей!). А некоторые предприимчивые дети и сами добывали эти копейки. В то время по Карсуну разъезжал на лошади, запряжённой в телегу, какой-то мужичок и собирал у жителей всякий хлам: кости, тряпьё, бумагу, автомобильные покрышки. За этот товар он платил какие-то деньги. Меня это почему-то не вдохновляло, а вот Саша, как более деловой человек, воспользовался этим для собственного обогащения. Вместе с своим приятелем – соседом Генкой Зотовым он лазил по карсунским помойкам и по крупицам собирал это «золото». За килограмм костей Саша получал 10 копеек, а за килограмм покрышек аж 50 копеек! Конечно, труд старателя нелёгок, но он стоил того. Не помню, чтобы Саша делился со мной своими богатствами (и правильно делал: ведь я не участвовал в его походах на эти, ему одному известные, помойки), но в кино мы всегда ходили вместе, может быть, иногда и за Сашины деньги, нажитые им непосильным трудом!..
Карсунский кинотеатр имел величественный вид. Само здание было поставлено на довольно-таки высокий подиум, используя рельеф местности. Поэтому, чтобы войти в него, надо было сначала подняться по широкой лестнице в двадцать ступеней. Выступающий фронтон поддерживали шесть мощных колонн высотой примерно метров семь-восемь. Фасад первого этажа украшали пять фигурных дверей, второго – столько же окон с лепными наличниками. Как сказали бы, наверное, специалисты-архитекторы – это была русская классика в примитивном исполнении и в почтенном возрасте. Строилось это здание ещё в 19-ом веке и предназначалось для городской управы. Оно ещё не успело как следует состариться, когда пришедшие к власти большевики выселили из него прежних хозяев и устроили кинотеатр, т.к. «искусство кино имеет для нашего народа первостепенное значение». Но т.к. у новой власти никогда не было денег для культуры, то к 61-ому году оно имело довольно-таки обшарпанный вид, что, впрочем, не мешало мне восхищаться им.
Зал для зрителей был небольшой и вмещал в себя около 200 фанерных кресел с откидными сиденьями. Они постепенно поднимались амфитеатром от экрана до задней стенки, за которой размещался кинопроектор. По сравнению с Потьминским клубом, где зрители сидели на деревянных скамейках, поставленных вкривь и вкось на полу, это было великолепно! Не надо было тянуть шею, чтобы увидеть экран за впереди сидящим дылдой. И высокое расположение кресел тоже восхищало…
В 1965 году в Карсуне был построен новый кинотеатр с названием «Россия». Старый кинотеатр заняли какие-то районные чиновники. А в начале 80-х, как водится на Руси, опять случился пожар. Несколько лет здание простояло без крыши и с выгоревшим нутром. Но в результате энергичной деятельности последнего секретаря райкома КПСС Гареева, понявшего значение этого здания как архитектурного памятника, началось его восстановление. Мой отец Бородин Иван Дмитриевич принимал в этом деле участие, составив сметы на ремонт (к тому времени папа был единственным заслуживающим доверие специалистом по сметам в Карсуне). В 1990-ом году это здание наконец-то заново родилось. Теперь оно является визитной карточкой Карсуна, являясь объектом фото- и киносъёмок и натурой местных художников. Кроме того, в нём разместилась центральная районная библиотека.
Позади городской управы, но фасадом на улицу Ульянова, стояло здание женской гимназии. В наше время в нём размещалось сельское про-
фессионально-техническое училище(СПТУ). Проходя мимо, я всегда обращал внимание на него. Небольшое, но какое изящное здание! Сколько на нём украшений! Это прямо-таки какая-тобомбоньерка! Ведь здание строилось для девочек, и архитектор не поскупился на бантики, кружева, оборки и прочие прелести. Какой контраст по сравнению с построенной в 20-х годах рядом средней школой! Огромный 3-х этажный абсолютно плоский параллелепипедбез каких-либо излишеств! Рабоче-крестьянская власть уважала монументальность, а на красоту то ли не имела средств, то ли считала излишним проявления тонкости вкуса и изящества формы. К сожалению, я так и не вошёл внутрь этой каменной шкатулки. Там, наверное, тоже было когда-то красиво. Но могу предположить, что курсанты СПТУ, этот дикий необузданный народ из близлежащих сёл и деревень, отъявленные двоечники и хулиганы в своих школах, привели внутренние помещения в соответствиес своим представлением свободы и красоты. Теперь в этом здании находится Карсунский технологический техникум, а чему там учат – не знаю…
Как и положено Городской управе, она знаменовала собой административный центр Карсуна. Но всю центральную часть купеческого города Карсуна занимала торговля. В первой половине 19 века вплотную к Городской управепо проекту известного архитектора Коринфского были построены торговые ряды. Они украшают Карсун до сих пор. В 60-е годы уже 20-ого века в них располагались продуктовые и промтоварные магазины, молочный магазин. От торговых рядов отходил ряд отдельно стоящих 1-о и 2-х этажных зданий тоже торгового назначения: « дежурный магазин», книжный магазин, хлебный магазин. Напротив «дежурного» магазина стояло здание, в котором торговали мясом. А напротив книжного магазина стоял киоск «Союзпечать». Эти два объекта – книжный магазин и киоск –стали для меня объектами самого пристального внимания. Не имея в кармане ни копейки, я тем не менее подолгу простаивал у прилавка книжного магазина, жадными глазами рассматривая корешки книг на полках. Народ жил бедно, денег хватало только на самое необходимое, и мода на книги ещё не пришла. Полки магазина могли поразить любого нынешнего книголюба. Собрания сочинений русских и зарубежных классиков, энциклопедии, отдельные издания занимали всю широкую и высокую стенку позади прилавка. На прилавке лежали всевозможные географические карты и атласы. Всё это стоило копейки, но и этих денег у населения не хватало. Наша соседка по Первомайской улице тётя Люба Шалтаева то и дело прибегала к нам занимать три рубля до получки при непьющем и работающем муже.В этом старом книжном магазине мне удалось, сэкономив деньги на пирожках, однажды купить карту Европы, которая долго потом висела на стенке нашей веранды. Это была в то время моя единственная покупка.
Насмотревшись на книги, я переходил дорогу и останавливался у киоска. Через его стеклянные стенки я долго глазел на всевозможные журналы, писчие принадлежности и прочие мелочи. Так расширялся мой кругозор. Мой новый приятель Вовка Земсков познакомил меня с журналом «Искатель», который также продавался в киосках «Союзпечать». Не поев два или три дня коржики в школьном буфете, я сэкономил нужную сумму и купил в киоске один номер «Искателя». Моя домашняя библиотека начала своё существование именно с «Искателя»…
Рядом с книжным магазином стояло одноэтажное кирпичное здание, в котором торговали хлебом. Сюда мы с Сашей, вместе и поодиночке, каждый день бегали за хлебом по поручению мамы. Сюда я приходил ранним утром, часов в пять или шесть, летом 1963 года, чтобы занять очередь за хлебом. Хлеба в тот год в стране катастрофически не хватало в результате какой-то авантюры Никиты Хрущёва. Выстояв несколько часов в очереди и дождавшись привоза хлеба, мы покупали несколько саек и буханку белого или чёрного хлеба. Мы все любили эти самые сайки, о существовании которых узнали только при переезде в Карсун. Очень вкусные были сайки!..
Торговый центр старого купеческого уездного города Карсун не мог обойтись без ресторана. Это было большое одноэтажное деревянное здание, поставленное на кирпичный цокольный этаж полуподвального типа. В этом полуподвале располагался кулинарный магазин. В нём же торговали мороженым, вкус которого я впервые узнал здесь же. За счёт цокольного этажа ресторан казался мне высоким и величественным зданием. В ресторан вела высокая деревянная лестница. Только однажды в сопровождении кого-то из взрослых родственников, приехавших к нам в гости, я поднялся по этой лестнице и вошёл в зал ресторана. Он меня поразил. Большая светлая комната с множеством столов, накрытых белыми скатертями. На столах стояли приборы со специями. Нам подали две бутылки лимонада (дело было летом, стояла жара и хотелось пить). Я с удовольствием выпил стакан лимонада, а вот кто меня тогда угощал им – не помню.
Зачем я всё это пишу? Потому, что это был для меня новый мир, совсем не похожий на Потьму. В Потьме была тишина, речка, горы, лес, роднички, керосиновые лампы, соломенные крыши, лапти, бани в огородах, топившиеся по-чёрному, соха во дворе у дедушки, свинарник за околицей, куда мы бегали смотреть пиявок, плававших в большом цементном корыте с водой, водяная мельница с мельником Потехиным, большая навозная куча у дедушки на «задах» с её незабываемым острым ароматом. В Карсуне же ничего этого не было. Зато в каждом доме и на уличных столбах горели электрические лампочки (в Карсуне на реке Барыш стояла ГРЭС – государственная районная электрическая станция). Дома на улице Первомайской были новые и все под железной крышей. Множество магазинов и больших каменных зданий, многолюдность торгового центра, особенно по воскресеньям, открыли мне дверь в какой-то иной, большой мир, совсем не похожий на маленький и уютный мир моего детства в Потьме. Пассажирская автостанция предполагала где-то ещё больший мир, который ещё предстояло мне открыть. Стадион с трибунами для зрителей стал для меня вообще новым понятием в моём сознании. Множество автомобилей дополняли картину. Вот так: я вырос, и вместе со мной очень кстати и одновременно вырос окружающий мир.Кто-то сказал: « Жизнь – это театр, а люди в нём – актёры». Карсун стал новыми декорациями в этом театре, в который я вошёл в мои отроческие годы. К этим декорациям я быстро привык и стал играть свою роль в этом спектакле под названием «Жизнь».
Глава 3. Барыш.
Но главной достопримечательностью на новом месте нашего жития была река Барыш, на левом высоком берегу которой и была основана в 17 веке крепость Карсун. Сюда мы прибегали каждый день в течение всего лета порыбачить или просто покупаться. И было где развернуться карсунским ребятишкам! Барыш в то время был не тот, что сейчас. Ещё в черте посёлка Барыш разделялся на два рукава, которые далее опять соединялись в одно русло. На левом рукаве стояла гидроэлектростанция, питавшая током Карсун. Эта ГРЭС действовала до введения в строй Куйбышевской ГЭС и до подвода ЛЭП к нашему району. Правый рукав также был перегорожен высокой плотиной. Эти сооружения поднимали уровень воды в Барыше довольно-таки высоко, и река эта в черте Карсуна была широкой и полноводной. Настолько, что мы даже опасались переплывать на другой берег. Кто на это решался, тот был в наших глазах героем и настоящим пловцом.Взрослые же люди смотрели на эту водную преграду совсем по-другому, и она не представляла для них никакой опасности. В первое лето нашей жизни в Карсуне вся наша семья однажды выбралась на берег Барыша.Спустившись с Банковской горы, мы расположились на «пляже», представлявшем собой просто широкую лужайку у реки. Никаких пляжных удобств на ней, естественно, не было: ни песка, ни кабинок для переодевания – ничего. Дело было уже к вечеру, но солнце стояло ещё высоко, и на «пляже» было много народа, и детей, и взрослых. День был жаркий, дети, проведшие на реке весь день, ещё не ушли, а взрослые пришли сюда после работы освежиться. Мы с Сашей сразу же залезли в воду и начали барахтаться у берега, т.к. мы ещё не успели научиться плавать. Папа разделся и, покуривая, постоял на берегу в своих синих сатиновых «семейных» трусах. Потом быстро вошёл в воду и поплыл на другой берег. Ему хватило несколько широких и сильных взмахов рук – и вот он уже выходит на обрывистый правый берег Барыша. А мама, не раздеваясь, с тревогой наблюдала за нами с берега. Под наши восхищённые взгляды папа ещё раз переплыл недоступную нам водную преграду. Получалось это у него легко и просто. Ему не было ещё и сорока лет, а за плечами было уже столько работы, сделавшей его мышцы железными, что переплыть Барыш было для него раз плюнуть. Нам с Сашей оставалось только завидовать и гордиться своим отцом. Я, к сожалению, не достиг такой физической силы и к семнадцати годам и, по-моему, так и не переплыл Барыш ни разу за всю жизнь в Карсуне.
Не все были такие хлипкие, как я. В то время среди всех мальчишек Карсуна славился своей силой ( а в подростковом возрасте только сила является авторитетом!) Костя Труханов. Он был старше нас лет на пять, т.е. ему было лет пятнадцать, и он был совсем другой возрастной категории. Но что такое пятнадцать лет! Всё равно: это ещё мальчишка!.. Но Костя был особенный мальчишка. Мама говорила, что учился он плохо и спал на уроках. Но он был культурист, т.е. занимался гимнастикой с гантелями и гирями, а в школьном спортивном зале упражнялся и со штангой. Тогда всё это было ново и только-только входило в моду в нашей стране. Костя был близорук и носил очки, да и роста был среднего, так, что атлетом его трудно было назвать. Но когда он приходил на пляж и раздевался, то обращал на себя внимание всех мальчишек своей фигурой. Тонкий в талии с широкими плечами, бугристый пресс, мускулистые руки и выпуклая грудь – всё это вызывало зависть у нас, тщедушных мальчишек с неразвитой мускулатурой. Приходил Костя всегда один и только для того, чтобы выполнить ещё одно упражнение в своей физической программе: плавание на длинную дистанцию. Он входил в воду и настоящим стилем кроль плыл против течения. Сколько же в нём было силы! Он плыл и плыл, и вот мы уже потеряли его из вида, когда он скрылся за поворотом в сторону Таволжанки. А мы продолжали плескаться у берега и не всегда видели возвращение Кости из дальнего плавания.
Пример Кости Труханова подвигнул карсунских мальчишек тоже заняться своей физической подготовкой. Мой приятель Вовка Матросов даже приобрёл трёхкилограммовые гантели и даже начинал заниматься гимнастикой с ними. Откуда-то он взял журнал «Физкультура и спорт» с упражнениями для гантелей. Я позавидовал и выпросил у него эти гантели на несколько дней, чтобы тоже позаниматься. Конечно, их пришлось вернуть, и, сколько я ни щупал свои бицепсы, никакой прибавки в своих мускулах я не заметил. Да и у Вовки Матросова это было минутное увлечение, и силы у него тогда не прибавилось. Однажды на пляже мы с ним вздумали бороться, и я его положил на лопатки, хотя он был немного крупнее и тяжелее меня. Ну, что ж! На смену гантелям пришло новое увлечение, и мы забыли о старом. Жизнь! В ней так много интересного!..
Барыш!.. Барыш!.. Как много приятных детских воспоминаний связано с ним! Мы пропадали на нём всё лето! И купание, и рыбалка, и даже плавание на лодках, которые стояли тут же у берега!.. Самые отчаянные из нас даже прыгали в воду «солдатиком» с вышки!.. А я даже боялся подняться на её второй ярус в два метра над водой! Сколько было выловлено нами «сопливых» ершей из мутной воды Барыша! А особо искусные из нас рыбаки «подсекали» и плотву, и голавлей за плотиной ниже по течению (место это называлось Малый Барышок). А пескари, казалось, сами лезли на крючок и поймать их не составляло труда даже мне. А однажды я поймал бычка. Откуда он взялся в нашем Барыше – никто не знал, и никто никогда не ловил бычков в его мутной воде. Саша при этом удивлялся и искоса поглядывал на меня. Наверное, немного завидовал…
Иногда при пасмурной погоде прямо у воды мы разводили костёр, чтобы обогреться и обсушиться после долгого купания в прохладной воде. А особо проголодавшиеся даже запекали в углях костра мидий, которых в Барыше было видимо-невидимо. Их не надо было ловить, они лежали как чёрные камни на дне прямо у берега, и их было видно на прибрежном мелководье. Войдёшь в воду по колено, протянешь руку – и вот уже в твоей руке лежит большая – с ладонь! – чёрная и блестящая ракушка (слово «мидия» мы тогда не знали). Она уже успела плотно закрыть свои створки и открыть их, не повредив, не было никакой возможности. Ракушки бросались в потухающий костёр и через минуту-две с лёгким потрескиванием створки мидии раскрывались и было видно жёлто-белое тело этого моллюска.Я с отвращением наблюдал, как Вовка Барсуков, большой и толстый мальчик, своими грязными руками отдирал мидию от раковины и запихивал её, может быть, даже ещё живую, к себе в рот. И как бы он ни чмокал с аппетитом, ничего, кроме тошноты, это во мне не вызывало. Так я и не попробовал этого Барышского деликатеса. А ведь, наверное, можно было, набрав легко целое ведро этих мидий, принести их домой и как-нибудь их приготовить для еды. Ведь ем же я сейчас морских маринованных мидий из магазина! Но народ тогда был тёмен и проходил мимо этого 100-процентного белка… Интересно: а живут ли сейчас в Барыше эти моллюски? Навряд ли: Барыш обмелел, а загрязнение его воды достигло смертельного даже для мидий уровня. Я так думаю, но стоило бы проверить… А тогда, в далёкие 60-е, досужие мальчишки, да и взрослые, доставали из нор в обрывистых берегах Барыша даже раков!.. А как было бы хорошо опять сейчас поднять плотину на нашей речке, и тогда на её берегах опять бы заиграла жизнь! Сидели бы на её берегах нынешние мальчишки с удочками, плескались бы дети в её пусть и мутной воде, не спеша плыли бы по ней плоскодонки, и весёлые голоса людей и птиц оглашали бы барышские берега!.. Но тихо сейчас на Барыше, умерла река…
Всякая река представляет для детей определённую опасность для их жизни. В её тёмных водах скрываются и камни, и коряги, и рыбацкие сети, и разбитые бутылки. Всё это может стать причиной трагического случая. Когда-то давно, ещё в Потьме, мама повела своих учеников в свою родную Коммуну на берегу Барыша. Прихватила с собой и Сашу. Ну, и, естественно, там всем захотелось искупаться («Быть у воды, да не напиться?!»). Полез в воду и Саша. Мама, конечно, выбрала место мелководное по понятиям взрослого человека и нисколько не беспокоилась. И вот уже большой Саша (как же, ведь он перешёл уже во второй класс!) сложил ладошки лодочкой на груди и головой вперёд плюхнулся в воду. А воды-то было ему по пояс. Через секунду Саша с рёвом и захлёбываясь выскочил из воды, держась за голову. По лицу его стекала тонкая струйка крови, а на стриженой голове была видна большая царапина. С чем Саша столкнулся, ныряя в воду, не знаю, но всё могло закончиться гораздо серьёзнее, если б он прыгал с большей высоты. Люди всегда тонули, тонут и будут тонуть в воде, это не наша среда обитания, она враждебна нам и жестоко наказывает нас за малейшую неосторожность. Мама потеряла бдительность и чуть было не потеряла сына.
Казалось бы, этот случай навсегда должен был врезаться в память мамы и она всегда должна была быть начеку, живя у реки. Но что ж такое? Живя в Карсуне, мы всё лето проводили на Барыше, а я не помню, чтобы мама выражала хоть раз какую-то озабоченность по этому поводу, вводила какие-либо ограничения!.. А ведь Барыш в черте Карсуна в то время был совсем не похож на себя у Коммуны и глубиной, и шириной, да и течение всё же было не маленькое. И люди – даже взрослые! – тонули. А мама, не говоря уж про отца, и в ус не дула! По крайней мере, это никак внешне не выражалось. А если б нам вздумалось прыгать с двухметровой вышки, стоявшей на пляже? Мы частенько наблюдали, как молодые парни, разбежавшись, прыгали с неё в воду и солдатиком, и ласточкой. А однажды на вышку взобрался пьяный курсант Карсунского СПТУ. Не раздеваясь и пошатываясь, заплетающимися ногами он подошёл к краю площадки и даже не нырнул, а просто свалился в воду, нелепо размахивая руками. И исчез под водой. Прошла минута, другая, а его всё не было. Через пять минут народ на пляже понял, что человек утонул и его надо доставать. МЧС тогда не было, телефонов тоже, да и спасателей на Барыше тоже не было предусмотрено. Народ сел на лодки, откуда-то взялись багры и началось прочёсывание дна реки. Продолжалось это минут двадцать – тридцать. Наконец один из спасателей закричал: «Нашёл!» и стал поднимать на поверхность что-то тяжёлое. Показалось человеческое тело, мёртвым грузом висевшее на крюке багра. Его вытащили на берег и начали откачивать, т.е. делать искусственное дыхание. И – о, чудо! – труп зашевелился, поднял голову и начал что-то бормотать. А ещё через пять минут курсант уже стоял на ногах, бормотал что-то нечленораздельное и пытался даже ходить. Падал, вставал и снова шёл. Но он был жив! Как такое могло быть? Провести под водой без дыхания не менее получаса – и остаться живым! Вот уж действительно: пьяному море по колено!..
Но не всегда ныряния в мутные воды Барыша заканчивались так благополучно. В июне 1972 года, отслужив два года в армии, вернулся в Карсун мой ровесник из параллельного класса Вовка Шемырёв. Весёлый, бесшабашный парень. Лето в тот год с самого начала задалось жаркое и молодой народ всё свободное время проводил у воды. Вовка отдыхал от армии и, наверное, строил планы на будущее. Но однажды он не вернулся с Барыша. В последний раз он нырнул с плотины, где нырял не раз, ударился головой обо что-то, сломал себе позвоночник, и его безжизненное тело всплыло на поверхность, испугав всех своей неподвижностью. Друзья вытащили его на берег и начали делать искусственное дыхание, думая, что Вовка просто захлебнулся, хотя все знали, что плавал он великолепно. Ничто не помогало, он не подавал признаков жизни. Побежали звонить в больницу. Наконец на левом берегу Барыша показалась машина скорой помощи. На носилках тело Вовки Шемырёва друзья перетащили через реку, и машина увезла его в больницу. Там его привели в чувство, но он уже был обречён. Травма оказалась несовместимой с жизнью. На другой день он умер. Весь Карсун переживал случившееся. Мать Вовки в тот же день поседела. Вовкины друзья и одноклассники встали в почётный караул у гроба. Жители Карсуна шли и шли мимо гроба, прощаясь навек с молодым и светлым человеком, который только начинал жить. Но бесшабашность и неосторожность оборвали его жизнь. Смерть поджидала эту жизнь на дне Барыша. И дождалась…
Барыш забирал свои жертвы даже зимой. Вот как погиб Анатолий Ключников, старший сын учительницы начальных классов нашей школы
Нины ИвановныКлючниковой, со слов Александра Андрианова, её зятя и сына Владимира Ивановича Андрианова, многолетнего директора Карсунской средней школы: «…старший сын Анатолий возвращался в новогодние праздники с работы. Филиал завода «Искра» размещался в здании бывшей электростанции на улице Чехова. Пошёл к родителям на Октябрьскую, но не улицей, а по льду, и попал в полынью в районе колодца. Выбраться не смог, но остался на поверхности, где его и нашли утром…». По-видимому, Анатолий долго пытался выбраться из воды на лёд, но зимняя одежда напиталась водой и своей тяжестью тянула его в воду. В конце концов Анатолий совсем обессилил и перестал сопротивляться судьбе. Мороз завершил эту трагедию ещё одной человеческой жизни…
Так или иначе, но Барыш оставил заметный след в жизни всей Карсунской ребятни. И воспоминания о жизни, проведённой на его берегах, греют наши сердца всю жизнь. Спасибо тебе, Барыш!..
Идут года, течёт время, по-прежнему несёт свои мутные воды река Барыш… Давно нет на Земле тех людей, которые в начале 20 века безмятежно радовались жизни на его берегах. И мы, ребятишки 60х годов, тоже состарились. Я смотрю на эту пожелтевшую фотографию из краеведческого музея, и грустные мысли приходят мне в голову… Они были, как мы… Так же, как и нас, их притягивал к себе Барыш. Он качал их на своих плечах. Его прохладные воды освежали этих барышень и их поклонников в летний зной. И им, наверное, казалось, что жизни этой не будет конца. Где они, эти бывшие жители Карсуна? Нет их, и не осталось от них и следа. «Придёт, придёт и наше время, И наши внукив добрый час Из мира вытеснят и нас!» А Барыш будет всё также, не спеша, нести свои воды мимо Карсуна, устремляясь на встречу с Сурой, не заметив, что и Карсун уже другой, и люди в нём живут другие… Помни нас, Барыш, мы тебя любили!..
Глава 4. Стадион.
В Древней Греции и в Древнем Риме существовали стадионы и проводились Олимпийские Игры. В Потьме в середине 20-ого века стадиона не было. Я даже не знал такого слова – стадион. Конечно, Потьма это не Рим, и даже не Олимпия. И единственным спортивным объектом в Потьме была более-менее ровная площадка прямо перед клубом, на которой потьминская молодёжь летом играла в волейбол. Спортивный инвентарь – мяч и волейбольная сетка – хранился, по-видимому, у зав. клубом. Играли только по субботам и воскресеньям, в остальные дни недели было не до игр: сначала посевная кампания, потом сенокос, полевые работы, и, наконец, уборочная страда. За день так наломаешься, что не до игр. Да ведь и вымыться надо после этой забавы, когда пыль стоит столбом на площадке! Вымыться можно было только в бане, а баню топили один раз в неделю – в субботу. Дрова экономили. Мелочь пузатая, такая, как я, наблюдала за игрой со стороны.
Теперь уже и клуба нет (сгорел в 90-х годах), и играть некому. На месте волейбольной площадки стоит памятник жителям Потьмы, погибшим в войне 1941 – 1945 годов с памятными досками. На этих досках много фамилий Бородиных и Сониных…
А в Карсуне был настоящий стадион: с футбольным полем, с беговой дорожкой, с скамейками для зрителей и трибуной для «высоких» гостей. Стадион не пустовал. Летом здесь карсунская молодёжь постоянно играла в футбол, в ручной мяч. Как здорово было смотреть на Борю Котельникова, когда он буквально взлетал над линией обороны и мощным броском отправлял мяч в сетку ворот! А как он бежал стометровку! Его мощные ноги, казалось, совсем не касались земли, он летел как стрела! Боря был летней звездой на карсунском стадионе. А зимой, когда футбольное поле заливалось водой и на льду происходили хоккейные баталии, блистал молодой парень по кличке «Бексон». Нам, па
цанам 12-13 лет, оставалось только восхищаться его стремительными проходами по льду, завершавшимися мощным ударом клюшки по мячу. Его удары были неотразимы!
Но в первые годы нашего проживания в Карсуне мы, мальчишки с улицы Первомайской, как-будто не замечали стадиона, как-будто он существовал для кого-то другого, но не для нас. Хоть и не далеко, но всё же на стадион надо было идти. А нам пока хватало и нашей улицы. У нашего дома улица заканчивалась тупиком, упираясь в огороды жителей улицы Степной. Здесь не было никакого движения и нам было очень даже вольготно собираться на довольно-таки просторной площадке перед нашим домом. Собиралось нас человек десять, и мы очень скоро вытоптали всю траву, которая спервоначала так украшала нашу молодую улицу. Самым старшим из нас был Вовка Шалтаев. Он был, как сейчас бы сказали, лидер нашей честной компании. Но он в силу своего «солидного» возраста редко участвовал в наших играх. Ему уже были интересны другие занятия. Он постоянно разбирал и собирал отцовский мотоцикл, от него пахло бензином и промасленными тряпками. И самое главное: он умел уже ругаться матом и посылал на все буквы алфавита даже свою мать! Его матери было стыдно и обидно перед нами. И меня это тоже смущало, и я поглядывал на него с опаской как на взрослого. Мне такое поведение Вовки Шалтаева было неприятно, и я недоумевал: « Как это так? Почему его мать терпит и не задаст ему порки?» Вовке было уже лет 15 и, конечно, мать уже не могла физически поставить своего сына в угол. А мы все слушали его брань, отворачивались и молчали. К счастью, ко мне эта зараза не пристала...
Второй эшелон нашей «группы» составляли ребята 1951-1952г.р.: Саша Бородин, Гена Зотов, Гена Терёхин, я, Вовка матросов (на снимке), Вовка Агафонов. В третьем эшелоне находились ребята ещё моложе: Саша Гаврилов, Вовка Шигаев, Витька Мухин. Жили мы все рядом, и площадка перед нашим домом была единственным удобным местом для детских забав. Мы играли в футбол, ручной мяч, в чижика и клёк. Зимой здесь же играли в хоккей с мячом, гоняя мячик кое-как обрубленными кривыми палками. Всем было хорошо. Нам было весело, а родителям, видевшим нас из окон своих домов, спокойно. Напротив нашего дома стоял недостроенный дом Терёхиных, без окон и дверей. Он был в полном нашем распоряжении. В нашем воображении это была крепость, в которой частенько происходили «бои» между «нашими» и «немцами». В общем, мы не скучали. А если к этому добавить ещё и полезный труд для дома, как-то: пилка и колка дров, таскание воды из колонки для бани и полива, то и времени для скуки не оставалось. «Весело текли вы, детские года!..».
Время шло, мы росли, и настал момент, когда нам захотелось играть в настоящий футбол на большом поле и обязательно с воротами. Мысль, что всё это уже есть на стадионе, до которого было рукой подать, даже и в голову нам не приходила. Нам хотелось иметь свой футбол на своём футбольном поле! Поле мы нашли сразу. Для этого - по нашим понятиям – вполне годился аэродром, до которого было гораздо дальше, чем до стадиона. Но это было наше поле! Надо было ещё поставить на этом поле футбольные ворота. Настоящие ворота, широкие и высокие! Соседняя улица только ещё начинала застраиваться, и на ней было свалено много всяких стройматериалов. Гена Терёхин сообразил, что там мы найдём то, что нам надо. В сумерки кончавшегося летнего дня мы зашли туда, схватили три длинных и толстых жерди и бегом понесли их на аэродром. Никто не обратил на нас внимания, и это воровство осталось без последствий. На другой день мы быстренько слепили одни футбольные ворота. Вторые ворота мы не стали делать, видимо почувствовав, что это будет уж слишком. Нас вполне устраивали и одни ворота. Разметили поле, и пошла игра! Мы гордились собой, что мы это сделали, и что у нас есть своё(!) поле! Но продолжалось это счастье недолго. Однажды, подходя к аэродрому, мы увидели стоящий на нём «кукурузник» и лётчика, который, чертыхаясь на чём свет стоит, ломал наши ворота. Подходить ближе мы почему-то заопасались и горько наблюдали за крахом нашей мечты. Наверное, мы что-то поняли тогда и больше не пытались совместить аэродром и футбольное поле…
А учителя физкультуры с годами стали выводить учеников на стадион для проведения уроков. Тут мы бегали на 60 метров и прыгали в длину и высоту. Постепенно мы привыкли к стадиону, и он стал «наш». Нас часто видели на стадионе, как мы играли в футбол «в одни ворота». Заметил нас и Слава Бубнов, тогдашний директор детско-юношеской спортивной школы. Он предложил нам поучаствовать в общекарсунском турнире на приз клуба «Кожаный мяч». В турнире участвовали такие же мальчишеские команды, как и наша, с других улиц. Не помню, сколько
мы провели матчей, но наша команда заняла 2-е место в общем зачёте, и каждому из нас Слава Бубнов вручил Почётную грамоту. В финальном матче я даже забил победный гол с подачи Вовки Агафонова, нашего центрфорварда.
Проводились на стадионе и общешкольные спортивные праздники. Директор школы Владимир Иванович Андрианов приветствовал нас с высокой трибуны. Учителя физкультуры Геннадий Алексеевич Колосов и Николай Фёдорович Калинин разводили нас на исходные позиции, и школьные «Олимпийские игры» начинались. В мае 1968-ого года я участвовал в таких играх последний раз. В забеге на 200 метров я занял 1-е место, но время, по-видимому, было скромное, и никакого поощрения я не получил. Но как я бежал!..
Да и откуда было быть рекордам? Природные физические данные мои были средние, а систематически спортом я никогда не занимался. Да, я делал по утрам зарядку, которую в 715 утра передавали по радио в исполнении Гордеева. Да, я «качался» с гантелями, которые я позаимствовал у Вовки Матросова. Но всё это было временным увлечением и никаких результатов, естественно, не давало. Вовка Агафонов вроде бы тоже ничем систематически не занимался, но какой это был сильный мальчишка! Бегал он быстрее всех, в футбол он играл лучше всех. Вот он пробежал первые сто метров, вырвался вперёд и бежит, бежит, не уставая! Меня же хватало только на первые сто метров, а дальше ноги наливались тяжестью и не хватало дыхания. «Откуда у него столько силы?» - думал я с завистью. Если бы он систематически занялся каким-нибудь спортом под руководством опытного тренера, то наверняка стал бы и мастером спорта и рекордсменом всесоюзного масштаба. Но не случилось. Рано завёл семью, запил, получил инсульт. Жив ли он сейчас – не знаю…
За всё наше школьное детство нам так и не посчастливилось подержать в руках настоящую хоккейную клюшку. А с кривыми, кое-как обструганными, палками можно было играть только «у двора»! Мы и играли… А чтобы выйти на лёд, требовались коньки. Зимой 62-63 годов мама принесла домой настоящие коньки-«снегурки». Из магазина! Это была большая радость для меня, которая омрачилась буквально на следующий день, когда я собрался идти кататься на стадион. На валенки такие коньки закрепить не представлялось никакой возможности ввиду их особой конструкции. А ходили мы тогда в так называемых «прощай молодость»: суконные ботинки с «молнией» на резиновой подошве. На пятке надо было проковырять небольшую ямку для фиксатора коньков, а
носок стягивался винтовой струбциной. Всё это было ненадёжно, каблук ботинка жёстко, что было необходимо для нормального катания, закрепить не удавалось, да и обувь портилась. «Снегурки» вскоре были заброшены… А у Витьки Мухина были настоящие коньки на ботинках, которые одевай и сразу можно кататься. Нога у Витьки выросла, и его коньки валялись без дела. Мама напряглась и купила за полцены эти коньки. Но коньки, как оказалось, надо было точить. Как это делается, мы не знали, и сколько Саша ни ширкал напильникам по лезвию конька, на льду ноги разъезжались во все стороны, как у коровы на льду. Я пытался кататься на этих коньках, но это приносило мне больше страданий, чем радости. Из-за этого, наверное, увлечение коньками быстро прошло, и мы опять встали на лыжи.
В Потьме мы уже катались на лыжах, но это были самодельные лыжи, которые делал нам отец. Он вытёсывал тонкую дощечку и заострял один её конец. Потом этот конец папа распаривал на пару из кипящего котла в бане и загибал его. Прибивал ремешок посередине дощечки – и лыжи готовы! А вот настоящие лыжи фабричной работы я увидел только в 63-ем году. Тогда, в марте месяце, тётя Зина Говорухина с мужем уезжала из Русских Горенок на родину своего мужа. Со всем своим скарбом они остановились в Карсуне в доме у тёти Насти. Мы всей семьёй пришли туда их провожать. И я увидел там эти лыжи. Просить долго не пришлось, и дядя Витя Говорухин с удовольствием вручил мне эти свои лыжи. Он и так бы, наверное, оставил их в Карсуне, чтобы не тащить их с собой по автобусам и поездам, а тут ему представилась возможность сделать подарок мальчишке, что он и сделал с радостью для себя и ещё более для меня. Я тут же одел лыжи на валенки (лыжи были без жёсткого крепления, с ремешками), и по мартовскому, набухшему водой, снегу гордо поехал домой. Они служили мне потом много лет до самого моего первого заработка, когда я, уже взрослый человек, смог сам себе купить лыжи с жёстким креплением и специальные ботинки к ним. Покойся с миром, дядя Витя Говорухин, ты был добрый человек!
Это была одна пара лыж на нас с Сашей двоих. Как-то мы их между собой делили и никогда никаких ссор по этому поводу между нами я не помню. Но вопрос всё-таки стоял по-видимому. И однажды, году в 66-ом, мама принесла из школы огромные лыжи для прыжков с трамплина. Как они оказались в школе – неизвестно, но они там были не нужны, и мама их выпросила для Саши. Лыжи были огромные, тяжёлые, и я даже не пытался на них кататься. А Саше они понравились. Он был старше меня и сильнее. Конечно, бегать на них было тяжело и ему, но кататься с гор на
них было великолепно. Таких лыж больше не было ни у кого в Карсуне, и Саша, наверное, гордился своими лыжами.
Вот так мы занимались спортом в своё счастливое детство. И стадионом нам была вся наша страна, т.е. весь Карсун. Мы не ставили рекордов, но мы бегали, прыгали, играли, плавали. И Олимпийский девиз: «Главное не победа, а участие!» мы соблюли на все сто процентов!
Глава 5. Друзья.
Счастлив тот, у кого они есть. Хотя бы один друг, но с которым ты и в огонь, и в воду. А были ли у меня друзья? У меня были товарищи по играм, по школе. С некоторыми я сходился ближе, чем с другими. Но и с теми, первыми, настоящей близости не было. Между нами всегда что-то стояло, была какая-то непереходимая грань, за которой скрывалась опасность потерять себя, раствориться в другом… Возможно, я чувствовал, что на каком-то расстоянии силы притяжения между нами ослабевали, и я боялся, что верх возьмут силы отталкивания, и я потеряю даже то немногое, что имею. Всякая дружба подразумевает какую-то зависимость одного от другого. Недаром говорят: «Из двух друзей один всегда раб другого!» И я инстинктивно чувствовал, что сделай я ещё один шаг навстречу и – прощай моя свобода! Мой чрезмерный эгоизм был всегда на страже и не мог допустить этого. Сильный человек уверен в своих силах, он не боится впасть в зависимость от своего окружения. Но есть ли у него друзья в этом окружении? Нуждается ли он в друзьях? За ним идут, потому что в нём нуждаются. Я ни в ком не нуждался, я был и есть самодостаточен, но и вести за собой я тоже не мог, да никогда и не хотел. В этом моя слабость, я напрочь лишён честолюбия. Я не могу быть лидером, но и в хвосте плестись за кем-то я тоже не хочу. Поэтому я всегда один…
Проучившись целый год в первом классе Потьминской школы, я так и не приобрёл себе друзей среди своих одноклассников. По-видимому, я был слишком поглощён новой обстановкой и самим учебным процессом. Из всех своих соучеников я тогда обратил внимание только на троих девочек: Валю Кобелькову (мне нравилось её лицо), Нину Бородину (её
как-то особо выделяла наша учительница Тамара Дмитриевна Софронова) и Розу Кракович. Последняя запомнилась особенно. Роза была из еврейской семьи. Их нищета бросалась в глаза даже мне, маленькому мальчику. Жили они рядом с моим «дядей Федей» в Заречке в старой, покрытой соломой и вросшей в землю по самые окна, хижине. Назвать домом их жилище можно было только с большой натяжкой. Кроме Розы у её матери были ещё дети, а вот отца я там не заметил; может, его и не было совсем. Роза всегда была одета очень бедно и видно было, что её платье сшито из обносков её старшей сестры. Но бедностью нас тогда не удивишь, и запомнилась Роза другим: она была слепая. Почти слепая так, что она ничего не видела на классной доске. Я слышал разговоры, что её собирались перевести в спецшколу для слабовидящих. Слепота этой девочки поразила меня, первый раз в своей жизни я столкнулся с таким несчастьем. (На фото Роза Кракович сидит в первом ряду первая слева; Нина Бородина сидит рядом с Т.Д.Софроновой, а Валя Кобелькова с большим бантом стоит за спиной моей первой учительницы).
Я наблюдал за этими девочками со стороны и никаких шагов навстречу не делал. Пока мне было это не интересно.
Летом 60-ого года папа разобрал наш «дом на горе» и увёз его в Карсун. Мы же с мамой поселились в доме тёти Паши Зыриной в Серёдке, и отсюда уже я пошёл во второй класс. Почти напротив нас жил мой одноклассник Женя Суслин, но дружбы почему-то не получилось. Зато рядом со мной в то время я вижу Колю Башарина (сидит в первом ряду второй справа), жившего на другом конце села на Верху. Мы с ним встречались после школы и у нас были, наверное, какие-то совместные занятия. Однажды Коля привёл меня к себе домой. Он жил в большом каменном доме (так мне тогда казалось). И всё тут было не так, как у нас в « доме на горе»: и большая комната, и тяжёлые фиолетовые портьеры на дверях. Какая-то женщина сидела на стуле с шитьём. Она с улыбкой посмотрела на нас и что-то ласковое сказала.
В другой раз я привёл Колю к себе в дом тёти Паши, и,
наверное, собирался тут за-
держаться. Неожиданно из
комнаты вышел отец и строгим голосом выпроводил
нас на улицу. Мне было обидно и стыдно перед Колей за то, что нас, как котят, выкинули на улицу. А ведь дело уже шло к тому, чтобы, как говорится, «дружить домами». Но природная сухость отца или тот факт, что дом был чужой, помешали этому. Больше я не помню Колю Башарина рядом с собой. А летом 60-ого года наша семья навсегда покинула свою родную Потьму…
Прошла жизнь. Коля Башарин уже пять лет лежит в сырой земле на Потьминском кладбище. Там же покоится и Коля Зотов (стоит первый слева на фото), убитый в пьяной драке. Валя Кобелькова, окружённая детьми и внуками, ещё служит в ОВИРе в звании майора в Вешкаймском РОВД. Нина Бородина живёт и врачует больных людей в Самаре. Розу Кракович видел последний раз уже лет двадцать назад на улице Ульяновска, но не подошёл… Так же, как никто не подошёл ко мне в день нашего отъезда из Потьмы. А на другой день мои бывшие одноклассники проснулись, а меня в Потьме уже не было, как-будто и не бывало никогда. Жалели ли они о моём отъезде, вспоминали ли меня? Слишком тонкой нитью были мы связаны, чтобы жалеть и вспоминать.
А новая жизнь в Карсуне с первого же дня закружила нас новыми товарищами, новыми играми и занятиями. Но сразу же должен сказать, что ни с кем из них ни я, ни брат Саша не стали по-настоящему друзьями. Как-будто какой-то изъян сидит в нас и сводит на нет естественную в детском возрасте потребность дружить. Не хватает одного, последнего и единственного, звена в той цепи, которая может связать людей навек. Эта цепь может быть длиннее или короче, но без этого последнего звена она не имеет никакого значения. По-видимому, дружба, настоящая дружба – это такое же редкое природное явление, как и любовь.
Уж на что мой брат был в коротких отношениях с Геной Зотовым, нашим соседом и Сашиным одноклассником, но как только прозвенел последний звонок в школе и Гене не удалось поступить в военное училище, он стал всячески избегать встреч с Сашей. А Саша настолько привязался к нему, что, каждый раз, приезжая в Карсун на каникулы, первым делом спешил встретиться с Геной. По моим наблюдениям встречного движения не наблюдалось: то Гена куда-то ушёл, то ещё не пришёл… Потом, после окончания пединститута, Гена частенько летом гостил у своих родителей в доме напротив, но, зная о приезде Саши в отпуск из Архангельска, он первый никогда не приходил к нам в гости… Правда писана в Библии, что гордыня есть самый смертный грех человека. И она выше всяких сил человеческих. Если уж она угнездилась в душе человеческой с рождения, то её не преодолеть. А Сашина душа чи
ста от этого греха. Всё это мои домыслы, конечно. Может быть, в душе у Гены было что-то сокровенное, чего не было у Саши, и он Гену просто не интересовал. Я ведь тоже особенно-то никем не интересовался. Мне стыдно признаться, но мне, кажется, известно моё сокровенное, что постоянно возвращало меня к самому себе…
Часть 2. В тереме.
Глава 1. Новая жизнь.
Терем-теремок, он не низок, не высок... Так назвал наш дом в Карсуне дядя Вася, когда мы с ним входили в Первомайскую улицу в её начале по приезде из Потьмы. Было это давно, в 61-ом году. Мы только что переехали из Потьмы в Карсун, но пуповина ещё кровоточила и, наверное, поэтому были частые взаимные посещения. В тот день я в сопровождении дяди Васи возвращался домой из Потьмы, куда меня «командировали» родители не знаю зачем. Первомайская улица была уже почти вся застроена, хотя и не благоустроена, и вид со стороны имела пустынный и неуютный. Никаких посадок на ней ещё не было, и она просматривалась вся насквозь от начала до конца. Профиль улицы был неровный, начало ниже конца, на бугре которого и стоял наш дом с высокой крышей. С геодезической точки зрения наш дом был выше всех домов на улице Первомайской. И он и правда возвышался над улицей как сказочный терем. Хотя дом сам по себе был так себе, средний и по высоте, и по площади, но он занимал выгодное положение и тем много выигрывал. Да и дядя Вася мог приукрасить. Но факт остаётся фактом: наш дом под номером 28 был виден от дома номер 1.
Но для меня, сопливого пацана, дом наш не вызывал особого интереса. Дом как дом. Тем более, что первое знакомство с ним уже состоялось – и не раз. Во время его строительства мы с мамой не один раз навещали папу в Карсуне. Папа тогда уже работал в Карсуне, жил у тёти Насти и строил свой дом. Сначала на своём участке он построил баню, в которой и жил в летнее время. Когда мы приезжали, мама разжигала керогаз в предбаннике и варила для папы молочную лапшу. По-видимому, при такой «холостой» жизни, от недоедания и тяжёлой работы, уже тогда у папы развивалась язвенная болезнь желудка. Позже он рассказывал, что, бывало, так скрутит, что приходилось бросать всю работу и идти отлёживаться на полке в бане. И не мудрено: весь дом был построен одними папиными руками. И только потолочные балки папа уже не мог поднять один, для этого он приглашал своего отца из Потьмы. И дедушка, хоть ему уже было 62 года, был отменного здоровья и силы, построил и себе новый дом, и помог построиться и Ивану, и Анатолию. К весне 61-ого года дом был практически готов. Оставалось только сложить печь в передней комнате. Это было сделано уже летом после нашего переезда из Потьмы. Потом в течение нескольких лет дом ещё достраивался: ставились наличники на окна, обшивались стены, перекрывалась крыша, рылся погреб, строился сарай во дворе, ставилась ограда вокруг дома… Да много чего ещё. Но жить в доме уже было можно летом 61-ого года. Так началась наша новая жизнь в новом доме на Первомайской.
Дом был построен по старой схеме. Две комнаты, передняя и задняя. Передняя выходила окнами в улицу, задняя-в огород. Передняя комната и была, собственно, жилая комната. Задней комнате отводилась служебная роль, роль кухни. Половину этой комнаты занимала русская печь. Она и грела, она и кормила. А когда у папы болела спина-ещё и лечила. Это было наше любимое место в зимнее время. Она была достаточно обширна, чтобы на ней могли разместиться два человека. Пока я не вырос, я частенько полёживал на ней вместе с папой. В холодное время года печь топилась каждый день и поэтому служила постоянным местопребыванием отца после работы. У него после строительства дома теперь постоянно болела спина. Я только сейчас подумал: как же он забирался на печь с больной спиной? Но по-видимому лечебный эффект был настолько сильный, что, скрипя зубами, папа всё-таки лез туда после работы и отдыхал. Для тех, кто не знает, что такое русская печь, я и поместил здесь это изображение, взятое мной из ИНТЕРНЕТА. Вот такая же печь была и у нас в новом доме в Карсуне. За занавеской располагалась лежанка. Для подъёма на лежанку к печке была приставлена маленькая лесенка в три ступеньки. В небольших углублениях под занавеской, у нас называемых печурками, сушились варежки.
Печь эта простояла в нашем доме до лета 73-ого года. Тогда папа собственноручно сломал её и пригласил известного в Карсуне печника, чтобы сложить новую печь. Это была уже не русская печь, но какой-то новой конструкции: более компактной, более функциональной и более экономичной в потреблении дров.
А эту русскую печь, ввиду её недостатков, топили редко, в основном только для обогрева комнаты или для выпечки пирогов. Что мама больше любила - есть пироги или печь пироги – я не знаю, наверное, и то, и другое, но чуть ли не каждое воскресенье наш дом наполнялся ароматом свежеиспечённых пирогов. Пироги у мамы никогда не подгорали, хорошо пропекались и были всегда очень вкусные, что и оценили впоследствии мамины снохи. Но им так и не удалось достичь такого же мастерства в искусстве выпечки пирогов, что они и признавали с некоторой завистью. А всё дело в том, что снохи пекли пироги от случая к случаю, а мама упражнялась в этом искусстве, как я уже и говорил, чуть ли не каждое воскресенье. После повседневных щей и каши пироги были своего рода воскресным деликатесом, как и баня, придававшая субботе какое – то религиозное значение. Суббота освящалась баней, а воскресенье – пирогами. Это была народная культура, какой – то её своеобразный элемент, может быть даже обязательный ритуал. И воскресные беседы женщин никогда не обходились без обсуждения качества пирогов. Если к нам приходила в воскресенье тётя Настя, то в долгой беседе обязательно находилось место для пирогов. Судя по всему, тётя Настя была для моей мамы непререкаемым авторитетом в области кулинарного искусства выпечки пирогов. Что ж, так должно и быть: старшая сестра как- никак! Но и мама была способный ученик, что, насколько я помню, не раз отмечала тётушка. Такие встречи за воскресными пирогами происходили у нас или в доме у тёти Насти в холодное время года, начиная с октября, когда уже закончились все огородные работы, и до мая, когда эти огородные работы возобновлялись вновь. Тётя Настя, страстная читательница, по воскресеньям ходила в нашу районную библиотеку и оттуда обязательно заходила к нам. Вот она робко стучит в дверь, папа или мама громко кричат «Да!», и со словами «Можно к вам?» входит тётя Настя. Все ей рады, раздевают её и усаживают на стул поближе к столу. Наливается горячий чай, нарезается пирог. На мамино предложение откушать пирожка тётя Настя обычно отвечала тем, что она и сама нынче пекла, да и пообедала недавно, но всё - же в конце концов со словами «Надо всё-таки попробовать твоего, Роза, пирога…» брала кусочек и с аппетитом ела. По своей скромности сёстры самокритично относились к своим изделиям, обсуждали их недостатки: мама – своих пирогов, тётя Настя – своих. Но пироги, я думаю, были отменные и у той, и у другой. Отдав дань пирогам, переходили на другие темы. Тётя Настя с удовольствием рассказывала о прочитанной книге, все вместе обсуждали Карсунские новости. Вот уже и на улице сгустились сумерки, а разговорам нет конца. «Надо идти, а то темно уж…»-говорила тётя Настя и вставала со стула. «Посиди ещё маленько…» - упрашивали её мама с папой, - и разговор продолжался. Чайник ещё не один раз грелся, пирог нарезался ещё раз, - и разговоры, разговоры,.. Но вот уже и вечер наступил. Тётю Настю провожают за ворота, а частенько и до улицы, прямо ведущей к её дому. Закончилась ещё одна встреча родных людей.
На эту печь я залазил, когда у меня болели зубы. На этой печи я спасался от гнева мамы. Печь-то высокая, а мама большая и грузная, так, что ей нелегко было взобраться на неё. Однажды мама вручила мне бумажный рубль и послала в магазин за хлебом. Шёл я не торопясь и всё время вертел в руках этот злосчастный рубль. В конце концов мне показалось, что рубль какой-то измятый и плохо выглядит. Я сложил его пополам и стал разглаживать по линии сгиба. Разглаживал-разглаживал, и вдруг он –раз!- и разорвался. У меня всё похолодело внутри, так как я предвидел осложнения в своей жизни после такого происшествия. Нынешние дети в таких случаях вешаются или бросаются из окон с десятого этажа. Но у меня нервная система была крепкая, высоких домов вокруг не наблюдалось, и я мужественно побрёл назад домой. Выбрав момент, когда мама вышла в огород, я прошмыгнул в дом и забрался на печь. Задёрнул занавеску и затих. Вернувшись в дом, мама тут же определила моё местонахождение и увидела, что хлеба нет.
«Вова, где хлеб? Где сдача?» - спросила мама, отдёрнув занавеску. Я молча подал ей разорванный рубль. Для мамы в той жизни, когда жили от зарплаты до зарплаты, это было равноценно катастрофе. Целый рубль потерян! И муж сейчас придёт на обед, а хлеба нет! Лицо у мамы покраснело, губы сжались в тонкую ниточку.
«Ах,ты, гад такой!»-закричала мама. Выкрикивая всякие ругательства, она полезла на печь. Опасаясь расправы, я забился в дальний угол. Стоя на нижней ступеньке лесенки, мама схватилапервый попавшийся ей предмет – им оказался валенок – и начала меня им охаживать. Но доставала она только до моих ног, которыми я закрылся как щитом. Мне не было больно, было только стыдно за себя, за дурака такого, за маму, что она такая добрая, а тут вдруг такая злая. Шлёпнув меня раза два – три, мама на этом закончила экзекуцию и опять ушла в огород. Убедившись, что гроза прошла, я тихо выскользнул из дома. На обед я не пришёл, да и не думал я о еде, когда кругом лето, друзья, футбол, рыбалка… К вечеру в душе моей всё успокоилось, и уже без угрызений совести я съел свой ужин. Больше это происшествие не обсуждалось.
Вся обстановка задней комнаты состояла из мебели, привезённой из Потьминского дома: небольшой столик, самодельная полка для посуды, несколько таких же стульев. В углу у печки к стене была прибита раковина из оцинкованного железа(в Потьме её, кажется, не было) с умывальником. Под раковиной стояло ведро, около которого по ночам собиралось полчище чёрных тараканов.Столик стоял вплотную к стене между двумя окнами. Места около окон, как самые интересные, заняли папа (глава семьи) и Саша (старший сын). Мы с мамой сидели сбоку. Никаких разногласий в рейтинге мест и их хозяев не было.
Правый передний угол задней комнаты оставался свободным, и только лет через семь-восемь его занял холодильник «Аист» армянского производства. Именно только к концу 60-х годов мои родители смогли купить эту необходимую в каждом доме вещь. Это был дефицит, на него была очередь, которую контролировали районные власти. Записаться в очередь тоже была проблема. Надо было или очень сильно прогнуться перед кем-то, или иметь блат. Папа мой был несгибаемый и блата никакого нигде не имел, он знал только свою работу, которую исполнял добросовестно. Мама была сама скромность. Поэтому продукты длительного хранения держали в погребе, а продукты ежедневного потребления помещались в ящике кухонного стола и закрывались дверцей. В летнее время все они таяли (масло, например) и быстро портились. Из стола исходил тяжёлый и не всегда приятный запах.
Мне сейчас трудно представить то, как моя мама справлялась с ежедневной обязанностью по кормлению двоих детей и мужа. В её распоряжении была только керосинка (печь в тёплое время года топили только по воскресеньям для пирогов). Много ли на ней приготовишь? А где хранить? Поэтому приходилось готовить пищу ежедневно и понемногу, на один день, чтобы она не успевала прокиснуть. Керосинка стояла на шестке печи, от неё пахло керосином, она страшно коптила, и это тоже не украшало нашу жизнь. Мы, дети, конечно, не замечали всех этих проблем, но нашей мамуле приходилось трудно… Облегчение пришло только через десять лет после переезда в Карсун, когда на кухне появились и газовая плита, и холодильник. Холодильник попался неудачный (армянский!), он шумел и страшно грохотал при выключении, но это уже были мелочи…
Передняя комната, т.е. комната с окнами на улицу, совмещала в себе гостиную и спальню. В левом переднем углу поставили этажерку с книгами. Простенок между передними окнами занял комод. Вдоль правой глухой стены поставили кровати: спереди у окна - новую родительскую, сзади-старую, тоже родительскую, для нас с Сашей. Новую кровать мама купила ещё в Потьме, когда мы жили на квартире у тёти Паши. Кровать эта была односпальная, высокая, с жёстким выпуклым матрацем. Спать на ней, конечно, было очень неудобно. Я всегда боялся за маму, которая спала с краю, как бы она во сне не упала с неё. Папа наш был человек худой, а мама была женщина «в теле», и этой односпальной кровати было для них явно мало. Но в условиях тогдашнего всеобщего дефицита рассчитывать на что-то более комфортное им не приходилось, и они промучились на ней почти десять лет, пока мы с Сашей не вылетели из гнезда. Нам же с Сашей досталась старая родительская кровать с панцирной сеткой и тоже односпальная. Сетка от многолетней эксплуатации вытянулась и под тяжестью наших детских тел провисала чуть ли не до пола. Проспали мы на ней до 68-ого года, когда Саша уехал в военное училище. Почему мы так спали, ведь у нас был ещё диван, сначала старый самодельный потьминский, а года через два-три после переезда в Карсун новый, из магазина? Ведь кому-то можно было спать и на нём! Но нет: диван стоял в комнате, как какая-нибудь роскошь для украшения жилища и его берегли. Старый диван с дерматиновой обивкой простоял бы у нас в Карсуне и дольше, если бы однажды, году в 62-ом, к нам из Потьмы не приехала мамина тётя Надя (сестра маминой матери Надежда Николаевна Масленникова, бывшая в замужестве за Иваном Козловым) с «инспекторской» проверкой, т.е. посмотреть, как мы устроились. Диван по-видимому уже имел неприглядный вид настолько, что не гармонировал с новым домом и его убожество бросалось в глаза. «Чай, купили бы новый диван-то… Что это вы уж…»-с сарказмом в голосе сделала замечание Лёля(так звала свою тётю Надю мама). В этот же год появился новый фабричной работы диван… А старый перекочевал на веранду, чему мы с Сашей были несказанно рады. С этого момента веранда стала нашим постоянным местом пребывания в тёплое время года. Здесь я читал свои книжки и играл в шахматы с Вовкой Матросовым, здесь Саша ремонтировал наш старый велосипед в ненастную погоду, здесь мы приводили в порядок рыболовные снасти перед походом на Барыш. И никто нам не мешал заниматься этими серьёзными делами, и мы никому не мешали…
Чудное место была эта веранда! Она была пристроена к дому так, что стена дома была и одной стеной веранды. Другая, длиннаястена веранды, выходящая во двор, была сплошь застеклена, да и переднее окно, выходящее на улицу, было во всю ширину веранды. Поэтому света на веранде было в избытке. Окна веранды выходили на юго-восток и юг. По утрам в ней царил лёгкий полумрак и прохлада, зато в полдень жаркого солнечного дня в ней было жарко, как в бане. Иногда я после обеда засыпал на веранде. Проснувшись часа через два, я ощущал в теле такую сладкую расслабленность, что не хотелось вставать, и в голове ощущалась лёгкая тяжесть. Зато как хорошо было засыпать на веранде в поздний летний вечер! На улице тишина, только издалека с Карсунской танцплощадки доносится музыка. В окно светит полная луна, и всё небо усыпано крупными звёздами. Они так близко, что, кажется, до них можно дотронуться рукой. Столько звёзд на небе в августовскую ночь, как в Карсуне, я больше нигде и никогда не видел! На это звёздное небо можно было смотреть всю ночь - и не насмотришься! Представьте себе большую лесную поляну, усыпанную полевыми цветами, - таким же было и летнее звёздное небо над головой в Карсуне! Сладко было засыпать под этими звёздами!.. А рано утром громкий бодрый крик нашего петуха возвещал начало нового дня на этой прекрасной земле. И мама уже ходит по двору, и папа уже собирается на работу. Вновь закроешь глаза и в сладкой полудрёме мечтаешь, мечтаешь…
Диван, наверное, был первой крупной покупкой наших родителей после переезда в Карсун. Потом на комоде заняла своё место радиола «Муромец», а с ней и первая пластинка с записью П.Казьмина «За околицей». Эту первую пластинку купил сам папа, потому что тема её была очень близка ему. Она будила в нём воспоминания о его детстве, и он слушал и слушал эту пластинку без конца… Потом был открыт «Голос Америки», и папа каждый вечер слушал чтение с этой радиостанции «Архипелага ГУЛАГ» А.Солженицына. Мой интерес к этой теме тогда ещё не открылся, и, настроив радиолу на нужную волну для папы, я с удовольствием убегал на улицу.
Радиола появилась в нашем доме году в 63-ем. А вот у наших соседей Темниковых ещё в 62-ом году уже был телевизор. У их дома уже стоял длинный шест с антенной наверху, чтобы принимать телевизионный сигнал с ретранслятора в Вешкайме. На нашей Первомайской улице они были одними из первых обладателей этого чуда техники. Таких «счастливцев» на нашей улице было всего 2-3 дома. Как и другой дефицит, на телевизоры была очередь под контролем местной партийной и советской власти. Ловкие люди находили способы обходить и эту очередь, и этот контроль. Судя по всему,Темниковы были из разряда таких людей-ловкачей, как их называл папа. У них было всё, что тогда было в продаже и чего не было, и вперёд всех. У них была даже собака редкой даже сейчас породы дог. Большая чёрная собака по кличке Цыган. Собака была умная и здоровая, вела себя на улице спокойно, без агрессии, но я всё-таки обходил её стороной. И дом у Темниковых был раза в два больше нашего, так называемый пятистенок. Видя всё это, папа аттестовал Темниковых как воров и жуликов, хотя никаких должностей они не занимали, и называл своего соседа презрительно Лёшкой. Не Алексей, не Алексей Иванович, а именно Лёшка. Итак, у Темниковых было всё, но не было детей. В их огромном доме некому было жить, и одна комната с отдельным входом использовалась «Лёшкой» как столярная мастерская. Однажды папа воспользовался этой мастерской, чтобы сделать мне деревянную саблю для участия в каком-то школьном спектакле или танце. В комнате-мастерской ничего не было, кроме верстака и различных деревянных заготовок. Весь пол был завален стружкой, и я с удовольствием вдыхал её смолистый запах.(Я тогда учился в 4-ом классе и меня начали привлекать к художественной самодеятельности. Не потому, что у меня видели какие-то таланты, а просто потому, что после тяжёлой адаптации в 3-ем классе я вошёл в колею и попал в разряд ударников. По-видимому, наши учителя считали участие в школьной самодеятельности как поощрение за хорошую учёбу. И правда: не выпускать же на сцену какого-нибудь двоечника! Главное-учёба!)
Жене Лёшки Темникова, как и всем нормальным женщинам, скучно было жить на земле без детей, и она иногда приглашала соседских детей к себе. Это было для неё такое же развлечение, как, например, нам сходить в кино. А в 62-ом году главной приманкой для нас мог быть только телевизор, которого ни у кого из нас не было, а у неё он был. И вот, когда тёте становилось особенно скучно, она выходила на улицу и громко говорила: «Ребятишки, приходите смотреть телевизор!..» Мы бросали все свои неотложные дела и спешили в Темников дом. Там рассаживались на стульях, на диване перед маленьким телевизором и замирали… Тётя Темникова с нами не сидела, но всегда была где-то рядом. Дом оживал…
Цивилизация в виде аппарата с голубым экраном дошла до нашего дома году в 66-ом. Это был телевизор «Неман» белорусского производства.К этому времени была уже куплена тумбочка, которую поставили в передний левый угол «передней» комнаты. На неё-то и водрузили телевизор. Отдельно был куплен автотрансформатор для предохранения телевизора от перегрузок. В селе Русские Горенки, что в 25 километрах от Карсуна, папа купил кабель (тоже дефицит!). Пригласили с соседней улицы молодого мужика Абрамова, недавно отслужившего в армии и набравшегося там какого-то опыта обращения с радиотехникой. Он припаял штекер к кабелю с одного конца, другой конец кабеля-к антенне. Антенну водрузили на крышу, и настал торжественный момент. Щёлкнул выключатель, засветился экран с какими-то бегущими полосами. Абрамов покрутил ручку настройки, и чудо свершилось: появилось изображение, и мы услышали человеческий голос! Радости нашей не было конца. В этот летний воскресный день и папа, и мама, и мы с Сашей весь день просидели перед телевизором…
Из необходимых вещей из Потьмы в Карсун были перевезены также корыто из оцинкованного железа и ребристая доска для стирки белья. И таким «дедовским», простите,-«бабушкинским»-методом мама стирала бельё вплоть до начала 70х годов, когда была куплена наконец-то стиральная машина «Симбирка» Ульяновского завода «Электромаш». Это был, по-видимому, дефицит из дефицитов, ибо он был приобретён родителями, наверное, самым последним. Стиральную машину можно было тогда приобрести или по блату, которого у моих родителей никогда нигде не было, или по спискам очерёдности, в которые попасть тоже была проблема, или за особые заслуги. Это была своего рода государственная премия особо отличившимся труженикам и «труженикам». Как-то в середине 60х годов по приезде в Потьму мы с мамой зашли к Лёле, т.е. к её тёте Наде, сестре маминой матери. Тётя Надя жила с семьёй сына своего покойного мужа (у самой тёти Нади детей не было). Этого сына мама звала Володя Козлов. Он работал в колхозе в Потьме трактористом. Работал хорошо, т.к. был человек добросовестный и, самое главное, непьющий. И в тот приезд тётя Надя похвалилась маме новой стиральной машиной: «Вот, Володе дали премию за ударный труд на уборке урожая…» Стиральная машина (тоже «Симбирка») стояла в передней комнате в «красном» углу под иконами, покрытая цветастой салфеткой. Это была реликвия, предмет гордости хозяев дома. И, конечно, ей не пользовались по её прямому назначению, берегли. Вот тогда-то я и увидел первый раз такое чудо, как стиральная машина. А мама моя ещё долго ломала свои руки, стирая бельё в корыте…
Вот так, год за годом, в наш дом в Карсуне входили всё новые и новые вещи, облегчавшие жизнь наших родителей и наполнявшие её новыми красками. Они были результат неустанного труда папы и мамы. 60-е и 70-е были годы постепенного, хоть и медленного, повышения благосостояния нашего народа. И хотя мы постоянно слышали слова «война», «агрессия», «империализм», но жизнь всё равно становилась лучше, и жить становилось веселей. А уж по сравнению с Потьминским периодом жизнь в Карсуне приближалась к коммунизму: принцип «каждому по потребностям» постепенно обретал реальные черты…
Глава 2. Карсун.
Я иногда думаю: «Как бы сложилась моя жизнь, если бы мои родители остались в Потьме и не переехали в Карсун?» Наверное, всё было бы по-другому и, может быть, даже я вырос бы другим человеком. Всё-таки окружающая материальная среда влияет на формирование человека. И это влияние не всегда благотворно. Многое зависит от врождённых качеств человека: его характера, ума, воли. И даже хорошие задатки могут остаться в эмбриональном состоянии, если для их развития нет соответствующей питательной среды. Только Ломоносовы могут преодолеть тяготение земли и вырваться в мир. А не будь у него всесокрушающей воли, так и канул бы он в небытие со своим умом, как и тысячи других – и вовсе не глупых – холмогорских мужиков-поморов.Я, к сожалению, не Ломоносов, и для преодоления трудностей мне не хватает ни воли, ни целеустремлённости, ни характера. Я могу развиваться только в тепличных условиях, как та пальма в рассказе Гаршина. Иначе, как и она, я умру.
Потьма хороша для детства, это настоящий детский сад. Здесь хорошо вступать в жизнь, знакомиться с миром, набираться впечатлений. Здесь есть всё: лес, речка, озеро, которые маленькому человеку заменяют реку и море, горы, бескрайние поля, ласточки, вьющие гнёзда у тебя в доме, домашние животные… Ум среднего ребёнка в раннем детстве ещё спит, он живёт чувствами, эмоциями. Тепло материнских рук и солнечного света, журчание ручья, кристальная чистота и холод до ломоты зубов родниковой воды, шелест листьев, голоса птиц, аромат спелых яблок, сладость мёда и терпкость черёмухи, запах пшеничного поля, тишина вечерних сумерек, огромная Луна над лесом, плывущие белые облака и бездонная синева неба, мерцание звёзд в ночи, огонёк в окне родного дома-всё это наполняет душу ребёнка и сопровождает его всю дальнейшую жизнь.Впечатлений так много, и они так остры, что ночью он спит так, как может спать только ребёнок: глубоко и безмятежно. Жизнь во сне в детские годы не оставила во мне никаких следов, какбудто меня и не существовало вовсе, хотя вокруг она продолжалась по-прежнему: мама проверяла тетрадки своих учеников на кухне при свете керосиновой лампы; страдал Саша после какой-то прививки, хлопали двери, приходил фельдшер, чтобы помочь ему; пела колыбельные песни мама у кроватки больного Толички; плакала мама над его бездыханным тельцем (а теперь плачу и я-старый больной человек, пишущий эти строки)…Когда ребёнок просыпается, он как будто одним шагом переступает грань между бытием и небытием и сразу вступает в водоворот бурлящей жизни. Небытия нет, есть только жизнь и я в ней!
Так в детстве. Но приходит время, и оно кончается. А когда оно кончается? Тогда, когда созревший разум просыпается и вступает в свои права. «Я есть! - говорит он, - А вы кто?» Чувства уступают дорогу разуму, начинается познание. «Хочу всё знать!» - говорит он, и ничто его уже не остановит. Но как костёр затухает без дров, так и разуму требуется пища, иначе он ослабнет и скукожится в созерцании собственного бессилия. В Потьме меня ждал умственный голод. В Карсуне же было всё: большая школа, хорошие учителя, библиотеки, кружки в Доме пионеров, спортивные залы, книжный магазин, наконец!.. Вот за это я благодарен своему отцу, что он преодолел свою косность, нашёл в себе силы и волю, чтобы в 1961-ом году начать новую жизнь в Карсуне!
Карсун, основанный в 1647 году боярином царя Алексея Михайловича Богданом Хитрово, вплоть до революции 1917 года оставался уездным купеческим городом. Советская власть сразу же снизила его статус до села. Позднее Карсун стал рабочим посёлком городского типа, административным центром Карсунского района. Власть сменилась, статусы менялись, но вплоть до 1961 года в Карсуне ничего не прибавилось к тому, что в нём осталось от царской власти. А осталось много чего. Как же воспользовалась советская власть этим наследством? Ну, конечно, в конце 20-х годов были снесены с лица земли церкви. А их в Карсуне было пять штук. От четырёх из них не осталось и следа, а вот Крестовоздвиженской церкви, первой церкви при основании Карсуна, повезло больше. Её лишили крестов, колокольни и куполов, а в том, что осталось, сотворили РДК – районный дом культуры. Такова была политика советской власти повсеместно: церкви, как рассадник «опиума для народа», или подлежали сносу с лица земли, или превращались в клубы и дома культуры, где народ пел, плясал и смотрел кино. Когда я ещё жил в Потьме, я и не подозревал, что клуб, в который мы с Сашей частенько ходили смотреть кино, занимает здание бывшей церкви во имя Дмитрия Солунского, которую ещё до революции строил мой дедушка Михаил Иванович Сонин.В конце 90-х это деревянное здание сгорело. Останки его в виде уродливой кучи обгорелых брёвен и досок до сих пор возвышаются в центре села.
Крестовоздвиженская церковь в Карсуне была кирпичная, снаружи её стены были оштукатурены. Проходя мимо неё, Саша каждый раз показывал мне на неё и говорил: « Вон видишь: ангелы нарисованы?» Я глядел и ничего, кроме обвалившейся штукатурки, не видел. Откуда-то Саша уже знал, что это бывшая церковь. А для меня это был Дом Культуры. Здесь я со своими новыми одноклассниками на утреннике встречал новый 1962 год. Здесь однажды давал спектакль Ульяновский театр кукол, который не произвёл на меня должного впечатления (наверное, я уже был слишком большой для кукол, это было в 1962 году). Здесь, на сцене РДК, я со своими одноклассниками плясал матросский танец «Яблочко» весной 1963 года. Кто-то из нас троих сбился с ритма, и дотанцовывали мы это «Яблочко» вразнобой. Но нам всё равно хлопали…
В пятидесятых годах к старому зданию церкви был пристроен 2х-этажный холл. На его первом этаже устраивались танцы в зимнее время. На втором этаже разместилась районная библиотека с богатейшим собранием книг. К сожалению, пожар 65-ого года нанёс непоправимый ущерб этому хранилищу знаний. Но о библиотеке потом…
Некультовым сооружениям предназначена была долгая жизнь не зависимо от власти. Строили на века. От старого дореволюционного города Карсун до сих пор сохранились и живут – пусть и новой жизнью – здания городской управы, земской управы, здание присутственных мест, здания женской гимназии и земской больницы. Но тогда, в мои детские годы, у меня ещё не было исторического взгляда на вещи. Я жил с ощущением, что всё видимое вкруг меня существует неизменно и вечно. Для меня, как, я думаю, и для всех детей подросткового возраста, не существовало прошлого, было только настоящее. Дети моего поколения впервые прикасались к истории только в четвёртом классе начальной школы. Мы узнавали, не понимая, что была какая-то Киевская Русь, что были какие-то цари и революционеры, их свергнувшие в 1917 году, что появился, наконец, СССР. Это было интересно, но не затрагивало глубоко моё детское сознание. Всё это не касалось моего Сегодня. Хорошо, что в сегодняшних школах появился предмет Краеведение. Историю надо начинать с родного села, города, в котором ты родился и растёшь. Мы с Сашей летом каждый день бегали на Барыш купаться мимо здания Госбанка, не подозревая, что когда-то это было здание присутственных мест, т.е. административное здание государственной власти в царской России для работы с населением. Теперь это здание живёт уже третьей жизнью: в нём расположился Карсунский районный суд. Внутри этого здания мы с Сашей никогда не были, уж больно солидно, таинственно и пугающе выглядела надпись на его фронтоне: ГОСУДАРСТВЕННЫЙ БАНК СССР. Около этого здания никогда не видно было людей и у меня свербил в голове вопрос: что это за дом такой, кто в нём работает и что они там делают? Но впереди нас ждал Барыш, а это было более интересно, чем какой-то дом на его крутом берегу.
Накупавшись вволю до посинения, слегка обсохнув и натянув на ещё мокрые трусы трико, под палящими лучами солнца мы спешили домой. С трудом поднявшись на гору, по улице Куйбышева доходили до первой колонки и с жадностью припадали к холодной струе воды. Напившись так, что чувствовалась тяжесть в животе, уже не спеша добредали до дома. «Мам, дай пять копеек на кино…» - клянчили мы с Сашей. Мама, успокоенная нашим счастливым возвращением с речки, быстренько соглашалась и вручала нам каждому заветные медные монетки.
В Карсунском кинотеатре почти каждый день показывали новые фильмы: в 17 часов - детские фильмы, в 19 и 21 час - взрослые. Стоимость входного билета на детский сеанс равнялась пяти копейкам. Это было очень дёшево и проблем с получением этих денег у карсунской ребятни не было (если даже ходить в кино каждый день, то за месяц наберётся не более полутора рублей!). А некоторые предприимчивые дети и сами добывали эти копейки. В то время по Карсуну разъезжал на лошади, запряжённой в телегу, какой-то мужичок и собирал у жителей всякий хлам: кости, тряпьё, бумагу, автомобильные покрышки. За этот товар он платил какие-то деньги. Меня это почему-то не вдохновляло, а вот Саша, как более деловой человек, воспользовался этим для собственного обогащения. Вместе с своим приятелем – соседом Генкой Зотовым он лазил по карсунским помойкам и по крупицам собирал это «золото». За килограмм костей Саша получал 10 копеек, а за килограмм покрышек аж 50 копеек! Конечно, труд старателя нелёгок, но он стоил того. Не помню, чтобы Саша делился со мной своими богатствами (и правильно делал: ведь я не участвовал в его походах на эти, ему одному известные, помойки), но в кино мы всегда ходили вместе, может быть, иногда и за Сашины деньги, нажитые им непосильным трудом!..
Карсунский кинотеатр имел величественный вид. Само здание было поставлено на довольно-таки высокий подиум, используя рельеф местности. Поэтому, чтобы войти в него, надо было сначала подняться по широкой лестнице в двадцать ступеней. Выступающий фронтон поддерживали шесть мощных колонн высотой примерно метров семь-восемь. Фасад первого этажа украшали пять фигурных дверей, второго – столько же окон с лепными наличниками. Как сказали бы, наверное, специалисты-архитекторы – это была русская классика в примитивном исполнении и в почтенном возрасте. Строилось это здание ещё в 19-ом веке и предназначалось для городской управы. Оно ещё не успело как следует состариться, когда пришедшие к власти большевики выселили из него прежних хозяев и устроили кинотеатр, т.к. «искусство кино имеет для нашего народа первостепенное значение». Но т.к. у новой власти никогда не было денег для культуры, то к 61-ому году оно имело довольно-таки обшарпанный вид, что, впрочем, не мешало мне восхищаться им.
Зал для зрителей был небольшой и вмещал в себя около 200 фанерных кресел с откидными сиденьями. Они постепенно поднимались амфитеатром от экрана до задней стенки, за которой размещался кинопроектор. По сравнению с Потьминским клубом, где зрители сидели на деревянных скамейках, поставленных вкривь и вкось на полу, это было великолепно! Не надо было тянуть шею, чтобы увидеть экран за впереди сидящим дылдой. И высокое расположение кресел тоже восхищало…
В 1965 году в Карсуне был построен новый кинотеатр с названием «Россия». Старый кинотеатр заняли какие-то районные чиновники. А в начале 80-х, как водится на Руси, опять случился пожар. Несколько лет здание простояло без крыши и с выгоревшим нутром. Но в результате энергичной деятельности последнего секретаря райкома КПСС Гареева, понявшего значение этого здания как архитектурного памятника, началось его восстановление. Мой отец Бородин Иван Дмитриевич принимал в этом деле участие, составив сметы на ремонт (к тому времени папа был единственным заслуживающим доверие специалистом по сметам в Карсуне). В 1990-ом году это здание наконец-то заново родилось. Теперь оно является визитной карточкой Карсуна, являясь объектом фото- и киносъёмок и натурой местных художников. Кроме того, в нём разместилась центральная районная библиотека.
Позади городской управы, но фасадом на улицу Ульянова, стояло здание женской гимназии. В наше время в нём размещалось сельское про-
фессионально-техническое училище(СПТУ). Проходя мимо, я всегда обращал внимание на него. Небольшое, но какое изящное здание! Сколько на нём украшений! Это прямо-таки какая-тобомбоньерка! Ведь здание строилось для девочек, и архитектор не поскупился на бантики, кружева, оборки и прочие прелести. Какой контраст по сравнению с построенной в 20-х годах рядом средней школой! Огромный 3-х этажный абсолютно плоский параллелепипедбез каких-либо излишеств! Рабоче-крестьянская власть уважала монументальность, а на красоту то ли не имела средств, то ли считала излишним проявления тонкости вкуса и изящества формы. К сожалению, я так и не вошёл внутрь этой каменной шкатулки. Там, наверное, тоже было когда-то красиво. Но могу предположить, что курсанты СПТУ, этот дикий необузданный народ из близлежащих сёл и деревень, отъявленные двоечники и хулиганы в своих школах, привели внутренние помещения в соответствиес своим представлением свободы и красоты. Теперь в этом здании находится Карсунский технологический техникум, а чему там учат – не знаю…
Как и положено Городской управе, она знаменовала собой административный центр Карсуна. Но всю центральную часть купеческого города Карсуна занимала торговля. В первой половине 19 века вплотную к Городской управепо проекту известного архитектора Коринфского были построены торговые ряды. Они украшают Карсун до сих пор. В 60-е годы уже 20-ого века в них располагались продуктовые и промтоварные магазины, молочный магазин. От торговых рядов отходил ряд отдельно стоящих 1-о и 2-х этажных зданий тоже торгового назначения: « дежурный магазин», книжный магазин, хлебный магазин. Напротив «дежурного» магазина стояло здание, в котором торговали мясом. А напротив книжного магазина стоял киоск «Союзпечать». Эти два объекта – книжный магазин и киоск –стали для меня объектами самого пристального внимания. Не имея в кармане ни копейки, я тем не менее подолгу простаивал у прилавка книжного магазина, жадными глазами рассматривая корешки книг на полках. Народ жил бедно, денег хватало только на самое необходимое, и мода на книги ещё не пришла. Полки магазина могли поразить любого нынешнего книголюба. Собрания сочинений русских и зарубежных классиков, энциклопедии, отдельные издания занимали всю широкую и высокую стенку позади прилавка. На прилавке лежали всевозможные географические карты и атласы. Всё это стоило копейки, но и этих денег у населения не хватало. Наша соседка по Первомайской улице тётя Люба Шалтаева то и дело прибегала к нам занимать три рубля до получки при непьющем и работающем муже.В этом старом книжном магазине мне удалось, сэкономив деньги на пирожках, однажды купить карту Европы, которая долго потом висела на стенке нашей веранды. Это была в то время моя единственная покупка.
Насмотревшись на книги, я переходил дорогу и останавливался у киоска. Через его стеклянные стенки я долго глазел на всевозможные журналы, писчие принадлежности и прочие мелочи. Так расширялся мой кругозор. Мой новый приятель Вовка Земсков познакомил меня с журналом «Искатель», который также продавался в киосках «Союзпечать». Не поев два или три дня коржики в школьном буфете, я сэкономил нужную сумму и купил в киоске один номер «Искателя». Моя домашняя библиотека начала своё существование именно с «Искателя»…
Рядом с книжным магазином стояло одноэтажное кирпичное здание, в котором торговали хлебом. Сюда мы с Сашей, вместе и поодиночке, каждый день бегали за хлебом по поручению мамы. Сюда я приходил ранним утром, часов в пять или шесть, летом 1963 года, чтобы занять очередь за хлебом. Хлеба в тот год в стране катастрофически не хватало в результате какой-то авантюры Никиты Хрущёва. Выстояв несколько часов в очереди и дождавшись привоза хлеба, мы покупали несколько саек и буханку белого или чёрного хлеба. Мы все любили эти самые сайки, о существовании которых узнали только при переезде в Карсун. Очень вкусные были сайки!..
Торговый центр старого купеческого уездного города Карсун не мог обойтись без ресторана. Это было большое одноэтажное деревянное здание, поставленное на кирпичный цокольный этаж полуподвального типа. В этом полуподвале располагался кулинарный магазин. В нём же торговали мороженым, вкус которого я впервые узнал здесь же. За счёт цокольного этажа ресторан казался мне высоким и величественным зданием. В ресторан вела высокая деревянная лестница. Только однажды в сопровождении кого-то из взрослых родственников, приехавших к нам в гости, я поднялся по этой лестнице и вошёл в зал ресторана. Он меня поразил. Большая светлая комната с множеством столов, накрытых белыми скатертями. На столах стояли приборы со специями. Нам подали две бутылки лимонада (дело было летом, стояла жара и хотелось пить). Я с удовольствием выпил стакан лимонада, а вот кто меня тогда угощал им – не помню.
Зачем я всё это пишу? Потому, что это был для меня новый мир, совсем не похожий на Потьму. В Потьме была тишина, речка, горы, лес, роднички, керосиновые лампы, соломенные крыши, лапти, бани в огородах, топившиеся по-чёрному, соха во дворе у дедушки, свинарник за околицей, куда мы бегали смотреть пиявок, плававших в большом цементном корыте с водой, водяная мельница с мельником Потехиным, большая навозная куча у дедушки на «задах» с её незабываемым острым ароматом. В Карсуне же ничего этого не было. Зато в каждом доме и на уличных столбах горели электрические лампочки (в Карсуне на реке Барыш стояла ГРЭС – государственная районная электрическая станция). Дома на улице Первомайской были новые и все под железной крышей. Множество магазинов и больших каменных зданий, многолюдность торгового центра, особенно по воскресеньям, открыли мне дверь в какой-то иной, большой мир, совсем не похожий на маленький и уютный мир моего детства в Потьме. Пассажирская автостанция предполагала где-то ещё больший мир, который ещё предстояло мне открыть. Стадион с трибунами для зрителей стал для меня вообще новым понятием в моём сознании. Множество автомобилей дополняли картину. Вот так: я вырос, и вместе со мной очень кстати и одновременно вырос окружающий мир.Кто-то сказал: « Жизнь – это театр, а люди в нём – актёры». Карсун стал новыми декорациями в этом театре, в который я вошёл в мои отроческие годы. К этим декорациям я быстро привык и стал играть свою роль в этом спектакле под названием «Жизнь».
Глава 3. Барыш.
Но главной достопримечательностью на новом месте нашего жития была река Барыш, на левом высоком берегу которой и была основана в 17 веке крепость Карсун. Сюда мы прибегали каждый день в течение всего лета порыбачить или просто покупаться. И было где развернуться карсунским ребятишкам! Барыш в то время был не тот, что сейчас. Ещё в черте посёлка Барыш разделялся на два рукава, которые далее опять соединялись в одно русло. На левом рукаве стояла гидроэлектростанция, питавшая током Карсун. Эта ГРЭС действовала до введения в строй Куйбышевской ГЭС и до подвода ЛЭП к нашему району. Правый рукав также был перегорожен высокой плотиной. Эти сооружения поднимали уровень воды в Барыше довольно-таки высоко, и река эта в черте Карсуна была широкой и полноводной. Настолько, что мы даже опасались переплывать на другой берег. Кто на это решался, тот был в наших глазах героем и настоящим пловцом.Взрослые же люди смотрели на эту водную преграду совсем по-другому, и она не представляла для них никакой опасности. В первое лето нашей жизни в Карсуне вся наша семья однажды выбралась на берег Барыша.Спустившись с Банковской горы, мы расположились на «пляже», представлявшем собой просто широкую лужайку у реки. Никаких пляжных удобств на ней, естественно, не было: ни песка, ни кабинок для переодевания – ничего. Дело было уже к вечеру, но солнце стояло ещё высоко, и на «пляже» было много народа, и детей, и взрослых. День был жаркий, дети, проведшие на реке весь день, ещё не ушли, а взрослые пришли сюда после работы освежиться. Мы с Сашей сразу же залезли в воду и начали барахтаться у берега, т.к. мы ещё не успели научиться плавать. Папа разделся и, покуривая, постоял на берегу в своих синих сатиновых «семейных» трусах. Потом быстро вошёл в воду и поплыл на другой берег. Ему хватило несколько широких и сильных взмахов рук – и вот он уже выходит на обрывистый правый берег Барыша. А мама, не раздеваясь, с тревогой наблюдала за нами с берега. Под наши восхищённые взгляды папа ещё раз переплыл недоступную нам водную преграду. Получалось это у него легко и просто. Ему не было ещё и сорока лет, а за плечами было уже столько работы, сделавшей его мышцы железными, что переплыть Барыш было для него раз плюнуть. Нам с Сашей оставалось только завидовать и гордиться своим отцом. Я, к сожалению, не достиг такой физической силы и к семнадцати годам и, по-моему, так и не переплыл Барыш ни разу за всю жизнь в Карсуне.
Не все были такие хлипкие, как я. В то время среди всех мальчишек Карсуна славился своей силой ( а в подростковом возрасте только сила является авторитетом!) Костя Труханов. Он был старше нас лет на пять, т.е. ему было лет пятнадцать, и он был совсем другой возрастной категории. Но что такое пятнадцать лет! Всё равно: это ещё мальчишка!.. Но Костя был особенный мальчишка. Мама говорила, что учился он плохо и спал на уроках. Но он был культурист, т.е. занимался гимнастикой с гантелями и гирями, а в школьном спортивном зале упражнялся и со штангой. Тогда всё это было ново и только-только входило в моду в нашей стране. Костя был близорук и носил очки, да и роста был среднего, так, что атлетом его трудно было назвать. Но когда он приходил на пляж и раздевался, то обращал на себя внимание всех мальчишек своей фигурой. Тонкий в талии с широкими плечами, бугристый пресс, мускулистые руки и выпуклая грудь – всё это вызывало зависть у нас, тщедушных мальчишек с неразвитой мускулатурой. Приходил Костя всегда один и только для того, чтобы выполнить ещё одно упражнение в своей физической программе: плавание на длинную дистанцию. Он входил в воду и настоящим стилем кроль плыл против течения. Сколько же в нём было силы! Он плыл и плыл, и вот мы уже потеряли его из вида, когда он скрылся за поворотом в сторону Таволжанки. А мы продолжали плескаться у берега и не всегда видели возвращение Кости из дальнего плавания.
Пример Кости Труханова подвигнул карсунских мальчишек тоже заняться своей физической подготовкой. Мой приятель Вовка Матросов даже приобрёл трёхкилограммовые гантели и даже начинал заниматься гимнастикой с ними. Откуда-то он взял журнал «Физкультура и спорт» с упражнениями для гантелей. Я позавидовал и выпросил у него эти гантели на несколько дней, чтобы тоже позаниматься. Конечно, их пришлось вернуть, и, сколько я ни щупал свои бицепсы, никакой прибавки в своих мускулах я не заметил. Да и у Вовки Матросова это было минутное увлечение, и силы у него тогда не прибавилось. Однажды на пляже мы с ним вздумали бороться, и я его положил на лопатки, хотя он был немного крупнее и тяжелее меня. Ну, что ж! На смену гантелям пришло новое увлечение, и мы забыли о старом. Жизнь! В ней так много интересного!..
Барыш!.. Барыш!.. Как много приятных детских воспоминаний связано с ним! Мы пропадали на нём всё лето! И купание, и рыбалка, и даже плавание на лодках, которые стояли тут же у берега!.. Самые отчаянные из нас даже прыгали в воду «солдатиком» с вышки!.. А я даже боялся подняться на её второй ярус в два метра над водой! Сколько было выловлено нами «сопливых» ершей из мутной воды Барыша! А особо искусные из нас рыбаки «подсекали» и плотву, и голавлей за плотиной ниже по течению (место это называлось Малый Барышок). А пескари, казалось, сами лезли на крючок и поймать их не составляло труда даже мне. А однажды я поймал бычка. Откуда он взялся в нашем Барыше – никто не знал, и никто никогда не ловил бычков в его мутной воде. Саша при этом удивлялся и искоса поглядывал на меня. Наверное, немного завидовал…
Иногда при пасмурной погоде прямо у воды мы разводили костёр, чтобы обогреться и обсушиться после долгого купания в прохладной воде. А особо проголодавшиеся даже запекали в углях костра мидий, которых в Барыше было видимо-невидимо. Их не надо было ловить, они лежали как чёрные камни на дне прямо у берега, и их было видно на прибрежном мелководье. Войдёшь в воду по колено, протянешь руку – и вот уже в твоей руке лежит большая – с ладонь! – чёрная и блестящая ракушка (слово «мидия» мы тогда не знали). Она уже успела плотно закрыть свои створки и открыть их, не повредив, не было никакой возможности. Ракушки бросались в потухающий костёр и через минуту-две с лёгким потрескиванием створки мидии раскрывались и было видно жёлто-белое тело этого моллюска.Я с отвращением наблюдал, как Вовка Барсуков, большой и толстый мальчик, своими грязными руками отдирал мидию от раковины и запихивал её, может быть, даже ещё живую, к себе в рот. И как бы он ни чмокал с аппетитом, ничего, кроме тошноты, это во мне не вызывало. Так я и не попробовал этого Барышского деликатеса. А ведь, наверное, можно было, набрав легко целое ведро этих мидий, принести их домой и как-нибудь их приготовить для еды. Ведь ем же я сейчас морских маринованных мидий из магазина! Но народ тогда был тёмен и проходил мимо этого 100-процентного белка… Интересно: а живут ли сейчас в Барыше эти моллюски? Навряд ли: Барыш обмелел, а загрязнение его воды достигло смертельного даже для мидий уровня. Я так думаю, но стоило бы проверить… А тогда, в далёкие 60-е, досужие мальчишки, да и взрослые, доставали из нор в обрывистых берегах Барыша даже раков!.. А как было бы хорошо опять сейчас поднять плотину на нашей речке, и тогда на её берегах опять бы заиграла жизнь! Сидели бы на её берегах нынешние мальчишки с удочками, плескались бы дети в её пусть и мутной воде, не спеша плыли бы по ней плоскодонки, и весёлые голоса людей и птиц оглашали бы барышские берега!.. Но тихо сейчас на Барыше, умерла река…
Всякая река представляет для детей определённую опасность для их жизни. В её тёмных водах скрываются и камни, и коряги, и рыбацкие сети, и разбитые бутылки. Всё это может стать причиной трагического случая. Когда-то давно, ещё в Потьме, мама повела своих учеников в свою родную Коммуну на берегу Барыша. Прихватила с собой и Сашу. Ну, и, естественно, там всем захотелось искупаться («Быть у воды, да не напиться?!»). Полез в воду и Саша. Мама, конечно, выбрала место мелководное по понятиям взрослого человека и нисколько не беспокоилась. И вот уже большой Саша (как же, ведь он перешёл уже во второй класс!) сложил ладошки лодочкой на груди и головой вперёд плюхнулся в воду. А воды-то было ему по пояс. Через секунду Саша с рёвом и захлёбываясь выскочил из воды, держась за голову. По лицу его стекала тонкая струйка крови, а на стриженой голове была видна большая царапина. С чем Саша столкнулся, ныряя в воду, не знаю, но всё могло закончиться гораздо серьёзнее, если б он прыгал с большей высоты. Люди всегда тонули, тонут и будут тонуть в воде, это не наша среда обитания, она враждебна нам и жестоко наказывает нас за малейшую неосторожность. Мама потеряла бдительность и чуть было не потеряла сына.
Казалось бы, этот случай навсегда должен был врезаться в память мамы и она всегда должна была быть начеку, живя у реки. Но что ж такое? Живя в Карсуне, мы всё лето проводили на Барыше, а я не помню, чтобы мама выражала хоть раз какую-то озабоченность по этому поводу, вводила какие-либо ограничения!.. А ведь Барыш в черте Карсуна в то время был совсем не похож на себя у Коммуны и глубиной, и шириной, да и течение всё же было не маленькое. И люди – даже взрослые! – тонули. А мама, не говоря уж про отца, и в ус не дула! По крайней мере, это никак внешне не выражалось. А если б нам вздумалось прыгать с двухметровой вышки, стоявшей на пляже? Мы частенько наблюдали, как молодые парни, разбежавшись, прыгали с неё в воду и солдатиком, и ласточкой. А однажды на вышку взобрался пьяный курсант Карсунского СПТУ. Не раздеваясь и пошатываясь, заплетающимися ногами он подошёл к краю площадки и даже не нырнул, а просто свалился в воду, нелепо размахивая руками. И исчез под водой. Прошла минута, другая, а его всё не было. Через пять минут народ на пляже понял, что человек утонул и его надо доставать. МЧС тогда не было, телефонов тоже, да и спасателей на Барыше тоже не было предусмотрено. Народ сел на лодки, откуда-то взялись багры и началось прочёсывание дна реки. Продолжалось это минут двадцать – тридцать. Наконец один из спасателей закричал: «Нашёл!» и стал поднимать на поверхность что-то тяжёлое. Показалось человеческое тело, мёртвым грузом висевшее на крюке багра. Его вытащили на берег и начали откачивать, т.е. делать искусственное дыхание. И – о, чудо! – труп зашевелился, поднял голову и начал что-то бормотать. А ещё через пять минут курсант уже стоял на ногах, бормотал что-то нечленораздельное и пытался даже ходить. Падал, вставал и снова шёл. Но он был жив! Как такое могло быть? Провести под водой без дыхания не менее получаса – и остаться живым! Вот уж действительно: пьяному море по колено!..
Но не всегда ныряния в мутные воды Барыша заканчивались так благополучно. В июне 1972 года, отслужив два года в армии, вернулся в Карсун мой ровесник из параллельного класса Вовка Шемырёв. Весёлый, бесшабашный парень. Лето в тот год с самого начала задалось жаркое и молодой народ всё свободное время проводил у воды. Вовка отдыхал от армии и, наверное, строил планы на будущее. Но однажды он не вернулся с Барыша. В последний раз он нырнул с плотины, где нырял не раз, ударился головой обо что-то, сломал себе позвоночник, и его безжизненное тело всплыло на поверхность, испугав всех своей неподвижностью. Друзья вытащили его на берег и начали делать искусственное дыхание, думая, что Вовка просто захлебнулся, хотя все знали, что плавал он великолепно. Ничто не помогало, он не подавал признаков жизни. Побежали звонить в больницу. Наконец на левом берегу Барыша показалась машина скорой помощи. На носилках тело Вовки Шемырёва друзья перетащили через реку, и машина увезла его в больницу. Там его привели в чувство, но он уже был обречён. Травма оказалась несовместимой с жизнью. На другой день он умер. Весь Карсун переживал случившееся. Мать Вовки в тот же день поседела. Вовкины друзья и одноклассники встали в почётный караул у гроба. Жители Карсуна шли и шли мимо гроба, прощаясь навек с молодым и светлым человеком, который только начинал жить. Но бесшабашность и неосторожность оборвали его жизнь. Смерть поджидала эту жизнь на дне Барыша. И дождалась…
Барыш забирал свои жертвы даже зимой. Вот как погиб Анатолий Ключников, старший сын учительницы начальных классов нашей школы
Нины ИвановныКлючниковой, со слов Александра Андрианова, её зятя и сына Владимира Ивановича Андрианова, многолетнего директора Карсунской средней школы: «…старший сын Анатолий возвращался в новогодние праздники с работы. Филиал завода «Искра» размещался в здании бывшей электростанции на улице Чехова. Пошёл к родителям на Октябрьскую, но не улицей, а по льду, и попал в полынью в районе колодца. Выбраться не смог, но остался на поверхности, где его и нашли утром…». По-видимому, Анатолий долго пытался выбраться из воды на лёд, но зимняя одежда напиталась водой и своей тяжестью тянула его в воду. В конце концов Анатолий совсем обессилил и перестал сопротивляться судьбе. Мороз завершил эту трагедию ещё одной человеческой жизни…
Так или иначе, но Барыш оставил заметный след в жизни всей Карсунской ребятни. И воспоминания о жизни, проведённой на его берегах, греют наши сердца всю жизнь. Спасибо тебе, Барыш!..
Идут года, течёт время, по-прежнему несёт свои мутные воды река Барыш… Давно нет на Земле тех людей, которые в начале 20 века безмятежно радовались жизни на его берегах. И мы, ребятишки 60х годов, тоже состарились. Я смотрю на эту пожелтевшую фотографию из краеведческого музея, и грустные мысли приходят мне в голову… Они были, как мы… Так же, как и нас, их притягивал к себе Барыш. Он качал их на своих плечах. Его прохладные воды освежали этих барышень и их поклонников в летний зной. И им, наверное, казалось, что жизни этой не будет конца. Где они, эти бывшие жители Карсуна? Нет их, и не осталось от них и следа. «Придёт, придёт и наше время, И наши внукив добрый час Из мира вытеснят и нас!» А Барыш будет всё также, не спеша, нести свои воды мимо Карсуна, устремляясь на встречу с Сурой, не заметив, что и Карсун уже другой, и люди в нём живут другие… Помни нас, Барыш, мы тебя любили!..
Глава 4. Стадион.
В Древней Греции и в Древнем Риме существовали стадионы и проводились Олимпийские Игры. В Потьме в середине 20-ого века стадиона не было. Я даже не знал такого слова – стадион. Конечно, Потьма это не Рим, и даже не Олимпия. И единственным спортивным объектом в Потьме была более-менее ровная площадка прямо перед клубом, на которой потьминская молодёжь летом играла в волейбол. Спортивный инвентарь – мяч и волейбольная сетка – хранился, по-видимому, у зав. клубом. Играли только по субботам и воскресеньям, в остальные дни недели было не до игр: сначала посевная кампания, потом сенокос, полевые работы, и, наконец, уборочная страда. За день так наломаешься, что не до игр. Да ведь и вымыться надо после этой забавы, когда пыль стоит столбом на площадке! Вымыться можно было только в бане, а баню топили один раз в неделю – в субботу. Дрова экономили. Мелочь пузатая, такая, как я, наблюдала за игрой со стороны.
Теперь уже и клуба нет (сгорел в 90-х годах), и играть некому. На месте волейбольной площадки стоит памятник жителям Потьмы, погибшим в войне 1941 – 1945 годов с памятными досками. На этих досках много фамилий Бородиных и Сониных…
А в Карсуне был настоящий стадион: с футбольным полем, с беговой дорожкой, с скамейками для зрителей и трибуной для «высоких» гостей. Стадион не пустовал. Летом здесь карсунская молодёжь постоянно играла в футбол, в ручной мяч. Как здорово было смотреть на Борю Котельникова, когда он буквально взлетал над линией обороны и мощным броском отправлял мяч в сетку ворот! А как он бежал стометровку! Его мощные ноги, казалось, совсем не касались земли, он летел как стрела! Боря был летней звездой на карсунском стадионе. А зимой, когда футбольное поле заливалось водой и на льду происходили хоккейные баталии, блистал молодой парень по кличке «Бексон». Нам, па
цанам 12-13 лет, оставалось только восхищаться его стремительными проходами по льду, завершавшимися мощным ударом клюшки по мячу. Его удары были неотразимы!
Но в первые годы нашего проживания в Карсуне мы, мальчишки с улицы Первомайской, как-будто не замечали стадиона, как-будто он существовал для кого-то другого, но не для нас. Хоть и не далеко, но всё же на стадион надо было идти. А нам пока хватало и нашей улицы. У нашего дома улица заканчивалась тупиком, упираясь в огороды жителей улицы Степной. Здесь не было никакого движения и нам было очень даже вольготно собираться на довольно-таки просторной площадке перед нашим домом. Собиралось нас человек десять, и мы очень скоро вытоптали всю траву, которая спервоначала так украшала нашу молодую улицу. Самым старшим из нас был Вовка Шалтаев. Он был, как сейчас бы сказали, лидер нашей честной компании. Но он в силу своего «солидного» возраста редко участвовал в наших играх. Ему уже были интересны другие занятия. Он постоянно разбирал и собирал отцовский мотоцикл, от него пахло бензином и промасленными тряпками. И самое главное: он умел уже ругаться матом и посылал на все буквы алфавита даже свою мать! Его матери было стыдно и обидно перед нами. И меня это тоже смущало, и я поглядывал на него с опаской как на взрослого. Мне такое поведение Вовки Шалтаева было неприятно, и я недоумевал: « Как это так? Почему его мать терпит и не задаст ему порки?» Вовке было уже лет 15 и, конечно, мать уже не могла физически поставить своего сына в угол. А мы все слушали его брань, отворачивались и молчали. К счастью, ко мне эта зараза не пристала...
Второй эшелон нашей «группы» составляли ребята 1951-1952г.р.: Саша Бородин, Гена Зотов, Гена Терёхин, я, Вовка матросов (на снимке), Вовка Агафонов. В третьем эшелоне находились ребята ещё моложе: Саша Гаврилов, Вовка Шигаев, Витька Мухин. Жили мы все рядом, и площадка перед нашим домом была единственным удобным местом для детских забав. Мы играли в футбол, ручной мяч, в чижика и клёк. Зимой здесь же играли в хоккей с мячом, гоняя мячик кое-как обрубленными кривыми палками. Всем было хорошо. Нам было весело, а родителям, видевшим нас из окон своих домов, спокойно. Напротив нашего дома стоял недостроенный дом Терёхиных, без окон и дверей. Он был в полном нашем распоряжении. В нашем воображении это была крепость, в которой частенько происходили «бои» между «нашими» и «немцами». В общем, мы не скучали. А если к этому добавить ещё и полезный труд для дома, как-то: пилка и колка дров, таскание воды из колонки для бани и полива, то и времени для скуки не оставалось. «Весело текли вы, детские года!..».
Время шло, мы росли, и настал момент, когда нам захотелось играть в настоящий футбол на большом поле и обязательно с воротами. Мысль, что всё это уже есть на стадионе, до которого было рукой подать, даже и в голову нам не приходила. Нам хотелось иметь свой футбол на своём футбольном поле! Поле мы нашли сразу. Для этого - по нашим понятиям – вполне годился аэродром, до которого было гораздо дальше, чем до стадиона. Но это было наше поле! Надо было ещё поставить на этом поле футбольные ворота. Настоящие ворота, широкие и высокие! Соседняя улица только ещё начинала застраиваться, и на ней было свалено много всяких стройматериалов. Гена Терёхин сообразил, что там мы найдём то, что нам надо. В сумерки кончавшегося летнего дня мы зашли туда, схватили три длинных и толстых жерди и бегом понесли их на аэродром. Никто не обратил на нас внимания, и это воровство осталось без последствий. На другой день мы быстренько слепили одни футбольные ворота. Вторые ворота мы не стали делать, видимо почувствовав, что это будет уж слишком. Нас вполне устраивали и одни ворота. Разметили поле, и пошла игра! Мы гордились собой, что мы это сделали, и что у нас есть своё(!) поле! Но продолжалось это счастье недолго. Однажды, подходя к аэродрому, мы увидели стоящий на нём «кукурузник» и лётчика, который, чертыхаясь на чём свет стоит, ломал наши ворота. Подходить ближе мы почему-то заопасались и горько наблюдали за крахом нашей мечты. Наверное, мы что-то поняли тогда и больше не пытались совместить аэродром и футбольное поле…
А учителя физкультуры с годами стали выводить учеников на стадион для проведения уроков. Тут мы бегали на 60 метров и прыгали в длину и высоту. Постепенно мы привыкли к стадиону, и он стал «наш». Нас часто видели на стадионе, как мы играли в футбол «в одни ворота». Заметил нас и Слава Бубнов, тогдашний директор детско-юношеской спортивной школы. Он предложил нам поучаствовать в общекарсунском турнире на приз клуба «Кожаный мяч». В турнире участвовали такие же мальчишеские команды, как и наша, с других улиц. Не помню, сколько
мы провели матчей, но наша команда заняла 2-е место в общем зачёте, и каждому из нас Слава Бубнов вручил Почётную грамоту. В финальном матче я даже забил победный гол с подачи Вовки Агафонова, нашего центрфорварда.
Проводились на стадионе и общешкольные спортивные праздники. Директор школы Владимир Иванович Андрианов приветствовал нас с высокой трибуны. Учителя физкультуры Геннадий Алексеевич Колосов и Николай Фёдорович Калинин разводили нас на исходные позиции, и школьные «Олимпийские игры» начинались. В мае 1968-ого года я участвовал в таких играх последний раз. В забеге на 200 метров я занял 1-е место, но время, по-видимому, было скромное, и никакого поощрения я не получил. Но как я бежал!..
Да и откуда было быть рекордам? Природные физические данные мои были средние, а систематически спортом я никогда не занимался. Да, я делал по утрам зарядку, которую в 715 утра передавали по радио в исполнении Гордеева. Да, я «качался» с гантелями, которые я позаимствовал у Вовки Матросова. Но всё это было временным увлечением и никаких результатов, естественно, не давало. Вовка Агафонов вроде бы тоже ничем систематически не занимался, но какой это был сильный мальчишка! Бегал он быстрее всех, в футбол он играл лучше всех. Вот он пробежал первые сто метров, вырвался вперёд и бежит, бежит, не уставая! Меня же хватало только на первые сто метров, а дальше ноги наливались тяжестью и не хватало дыхания. «Откуда у него столько силы?» - думал я с завистью. Если бы он систематически занялся каким-нибудь спортом под руководством опытного тренера, то наверняка стал бы и мастером спорта и рекордсменом всесоюзного масштаба. Но не случилось. Рано завёл семью, запил, получил инсульт. Жив ли он сейчас – не знаю…
За всё наше школьное детство нам так и не посчастливилось подержать в руках настоящую хоккейную клюшку. А с кривыми, кое-как обструганными, палками можно было играть только «у двора»! Мы и играли… А чтобы выйти на лёд, требовались коньки. Зимой 62-63 годов мама принесла домой настоящие коньки-«снегурки». Из магазина! Это была большая радость для меня, которая омрачилась буквально на следующий день, когда я собрался идти кататься на стадион. На валенки такие коньки закрепить не представлялось никакой возможности ввиду их особой конструкции. А ходили мы тогда в так называемых «прощай молодость»: суконные ботинки с «молнией» на резиновой подошве. На пятке надо было проковырять небольшую ямку для фиксатора коньков, а
носок стягивался винтовой струбциной. Всё это было ненадёжно, каблук ботинка жёстко, что было необходимо для нормального катания, закрепить не удавалось, да и обувь портилась. «Снегурки» вскоре были заброшены… А у Витьки Мухина были настоящие коньки на ботинках, которые одевай и сразу можно кататься. Нога у Витьки выросла, и его коньки валялись без дела. Мама напряглась и купила за полцены эти коньки. Но коньки, как оказалось, надо было точить. Как это делается, мы не знали, и сколько Саша ни ширкал напильникам по лезвию конька, на льду ноги разъезжались во все стороны, как у коровы на льду. Я пытался кататься на этих коньках, но это приносило мне больше страданий, чем радости. Из-за этого, наверное, увлечение коньками быстро прошло, и мы опять встали на лыжи.
В Потьме мы уже катались на лыжах, но это были самодельные лыжи, которые делал нам отец. Он вытёсывал тонкую дощечку и заострял один её конец. Потом этот конец папа распаривал на пару из кипящего котла в бане и загибал его. Прибивал ремешок посередине дощечки – и лыжи готовы! А вот настоящие лыжи фабричной работы я увидел только в 63-ем году. Тогда, в марте месяце, тётя Зина Говорухина с мужем уезжала из Русских Горенок на родину своего мужа. Со всем своим скарбом они остановились в Карсуне в доме у тёти Насти. Мы всей семьёй пришли туда их провожать. И я увидел там эти лыжи. Просить долго не пришлось, и дядя Витя Говорухин с удовольствием вручил мне эти свои лыжи. Он и так бы, наверное, оставил их в Карсуне, чтобы не тащить их с собой по автобусам и поездам, а тут ему представилась возможность сделать подарок мальчишке, что он и сделал с радостью для себя и ещё более для меня. Я тут же одел лыжи на валенки (лыжи были без жёсткого крепления, с ремешками), и по мартовскому, набухшему водой, снегу гордо поехал домой. Они служили мне потом много лет до самого моего первого заработка, когда я, уже взрослый человек, смог сам себе купить лыжи с жёстким креплением и специальные ботинки к ним. Покойся с миром, дядя Витя Говорухин, ты был добрый человек!
Это была одна пара лыж на нас с Сашей двоих. Как-то мы их между собой делили и никогда никаких ссор по этому поводу между нами я не помню. Но вопрос всё-таки стоял по-видимому. И однажды, году в 66-ом, мама принесла из школы огромные лыжи для прыжков с трамплина. Как они оказались в школе – неизвестно, но они там были не нужны, и мама их выпросила для Саши. Лыжи были огромные, тяжёлые, и я даже не пытался на них кататься. А Саше они понравились. Он был старше меня и сильнее. Конечно, бегать на них было тяжело и ему, но кататься с гор на
них было великолепно. Таких лыж больше не было ни у кого в Карсуне, и Саша, наверное, гордился своими лыжами.
Вот так мы занимались спортом в своё счастливое детство. И стадионом нам была вся наша страна, т.е. весь Карсун. Мы не ставили рекордов, но мы бегали, прыгали, играли, плавали. И Олимпийский девиз: «Главное не победа, а участие!» мы соблюли на все сто процентов!
Глава 5. Друзья.
Счастлив тот, у кого они есть. Хотя бы один друг, но с которым ты и в огонь, и в воду. А были ли у меня друзья? У меня были товарищи по играм, по школе. С некоторыми я сходился ближе, чем с другими. Но и с теми, первыми, настоящей близости не было. Между нами всегда что-то стояло, была какая-то непереходимая грань, за которой скрывалась опасность потерять себя, раствориться в другом… Возможно, я чувствовал, что на каком-то расстоянии силы притяжения между нами ослабевали, и я боялся, что верх возьмут силы отталкивания, и я потеряю даже то немногое, что имею. Всякая дружба подразумевает какую-то зависимость одного от другого. Недаром говорят: «Из двух друзей один всегда раб другого!» И я инстинктивно чувствовал, что сделай я ещё один шаг навстречу и – прощай моя свобода! Мой чрезмерный эгоизм был всегда на страже и не мог допустить этого. Сильный человек уверен в своих силах, он не боится впасть в зависимость от своего окружения. Но есть ли у него друзья в этом окружении? Нуждается ли он в друзьях? За ним идут, потому что в нём нуждаются. Я ни в ком не нуждался, я был и есть самодостаточен, но и вести за собой я тоже не мог, да никогда и не хотел. В этом моя слабость, я напрочь лишён честолюбия. Я не могу быть лидером, но и в хвосте плестись за кем-то я тоже не хочу. Поэтому я всегда один…
Проучившись целый год в первом классе Потьминской школы, я так и не приобрёл себе друзей среди своих одноклассников. По-видимому, я был слишком поглощён новой обстановкой и самим учебным процессом. Из всех своих соучеников я тогда обратил внимание только на троих девочек: Валю Кобелькову (мне нравилось её лицо), Нину Бородину (её
как-то особо выделяла наша учительница Тамара Дмитриевна Софронова) и Розу Кракович. Последняя запомнилась особенно. Роза была из еврейской семьи. Их нищета бросалась в глаза даже мне, маленькому мальчику. Жили они рядом с моим «дядей Федей» в Заречке в старой, покрытой соломой и вросшей в землю по самые окна, хижине. Назвать домом их жилище можно было только с большой натяжкой. Кроме Розы у её матери были ещё дети, а вот отца я там не заметил; может, его и не было совсем. Роза всегда была одета очень бедно и видно было, что её платье сшито из обносков её старшей сестры. Но бедностью нас тогда не удивишь, и запомнилась Роза другим: она была слепая. Почти слепая так, что она ничего не видела на классной доске. Я слышал разговоры, что её собирались перевести в спецшколу для слабовидящих. Слепота этой девочки поразила меня, первый раз в своей жизни я столкнулся с таким несчастьем. (На фото Роза Кракович сидит в первом ряду первая слева; Нина Бородина сидит рядом с Т.Д.Софроновой, а Валя Кобелькова с большим бантом стоит за спиной моей первой учительницы).
Я наблюдал за этими девочками со стороны и никаких шагов навстречу не делал. Пока мне было это не интересно.
Летом 60-ого года папа разобрал наш «дом на горе» и увёз его в Карсун. Мы же с мамой поселились в доме тёти Паши Зыриной в Серёдке, и отсюда уже я пошёл во второй класс. Почти напротив нас жил мой одноклассник Женя Суслин, но дружбы почему-то не получилось. Зато рядом со мной в то время я вижу Колю Башарина (сидит в первом ряду второй справа), жившего на другом конце села на Верху. Мы с ним встречались после школы и у нас были, наверное, какие-то совместные занятия. Однажды Коля привёл меня к себе домой. Он жил в большом каменном доме (так мне тогда казалось). И всё тут было не так, как у нас в « доме на горе»: и большая комната, и тяжёлые фиолетовые портьеры на дверях. Какая-то женщина сидела на стуле с шитьём. Она с улыбкой посмотрела на нас и что-то ласковое сказала.
В другой раз я привёл Колю к себе в дом тёти Паши, и,
наверное, собирался тут за-
держаться. Неожиданно из
комнаты вышел отец и строгим голосом выпроводил
нас на улицу. Мне было обидно и стыдно перед Колей за то, что нас, как котят, выкинули на улицу. А ведь дело уже шло к тому, чтобы, как говорится, «дружить домами». Но природная сухость отца или тот факт, что дом был чужой, помешали этому. Больше я не помню Колю Башарина рядом с собой. А летом 60-ого года наша семья навсегда покинула свою родную Потьму…
Прошла жизнь. Коля Башарин уже пять лет лежит в сырой земле на Потьминском кладбище. Там же покоится и Коля Зотов (стоит первый слева на фото), убитый в пьяной драке. Валя Кобелькова, окружённая детьми и внуками, ещё служит в ОВИРе в звании майора в Вешкаймском РОВД. Нина Бородина живёт и врачует больных людей в Самаре. Розу Кракович видел последний раз уже лет двадцать назад на улице Ульяновска, но не подошёл… Так же, как никто не подошёл ко мне в день нашего отъезда из Потьмы. А на другой день мои бывшие одноклассники проснулись, а меня в Потьме уже не было, как-будто и не бывало никогда. Жалели ли они о моём отъезде, вспоминали ли меня? Слишком тонкой нитью были мы связаны, чтобы жалеть и вспоминать.
А новая жизнь в Карсуне с первого же дня закружила нас новыми товарищами, новыми играми и занятиями. Но сразу же должен сказать, что ни с кем из них ни я, ни брат Саша не стали по-настоящему друзьями. Как-будто какой-то изъян сидит в нас и сводит на нет естественную в детском возрасте потребность дружить. Не хватает одного, последнего и единственного, звена в той цепи, которая может связать людей навек. Эта цепь может быть длиннее или короче, но без этого последнего звена она не имеет никакого значения. По-видимому, дружба, настоящая дружба – это такое же редкое природное явление, как и любовь.
Уж на что мой брат был в коротких отношениях с Геной Зотовым, нашим соседом и Сашиным одноклассником, но как только прозвенел последний звонок в школе и Гене не удалось поступить в военное училище, он стал всячески избегать встреч с Сашей. А Саша настолько привязался к нему, что, каждый раз, приезжая в Карсун на каникулы, первым делом спешил встретиться с Геной. По моим наблюдениям встречного движения не наблюдалось: то Гена куда-то ушёл, то ещё не пришёл… Потом, после окончания пединститута, Гена частенько летом гостил у своих родителей в доме напротив, но, зная о приезде Саши в отпуск из Архангельска, он первый никогда не приходил к нам в гости… Правда писана в Библии, что гордыня есть самый смертный грех человека. И она выше всяких сил человеческих. Если уж она угнездилась в душе человеческой с рождения, то её не преодолеть. А Сашина душа чи
ста от этого греха. Всё это мои домыслы, конечно. Может быть, в душе у Гены было что-то сокровенное, чего не было у Саши, и он Гену просто не интересовал. Я ведь тоже особенно-то никем не интересовался. Мне стыдно признаться, но мне, кажется, известно моё сокровенное, что постоянно возвращало меня к самому себе…
Часть 2. В тереме.
Глава 1. Новая жизнь.
Терем-теремок, он не низок, не высок... Так назвал наш дом в Карсуне дядя Вася, когда мы с ним входили в Первомайскую улицу в её начале по приезде из Потьмы. Было это давно, в 61-ом году. Мы только что переехали из Потьмы в Карсун, но пуповина ещё кровоточила и, наверное, поэтому были частые взаимные посещения. В тот день я в сопровождении дяди Васи возвращался домой из Потьмы, куда меня «командировали» родители не знаю зачем. Первомайская улица была уже почти вся застроена, хотя и не благоустроена, и вид со стороны имела пустынный и неуютный. Никаких посадок на ней ещё не было, и она просматривалась вся насквозь от начала до конца. Профиль улицы был неровный, начало ниже конца, на бугре которого и стоял наш дом с высокой крышей. С геодезической точки зрения наш дом был выше всех домов на улице Первомайской. И он и правда возвышался над улицей как сказочный терем. Хотя дом сам по себе был так себе, средний и по высоте, и по площади, но он занимал выгодное положение и тем много выигрывал. Да и дядя Вася мог приукрасить. Но факт остаётся фактом: наш дом под номером 28 был виден от дома номер 1.
Но для меня, сопливого пацана, дом наш не вызывал особого интереса. Дом как дом. Тем более, что первое знакомство с ним уже состоялось – и не раз. Во время его строительства мы с мамой не один раз навещали папу в Карсуне. Папа тогда уже работал в Карсуне, жил у тёти Насти и строил свой дом. Сначала на своём участке он построил баню, в которой и жил в летнее время. Когда мы приезжали, мама разжигала керогаз в предбаннике и варила для папы молочную лапшу. По-видимому, при такой «холостой» жизни, от недоедания и тяжёлой работы, уже тогда у папы развивалась язвенная болезнь желудка. Позже он рассказывал, что, бывало, так скрутит, что приходилось бросать всю работу и идти отлёживаться на полке в бане. И не мудрено: весь дом был построен одними папиными руками. И только потолочные балки папа уже не мог поднять один, для этого он приглашал своего отца из Потьмы. И дедушка, хоть ему уже было 62 года, был отменного здоровья и силы, построил и себе новый дом, и помог построиться и Ивану, и Анатолию. К весне 61-ого года дом был практически готов. Оставалось только сложить печь в передней комнате. Это было сделано уже летом после нашего переезда из Потьмы. Потом в течение нескольких лет дом ещё достраивался: ставились наличники на окна, обшивались стены, перекрывалась крыша, рылся погреб, строился сарай во дворе, ставилась ограда вокруг дома… Да много чего ещё. Но жить в доме уже было можно летом 61-ого года. Так началась наша новая жизнь в новом доме на Первомайской.
Дом был построен по старой схеме. Две комнаты, передняя и задняя. Передняя выходила окнами в улицу, задняя-в огород. Передняя комната и была, собственно, жилая комната. Задней комнате отводилась служебная роль, роль кухни. Половину этой комнаты занимала русская печь. Она и грела, она и кормила. А когда у папы болела спина-ещё и лечила. Это было наше любимое место в зимнее время. Она была достаточно обширна, чтобы на ней могли разместиться два человека. Пока я не вырос, я частенько полёживал на ней вместе с папой. В холодное время года печь топилась каждый день и поэтому служила постоянным местопребыванием отца после работы. У него после строительства дома теперь постоянно болела спина. Я только сейчас подумал: как же он забирался на печь с больной спиной? Но по-видимому лечебный эффект был настолько сильный, что, скрипя зубами, папа всё-таки лез туда после работы и отдыхал. Для тех, кто не знает, что такое русская печь, я и поместил здесь это изображение, взятое мной из ИНТЕРНЕТА. Вот такая же печь была и у нас в новом доме в Карсуне. За занавеской располагалась лежанка. Для подъёма на лежанку к печке была приставлена маленькая лесенка в три ступеньки. В небольших углублениях под занавеской, у нас называемых печурками, сушились варежки.
Печь эта простояла в нашем доме до лета 73-ого года. Тогда папа собственноручно сломал её и пригласил известного в Карсуне печника, чтобы сложить новую печь. Это была уже не русская печь, но какой-то новой конструкции: более компактной, более функциональной и более экономичной в потреблении дров.
А эту русскую печь, ввиду её недостатков, топили редко, в основном только для обогрева комнаты или для выпечки пирогов. Что мама больше любила - есть пироги или печь пироги – я не знаю, наверное, и то, и другое, но чуть ли не каждое воскресенье наш дом наполнялся ароматом свежеиспечённых пирогов. Пироги у мамы никогда не подгорали, хорошо пропекались и были всегда очень вкусные, что и оценили впоследствии мамины снохи. Но им так и не удалось достичь такого же мастерства в искусстве выпечки пирогов, что они и признавали с некоторой завистью. А всё дело в том, что снохи пекли пироги от случая к случаю, а мама упражнялась в этом искусстве, как я уже и говорил, чуть ли не каждое воскресенье. После повседневных щей и каши пироги были своего рода воскресным деликатесом, как и баня, придававшая субботе какое – то религиозное значение. Суббота освящалась баней, а воскресенье – пирогами. Это была народная культура, какой – то её своеобразный элемент, может быть даже обязательный ритуал. И воскресные беседы женщин никогда не обходились без обсуждения качества пирогов. Если к нам приходила в воскресенье тётя Настя, то в долгой беседе обязательно находилось место для пирогов. Судя по всему, тётя Настя была для моей мамы непререкаемым авторитетом в области кулинарного искусства выпечки пирогов. Что ж, так должно и быть: старшая сестра как- никак! Но и мама была способный ученик, что, насколько я помню, не раз отмечала тётушка. Такие встречи за воскресными пирогами происходили у нас или в доме у тёти Насти в холодное время года, начиная с октября, когда уже закончились все огородные работы, и до мая, когда эти огородные работы возобновлялись вновь. Тётя Настя, страстная читательница, по воскресеньям ходила в нашу районную библиотеку и оттуда обязательно заходила к нам. Вот она робко стучит в дверь, папа или мама громко кричат «Да!», и со словами «Можно к вам?» входит тётя Настя. Все ей рады, раздевают её и усаживают на стул поближе к столу. Наливается горячий чай, нарезается пирог. На мамино предложение откушать пирожка тётя Настя обычно отвечала тем, что она и сама нынче пекла, да и пообедала недавно, но всё - же в конце концов со словами «Надо всё-таки попробовать твоего, Роза, пирога…» брала кусочек и с аппетитом ела. По своей скромности сёстры самокритично относились к своим изделиям, обсуждали их недостатки: мама – своих пирогов, тётя Настя – своих. Но пироги, я думаю, были отменные и у той, и у другой. Отдав дань пирогам, переходили на другие темы. Тётя Настя с удовольствием рассказывала о прочитанной книге, все вместе обсуждали Карсунские новости. Вот уже и на улице сгустились сумерки, а разговорам нет конца. «Надо идти, а то темно уж…»-говорила тётя Настя и вставала со стула. «Посиди ещё маленько…» - упрашивали её мама с папой, - и разговор продолжался. Чайник ещё не один раз грелся, пирог нарезался ещё раз, - и разговоры, разговоры,.. Но вот уже и вечер наступил. Тётю Настю провожают за ворота, а частенько и до улицы, прямо ведущей к её дому. Закончилась ещё одна встреча родных людей.
На эту печь я залазил, когда у меня болели зубы. На этой печи я спасался от гнева мамы. Печь-то высокая, а мама большая и грузная, так, что ей нелегко было взобраться на неё. Однажды мама вручила мне бумажный рубль и послала в магазин за хлебом. Шёл я не торопясь и всё время вертел в руках этот злосчастный рубль. В конце концов мне показалось, что рубль какой-то измятый и плохо выглядит. Я сложил его пополам и стал разглаживать по линии сгиба. Разглаживал-разглаживал, и вдруг он –раз!- и разорвался. У меня всё похолодело внутри, так как я предвидел осложнения в своей жизни после такого происшествия. Нынешние дети в таких случаях вешаются или бросаются из окон с десятого этажа. Но у меня нервная система была крепкая, высоких домов вокруг не наблюдалось, и я мужественно побрёл назад домой. Выбрав момент, когда мама вышла в огород, я прошмыгнул в дом и забрался на печь. Задёрнул занавеску и затих. Вернувшись в дом, мама тут же определила моё местонахождение и увидела, что хлеба нет.
«Вова, где хлеб? Где сдача?» - спросила мама, отдёрнув занавеску. Я молча подал ей разорванный рубль. Для мамы в той жизни, когда жили от зарплаты до зарплаты, это было равноценно катастрофе. Целый рубль потерян! И муж сейчас придёт на обед, а хлеба нет! Лицо у мамы покраснело, губы сжались в тонкую ниточку.
«Ах,ты, гад такой!»-закричала мама. Выкрикивая всякие ругательства, она полезла на печь. Опасаясь расправы, я забился в дальний угол. Стоя на нижней ступеньке лесенки, мама схватилапервый попавшийся ей предмет – им оказался валенок – и начала меня им охаживать. Но доставала она только до моих ног, которыми я закрылся как щитом. Мне не было больно, было только стыдно за себя, за дурака такого, за маму, что она такая добрая, а тут вдруг такая злая. Шлёпнув меня раза два – три, мама на этом закончила экзекуцию и опять ушла в огород. Убедившись, что гроза прошла, я тихо выскользнул из дома. На обед я не пришёл, да и не думал я о еде, когда кругом лето, друзья, футбол, рыбалка… К вечеру в душе моей всё успокоилось, и уже без угрызений совести я съел свой ужин. Больше это происшествие не обсуждалось.
Вся обстановка задней комнаты состояла из мебели, привезённой из Потьминского дома: небольшой столик, самодельная полка для посуды, несколько таких же стульев. В углу у печки к стене была прибита раковина из оцинкованного железа(в Потьме её, кажется, не было) с умывальником. Под раковиной стояло ведро, около которого по ночам собиралось полчище чёрных тараканов.Столик стоял вплотную к стене между двумя окнами. Места около окон, как самые интересные, заняли папа (глава семьи) и Саша (старший сын). Мы с мамой сидели сбоку. Никаких разногласий в рейтинге мест и их хозяев не было.
Правый передний угол задней комнаты оставался свободным, и только лет через семь-восемь его занял холодильник «Аист» армянского производства. Именно только к концу 60-х годов мои родители смогли купить эту необходимую в каждом доме вещь. Это был дефицит, на него была очередь, которую контролировали районные власти. Записаться в очередь тоже была проблема. Надо было или очень сильно прогнуться перед кем-то, или иметь блат. Папа мой был несгибаемый и блата никакого нигде не имел, он знал только свою работу, которую исполнял добросовестно. Мама была сама скромность. Поэтому продукты длительного хранения держали в погребе, а продукты ежедневного потребления помещались в ящике кухонного стола и закрывались дверцей. В летнее время все они таяли (масло, например) и быстро портились. Из стола исходил тяжёлый и не всегда приятный запах.
Мне сейчас трудно представить то, как моя мама справлялась с ежедневной обязанностью по кормлению двоих детей и мужа. В её распоряжении была только керосинка (печь в тёплое время года топили только по воскресеньям для пирогов). Много ли на ней приготовишь? А где хранить? Поэтому приходилось готовить пищу ежедневно и понемногу, на один день, чтобы она не успевала прокиснуть. Керосинка стояла на шестке печи, от неё пахло керосином, она страшно коптила, и это тоже не украшало нашу жизнь. Мы, дети, конечно, не замечали всех этих проблем, но нашей мамуле приходилось трудно… Облегчение пришло только через десять лет после переезда в Карсун, когда на кухне появились и газовая плита, и холодильник. Холодильник попался неудачный (армянский!), он шумел и страшно грохотал при выключении, но это уже были мелочи…
Передняя комната, т.е. комната с окнами на улицу, совмещала в себе гостиную и спальню. В левом переднем углу поставили этажерку с книгами. Простенок между передними окнами занял комод. Вдоль правой глухой стены поставили кровати: спереди у окна - новую родительскую, сзади-старую, тоже родительскую, для нас с Сашей. Новую кровать мама купила ещё в Потьме, когда мы жили на квартире у тёти Паши. Кровать эта была односпальная, высокая, с жёстким выпуклым матрацем. Спать на ней, конечно, было очень неудобно. Я всегда боялся за маму, которая спала с краю, как бы она во сне не упала с неё. Папа наш был человек худой, а мама была женщина «в теле», и этой односпальной кровати было для них явно мало. Но в условиях тогдашнего всеобщего дефицита рассчитывать на что-то более комфортное им не приходилось, и они промучились на ней почти десять лет, пока мы с Сашей не вылетели из гнезда. Нам же с Сашей досталась старая родительская кровать с панцирной сеткой и тоже односпальная. Сетка от многолетней эксплуатации вытянулась и под тяжестью наших детских тел провисала чуть ли не до пола. Проспали мы на ней до 68-ого года, когда Саша уехал в военное училище. Почему мы так спали, ведь у нас был ещё диван, сначала старый самодельный потьминский, а года через два-три после переезда в Карсун новый, из магазина? Ведь кому-то можно было спать и на нём! Но нет: диван стоял в комнате, как какая-нибудь роскошь для украшения жилища и его берегли. Старый диван с дерматиновой обивкой простоял бы у нас в Карсуне и дольше, если бы однажды, году в 62-ом, к нам из Потьмы не приехала мамина тётя Надя (сестра маминой матери Надежда Николаевна Масленникова, бывшая в замужестве за Иваном Козловым) с «инспекторской» проверкой, т.е. посмотреть, как мы устроились. Диван по-видимому уже имел неприглядный вид настолько, что не гармонировал с новым домом и его убожество бросалось в глаза. «Чай, купили бы новый диван-то… Что это вы уж…»-с сарказмом в голосе сделала замечание Лёля(так звала свою тётю Надю мама). В этот же год появился новый фабричной работы диван… А старый перекочевал на веранду, чему мы с Сашей были несказанно рады. С этого момента веранда стала нашим постоянным местом пребывания в тёплое время года. Здесь я читал свои книжки и играл в шахматы с Вовкой Матросовым, здесь Саша ремонтировал наш старый велосипед в ненастную погоду, здесь мы приводили в порядок рыболовные снасти перед походом на Барыш. И никто нам не мешал заниматься этими серьёзными делами, и мы никому не мешали…
Чудное место была эта веранда! Она была пристроена к дому так, что стена дома была и одной стеной веранды. Другая, длиннаястена веранды, выходящая во двор, была сплошь застеклена, да и переднее окно, выходящее на улицу, было во всю ширину веранды. Поэтому света на веранде было в избытке. Окна веранды выходили на юго-восток и юг. По утрам в ней царил лёгкий полумрак и прохлада, зато в полдень жаркого солнечного дня в ней было жарко, как в бане. Иногда я после обеда засыпал на веранде. Проснувшись часа через два, я ощущал в теле такую сладкую расслабленность, что не хотелось вставать, и в голове ощущалась лёгкая тяжесть. Зато как хорошо было засыпать на веранде в поздний летний вечер! На улице тишина, только издалека с Карсунской танцплощадки доносится музыка. В окно светит полная луна, и всё небо усыпано крупными звёздами. Они так близко, что, кажется, до них можно дотронуться рукой. Столько звёзд на небе в августовскую ночь, как в Карсуне, я больше нигде и никогда не видел! На это звёздное небо можно было смотреть всю ночь - и не насмотришься! Представьте себе большую лесную поляну, усыпанную полевыми цветами, - таким же было и летнее звёздное небо над головой в Карсуне! Сладко было засыпать под этими звёздами!.. А рано утром громкий бодрый крик нашего петуха возвещал начало нового дня на этой прекрасной земле. И мама уже ходит по двору, и папа уже собирается на работу. Вновь закроешь глаза и в сладкой полудрёме мечтаешь, мечтаешь…
Диван, наверное, был первой крупной покупкой наших родителей после переезда в Карсун. Потом на комоде заняла своё место радиола «Муромец», а с ней и первая пластинка с записью П.Казьмина «За околицей». Эту первую пластинку купил сам папа, потому что тема её была очень близка ему. Она будила в нём воспоминания о его детстве, и он слушал и слушал эту пластинку без конца… Потом был открыт «Голос Америки», и папа каждый вечер слушал чтение с этой радиостанции «Архипелага ГУЛАГ» А.Солженицына. Мой интерес к этой теме тогда ещё не открылся, и, настроив радиолу на нужную волну для папы, я с удовольствием убегал на улицу.
Радиола появилась в нашем доме году в 63-ем. А вот у наших соседей Темниковых ещё в 62-ом году уже был телевизор. У их дома уже стоял длинный шест с антенной наверху, чтобы принимать телевизионный сигнал с ретранслятора в Вешкайме. На нашей Первомайской улице они были одними из первых обладателей этого чуда техники. Таких «счастливцев» на нашей улице было всего 2-3 дома. Как и другой дефицит, на телевизоры была очередь под контролем местной партийной и советской власти. Ловкие люди находили способы обходить и эту очередь, и этот контроль. Судя по всему,Темниковы были из разряда таких людей-ловкачей, как их называл папа. У них было всё, что тогда было в продаже и чего не было, и вперёд всех. У них была даже собака редкой даже сейчас породы дог. Большая чёрная собака по кличке Цыган. Собака была умная и здоровая, вела себя на улице спокойно, без агрессии, но я всё-таки обходил её стороной. И дом у Темниковых был раза в два больше нашего, так называемый пятистенок. Видя всё это, папа аттестовал Темниковых как воров и жуликов, хотя никаких должностей они не занимали, и называл своего соседа презрительно Лёшкой. Не Алексей, не Алексей Иванович, а именно Лёшка. Итак, у Темниковых было всё, но не было детей. В их огромном доме некому было жить, и одна комната с отдельным входом использовалась «Лёшкой» как столярная мастерская. Однажды папа воспользовался этой мастерской, чтобы сделать мне деревянную саблю для участия в каком-то школьном спектакле или танце. В комнате-мастерской ничего не было, кроме верстака и различных деревянных заготовок. Весь пол был завален стружкой, и я с удовольствием вдыхал её смолистый запах.(Я тогда учился в 4-ом классе и меня начали привлекать к художественной самодеятельности. Не потому, что у меня видели какие-то таланты, а просто потому, что после тяжёлой адаптации в 3-ем классе я вошёл в колею и попал в разряд ударников. По-видимому, наши учителя считали участие в школьной самодеятельности как поощрение за хорошую учёбу. И правда: не выпускать же на сцену какого-нибудь двоечника! Главное-учёба!)
Жене Лёшки Темникова, как и всем нормальным женщинам, скучно было жить на земле без детей, и она иногда приглашала соседских детей к себе. Это было для неё такое же развлечение, как, например, нам сходить в кино. А в 62-ом году главной приманкой для нас мог быть только телевизор, которого ни у кого из нас не было, а у неё он был. И вот, когда тёте становилось особенно скучно, она выходила на улицу и громко говорила: «Ребятишки, приходите смотреть телевизор!..» Мы бросали все свои неотложные дела и спешили в Темников дом. Там рассаживались на стульях, на диване перед маленьким телевизором и замирали… Тётя Темникова с нами не сидела, но всегда была где-то рядом. Дом оживал…
Цивилизация в виде аппарата с голубым экраном дошла до нашего дома году в 66-ом. Это был телевизор «Неман» белорусского производства.К этому времени была уже куплена тумбочка, которую поставили в передний левый угол «передней» комнаты. На неё-то и водрузили телевизор. Отдельно был куплен автотрансформатор для предохранения телевизора от перегрузок. В селе Русские Горенки, что в 25 километрах от Карсуна, папа купил кабель (тоже дефицит!). Пригласили с соседней улицы молодого мужика Абрамова, недавно отслужившего в армии и набравшегося там какого-то опыта обращения с радиотехникой. Он припаял штекер к кабелю с одного конца, другой конец кабеля-к антенне. Антенну водрузили на крышу, и настал торжественный момент. Щёлкнул выключатель, засветился экран с какими-то бегущими полосами. Абрамов покрутил ручку настройки, и чудо свершилось: появилось изображение, и мы услышали человеческий голос! Радости нашей не было конца. В этот летний воскресный день и папа, и мама, и мы с Сашей весь день просидели перед телевизором…
Из необходимых вещей из Потьмы в Карсун были перевезены также корыто из оцинкованного железа и ребристая доска для стирки белья. И таким «дедовским», простите,-«бабушкинским»-методом мама стирала бельё вплоть до начала 70х годов, когда была куплена наконец-то стиральная машина «Симбирка» Ульяновского завода «Электромаш». Это был, по-видимому, дефицит из дефицитов, ибо он был приобретён родителями, наверное, самым последним. Стиральную машину можно было тогда приобрести или по блату, которого у моих родителей никогда нигде не было, или по спискам очерёдности, в которые попасть тоже была проблема, или за особые заслуги. Это была своего рода государственная премия особо отличившимся труженикам и «труженикам». Как-то в середине 60х годов по приезде в Потьму мы с мамой зашли к Лёле, т.е. к её тёте Наде, сестре маминой матери. Тётя Надя жила с семьёй сына своего покойного мужа (у самой тёти Нади детей не было). Этого сына мама звала Володя Козлов. Он работал в колхозе в Потьме трактористом. Работал хорошо, т.к. был человек добросовестный и, самое главное, непьющий. И в тот приезд тётя Надя похвалилась маме новой стиральной машиной: «Вот, Володе дали премию за ударный труд на уборке урожая…» Стиральная машина (тоже «Симбирка») стояла в передней комнате в «красном» углу под иконами, покрытая цветастой салфеткой. Это была реликвия, предмет гордости хозяев дома. И, конечно, ей не пользовались по её прямому назначению, берегли. Вот тогда-то я и увидел первый раз такое чудо, как стиральная машина. А мама моя ещё долго ломала свои руки, стирая бельё в корыте…
Вот так, год за годом, в наш дом в Карсуне входили всё новые и новые вещи, облегчавшие жизнь наших родителей и наполнявшие её новыми красками. Они были результат неустанного труда папы и мамы. 60-е и 70-е были годы постепенного, хоть и медленного, повышения благосостояния нашего народа. И хотя мы постоянно слышали слова «война», «агрессия», «империализм», но жизнь всё равно становилась лучше, и жить становилось веселей. А уж по сравнению с Потьминским периодом жизнь в Карсуне приближалась к коммунизму: принцип «каждому по потребностям» постепенно обретал реальные черты…
Глава 2. Карсун.
Я иногда думаю: «Как бы сложилась моя жизнь, если бы мои родители остались в Потьме и не переехали в Карсун?» Наверное, всё было бы по-другому и, может быть, даже я вырос бы другим человеком. Всё-таки окружающая материальная среда влияет на формирование человека. И это влияние не всегда благотворно. Многое зависит от врождённых качеств человека: его характера, ума, воли. И даже хорошие задатки могут остаться в эмбриональном состоянии, если для их развития нет соответствующей питательной среды. Только Ломоносовы могут преодолеть тяготение земли и вырваться в мир. А не будь у него всесокрушающей воли, так и канул бы он в небытие со своим умом, как и тысячи других – и вовсе не глупых – холмогорских мужиков-поморов.Я, к сожалению, не Ломоносов, и для преодоления трудностей мне не хватает ни воли, ни целеустремлённости, ни характера. Я могу развиваться только в тепличных условиях, как та пальма в рассказе Гаршина. Иначе, как и она, я умру.
Потьма хороша для детства, это настоящий детский сад. Здесь хорошо вступать в жизнь, знакомиться с миром, набираться впечатлений. Здесь есть всё: лес, речка, озеро, которые маленькому человеку заменяют реку и море, горы, бескрайние поля, ласточки, вьющие гнёзда у тебя в доме, домашние животные… Ум среднего ребёнка в раннем детстве ещё спит, он живёт чувствами, эмоциями. Тепло материнских рук и солнечного света, журчание ручья, кристальная чистота и холод до ломоты зубов родниковой воды, шелест листьев, голоса птиц, аромат спелых яблок, сладость мёда и терпкость черёмухи, запах пшеничного поля, тишина вечерних сумерек, огромная Луна над лесом, плывущие белые облака и бездонная синева неба, мерцание звёзд в ночи, огонёк в окне родного дома-всё это наполняет душу ребёнка и сопровождает его всю дальнейшую жизнь.Впечатлений так много, и они так остры, что ночью он спит так, как может спать только ребёнок: глубоко и безмятежно. Жизнь во сне в детские годы не оставила во мне никаких следов, какбудто меня и не существовало вовсе, хотя вокруг она продолжалась по-прежнему: мама проверяла тетрадки своих учеников на кухне при свете керосиновой лампы; страдал Саша после какой-то прививки, хлопали двери, приходил фельдшер, чтобы помочь ему; пела колыбельные песни мама у кроватки больного Толички; плакала мама над его бездыханным тельцем (а теперь плачу и я-старый больной человек, пишущий эти строки)…Когда ребёнок просыпается, он как будто одним шагом переступает грань между бытием и небытием и сразу вступает в водоворот бурлящей жизни. Небытия нет, есть только жизнь и я в ней!
Так в детстве. Но приходит время, и оно кончается. А когда оно кончается? Тогда, когда созревший разум просыпается и вступает в свои права. «Я есть! - говорит он, - А вы кто?» Чувства уступают дорогу разуму, начинается познание. «Хочу всё знать!» - говорит он, и ничто его уже не остановит. Но как костёр затухает без дров, так и разуму требуется пища, иначе он ослабнет и скукожится в созерцании собственного бессилия. В Потьме меня ждал умственный голод. В Карсуне же было всё: большая школа, хорошие учителя, библиотеки, кружки в Доме пионеров, спортивные залы, книжный магазин, наконец!.. Вот за это я благодарен своему отцу, что он преодолел свою косность, нашёл в себе силы и волю, чтобы в 1961-ом году начать новую жизнь в Карсуне!
Карсун, основанный в 1647 году боярином царя Алексея Михайловича Богданом Хитрово, вплоть до революции 1917 года оставался уездным купеческим городом. Советская власть сразу же снизила его статус до села. Позднее Карсун стал рабочим посёлком городского типа, административным центром Карсунского района. Власть сменилась, статусы менялись, но вплоть до 1961 года в Карсуне ничего не прибавилось к тому, что в нём осталось от царской власти. А осталось много чего. Как же воспользовалась советская власть этим наследством? Ну, конечно, в конце 20-х годов были снесены с лица земли церкви. А их в Карсуне было пять штук. От четырёх из них не осталось и следа, а вот Крестовоздвиженской церкви, первой церкви при основании Карсуна, повезло больше. Её лишили крестов, колокольни и куполов, а в том, что осталось, сотворили РДК – районный дом культуры. Такова была политика советской власти повсеместно: церкви, как рассадник «опиума для народа», или подлежали сносу с лица земли, или превращались в клубы и дома культуры, где народ пел, плясал и смотрел кино. Когда я ещё жил в Потьме, я и не подозревал, что клуб, в который мы с Сашей частенько ходили смотреть кино, занимает здание бывшей церкви во имя Дмитрия Солунского, которую ещё до революции строил мой дедушка Михаил Иванович Сонин.В конце 90-х это деревянное здание сгорело. Останки его в виде уродливой кучи обгорелых брёвен и досок до сих пор возвышаются в центре села.
Крестовоздвиженская церковь в Карсуне была кирпичная, снаружи её стены были оштукатурены. Проходя мимо неё, Саша каждый раз показывал мне на неё и говорил: « Вон видишь: ангелы нарисованы?» Я глядел и ничего, кроме обвалившейся штукатурки, не видел. Откуда-то Саша уже знал, что это бывшая церковь. А для меня это был Дом Культуры. Здесь я со своими новыми одноклассниками на утреннике встречал новый 1962 год. Здесь однажды давал спектакль Ульяновский театр кукол, который не произвёл на меня должного впечатления (наверное, я уже был слишком большой для кукол, это было в 1962 году). Здесь, на сцене РДК, я со своими одноклассниками плясал матросский танец «Яблочко» весной 1963 года. Кто-то из нас троих сбился с ритма, и дотанцовывали мы это «Яблочко» вразнобой. Но нам всё равно хлопали…
В пятидесятых годах к старому зданию церкви был пристроен 2х-этажный холл. На его первом этаже устраивались танцы в зимнее время. На втором этаже разместилась районная библиотека с богатейшим собранием книг. К сожалению, пожар 65-ого года нанёс непоправимый ущерб этому хранилищу знаний. Но о библиотеке потом…
Некультовым сооружениям предназначена была долгая жизнь не зависимо от власти. Строили на века. От старого дореволюционного города Карсун до сих пор сохранились и живут – пусть и новой жизнью – здания городской управы, земской управы, здание присутственных мест, здания женской гимназии и земской больницы. Но тогда, в мои детские годы, у меня ещё не было исторического взгляда на вещи. Я жил с ощущением, что всё видимое вкруг меня существует неизменно и вечно. Для меня, как, я думаю, и для всех детей подросткового возраста, не существовало прошлого, было только настоящее. Дети моего поколения впервые прикасались к истории только в четвёртом классе начальной школы. Мы узнавали, не понимая, что была какая-то Киевская Русь, что были какие-то цари и революционеры, их свергнувшие в 1917 году, что появился, наконец, СССР. Это было интересно, но не затрагивало глубоко моё детское сознание. Всё это не касалось моего Сегодня. Хорошо, что в сегодняшних школах появился предмет Краеведение. Историю надо начинать с родного села, города, в котором ты родился и растёшь. Мы с Сашей летом каждый день бегали на Барыш купаться мимо здания Госбанка, не подозревая, что когда-то это было здание присутственных мест, т.е. административное здание государственной власти в царской России для работы с населением. Теперь это здание живёт уже третьей жизнью: в нём расположился Карсунский районный суд. Внутри этого здания мы с Сашей никогда не были, уж больно солидно, таинственно и пугающе выглядела надпись на его фронтоне: ГОСУДАРСТВЕННЫЙ БАНК СССР. Около этого здания никогда не видно было людей и у меня свербил в голове вопрос: что это за дом такой, кто в нём работает и что они там делают? Но впереди нас ждал Барыш, а это было более интересно, чем какой-то дом на его крутом берегу.
Накупавшись вволю до посинения, слегка обсохнув и натянув на ещё мокрые трусы трико, под палящими лучами солнца мы спешили домой. С трудом поднявшись на гору, по улице Куйбышева доходили до первой колонки и с жадностью припадали к холодной струе воды. Напившись так, что чувствовалась тяжесть в животе, уже не спеша добредали до дома. «Мам, дай пять копеек на кино…» - клянчили мы с Сашей. Мама, успокоенная нашим счастливым возвращением с речки, быстренько соглашалась и вручала нам каждому заветные медные монетки.
В Карсунском кинотеатре почти каждый день показывали новые фильмы: в 17 часов - детские фильмы, в 19 и 21 час - взрослые. Стоимость входного билета на детский сеанс равнялась пяти копейкам. Это было очень дёшево и проблем с получением этих денег у карсунской ребятни не было (если даже ходить в кино каждый день, то за месяц наберётся не более полутора рублей!). А некоторые предприимчивые дети и сами добывали эти копейки. В то время по Карсуну разъезжал на лошади, запряжённой в телегу, какой-то мужичок и собирал у жителей всякий хлам: кости, тряпьё, бумагу, автомобильные покрышки. За этот товар он платил какие-то деньги. Меня это почему-то не вдохновляло, а вот Саша, как более деловой человек, воспользовался этим для собственного обогащения. Вместе с своим приятелем – соседом Генкой Зотовым он лазил по карсунским помойкам и по крупицам собирал это «золото». За килограмм костей Саша получал 10 копеек, а за килограмм покрышек аж 50 копеек! Конечно, труд старателя нелёгок, но он стоил того. Не помню, чтобы Саша делился со мной своими богатствами (и правильно делал: ведь я не участвовал в его походах на эти, ему одному известные, помойки), но в кино мы всегда ходили вместе, может быть, иногда и за Сашины деньги, нажитые им непосильным трудом!..
Карсунский кинотеатр имел величественный вид. Само здание было поставлено на довольно-таки высокий подиум, используя рельеф местности. Поэтому, чтобы войти в него, надо было сначала подняться по широкой лестнице в двадцать ступеней. Выступающий фронтон поддерживали шесть мощных колонн высотой примерно метров семь-восемь. Фасад первого этажа украшали пять фигурных дверей, второго – столько же окон с лепными наличниками. Как сказали бы, наверное, специалисты-архитекторы – это была русская классика в примитивном исполнении и в почтенном возрасте. Строилось это здание ещё в 19-ом веке и предназначалось для городской управы. Оно ещё не успело как следует состариться, когда пришедшие к власти большевики выселили из него прежних хозяев и устроили кинотеатр, т.к. «искусство кино имеет для нашего народа первостепенное значение». Но т.к. у новой власти никогда не было денег для культуры, то к 61-ому году оно имело довольно-таки обшарпанный вид, что, впрочем, не мешало мне восхищаться им.
Зал для зрителей был небольшой и вмещал в себя около 200 фанерных кресел с откидными сиденьями. Они постепенно поднимались амфитеатром от экрана до задней стенки, за которой размещался кинопроектор. По сравнению с Потьминским клубом, где зрители сидели на деревянных скамейках, поставленных вкривь и вкось на полу, это было великолепно! Не надо было тянуть шею, чтобы увидеть экран за впереди сидящим дылдой. И высокое расположение кресел тоже восхищало…
В 1965 году в Карсуне был построен новый кинотеатр с названием «Россия». Старый кинотеатр заняли какие-то районные чиновники. А в начале 80-х, как водится на Руси, опять случился пожар. Несколько лет здание простояло без крыши и с выгоревшим нутром. Но в результате энергичной деятельности последнего секретаря райкома КПСС Гареева, понявшего значение этого здания как архитектурного памятника, началось его восстановление. Мой отец Бородин Иван Дмитриевич принимал в этом деле участие, составив сметы на ремонт (к тому времени папа был единственным заслуживающим доверие специалистом по сметам в Карсуне). В 1990-ом году это здание наконец-то заново родилось. Теперь оно является визитной карточкой Карсуна, являясь объектом фото- и киносъёмок и натурой местных художников. Кроме того, в нём разместилась центральная районная библиотека.
Позади городской управы, но фасадом на улицу Ульянова, стояло здание женской гимназии. В наше время в нём размещалось сельское про-
фессионально-техническое училище(СПТУ). Проходя мимо, я всегда обращал внимание на него. Небольшое, но какое изящное здание! Сколько на нём украшений! Это прямо-таки какая-тобомбоньерка! Ведь здание строилось для девочек, и архитектор не поскупился на бантики, кружева, оборки и прочие прелести. Какой контраст по сравнению с построенной в 20-х годах рядом средней школой! Огромный 3-х этажный абсолютно плоский параллелепипедбез каких-либо излишеств! Рабоче-крестьянская власть уважала монументальность, а на красоту то ли не имела средств, то ли считала излишним проявления тонкости вкуса и изящества формы. К сожалению, я так и не вошёл внутрь этой каменной шкатулки. Там, наверное, тоже было когда-то красиво. Но могу предположить, что курсанты СПТУ, этот дикий необузданный народ из близлежащих сёл и деревень, отъявленные двоечники и хулиганы в своих школах, привели внутренние помещения в соответствиес своим представлением свободы и красоты. Теперь в этом здании находится Карсунский технологический техникум, а чему там учат – не знаю…
Как и положено Городской управе, она знаменовала собой административный центр Карсуна. Но всю центральную часть купеческого города Карсуна занимала торговля. В первой половине 19 века вплотную к Городской управепо проекту известного архитектора Коринфского были построены торговые ряды. Они украшают Карсун до сих пор. В 60-е годы уже 20-ого века в них располагались продуктовые и промтоварные магазины, молочный магазин. От торговых рядов отходил ряд отдельно стоящих 1-о и 2-х этажных зданий тоже торгового назначения: « дежурный магазин», книжный магазин, хлебный магазин. Напротив «дежурного» магазина стояло здание, в котором торговали мясом. А напротив книжного магазина стоял киоск «Союзпечать». Эти два объекта – книжный магазин и киоск –стали для меня объектами самого пристального внимания. Не имея в кармане ни копейки, я тем не менее подолгу простаивал у прилавка книжного магазина, жадными глазами рассматривая корешки книг на полках. Народ жил бедно, денег хватало только на самое необходимое, и мода на книги ещё не пришла. Полки магазина могли поразить любого нынешнего книголюба. Собрания сочинений русских и зарубежных классиков, энциклопедии, отдельные издания занимали всю широкую и высокую стенку позади прилавка. На прилавке лежали всевозможные географические карты и атласы. Всё это стоило копейки, но и этих денег у населения не хватало. Наша соседка по Первомайской улице тётя Люба Шалтаева то и дело прибегала к нам занимать три рубля до получки при непьющем и работающем муже.В этом старом книжном магазине мне удалось, сэкономив деньги на пирожках, однажды купить карту Европы, которая долго потом висела на стенке нашей веранды. Это была в то время моя единственная покупка.
Насмотревшись на книги, я переходил дорогу и останавливался у киоска. Через его стеклянные стенки я долго глазел на всевозможные журналы, писчие принадлежности и прочие мелочи. Так расширялся мой кругозор. Мой новый приятель Вовка Земсков познакомил меня с журналом «Искатель», который также продавался в киосках «Союзпечать». Не поев два или три дня коржики в школьном буфете, я сэкономил нужную сумму и купил в киоске один номер «Искателя». Моя домашняя библиотека начала своё существование именно с «Искателя»…
Рядом с книжным магазином стояло одноэтажное кирпичное здание, в котором торговали хлебом. Сюда мы с Сашей, вместе и поодиночке, каждый день бегали за хлебом по поручению мамы. Сюда я приходил ранним утром, часов в пять или шесть, летом 1963 года, чтобы занять очередь за хлебом. Хлеба в тот год в стране катастрофически не хватало в результате какой-то авантюры Никиты Хрущёва. Выстояв несколько часов в очереди и дождавшись привоза хлеба, мы покупали несколько саек и буханку белого или чёрного хлеба. Мы все любили эти самые сайки, о существовании которых узнали только при переезде в Карсун. Очень вкусные были сайки!..
Торговый центр старого купеческого уездного города Карсун не мог обойтись без ресторана. Это было большое одноэтажное деревянное здание, поставленное на кирпичный цокольный этаж полуподвального типа. В этом полуподвале располагался кулинарный магазин. В нём же торговали мороженым, вкус которого я впервые узнал здесь же. За счёт цокольного этажа ресторан казался мне высоким и величественным зданием. В ресторан вела высокая деревянная лестница. Только однажды в сопровождении кого-то из взрослых родственников, приехавших к нам в гости, я поднялся по этой лестнице и вошёл в зал ресторана. Он меня поразил. Большая светлая комната с множеством столов, накрытых белыми скатертями. На столах стояли приборы со специями. Нам подали две бутылки лимонада (дело было летом, стояла жара и хотелось пить). Я с удовольствием выпил стакан лимонада, а вот кто меня тогда угощал им – не помню.
Зачем я всё это пишу? Потому, что это был для меня новый мир, совсем не похожий на Потьму. В Потьме была тишина, речка, горы, лес, роднички, керосиновые лампы, соломенные крыши, лапти, бани в огородах, топившиеся по-чёрному, соха во дворе у дедушки, свинарник за околицей, куда мы бегали смотреть пиявок, плававших в большом цементном корыте с водой, водяная мельница с мельником Потехиным, большая навозная куча у дедушки на «задах» с её незабываемым острым ароматом. В Карсуне же ничего этого не было. Зато в каждом доме и на уличных столбах горели электрические лампочки (в Карсуне на реке Барыш стояла ГРЭС – государственная районная электрическая станция). Дома на улице Первомайской были новые и все под железной крышей. Множество магазинов и больших каменных зданий, многолюдность торгового центра, особенно по воскресеньям, открыли мне дверь в какой-то иной, большой мир, совсем не похожий на маленький и уютный мир моего детства в Потьме. Пассажирская автостанция предполагала где-то ещё больший мир, который ещё предстояло мне открыть. Стадион с трибунами для зрителей стал для меня вообще новым понятием в моём сознании. Множество автомобилей дополняли картину. Вот так: я вырос, и вместе со мной очень кстати и одновременно вырос окружающий мир.Кто-то сказал: « Жизнь – это театр, а люди в нём – актёры». Карсун стал новыми декорациями в этом театре, в который я вошёл в мои отроческие годы. К этим декорациям я быстро привык и стал играть свою роль в этом спектакле под названием «Жизнь».
Глава 3. Барыш.
Но главной достопримечательностью на новом месте нашего жития была река Барыш, на левом высоком берегу которой и была основана в 17 веке крепость Карсун. Сюда мы прибегали каждый день в течение всего лета порыбачить или просто покупаться. И было где развернуться карсунским ребятишкам! Барыш в то время был не тот, что сейчас. Ещё в черте посёлка Барыш разделялся на два рукава, которые далее опять соединялись в одно русло. На левом рукаве стояла гидроэлектростанция, питавшая током Карсун. Эта ГРЭС действовала до введения в строй Куйбышевской ГЭС и до подвода ЛЭП к нашему району. Правый рукав также был перегорожен высокой плотиной. Эти сооружения поднимали уровень воды в Барыше довольно-таки высоко, и река эта в черте Карсуна была широкой и полноводной. Настолько, что мы даже опасались переплывать на другой берег. Кто на это решался, тот был в наших глазах героем и настоящим пловцом.Взрослые же люди смотрели на эту водную преграду совсем по-другому, и она не представляла для них никакой опасности. В первое лето нашей жизни в Карсуне вся наша семья однажды выбралась на берег Барыша.Спустившись с Банковской горы, мы расположились на «пляже», представлявшем собой просто широкую лужайку у реки. Никаких пляжных удобств на ней, естественно, не было: ни песка, ни кабинок для переодевания – ничего. Дело было уже к вечеру, но солнце стояло ещё высоко, и на «пляже» было много народа, и детей, и взрослых. День был жаркий, дети, проведшие на реке весь день, ещё не ушли, а взрослые пришли сюда после работы освежиться. Мы с Сашей сразу же залезли в воду и начали барахтаться у берега, т.к. мы ещё не успели научиться плавать. Папа разделся и, покуривая, постоял на берегу в своих синих сатиновых «семейных» трусах. Потом быстро вошёл в воду и поплыл на другой берег. Ему хватило несколько широких и сильных взмахов рук – и вот он уже выходит на обрывистый правый берег Барыша. А мама, не раздеваясь, с тревогой наблюдала за нами с берега. Под наши восхищённые взгляды папа ещё раз переплыл недоступную нам водную преграду. Получалось это у него легко и просто. Ему не было ещё и сорока лет, а за плечами было уже столько работы, сделавшей его мышцы железными, что переплыть Барыш было для него раз плюнуть. Нам с Сашей оставалось только завидовать и гордиться своим отцом. Я, к сожалению, не достиг такой физической силы и к семнадцати годам и, по-моему, так и не переплыл Барыш ни разу за всю жизнь в Карсуне.
Не все были такие хлипкие, как я. В то время среди всех мальчишек Карсуна славился своей силой ( а в подростковом возрасте только сила является авторитетом!) Костя Труханов. Он был старше нас лет на пять, т.е. ему было лет пятнадцать, и он был совсем другой возрастной категории. Но что такое пятнадцать лет! Всё равно: это ещё мальчишка!.. Но Костя был особенный мальчишка. Мама говорила, что учился он плохо и спал на уроках. Но он был культурист, т.е. занимался гимнастикой с гантелями и гирями, а в школьном спортивном зале упражнялся и со штангой. Тогда всё это было ново и только-только входило в моду в нашей стране. Костя был близорук и носил очки, да и роста был среднего, так, что атлетом его трудно было назвать. Но когда он приходил на пляж и раздевался, то обращал на себя внимание всех мальчишек своей фигурой. Тонкий в талии с широкими плечами, бугристый пресс, мускулистые руки и выпуклая грудь – всё это вызывало зависть у нас, тщедушных мальчишек с неразвитой мускулатурой. Приходил Костя всегда один и только для того, чтобы выполнить ещё одно упражнение в своей физической программе: плавание на длинную дистанцию. Он входил в воду и настоящим стилем кроль плыл против течения. Сколько же в нём было силы! Он плыл и плыл, и вот мы уже потеряли его из вида, когда он скрылся за поворотом в сторону Таволжанки. А мы продолжали плескаться у берега и не всегда видели возвращение Кости из дальнего плавания.
Пример Кости Труханова подвигнул карсунских мальчишек тоже заняться своей физической подготовкой. Мой приятель Вовка Матросов даже приобрёл трёхкилограммовые гантели и даже начинал заниматься гимнастикой с ними. Откуда-то он взял журнал «Физкультура и спорт» с упражнениями для гантелей. Я позавидовал и выпросил у него эти гантели на несколько дней, чтобы тоже позаниматься. Конечно, их пришлось вернуть, и, сколько я ни щупал свои бицепсы, никакой прибавки в своих мускулах я не заметил. Да и у Вовки Матросова это было минутное увлечение, и силы у него тогда не прибавилось. Однажды на пляже мы с ним вздумали бороться, и я его положил на лопатки, хотя он был немного крупнее и тяжелее меня. Ну, что ж! На смену гантелям пришло новое увлечение, и мы забыли о старом. Жизнь! В ней так много интересного!..
Барыш!.. Барыш!.. Как много приятных детских воспоминаний связано с ним! Мы пропадали на нём всё лето! И купание, и рыбалка, и даже плавание на лодках, которые стояли тут же у берега!.. Самые отчаянные из нас даже прыгали в воду «солдатиком» с вышки!.. А я даже боялся подняться на её второй ярус в два метра над водой! Сколько было выловлено нами «сопливых» ершей из мутной воды Барыша! А особо искусные из нас рыбаки «подсекали» и плотву, и голавлей за плотиной ниже по течению (место это называлось Малый Барышок). А пескари, казалось, сами лезли на крючок и поймать их не составляло труда даже мне. А однажды я поймал бычка. Откуда он взялся в нашем Барыше – никто не знал, и никто никогда не ловил бычков в его мутной воде. Саша при этом удивлялся и искоса поглядывал на меня. Наверное, немного завидовал…
Иногда при пасмурной погоде прямо у воды мы разводили костёр, чтобы обогреться и обсушиться после долгого купания в прохладной воде. А особо проголодавшиеся даже запекали в углях костра мидий, которых в Барыше было видимо-невидимо. Их не надо было ловить, они лежали как чёрные камни на дне прямо у берега, и их было видно на прибрежном мелководье. Войдёшь в воду по колено, протянешь руку – и вот уже в твоей руке лежит большая – с ладонь! – чёрная и блестящая ракушка (слово «мидия» мы тогда не знали). Она уже успела плотно закрыть свои створки и открыть их, не повредив, не было никакой возможности. Ракушки бросались в потухающий костёр и через минуту-две с лёгким потрескиванием створки мидии раскрывались и было видно жёлто-белое тело этого моллюска.Я с отвращением наблюдал, как Вовка Барсуков, большой и толстый мальчик, своими грязными руками отдирал мидию от раковины и запихивал её, может быть, даже ещё живую, к себе в рот. И как бы он ни чмокал с аппетитом, ничего, кроме тошноты, это во мне не вызывало. Так я и не попробовал этого Барышского деликатеса. А ведь, наверное, можно было, набрав легко целое ведро этих мидий, принести их домой и как-нибудь их приготовить для еды. Ведь ем же я сейчас морских маринованных мидий из магазина! Но народ тогда был тёмен и проходил мимо этого 100-процентного белка… Интересно: а живут ли сейчас в Барыше эти моллюски? Навряд ли: Барыш обмелел, а загрязнение его воды достигло смертельного даже для мидий уровня. Я так думаю, но стоило бы проверить… А тогда, в далёкие 60-е, досужие мальчишки, да и взрослые, доставали из нор в обрывистых берегах Барыша даже раков!.. А как было бы хорошо опять сейчас поднять плотину на нашей речке, и тогда на её берегах опять бы заиграла жизнь! Сидели бы на её берегах нынешние мальчишки с удочками, плескались бы дети в её пусть и мутной воде, не спеша плыли бы по ней плоскодонки, и весёлые голоса людей и птиц оглашали бы барышские берега!.. Но тихо сейчас на Барыше, умерла река…
Всякая река представляет для детей определённую опасность для их жизни. В её тёмных водах скрываются и камни, и коряги, и рыбацкие сети, и разбитые бутылки. Всё это может стать причиной трагического случая. Когда-то давно, ещё в Потьме, мама повела своих учеников в свою родную Коммуну на берегу Барыша. Прихватила с собой и Сашу. Ну, и, естественно, там всем захотелось искупаться («Быть у воды, да не напиться?!»). Полез в воду и Саша. Мама, конечно, выбрала место мелководное по понятиям взрослого человека и нисколько не беспокоилась. И вот уже большой Саша (как же, ведь он перешёл уже во второй класс!) сложил ладошки лодочкой на груди и головой вперёд плюхнулся в воду. А воды-то было ему по пояс. Через секунду Саша с рёвом и захлёбываясь выскочил из воды, держась за голову. По лицу его стекала тонкая струйка крови, а на стриженой голове была видна большая царапина. С чем Саша столкнулся, ныряя в воду, не знаю, но всё могло закончиться гораздо серьёзнее, если б он прыгал с большей высоты. Люди всегда тонули, тонут и будут тонуть в воде, это не наша среда обитания, она враждебна нам и жестоко наказывает нас за малейшую неосторожность. Мама потеряла бдительность и чуть было не потеряла сына.
Казалось бы, этот случай навсегда должен был врезаться в память мамы и она всегда должна была быть начеку, живя у реки. Но что ж такое? Живя в Карсуне, мы всё лето проводили на Барыше, а я не помню, чтобы мама выражала хоть раз какую-то озабоченность по этому поводу, вводила какие-либо ограничения!.. А ведь Барыш в черте Карсуна в то время был совсем не похож на себя у Коммуны и глубиной, и шириной, да и течение всё же было не маленькое. И люди – даже взрослые! – тонули. А мама, не говоря уж про отца, и в ус не дула! По крайней мере, это никак внешне не выражалось. А если б нам вздумалось прыгать с двухметровой вышки, стоявшей на пляже? Мы частенько наблюдали, как молодые парни, разбежавшись, прыгали с неё в воду и солдатиком, и ласточкой. А однажды на вышку взобрался пьяный курсант Карсунского СПТУ. Не раздеваясь и пошатываясь, заплетающимися ногами он подошёл к краю площадки и даже не нырнул, а просто свалился в воду, нелепо размахивая руками. И исчез под водой. Прошла минута, другая, а его всё не было. Через пять минут народ на пляже понял, что человек утонул и его надо доставать. МЧС тогда не было, телефонов тоже, да и спасателей на Барыше тоже не было предусмотрено. Народ сел на лодки, откуда-то взялись багры и началось прочёсывание дна реки. Продолжалось это минут двадцать – тридцать. Наконец один из спасателей закричал: «Нашёл!» и стал поднимать на поверхность что-то тяжёлое. Показалось человеческое тело, мёртвым грузом висевшее на крюке багра. Его вытащили на берег и начали откачивать, т.е. делать искусственное дыхание. И – о, чудо! – труп зашевелился, поднял голову и начал что-то бормотать. А ещё через пять минут курсант уже стоял на ногах, бормотал что-то нечленораздельное и пытался даже ходить. Падал, вставал и снова шёл. Но он был жив! Как такое могло быть? Провести под водой без дыхания не менее получаса – и остаться живым! Вот уж действительно: пьяному море по колено!..
Но не всегда ныряния в мутные воды Барыша заканчивались так благополучно. В июне 1972 года, отслужив два года в армии, вернулся в Карсун мой ровесник из параллельного класса Вовка Шемырёв. Весёлый, бесшабашный парень. Лето в тот год с самого начала задалось жаркое и молодой народ всё свободное время проводил у воды. Вовка отдыхал от армии и, наверное, строил планы на будущее. Но однажды он не вернулся с Барыша. В последний раз он нырнул с плотины, где нырял не раз, ударился головой обо что-то, сломал себе позвоночник, и его безжизненное тело всплыло на поверхность, испугав всех своей неподвижностью. Друзья вытащили его на берег и начали делать искусственное дыхание, думая, что Вовка просто захлебнулся, хотя все знали, что плавал он великолепно. Ничто не помогало, он не подавал признаков жизни. Побежали звонить в больницу. Наконец на левом берегу Барыша показалась машина скорой помощи. На носилках тело Вовки Шемырёва друзья перетащили через реку, и машина увезла его в больницу. Там его привели в чувство, но он уже был обречён. Травма оказалась несовместимой с жизнью. На другой день он умер. Весь Карсун переживал случившееся. Мать Вовки в тот же день поседела. Вовкины друзья и одноклассники встали в почётный караул у гроба. Жители Карсуна шли и шли мимо гроба, прощаясь навек с молодым и светлым человеком, который только начинал жить. Но бесшабашность и неосторожность оборвали его жизнь. Смерть поджидала эту жизнь на дне Барыша. И дождалась…
Барыш забирал свои жертвы даже зимой. Вот как погиб Анатолий Ключников, старший сын учительницы начальных классов нашей школы
Нины ИвановныКлючниковой, со слов Александра Андрианова, её зятя и сына Владимира Ивановича Андрианова, многолетнего директора Карсунской средней школы: «…старший сын Анатолий возвращался в новогодние праздники с работы. Филиал завода «Искра» размещался в здании бывшей электростанции на улице Чехова. Пошёл к родителям на Октябрьскую, но не улицей, а по льду, и попал в полынью в районе колодца. Выбраться не смог, но остался на поверхности, где его и нашли утром…». По-видимому, Анатолий долго пытался выбраться из воды на лёд, но зимняя одежда напиталась водой и своей тяжестью тянула его в воду. В конце концов Анатолий совсем обессилил и перестал сопротивляться судьбе. Мороз завершил эту трагедию ещё одной человеческой жизни…
Так или иначе, но Барыш оставил заметный след в жизни всей Карсунской ребятни. И воспоминания о жизни, проведённой на его берегах, греют наши сердца всю жизнь. Спасибо тебе, Барыш!..
Идут года, течёт время, по-прежнему несёт свои мутные воды река Барыш… Давно нет на Земле тех людей, которые в начале 20 века безмятежно радовались жизни на его берегах. И мы, ребятишки 60х годов, тоже состарились. Я смотрю на эту пожелтевшую фотографию из краеведческого музея, и грустные мысли приходят мне в голову… Они были, как мы… Так же, как и нас, их притягивал к себе Барыш. Он качал их на своих плечах. Его прохладные воды освежали этих барышень и их поклонников в летний зной. И им, наверное, казалось, что жизни этой не будет конца. Где они, эти бывшие жители Карсуна? Нет их, и не осталось от них и следа. «Придёт, придёт и наше время, И наши внукив добрый час Из мира вытеснят и нас!» А Барыш будет всё также, не спеша, нести свои воды мимо Карсуна, устремляясь на встречу с Сурой, не заметив, что и Карсун уже другой, и люди в нём живут другие… Помни нас, Барыш, мы тебя любили!..
Глава 4. Стадион.
В Древней Греции и в Древнем Риме существовали стадионы и проводились Олимпийские Игры. В Потьме в середине 20-ого века стадиона не было. Я даже не знал такого слова – стадион. Конечно, Потьма это не Рим, и даже не Олимпия. И единственным спортивным объектом в Потьме была более-менее ровная площадка прямо перед клубом, на которой потьминская молодёжь летом играла в волейбол. Спортивный инвентарь – мяч и волейбольная сетка – хранился, по-видимому, у зав. клубом. Играли только по субботам и воскресеньям, в остальные дни недели было не до игр: сначала посевная кампания, потом сенокос, полевые работы, и, наконец, уборочная страда. За день так наломаешься, что не до игр. Да ведь и вымыться надо после этой забавы, когда пыль стоит столбом на площадке! Вымыться можно было только в бане, а баню топили один раз в неделю – в субботу. Дрова экономили. Мелочь пузатая, такая, как я, наблюдала за игрой со стороны.
Теперь уже и клуба нет (сгорел в 90-х годах), и играть некому. На месте волейбольной площадки стоит памятник жителям Потьмы, погибшим в войне 1941 – 1945 годов с памятными досками. На этих досках много фамилий Бородиных и Сониных…
А в Карсуне был настоящий стадион: с футбольным полем, с беговой дорожкой, с скамейками для зрителей и трибуной для «высоких» гостей. Стадион не пустовал. Летом здесь карсунская молодёжь постоянно играла в футбол, в ручной мяч. Как здорово было смотреть на Борю Котельникова, когда он буквально взлетал над линией обороны и мощным броском отправлял мяч в сетку ворот! А как он бежал стометровку! Его мощные ноги, казалось, совсем не касались земли, он летел как стрела! Боря был летней звездой на карсунском стадионе. А зимой, когда футбольное поле заливалось водой и на льду происходили хоккейные баталии, блистал молодой парень по кличке «Бексон». Нам, па
цанам 12-13 лет, оставалось только восхищаться его стремительными проходами по льду, завершавшимися мощным ударом клюшки по мячу. Его удары были неотразимы!
Но в первые годы нашего проживания в Карсуне мы, мальчишки с улицы Первомайской, как-будто не замечали стадиона, как-будто он существовал для кого-то другого, но не для нас. Хоть и не далеко, но всё же на стадион надо было идти. А нам пока хватало и нашей улицы. У нашего дома улица заканчивалась тупиком, упираясь в огороды жителей улицы Степной. Здесь не было никакого движения и нам было очень даже вольготно собираться на довольно-таки просторной площадке перед нашим домом. Собиралось нас человек десять, и мы очень скоро вытоптали всю траву, которая спервоначала так украшала нашу молодую улицу. Самым старшим из нас был Вовка Шалтаев. Он был, как сейчас бы сказали, лидер нашей честной компании. Но он в силу своего «солидного» возраста редко участвовал в наших играх. Ему уже были интересны другие занятия. Он постоянно разбирал и собирал отцовский мотоцикл, от него пахло бензином и промасленными тряпками. И самое главное: он умел уже ругаться матом и посылал на все буквы алфавита даже свою мать! Его матери было стыдно и обидно перед нами. И меня это тоже смущало, и я поглядывал на него с опаской как на взрослого. Мне такое поведение Вовки Шалтаева было неприятно, и я недоумевал: « Как это так? Почему его мать терпит и не задаст ему порки?» Вовке было уже лет 15 и, конечно, мать уже не могла физически поставить своего сына в угол. А мы все слушали его брань, отворачивались и молчали. К счастью, ко мне эта зараза не пристала...
Второй эшелон нашей «группы» составляли ребята 1951-1952г.р.: Саша Бородин, Гена Зотов, Гена Терёхин, я, Вовка матросов (на снимке), Вовка Агафонов. В третьем эшелоне находились ребята ещё моложе: Саша Гаврилов, Вовка Шигаев, Витька Мухин. Жили мы все рядом, и площадка перед нашим домом была единственным удобным местом для детских забав. Мы играли в футбол, ручной мяч, в чижика и клёк. Зимой здесь же играли в хоккей с мячом, гоняя мячик кое-как обрубленными кривыми палками. Всем было хорошо. Нам было весело, а родителям, видевшим нас из окон своих домов, спокойно. Напротив нашего дома стоял недостроенный дом Терёхиных, без окон и дверей. Он был в полном нашем распоряжении. В нашем воображении это была крепость, в которой частенько происходили «бои» между «нашими» и «немцами». В общем, мы не скучали. А если к этому добавить ещё и полезный труд для дома, как-то: пилка и колка дров, таскание воды из колонки для бани и полива, то и времени для скуки не оставалось. «Весело текли вы, детские года!..».
Время шло, мы росли, и настал момент, когда нам захотелось играть в настоящий футбол на большом поле и обязательно с воротами. Мысль, что всё это уже есть на стадионе, до которого было рукой подать, даже и в голову нам не приходила. Нам хотелось иметь свой футбол на своём футбольном поле! Поле мы нашли сразу. Для этого - по нашим понятиям – вполне годился аэродром, до которого было гораздо дальше, чем до стадиона. Но это было наше поле! Надо было ещё поставить на этом поле футбольные ворота. Настоящие ворота, широкие и высокие! Соседняя улица только ещё начинала застраиваться, и на ней было свалено много всяких стройматериалов. Гена Терёхин сообразил, что там мы найдём то, что нам надо. В сумерки кончавшегося летнего дня мы зашли туда, схватили три длинных и толстых жерди и бегом понесли их на аэродром. Никто не обратил на нас внимания, и это воровство осталось без последствий. На другой день мы быстренько слепили одни футбольные ворота. Вторые ворота мы не стали делать, видимо почувствовав, что это будет уж слишком. Нас вполне устраивали и одни ворота. Разметили поле, и пошла игра! Мы гордились собой, что мы это сделали, и что у нас есть своё(!) поле! Но продолжалось это счастье недолго. Однажды, подходя к аэродрому, мы увидели стоящий на нём «кукурузник» и лётчика, который, чертыхаясь на чём свет стоит, ломал наши ворота. Подходить ближе мы почему-то заопасались и горько наблюдали за крахом нашей мечты. Наверное, мы что-то поняли тогда и больше не пытались совместить аэродром и футбольное поле…
А учителя физкультуры с годами стали выводить учеников на стадион для проведения уроков. Тут мы бегали на 60 метров и прыгали в длину и высоту. Постепенно мы привыкли к стадиону, и он стал «наш». Нас часто видели на стадионе, как мы играли в футбол «в одни ворота». Заметил нас и Слава Бубнов, тогдашний директор детско-юношеской спортивной школы. Он предложил нам поучаствовать в общекарсунском турнире на приз клуба «Кожаный мяч». В турнире участвовали такие же мальчишеские команды, как и наша, с других улиц. Не помню, сколько
мы провели матчей, но наша команда заняла 2-е место в общем зачёте, и каждому из нас Слава Бубнов вручил Почётную грамоту. В финальном матче я даже забил победный гол с подачи Вовки Агафонова, нашего центрфорварда.
Проводились на стадионе и общешкольные спортивные праздники. Директор школы Владимир Иванович Андрианов приветствовал нас с высокой трибуны. Учителя физкультуры Геннадий Алексеевич Колосов и Николай Фёдорович Калинин разводили нас на исходные позиции, и школьные «Олимпийские игры» начинались. В мае 1968-ого года я участвовал в таких играх последний раз. В забеге на 200 метров я занял 1-е место, но время, по-видимому, было скромное, и никакого поощрения я не получил. Но как я бежал!..
Да и откуда было быть рекордам? Природные физические данные мои были средние, а систематически спортом я никогда не занимался. Да, я делал по утрам зарядку, которую в 715 утра передавали по радио в исполнении Гордеева. Да, я «качался» с гантелями, которые я позаимствовал у Вовки Матросова. Но всё это было временным увлечением и никаких результатов, естественно, не давало. Вовка Агафонов вроде бы тоже ничем систематически не занимался, но какой это был сильный мальчишка! Бегал он быстрее всех, в футбол он играл лучше всех. Вот он пробежал первые сто метров, вырвался вперёд и бежит, бежит, не уставая! Меня же хватало только на первые сто метров, а дальше ноги наливались тяжестью и не хватало дыхания. «Откуда у него столько силы?» - думал я с завистью. Если бы он систематически занялся каким-нибудь спортом под руководством опытного тренера, то наверняка стал бы и мастером спорта и рекордсменом всесоюзного масштаба. Но не случилось. Рано завёл семью, запил, получил инсульт. Жив ли он сейчас – не знаю…
За всё наше школьное детство нам так и не посчастливилось подержать в руках настоящую хоккейную клюшку. А с кривыми, кое-как обструганными, палками можно было играть только «у двора»! Мы и играли… А чтобы выйти на лёд, требовались коньки. Зимой 62-63 годов мама принесла домой настоящие коньки-«снегурки». Из магазина! Это была большая радость для меня, которая омрачилась буквально на следующий день, когда я собрался идти кататься на стадион. На валенки такие коньки закрепить не представлялось никакой возможности ввиду их особой конструкции. А ходили мы тогда в так называемых «прощай молодость»: суконные ботинки с «молнией» на резиновой подошве. На пятке надо было проковырять небольшую ямку для фиксатора коньков, а
носок стягивался винтовой струбциной. Всё это было ненадёжно, каблук ботинка жёстко, что было необходимо для нормального катания, закрепить не удавалось, да и обувь портилась. «Снегурки» вскоре были заброшены… А у Витьки Мухина были настоящие коньки на ботинках, которые одевай и сразу можно кататься. Нога у Витьки выросла, и его коньки валялись без дела. Мама напряглась и купила за полцены эти коньки. Но коньки, как оказалось, надо было точить. Как это делается, мы не знали, и сколько Саша ни ширкал напильникам по лезвию конька, на льду ноги разъезжались во все стороны, как у коровы на льду. Я пытался кататься на этих коньках, но это приносило мне больше страданий, чем радости. Из-за этого, наверное, увлечение коньками быстро прошло, и мы опять встали на лыжи.
В Потьме мы уже катались на лыжах, но это были самодельные лыжи, которые делал нам отец. Он вытёсывал тонкую дощечку и заострял один её конец. Потом этот конец папа распаривал на пару из кипящего котла в бане и загибал его. Прибивал ремешок посередине дощечки – и лыжи готовы! А вот настоящие лыжи фабричной работы я увидел только в 63-ем году. Тогда, в марте месяце, тётя Зина Говорухина с мужем уезжала из Русских Горенок на родину своего мужа. Со всем своим скарбом они остановились в Карсуне в доме у тёти Насти. Мы всей семьёй пришли туда их провожать. И я увидел там эти лыжи. Просить долго не пришлось, и дядя Витя Говорухин с удовольствием вручил мне эти свои лыжи. Он и так бы, наверное, оставил их в Карсуне, чтобы не тащить их с собой по автобусам и поездам, а тут ему представилась возможность сделать подарок мальчишке, что он и сделал с радостью для себя и ещё более для меня. Я тут же одел лыжи на валенки (лыжи были без жёсткого крепления, с ремешками), и по мартовскому, набухшему водой, снегу гордо поехал домой. Они служили мне потом много лет до самого моего первого заработка, когда я, уже взрослый человек, смог сам себе купить лыжи с жёстким креплением и специальные ботинки к ним. Покойся с миром, дядя Витя Говорухин, ты был добрый человек!
Это была одна пара лыж на нас с Сашей двоих. Как-то мы их между собой делили и никогда никаких ссор по этому поводу между нами я не помню. Но вопрос всё-таки стоял по-видимому. И однажды, году в 66-ом, мама принесла из школы огромные лыжи для прыжков с трамплина. Как они оказались в школе – неизвестно, но они там были не нужны, и мама их выпросила для Саши. Лыжи были огромные, тяжёлые, и я даже не пытался на них кататься. А Саше они понравились. Он был старше меня и сильнее. Конечно, бегать на них было тяжело и ему, но кататься с гор на
них было великолепно. Таких лыж больше не было ни у кого в Карсуне, и Саша, наверное, гордился своими лыжами.
Вот так мы занимались спортом в своё счастливое детство. И стадионом нам была вся наша страна, т.е. весь Карсун. Мы не ставили рекордов, но мы бегали, прыгали, играли, плавали. И Олимпийский девиз: «Главное не победа, а участие!» мы соблюли на все сто процентов!
Глава 5. Друзья.
Счастлив тот, у кого они есть. Хотя бы один друг, но с которым ты и в огонь, и в воду. А были ли у меня друзья? У меня были товарищи по играм, по школе. С некоторыми я сходился ближе, чем с другими. Но и с теми, первыми, настоящей близости не было. Между нами всегда что-то стояло, была какая-то непереходимая грань, за которой скрывалась опасность потерять себя, раствориться в другом… Возможно, я чувствовал, что на каком-то расстоянии силы притяжения между нами ослабевали, и я боялся, что верх возьмут силы отталкивания, и я потеряю даже то немногое, что имею. Всякая дружба подразумевает какую-то зависимость одного от другого. Недаром говорят: «Из двух друзей один всегда раб другого!» И я инстинктивно чувствовал, что сделай я ещё один шаг навстречу и – прощай моя свобода! Мой чрезмерный эгоизм был всегда на страже и не мог допустить этого. Сильный человек уверен в своих силах, он не боится впасть в зависимость от своего окружения. Но есть ли у него друзья в этом окружении? Нуждается ли он в друзьях? За ним идут, потому что в нём нуждаются. Я ни в ком не нуждался, я был и есть самодостаточен, но и вести за собой я тоже не мог, да никогда и не хотел. В этом моя слабость, я напрочь лишён честолюбия. Я не могу быть лидером, но и в хвосте плестись за кем-то я тоже не хочу. Поэтому я всегда один…
Проучившись целый год в первом классе Потьминской школы, я так и не приобрёл себе друзей среди своих одноклассников. По-видимому, я был слишком поглощён новой обстановкой и самим учебным процессом. Из всех своих соучеников я тогда обратил внимание только на троих девочек: Валю Кобелькову (мне нравилось её лицо), Нину Бородину (её
как-то особо выделяла наша учительница Тамара Дмитриевна Софронова) и Розу Кракович. Последняя запомнилась особенно. Роза была из еврейской семьи. Их нищета бросалась в глаза даже мне, маленькому мальчику. Жили они рядом с моим «дядей Федей» в Заречке в старой, покрытой соломой и вросшей в землю по самые окна, хижине. Назвать домом их жилище можно было только с большой натяжкой. Кроме Розы у её матери были ещё дети, а вот отца я там не заметил; может, его и не было совсем. Роза всегда была одета очень бедно и видно было, что её платье сшито из обносков её старшей сестры. Но бедностью нас тогда не удивишь, и запомнилась Роза другим: она была слепая. Почти слепая так, что она ничего не видела на классной доске. Я слышал разговоры, что её собирались перевести в спецшколу для слабовидящих. Слепота этой девочки поразила меня, первый раз в своей жизни я столкнулся с таким несчастьем. (На фото Роза Кракович сидит в первом ряду первая слева; Нина Бородина сидит рядом с Т.Д.Софроновой, а Валя Кобелькова с большим бантом стоит за спиной моей первой учительницы).
Я наблюдал за этими девочками со стороны и никаких шагов навстречу не делал. Пока мне было это не интересно.
Летом 60-ого года папа разобрал наш «дом на горе» и увёз его в Карсун. Мы же с мамой поселились в доме тёти Паши Зыриной в Серёдке, и отсюда уже я пошёл во второй класс. Почти напротив нас жил мой одноклассник Женя Суслин, но дружбы почему-то не получилось. Зато рядом со мной в то время я вижу Колю Башарина (сидит в первом ряду второй справа), жившего на другом конце села на Верху. Мы с ним встречались после школы и у нас были, наверное, какие-то совместные занятия. Однажды Коля привёл меня к себе домой. Он жил в большом каменном доме (так мне тогда казалось). И всё тут было не так, как у нас в « доме на горе»: и большая комната, и тяжёлые фиолетовые портьеры на дверях. Какая-то женщина сидела на стуле с шитьём. Она с улыбкой посмотрела на нас и что-то ласковое сказала.
В другой раз я привёл Колю к себе в дом тёти Паши, и,
наверное, собирался тут за-
держаться. Неожиданно из
комнаты вышел отец и строгим голосом выпроводил
нас на улицу. Мне было обидно и стыдно перед Колей за то, что нас, как котят, выкинули на улицу. А ведь дело уже шло к тому, чтобы, как говорится, «дружить домами». Но природная сухость отца или тот факт, что дом был чужой, помешали этому. Больше я не помню Колю Башарина рядом с собой. А летом 60-ого года наша семья навсегда покинула свою родную Потьму…
Прошла жизнь. Коля Башарин уже пять лет лежит в сырой земле на Потьминском кладбище. Там же покоится и Коля Зотов (стоит первый слева на фото), убитый в пьяной драке. Валя Кобелькова, окружённая детьми и внуками, ещё служит в ОВИРе в звании майора в Вешкаймском РОВД. Нина Бородина живёт и врачует больных людей в Самаре. Розу Кракович видел последний раз уже лет двадцать назад на улице Ульяновска, но не подошёл… Так же, как никто не подошёл ко мне в день нашего отъезда из Потьмы. А на другой день мои бывшие одноклассники проснулись, а меня в Потьме уже не было, как-будто и не бывало никогда. Жалели ли они о моём отъезде, вспоминали ли меня? Слишком тонкой нитью были мы связаны, чтобы жалеть и вспоминать.
А новая жизнь в Карсуне с первого же дня закружила нас новыми товарищами, новыми играми и занятиями. Но сразу же должен сказать, что ни с кем из них ни я, ни брат Саша не стали по-настоящему друзьями. Как-будто какой-то изъян сидит в нас и сводит на нет естественную в детском возрасте потребность дружить. Не хватает одного, последнего и единственного, звена в той цепи, которая может связать людей навек. Эта цепь может быть длиннее или короче, но без этого последнего звена она не имеет никакого значения. По-видимому, дружба, настоящая дружба – это такое же редкое природное явление, как и любовь.
Уж на что мой брат был в коротких отношениях с Геной Зотовым, нашим соседом и Сашиным одноклассником, но как только прозвенел последний звонок в школе и Гене не удалось поступить в военное училище, он стал всячески избегать встреч с Сашей. А Саша настолько привязался к нему, что, каждый раз, приезжая в Карсун на каникулы, первым делом спешил встретиться с Геной. По моим наблюдениям встречного движения не наблюдалось: то Гена куда-то ушёл, то ещё не пришёл… Потом, после окончания пединститута, Гена частенько летом гостил у своих родителей в доме напротив, но, зная о приезде Саши в отпуск из Архангельска, он первый никогда не приходил к нам в гости… Правда писана в Библии, что гордыня есть самый смертный грех человека. И она выше всяких сил человеческих. Если уж она угнездилась в душе человеческой с рождения, то её не преодолеть. А Сашина душа чи
ста от этого греха. Всё это мои домыслы, конечно. Может быть, в душе у Гены было что-то сокровенное, чего не было у Саши, и он Гену просто не интересовал. Я ведь тоже особенно-то никем не интересовался. Мне стыдно признаться, но мне, кажется, известно моё сокровенное, что постоянно возвращало меня к самому себе…
Часть 2. В тереме.
Глава 1. Новая жизнь.
Терем-теремок, он не низок, не высок... Так назвал наш дом в Карсуне дядя Вася, когда мы с ним входили в Первомайскую улицу в её начале по приезде из Потьмы. Было это давно, в 61-ом году. Мы только что переехали из Потьмы в Карсун, но пуповина ещё кровоточила и, наверное, поэтому были частые взаимные посещения. В тот день я в сопровождении дяди Васи возвращался домой из Потьмы, куда меня «командировали» родители не знаю зачем. Первомайская улица была уже почти вся застроена, хотя и не благоустроена, и вид со стороны имела пустынный и неуютный. Никаких посадок на ней ещё не было, и она просматривалась вся насквозь от начала до конца. Профиль улицы был неровный, начало ниже конца, на бугре которого и стоял наш дом с высокой крышей. С геодезической точки зрения наш дом был выше всех домов на улице Первомайской. И он и правда возвышался над улицей как сказочный терем. Хотя дом сам по себе был так себе, средний и по высоте, и по площади, но он занимал выгодное положение и тем много выигрывал. Да и дядя Вася мог приукрасить. Но факт остаётся фактом: наш дом под номером 28 был виден от дома номер 1.
Но для меня, сопливого пацана, дом наш не вызывал особого интереса. Дом как дом. Тем более, что первое знакомство с ним уже состоялось – и не раз. Во время его строительства мы с мамой не один раз навещали папу в Карсуне. Папа тогда уже работал в Карсуне, жил у тёти Насти и строил свой дом. Сначала на своём участке он построил баню, в которой и жил в летнее время. Когда мы приезжали, мама разжигала керогаз в предбаннике и варила для папы молочную лапшу. По-видимому, при такой «холостой» жизни, от недоедания и тяжёлой работы, уже тогда у папы развивалась язвенная болезнь желудка. Позже он рассказывал, что, бывало, так скрутит, что приходилось бросать всю работу и идти отлёживаться на полке в бане. И не мудрено: весь дом был построен одними папиными руками. И только потолочные балки папа уже не мог поднять один, для этого он приглашал своего отца из Потьмы. И дедушка, хоть ему уже было 62 года, был отменного здоровья и силы, построил и себе новый дом, и помог построиться и Ивану, и Анатолию. К весне 61-ого года дом был практически готов. Оставалось только сложить печь в передней комнате. Это было сделано уже летом после нашего переезда из Потьмы. Потом в течение нескольких лет дом ещё достраивался: ставились наличники на окна, обшивались стены, перекрывалась крыша, рылся погреб, строился сарай во дворе, ставилась ограда вокруг дома… Да много чего ещё. Но жить в доме уже было можно летом 61-ого года. Так началась наша новая жизнь в новом доме на Первомайской.
Дом был построен по старой схеме. Две комнаты, передняя и задняя. Передняя выходила окнами в улицу, задняя-в огород. Передняя комната и была, собственно, жилая комната. Задней комнате отводилась служебная роль, роль кухни. Половину этой комнаты занимала русская печь. Она и грела, она и кормила. А когда у папы болела спина-ещё и лечила. Это было наше любимое место в зимнее время. Она была достаточно обширна, чтобы на ней могли разместиться два человека. Пока я не вырос, я частенько полёживал на ней вместе с папой. В холодное время года печь топилась каждый день и поэтому служила постоянным местопребыванием отца после работы. У него после строительства дома теперь постоянно болела спина. Я только сейчас подумал: как же он забирался на печь с больной спиной? Но по-видимому лечебный эффект был настолько сильный, что, скрипя зубами, папа всё-таки лез туда после работы и отдыхал. Для тех, кто не знает, что такое русская печь, я и поместил здесь это изображение, взятое мной из ИНТЕРНЕТА. Вот такая же печь была и у нас в новом доме в Карсуне. За занавеской располагалась лежанка. Для подъёма на лежанку к печке была приставлена маленькая лесенка в три ступеньки. В небольших углублениях под занавеской, у нас называемых печурками, сушились варежки.
Печь эта простояла в нашем доме до лета 73-ого года. Тогда папа собственноручно сломал её и пригласил известного в Карсуне печника, чтобы сложить новую печь. Это была уже не русская печь, но какой-то новой конструкции: более компактной, более функциональной и более экономичной в потреблении дров.
А эту русскую печь, ввиду её недостатков, топили редко, в основном только для обогрева комнаты или для выпечки пирогов. Что мама больше любила - есть пироги или печь пироги – я не знаю, наверное, и то, и другое, но чуть ли не каждое воскресенье наш дом наполнялся ароматом свежеиспечённых пирогов. Пироги у мамы никогда не подгорали, хорошо пропекались и были всегда очень вкусные, что и оценили впоследствии мамины снохи. Но им так и не удалось достичь такого же мастерства в искусстве выпечки пирогов, что они и признавали с некоторой завистью. А всё дело в том, что снохи пекли пироги от случая к случаю, а мама упражнялась в этом искусстве, как я уже и говорил, чуть ли не каждое воскресенье. После повседневных щей и каши пироги были своего рода воскресным деликатесом, как и баня, придававшая субботе какое – то религиозное значение. Суббота освящалась баней, а воскресенье – пирогами. Это была народная культура, какой – то её своеобразный элемент, может быть даже обязательный ритуал. И воскресные беседы женщин никогда не обходились без обсуждения качества пирогов. Если к нам приходила в воскресенье тётя Настя, то в долгой беседе обязательно находилось место для пирогов. Судя по всему, тётя Настя была для моей мамы непререкаемым авторитетом в области кулинарного искусства выпечки пирогов. Что ж, так должно и быть: старшая сестра как- никак! Но и мама была способный ученик, что, насколько я помню, не раз отмечала тётушка. Такие встречи за воскресными пирогами происходили у нас или в доме у тёти Насти в холодное время года, начиная с октября, когда уже закончились все огородные работы, и до мая, когда эти огородные работы возобновлялись вновь. Тётя Настя, страстная читательница, по воскресеньям ходила в нашу районную библиотеку и оттуда обязательно заходила к нам. Вот она робко стучит в дверь, папа или мама громко кричат «Да!», и со словами «Можно к вам?» входит тётя Настя. Все ей рады, раздевают её и усаживают на стул поближе к столу. Наливается горячий чай, нарезается пирог. На мамино предложение откушать пирожка тётя Настя обычно отвечала тем, что она и сама нынче пекла, да и пообедала недавно, но всё - же в конце концов со словами «Надо всё-таки попробовать твоего, Роза, пирога…» брала кусочек и с аппетитом ела. По своей скромности сёстры самокритично относились к своим изделиям, обсуждали их недостатки: мама – своих пирогов, тётя Настя – своих. Но пироги, я думаю, были отменные и у той, и у другой. Отдав дань пирогам, переходили на другие темы. Тётя Настя с удовольствием рассказывала о прочитанной книге, все вместе обсуждали Карсунские новости. Вот уже и на улице сгустились сумерки, а разговорам нет конца. «Надо идти, а то темно уж…»-говорила тётя Настя и вставала со стула. «Посиди ещё маленько…» - упрашивали её мама с папой, - и разговор продолжался. Чайник ещё не один раз грелся, пирог нарезался ещё раз, - и разговоры, разговоры,.. Но вот уже и вечер наступил. Тётю Настю провожают за ворота, а частенько и до улицы, прямо ведущей к её дому. Закончилась ещё одна встреча родных людей.
На эту печь я залазил, когда у меня болели зубы. На этой печи я спасался от гнева мамы. Печь-то высокая, а мама большая и грузная, так, что ей нелегко было взобраться на неё. Однажды мама вручила мне бумажный рубль и послала в магазин за хлебом. Шёл я не торопясь и всё время вертел в руках этот злосчастный рубль. В конце концов мне показалось, что рубль какой-то измятый и плохо выглядит. Я сложил его пополам и стал разглаживать по линии сгиба. Разглаживал-разглаживал, и вдруг он –раз!- и разорвался. У меня всё похолодело внутри, так как я предвидел осложнения в своей жизни после такого происшествия. Нынешние дети в таких случаях вешаются или бросаются из окон с десятого этажа. Но у меня нервная система была крепкая, высоких домов вокруг не наблюдалось, и я мужественно побрёл назад домой. Выбрав момент, когда мама вышла в огород, я прошмыгнул в дом и забрался на печь. Задёрнул занавеску и затих. Вернувшись в дом, мама тут же определила моё местонахождение и увидела, что хлеба нет.
«Вова, где хлеб? Где сдача?» - спросила мама, отдёрнув занавеску. Я молча подал ей разорванный рубль. Для мамы в той жизни, когда жили от зарплаты до зарплаты, это было равноценно катастрофе. Целый рубль потерян! И муж сейчас придёт на обед, а хлеба нет! Лицо у мамы покраснело, губы сжались в тонкую ниточку.
«Ах,ты, гад такой!»-закричала мама. Выкрикивая всякие ругательства, она полезла на печь. Опасаясь расправы, я забился в дальний угол. Стоя на нижней ступеньке лесенки, мама схватилапервый попавшийся ей предмет – им оказался валенок – и начала меня им охаживать. Но доставала она только до моих ног, которыми я закрылся как щитом. Мне не было больно, было только стыдно за себя, за дурака такого, за маму, что она такая добрая, а тут вдруг такая злая. Шлёпнув меня раза два – три, мама на этом закончила экзекуцию и опять ушла в огород. Убедившись, что гроза прошла, я тихо выскользнул из дома. На обед я не пришёл, да и не думал я о еде, когда кругом лето, друзья, футбол, рыбалка… К вечеру в душе моей всё успокоилось, и уже без угрызений совести я съел свой ужин. Больше это происшествие не обсуждалось.
Вся обстановка задней комнаты состояла из мебели, привезённой из Потьминского дома: небольшой столик, самодельная полка для посуды, несколько таких же стульев. В углу у печки к стене была прибита раковина из оцинкованного железа(в Потьме её, кажется, не было) с умывальником. Под раковиной стояло ведро, около которого по ночам собиралось полчище чёрных тараканов.Столик стоял вплотную к стене между двумя окнами. Места около окон, как самые интересные, заняли папа (глава семьи) и Саша (старший сын). Мы с мамой сидели сбоку. Никаких разногласий в рейтинге мест и их хозяев не было.
Правый передний угол задней комнаты оставался свободным, и только лет через семь-восемь его занял холодильник «Аист» армянского производства. Именно только к концу 60-х годов мои родители смогли купить эту необходимую в каждом доме вещь. Это был дефицит, на него была очередь, которую контролировали районные власти. Записаться в очередь тоже была проблема. Надо было или очень сильно прогнуться перед кем-то, или иметь блат. Папа мой был несгибаемый и блата никакого нигде не имел, он знал только свою работу, которую исполнял добросовестно. Мама была сама скромность. Поэтому продукты длительного хранения держали в погребе, а продукты ежедневного потребления помещались в ящике кухонного стола и закрывались дверцей. В летнее время все они таяли (масло, например) и быстро портились. Из стола исходил тяжёлый и не всегда приятный запах.
Мне сейчас трудно представить то, как моя мама справлялась с ежедневной обязанностью по кормлению двоих детей и мужа. В её распоряжении была только керосинка (печь в тёплое время года топили только по воскресеньям для пирогов). Много ли на ней приготовишь? А где хранить? Поэтому приходилось готовить пищу ежедневно и понемногу, на один день, чтобы она не успевала прокиснуть. Керосинка стояла на шестке печи, от неё пахло керосином, она страшно коптила, и это тоже не украшало нашу жизнь. Мы, дети, конечно, не замечали всех этих проблем, но нашей мамуле приходилось трудно… Облегчение пришло только через десять лет после переезда в Карсун, когда на кухне появились и газовая плита, и холодильник. Холодильник попался неудачный (армянский!), он шумел и страшно грохотал при выключении, но это уже были мелочи…
Передняя комната, т.е. комната с окнами на улицу, совмещала в себе гостиную и спальню. В левом переднем углу поставили этажерку с книгами. Простенок между передними окнами занял комод. Вдоль правой глухой стены поставили кровати: спереди у окна - новую родительскую, сзади-старую, тоже родительскую, для нас с Сашей. Новую кровать мама купила ещё в Потьме, когда мы жили на квартире у тёти Паши. Кровать эта была односпальная, высокая, с жёстким выпуклым матрацем. Спать на ней, конечно, было очень неудобно. Я всегда боялся за маму, которая спала с краю, как бы она во сне не упала с неё. Папа наш был человек худой, а мама была женщина «в теле», и этой односпальной кровати было для них явно мало. Но в условиях тогдашнего всеобщего дефицита рассчитывать на что-то более комфортное им не приходилось, и они промучились на ней почти десять лет, пока мы с Сашей не вылетели из гнезда. Нам же с Сашей досталась старая родительская кровать с панцирной сеткой и тоже односпальная. Сетка от многолетней эксплуатации вытянулась и под тяжестью наших детских тел провисала чуть ли не до пола. Проспали мы на ней до 68-ого года, когда Саша уехал в военное училище. Почему мы так спали, ведь у нас был ещё диван, сначала старый самодельный потьминский, а года через два-три после переезда в Карсун новый, из магазина? Ведь кому-то можно было спать и на нём! Но нет: диван стоял в комнате, как какая-нибудь роскошь для украшения жилища и его берегли. Старый диван с дерматиновой обивкой простоял бы у нас в Карсуне и дольше, если бы однажды, году в 62-ом, к нам из Потьмы не приехала мамина тётя Надя (сестра маминой матери Надежда Николаевна Масленникова, бывшая в замужестве за Иваном Козловым) с «инспекторской» проверкой, т.е. посмотреть, как мы устроились. Диван по-видимому уже имел неприглядный вид настолько, что не гармонировал с новым домом и его убожество бросалось в глаза. «Чай, купили бы новый диван-то… Что это вы уж…»-с сарказмом в голосе сделала замечание Лёля(так звала свою тётю Надю мама). В этот же год появился новый фабричной работы диван… А старый перекочевал на веранду, чему мы с Сашей были несказанно рады. С этого момента веранда стала нашим постоянным местом пребывания в тёплое время года. Здесь я читал свои книжки и играл в шахматы с Вовкой Матросовым, здесь Саша ремонтировал наш старый велосипед в ненастную погоду, здесь мы приводили в порядок рыболовные снасти перед походом на Барыш. И никто нам не мешал заниматься этими серьёзными делами, и мы никому не мешали…
Чудное место была эта веранда! Она была пристроена к дому так, что стена дома была и одной стеной веранды. Другая, длиннаястена веранды, выходящая во двор, была сплошь застеклена, да и переднее окно, выходящее на улицу, было во всю ширину веранды. Поэтому света на веранде было в избытке. Окна веранды выходили на юго-восток и юг. По утрам в ней царил лёгкий полумрак и прохлада, зато в полдень жаркого солнечного дня в ней было жарко, как в бане. Иногда я после обеда засыпал на веранде. Проснувшись часа через два, я ощущал в теле такую сладкую расслабленность, что не хотелось вставать, и в голове ощущалась лёгкая тяжесть. Зато как хорошо было засыпать на веранде в поздний летний вечер! На улице тишина, только издалека с Карсунской танцплощадки доносится музыка. В окно светит полная луна, и всё небо усыпано крупными звёздами. Они так близко, что, кажется, до них можно дотронуться рукой. Столько звёзд на небе в августовскую ночь, как в Карсуне, я больше нигде и никогда не видел! На это звёздное небо можно было смотреть всю ночь - и не насмотришься! Представьте себе большую лесную поляну, усыпанную полевыми цветами, - таким же было и летнее звёздное небо над головой в Карсуне! Сладко было засыпать под этими звёздами!.. А рано утром громкий бодрый крик нашего петуха возвещал начало нового дня на этой прекрасной земле. И мама уже ходит по двору, и папа уже собирается на работу. Вновь закроешь глаза и в сладкой полудрёме мечтаешь, мечтаешь…
Диван, наверное, был первой крупной покупкой наших родителей после переезда в Карсун. Потом на комоде заняла своё место радиола «Муромец», а с ней и первая пластинка с записью П.Казьмина «За околицей». Эту первую пластинку купил сам папа, потому что тема её была очень близка ему. Она будила в нём воспоминания о его детстве, и он слушал и слушал эту пластинку без конца… Потом был открыт «Голос Америки», и папа каждый вечер слушал чтение с этой радиостанции «Архипелага ГУЛАГ» А.Солженицына. Мой интерес к этой теме тогда ещё не открылся, и, настроив радиолу на нужную волну для папы, я с удовольствием убегал на улицу.
Радиола появилась в нашем доме году в 63-ем. А вот у наших соседей Темниковых ещё в 62-ом году уже был телевизор. У их дома уже стоял длинный шест с антенной наверху, чтобы принимать телевизионный сигнал с ретранслятора в Вешкайме. На нашей Первомайской улице они были одними из первых обладателей этого чуда техники. Таких «счастливцев» на нашей улице было всего 2-3 дома. Как и другой дефицит, на телевизоры была очередь под контролем местной партийной и советской власти. Ловкие люди находили способы обходить и эту очередь, и этот контроль. Судя по всему,Темниковы были из разряда таких людей-ловкачей, как их называл папа. У них было всё, что тогда было в продаже и чего не было, и вперёд всех. У них была даже собака редкой даже сейчас породы дог. Большая чёрная собака по кличке Цыган. Собака была умная и здоровая, вела себя на улице спокойно, без агрессии, но я всё-таки обходил её стороной. И дом у Темниковых был раза в два больше нашего, так называемый пятистенок. Видя всё это, папа аттестовал Темниковых как воров и жуликов, хотя никаких должностей они не занимали, и называл своего соседа презрительно Лёшкой. Не Алексей, не Алексей Иванович, а именно Лёшка. Итак, у Темниковых было всё, но не было детей. В их огромном доме некому было жить, и одна комната с отдельным входом использовалась «Лёшкой» как столярная мастерская. Однажды папа воспользовался этой мастерской, чтобы сделать мне деревянную саблю для участия в каком-то школьном спектакле или танце. В комнате-мастерской ничего не было, кроме верстака и различных деревянных заготовок. Весь пол был завален стружкой, и я с удовольствием вдыхал её смолистый запах.(Я тогда учился в 4-ом классе и меня начали привлекать к художественной самодеятельности. Не потому, что у меня видели какие-то таланты, а просто потому, что после тяжёлой адаптации в 3-ем классе я вошёл в колею и попал в разряд ударников. По-видимому, наши учителя считали участие в школьной самодеятельности как поощрение за хорошую учёбу. И правда: не выпускать же на сцену какого-нибудь двоечника! Главное-учёба!)
Жене Лёшки Темникова, как и всем нормальным женщинам, скучно было жить на земле без детей, и она иногда приглашала соседских детей к себе. Это было для неё такое же развлечение, как, например, нам сходить в кино. А в 62-ом году главной приманкой для нас мог быть только телевизор, которого ни у кого из нас не было, а у неё он был. И вот, когда тёте становилось особенно скучно, она выходила на улицу и громко говорила: «Ребятишки, приходите смотреть телевизор!..» Мы бросали все свои неотложные дела и спешили в Темников дом. Там рассаживались на стульях, на диване перед маленьким телевизором и замирали… Тётя Темникова с нами не сидела, но всегда была где-то рядом. Дом оживал…
Цивилизация в виде аппарата с голубым экраном дошла до нашего дома году в 66-ом. Это был телевизор «Неман» белорусского производства.К этому времени была уже куплена тумбочка, которую поставили в передний левый угол «передней» комнаты. На неё-то и водрузили телевизор. Отдельно был куплен автотрансформатор для предохранения телевизора от перегрузок. В селе Русские Горенки, что в 25 километрах от Карсуна, папа купил кабель (тоже дефицит!). Пригласили с соседней улицы молодого мужика Абрамова, недавно отслужившего в армии и набравшегося там какого-то опыта обращения с радиотехникой. Он припаял штекер к кабелю с одного конца, другой конец кабеля-к антенне. Антенну водрузили на крышу, и настал торжественный момент. Щёлкнул выключатель, засветился экран с какими-то бегущими полосами. Абрамов покрутил ручку настройки, и чудо свершилось: появилось изображение, и мы услышали человеческий голос! Радости нашей не было конца. В этот летний воскресный день и папа, и мама, и мы с Сашей весь день просидели перед телевизором…
Из необходимых вещей из Потьмы в Карсун были перевезены также корыто из оцинкованного железа и ребристая доска для стирки белья. И таким «дедовским», простите,-«бабушкинским»-методом мама стирала бельё вплоть до начала 70х годов, когда была куплена наконец-то стиральная машина «Симбирка» Ульяновского завода «Электромаш». Это был, по-видимому, дефицит из дефицитов, ибо он был приобретён родителями, наверное, самым последним. Стиральную машину можно было тогда приобрести или по блату, которого у моих родителей никогда нигде не было, или по спискам очерёдности, в которые попасть тоже была проблема, или за особые заслуги. Это была своего рода государственная премия особо отличившимся труженикам и «труженикам». Как-то в середине 60х годов по приезде в Потьму мы с мамой зашли к Лёле, т.е. к её тёте Наде, сестре маминой матери. Тётя Надя жила с семьёй сына своего покойного мужа (у самой тёти Нади детей не было). Этого сына мама звала Володя Козлов. Он работал в колхозе в Потьме трактористом. Работал хорошо, т.к. был человек добросовестный и, самое главное, непьющий. И в тот приезд тётя Надя похвалилась маме новой стиральной машиной: «Вот, Володе дали премию за ударный труд на уборке урожая…» Стиральная машина (тоже «Симбирка») стояла в передней комнате в «красном» углу под иконами, покрытая цветастой салфеткой. Это была реликвия, предмет гордости хозяев дома. И, конечно, ей не пользовались по её прямому назначению, берегли. Вот тогда-то я и увидел первый раз такое чудо, как стиральная машина. А мама моя ещё долго ломала свои руки, стирая бельё в корыте…
Вот так, год за годом, в наш дом в Карсуне входили всё новые и новые вещи, облегчавшие жизнь наших родителей и наполнявшие её новыми красками. Они были результат неустанного труда папы и мамы. 60-е и 70-е были годы постепенного, хоть и медленного, повышения благосостояния нашего народа. И хотя мы постоянно слышали слова «война», «агрессия», «империализм», но жизнь всё равно становилась лучше, и жить становилось веселей. А уж по сравнению с Потьминским периодом жизнь в Карсуне приближалась к коммунизму: принцип «каждому по потребностям» постепенно обретал реальные черты…
Глава 2. Карсун.
Я иногда думаю: «Как бы сложилась моя жизнь, если бы мои родители остались в Потьме и не переехали в Карсун?» Наверное, всё было бы по-другому и, может быть, даже я вырос бы другим человеком. Всё-таки окружающая материальная среда влияет на формирование человека. И это влияние не всегда благотворно. Многое зависит от врождённых качеств человека: его характера, ума, воли. И даже хорошие задатки могут остаться в эмбриональном состоянии, если для их развития нет соответствующей питательной среды. Только Ломоносовы могут преодолеть тяготение земли и вырваться в мир. А не будь у него всесокрушающей воли, так и канул бы он в небытие со своим умом, как и тысячи других – и вовсе не глупых – холмогорских мужиков-поморов.Я, к сожалению, не Ломоносов, и для преодоления трудностей мне не хватает ни воли, ни целеустремлённости, ни характера. Я могу развиваться только в тепличных условиях, как та пальма в рассказе Гаршина. Иначе, как и она, я умру.
Потьма хороша для детства, это настоящий детский сад. Здесь хорошо вступать в жизнь, знакомиться с миром, набираться впечатлений. Здесь есть всё: лес, речка, озеро, которые маленькому человеку заменяют реку и море, горы, бескрайние поля, ласточки, вьющие гнёзда у тебя в доме, домашние животные… Ум среднего ребёнка в раннем детстве ещё спит, он живёт чувствами, эмоциями. Тепло материнских рук и солнечного света, журчание ручья, кристальная чистота и холод до ломоты зубов родниковой воды, шелест листьев, голоса птиц, аромат спелых яблок, сладость мёда и терпкость черёмухи, запах пшеничного поля, тишина вечерних сумерек, огромная Луна над лесом, плывущие белые облака и бездонная синева неба, мерцание звёзд в ночи, огонёк в окне родного дома-всё это наполняет душу ребёнка и сопровождает его всю дальнейшую жизнь.Впечатлений так много, и они так остры, что ночью он спит так, как может спать только ребёнок: глубоко и безмятежно. Жизнь во сне в детские годы не оставила во мне никаких следов, какбудто меня и не существовало вовсе, хотя вокруг она продолжалась по-прежнему: мама проверяла тетрадки своих учеников на кухне при свете керосиновой лампы; страдал Саша после какой-то прививки, хлопали двери, приходил фельдшер, чтобы помочь ему; пела колыбельные песни мама у кроватки больного Толички; плакала мама над его бездыханным тельцем (а теперь плачу и я-старый больной человек, пишущий эти строки)…Когда ребёнок просыпается, он как будто одним шагом переступает грань между бытием и небытием и сразу вступает в водоворот бурлящей жизни. Небытия нет, есть только жизнь и я в ней!
Так в детстве. Но приходит время, и оно кончается. А когда оно кончается? Тогда, когда созревший разум просыпается и вступает в свои права. «Я есть! - говорит он, - А вы кто?» Чувства уступают дорогу разуму, начинается познание. «Хочу всё знать!» - говорит он, и ничто его уже не остановит. Но как костёр затухает без дров, так и разуму требуется пища, иначе он ослабнет и скукожится в созерцании собственного бессилия. В Потьме меня ждал умственный голод. В Карсуне же было всё: большая школа, хорошие учителя, библиотеки, кружки в Доме пионеров, спортивные залы, книжный магазин, наконец!.. Вот за это я благодарен своему отцу, что он преодолел свою косность, нашёл в себе силы и волю, чтобы в 1961-ом году начать новую жизнь в Карсуне!
Карсун, основанный в 1647 году боярином царя Алексея Михайловича Богданом Хитрово, вплоть до революции 1917 года оставался уездным купеческим городом. Советская власть сразу же снизила его статус до села. Позднее Карсун стал рабочим посёлком городского типа, административным центром Карсунского района. Власть сменилась, статусы менялись, но вплоть до 1961 года в Карсуне ничего не прибавилось к тому, что в нём осталось от царской власти. А осталось много чего. Как же воспользовалась советская власть этим наследством? Ну, конечно, в конце 20-х годов были снесены с лица земли церкви. А их в Карсуне было пять штук. От четырёх из них не осталось и следа, а вот Крестовоздвиженской церкви, первой церкви при основании Карсуна, повезло больше. Её лишили крестов, колокольни и куполов, а в том, что осталось, сотворили РДК – районный дом культуры. Такова была политика советской власти повсеместно: церкви, как рассадник «опиума для народа», или подлежали сносу с лица земли, или превращались в клубы и дома культуры, где народ пел, плясал и смотрел кино. Когда я ещё жил в Потьме, я и не подозревал, что клуб, в который мы с Сашей частенько ходили смотреть кино, занимает здание бывшей церкви во имя Дмитрия Солунского, которую ещё до революции строил мой дедушка Михаил Иванович Сонин.В конце 90-х это деревянное здание сгорело. Останки его в виде уродливой кучи обгорелых брёвен и досок до сих пор возвышаются в центре села.
Крестовоздвиженская церковь в Карсуне была кирпичная, снаружи её стены были оштукатурены. Проходя мимо неё, Саша каждый раз показывал мне на неё и говорил: « Вон видишь: ангелы нарисованы?» Я глядел и ничего, кроме обвалившейся штукатурки, не видел. Откуда-то Саша уже знал, что это бывшая церковь. А для меня это был Дом Культуры. Здесь я со своими новыми одноклассниками на утреннике встречал новый 1962 год. Здесь однажды давал спектакль Ульяновский театр кукол, который не произвёл на меня должного впечатления (наверное, я уже был слишком большой для кукол, это было в 1962 году). Здесь, на сцене РДК, я со своими одноклассниками плясал матросский танец «Яблочко» весной 1963 года. Кто-то из нас троих сбился с ритма, и дотанцовывали мы это «Яблочко» вразнобой. Но нам всё равно хлопали…
В пятидесятых годах к старому зданию церкви был пристроен 2х-этажный холл. На его первом этаже устраивались танцы в зимнее время. На втором этаже разместилась районная библиотека с богатейшим собранием книг. К сожалению, пожар 65-ого года нанёс непоправимый ущерб этому хранилищу знаний. Но о библиотеке потом…
Некультовым сооружениям предназначена была долгая жизнь не зависимо от власти. Строили на века. От старого дореволюционного города Карсун до сих пор сохранились и живут – пусть и новой жизнью – здания городской управы, земской управы, здание присутственных мест, здания женской гимназии и земской больницы. Но тогда, в мои детские годы, у меня ещё не было исторического взгляда на вещи. Я жил с ощущением, что всё видимое вкруг меня существует неизменно и вечно. Для меня, как, я думаю, и для всех детей подросткового возраста, не существовало прошлого, было только настоящее. Дети моего поколения впервые прикасались к истории только в четвёртом классе начальной школы. Мы узнавали, не понимая, что была какая-то Киевская Русь, что были какие-то цари и революционеры, их свергнувшие в 1917 году, что появился, наконец, СССР. Это было интересно, но не затрагивало глубоко моё детское сознание. Всё это не касалось моего Сегодня. Хорошо, что в сегодняшних школах появился предмет Краеведение. Историю надо начинать с родного села, города, в котором ты родился и растёшь. Мы с Сашей летом каждый день бегали на Барыш купаться мимо здания Госбанка, не подозревая, что когда-то это было здание присутственных мест, т.е. административное здание государственной власти в царской России для работы с населением. Теперь это здание живёт уже третьей жизнью: в нём расположился Карсунский районный суд. Внутри этого здания мы с Сашей никогда не были, уж больно солидно, таинственно и пугающе выглядела надпись на его фронтоне: ГОСУДАРСТВЕННЫЙ БАНК СССР. Около этого здания никогда не видно было людей и у меня свербил в голове вопрос: что это за дом такой, кто в нём работает и что они там делают? Но впереди нас ждал Барыш, а это было более интересно, чем какой-то дом на его крутом берегу.
Накупавшись вволю до посинения, слегка обсохнув и натянув на ещё мокрые трусы трико, под палящими лучами солнца мы спешили домой. С трудом поднявшись на гору, по улице Куйбышева доходили до первой колонки и с жадностью припадали к холодной струе воды. Напившись так, что чувствовалась тяжесть в животе, уже не спеша добредали до дома. «Мам, дай пять копеек на кино…» - клянчили мы с Сашей. Мама, успокоенная нашим счастливым возвращением с речки, быстренько соглашалась и вручала нам каждому заветные медные монетки.
В Карсунском кинотеатре почти каждый день показывали новые фильмы: в 17 часов - детские фильмы, в 19 и 21 час - взрослые. Стоимость входного билета на детский сеанс равнялась пяти копейкам. Это было очень дёшево и проблем с получением этих денег у карсунской ребятни не было (если даже ходить в кино каждый день, то за месяц наберётся не более полутора рублей!). А некоторые предприимчивые дети и сами добывали эти копейки. В то время по Карсуну разъезжал на лошади, запряжённой в телегу, какой-то мужичок и собирал у жителей всякий хлам: кости, тряпьё, бумагу, автомобильные покрышки. За этот товар он платил какие-то деньги. Меня это почему-то не вдохновляло, а вот Саша, как более деловой человек, воспользовался этим для собственного обогащения. Вместе с своим приятелем – соседом Генкой Зотовым он лазил по карсунским помойкам и по крупицам собирал это «золото». За килограмм костей Саша получал 10 копеек, а за килограмм покрышек аж 50 копеек! Конечно, труд старателя нелёгок, но он стоил того. Не помню, чтобы Саша делился со мной своими богатствами (и правильно делал: ведь я не участвовал в его походах на эти, ему одному известные, помойки), но в кино мы всегда ходили вместе, может быть, иногда и за Сашины деньги, нажитые им непосильным трудом!..
Карсунский кинотеатр имел величественный вид. Само здание было поставлено на довольно-таки высокий подиум, используя рельеф местности. Поэтому, чтобы войти в него, надо было сначала подняться по широкой лестнице в двадцать ступеней. Выступающий фронтон поддерживали шесть мощных колонн высотой примерно метров семь-восемь. Фасад первого этажа украшали пять фигурных дверей, второго – столько же окон с лепными наличниками. Как сказали бы, наверное, специалисты-архитекторы – это была русская классика в примитивном исполнении и в почтенном возрасте. Строилось это здание ещё в 19-ом веке и предназначалось для городской управы. Оно ещё не успело как следует состариться, когда пришедшие к власти большевики выселили из него прежних хозяев и устроили кинотеатр, т.к. «искусство кино имеет для нашего народа первостепенное значение». Но т.к. у новой власти никогда не было денег для культуры, то к 61-ому году оно имело довольно-таки обшарпанный вид, что, впрочем, не мешало мне восхищаться им.
Зал для зрителей был небольшой и вмещал в себя около 200 фанерных кресел с откидными сиденьями. Они постепенно поднимались амфитеатром от экрана до задней стенки, за которой размещался кинопроектор. По сравнению с Потьминским клубом, где зрители сидели на деревянных скамейках, поставленных вкривь и вкось на полу, это было великолепно! Не надо было тянуть шею, чтобы увидеть экран за впереди сидящим дылдой. И высокое расположение кресел тоже восхищало…
В 1965 году в Карсуне был построен новый кинотеатр с названием «Россия». Старый кинотеатр заняли какие-то районные чиновники. А в начале 80-х, как водится на Руси, опять случился пожар. Несколько лет здание простояло без крыши и с выгоревшим нутром. Но в результате энергичной деятельности последнего секретаря райкома КПСС Гареева, понявшего значение этого здания как архитектурного памятника, началось его восстановление. Мой отец Бородин Иван Дмитриевич принимал в этом деле участие, составив сметы на ремонт (к тому времени папа был единственным заслуживающим доверие специалистом по сметам в Карсуне). В 1990-ом году это здание наконец-то заново родилось. Теперь оно является визитной карточкой Карсуна, являясь объектом фото- и киносъёмок и натурой местных художников. Кроме того, в нём разместилась центральная районная библиотека.
Позади городской управы, но фасадом на улицу Ульянова, стояло здание женской гимназии. В наше время в нём размещалось сельское про-
фессионально-техническое училище(СПТУ). Проходя мимо, я всегда обращал внимание на него. Небольшое, но какое изящное здание! Сколько на нём украшений! Это прямо-таки какая-тобомбоньерка! Ведь здание строилось для девочек, и архитектор не поскупился на бантики, кружева, оборки и прочие прелести. Какой контраст по сравнению с построенной в 20-х годах рядом средней школой! Огромный 3-х этажный абсолютно плоский параллелепипедбез каких-либо излишеств! Рабоче-крестьянская власть уважала монументальность, а на красоту то ли не имела средств, то ли считала излишним проявления тонкости вкуса и изящества формы. К сожалению, я так и не вошёл внутрь этой каменной шкатулки. Там, наверное, тоже было когда-то красиво. Но могу предположить, что курсанты СПТУ, этот дикий необузданный народ из близлежащих сёл и деревень, отъявленные двоечники и хулиганы в своих школах, привели внутренние помещения в соответствиес своим представлением свободы и красоты. Теперь в этом здании находится Карсунский технологический техникум, а чему там учат – не знаю…
Как и положено Городской управе, она знаменовала собой административный центр Карсуна. Но всю центральную часть купеческого города Карсуна занимала торговля. В первой половине 19 века вплотную к Городской управепо проекту известного архитектора Коринфского были построены торговые ряды. Они украшают Карсун до сих пор. В 60-е годы уже 20-ого века в них располагались продуктовые и промтоварные магазины, молочный магазин. От торговых рядов отходил ряд отдельно стоящих 1-о и 2-х этажных зданий тоже торгового назначения: « дежурный магазин», книжный магазин, хлебный магазин. Напротив «дежурного» магазина стояло здание, в котором торговали мясом. А напротив книжного магазина стоял киоск «Союзпечать». Эти два объекта – книжный магазин и киоск –стали для меня объектами самого пристального внимания. Не имея в кармане ни копейки, я тем не менее подолгу простаивал у прилавка книжного магазина, жадными глазами рассматривая корешки книг на полках. Народ жил бедно, денег хватало только на самое необходимое, и мода на книги ещё не пришла. Полки магазина могли поразить любого нынешнего книголюба. Собрания сочинений русских и зарубежных классиков, энциклопедии, отдельные издания занимали всю широкую и высокую стенку позади прилавка. На прилавке лежали всевозможные географические карты и атласы. Всё это стоило копейки, но и этих денег у населения не хватало. Наша соседка по Первомайской улице тётя Люба Шалтаева то и дело прибегала к нам занимать три рубля до получки при непьющем и работающем муже.В этом старом книжном магазине мне удалось, сэкономив деньги на пирожках, однажды купить карту Европы, которая долго потом висела на стенке нашей веранды. Это была в то время моя единственная покупка.
Насмотревшись на книги, я переходил дорогу и останавливался у киоска. Через его стеклянные стенки я долго глазел на всевозможные журналы, писчие принадлежности и прочие мелочи. Так расширялся мой кругозор. Мой новый приятель Вовка Земсков познакомил меня с журналом «Искатель», который также продавался в киосках «Союзпечать». Не поев два или три дня коржики в школьном буфете, я сэкономил нужную сумму и купил в киоске один номер «Искателя». Моя домашняя библиотека начала своё существование именно с «Искателя»…
Рядом с книжным магазином стояло одноэтажное кирпичное здание, в котором торговали хлебом. Сюда мы с Сашей, вместе и поодиночке, каждый день бегали за хлебом по поручению мамы. Сюда я приходил ранним утром, часов в пять или шесть, летом 1963 года, чтобы занять очередь за хлебом. Хлеба в тот год в стране катастрофически не хватало в результате какой-то авантюры Никиты Хрущёва. Выстояв несколько часов в очереди и дождавшись привоза хлеба, мы покупали несколько саек и буханку белого или чёрного хлеба. Мы все любили эти самые сайки, о существовании которых узнали только при переезде в Карсун. Очень вкусные были сайки!..
Торговый центр старого купеческого уездного города Карсун не мог обойтись без ресторана. Это было большое одноэтажное деревянное здание, поставленное на кирпичный цокольный этаж полуподвального типа. В этом полуподвале располагался кулинарный магазин. В нём же торговали мороженым, вкус которого я впервые узнал здесь же. За счёт цокольного этажа ресторан казался мне высоким и величественным зданием. В ресторан вела высокая деревянная лестница. Только однажды в сопровождении кого-то из взрослых родственников, приехавших к нам в гости, я поднялся по этой лестнице и вошёл в зал ресторана. Он меня поразил. Большая светлая комната с множеством столов, накрытых белыми скатертями. На столах стояли приборы со специями. Нам подали две бутылки лимонада (дело было летом, стояла жара и хотелось пить). Я с удовольствием выпил стакан лимонада, а вот кто меня тогда угощал им – не помню.
Зачем я всё это пишу? Потому, что это был для меня новый мир, совсем не похожий на Потьму. В Потьме была тишина, речка, горы, лес, роднички, керосиновые лампы, соломенные крыши, лапти, бани в огородах, топившиеся по-чёрному, соха во дворе у дедушки, свинарник за околицей, куда мы бегали смотреть пиявок, плававших в большом цементном корыте с водой, водяная мельница с мельником Потехиным, большая навозная куча у дедушки на «задах» с её незабываемым острым ароматом. В Карсуне же ничего этого не было. Зато в каждом доме и на уличных столбах горели электрические лампочки (в Карсуне на реке Барыш стояла ГРЭС – государственная районная электрическая станция). Дома на улице Первомайской были новые и все под железной крышей. Множество магазинов и больших каменных зданий, многолюдность торгового центра, особенно по воскресеньям, открыли мне дверь в какой-то иной, большой мир, совсем не похожий на маленький и уютный мир моего детства в Потьме. Пассажирская автостанция предполагала где-то ещё больший мир, который ещё предстояло мне открыть. Стадион с трибунами для зрителей стал для меня вообще новым понятием в моём сознании. Множество автомобилей дополняли картину. Вот так: я вырос, и вместе со мной очень кстати и одновременно вырос окружающий мир.Кто-то сказал: « Жизнь – это театр, а люди в нём – актёры». Карсун стал новыми декорациями в этом театре, в который я вошёл в мои отроческие годы. К этим декорациям я быстро привык и стал играть свою роль в этом спектакле под названием «Жизнь».
Глава 3. Барыш.
Но главной достопримечательностью на новом месте нашего жития была река Барыш, на левом высоком берегу которой и была основана в 17 веке крепость Карсун. Сюда мы прибегали каждый день в течение всего лета порыбачить или просто покупаться. И было где развернуться карсунским ребятишкам! Барыш в то время был не тот, что сейчас. Ещё в черте посёлка Барыш разделялся на два рукава, которые далее опять соединялись в одно русло. На левом рукаве стояла гидроэлектростанция, питавшая током Карсун. Эта ГРЭС действовала до введения в строй Куйбышевской ГЭС и до подвода ЛЭП к нашему району. Правый рукав также был перегорожен высокой плотиной. Эти сооружения поднимали уровень воды в Барыше довольно-таки высоко, и река эта в черте Карсуна была широкой и полноводной. Настолько, что мы даже опасались переплывать на другой берег. Кто на это решался, тот был в наших глазах героем и настоящим пловцом.Взрослые же люди смотрели на эту водную преграду совсем по-другому, и она не представляла для них никакой опасности. В первое лето нашей жизни в Карсуне вся наша семья однажды выбралась на берег Барыша.Спустившись с Банковской горы, мы расположились на «пляже», представлявшем собой просто широкую лужайку у реки. Никаких пляжных удобств на ней, естественно, не было: ни песка, ни кабинок для переодевания – ничего. Дело было уже к вечеру, но солнце стояло ещё высоко, и на «пляже» было много народа, и детей, и взрослых. День был жаркий, дети, проведшие на реке весь день, ещё не ушли, а взрослые пришли сюда после работы освежиться. Мы с Сашей сразу же залезли в воду и начали барахтаться у берега, т.к. мы ещё не успели научиться плавать. Папа разделся и, покуривая, постоял на берегу в своих синих сатиновых «семейных» трусах. Потом быстро вошёл в воду и поплыл на другой берег. Ему хватило несколько широких и сильных взмахов рук – и вот он уже выходит на обрывистый правый берег Барыша. А мама, не раздеваясь, с тревогой наблюдала за нами с берега. Под наши восхищённые взгляды папа ещё раз переплыл недоступную нам водную преграду. Получалось это у него легко и просто. Ему не было ещё и сорока лет, а за плечами было уже столько работы, сделавшей его мышцы железными, что переплыть Барыш было для него раз плюнуть. Нам с Сашей оставалось только завидовать и гордиться своим отцом. Я, к сожалению, не достиг такой физической силы и к семнадцати годам и, по-моему, так и не переплыл Барыш ни разу за всю жизнь в Карсуне.
Не все были такие хлипкие, как я. В то время среди всех мальчишек Карсуна славился своей силой ( а в подростковом возрасте только сила является авторитетом!) Костя Труханов. Он был старше нас лет на пять, т.е. ему было лет пятнадцать, и он был совсем другой возрастной категории. Но что такое пятнадцать лет! Всё равно: это ещё мальчишка!.. Но Костя был особенный мальчишка. Мама говорила, что учился он плохо и спал на уроках. Но он был культурист, т.е. занимался гимнастикой с гантелями и гирями, а в школьном спортивном зале упражнялся и со штангой. Тогда всё это было ново и только-только входило в моду в нашей стране. Костя был близорук и носил очки, да и роста был среднего, так, что атлетом его трудно было назвать. Но когда он приходил на пляж и раздевался, то обращал на себя внимание всех мальчишек своей фигурой. Тонкий в талии с широкими плечами, бугристый пресс, мускулистые руки и выпуклая грудь – всё это вызывало зависть у нас, тщедушных мальчишек с неразвитой мускулатурой. Приходил Костя всегда один и только для того, чтобы выполнить ещё одно упражнение в своей физической программе: плавание на длинную дистанцию. Он входил в воду и настоящим стилем кроль плыл против течения. Сколько же в нём было силы! Он плыл и плыл, и вот мы уже потеряли его из вида, когда он скрылся за поворотом в сторону Таволжанки. А мы продолжали плескаться у берега и не всегда видели возвращение Кости из дальнего плавания.
Пример Кости Труханова подвигнул карсунских мальчишек тоже заняться своей физической подготовкой. Мой приятель Вовка Матросов даже приобрёл трёхкилограммовые гантели и даже начинал заниматься гимнастикой с ними. Откуда-то он взял журнал «Физкультура и спорт» с упражнениями для гантелей. Я позавидовал и выпросил у него эти гантели на несколько дней, чтобы тоже позаниматься. Конечно, их пришлось вернуть, и, сколько я ни щупал свои бицепсы, никакой прибавки в своих мускулах я не заметил. Да и у Вовки Матросова это было минутное увлечение, и силы у него тогда не прибавилось. Однажды на пляже мы с ним вздумали бороться, и я его положил на лопатки, хотя он был немного крупнее и тяжелее меня. Ну, что ж! На смену гантелям пришло новое увлечение, и мы забыли о старом. Жизнь! В ней так много интересного!..
Барыш!.. Барыш!.. Как много приятных детских воспоминаний связано с ним! Мы пропадали на нём всё лето! И купание, и рыбалка, и даже плавание на лодках, которые стояли тут же у берега!.. Самые отчаянные из нас даже прыгали в воду «солдатиком» с вышки!.. А я даже боялся подняться на её второй ярус в два метра над водой! Сколько было выловлено нами «сопливых» ершей из мутной воды Барыша! А особо искусные из нас рыбаки «подсекали» и плотву, и голавлей за плотиной ниже по течению (место это называлось Малый Барышок). А пескари, казалось, сами лезли на крючок и поймать их не составляло труда даже мне. А однажды я поймал бычка. Откуда он взялся в нашем Барыше – никто не знал, и никто никогда не ловил бычков в его мутной воде. Саша при этом удивлялся и искоса поглядывал на меня. Наверное, немного завидовал…
Иногда при пасмурной погоде прямо у воды мы разводили костёр, чтобы обогреться и обсушиться после долгого купания в прохладной воде. А особо проголодавшиеся даже запекали в углях костра мидий, которых в Барыше было видимо-невидимо. Их не надо было ловить, они лежали как чёрные камни на дне прямо у берега, и их было видно на прибрежном мелководье. Войдёшь в воду по колено, протянешь руку – и вот уже в твоей руке лежит большая – с ладонь! – чёрная и блестящая ракушка (слово «мидия» мы тогда не знали). Она уже успела плотно закрыть свои створки и открыть их, не повредив, не было никакой возможности. Ракушки бросались в потухающий костёр и через минуту-две с лёгким потрескиванием створки мидии раскрывались и было видно жёлто-белое тело этого моллюска.Я с отвращением наблюдал, как Вовка Барсуков, большой и толстый мальчик, своими грязными руками отдирал мидию от раковины и запихивал её, может быть, даже ещё живую, к себе в рот. И как бы он ни чмокал с аппетитом, ничего, кроме тошноты, это во мне не вызывало. Так я и не попробовал этого Барышского деликатеса. А ведь, наверное, можно было, набрав легко целое ведро этих мидий, принести их домой и как-нибудь их приготовить для еды. Ведь ем же я сейчас морских маринованных мидий из магазина! Но народ тогда был тёмен и проходил мимо этого 100-процентного белка… Интересно: а живут ли сейчас в Барыше эти моллюски? Навряд ли: Барыш обмелел, а загрязнение его воды достигло смертельного даже для мидий уровня. Я так думаю, но стоило бы проверить… А тогда, в далёкие 60-е, досужие мальчишки, да и взрослые, доставали из нор в обрывистых берегах Барыша даже раков!.. А как было бы хорошо опять сейчас поднять плотину на нашей речке, и тогда на её берегах опять бы заиграла жизнь! Сидели бы на её берегах нынешние мальчишки с удочками, плескались бы дети в её пусть и мутной воде, не спеша плыли бы по ней плоскодонки, и весёлые голоса людей и птиц оглашали бы барышские берега!.. Но тихо сейчас на Барыше, умерла река…
Всякая река представляет для детей определённую опасность для их жизни. В её тёмных водах скрываются и камни, и коряги, и рыбацкие сети, и разбитые бутылки. Всё это может стать причиной трагического случая. Когда-то давно, ещё в Потьме, мама повела своих учеников в свою родную Коммуну на берегу Барыша. Прихватила с собой и Сашу. Ну, и, естественно, там всем захотелось искупаться («Быть у воды, да не напиться?!»). Полез в воду и Саша. Мама, конечно, выбрала место мелководное по понятиям взрослого человека и нисколько не беспокоилась. И вот уже большой Саша (как же, ведь он перешёл уже во второй класс!) сложил ладошки лодочкой на груди и головой вперёд плюхнулся в воду. А воды-то было ему по пояс. Через секунду Саша с рёвом и захлёбываясь выскочил из воды, держась за голову. По лицу его стекала тонкая струйка крови, а на стриженой голове была видна большая царапина. С чем Саша столкнулся, ныряя в воду, не знаю, но всё могло закончиться гораздо серьёзнее, если б он прыгал с большей высоты. Люди всегда тонули, тонут и будут тонуть в воде, это не наша среда обитания, она враждебна нам и жестоко наказывает нас за малейшую неосторожность. Мама потеряла бдительность и чуть было не потеряла сына.
Казалось бы, этот случай навсегда должен был врезаться в память мамы и она всегда должна была быть начеку, живя у реки. Но что ж такое? Живя в Карсуне, мы всё лето проводили на Барыше, а я не помню, чтобы мама выражала хоть раз какую-то озабоченность по этому поводу, вводила какие-либо ограничения!.. А ведь Барыш в черте Карсуна в то время был совсем не похож на себя у Коммуны и глубиной, и шириной, да и течение всё же было не маленькое. И люди – даже взрослые! – тонули. А мама, не говоря уж про отца, и в ус не дула! По крайней мере, это никак внешне не выражалось. А если б нам вздумалось прыгать с двухметровой вышки, стоявшей на пляже? Мы частенько наблюдали, как молодые парни, разбежавшись, прыгали с неё в воду и солдатиком, и ласточкой. А однажды на вышку взобрался пьяный курсант Карсунского СПТУ. Не раздеваясь и пошатываясь, заплетающимися ногами он подошёл к краю площадки и даже не нырнул, а просто свалился в воду, нелепо размахивая руками. И исчез под водой. Прошла минута, другая, а его всё не было. Через пять минут народ на пляже понял, что человек утонул и его надо доставать. МЧС тогда не было, телефонов тоже, да и спасателей на Барыше тоже не было предусмотрено. Народ сел на лодки, откуда-то взялись багры и началось прочёсывание дна реки. Продолжалось это минут двадцать – тридцать. Наконец один из спасателей закричал: «Нашёл!» и стал поднимать на поверхность что-то тяжёлое. Показалось человеческое тело, мёртвым грузом висевшее на крюке багра. Его вытащили на берег и начали откачивать, т.е. делать искусственное дыхание. И – о, чудо! – труп зашевелился, поднял голову и начал что-то бормотать. А ещё через пять минут курсант уже стоял на ногах, бормотал что-то нечленораздельное и пытался даже ходить. Падал, вставал и снова шёл. Но он был жив! Как такое могло быть? Провести под водой без дыхания не менее получаса – и остаться живым! Вот уж действительно: пьяному море по колено!..
Но не всегда ныряния в мутные воды Барыша заканчивались так благополучно. В июне 1972 года, отслужив два года в армии, вернулся в Карсун мой ровесник из параллельного класса Вовка Шемырёв. Весёлый, бесшабашный парень. Лето в тот год с самого начала задалось жаркое и молодой народ всё свободное время проводил у воды. Вовка отдыхал от армии и, наверное, строил планы на будущее. Но однажды он не вернулся с Барыша. В последний раз он нырнул с плотины, где нырял не раз, ударился головой обо что-то, сломал себе позвоночник, и его безжизненное тело всплыло на поверхность, испугав всех своей неподвижностью. Друзья вытащили его на берег и начали делать искусственное дыхание, думая, что Вовка просто захлебнулся, хотя все знали, что плавал он великолепно. Ничто не помогало, он не подавал признаков жизни. Побежали звонить в больницу. Наконец на левом берегу Барыша показалась машина скорой помощи. На носилках тело Вовки Шемырёва друзья перетащили через реку, и машина увезла его в больницу. Там его привели в чувство, но он уже был обречён. Травма оказалась несовместимой с жизнью. На другой день он умер. Весь Карсун переживал случившееся. Мать Вовки в тот же день поседела. Вовкины друзья и одноклассники встали в почётный караул у гроба. Жители Карсуна шли и шли мимо гроба, прощаясь навек с молодым и светлым человеком, который только начинал жить. Но бесшабашность и неосторожность оборвали его жизнь. Смерть поджидала эту жизнь на дне Барыша. И дождалась…
Барыш забирал свои жертвы даже зимой. Вот как погиб Анатолий Ключников, старший сын учительницы начальных классов нашей школы
Нины ИвановныКлючниковой, со слов Александра Андрианова, её зятя и сына Владимира Ивановича Андрианова, многолетнего директора Карсунской средней школы: «…старший сын Анатолий возвращался в новогодние праздники с работы. Филиал завода «Искра» размещался в здании бывшей электростанции на улице Чехова. Пошёл к родителям на Октябрьскую, но не улицей, а по льду, и попал в полынью в районе колодца. Выбраться не смог, но остался на поверхности, где его и нашли утром…». По-видимому, Анатолий долго пытался выбраться из воды на лёд, но зимняя одежда напиталась водой и своей тяжестью тянула его в воду. В конце концов Анатолий совсем обессилил и перестал сопротивляться судьбе. Мороз завершил эту трагедию ещё одной человеческой жизни…
Так или иначе, но Барыш оставил заметный след в жизни всей Карсунской ребятни. И воспоминания о жизни, проведённой на его берегах, греют наши сердца всю жизнь. Спасибо тебе, Барыш!..
Идут года, течёт время, по-прежнему несёт свои мутные воды река Барыш… Давно нет на Земле тех людей, которые в начале 20 века безмятежно радовались жизни на его берегах. И мы, ребятишки 60х годов, тоже состарились. Я смотрю на эту пожелтевшую фотографию из краеведческого музея, и грустные мысли приходят мне в голову… Они были, как мы… Так же, как и нас, их притягивал к себе Барыш. Он качал их на своих плечах. Его прохладные воды освежали этих барышень и их поклонников в летний зной. И им, наверное, казалось, что жизни этой не будет конца. Где они, эти бывшие жители Карсуна? Нет их, и не осталось от них и следа. «Придёт, придёт и наше время, И наши внукив добрый час Из мира вытеснят и нас!» А Барыш будет всё также, не спеша, нести свои воды мимо Карсуна, устремляясь на встречу с Сурой, не заметив, что и Карсун уже другой, и люди в нём живут другие… Помни нас, Барыш, мы тебя любили!..
Глава 4. Стадион.
В Древней Греции и в Древнем Риме существовали стадионы и проводились Олимпийские Игры. В Потьме в середине 20-ого века стадиона не было. Я даже не знал такого слова – стадион. Конечно, Потьма это не Рим, и даже не Олимпия. И единственным спортивным объектом в Потьме была более-менее ровная площадка прямо перед клубом, на которой потьминская молодёжь летом играла в волейбол. Спортивный инвентарь – мяч и волейбольная сетка – хранился, по-видимому, у зав. клубом. Играли только по субботам и воскресеньям, в остальные дни недели было не до игр: сначала посевная кампания, потом сенокос, полевые работы, и, наконец, уборочная страда. За день так наломаешься, что не до игр. Да ведь и вымыться надо после этой забавы, когда пыль стоит столбом на площадке! Вымыться можно было только в бане, а баню топили один раз в неделю – в субботу. Дрова экономили. Мелочь пузатая, такая, как я, наблюдала за игрой со стороны.
Теперь уже и клуба нет (сгорел в 90-х годах), и играть некому. На месте волейбольной площадки стоит памятник жителям Потьмы, погибшим в войне 1941 – 1945 годов с памятными досками. На этих досках много фамилий Бородиных и Сониных…
А в Карсуне был настоящий стадион: с футбольным полем, с беговой дорожкой, с скамейками для зрителей и трибуной для «высоких» гостей. Стадион не пустовал. Летом здесь карсунская молодёжь постоянно играла в футбол, в ручной мяч. Как здорово было смотреть на Борю Котельникова, когда он буквально взлетал над линией обороны и мощным броском отправлял мяч в сетку ворот! А как он бежал стометровку! Его мощные ноги, казалось, совсем не касались земли, он летел как стрела! Боря был летней звездой на карсунском стадионе. А зимой, когда футбольное поле заливалось водой и на льду происходили хоккейные баталии, блистал молодой парень по кличке «Бексон». Нам, па
цанам 12-13 лет, оставалось только восхищаться его стремительными проходами по льду, завершавшимися мощным ударом клюшки по мячу. Его удары были неотразимы!
Но в первые годы нашего проживания в Карсуне мы, мальчишки с улицы Первомайской, как-будто не замечали стадиона, как-будто он существовал для кого-то другого, но не для нас. Хоть и не далеко, но всё же на стадион надо было идти. А нам пока хватало и нашей улицы. У нашего дома улица заканчивалась тупиком, упираясь в огороды жителей улицы Степной. Здесь не было никакого движения и нам было очень даже вольготно собираться на довольно-таки просторной площадке перед нашим домом. Собиралось нас человек десять, и мы очень скоро вытоптали всю траву, которая спервоначала так украшала нашу молодую улицу. Самым старшим из нас был Вовка Шалтаев. Он был, как сейчас бы сказали, лидер нашей честной компании. Но он в силу своего «солидного» возраста редко участвовал в наших играх. Ему уже были интересны другие занятия. Он постоянно разбирал и собирал отцовский мотоцикл, от него пахло бензином и промасленными тряпками. И самое главное: он умел уже ругаться матом и посылал на все буквы алфавита даже свою мать! Его матери было стыдно и обидно перед нами. И меня это тоже смущало, и я поглядывал на него с опаской как на взрослого. Мне такое поведение Вовки Шалтаева было неприятно, и я недоумевал: « Как это так? Почему его мать терпит и не задаст ему порки?» Вовке было уже лет 15 и, конечно, мать уже не могла физически поставить своего сына в угол. А мы все слушали его брань, отворачивались и молчали. К счастью, ко мне эта зараза не пристала...
Второй эшелон нашей «группы» составляли ребята 1951-1952г.р.: Саша Бородин, Гена Зотов, Гена Терёхин, я, Вовка матросов (на снимке), Вовка Агафонов. В третьем эшелоне находились ребята ещё моложе: Саша Гаврилов, Вовка Шигаев, Витька Мухин. Жили мы все рядом, и площадка перед нашим домом была единственным удобным местом для детских забав. Мы играли в футбол, ручной мяч, в чижика и клёк. Зимой здесь же играли в хоккей с мячом, гоняя мячик кое-как обрубленными кривыми палками. Всем было хорошо. Нам было весело, а родителям, видевшим нас из окон своих домов, спокойно. Напротив нашего дома стоял недостроенный дом Терёхиных, без окон и дверей. Он был в полном нашем распоряжении. В нашем воображении это была крепость, в которой частенько происходили «бои» между «нашими» и «немцами». В общем, мы не скучали. А если к этому добавить ещё и полезный труд для дома, как-то: пилка и колка дров, таскание воды из колонки для бани и полива, то и времени для скуки не оставалось. «Весело текли вы, детские года!..».
Время шло, мы росли, и настал момент, когда нам захотелось играть в настоящий футбол на большом поле и обязательно с воротами. Мысль, что всё это уже есть на стадионе, до которого было рукой подать, даже и в голову нам не приходила. Нам хотелось иметь свой футбол на своём футбольном поле! Поле мы нашли сразу. Для этого - по нашим понятиям – вполне годился аэродром, до которого было гораздо дальше, чем до стадиона. Но это было наше поле! Надо было ещё поставить на этом поле футбольные ворота. Настоящие ворота, широкие и высокие! Соседняя улица только ещё начинала застраиваться, и на ней было свалено много всяких стройматериалов. Гена Терёхин сообразил, что там мы найдём то, что нам надо. В сумерки кончавшегося летнего дня мы зашли туда, схватили три длинных и толстых жерди и бегом понесли их на аэродром. Никто не обратил на нас внимания, и это воровство осталось без последствий. На другой день мы быстренько слепили одни футбольные ворота. Вторые ворота мы не стали делать, видимо почувствовав, что это будет уж слишком. Нас вполне устраивали и одни ворота. Разметили поле, и пошла игра! Мы гордились собой, что мы это сделали, и что у нас есть своё(!) поле! Но продолжалось это счастье недолго. Однажды, подходя к аэродрому, мы увидели стоящий на нём «кукурузник» и лётчика, который, чертыхаясь на чём свет стоит, ломал наши ворота. Подходить ближе мы почему-то заопасались и горько наблюдали за крахом нашей мечты. Наверное, мы что-то поняли тогда и больше не пытались совместить аэродром и футбольное поле…
А учителя физкультуры с годами стали выводить учеников на стадион для проведения уроков. Тут мы бегали на 60 метров и прыгали в длину и высоту. Постепенно мы привыкли к стадиону, и он стал «наш». Нас часто видели на стадионе, как мы играли в футбол «в одни ворота». Заметил нас и Слава Бубнов, тогдашний директор детско-юношеской спортивной школы. Он предложил нам поучаствовать в общекарсунском турнире на приз клуба «Кожаный мяч». В турнире участвовали такие же мальчишеские команды, как и наша, с других улиц. Не помню, сколько
мы провели матчей, но наша команда заняла 2-е место в общем зачёте, и каждому из нас Слава Бубнов вручил Почётную грамоту. В финальном матче я даже забил победный гол с подачи Вовки Агафонова, нашего центрфорварда.
Проводились на стадионе и общешкольные спортивные праздники. Директор школы Владимир Иванович Андрианов приветствовал нас с высокой трибуны. Учителя физкультуры Геннадий Алексеевич Колосов и Николай Фёдорович Калинин разводили нас на исходные позиции, и школьные «Олимпийские игры» начинались. В мае 1968-ого года я участвовал в таких играх последний раз. В забеге на 200 метров я занял 1-е место, но время, по-видимому, было скромное, и никакого поощрения я не получил. Но как я бежал!..
Да и откуда было быть рекордам? Природные физические данные мои были средние, а систематически спортом я никогда не занимался. Да, я делал по утрам зарядку, которую в 715 утра передавали по радио в исполнении Гордеева. Да, я «качался» с гантелями, которые я позаимствовал у Вовки Матросова. Но всё это было временным увлечением и никаких результатов, естественно, не давало. Вовка Агафонов вроде бы тоже ничем систематически не занимался, но какой это был сильный мальчишка! Бегал он быстрее всех, в футбол он играл лучше всех. Вот он пробежал первые сто метров, вырвался вперёд и бежит, бежит, не уставая! Меня же хватало только на первые сто метров, а дальше ноги наливались тяжестью и не хватало дыхания. «Откуда у него столько силы?» - думал я с завистью. Если бы он систематически занялся каким-нибудь спортом под руководством опытного тренера, то наверняка стал бы и мастером спорта и рекордсменом всесоюзного масштаба. Но не случилось. Рано завёл семью, запил, получил инсульт. Жив ли он сейчас – не знаю…
За всё наше школьное детство нам так и не посчастливилось подержать в руках настоящую хоккейную клюшку. А с кривыми, кое-как обструганными, палками можно было играть только «у двора»! Мы и играли… А чтобы выйти на лёд, требовались коньки. Зимой 62-63 годов мама принесла домой настоящие коньки-«снегурки». Из магазина! Это была большая радость для меня, которая омрачилась буквально на следующий день, когда я собрался идти кататься на стадион. На валенки такие коньки закрепить не представлялось никакой возможности ввиду их особой конструкции. А ходили мы тогда в так называемых «прощай молодость»: суконные ботинки с «молнией» на резиновой подошве. На пятке надо было проковырять небольшую ямку для фиксатора коньков, а
носок стягивался винтовой струбциной. Всё это было ненадёжно, каблук ботинка жёстко, что было необходимо для нормального катания, закрепить не удавалось, да и обувь портилась. «Снегурки» вскоре были заброшены… А у Витьки Мухина были настоящие коньки на ботинках, которые одевай и сразу можно кататься. Нога у Витьки выросла, и его коньки валялись без дела. Мама напряглась и купила за полцены эти коньки. Но коньки, как оказалось, надо было точить. Как это делается, мы не знали, и сколько Саша ни ширкал напильникам по лезвию конька, на льду ноги разъезжались во все стороны, как у коровы на льду. Я пытался кататься на этих коньках, но это приносило мне больше страданий, чем радости. Из-за этого, наверное, увлечение коньками быстро прошло, и мы опять встали на лыжи.
В Потьме мы уже катались на лыжах, но это были самодельные лыжи, которые делал нам отец. Он вытёсывал тонкую дощечку и заострял один её конец. Потом этот конец папа распаривал на пару из кипящего котла в бане и загибал его. Прибивал ремешок посередине дощечки – и лыжи готовы! А вот настоящие лыжи фабричной работы я увидел только в 63-ем году. Тогда, в марте месяце, тётя Зина Говорухина с мужем уезжала из Русских Горенок на родину своего мужа. Со всем своим скарбом они остановились в Карсуне в доме у тёти Насти. Мы всей семьёй пришли туда их провожать. И я увидел там эти лыжи. Просить долго не пришлось, и дядя Витя Говорухин с удовольствием вручил мне эти свои лыжи. Он и так бы, наверное, оставил их в Карсуне, чтобы не тащить их с собой по автобусам и поездам, а тут ему представилась возможность сделать подарок мальчишке, что он и сделал с радостью для себя и ещё более для меня. Я тут же одел лыжи на валенки (лыжи были без жёсткого крепления, с ремешками), и по мартовскому, набухшему водой, снегу гордо поехал домой. Они служили мне потом много лет до самого моего первого заработка, когда я, уже взрослый человек, смог сам себе купить лыжи с жёстким креплением и специальные ботинки к ним. Покойся с миром, дядя Витя Говорухин, ты был добрый человек!
Это была одна пара лыж на нас с Сашей двоих. Как-то мы их между собой делили и никогда никаких ссор по этому поводу между нами я не помню. Но вопрос всё-таки стоял по-видимому. И однажды, году в 66-ом, мама принесла из школы огромные лыжи для прыжков с трамплина. Как они оказались в школе – неизвестно, но они там были не нужны, и мама их выпросила для Саши. Лыжи были огромные, тяжёлые, и я даже не пытался на них кататься. А Саше они понравились. Он был старше меня и сильнее. Конечно, бегать на них было тяжело и ему, но кататься с гор на
них было великолепно. Таких лыж больше не было ни у кого в Карсуне, и Саша, наверное, гордился своими лыжами.
Вот так мы занимались спортом в своё счастливое детство. И стадионом нам была вся наша страна, т.е. весь Карсун. Мы не ставили рекордов, но мы бегали, прыгали, играли, плавали. И Олимпийский девиз: «Главное не победа, а участие!» мы соблюли на все сто процентов!
Глава 5. Друзья.
Счастлив тот, у кого они есть. Хотя бы один друг, но с которым ты и в огонь, и в воду. А были ли у меня друзья? У меня были товарищи по играм, по школе. С некоторыми я сходился ближе, чем с другими. Но и с теми, первыми, настоящей близости не было. Между нами всегда что-то стояло, была какая-то непереходимая грань, за которой скрывалась опасность потерять себя, раствориться в другом… Возможно, я чувствовал, что на каком-то расстоянии силы притяжения между нами ослабевали, и я боялся, что верх возьмут силы отталкивания, и я потеряю даже то немногое, что имею. Всякая дружба подразумевает какую-то зависимость одного от другого. Недаром говорят: «Из двух друзей один всегда раб другого!» И я инстинктивно чувствовал, что сделай я ещё один шаг навстречу и – прощай моя свобода! Мой чрезмерный эгоизм был всегда на страже и не мог допустить этого. Сильный человек уверен в своих силах, он не боится впасть в зависимость от своего окружения. Но есть ли у него друзья в этом окружении? Нуждается ли он в друзьях? За ним идут, потому что в нём нуждаются. Я ни в ком не нуждался, я был и есть самодостаточен, но и вести за собой я тоже не мог, да никогда и не хотел. В этом моя слабость, я напрочь лишён честолюбия. Я не могу быть лидером, но и в хвосте плестись за кем-то я тоже не хочу. Поэтому я всегда один…
Проучившись целый год в первом классе Потьминской школы, я так и не приобрёл себе друзей среди своих одноклассников. По-видимому, я был слишком поглощён новой обстановкой и самим учебным процессом. Из всех своих соучеников я тогда обратил внимание только на троих девочек: Валю Кобелькову (мне нравилось её лицо), Нину Бородину (её
как-то особо выделяла наша учительница Тамара Дмитриевна Софронова) и Розу Кракович. Последняя запомнилась особенно. Роза была из еврейской семьи. Их нищета бросалась в глаза даже мне, маленькому мальчику. Жили они рядом с моим «дядей Федей» в Заречке в старой, покрытой соломой и вросшей в землю по самые окна, хижине. Назвать домом их жилище можно было только с большой натяжкой. Кроме Розы у её матери были ещё дети, а вот отца я там не заметил; может, его и не было совсем. Роза всегда была одета очень бедно и видно было, что её платье сшито из обносков её старшей сестры. Но бедностью нас тогда не удивишь, и запомнилась Роза другим: она была слепая. Почти слепая так, что она ничего не видела на классной доске. Я слышал разговоры, что её собирались перевести в спецшколу для слабовидящих. Слепота этой девочки поразила меня, первый раз в своей жизни я столкнулся с таким несчастьем. (На фото Роза Кракович сидит в первом ряду первая слева; Нина Бородина сидит рядом с Т.Д.Софроновой, а Валя Кобелькова с большим бантом стоит за спиной моей первой учительницы).
Я наблюдал за этими девочками со стороны и никаких шагов навстречу не делал. Пока мне было это не интересно.
Летом 60-ого года папа разобрал наш «дом на горе» и увёз его в Карсун. Мы же с мамой поселились в доме тёти Паши Зыриной в Серёдке, и отсюда уже я пошёл во второй класс. Почти напротив нас жил мой одноклассник Женя Суслин, но дружбы почему-то не получилось. Зато рядом со мной в то время я вижу Колю Башарина (сидит в первом ряду второй справа), жившего на другом конце села на Верху. Мы с ним встречались после школы и у нас были, наверное, какие-то совместные занятия. Однажды Коля привёл меня к себе домой. Он жил в большом каменном доме (так мне тогда казалось). И всё тут было не так, как у нас в « доме на горе»: и большая комната, и тяжёлые фиолетовые портьеры на дверях. Какая-то женщина сидела на стуле с шитьём. Она с улыбкой посмотрела на нас и что-то ласковое сказала.
В другой раз я привёл Колю к себе в дом тёти Паши, и,
наверное, собирался тут за-
держаться. Неожиданно из
комнаты вышел отец и строгим голосом выпроводил
нас на улицу. Мне было обидно и стыдно перед Колей за то, что нас, как котят, выкинули на улицу. А ведь дело уже шло к тому, чтобы, как говорится, «дружить домами». Но природная сухость отца или тот факт, что дом был чужой, помешали этому. Больше я не помню Колю Башарина рядом с собой. А летом 60-ого года наша семья навсегда покинула свою родную Потьму…
Прошла жизнь. Коля Башарин уже пять лет лежит в сырой земле на Потьминском кладбище. Там же покоится и Коля Зотов (стоит первый слева на фото), убитый в пьяной драке. Валя Кобелькова, окружённая детьми и внуками, ещё служит в ОВИРе в звании майора в Вешкаймском РОВД. Нина Бородина живёт и врачует больных людей в Самаре. Розу Кракович видел последний раз уже лет двадцать назад на улице Ульяновска, но не подошёл… Так же, как никто не подошёл ко мне в день нашего отъезда из Потьмы. А на другой день мои бывшие одноклассники проснулись, а меня в Потьме уже не было, как-будто и не бывало никогда. Жалели ли они о моём отъезде, вспоминали ли меня? Слишком тонкой нитью были мы связаны, чтобы жалеть и вспоминать.
А новая жизнь в Карсуне с первого же дня закружила нас новыми товарищами, новыми играми и занятиями. Но сразу же должен сказать, что ни с кем из них ни я, ни брат Саша не стали по-настоящему друзьями. Как-будто какой-то изъян сидит в нас и сводит на нет естественную в детском возрасте потребность дружить. Не хватает одного, последнего и единственного, звена в той цепи, которая может связать людей навек. Эта цепь может быть длиннее или короче, но без этого последнего звена она не имеет никакого значения. По-видимому, дружба, настоящая дружба – это такое же редкое природное явление, как и любовь.
Уж на что мой брат был в коротких отношениях с Геной Зотовым, нашим соседом и Сашиным одноклассником, но как только прозвенел последний звонок в школе и Гене не удалось поступить в военное училище, он стал всячески избегать встреч с Сашей. А Саша настолько привязался к нему, что, каждый раз, приезжая в Карсун на каникулы, первым делом спешил встретиться с Геной. По моим наблюдениям встречного движения не наблюдалось: то Гена куда-то ушёл, то ещё не пришёл… Потом, после окончания пединститута, Гена частенько летом гостил у своих родителей в доме напротив, но, зная о приезде Саши в отпуск из Архангельска, он первый никогда не приходил к нам в гости… Правда писана в Библии, что гордыня есть самый смертный грех человека. И она выше всяких сил человеческих. Если уж она угнездилась в душе человеческой с рождения, то её не преодолеть. А Сашина душа чи
ста от этого греха. Всё это мои домыслы, конечно. Может быть, в душе у Гены было что-то сокровенное, чего не было у Саши, и он Гену просто не интересовал. Я ведь тоже особенно-то никем не интересовался. Мне стыдно признаться, но мне, кажется, известно моё сокровенное, что постоянно возвращало меня к самому себе…
Часть 2. В тереме.
Глава 1. Новая жизнь.
Терем-теремок, он не низок, не высок... Так назвал наш дом в Карсуне дядя Вася, когда мы с ним входили в Первомайскую улицу в её начале по приезде из Потьмы. Было это давно, в 61-ом году. Мы только что переехали из Потьмы в Карсун, но пуповина ещё кровоточила и, наверное, поэтому были частые взаимные посещения. В тот день я в сопровождении дяди Васи возвращался домой из Потьмы, куда меня «командировали» родители не знаю зачем. Первомайская улица была уже почти вся застроена, хотя и не благоустроена, и вид со стороны имела пустынный и неуютный. Никаких посадок на ней ещё не было, и она просматривалась вся насквозь от начала до конца. Профиль улицы был неровный, начало ниже конца, на бугре которого и стоял наш дом с высокой крышей. С геодезической точки зрения наш дом был выше всех домов на улице Первомайской. И он и правда возвышался над улицей как сказочный терем. Хотя дом сам по себе был так себе, средний и по высоте, и по площади, но он занимал выгодное положение и тем много выигрывал. Да и дядя Вася мог приукрасить. Но факт остаётся фактом: наш дом под номером 28 был виден от дома номер 1.
Но для меня, сопливого пацана, дом наш не вызывал особого интереса. Дом как дом. Тем более, что первое знакомство с ним уже состоялось – и не раз. Во время его строительства мы с мамой не один раз навещали папу в Карсуне. Папа тогда уже работал в Карсуне, жил у тёти Насти и строил свой дом. Сначала на своём участке он построил баню, в которой и жил в летнее время. Когда мы приезжали, мама разжигала керогаз в предбаннике и варила для папы молочную лапшу. По-видимому, при такой «холостой» жизни, от недоедания и тяжёлой работы, уже тогда у папы развивалась язвенная болезнь желудка. Позже он рассказывал, что, бывало, так скрутит, что приходилось бросать всю работу и идти отлёживаться на полке в бане. И не мудрено: весь дом был построен одними папиными руками. И только потолочные балки папа уже не мог поднять один, для этого он приглашал своего отца из Потьмы. И дедушка, хоть ему уже было 62 года, был отменного здоровья и силы, построил и себе новый дом, и помог построиться и Ивану, и Анатолию. К весне 61-ого года дом был практически готов. Оставалось только сложить печь в передней комнате. Это было сделано уже летом после нашего переезда из Потьмы. Потом в течение нескольких лет дом ещё достраивался: ставились наличники на окна, обшивались стены, перекрывалась крыша, рылся погреб, строился сарай во дворе, ставилась ограда вокруг дома… Да много чего ещё. Но жить в доме уже было можно летом 61-ого года. Так началась наша новая жизнь в новом доме на Первомайской.
Дом был построен по старой схеме. Две комнаты, передняя и задняя. Передняя выходила окнами в улицу, задняя-в огород. Передняя комната и была, собственно, жилая комната. Задней комнате отводилась служебная роль, роль кухни. Половину этой комнаты занимала русская печь. Она и грела, она и кормила. А когда у папы болела спина-ещё и лечила. Это было наше любимое место в зимнее время. Она была достаточно обширна, чтобы на ней могли разместиться два человека. Пока я не вырос, я частенько полёживал на ней вместе с папой. В холодное время года печь топилась каждый день и поэтому служила постоянным местопребыванием отца после работы. У него после строительства дома теперь постоянно болела спина. Я только сейчас подумал: как же он забирался на печь с больной спиной? Но по-видимому лечебный эффект был настолько сильный, что, скрипя зубами, папа всё-таки лез туда после работы и отдыхал. Для тех, кто не знает, что такое русская печь, я и поместил здесь это изображение, взятое мной из ИНТЕРНЕТА. Вот такая же печь была и у нас в новом доме в Карсуне. За занавеской располагалась лежанка. Для подъёма на лежанку к печке была приставлена маленькая лесенка в три ступеньки. В небольших углублениях под занавеской, у нас называемых печурками, сушились варежки.
Печь эта простояла в нашем доме до лета 73-ого года. Тогда папа собственноручно сломал её и пригласил известного в Карсуне печника, чтобы сложить новую печь. Это была уже не русская печь, но какой-то новой конструкции: более компактной, более функциональной и более экономичной в потреблении дров.
А эту русскую печь, ввиду её недостатков, топили редко, в основном только для обогрева комнаты или для выпечки пирогов. Что мама больше любила - есть пироги или печь пироги – я не знаю, наверное, и то, и другое, но чуть ли не каждое воскресенье наш дом наполнялся ароматом свежеиспечённых пирогов. Пироги у мамы никогда не подгорали, хорошо пропекались и были всегда очень вкусные, что и оценили впоследствии мамины снохи. Но им так и не удалось достичь такого же мастерства в искусстве выпечки пирогов, что они и признавали с некоторой завистью. А всё дело в том, что снохи пекли пироги от случая к случаю, а мама упражнялась в этом искусстве, как я уже и говорил, чуть ли не каждое воскресенье. После повседневных щей и каши пироги были своего рода воскресным деликатесом, как и баня, придававшая субботе какое – то религиозное значение. Суббота освящалась баней, а воскресенье – пирогами. Это была народная культура, какой – то её своеобразный элемент, может быть даже обязательный ритуал. И воскресные беседы женщин никогда не обходились без обсуждения качества пирогов. Если к нам приходила в воскресенье тётя Настя, то в долгой беседе обязательно находилось место для пирогов. Судя по всему, тётя Настя была для моей мамы непререкаемым авторитетом в области кулинарного искусства выпечки пирогов. Что ж, так должно и быть: старшая сестра как- никак! Но и мама была способный ученик, что, насколько я помню, не раз отмечала тётушка. Такие встречи за воскресными пирогами происходили у нас или в доме у тёти Насти в холодное время года, начиная с октября, когда уже закончились все огородные работы, и до мая, когда эти огородные работы возобновлялись вновь. Тётя Настя, страстная читательница, по воскресеньям ходила в нашу районную библиотеку и оттуда обязательно заходила к нам. Вот она робко стучит в дверь, папа или мама громко кричат «Да!», и со словами «Можно к вам?» входит тётя Настя. Все ей рады, раздевают её и усаживают на стул поближе к столу. Наливается горячий чай, нарезается пирог. На мамино предложение откушать пирожка тётя Настя обычно отвечала тем, что она и сама нынче пекла, да и пообедала недавно, но всё - же в конце концов со словами «Надо всё-таки попробовать твоего, Роза, пирога…» брала кусочек и с аппетитом ела. По своей скромности сёстры самокритично относились к своим изделиям, обсуждали их недостатки: мама – своих пирогов, тётя Настя – своих. Но пироги, я думаю, были отменные и у той, и у другой. Отдав дань пирогам, переходили на другие темы. Тётя Настя с удовольствием рассказывала о прочитанной книге, все вместе обсуждали Карсунские новости. Вот уже и на улице сгустились сумерки, а разговорам нет конца. «Надо идти, а то темно уж…»-говорила тётя Настя и вставала со стула. «Посиди ещё маленько…» - упрашивали её мама с папой, - и разговор продолжался. Чайник ещё не один раз грелся, пирог нарезался ещё раз, - и разговоры, разговоры,.. Но вот уже и вечер наступил. Тётю Настю провожают за ворота, а частенько и до улицы, прямо ведущей к её дому. Закончилась ещё одна встреча родных людей.
На эту печь я залазил, когда у меня болели зубы. На этой печи я спасался от гнева мамы. Печь-то высокая, а мама большая и грузная, так, что ей нелегко было взобраться на неё. Однажды мама вручила мне бумажный рубль и послала в магазин за хлебом. Шёл я не торопясь и всё время вертел в руках этот злосчастный рубль. В конце концов мне показалось, что рубль какой-то измятый и плохо выглядит. Я сложил его пополам и стал разглаживать по линии сгиба. Разглаживал-разглаживал, и вдруг он –раз!- и разорвался. У меня всё похолодело внутри, так как я предвидел осложнения в своей жизни после такого происшествия. Нынешние дети в таких случаях вешаются или бросаются из окон с десятого этажа. Но у меня нервная система была крепкая, высоких домов вокруг не наблюдалось, и я мужественно побрёл назад домой. Выбрав момент, когда мама вышла в огород, я прошмыгнул в дом и забрался на печь. Задёрнул занавеску и затих. Вернувшись в дом, мама тут же определила моё местонахождение и увидела, что хлеба нет.
«Вова, где хлеб? Где сдача?» - спросила мама, отдёрнув занавеску. Я молча подал ей разорванный рубль. Для мамы в той жизни, когда жили от зарплаты до зарплаты, это было равноценно катастрофе. Целый рубль потерян! И муж сейчас придёт на обед, а хлеба нет! Лицо у мамы покраснело, губы сжались в тонкую ниточку.
«Ах,ты, гад такой!»-закричала мама. Выкрикивая всякие ругательства, она полезла на печь. Опасаясь расправы, я забился в дальний угол. Стоя на нижней ступеньке лесенки, мама схватилапервый попавшийся ей предмет – им оказался валенок – и начала меня им охаживать. Но доставала она только до моих ног, которыми я закрылся как щитом. Мне не было больно, было только стыдно за себя, за дурака такого, за маму, что она такая добрая, а тут вдруг такая злая. Шлёпнув меня раза два – три, мама на этом закончила экзекуцию и опять ушла в огород. Убедившись, что гроза прошла, я тихо выскользнул из дома. На обед я не пришёл, да и не думал я о еде, когда кругом лето, друзья, футбол, рыбалка… К вечеру в душе моей всё успокоилось, и уже без угрызений совести я съел свой ужин. Больше это происшествие не обсуждалось.
Вся обстановка задней комнаты состояла из мебели, привезённой из Потьминского дома: небольшой столик, самодельная полка для посуды, несколько таких же стульев. В углу у печки к стене была прибита раковина из оцинкованного железа(в Потьме её, кажется, не было) с умывальником. Под раковиной стояло ведро, около которого по ночам собиралось полчище чёрных тараканов.Столик стоял вплотную к стене между двумя окнами. Места около окон, как самые интересные, заняли папа (глава семьи) и Саша (старший сын). Мы с мамой сидели сбоку. Никаких разногласий в рейтинге мест и их хозяев не было.
Правый передний угол задней комнаты оставался свободным, и только лет через семь-восемь его занял холодильник «Аист» армянского производства. Именно только к концу 60-х годов мои родители смогли купить эту необходимую в каждом доме вещь. Это был дефицит, на него была очередь, которую контролировали районные власти. Записаться в очередь тоже была проблема. Надо было или очень сильно прогнуться перед кем-то, или иметь блат. Папа мой был несгибаемый и блата никакого нигде не имел, он знал только свою работу, которую исполнял добросовестно. Мама была сама скромность. Поэтому продукты длительного хранения держали в погребе, а продукты ежедневного потребления помещались в ящике кухонного стола и закрывались дверцей. В летнее время все они таяли (масло, например) и быстро портились. Из стола исходил тяжёлый и не всегда приятный запах.
Мне сейчас трудно представить то, как моя мама справлялась с ежедневной обязанностью по кормлению двоих детей и мужа. В её распоряжении была только керосинка (печь в тёплое время года топили только по воскресеньям для пирогов). Много ли на ней приготовишь? А где хранить? Поэтому приходилось готовить пищу ежедневно и понемногу, на один день, чтобы она не успевала прокиснуть. Керосинка стояла на шестке печи, от неё пахло керосином, она страшно коптила, и это тоже не украшало нашу жизнь. Мы, дети, конечно, не замечали всех этих проблем, но нашей мамуле приходилось трудно… Облегчение пришло только через десять лет после переезда в Карсун, когда на кухне появились и газовая плита, и холодильник. Холодильник попался неудачный (армянский!), он шумел и страшно грохотал при выключении, но это уже были мелочи…
Передняя комната, т.е. комната с окнами на улицу, совмещала в себе гостиную и спальню. В левом переднем углу поставили этажерку с книгами. Простенок между передними окнами занял комод. Вдоль правой глухой стены поставили кровати: спереди у окна - новую родительскую, сзади-старую, тоже родительскую, для нас с Сашей. Новую кровать мама купила ещё в Потьме, когда мы жили на квартире у тёти Паши. Кровать эта была односпальная, высокая, с жёстким выпуклым матрацем. Спать на ней, конечно, было очень неудобно. Я всегда боялся за маму, которая спала с краю, как бы она во сне не упала с неё. Папа наш был человек худой, а мама была женщина «в теле», и этой односпальной кровати было для них явно мало. Но в условиях тогдашнего всеобщего дефицита рассчитывать на что-то более комфортное им не приходилось, и они промучились на ней почти десять лет, пока мы с Сашей не вылетели из гнезда. Нам же с Сашей досталась старая родительская кровать с панцирной сеткой и тоже односпальная. Сетка от многолетней эксплуатации вытянулась и под тяжестью наших детских тел провисала чуть ли не до пола. Проспали мы на ней до 68-ого года, когда Саша уехал в военное училище. Почему мы так спали, ведь у нас был ещё диван, сначала старый самодельный потьминский, а года через два-три после переезда в Карсун новый, из магазина? Ведь кому-то можно было спать и на нём! Но нет: диван стоял в комнате, как какая-нибудь роскошь для украшения жилища и его берегли. Старый диван с дерматиновой обивкой простоял бы у нас в Карсуне и дольше, если бы однажды, году в 62-ом, к нам из Потьмы не приехала мамина тётя Надя (сестра маминой матери Надежда Николаевна Масленникова, бывшая в замужестве за Иваном Козловым) с «инспекторской» проверкой, т.е. посмотреть, как мы устроились. Диван по-видимому уже имел неприглядный вид настолько, что не гармонировал с новым домом и его убожество бросалось в глаза. «Чай, купили бы новый диван-то… Что это вы уж…»-с сарказмом в голосе сделала замечание Лёля(так звала свою тётю Надю мама). В этот же год появился новый фабричной работы диван… А старый перекочевал на веранду, чему мы с Сашей были несказанно рады. С этого момента веранда стала нашим постоянным местом пребывания в тёплое время года. Здесь я читал свои книжки и играл в шахматы с Вовкой Матросовым, здесь Саша ремонтировал наш старый велосипед в ненастную погоду, здесь мы приводили в порядок рыболовные снасти перед походом на Барыш. И никто нам не мешал заниматься этими серьёзными делами, и мы никому не мешали…
Чудное место была эта веранда! Она была пристроена к дому так, что стена дома была и одной стеной веранды. Другая, длиннаястена веранды, выходящая во двор, была сплошь застеклена, да и переднее окно, выходящее на улицу, было во всю ширину веранды. Поэтому света на веранде было в избытке. Окна веранды выходили на юго-восток и юг. По утрам в ней царил лёгкий полумрак и прохлада, зато в полдень жаркого солнечного дня в ней было жарко, как в бане. Иногда я после обеда засыпал на веранде. Проснувшись часа через два, я ощущал в теле такую сладкую расслабленность, что не хотелось вставать, и в голове ощущалась лёгкая тяжесть. Зато как хорошо было засыпать на веранде в поздний летний вечер! На улице тишина, только издалека с Карсунской танцплощадки доносится музыка. В окно светит полная луна, и всё небо усыпано крупными звёздами. Они так близко, что, кажется, до них можно дотронуться рукой. Столько звёзд на небе в августовскую ночь, как в Карсуне, я больше нигде и никогда не видел! На это звёздное небо можно было смотреть всю ночь - и не насмотришься! Представьте себе большую лесную поляну, усыпанную полевыми цветами, - таким же было и летнее звёздное небо над головой в Карсуне! Сладко было засыпать под этими звёздами!.. А рано утром громкий бодрый крик нашего петуха возвещал начало нового дня на этой прекрасной земле. И мама уже ходит по двору, и папа уже собирается на работу. Вновь закроешь глаза и в сладкой полудрёме мечтаешь, мечтаешь…
Диван, наверное, был первой крупной покупкой наших родителей после переезда в Карсун. Потом на комоде заняла своё место радиола «Муромец», а с ней и первая пластинка с записью П.Казьмина «За околицей». Эту первую пластинку купил сам папа, потому что тема её была очень близка ему. Она будила в нём воспоминания о его детстве, и он слушал и слушал эту пластинку без конца… Потом был открыт «Голос Америки», и папа каждый вечер слушал чтение с этой радиостанции «Архипелага ГУЛАГ» А.Солженицына. Мой интерес к этой теме тогда ещё не открылся, и, настроив радиолу на нужную волну для папы, я с удовольствием убегал на улицу.
Радиола появилась в нашем доме году в 63-ем. А вот у наших соседей Темниковых ещё в 62-ом году уже был телевизор. У их дома уже стоял длинный шест с антенной наверху, чтобы принимать телевизионный сигнал с ретранслятора в Вешкайме. На нашей Первомайской улице они были одними из первых обладателей этого чуда техники. Таких «счастливцев» на нашей улице было всего 2-3 дома. Как и другой дефицит, на телевизоры была очередь под контролем местной партийной и советской власти. Ловкие люди находили способы обходить и эту очередь, и этот контроль. Судя по всему,Темниковы были из разряда таких людей-ловкачей, как их называл папа. У них было всё, что тогда было в продаже и чего не было, и вперёд всех. У них была даже собака редкой даже сейчас породы дог. Большая чёрная собака по кличке Цыган. Собака была умная и здоровая, вела себя на улице спокойно, без агрессии, но я всё-таки обходил её стороной. И дом у Темниковых был раза в два больше нашего, так называемый пятистенок. Видя всё это, папа аттестовал Темниковых как воров и жуликов, хотя никаких должностей они не занимали, и называл своего соседа презрительно Лёшкой. Не Алексей, не Алексей Иванович, а именно Лёшка. Итак, у Темниковых было всё, но не было детей. В их огромном доме некому было жить, и одна комната с отдельным входом использовалась «Лёшкой» как столярная мастерская. Однажды папа воспользовался этой мастерской, чтобы сделать мне деревянную саблю для участия в каком-то школьном спектакле или танце. В комнате-мастерской ничего не было, кроме верстака и различных деревянных заготовок. Весь пол был завален стружкой, и я с удовольствием вдыхал её смолистый запах.(Я тогда учился в 4-ом классе и меня начали привлекать к художественной самодеятельности. Не потому, что у меня видели какие-то таланты, а просто потому, что после тяжёлой адаптации в 3-ем классе я вошёл в колею и попал в разряд ударников. По-видимому, наши учителя считали участие в школьной самодеятельности как поощрение за хорошую учёбу. И правда: не выпускать же на сцену какого-нибудь двоечника! Главное-учёба!)
Жене Лёшки Темникова, как и всем нормальным женщинам, скучно было жить на земле без детей, и она иногда приглашала соседских детей к себе. Это было для неё такое же развлечение, как, например, нам сходить в кино. А в 62-ом году главной приманкой для нас мог быть только телевизор, которого ни у кого из нас не было, а у неё он был. И вот, когда тёте становилось особенно скучно, она выходила на улицу и громко говорила: «Ребятишки, приходите смотреть телевизор!..» Мы бросали все свои неотложные дела и спешили в Темников дом. Там рассаживались на стульях, на диване перед маленьким телевизором и замирали… Тётя Темникова с нами не сидела, но всегда была где-то рядом. Дом оживал…
Цивилизация в виде аппарата с голубым экраном дошла до нашего дома году в 66-ом. Это был телевизор «Неман» белорусского производства.К этому времени была уже куплена тумбочка, которую поставили в передний левый угол «передней» комнаты. На неё-то и водрузили телевизор. Отдельно был куплен автотрансформатор для предохранения телевизора от перегрузок. В селе Русские Горенки, что в 25 километрах от Карсуна, папа купил кабель (тоже дефицит!). Пригласили с соседней улицы молодого мужика Абрамова, недавно отслужившего в армии и набравшегося там какого-то опыта обращения с радиотехникой. Он припаял штекер к кабелю с одного конца, другой конец кабеля-к антенне. Антенну водрузили на крышу, и настал торжественный момент. Щёлкнул выключатель, засветился экран с какими-то бегущими полосами. Абрамов покрутил ручку настройки, и чудо свершилось: появилось изображение, и мы услышали человеческий голос! Радости нашей не было конца. В этот летний воскресный день и папа, и мама, и мы с Сашей весь день просидели перед телевизором…
Из необходимых вещей из Потьмы в Карсун были перевезены также корыто из оцинкованного железа и ребристая доска для стирки белья. И таким «дедовским», простите,-«бабушкинским»-методом мама стирала бельё вплоть до начала 70х годов, когда была куплена наконец-то стиральная машина «Симбирка» Ульяновского завода «Электромаш». Это был, по-видимому, дефицит из дефицитов, ибо он был приобретён родителями, наверное, самым последним. Стиральную машину можно было тогда приобрести или по блату, которого у моих родителей никогда нигде не было, или по спискам очерёдности, в которые попасть тоже была проблема, или за особые заслуги. Это была своего рода государственная премия особо отличившимся труженикам и «труженикам». Как-то в середине 60х годов по приезде в Потьму мы с мамой зашли к Лёле, т.е. к её тёте Наде, сестре маминой матери. Тётя Надя жила с семьёй сына своего покойного мужа (у самой тёти Нади детей не было). Этого сына мама звала Володя Козлов. Он работал в колхозе в Потьме трактористом. Работал хорошо, т.к. был человек добросовестный и, самое главное, непьющий. И в тот приезд тётя Надя похвалилась маме новой стиральной машиной: «Вот, Володе дали премию за ударный труд на уборке урожая…» Стиральная машина (тоже «Симбирка») стояла в передней комнате в «красном» углу под иконами, покрытая цветастой салфеткой. Это была реликвия, предмет гордости хозяев дома. И, конечно, ей не пользовались по её прямому назначению, берегли. Вот тогда-то я и увидел первый раз такое чудо, как стиральная машина. А мама моя ещё долго ломала свои руки, стирая бельё в корыте…
Вот так, год за годом, в наш дом в Карсуне входили всё новые и новые вещи, облегчавшие жизнь наших родителей и наполнявшие её новыми красками. Они были результат неустанного труда папы и мамы. 60-е и 70-е были годы постепенного, хоть и медленного, повышения благосостояния нашего народа. И хотя мы постоянно слышали слова «война», «агрессия», «империализм», но жизнь всё равно становилась лучше, и жить становилось веселей. А уж по сравнению с Потьминским периодом жизнь в Карсуне приближалась к коммунизму: принцип «каждому по потребностям» постепенно обретал реальные черты…
Глава 2. Карсун.
Я иногда думаю: «Как бы сложилась моя жизнь, если бы мои родители остались в Потьме и не переехали в Карсун?» Наверное, всё было бы по-другому и, может быть, даже я вырос бы другим человеком. Всё-таки окружающая материальная среда влияет на формирование человека. И это влияние не всегда благотворно. Многое зависит от врождённых качеств человека: его характера, ума, воли. И даже хорошие задатки могут остаться в эмбриональном состоянии, если для их развития нет соответствующей питательной среды. Только Ломоносовы могут преодолеть тяготение земли и вырваться в мир. А не будь у него всесокрушающей воли, так и канул бы он в небытие со своим умом, как и тысячи других – и вовсе не глупых – холмогорских мужиков-поморов.Я, к сожалению, не Ломоносов, и для преодоления трудностей мне не хватает ни воли, ни целеустремлённости, ни характера. Я могу развиваться только в тепличных условиях, как та пальма в рассказе Гаршина. Иначе, как и она, я умру.
Потьма хороша для детства, это настоящий детский сад. Здесь хорошо вступать в жизнь, знакомиться с миром, набираться впечатлений. Здесь есть всё: лес, речка, озеро, которые маленькому человеку заменяют реку и море, горы, бескрайние поля, ласточки, вьющие гнёзда у тебя в доме, домашние животные… Ум среднего ребёнка в раннем детстве ещё спит, он живёт чувствами, эмоциями. Тепло материнских рук и солнечного света, журчание ручья, кристальная чистота и холод до ломоты зубов родниковой воды, шелест листьев, голоса птиц, аромат спелых яблок, сладость мёда и терпкость черёмухи, запах пшеничного поля, тишина вечерних сумерек, огромная Луна над лесом, плывущие белые облака и бездонная синева неба, мерцание звёзд в ночи, огонёк в окне родного дома-всё это наполняет душу ребёнка и сопровождает его всю дальнейшую жизнь.Впечатлений так много, и они так остры, что ночью он спит так, как может спать только ребёнок: глубоко и безмятежно. Жизнь во сне в детские годы не оставила во мне никаких следов, какбудто меня и не существовало вовсе, хотя вокруг она продолжалась по-прежнему: мама проверяла тетрадки своих учеников на кухне при свете керосиновой лампы; страдал Саша после какой-то прививки, хлопали двери, приходил фельдшер, чтобы помочь ему; пела колыбельные песни мама у кроватки больного Толички; плакала мама над его бездыханным тельцем (а теперь плачу и я-старый больной человек, пишущий эти строки)…Когда ребёнок просыпается, он как будто одним шагом переступает грань между бытием и небытием и сразу вступает в водоворот бурлящей жизни. Небытия нет, есть только жизнь и я в ней!
Так в детстве. Но приходит время, и оно кончается. А когда оно кончается? Тогда, когда созревший разум просыпается и вступает в свои права. «Я есть! - говорит он, - А вы кто?» Чувства уступают дорогу разуму, начинается познание. «Хочу всё знать!» - говорит он, и ничто его уже не остановит. Но как костёр затухает без дров, так и разуму требуется пища, иначе он ослабнет и скукожится в созерцании собственного бессилия. В Потьме меня ждал умственный голод. В Карсуне же было всё: большая школа, хорошие учителя, библиотеки, кружки в Доме пионеров, спортивные залы, книжный магазин, наконец!.. Вот за это я благодарен своему отцу, что он преодолел свою косность, нашёл в себе силы и волю, чтобы в 1961-ом году начать новую жизнь в Карсуне!
Карсун, основанный в 1647 году боярином царя Алексея Михайловича Богданом Хитрово, вплоть до революции 1917 года оставался уездным купеческим городом. Советская власть сразу же снизила его статус до села. Позднее Карсун стал рабочим посёлком городского типа, административным центром Карсунского района. Власть сменилась, статусы менялись, но вплоть до 1961 года в Карсуне ничего не прибавилось к тому, что в нём осталось от царской власти. А осталось много чего. Как же воспользовалась советская власть этим наследством? Ну, конечно, в конце 20-х годов были снесены с лица земли церкви. А их в Карсуне было пять штук. От четырёх из них не осталось и следа, а вот Крестовоздвиженской церкви, первой церкви при основании Карсуна, повезло больше. Её лишили крестов, колокольни и куполов, а в том, что осталось, сотворили РДК – районный дом культуры. Такова была политика советской власти повсеместно: церкви, как рассадник «опиума для народа», или подлежали сносу с лица земли, или превращались в клубы и дома культуры, где народ пел, плясал и смотрел кино. Когда я ещё жил в Потьме, я и не подозревал, что клуб, в который мы с Сашей частенько ходили смотреть кино, занимает здание бывшей церкви во имя Дмитрия Солунского, которую ещё до революции строил мой дедушка Михаил Иванович Сонин.В конце 90-х это деревянное здание сгорело. Останки его в виде уродливой кучи обгорелых брёвен и досок до сих пор возвышаются в центре села.
Крестовоздвиженская церковь в Карсуне была кирпичная, снаружи её стены были оштукатурены. Проходя мимо неё, Саша каждый раз показывал мне на неё и говорил: « Вон видишь: ангелы нарисованы?» Я глядел и ничего, кроме обвалившейся штукатурки, не видел. Откуда-то Саша уже знал, что это бывшая церковь. А для меня это был Дом Культуры. Здесь я со своими новыми одноклассниками на утреннике встречал новый 1962 год. Здесь однажды давал спектакль Ульяновский театр кукол, который не произвёл на меня должного впечатления (наверное, я уже был слишком большой для кукол, это было в 1962 году). Здесь, на сцене РДК, я со своими одноклассниками плясал матросский танец «Яблочко» весной 1963 года. Кто-то из нас троих сбился с ритма, и дотанцовывали мы это «Яблочко» вразнобой. Но нам всё равно хлопали…
В пятидесятых годах к старому зданию церкви был пристроен 2х-этажный холл. На его первом этаже устраивались танцы в зимнее время. На втором этаже разместилась районная библиотека с богатейшим собранием книг. К сожалению, пожар 65-ого года нанёс непоправимый ущерб этому хранилищу знаний. Но о библиотеке потом…
Некультовым сооружениям предназначена была долгая жизнь не зависимо от власти. Строили на века. От старого дореволюционного города Карсун до сих пор сохранились и живут – пусть и новой жизнью – здания городской управы, земской управы, здание присутственных мест, здания женской гимназии и земской больницы. Но тогда, в мои детские годы, у меня ещё не было исторического взгляда на вещи. Я жил с ощущением, что всё видимое вкруг меня существует неизменно и вечно. Для меня, как, я думаю, и для всех детей подросткового возраста, не существовало прошлого, было только настоящее. Дети моего поколения впервые прикасались к истории только в четвёртом классе начальной школы. Мы узнавали, не понимая, что была какая-то Киевская Русь, что были какие-то цари и революционеры, их свергнувшие в 1917 году, что появился, наконец, СССР. Это было интересно, но не затрагивало глубоко моё детское сознание. Всё это не касалось моего Сегодня. Хорошо, что в сегодняшних школах появился предмет Краеведение. Историю надо начинать с родного села, города, в котором ты родился и растёшь. Мы с Сашей летом каждый день бегали на Барыш купаться мимо здания Госбанка, не подозревая, что когда-то это было здание присутственных мест, т.е. административное здание государственной власти в царской России для работы с населением. Теперь это здание живёт уже третьей жизнью: в нём расположился Карсунский районный суд. Внутри этого здания мы с Сашей никогда не были, уж больно солидно, таинственно и пугающе выглядела надпись на его фронтоне: ГОСУДАРСТВЕННЫЙ БАНК СССР. Около этого здания никогда не видно было людей и у меня свербил в голове вопрос: что это за дом такой, кто в нём работает и что они там делают? Но впереди нас ждал Барыш, а это было более интересно, чем какой-то дом на его крутом берегу.
Накупавшись вволю до посинения, слегка обсохнув и натянув на ещё мокрые трусы трико, под палящими лучами солнца мы спешили домой. С трудом поднявшись на гору, по улице Куйбышева доходили до первой колонки и с жадностью припадали к холодной струе воды. Напившись так, что чувствовалась тяжесть в животе, уже не спеша добредали до дома. «Мам, дай пять копеек на кино…» - клянчили мы с Сашей. Мама, успокоенная нашим счастливым возвращением с речки, быстренько соглашалась и вручала нам каждому заветные медные монетки.
В Карсунском кинотеатре почти каждый день показывали новые фильмы: в 17 часов - детские фильмы, в 19 и 21 час - взрослые. Стоимость входного билета на детский сеанс равнялась пяти копейкам. Это было очень дёшево и проблем с получением этих денег у карсунской ребятни не было (если даже ходить в кино каждый день, то за месяц наберётся не более полутора рублей!). А некоторые предприимчивые дети и сами добывали эти копейки. В то время по Карсуну разъезжал на лошади, запряжённой в телегу, какой-то мужичок и собирал у жителей всякий хлам: кости, тряпьё, бумагу, автомобильные покрышки. За этот товар он платил какие-то деньги. Меня это почему-то не вдохновляло, а вот Саша, как более деловой человек, воспользовался этим для собственного обогащения. Вместе с своим приятелем – соседом Генкой Зотовым он лазил по карсунским помойкам и по крупицам собирал это «золото». За килограмм костей Саша получал 10 копеек, а за килограмм покрышек аж 50 копеек! Конечно, труд старателя нелёгок, но он стоил того. Не помню, чтобы Саша делился со мной своими богатствами (и правильно делал: ведь я не участвовал в его походах на эти, ему одному известные, помойки), но в кино мы всегда ходили вместе, может быть, иногда и за Сашины деньги, нажитые им непосильным трудом!..
Карсунский кинотеатр имел величественный вид. Само здание было поставлено на довольно-таки высокий подиум, используя рельеф местности. Поэтому, чтобы войти в него, надо было сначала подняться по широкой лестнице в двадцать ступеней. Выступающий фронтон поддерживали шесть мощных колонн высотой примерно метров семь-восемь. Фасад первого этажа украшали пять фигурных дверей, второго – столько же окон с лепными наличниками. Как сказали бы, наверное, специалисты-архитекторы – это была русская классика в примитивном исполнении и в почтенном возрасте. Строилось это здание ещё в 19-ом веке и предназначалось для городской управы. Оно ещё не успело как следует состариться, когда пришедшие к власти большевики выселили из него прежних хозяев и устроили кинотеатр, т.к. «искусство кино имеет для нашего народа первостепенное значение». Но т.к. у новой власти никогда не было денег для культуры, то к 61-ому году оно имело довольно-таки обшарпанный вид, что, впрочем, не мешало мне восхищаться им.
Зал для зрителей был небольшой и вмещал в себя около 200 фанерных кресел с откидными сиденьями. Они постепенно поднимались амфитеатром от экрана до задней стенки, за которой размещался кинопроектор. По сравнению с Потьминским клубом, где зрители сидели на деревянных скамейках, поставленных вкривь и вкось на полу, это было великолепно! Не надо было тянуть шею, чтобы увидеть экран за впереди сидящим дылдой. И высокое расположение кресел тоже восхищало…
В 1965 году в Карсуне был построен новый кинотеатр с названием «Россия». Старый кинотеатр заняли какие-то районные чиновники. А в начале 80-х, как водится на Руси, опять случился пожар. Несколько лет здание простояло без крыши и с выгоревшим нутром. Но в результате энергичной деятельности последнего секретаря райкома КПСС Гареева, понявшего значение этого здания как архитектурного памятника, началось его восстановление. Мой отец Бородин Иван Дмитриевич принимал в этом деле участие, составив сметы на ремонт (к тому времени папа был единственным заслуживающим доверие специалистом по сметам в Карсуне). В 1990-ом году это здание наконец-то заново родилось. Теперь оно является визитной карточкой Карсуна, являясь объектом фото- и киносъёмок и натурой местных художников. Кроме того, в нём разместилась центральная районная библиотека.
Позади городской управы, но фасадом на улицу Ульянова, стояло здание женской гимназии. В наше время в нём размещалось сельское про-
фессионально-техническое училище(СПТУ). Проходя мимо, я всегда обращал внимание на него. Небольшое, но какое изящное здание! Сколько на нём украшений! Это прямо-таки какая-тобомбоньерка! Ведь здание строилось для девочек, и архитектор не поскупился на бантики, кружева, оборки и прочие прелести. Какой контраст по сравнению с построенной в 20-х годах рядом средней школой! Огромный 3-х этажный абсолютно плоский параллелепипедбез каких-либо излишеств! Рабоче-крестьянская власть уважала монументальность, а на красоту то ли не имела средств, то ли считала излишним проявления тонкости вкуса и изящества формы. К сожалению, я так и не вошёл внутрь этой каменной шкатулки. Там, наверное, тоже было когда-то красиво. Но могу предположить, что курсанты СПТУ, этот дикий необузданный народ из близлежащих сёл и деревень, отъявленные двоечники и хулиганы в своих школах, привели внутренние помещения в соответствиес своим представлением свободы и красоты. Теперь в этом здании находится Карсунский технологический техникум, а чему там учат – не знаю…
Как и положено Городской управе, она знаменовала собой административный центр Карсуна. Но всю центральную часть купеческого города Карсуна занимала торговля. В первой половине 19 века вплотную к Городской управепо проекту известного архитектора Коринфского были построены торговые ряды. Они украшают Карсун до сих пор. В 60-е годы уже 20-ого века в них располагались продуктовые и промтоварные магазины, молочный магазин. От торговых рядов отходил ряд отдельно стоящих 1-о и 2-х этажных зданий тоже торгового назначения: « дежурный магазин», книжный магазин, хлебный магазин. Напротив «дежурного» магазина стояло здание, в котором торговали мясом. А напротив книжного магазина стоял киоск «Союзпечать». Эти два объекта – книжный магазин и киоск –стали для меня объектами самого пристального внимания. Не имея в кармане ни копейки, я тем не менее подолгу простаивал у прилавка книжного магазина, жадными глазами рассматривая корешки книг на полках. Народ жил бедно, денег хватало только на самое необходимое, и мода на книги ещё не пришла. Полки магазина могли поразить любого нынешнего книголюба. Собрания сочинений русских и зарубежных классиков, энциклопедии, отдельные издания занимали всю широкую и высокую стенку позади прилавка. На прилавке лежали всевозможные географические карты и атласы. Всё это стоило копейки, но и этих денег у населения не хватало. Наша соседка по Первомайской улице тётя Люба Шалтаева то и дело прибегала к нам занимать три рубля до получки при непьющем и работающем муже.В этом старом книжном магазине мне удалось, сэкономив деньги на пирожках, однажды купить карту Европы, которая долго потом висела на стенке нашей веранды. Это была в то время моя единственная покупка.
Насмотревшись на книги, я переходил дорогу и останавливался у киоска. Через его стеклянные стенки я долго глазел на всевозможные журналы, писчие принадлежности и прочие мелочи. Так расширялся мой кругозор. Мой новый приятель Вовка Земсков познакомил меня с журналом «Искатель», который также продавался в киосках «Союзпечать». Не поев два или три дня коржики в школьном буфете, я сэкономил нужную сумму и купил в киоске один номер «Искателя». Моя домашняя библиотека начала своё существование именно с «Искателя»…
Рядом с книжным магазином стояло одноэтажное кирпичное здание, в котором торговали хлебом. Сюда мы с Сашей, вместе и поодиночке, каждый день бегали за хлебом по поручению мамы. Сюда я приходил ранним утром, часов в пять или шесть, летом 1963 года, чтобы занять очередь за хлебом. Хлеба в тот год в стране катастрофически не хватало в результате какой-то авантюры Никиты Хрущёва. Выстояв несколько часов в очереди и дождавшись привоза хлеба, мы покупали несколько саек и буханку белого или чёрного хлеба. Мы все любили эти самые сайки, о существовании которых узнали только при переезде в Карсун. Очень вкусные были сайки!..
Торговый центр старого купеческого уездного города Карсун не мог обойтись без ресторана. Это было большое одноэтажное деревянное здание, поставленное на кирпичный цокольный этаж полуподвального типа. В этом полуподвале располагался кулинарный магазин. В нём же торговали мороженым, вкус которого я впервые узнал здесь же. За счёт цокольного этажа ресторан казался мне высоким и величественным зданием. В ресторан вела высокая деревянная лестница. Только однажды в сопровождении кого-то из взрослых родственников, приехавших к нам в гости, я поднялся по этой лестнице и вошёл в зал ресторана. Он меня поразил. Большая светлая комната с множеством столов, накрытых белыми скатертями. На столах стояли приборы со специями. Нам подали две бутылки лимонада (дело было летом, стояла жара и хотелось пить). Я с удовольствием выпил стакан лимонада, а вот кто меня тогда угощал им – не помню.
Зачем я всё это пишу? Потому, что это был для меня новый мир, совсем не похожий на Потьму. В Потьме была тишина, речка, горы, лес, роднички, керосиновые лампы, соломенные крыши, лапти, бани в огородах, топившиеся по-чёрному, соха во дворе у дедушки, свинарник за околицей, куда мы бегали смотреть пиявок, плававших в большом цементном корыте с водой, водяная мельница с мельником Потехиным, большая навозная куча у дедушки на «задах» с её незабываемым острым ароматом. В Карсуне же ничего этого не было. Зато в каждом доме и на уличных столбах горели электрические лампочки (в Карсуне на реке Барыш стояла ГРЭС – государственная районная электрическая станция). Дома на улице Первомайской были новые и все под железной крышей. Множество магазинов и больших каменных зданий, многолюдность торгового центра, особенно по воскресеньям, открыли мне дверь в какой-то иной, большой мир, совсем не похожий на маленький и уютный мир моего детства в Потьме. Пассажирская автостанция предполагала где-то ещё больший мир, который ещё предстояло мне открыть. Стадион с трибунами для зрителей стал для меня вообще новым понятием в моём сознании. Множество автомобилей дополняли картину. Вот так: я вырос, и вместе со мной очень кстати и одновременно вырос окружающий мир.Кто-то сказал: « Жизнь – это театр, а люди в нём – актёры». Карсун стал новыми декорациями в этом театре, в который я вошёл в мои отроческие годы. К этим декорациям я быстро привык и стал играть свою роль в этом спектакле под названием «Жизнь».
Глава 3. Барыш.
Но главной достопримечательностью на новом месте нашего жития была река Барыш, на левом высоком берегу которой и была основана в 17 веке крепость Карсун. Сюда мы прибегали каждый день в течение всего лета порыбачить или просто покупаться. И было где развернуться карсунским ребятишкам! Барыш в то время был не тот, что сейчас. Ещё в черте посёлка Барыш разделялся на два рукава, которые далее опять соединялись в одно русло. На левом рукаве стояла гидроэлектростанция, питавшая током Карсун. Эта ГРЭС действовала до введения в строй Куйбышевской ГЭС и до подвода ЛЭП к нашему району. Правый рукав также был перегорожен высокой плотиной. Эти сооружения поднимали уровень воды в Барыше довольно-таки высоко, и река эта в черте Карсуна была широкой и полноводной. Настолько, что мы даже опасались переплывать на другой берег. Кто на это решался, тот был в наших глазах героем и настоящим пловцом.Взрослые же люди смотрели на эту водную преграду совсем по-другому, и она не представляла для них никакой опасности. В первое лето нашей жизни в Карсуне вся наша семья однажды выбралась на берег Барыша.Спустившись с Банковской горы, мы расположились на «пляже», представлявшем собой просто широкую лужайку у реки. Никаких пляжных удобств на ней, естественно, не было: ни песка, ни кабинок для переодевания – ничего. Дело было уже к вечеру, но солнце стояло ещё высоко, и на «пляже» было много народа, и детей, и взрослых. День был жаркий, дети, проведшие на реке весь день, ещё не ушли, а взрослые пришли сюда после работы освежиться. Мы с Сашей сразу же залезли в воду и начали барахтаться у берега, т.к. мы ещё не успели научиться плавать. Папа разделся и, покуривая, постоял на берегу в своих синих сатиновых «семейных» трусах. Потом быстро вошёл в воду и поплыл на другой берег. Ему хватило несколько широких и сильных взмахов рук – и вот он уже выходит на обрывистый правый берег Барыша. А мама, не раздеваясь, с тревогой наблюдала за нами с берега. Под наши восхищённые взгляды папа ещё раз переплыл недоступную нам водную преграду. Получалось это у него легко и просто. Ему не было ещё и сорока лет, а за плечами было уже столько работы, сделавшей его мышцы железными, что переплыть Барыш было для него раз плюнуть. Нам с Сашей оставалось только завидовать и гордиться своим отцом. Я, к сожалению, не достиг такой физической силы и к семнадцати годам и, по-моему, так и не переплыл Барыш ни разу за всю жизнь в Карсуне.
Не все были такие хлипкие, как я. В то время среди всех мальчишек Карсуна славился своей силой ( а в подростковом возрасте только сила является авторитетом!) Костя Труханов. Он был старше нас лет на пять, т.е. ему было лет пятнадцать, и он был совсем другой возрастной категории. Но что такое пятнадцать лет! Всё равно: это ещё мальчишка!.. Но Костя был особенный мальчишка. Мама говорила, что учился он плохо и спал на уроках. Но он был культурист, т.е. занимался гимнастикой с гантелями и гирями, а в школьном спортивном зале упражнялся и со штангой. Тогда всё это было ново и только-только входило в моду в нашей стране. Костя был близорук и носил очки, да и роста был среднего, так, что атлетом его трудно было назвать. Но когда он приходил на пляж и раздевался, то обращал на себя внимание всех мальчишек своей фигурой. Тонкий в талии с широкими плечами, бугристый пресс, мускулистые руки и выпуклая грудь – всё это вызывало зависть у нас, тщедушных мальчишек с неразвитой мускулатурой. Приходил Костя всегда один и только для того, чтобы выполнить ещё одно упражнение в своей физической программе: плавание на длинную дистанцию. Он входил в воду и настоящим стилем кроль плыл против течения. Сколько же в нём было силы! Он плыл и плыл, и вот мы уже потеряли его из вида, когда он скрылся за поворотом в сторону Таволжанки. А мы продолжали плескаться у берега и не всегда видели возвращение Кости из дальнего плавания.
Пример Кости Труханова подвигнул карсунских мальчишек тоже заняться своей физической подготовкой. Мой приятель Вовка Матросов даже приобрёл трёхкилограммовые гантели и даже начинал заниматься гимнастикой с ними. Откуда-то он взял журнал «Физкультура и спорт» с упражнениями для гантелей. Я позавидовал и выпросил у него эти гантели на несколько дней, чтобы тоже позаниматься. Конечно, их пришлось вернуть, и, сколько я ни щупал свои бицепсы, никакой прибавки в своих мускулах я не заметил. Да и у Вовки Матросова это было минутное увлечение, и силы у него тогда не прибавилось. Однажды на пляже мы с ним вздумали бороться, и я его положил на лопатки, хотя он был немного крупнее и тяжелее меня. Ну, что ж! На смену гантелям пришло новое увлечение, и мы забыли о старом. Жизнь! В ней так много интересного!..
Барыш!.. Барыш!.. Как много приятных детских воспоминаний связано с ним! Мы пропадали на нём всё лето! И купание, и рыбалка, и даже плавание на лодках, которые стояли тут же у берега!.. Самые отчаянные из нас даже прыгали в воду «солдатиком» с вышки!.. А я даже боялся подняться на её второй ярус в два метра над водой! Сколько было выловлено нами «сопливых» ершей из мутной воды Барыша! А особо искусные из нас рыбаки «подсекали» и плотву, и голавлей за плотиной ниже по течению (место это называлось Малый Барышок). А пескари, казалось, сами лезли на крючок и поймать их не составляло труда даже мне. А однажды я поймал бычка. Откуда он взялся в нашем Барыше – никто не знал, и никто никогда не ловил бычков в его мутной воде. Саша при этом удивлялся и искоса поглядывал на меня. Наверное, немного завидовал…
Иногда при пасмурной погоде прямо у воды мы разводили костёр, чтобы обогреться и обсушиться после долгого купания в прохладной воде. А особо проголодавшиеся даже запекали в углях костра мидий, которых в Барыше было видимо-невидимо. Их не надо было ловить, они лежали как чёрные камни на дне прямо у берега, и их было видно на прибрежном мелководье. Войдёшь в воду по колено, протянешь руку – и вот уже в твоей руке лежит большая – с ладонь! – чёрная и блестящая ракушка (слово «мидия» мы тогда не знали). Она уже успела плотно закрыть свои створки и открыть их, не повредив, не было никакой возможности. Ракушки бросались в потухающий костёр и через минуту-две с лёгким потрескиванием створки мидии раскрывались и было видно жёлто-белое тело этого моллюска.Я с отвращением наблюдал, как Вовка Барсуков, большой и толстый мальчик, своими грязными руками отдирал мидию от раковины и запихивал её, может быть, даже ещё живую, к себе в рот. И как бы он ни чмокал с аппетитом, ничего, кроме тошноты, это во мне не вызывало. Так я и не попробовал этого Барышского деликатеса. А ведь, наверное, можно было, набрав легко целое ведро этих мидий, принести их домой и как-нибудь их приготовить для еды. Ведь ем же я сейчас морских маринованных мидий из магазина! Но народ тогда был тёмен и проходил мимо этого 100-процентного белка… Интересно: а живут ли сейчас в Барыше эти моллюски? Навряд ли: Барыш обмелел, а загрязнение его воды достигло смертельного даже для мидий уровня. Я так думаю, но стоило бы проверить… А тогда, в далёкие 60-е, досужие мальчишки, да и взрослые, доставали из нор в обрывистых берегах Барыша даже раков!.. А как было бы хорошо опять сейчас поднять плотину на нашей речке, и тогда на её берегах опять бы заиграла жизнь! Сидели бы на её берегах нынешние мальчишки с удочками, плескались бы дети в её пусть и мутной воде, не спеша плыли бы по ней плоскодонки, и весёлые голоса людей и птиц оглашали бы барышские берега!.. Но тихо сейчас на Барыше, умерла река…
Всякая река представляет для детей определённую опасность для их жизни. В её тёмных водах скрываются и камни, и коряги, и рыбацкие сети, и разбитые бутылки. Всё это может стать причиной трагического случая. Когда-то давно, ещё в Потьме, мама повела своих учеников в свою родную Коммуну на берегу Барыша. Прихватила с собой и Сашу. Ну, и, естественно, там всем захотелось искупаться («Быть у воды, да не напиться?!»). Полез в воду и Саша. Мама, конечно, выбрала место мелководное по понятиям взрослого человека и нисколько не беспокоилась. И вот уже большой Саша (как же, ведь он перешёл уже во второй класс!) сложил ладошки лодочкой на груди и головой вперёд плюхнулся в воду. А воды-то было ему по пояс. Через секунду Саша с рёвом и захлёбываясь выскочил из воды, держась за голову. По лицу его стекала тонкая струйка крови, а на стриженой голове была видна большая царапина. С чем Саша столкнулся, ныряя в воду, не знаю, но всё могло закончиться гораздо серьёзнее, если б он прыгал с большей высоты. Люди всегда тонули, тонут и будут тонуть в воде, это не наша среда обитания, она враждебна нам и жестоко наказывает нас за малейшую неосторожность. Мама потеряла бдительность и чуть было не потеряла сына.
Казалось бы, этот случай навсегда должен был врезаться в память мамы и она всегда должна была быть начеку, живя у реки. Но что ж такое? Живя в Карсуне, мы всё лето проводили на Барыше, а я не помню, чтобы мама выражала хоть раз какую-то озабоченность по этому поводу, вводила какие-либо ограничения!.. А ведь Барыш в черте Карсуна в то время был совсем не похож на себя у Коммуны и глубиной, и шириной, да и течение всё же было не маленькое. И люди – даже взрослые! – тонули. А мама, не говоря уж про отца, и в ус не дула! По крайней мере, это никак внешне не выражалось. А если б нам вздумалось прыгать с двухметровой вышки, стоявшей на пляже? Мы частенько наблюдали, как молодые парни, разбежавшись, прыгали с неё в воду и солдатиком, и ласточкой. А однажды на вышку взобрался пьяный курсант Карсунского СПТУ. Не раздеваясь и пошатываясь, заплетающимися ногами он подошёл к краю площадки и даже не нырнул, а просто свалился в воду, нелепо размахивая руками. И исчез под водой. Прошла минута, другая, а его всё не было. Через пять минут народ на пляже понял, что человек утонул и его надо доставать. МЧС тогда не было, телефонов тоже, да и спасателей на Барыше тоже не было предусмотрено. Народ сел на лодки, откуда-то взялись багры и началось прочёсывание дна реки. Продолжалось это минут двадцать – тридцать. Наконец один из спасателей закричал: «Нашёл!» и стал поднимать на поверхность что-то тяжёлое. Показалось человеческое тело, мёртвым грузом висевшее на крюке багра. Его вытащили на берег и начали откачивать, т.е. делать искусственное дыхание. И – о, чудо! – труп зашевелился, поднял голову и начал что-то бормотать. А ещё через пять минут курсант уже стоял на ногах, бормотал что-то нечленораздельное и пытался даже ходить. Падал, вставал и снова шёл. Но он был жив! Как такое могло быть? Провести под водой без дыхания не менее получаса – и остаться живым! Вот уж действительно: пьяному море по колено!..
Но не всегда ныряния в мутные воды Барыша заканчивались так благополучно. В июне 1972 года, отслужив два года в армии, вернулся в Карсун мой ровесник из параллельного класса Вовка Шемырёв. Весёлый, бесшабашный парень. Лето в тот год с самого начала задалось жаркое и молодой народ всё свободное время проводил у воды. Вовка отдыхал от армии и, наверное, строил планы на будущее. Но однажды он не вернулся с Барыша. В последний раз он нырнул с плотины, где нырял не раз, ударился головой обо что-то, сломал себе позвоночник, и его безжизненное тело всплыло на поверхность, испугав всех своей неподвижностью. Друзья вытащили его на берег и начали делать искусственное дыхание, думая, что Вовка просто захлебнулся, хотя все знали, что плавал он великолепно. Ничто не помогало, он не подавал признаков жизни. Побежали звонить в больницу. Наконец на левом берегу Барыша показалась машина скорой помощи. На носилках тело Вовки Шемырёва друзья перетащили через реку, и машина увезла его в больницу. Там его привели в чувство, но он уже был обречён. Травма оказалась несовместимой с жизнью. На другой день он умер. Весь Карсун переживал случившееся. Мать Вовки в тот же день поседела. Вовкины друзья и одноклассники встали в почётный караул у гроба. Жители Карсуна шли и шли мимо гроба, прощаясь навек с молодым и светлым человеком, который только начинал жить. Но бесшабашность и неосторожность оборвали его жизнь. Смерть поджидала эту жизнь на дне Барыша. И дождалась…
Барыш забирал свои жертвы даже зимой. Вот как погиб Анатолий Ключников, старший сын учительницы начальных классов нашей школы
Нины ИвановныКлючниковой, со слов Александра Андрианова, её зятя и сына Владимира Ивановича Андрианова, многолетнего директора Карсунской средней школы: «…старший сын Анатолий возвращался в новогодние праздники с работы. Филиал завода «Искра» размещался в здании бывшей электростанции на улице Чехова. Пошёл к родителям на Октябрьскую, но не улицей, а по льду, и попал в полынью в районе колодца. Выбраться не смог, но остался на поверхности, где его и нашли утром…». По-видимому, Анатолий долго пытался выбраться из воды на лёд, но зимняя одежда напиталась водой и своей тяжестью тянула его в воду. В конце концов Анатолий совсем обессилил и перестал сопротивляться судьбе. Мороз завершил эту трагедию ещё одной человеческой жизни…
Так или иначе, но Барыш оставил заметный след в жизни всей Карсунской ребятни. И воспоминания о жизни, проведённой на его берегах, греют наши сердца всю жизнь. Спасибо тебе, Барыш!..
Идут года, течёт время, по-прежнему несёт свои мутные воды река Барыш… Давно нет на Земле тех людей, которые в начале 20 века безмятежно радовались жизни на его берегах. И мы, ребятишки 60х годов, тоже состарились. Я смотрю на эту пожелтевшую фотографию из краеведческого музея, и грустные мысли приходят мне в голову… Они были, как мы… Так же, как и нас, их притягивал к себе Барыш. Он качал их на своих плечах. Его прохладные воды освежали этих барышень и их поклонников в летний зной. И им, наверное, казалось, что жизни этой не будет конца. Где они, эти бывшие жители Карсуна? Нет их, и не осталось от них и следа. «Придёт, придёт и наше время, И наши внукив добрый час Из мира вытеснят и нас!» А Барыш будет всё также, не спеша, нести свои воды мимо Карсуна, устремляясь на встречу с Сурой, не заметив, что и Карсун уже другой, и люди в нём живут другие… Помни нас, Барыш, мы тебя любили!..
Глава 4. Стадион.
В Древней Греции и в Древнем Риме существовали стадионы и проводились Олимпийские Игры. В Потьме в середине 20-ого века стадиона не было. Я даже не знал такого слова – стадион. Конечно, Потьма это не Рим, и даже не Олимпия. И единственным спортивным объектом в Потьме была более-менее ровная площадка прямо перед клубом, на которой потьминская молодёжь летом играла в волейбол. Спортивный инвентарь – мяч и волейбольная сетка – хранился, по-видимому, у зав. клубом. Играли только по субботам и воскресеньям, в остальные дни недели было не до игр: сначала посевная кампания, потом сенокос, полевые работы, и, наконец, уборочная страда. За день так наломаешься, что не до игр. Да ведь и вымыться надо после этой забавы, когда пыль стоит столбом на площадке! Вымыться можно было только в бане, а баню топили один раз в неделю – в субботу. Дрова экономили. Мелочь пузатая, такая, как я, наблюдала за игрой со стороны.
Теперь уже и клуба нет (сгорел в 90-х годах), и играть некому. На месте волейбольной площадки стоит памятник жителям Потьмы, погибшим в войне 1941 – 1945 годов с памятными досками. На этих досках много фамилий Бородиных и Сониных…
А в Карсуне был настоящий стадион: с футбольным полем, с беговой дорожкой, с скамейками для зрителей и трибуной для «высоких» гостей. Стадион не пустовал. Летом здесь карсунская молодёжь постоянно играла в футбол, в ручной мяч. Как здорово было смотреть на Борю Котельникова, когда он буквально взлетал над линией обороны и мощным броском отправлял мяч в сетку ворот! А как он бежал стометровку! Его мощные ноги, казалось, совсем не касались земли, он летел как стрела! Боря был летней звездой на карсунском стадионе. А зимой, когда футбольное поле заливалось водой и на льду происходили хоккейные баталии, блистал молодой парень по кличке «Бексон». Нам, па
цанам 12-13 лет, оставалось только восхищаться его стремительными проходами по льду, завершавшимися мощным ударом клюшки по мячу. Его удары были неотразимы!
Но в первые годы нашего проживания в Карсуне мы, мальчишки с улицы Первомайской, как-будто не замечали стадиона, как-будто он существовал для кого-то другого, но не для нас. Хоть и не далеко, но всё же на стадион надо было идти. А нам пока хватало и нашей улицы. У нашего дома улица заканчивалась тупиком, упираясь в огороды жителей улицы Степной. Здесь не было никакого движения и нам было очень даже вольготно собираться на довольно-таки просторной площадке перед нашим домом. Собиралось нас человек десять, и мы очень скоро вытоптали всю траву, которая спервоначала так украшала нашу молодую улицу. Самым старшим из нас был Вовка Шалтаев. Он был, как сейчас бы сказали, лидер нашей честной компании. Но он в силу своего «солидного» возраста редко участвовал в наших играх. Ему уже были интересны другие занятия. Он постоянно разбирал и собирал отцовский мотоцикл, от него пахло бензином и промасленными тряпками. И самое главное: он умел уже ругаться матом и посылал на все буквы алфавита даже свою мать! Его матери было стыдно и обидно перед нами. И меня это тоже смущало, и я поглядывал на него с опаской как на взрослого. Мне такое поведение Вовки Шалтаева было неприятно, и я недоумевал: « Как это так? Почему его мать терпит и не задаст ему порки?» Вовке было уже лет 15 и, конечно, мать уже не могла физически поставить своего сына в угол. А мы все слушали его брань, отворачивались и молчали. К счастью, ко мне эта зараза не пристала...
Второй эшелон нашей «группы» составляли ребята 1951-1952г.р.: Саша Бородин, Гена Зотов, Гена Терёхин, я, Вовка матросов (на снимке), Вовка Агафонов. В третьем эшелоне находились ребята ещё моложе: Саша Гаврилов, Вовка Шигаев, Витька Мухин. Жили мы все рядом, и площадка перед нашим домом была единственным удобным местом для детских забав. Мы играли в футбол, ручной мяч, в чижика и клёк. Зимой здесь же играли в хоккей с мячом, гоняя мячик кое-как обрубленными кривыми палками. Всем было хорошо. Нам было весело, а родителям, видевшим нас из окон своих домов, спокойно. Напротив нашего дома стоял недостроенный дом Терёхиных, без окон и дверей. Он был в полном нашем распоряжении. В нашем воображении это была крепость, в которой частенько происходили «бои» между «нашими» и «немцами». В общем, мы не скучали. А если к этому добавить ещё и полезный труд для дома, как-то: пилка и колка дров, таскание воды из колонки для бани и полива, то и времени для скуки не оставалось. «Весело текли вы, детские года!..».
Время шло, мы росли, и настал момент, когда нам захотелось играть в настоящий футбол на большом поле и обязательно с воротами. Мысль, что всё это уже есть на стадионе, до которого было рукой подать, даже и в голову нам не приходила. Нам хотелось иметь свой футбол на своём футбольном поле! Поле мы нашли сразу. Для этого - по нашим понятиям – вполне годился аэродром, до которого было гораздо дальше, чем до стадиона. Но это было наше поле! Надо было ещё поставить на этом поле футбольные ворота. Настоящие ворота, широкие и высокие! Соседняя улица только ещё начинала застраиваться, и на ней было свалено много всяких стройматериалов. Гена Терёхин сообразил, что там мы найдём то, что нам надо. В сумерки кончавшегося летнего дня мы зашли туда, схватили три длинных и толстых жерди и бегом понесли их на аэродром. Никто не обратил на нас внимания, и это воровство осталось без последствий. На другой день мы быстренько слепили одни футбольные ворота. Вторые ворота мы не стали делать, видимо почувствовав, что это будет уж слишком. Нас вполне устраивали и одни ворота. Разметили поле, и пошла игра! Мы гордились собой, что мы это сделали, и что у нас есть своё(!) поле! Но продолжалось это счастье недолго. Однажды, подходя к аэродрому, мы увидели стоящий на нём «кукурузник» и лётчика, который, чертыхаясь на чём свет стоит, ломал наши ворота. Подходить ближе мы почему-то заопасались и горько наблюдали за крахом нашей мечты. Наверное, мы что-то поняли тогда и больше не пытались совместить аэродром и футбольное поле…
А учителя физкультуры с годами стали выводить учеников на стадион для проведения уроков. Тут мы бегали на 60 метров и прыгали в длину и высоту. Постепенно мы привыкли к стадиону, и он стал «наш». Нас часто видели на стадионе, как мы играли в футбол «в одни ворота». Заметил нас и Слава Бубнов, тогдашний директор детско-юношеской спортивной школы. Он предложил нам поучаствовать в общекарсунском турнире на приз клуба «Кожаный мяч». В турнире участвовали такие же мальчишеские команды, как и наша, с других улиц. Не помню, сколько
мы провели матчей, но наша команда заняла 2-е место в общем зачёте, и каждому из нас Слава Бубнов вручил Почётную грамоту. В финальном матче я даже забил победный гол с подачи Вовки Агафонова, нашего центрфорварда.
Проводились на стадионе и общешкольные спортивные праздники. Директор школы Владимир Иванович Андрианов приветствовал нас с высокой трибуны. Учителя физкультуры Геннадий Алексеевич Колосов и Николай Фёдорович Калинин разводили нас на исходные позиции, и школьные «Олимпийские игры» начинались. В мае 1968-ого года я участвовал в таких играх последний раз. В забеге на 200 метров я занял 1-е место, но время, по-видимому, было скромное, и никакого поощрения я не получил. Но как я бежал!..
Да и откуда было быть рекордам? Природные физические данные мои были средние, а систематически спортом я никогда не занимался. Да, я делал по утрам зарядку, которую в 715 утра передавали по радио в исполнении Гордеева. Да, я «качался» с гантелями, которые я позаимствовал у Вовки Матросова. Но всё это было временным увлечением и никаких результатов, естественно, не давало. Вовка Агафонов вроде бы тоже ничем систематически не занимался, но какой это был сильный мальчишка! Бегал он быстрее всех, в футбол он играл лучше всех. Вот он пробежал первые сто метров, вырвался вперёд и бежит, бежит, не уставая! Меня же хватало только на первые сто метров, а дальше ноги наливались тяжестью и не хватало дыхания. «Откуда у него столько силы?» - думал я с завистью. Если бы он систематически занялся каким-нибудь спортом под руководством опытного тренера, то наверняка стал бы и мастером спорта и рекордсменом всесоюзного масштаба. Но не случилось. Рано завёл семью, запил, получил инсульт. Жив ли он сейчас – не знаю…
За всё наше школьное детство нам так и не посчастливилось подержать в руках настоящую хоккейную клюшку. А с кривыми, кое-как обструганными, палками можно было играть только «у двора»! Мы и играли… А чтобы выйти на лёд, требовались коньки. Зимой 62-63 годов мама принесла домой настоящие коньки-«снегурки». Из магазина! Это была большая радость для меня, которая омрачилась буквально на следующий день, когда я собрался идти кататься на стадион. На валенки такие коньки закрепить не представлялось никакой возможности ввиду их особой конструкции. А ходили мы тогда в так называемых «прощай молодость»: суконные ботинки с «молнией» на резиновой подошве. На пятке надо было проковырять небольшую ямку для фиксатора коньков, а
носок стягивался винтовой струбциной. Всё это было ненадёжно, каблук ботинка жёстко, что было необходимо для нормального катания, закрепить не удавалось, да и обувь портилась. «Снегурки» вскоре были заброшены… А у Витьки Мухина были настоящие коньки на ботинках, которые одевай и сразу можно кататься. Нога у Витьки выросла, и его коньки валялись без дела. Мама напряглась и купила за полцены эти коньки. Но коньки, как оказалось, надо было точить. Как это делается, мы не знали, и сколько Саша ни ширкал напильникам по лезвию конька, на льду ноги разъезжались во все стороны, как у коровы на льду. Я пытался кататься на этих коньках, но это приносило мне больше страданий, чем радости. Из-за этого, наверное, увлечение коньками быстро прошло, и мы опять встали на лыжи.
В Потьме мы уже катались на лыжах, но это были самодельные лыжи, которые делал нам отец. Он вытёсывал тонкую дощечку и заострял один её конец. Потом этот конец папа распаривал на пару из кипящего котла в бане и загибал его. Прибивал ремешок посередине дощечки – и лыжи готовы! А вот настоящие лыжи фабричной работы я увидел только в 63-ем году. Тогда, в марте месяце, тётя Зина Говорухина с мужем уезжала из Русских Горенок на родину своего мужа. Со всем своим скарбом они остановились в Карсуне в доме у тёти Насти. Мы всей семьёй пришли туда их провожать. И я увидел там эти лыжи. Просить долго не пришлось, и дядя Витя Говорухин с удовольствием вручил мне эти свои лыжи. Он и так бы, наверное, оставил их в Карсуне, чтобы не тащить их с собой по автобусам и поездам, а тут ему представилась возможность сделать подарок мальчишке, что он и сделал с радостью для себя и ещё более для меня. Я тут же одел лыжи на валенки (лыжи были без жёсткого крепления, с ремешками), и по мартовскому, набухшему водой, снегу гордо поехал домой. Они служили мне потом много лет до самого моего первого заработка, когда я, уже взрослый человек, смог сам себе купить лыжи с жёстким креплением и специальные ботинки к ним. Покойся с миром, дядя Витя Говорухин, ты был добрый человек!
Это была одна пара лыж на нас с Сашей двоих. Как-то мы их между собой делили и никогда никаких ссор по этому поводу между нами я не помню. Но вопрос всё-таки стоял по-видимому. И однажды, году в 66-ом, мама принесла из школы огромные лыжи для прыжков с трамплина. Как они оказались в школе – неизвестно, но они там были не нужны, и мама их выпросила для Саши. Лыжи были огромные, тяжёлые, и я даже не пытался на них кататься. А Саше они понравились. Он был старше меня и сильнее. Конечно, бегать на них было тяжело и ему, но кататься с гор на
них было великолепно. Таких лыж больше не было ни у кого в Карсуне, и Саша, наверное, гордился своими лыжами.
Вот так мы занимались спортом в своё счастливое детство. И стадионом нам была вся наша страна, т.е. весь Карсун. Мы не ставили рекордов, но мы бегали, прыгали, играли, плавали. И Олимпийский девиз: «Главное не победа, а участие!» мы соблюли на все сто процентов!
Глава 5. Друзья.
Счастлив тот, у кого они есть. Хотя бы один друг, но с которым ты и в огонь, и в воду. А были ли у меня друзья? У меня были товарищи по играм, по школе. С некоторыми я сходился ближе, чем с другими. Но и с теми, первыми, настоящей близости не было. Между нами всегда что-то стояло, была какая-то непереходимая грань, за которой скрывалась опасность потерять себя, раствориться в другом… Возможно, я чувствовал, что на каком-то расстоянии силы притяжения между нами ослабевали, и я боялся, что верх возьмут силы отталкивания, и я потеряю даже то немногое, что имею. Всякая дружба подразумевает какую-то зависимость одного от другого. Недаром говорят: «Из двух друзей один всегда раб другого!» И я инстинктивно чувствовал, что сделай я ещё один шаг навстречу и – прощай моя свобода! Мой чрезмерный эгоизм был всегда на страже и не мог допустить этого. Сильный человек уверен в своих силах, он не боится впасть в зависимость от своего окружения. Но есть ли у него друзья в этом окружении? Нуждается ли он в друзьях? За ним идут, потому что в нём нуждаются. Я ни в ком не нуждался, я был и есть самодостаточен, но и вести за собой я тоже не мог, да никогда и не хотел. В этом моя слабость, я напрочь лишён честолюбия. Я не могу быть лидером, но и в хвосте плестись за кем-то я тоже не хочу. Поэтому я всегда один…
Проучившись целый год в первом классе Потьминской школы, я так и не приобрёл себе друзей среди своих одноклассников. По-видимому, я был слишком поглощён новой обстановкой и самим учебным процессом. Из всех своих соучеников я тогда обратил внимание только на троих девочек: Валю Кобелькову (мне нравилось её лицо), Нину Бородину (её
как-то особо выделяла наша учительница Тамара Дмитриевна Софронова) и Розу Кракович. Последняя запомнилась особенно. Роза была из еврейской семьи. Их нищета бросалась в глаза даже мне, маленькому мальчику. Жили они рядом с моим «дядей Федей» в Заречке в старой, покрытой соломой и вросшей в землю по самые окна, хижине. Назвать домом их жилище можно было только с большой натяжкой. Кроме Розы у её матери были ещё дети, а вот отца я там не заметил; может, его и не было совсем. Роза всегда была одета очень бедно и видно было, что её платье сшито из обносков её старшей сестры. Но бедностью нас тогда не удивишь, и запомнилась Роза другим: она была слепая. Почти слепая так, что она ничего не видела на классной доске. Я слышал разговоры, что её собирались перевести в спецшколу для слабовидящих. Слепота этой девочки поразила меня, первый раз в своей жизни я столкнулся с таким несчастьем. (На фото Роза Кракович сидит в первом ряду первая слева; Нина Бородина сидит рядом с Т.Д.Софроновой, а Валя Кобелькова с большим бантом стоит за спиной моей первой учительницы).
Я наблюдал за этими девочками со стороны и никаких шагов навстречу не делал. Пока мне было это не интересно.
Летом 60-ого года папа разобрал наш «дом на горе» и увёз его в Карсун. Мы же с мамой поселились в доме тёти Паши Зыриной в Серёдке, и отсюда уже я пошёл во второй класс. Почти напротив нас жил мой одноклассник Женя Суслин, но дружбы почему-то не получилось. Зато рядом со мной в то время я вижу Колю Башарина (сидит в первом ряду второй справа), жившего на другом конце села на Верху. Мы с ним встречались после школы и у нас были, наверное, какие-то совместные занятия. Однажды Коля привёл меня к себе домой. Он жил в большом каменном доме (так мне тогда казалось). И всё тут было не так, как у нас в « доме на горе»: и большая комната, и тяжёлые фиолетовые портьеры на дверях. Какая-то женщина сидела на стуле с шитьём. Она с улыбкой посмотрела на нас и что-то ласковое сказала.
В другой раз я привёл Колю к себе в дом тёти Паши, и,
наверное, собирался тут за-
держаться. Неожиданно из
комнаты вышел отец и строгим голосом выпроводил
нас на улицу. Мне было обидно и стыдно перед Колей за то, что нас, как котят, выкинули на улицу. А ведь дело уже шло к тому, чтобы, как говорится, «дружить домами». Но природная сухость отца или тот факт, что дом был чужой, помешали этому. Больше я не помню Колю Башарина рядом с собой. А летом 60-ого года наша семья навсегда покинула свою родную Потьму…
Прошла жизнь. Коля Башарин уже пять лет лежит в сырой земле на Потьминском кладбище. Там же покоится и Коля Зотов (стоит первый слева на фото), убитый в пьяной драке. Валя Кобелькова, окружённая детьми и внуками, ещё служит в ОВИРе в звании майора в Вешкаймском РОВД. Нина Бородина живёт и врачует больных людей в Самаре. Розу Кракович видел последний раз уже лет двадцать назад на улице Ульяновска, но не подошёл… Так же, как никто не подошёл ко мне в день нашего отъезда из Потьмы. А на другой день мои бывшие одноклассники проснулись, а меня в Потьме уже не было, как-будто и не бывало никогда. Жалели ли они о моём отъезде, вспоминали ли меня? Слишком тонкой нитью были мы связаны, чтобы жалеть и вспоминать.
А новая жизнь в Карсуне с первого же дня закружила нас новыми товарищами, новыми играми и занятиями. Но сразу же должен сказать, что ни с кем из них ни я, ни брат Саша не стали по-настоящему друзьями. Как-будто какой-то изъян сидит в нас и сводит на нет естественную в детском возрасте потребность дружить. Не хватает одного, последнего и единственного, звена в той цепи, которая может связать людей навек. Эта цепь может быть длиннее или короче, но без этого последнего звена она не имеет никакого значения. По-видимому, дружба, настоящая дружба – это такое же редкое природное явление, как и любовь.
Уж на что мой брат был в коротких отношениях с Геной Зотовым, нашим соседом и Сашиным одноклассником, но как только прозвенел последний звонок в школе и Гене не удалось поступить в военное училище, он стал всячески избегать встреч с Сашей. А Саша настолько привязался к нему, что, каждый раз, приезжая в Карсун на каникулы, первым делом спешил встретиться с Геной. По моим наблюдениям встречного движения не наблюдалось: то Гена куда-то ушёл, то ещё не пришёл… Потом, после окончания пединститута, Гена частенько летом гостил у своих родителей в доме напротив, но, зная о приезде Саши в отпуск из Архангельска, он первый никогда не приходил к нам в гости… Правда писана в Библии, что гордыня есть самый смертный грех человека. И она выше всяких сил человеческих. Если уж она угнездилась в душе человеческой с рождения, то её не преодолеть. А Сашина душа чи
ста от этого греха. Всё это мои домыслы, конечно. Может быть, в душе у Гены было что-то сокровенное, чего не было у Саши, и он Гену просто не интересовал. Я ведь тоже особенно-то никем не интересовался. Мне стыдно признаться, но мне, кажется, известно моё сокровенное, что постоянно возвращало меня к самому себе…
Часть 2. В тереме.
Глава 1. Новая жизнь.
Терем-теремок, он не низок, не высок... Так назвал наш дом в Карсуне дядя Вася, когда мы с ним входили в Первомайскую улицу в её начале по приезде из Потьмы. Было это давно, в 61-ом году. Мы только что переехали из Потьмы в Карсун, но пуповина ещё кровоточила и, наверное, поэтому были частые взаимные посещения. В тот день я в сопровождении дяди Васи возвращался домой из Потьмы, куда меня «командировали» родители не знаю зачем. Первомайская улица была уже почти вся застроена, хотя и не благоустроена, и вид со стороны имела пустынный и неуютный. Никаких посадок на ней ещё не было, и она просматривалась вся насквозь от начала до конца. Профиль улицы был неровный, начало ниже конца, на бугре которого и стоял наш дом с высокой крышей. С геодезической точки зрения наш дом был выше всех домов на улице Первомайской. И он и правда возвышался над улицей как сказочный терем. Хотя дом сам по себе был так себе, средний и по высоте, и по площади, но он занимал выгодное положение и тем много выигрывал. Да и дядя Вася мог приукрасить. Но факт остаётся фактом: наш дом под номером 28 был виден от дома номер 1.
Но для меня, сопливого пацана, дом наш не вызывал особого интереса. Дом как дом. Тем более, что первое знакомство с ним уже состоялось – и не раз. Во время его строительства мы с мамой не один раз навещали папу в Карсуне. Папа тогда уже работал в Карсуне, жил у тёти Насти и строил свой дом. Сначала на своём участке он построил баню, в которой и жил в летнее время. Когда мы приезжали, мама разжигала керогаз в предбаннике и варила для папы молочную лапшу. По-видимому, при такой «холостой» жизни, от недоедания и тяжёлой работы, уже тогда у папы развивалась язвенная болезнь желудка. Позже он рассказывал, что, бывало, так скрутит, что приходилось бросать всю работу и идти отлёживаться на полке в бане. И не мудрено: весь дом был построен одними папиными руками. И только потолочные балки папа уже не мог поднять один, для этого он приглашал своего отца из Потьмы. И дедушка, хоть ему уже было 62 года, был отменного здоровья и силы, построил и себе новый дом, и помог построиться и Ивану, и Анатолию. К весне 61-ого года дом был практически готов. Оставалось только сложить печь в передней комнате. Это было сделано уже летом после нашего переезда из Потьмы. Потом в течение нескольких лет дом ещё достраивался: ставились наличники на окна, обшивались стены, перекрывалась крыша, рылся погреб, строился сарай во дворе, ставилась ограда вокруг дома… Да много чего ещё. Но жить в доме уже было можно летом 61-ого года. Так началась наша новая жизнь в новом доме на Первомайской.
Дом был построен по старой схеме. Две комнаты, передняя и задняя. Передняя выходила окнами в улицу, задняя-в огород. Передняя комната и была, собственно, жилая комната. Задней комнате отводилась служебная роль, роль кухни. Половину этой комнаты занимала русская печь. Она и грела, она и кормила. А когда у папы болела спина-ещё и лечила. Это было наше любимое место в зимнее время. Она была достаточно обширна, чтобы на ней могли разместиться два человека. Пока я не вырос, я частенько полёживал на ней вместе с папой. В холодное время года печь топилась каждый день и поэтому служила постоянным местопребыванием отца после работы. У него после строительства дома теперь постоянно болела спина. Я только сейчас подумал: как же он забирался на печь с больной спиной? Но по-видимому лечебный эффект был настолько сильный, что, скрипя зубами, папа всё-таки лез туда после работы и отдыхал. Для тех, кто не знает, что такое русская печь, я и поместил здесь это изображение, взятое мной из ИНТЕРНЕТА. Вот такая же печь была и у нас в новом доме в Карсуне. За занавеской располагалась лежанка. Для подъёма на лежанку к печке была приставлена маленькая лесенка в три ступеньки. В небольших углублениях под занавеской, у нас называемых печурками, сушились варежки.
Печь эта простояла в нашем доме до лета 73-ого года. Тогда папа собственноручно сломал её и пригласил известного в Карсуне печника, чтобы сложить новую печь. Это была уже не русская печь, но какой-то новой конструкции: более компактной, более функциональной и более экономичной в потреблении дров.
А эту русскую печь, ввиду её недостатков, топили редко, в основном только для обогрева комнаты или для выпечки пирогов. Что мама больше любила - есть пироги или печь пироги – я не знаю, наверное, и то, и другое, но чуть ли не каждое воскресенье наш дом наполнялся ароматом свежеиспечённых пирогов. Пироги у мамы никогда не подгорали, хорошо пропекались и были всегда очень вкусные, что и оценили впоследствии мамины снохи. Но им так и не удалось достичь такого же мастерства в искусстве выпечки пирогов, что они и признавали с некоторой завистью. А всё дело в том, что снохи пекли пироги от случая к случаю, а мама упражнялась в этом искусстве, как я уже и говорил, чуть ли не каждое воскресенье. После повседневных щей и каши пироги были своего рода воскресным деликатесом, как и баня, придававшая субботе какое – то религиозное значение. Суббота освящалась баней, а воскресенье – пирогами. Это была народная культура, какой – то её своеобразный элемент, может быть даже обязательный ритуал. И воскресные беседы женщин никогда не обходились без обсуждения качества пирогов. Если к нам приходила в воскресенье тётя Настя, то в долгой беседе обязательно находилось место для пирогов. Судя по всему, тётя Настя была для моей мамы непререкаемым авторитетом в области кулинарного искусства выпечки пирогов. Что ж, так должно и быть: старшая сестра как- никак! Но и мама была способный ученик, что, насколько я помню, не раз отмечала тётушка. Такие встречи за воскресными пирогами происходили у нас или в доме у тёти Насти в холодное время года, начиная с октября, когда уже закончились все огородные работы, и до мая, когда эти огородные работы возобновлялись вновь. Тётя Настя, страстная читательница, по воскресеньям ходила в нашу районную библиотеку и оттуда обязательно заходила к нам. Вот она робко стучит в дверь, папа или мама громко кричат «Да!», и со словами «Можно к вам?» входит тётя Настя. Все ей рады, раздевают её и усаживают на стул поближе к столу. Наливается горячий чай, нарезается пирог. На мамино предложение откушать пирожка тётя Настя обычно отвечала тем, что она и сама нынче пекла, да и пообедала недавно, но всё - же в конце концов со словами «Надо всё-таки попробовать твоего, Роза, пирога…» брала кусочек и с аппетитом ела. По своей скромности сёстры самокритично относились к своим изделиям, обсуждали их недостатки: мама – своих пирогов, тётя Настя – своих. Но пироги, я думаю, были отменные и у той, и у другой. Отдав дань пирогам, переходили на другие темы. Тётя Настя с удовольствием рассказывала о прочитанной книге, все вместе обсуждали Карсунские новости. Вот уже и на улице сгустились сумерки, а разговорам нет конца. «Надо идти, а то темно уж…»-говорила тётя Настя и вставала со стула. «Посиди ещё маленько…» - упрашивали её мама с папой, - и разговор продолжался. Чайник ещё не один раз грелся, пирог нарезался ещё раз, - и разговоры, разговоры,.. Но вот уже и вечер наступил. Тётю Настю провожают за ворота, а частенько и до улицы, прямо ведущей к её дому. Закончилась ещё одна встреча родных людей.
На эту печь я залазил, когда у меня болели зубы. На этой печи я спасался от гнева мамы. Печь-то высокая, а мама большая и грузная, так, что ей нелегко было взобраться на неё. Однажды мама вручила мне бумажный рубль и послала в магазин за хлебом. Шёл я не торопясь и всё время вертел в руках этот злосчастный рубль. В конце концов мне показалось, что рубль какой-то измятый и плохо выглядит. Я сложил его пополам и стал разглаживать по линии сгиба. Разглаживал-разглаживал, и вдруг он –раз!- и разорвался. У меня всё похолодело внутри, так как я предвидел осложнения в своей жизни после такого происшествия. Нынешние дети в таких случаях вешаются или бросаются из окон с десятого этажа. Но у меня нервная система была крепкая, высоких домов вокруг не наблюдалось, и я мужественно побрёл назад домой. Выбрав момент, когда мама вышла в огород, я прошмыгнул в дом и забрался на печь. Задёрнул занавеску и затих. Вернувшись в дом, мама тут же определила моё местонахождение и увидела, что хлеба нет.
«Вова, где хлеб? Где сдача?» - спросила мама, отдёрнув занавеску. Я молча подал ей разорванный рубль. Для мамы в той жизни, когда жили от зарплаты до зарплаты, это было равноценно катастрофе. Целый рубль потерян! И муж сейчас придёт на обед, а хлеба нет! Лицо у мамы покраснело, губы сжались в тонкую ниточку.
«Ах,ты, гад такой!»-закричала мама. Выкрикивая всякие ругательства, она полезла на печь. Опасаясь расправы, я забился в дальний угол. Стоя на нижней ступеньке лесенки, мама схватилапервый попавшийся ей предмет – им оказался валенок – и начала меня им охаживать. Но доставала она только до моих ног, которыми я закрылся как щитом. Мне не было больно, было только стыдно за себя, за дурака такого, за маму, что она такая добрая, а тут вдруг такая злая. Шлёпнув меня раза два – три, мама на этом закончила экзекуцию и опять ушла в огород. Убедившись, что гроза прошла, я тихо выскользнул из дома. На обед я не пришёл, да и не думал я о еде, когда кругом лето, друзья, футбол, рыбалка… К вечеру в душе моей всё успокоилось, и уже без угрызений совести я съел свой ужин. Больше это происшествие не обсуждалось.
Вся обстановка задней комнаты состояла из мебели, привезённой из Потьминского дома: небольшой столик, самодельная полка для посуды, несколько таких же стульев. В углу у печки к стене была прибита раковина из оцинкованного железа(в Потьме её, кажется, не было) с умывальником. Под раковиной стояло ведро, около которого по ночам собиралось полчище чёрных тараканов.Столик стоял вплотную к стене между двумя окнами. Места около окон, как самые интересные, заняли папа (глава семьи) и Саша (старший сын). Мы с мамой сидели сбоку. Никаких разногласий в рейтинге мест и их хозяев не было.
Правый передний угол задней комнаты оставался свободным, и только лет через семь-восемь его занял холодильник «Аист» армянского производства. Именно только к концу 60-х годов мои родители смогли купить эту необходимую в каждом доме вещь. Это был дефицит, на него была очередь, которую контролировали районные власти. Записаться в очередь тоже была проблема. Надо было или очень сильно прогнуться перед кем-то, или иметь блат. Папа мой был несгибаемый и блата никакого нигде не имел, он знал только свою работу, которую исполнял добросовестно. Мама была сама скромность. Поэтому продукты длительного хранения держали в погребе, а продукты ежедневного потребления помещались в ящике кухонного стола и закрывались дверцей. В летнее время все они таяли (масло, например) и быстро портились. Из стола исходил тяжёлый и не всегда приятный запах.
Мне сейчас трудно представить то, как моя мама справлялась с ежедневной обязанностью по кормлению двоих детей и мужа. В её распоряжении была только керосинка (печь в тёплое время года топили только по воскресеньям для пирогов). Много ли на ней приготовишь? А где хранить? Поэтому приходилось готовить пищу ежедневно и понемногу, на один день, чтобы она не успевала прокиснуть. Керосинка стояла на шестке печи, от неё пахло керосином, она страшно коптила, и это тоже не украшало нашу жизнь. Мы, дети, конечно, не замечали всех этих проблем, но нашей мамуле приходилось трудно… Облегчение пришло только через десять лет после переезда в Карсун, когда на кухне появились и газовая плита, и холодильник. Холодильник попался неудачный (армянский!), он шумел и страшно грохотал при выключении, но это уже были мелочи…
Передняя комната, т.е. комната с окнами на улицу, совмещала в себе гостиную и спальню. В левом переднем углу поставили этажерку с книгами. Простенок между передними окнами занял комод. Вдоль правой глухой стены поставили кровати: спереди у окна - новую родительскую, сзади-старую, тоже родительскую, для нас с Сашей. Новую кровать мама купила ещё в Потьме, когда мы жили на квартире у тёти Паши. Кровать эта была односпальная, высокая, с жёстким выпуклым матрацем. Спать на ней, конечно, было очень неудобно. Я всегда боялся за маму, которая спала с краю, как бы она во сне не упала с неё. Папа наш был человек худой, а мама была женщина «в теле», и этой односпальной кровати было для них явно мало. Но в условиях тогдашнего всеобщего дефицита рассчитывать на что-то более комфортное им не приходилось, и они промучились на ней почти десять лет, пока мы с Сашей не вылетели из гнезда. Нам же с Сашей досталась старая родительская кровать с панцирной сеткой и тоже односпальная. Сетка от многолетней эксплуатации вытянулась и под тяжестью наших детских тел провисала чуть ли не до пола. Проспали мы на ней до 68-ого года, когда Саша уехал в военное училище. Почему мы так спали, ведь у нас был ещё диван, сначала старый самодельный потьминский, а года через два-три после переезда в Карсун новый, из магазина? Ведь кому-то можно было спать и на нём! Но нет: диван стоял в комнате, как какая-нибудь роскошь для украшения жилища и его берегли. Старый диван с дерматиновой обивкой простоял бы у нас в Карсуне и дольше, если бы однажды, году в 62-ом, к нам из Потьмы не приехала мамина тётя Надя (сестра маминой матери Надежда Николаевна Масленникова, бывшая в замужестве за Иваном Козловым) с «инспекторской» проверкой, т.е. посмотреть, как мы устроились. Диван по-видимому уже имел неприглядный вид настолько, что не гармонировал с новым домом и его убожество бросалось в глаза. «Чай, купили бы новый диван-то… Что это вы уж…»-с сарказмом в голосе сделала замечание Лёля(так звала свою тётю Надю мама). В этот же год появился новый фабричной работы диван… А старый перекочевал на веранду, чему мы с Сашей были несказанно рады. С этого момента веранда стала нашим постоянным местом пребывания в тёплое время года. Здесь я читал свои книжки и играл в шахматы с Вовкой Матросовым, здесь Саша ремонтировал наш старый велосипед в ненастную погоду, здесь мы приводили в порядок рыболовные снасти перед походом на Барыш. И никто нам не мешал заниматься этими серьёзными делами, и мы никому не мешали…
Чудное место была эта веранда! Она была пристроена к дому так, что стена дома была и одной стеной веранды. Другая, длиннаястена веранды, выходящая во двор, была сплошь застеклена, да и переднее окно, выходящее на улицу, было во всю ширину веранды. Поэтому света на веранде было в избытке. Окна веранды выходили на юго-восток и юг. По утрам в ней царил лёгкий полумрак и прохлада, зато в полдень жаркого солнечного дня в ней было жарко, как в бане. Иногда я после обеда засыпал на веранде. Проснувшись часа через два, я ощущал в теле такую сладкую расслабленность, что не хотелось вставать, и в голове ощущалась лёгкая тяжесть. Зато как хорошо было засыпать на веранде в поздний летний вечер! На улице тишина, только издалека с Карсунской танцплощадки доносится музыка. В окно светит полная луна, и всё небо усыпано крупными звёздами. Они так близко, что, кажется, до них можно дотронуться рукой. Столько звёзд на небе в августовскую ночь, как в Карсуне, я больше нигде и никогда не видел! На это звёздное небо можно было смотреть всю ночь - и не насмотришься! Представьте себе большую лесную поляну, усыпанную полевыми цветами, - таким же было и летнее звёздное небо над головой в Карсуне! Сладко было засыпать под этими звёздами!.. А рано утром громкий бодрый крик нашего петуха возвещал начало нового дня на этой прекрасной земле. И мама уже ходит по двору, и папа уже собирается на работу. Вновь закроешь глаза и в сладкой полудрёме мечтаешь, мечтаешь…
Диван, наверное, был первой крупной покупкой наших родителей после переезда в Карсун. Потом на комоде заняла своё место радиола «Муромец», а с ней и первая пластинка с записью П.Казьмина «За околицей». Эту первую пластинку купил сам папа, потому что тема её была очень близка ему. Она будила в нём воспоминания о его детстве, и он слушал и слушал эту пластинку без конца… Потом был открыт «Голос Америки», и папа каждый вечер слушал чтение с этой радиостанции «Архипелага ГУЛАГ» А.Солженицына. Мой интерес к этой теме тогда ещё не открылся, и, настроив радиолу на нужную волну для папы, я с удовольствием убегал на улицу.
Радиола появилась в нашем доме году в 63-ем. А вот у наших соседей Темниковых ещё в 62-ом году уже был телевизор. У их дома уже стоял длинный шест с антенной наверху, чтобы принимать телевизионный сигнал с ретранслятора в Вешкайме. На нашей Первомайской улице они были одними из первых обладателей этого чуда техники. Таких «счастливцев» на нашей улице было всего 2-3 дома. Как и другой дефицит, на телевизоры была очередь под контролем местной партийной и советской власти. Ловкие люди находили способы обходить и эту очередь, и этот контроль. Судя по всему,Темниковы были из разряда таких людей-ловкачей, как их называл папа. У них было всё, что тогда было в продаже и чего не было, и вперёд всех. У них была даже собака редкой даже сейчас породы дог. Большая чёрная собака по кличке Цыган. Собака была умная и здоровая, вела себя на улице спокойно, без агрессии, но я всё-таки обходил её стороной. И дом у Темниковых был раза в два больше нашего, так называемый пятистенок. Видя всё это, папа аттестовал Темниковых как воров и жуликов, хотя никаких должностей они не занимали, и называл своего соседа презрительно Лёшкой. Не Алексей, не Алексей Иванович, а именно Лёшка. Итак, у Темниковых было всё, но не было детей. В их огромном доме некому было жить, и одна комната с отдельным входом использовалась «Лёшкой» как столярная мастерская. Однажды папа воспользовался этой мастерской, чтобы сделать мне деревянную саблю для участия в каком-то школьном спектакле или танце. В комнате-мастерской ничего не было, кроме верстака и различных деревянных заготовок. Весь пол был завален стружкой, и я с удовольствием вдыхал её смолистый запах.(Я тогда учился в 4-ом классе и меня начали привлекать к художественной самодеятельности. Не потому, что у меня видели какие-то таланты, а просто потому, что после тяжёлой адаптации в 3-ем классе я вошёл в колею и попал в разряд ударников. По-видимому, наши учителя считали участие в школьной самодеятельности как поощрение за хорошую учёбу. И правда: не выпускать же на сцену какого-нибудь двоечника! Главное-учёба!)
Жене Лёшки Темникова, как и всем нормальным женщинам, скучно было жить на земле без детей, и она иногда приглашала соседских детей к себе. Это было для неё такое же развлечение, как, например, нам сходить в кино. А в 62-ом году главной приманкой для нас мог быть только телевизор, которого ни у кого из нас не было, а у неё он был. И вот, когда тёте становилось особенно скучно, она выходила на улицу и громко говорила: «Ребятишки, приходите смотреть телевизор!..» Мы бросали все свои неотложные дела и спешили в Темников дом. Там рассаживались на стульях, на диване перед маленьким телевизором и замирали… Тётя Темникова с нами не сидела, но всегда была где-то рядом. Дом оживал…
Цивилизация в виде аппарата с голубым экраном дошла до нашего дома году в 66-ом. Это был телевизор «Неман» белорусского производства.К этому времени была уже куплена тумбочка, которую поставили в передний левый угол «передней» комнаты. На неё-то и водрузили телевизор. Отдельно был куплен автотрансформатор для предохранения телевизора от перегрузок. В селе Русские Горенки, что в 25 километрах от Карсуна, папа купил кабель (тоже дефицит!). Пригласили с соседней улицы молодого мужика Абрамова, недавно отслужившего в армии и набравшегося там какого-то опыта обращения с радиотехникой. Он припаял штекер к кабелю с одного конца, другой конец кабеля-к антенне. Антенну водрузили на крышу, и настал торжественный момент. Щёлкнул выключатель, засветился экран с какими-то бегущими полосами. Абрамов покрутил ручку настройки, и чудо свершилось: появилось изображение, и мы услышали человеческий голос! Радости нашей не было конца. В этот летний воскресный день и папа, и мама, и мы с Сашей весь день просидели перед телевизором…
Из необходимых вещей из Потьмы в Карсун были перевезены также корыто из оцинкованного железа и ребристая доска для стирки белья. И таким «дедовским», простите,-«бабушкинским»-методом мама стирала бельё вплоть до начала 70х годов, когда была куплена наконец-то стиральная машина «Симбирка» Ульяновского завода «Электромаш». Это был, по-видимому, дефицит из дефицитов, ибо он был приобретён родителями, наверное, самым последним. Стиральную машину можно было тогда приобрести или по блату, которого у моих родителей никогда нигде не было, или по спискам очерёдности, в которые попасть тоже была проблема, или за особые заслуги. Это была своего рода государственная премия особо отличившимся труженикам и «труженикам». Как-то в середине 60х годов по приезде в Потьму мы с мамой зашли к Лёле, т.е. к её тёте Наде, сестре маминой матери. Тётя Надя жила с семьёй сына своего покойного мужа (у самой тёти Нади детей не было). Этого сына мама звала Володя Козлов. Он работал в колхозе в Потьме трактористом. Работал хорошо, т.к. был человек добросовестный и, самое главное, непьющий. И в тот приезд тётя Надя похвалилась маме новой стиральной машиной: «Вот, Володе дали премию за ударный труд на уборке урожая…» Стиральная машина (тоже «Симбирка») стояла в передней комнате в «красном» углу под иконами, покрытая цветастой салфеткой. Это была реликвия, предмет гордости хозяев дома. И, конечно, ей не пользовались по её прямому назначению, берегли. Вот тогда-то я и увидел первый раз такое чудо, как стиральная машина. А мама моя ещё долго ломала свои руки, стирая бельё в корыте…
Вот так, год за годом, в наш дом в Карсуне входили всё новые и новые вещи, облегчавшие жизнь наших родителей и наполнявшие её новыми красками. Они были результат неустанного труда папы и мамы. 60-е и 70-е были годы постепенного, хоть и медленного, повышения благосостояния нашего народа. И хотя мы постоянно слышали слова «война», «агрессия», «империализм», но жизнь всё равно становилась лучше, и жить становилось веселей. А уж по сравнению с Потьминским периодом жизнь в Карсуне приближалась к коммунизму: принцип «каждому по потребностям» постепенно обретал реальные черты…
Глава 2. Карсун.
Я иногда думаю: «Как бы сложилась моя жизнь, если бы мои родители остались в Потьме и не переехали в Карсун?» Наверное, всё было бы по-другому и, может быть, даже я вырос бы другим человеком. Всё-таки окружающая материальная среда влияет на формирование человека. И это влияние не всегда благотворно. Многое зависит от врождённых качеств человека: его характера, ума, воли. И даже хорошие задатки могут остаться в эмбриональном состоянии, если для их развития нет соответствующей питательной среды. Только Ломоносовы могут преодолеть тяготение земли и вырваться в мир. А не будь у него всесокрушающей воли, так и канул бы он в небытие со своим умом, как и тысячи других – и вовсе не глупых – холмогорских мужиков-поморов.Я, к сожалению, не Ломоносов, и для преодоления трудностей мне не хватает ни воли, ни целеустремлённости, ни характера. Я могу развиваться только в тепличных условиях, как та пальма в рассказе Гаршина. Иначе, как и она, я умру.
Потьма хороша для детства, это настоящий детский сад. Здесь хорошо вступать в жизнь, знакомиться с миром, набираться впечатлений. Здесь есть всё: лес, речка, озеро, которые маленькому человеку заменяют реку и море, горы, бескрайние поля, ласточки, вьющие гнёзда у тебя в доме, домашние животные… Ум среднего ребёнка в раннем детстве ещё спит, он живёт чувствами, эмоциями. Тепло материнских рук и солнечного света, журчание ручья, кристальная чистота и холод до ломоты зубов родниковой воды, шелест листьев, голоса птиц, аромат спелых яблок, сладость мёда и терпкость черёмухи, запах пшеничного поля, тишина вечерних сумерек, огромная Луна над лесом, плывущие белые облака и бездонная синева неба, мерцание звёзд в ночи, огонёк в окне родного дома-всё это наполняет душу ребёнка и сопровождает его всю дальнейшую жизнь.Впечатлений так много, и они так остры, что ночью он спит так, как может спать только ребёнок: глубоко и безмятежно. Жизнь во сне в детские годы не оставила во мне никаких следов, какбудто меня и не существовало вовсе, хотя вокруг она продолжалась по-прежнему: мама проверяла тетрадки своих учеников на кухне при свете керосиновой лампы; страдал Саша после какой-то прививки, хлопали двери, приходил фельдшер, чтобы помочь ему; пела колыбельные песни мама у кроватки больного Толички; плакала мама над его бездыханным тельцем (а теперь плачу и я-старый больной человек, пишущий эти строки)…Когда ребёнок просыпается, он как будто одним шагом переступает грань между бытием и небытием и сразу вступает в водоворот бурлящей жизни. Небытия нет, есть только жизнь и я в ней!
Так в детстве. Но приходит время, и оно кончается. А когда оно кончается? Тогда, когда созревший разум просыпается и вступает в свои права. «Я есть! - говорит он, - А вы кто?» Чувства уступают дорогу разуму, начинается познание. «Хочу всё знать!» - говорит он, и ничто его уже не остановит. Но как костёр затухает без дров, так и разуму требуется пища, иначе он ослабнет и скукожится в созерцании собственного бессилия. В Потьме меня ждал умственный голод. В Карсуне же было всё: большая школа, хорошие учителя, библиотеки, кружки в Доме пионеров, спортивные залы, книжный магазин, наконец!.. Вот за это я благодарен своему отцу, что он преодолел свою косность, нашёл в себе силы и волю, чтобы в 1961-ом году начать новую жизнь в Карсуне!
Карсун, основанный в 1647 году боярином царя Алексея Михайловича Богданом Хитрово, вплоть до революции 1917 года оставался уездным купеческим городом. Советская власть сразу же снизила его статус до села. Позднее Карсун стал рабочим посёлком городского типа, административным центром Карсунского района. Власть сменилась, статусы менялись, но вплоть до 1961 года в Карсуне ничего не прибавилось к тому, что в нём осталось от царской власти. А осталось много чего. Как же воспользовалась советская власть этим наследством? Ну, конечно, в конце 20-х годов были снесены с лица земли церкви. А их в Карсуне было пять штук. От четырёх из них не осталось и следа, а вот Крестовоздвиженской церкви, первой церкви при основании Карсуна, повезло больше. Её лишили крестов, колокольни и куполов, а в том, что осталось, сотворили РДК – районный дом культуры. Такова была политика советской власти повсеместно: церкви, как рассадник «опиума для народа», или подлежали сносу с лица земли, или превращались в клубы и дома культуры, где народ пел, плясал и смотрел кино. Когда я ещё жил в Потьме, я и не подозревал, что клуб, в который мы с Сашей частенько ходили смотреть кино, занимает здание бывшей церкви во имя Дмитрия Солунского, которую ещё до революции строил мой дедушка Михаил Иванович Сонин.В конце 90-х это деревянное здание сгорело. Останки его в виде уродливой кучи обгорелых брёвен и досок до сих пор возвышаются в центре села.
Крестовоздвиженская церковь в Карсуне была кирпичная, снаружи её стены были оштукатурены. Проходя мимо неё, Саша каждый раз показывал мне на неё и говорил: « Вон видишь: ангелы нарисованы?» Я глядел и ничего, кроме обвалившейся штукатурки, не видел. Откуда-то Саша уже знал, что это бывшая церковь. А для меня это был Дом Культуры. Здесь я со своими новыми одноклассниками на утреннике встречал новый 1962 год. Здесь однажды давал спектакль Ульяновский театр кукол, который не произвёл на меня должного впечатления (наверное, я уже был слишком большой для кукол, это было в 1962 году). Здесь, на сцене РДК, я со своими одноклассниками плясал матросский танец «Яблочко» весной 1963 года. Кто-то из нас троих сбился с ритма, и дотанцовывали мы это «Яблочко» вразнобой. Но нам всё равно хлопали…
В пятидесятых годах к старому зданию церкви был пристроен 2х-этажный холл. На его первом этаже устраивались танцы в зимнее время. На втором этаже разместилась районная библиотека с богатейшим собранием книг. К сожалению, пожар 65-ого года нанёс непоправимый ущерб этому хранилищу знаний. Но о библиотеке потом…
Некультовым сооружениям предназначена была долгая жизнь не зависимо от власти. Строили на века. От старого дореволюционного города Карсун до сих пор сохранились и живут – пусть и новой жизнью – здания городской управы, земской управы, здание присутственных мест, здания женской гимназии и земской больницы. Но тогда, в мои детские годы, у меня ещё не было исторического взгляда на вещи. Я жил с ощущением, что всё видимое вкруг меня существует неизменно и вечно. Для меня, как, я думаю, и для всех детей подросткового возраста, не существовало прошлого, было только настоящее. Дети моего поколения впервые прикасались к истории только в четвёртом классе начальной школы. Мы узнавали, не понимая, что была какая-то Киевская Русь, что были какие-то цари и революционеры, их свергнувшие в 1917 году, что появился, наконец, СССР. Это было интересно, но не затрагивало глубоко моё детское сознание. Всё это не касалось моего Сегодня. Хорошо, что в сегодняшних школах появился предмет Краеведение. Историю надо начинать с родного села, города, в котором ты родился и растёшь. Мы с Сашей летом каждый день бегали на Барыш купаться мимо здания Госбанка, не подозревая, что когда-то это было здание присутственных мест, т.е. административное здание государственной власти в царской России для работы с населением. Теперь это здание живёт уже третьей жизнью: в нём расположился Карсунский районный суд. Внутри этого здания мы с Сашей никогда не были, уж больно солидно, таинственно и пугающе выглядела надпись на его фронтоне: ГОСУДАРСТВЕННЫЙ БАНК СССР. Около этого здания никогда не видно было людей и у меня свербил в голове вопрос: что это за дом такой, кто в нём работает и что они там делают? Но впереди нас ждал Барыш, а это было более интересно, чем какой-то дом на его крутом берегу.
Накупавшись вволю до посинения, слегка обсохнув и натянув на ещё мокрые трусы трико, под палящими лучами солнца мы спешили домой. С трудом поднявшись на гору, по улице Куйбышева доходили до первой колонки и с жадностью припадали к холодной струе воды. Напившись так, что чувствовалась тяжесть в животе, уже не спеша добредали до дома. «Мам, дай пять копеек на кино…» - клянчили мы с Сашей. Мама, успокоенная нашим счастливым возвращением с речки, быстренько соглашалась и вручала нам каждому заветные медные монетки.
В Карсунском кинотеатре почти каждый день показывали новые фильмы: в 17 часов - детские фильмы, в 19 и 21 час - взрослые. Стоимость входного билета на детский сеанс равнялась пяти копейкам. Это было очень дёшево и проблем с получением этих денег у карсунской ребятни не было (если даже ходить в кино каждый день, то за месяц наберётся не более полутора рублей!). А некоторые предприимчивые дети и сами добывали эти копейки. В то время по Карсуну разъезжал на лошади, запряжённой в телегу, какой-то мужичок и собирал у жителей всякий хлам: кости, тряпьё, бумагу, автомобильные покрышки. За этот товар он платил какие-то деньги. Меня это почему-то не вдохновляло, а вот Саша, как более деловой человек, воспользовался этим для собственного обогащения. Вместе с своим приятелем – соседом Генкой Зотовым он лазил по карсунским помойкам и по крупицам собирал это «золото». За килограмм костей Саша получал 10 копеек, а за килограмм покрышек аж 50 копеек! Конечно, труд старателя нелёгок, но он стоил того. Не помню, чтобы Саша делился со мной своими богатствами (и правильно делал: ведь я не участвовал в его походах на эти, ему одному известные, помойки), но в кино мы всегда ходили вместе, может быть, иногда и за Сашины деньги, нажитые им непосильным трудом!..
Карсунский кинотеатр имел величественный вид. Само здание было поставлено на довольно-таки высокий подиум, используя рельеф местности. Поэтому, чтобы войти в него, надо было сначала подняться по широкой лестнице в двадцать ступеней. Выступающий фронтон поддерживали шесть мощных колонн высотой примерно метров семь-восемь. Фасад первого этажа украшали пять фигурных дверей, второго – столько же окон с лепными наличниками. Как сказали бы, наверное, специалисты-архитекторы – это была русская классика в примитивном исполнении и в почтенном возрасте. Строилось это здание ещё в 19-ом веке и предназначалось для городской управы. Оно ещё не успело как следует состариться, когда пришедшие к власти большевики выселили из него прежних хозяев и устроили кинотеатр, т.к. «искусство кино имеет для нашего народа первостепенное значение». Но т.к. у новой власти никогда не было денег для культуры, то к 61-ому году оно имело довольно-таки обшарпанный вид, что, впрочем, не мешало мне восхищаться им.
Зал для зрителей был небольшой и вмещал в себя около 200 фанерных кресел с откидными сиденьями. Они постепенно поднимались амфитеатром от экрана до задней стенки, за которой размещался кинопроектор. По сравнению с Потьминским клубом, где зрители сидели на деревянных скамейках, поставленных вкривь и вкось на полу, это было великолепно! Не надо было тянуть шею, чтобы увидеть экран за впереди сидящим дылдой. И высокое расположение кресел тоже восхищало…
В 1965 году в Карсуне был построен новый кинотеатр с названием «Россия». Старый кинотеатр заняли какие-то районные чиновники. А в начале 80-х, как водится на Руси, опять случился пожар. Несколько лет здание простояло без крыши и с выгоревшим нутром. Но в результате энергичной деятельности последнего секретаря райкома КПСС Гареева, понявшего значение этого здания как архитектурного памятника, началось его восстановление. Мой отец Бородин Иван Дмитриевич принимал в этом деле участие, составив сметы на ремонт (к тому времени папа был единственным заслуживающим доверие специалистом по сметам в Карсуне). В 1990-ом году это здание наконец-то заново родилось. Теперь оно является визитной карточкой Карсуна, являясь объектом фото- и киносъёмок и натурой местных художников. Кроме того, в нём разместилась центральная районная библиотека.
Позади городской управы, но фасадом на улицу Ульянова, стояло здание женской гимназии. В наше время в нём размещалось сельское про-
фессионально-техническое училище(СПТУ). Проходя мимо, я всегда обращал внимание на него. Небольшое, но какое изящное здание! Сколько на нём украшений! Это прямо-таки какая-тобомбоньерка! Ведь здание строилось для девочек, и архитектор не поскупился на бантики, кружева, оборки и прочие прелести. Какой контраст по сравнению с построенной в 20-х годах рядом средней школой! Огромный 3-х этажный абсолютно плоский параллелепипедбез каких-либо излишеств! Рабоче-крестьянская власть уважала монументальность, а на красоту то ли не имела средств, то ли считала излишним проявления тонкости вкуса и изящества формы. К сожалению, я так и не вошёл внутрь этой каменной шкатулки. Там, наверное, тоже было когда-то красиво. Но могу предположить, что курсанты СПТУ, этот дикий необузданный народ из близлежащих сёл и деревень, отъявленные двоечники и хулиганы в своих школах, привели внутренние помещения в соответствиес своим представлением свободы и красоты. Теперь в этом здании находится Карсунский технологический техникум, а чему там учат – не знаю…
Как и положено Городской управе, она знаменовала собой административный центр Карсуна. Но всю центральную часть купеческого города Карсуна занимала торговля. В первой половине 19 века вплотную к Городской управепо проекту известного архитектора Коринфского были построены торговые ряды. Они украшают Карсун до сих пор. В 60-е годы уже 20-ого века в них располагались продуктовые и промтоварные магазины, молочный магазин. От торговых рядов отходил ряд отдельно стоящих 1-о и 2-х этажных зданий тоже торгового назначения: « дежурный магазин», книжный магазин, хлебный магазин. Напротив «дежурного» магазина стояло здание, в котором торговали мясом. А напротив книжного магазина стоял киоск «Союзпечать». Эти два объекта – книжный магазин и киоск –стали для меня объектами самого пристального внимания. Не имея в кармане ни копейки, я тем не менее подолгу простаивал у прилавка книжного магазина, жадными глазами рассматривая корешки книг на полках. Народ жил бедно, денег хватало только на самое необходимое, и мода на книги ещё не пришла. Полки магазина могли поразить любого нынешнего книголюба. Собрания сочинений русских и зарубежных классиков, энциклопедии, отдельные издания занимали всю широкую и высокую стенку позади прилавка. На прилавке лежали всевозможные географические карты и атласы. Всё это стоило копейки, но и этих денег у населения не хватало. Наша соседка по Первомайской улице тётя Люба Шалтаева то и дело прибегала к нам занимать три рубля до получки при непьющем и работающем муже.В этом старом книжном магазине мне удалось, сэкономив деньги на пирожках, однажды купить карту Европы, которая долго потом висела на стенке нашей веранды. Это была в то время моя единственная покупка.
Насмотревшись на книги, я переходил дорогу и останавливался у киоска. Через его стеклянные стенки я долго глазел на всевозможные журналы, писчие принадлежности и прочие мелочи. Так расширялся мой кругозор. Мой новый приятель Вовка Земсков познакомил меня с журналом «Искатель», который также продавался в киосках «Союзпечать». Не поев два или три дня коржики в школьном буфете, я сэкономил нужную сумму и купил в киоске один номер «Искателя». Моя домашняя библиотека начала своё существование именно с «Искателя»…
Рядом с книжным магазином стояло одноэтажное кирпичное здание, в котором торговали хлебом. Сюда мы с Сашей, вместе и поодиночке, каждый день бегали за хлебом по поручению мамы. Сюда я приходил ранним утром, часов в пять или шесть, летом 1963 года, чтобы занять очередь за хлебом. Хлеба в тот год в стране катастрофически не хватало в результате какой-то авантюры Никиты Хрущёва. Выстояв несколько часов в очереди и дождавшись привоза хлеба, мы покупали несколько саек и буханку белого или чёрного хлеба. Мы все любили эти самые сайки, о существовании которых узнали только при переезде в Карсун. Очень вкусные были сайки!..
Торговый центр старого купеческого уездного города Карсун не мог обойтись без ресторана. Это было большое одноэтажное деревянное здание, поставленное на кирпичный цокольный этаж полуподвального типа. В этом полуподвале располагался кулинарный магазин. В нём же торговали мороженым, вкус которого я впервые узнал здесь же. За счёт цокольного этажа ресторан казался мне высоким и величественным зданием. В ресторан вела высокая деревянная лестница. Только однажды в сопровождении кого-то из взрослых родственников, приехавших к нам в гости, я поднялся по этой лестнице и вошёл в зал ресторана. Он меня поразил. Большая светлая комната с множеством столов, накрытых белыми скатертями. На столах стояли приборы со специями. Нам подали две бутылки лимонада (дело было летом, стояла жара и хотелось пить). Я с удовольствием выпил стакан лимонада, а вот кто меня тогда угощал им – не помню.
Зачем я всё это пишу? Потому, что это был для меня новый мир, совсем не похожий на Потьму. В Потьме была тишина, речка, горы, лес, роднички, керосиновые лампы, соломенные крыши, лапти, бани в огородах, топившиеся по-чёрному, соха во дворе у дедушки, свинарник за околицей, куда мы бегали смотреть пиявок, плававших в большом цементном корыте с водой, водяная мельница с мельником Потехиным, большая навозная куча у дедушки на «задах» с её незабываемым острым ароматом. В Карсуне же ничего этого не было. Зато в каждом доме и на уличных столбах горели электрические лампочки (в Карсуне на реке Барыш стояла ГРЭС – государственная районная электрическая станция). Дома на улице Первомайской были новые и все под железной крышей. Множество магазинов и больших каменных зданий, многолюдность торгового центра, особенно по воскресеньям, открыли мне дверь в какой-то иной, большой мир, совсем не похожий на маленький и уютный мир моего детства в Потьме. Пассажирская автостанция предполагала где-то ещё больший мир, который ещё предстояло мне открыть. Стадион с трибунами для зрителей стал для меня вообще новым понятием в моём сознании. Множество автомобилей дополняли картину. Вот так: я вырос, и вместе со мной очень кстати и одновременно вырос окружающий мир.Кто-то сказал: « Жизнь – это театр, а люди в нём – актёры». Карсун стал новыми декорациями в этом театре, в который я вошёл в мои отроческие годы. К этим декорациям я быстро привык и стал играть свою роль в этом спектакле под названием «Жизнь».
Глава 3. Барыш.
Но главной достопримечательностью на новом месте нашего жития была река Барыш, на левом высоком берегу которой и была основана в 17 веке крепость Карсун. Сюда мы прибегали каждый день в течение всего лета порыбачить или просто покупаться. И было где развернуться карсунским ребятишкам! Барыш в то время был не тот, что сейчас. Ещё в черте посёлка Барыш разделялся на два рукава, которые далее опять соединялись в одно русло. На левом рукаве стояла гидроэлектростанция, питавшая током Карсун. Эта ГРЭС действовала до введения в строй Куйбышевской ГЭС и до подвода ЛЭП к нашему району. Правый рукав также был перегорожен высокой плотиной. Эти сооружения поднимали уровень воды в Барыше довольно-таки высоко, и река эта в черте Карсуна была широкой и полноводной. Настолько, что мы даже опасались переплывать на другой берег. Кто на это решался, тот был в наших глазах героем и настоящим пловцом.Взрослые же люди смотрели на эту водную преграду совсем по-другому, и она не представляла для них никакой опасности. В первое лето нашей жизни в Карсуне вся наша семья однажды выбралась на берег Барыша.Спустившись с Банковской горы, мы расположились на «пляже», представлявшем собой просто широкую лужайку у реки. Никаких пляжных удобств на ней, естественно, не было: ни песка, ни кабинок для переодевания – ничего. Дело было уже к вечеру, но солнце стояло ещё высоко, и на «пляже» было много народа, и детей, и взрослых. День был жаркий, дети, проведшие на реке весь день, ещё не ушли, а взрослые пришли сюда после работы освежиться. Мы с Сашей сразу же залезли в воду и начали барахтаться у берега, т.к. мы ещё не успели научиться плавать. Папа разделся и, покуривая, постоял на берегу в своих синих сатиновых «семейных» трусах. Потом быстро вошёл в воду и поплыл на другой берег. Ему хватило несколько широких и сильных взмахов рук – и вот он уже выходит на обрывистый правый берег Барыша. А мама, не раздеваясь, с тревогой наблюдала за нами с берега. Под наши восхищённые взгляды папа ещё раз переплыл недоступную нам водную преграду. Получалось это у него легко и просто. Ему не было ещё и сорока лет, а за плечами было уже столько работы, сделавшей его мышцы железными, что переплыть Барыш было для него раз плюнуть. Нам с Сашей оставалось только завидовать и гордиться своим отцом. Я, к сожалению, не достиг такой физической силы и к семнадцати годам и, по-моему, так и не переплыл Барыш ни разу за всю жизнь в Карсуне.
Не все были такие хлипкие, как я. В то время среди всех мальчишек Карсуна славился своей силой ( а в подростковом возрасте только сила является авторитетом!) Костя Труханов. Он был старше нас лет на пять, т.е. ему было лет пятнадцать, и он был совсем другой возрастной категории. Но что такое пятнадцать лет! Всё равно: это ещё мальчишка!.. Но Костя был особенный мальчишка. Мама говорила, что учился он плохо и спал на уроках. Но он был культурист, т.е. занимался гимнастикой с гантелями и гирями, а в школьном спортивном зале упражнялся и со штангой. Тогда всё это было ново и только-только входило в моду в нашей стране. Костя был близорук и носил очки, да и роста был среднего, так, что атлетом его трудно было назвать. Но когда он приходил на пляж и раздевался, то обращал на себя внимание всех мальчишек своей фигурой. Тонкий в талии с широкими плечами, бугристый пресс, мускулистые руки и выпуклая грудь – всё это вызывало зависть у нас, тщедушных мальчишек с неразвитой мускулатурой. Приходил Костя всегда один и только для того, чтобы выполнить ещё одно упражнение в своей физической программе: плавание на длинную дистанцию. Он входил в воду и настоящим стилем кроль плыл против течения. Сколько же в нём было силы! Он плыл и плыл, и вот мы уже потеряли его из вида, когда он скрылся за поворотом в сторону Таволжанки. А мы продолжали плескаться у берега и не всегда видели возвращение Кости из дальнего плавания.
Пример Кости Труханова подвигнул карсунских мальчишек тоже заняться своей физической подготовкой. Мой приятель Вовка Матросов даже приобрёл трёхкилограммовые гантели и даже начинал заниматься гимнастикой с ними. Откуда-то он взял журнал «Физкультура и спорт» с упражнениями для гантелей. Я позавидовал и выпросил у него эти гантели на несколько дней, чтобы тоже позаниматься. Конечно, их пришлось вернуть, и, сколько я ни щупал свои бицепсы, никакой прибавки в своих мускулах я не заметил. Да и у Вовки Матросова это было минутное увлечение, и силы у него тогда не прибавилось. Однажды на пляже мы с ним вздумали бороться, и я его положил на лопатки, хотя он был немного крупнее и тяжелее меня. Ну, что ж! На смену гантелям пришло новое увлечение, и мы забыли о старом. Жизнь! В ней так много интересного!..
Барыш!.. Барыш!.. Как много приятных детских воспоминаний связано с ним! Мы пропадали на нём всё лето! И купание, и рыбалка, и даже плавание на лодках, которые стояли тут же у берега!.. Самые отчаянные из нас даже прыгали в воду «солдатиком» с вышки!.. А я даже боялся подняться на её второй ярус в два метра над водой! Сколько было выловлено нами «сопливых» ершей из мутной воды Барыша! А особо искусные из нас рыбаки «подсекали» и плотву, и голавлей за плотиной ниже по течению (место это называлось Малый Барышок). А пескари, казалось, сами лезли на крючок и поймать их не составляло труда даже мне. А однажды я поймал бычка. Откуда он взялся в нашем Барыше – никто не знал, и никто никогда не ловил бычков в его мутной воде. Саша при этом удивлялся и искоса поглядывал на меня. Наверное, немного завидовал…
Иногда при пасмурной погоде прямо у воды мы разводили костёр, чтобы обогреться и обсушиться после долгого купания в прохладной воде. А особо проголодавшиеся даже запекали в углях костра мидий, которых в Барыше было видимо-невидимо. Их не надо было ловить, они лежали как чёрные камни на дне прямо у берега, и их было видно на прибрежном мелководье. Войдёшь в воду по колено, протянешь руку – и вот уже в твоей руке лежит большая – с ладонь! – чёрная и блестящая ракушка (слово «мидия» мы тогда не знали). Она уже успела плотно закрыть свои створки и открыть их, не повредив, не было никакой возможности. Ракушки бросались в потухающий костёр и через минуту-две с лёгким потрескиванием створки мидии раскрывались и было видно жёлто-белое тело этого моллюска.Я с отвращением наблюдал, как Вовка Барсуков, большой и толстый мальчик, своими грязными руками отдирал мидию от раковины и запихивал её, может быть, даже ещё живую, к себе в рот. И как бы он ни чмокал с аппетитом, ничего, кроме тошноты, это во мне не вызывало. Так я и не попробовал этого Барышского деликатеса. А ведь, наверное, можно было, набрав легко целое ведро этих мидий, принести их домой и как-нибудь их приготовить для еды. Ведь ем же я сейчас морских маринованных мидий из магазина! Но народ тогда был тёмен и проходил мимо этого 100-процентного белка… Интересно: а живут ли сейчас в Барыше эти моллюски? Навряд ли: Барыш обмелел, а загрязнение его воды достигло смертельного даже для мидий уровня. Я так думаю, но стоило бы проверить… А тогда, в далёкие 60-е, досужие мальчишки, да и взрослые, доставали из нор в обрывистых берегах Барыша даже раков!.. А как было бы хорошо опять сейчас поднять плотину на нашей речке, и тогда на её берегах опять бы заиграла жизнь! Сидели бы на её берегах нынешние мальчишки с удочками, плескались бы дети в её пусть и мутной воде, не спеша плыли бы по ней плоскодонки, и весёлые голоса людей и птиц оглашали бы барышские берега!.. Но тихо сейчас на Барыше, умерла река…
Всякая река представляет для детей определённую опасность для их жизни. В её тёмных водах скрываются и камни, и коряги, и рыбацкие сети, и разбитые бутылки. Всё это может стать причиной трагического случая. Когда-то давно, ещё в Потьме, мама повела своих учеников в свою родную Коммуну на берегу Барыша. Прихватила с собой и Сашу. Ну, и, естественно, там всем захотелось искупаться («Быть у воды, да не напиться?!»). Полез в воду и Саша. Мама, конечно, выбрала место мелководное по понятиям взрослого человека и нисколько не беспокоилась. И вот уже большой Саша (как же, ведь он перешёл уже во второй класс!) сложил ладошки лодочкой на груди и головой вперёд плюхнулся в воду. А воды-то было ему по пояс. Через секунду Саша с рёвом и захлёбываясь выскочил из воды, держась за голову. По лицу его стекала тонкая струйка крови, а на стриженой голове была видна большая царапина. С чем Саша столкнулся, ныряя в воду, не знаю, но всё могло закончиться гораздо серьёзнее, если б он прыгал с большей высоты. Люди всегда тонули, тонут и будут тонуть в воде, это не наша среда обитания, она враждебна нам и жестоко наказывает нас за малейшую неосторожность. Мама потеряла бдительность и чуть было не потеряла сына.
Казалось бы, этот случай навсегда должен был врезаться в память мамы и она всегда должна была быть начеку, живя у реки. Но что ж такое? Живя в Карсуне, мы всё лето проводили на Барыше, а я не помню, чтобы мама выражала хоть раз какую-то озабоченность по этому поводу, вводила какие-либо ограничения!.. А ведь Барыш в черте Карсуна в то время был совсем не похож на себя у Коммуны и глубиной, и шириной, да и течение всё же было не маленькое. И люди – даже взрослые! – тонули. А мама, не говоря уж про отца, и в ус не дула! По крайней мере, это никак внешне не выражалось. А если б нам вздумалось прыгать с двухметровой вышки, стоявшей на пляже? Мы частенько наблюдали, как молодые парни, разбежавшись, прыгали с неё в воду и солдатиком, и ласточкой. А однажды на вышку взобрался пьяный курсант Карсунского СПТУ. Не раздеваясь и пошатываясь, заплетающимися ногами он подошёл к краю площадки и даже не нырнул, а просто свалился в воду, нелепо размахивая руками. И исчез под водой. Прошла минута, другая, а его всё не было. Через пять минут народ на пляже понял, что человек утонул и его надо доставать. МЧС тогда не было, телефонов тоже, да и спасателей на Барыше тоже не было предусмотрено. Народ сел на лодки, откуда-то взялись багры и началось прочёсывание дна реки. Продолжалось это минут двадцать – тридцать. Наконец один из спасателей закричал: «Нашёл!» и стал поднимать на поверхность что-то тяжёлое. Показалось человеческое тело, мёртвым грузом висевшее на крюке багра. Его вытащили на берег и начали откачивать, т.е. делать искусственное дыхание. И – о, чудо! – труп зашевелился, поднял голову и начал что-то бормотать. А ещё через пять минут курсант уже стоял на ногах, бормотал что-то нечленораздельное и пытался даже ходить. Падал, вставал и снова шёл. Но он был жив! Как такое могло быть? Провести под водой без дыхания не менее получаса – и остаться живым! Вот уж действительно: пьяному море по колено!..
Но не всегда ныряния в мутные воды Барыша заканчивались так благополучно. В июне 1972 года, отслужив два года в армии, вернулся в Карсун мой ровесник из параллельного класса Вовка Шемырёв. Весёлый, бесшабашный парень. Лето в тот год с самого начала задалось жаркое и молодой народ всё свободное время проводил у воды. Вовка отдыхал от армии и, наверное, строил планы на будущее. Но однажды он не вернулся с Барыша. В последний раз он нырнул с плотины, где нырял не раз, ударился головой обо что-то, сломал себе позвоночник, и его безжизненное тело всплыло на поверхность, испугав всех своей неподвижностью. Друзья вытащили его на берег и начали делать искусственное дыхание, думая, что Вовка просто захлебнулся, хотя все знали, что плавал он великолепно. Ничто не помогало, он не подавал признаков жизни. Побежали звонить в больницу. Наконец на левом берегу Барыша показалась машина скорой помощи. На носилках тело Вовки Шемырёва друзья перетащили через реку, и машина увезла его в больницу. Там его привели в чувство, но он уже был обречён. Травма оказалась несовместимой с жизнью. На другой день он умер. Весь Карсун переживал случившееся. Мать Вовки в тот же день поседела. Вовкины друзья и одноклассники встали в почётный караул у гроба. Жители Карсуна шли и шли мимо гроба, прощаясь навек с молодым и светлым человеком, который только начинал жить. Но бесшабашность и неосторожность оборвали его жизнь. Смерть поджидала эту жизнь на дне Барыша. И дождалась…
Барыш забирал свои жертвы даже зимой. Вот как погиб Анатолий Ключников, старший сын учительницы начальных классов нашей школы
Нины ИвановныКлючниковой, со слов Александра Андрианова, её зятя и сына Владимира Ивановича Андрианова, многолетнего директора Карсунской средней школы: «…старший сын Анатолий возвращался в новогодние праздники с работы. Филиал завода «Искра» размещался в здании бывшей электростанции на улице Чехова. Пошёл к родителям на Октябрьскую, но не улицей, а по льду, и попал в полынью в районе колодца. Выбраться не смог, но остался на поверхности, где его и нашли утром…». По-видимому, Анатолий долго пытался выбраться из воды на лёд, но зимняя одежда напиталась водой и своей тяжестью тянула его в воду. В конце концов Анатолий совсем обессилил и перестал сопротивляться судьбе. Мороз завершил эту трагедию ещё одной человеческой жизни…
Так или иначе, но Барыш оставил заметный след в жизни всей Карсунской ребятни. И воспоминания о жизни, проведённой на его берегах, греют наши сердца всю жизнь. Спасибо тебе, Барыш!..
Идут года, течёт время, по-прежнему несёт свои мутные воды река Барыш… Давно нет на Земле тех людей, которые в начале 20 века безмятежно радовались жизни на его берегах. И мы, ребятишки 60х годов, тоже состарились. Я смотрю на эту пожелтевшую фотографию из краеведческого музея, и грустные мысли приходят мне в голову… Они были, как мы… Так же, как и нас, их притягивал к себе Барыш. Он качал их на своих плечах. Его прохладные воды освежали этих барышень и их поклонников в летний зной. И им, наверное, казалось, что жизни этой не будет конца. Где они, эти бывшие жители Карсуна? Нет их, и не осталось от них и следа. «Придёт, придёт и наше время, И наши внукив добрый час Из мира вытеснят и нас!» А Барыш будет всё также, не спеша, нести свои воды мимо Карсуна, устремляясь на встречу с Сурой, не заметив, что и Карсун уже другой, и люди в нём живут другие… Помни нас, Барыш, мы тебя любили!..
Глава 4. Стадион.
В Древней Греции и в Древнем Риме существовали стадионы и проводились Олимпийские Игры. В Потьме в середине 20-ого века стадиона не было. Я даже не знал такого слова – стадион. Конечно, Потьма это не Рим, и даже не Олимпия. И единственным спортивным объектом в Потьме была более-менее ровная площадка прямо перед клубом, на которой потьминская молодёжь летом играла в волейбол. Спортивный инвентарь – мяч и волейбольная сетка – хранился, по-видимому, у зав. клубом. Играли только по субботам и воскресеньям, в остальные дни недели было не до игр: сначала посевная кампания, потом сенокос, полевые работы, и, наконец, уборочная страда. За день так наломаешься, что не до игр. Да ведь и вымыться надо после этой забавы, когда пыль стоит столбом на площадке! Вымыться можно было только в бане, а баню топили один раз в неделю – в субботу. Дрова экономили. Мелочь пузатая, такая, как я, наблюдала за игрой со стороны.
Теперь уже и клуба нет (сгорел в 90-х годах), и играть некому. На месте волейбольной площадки стоит памятник жителям Потьмы, погибшим в войне 1941 – 1945 годов с памятными досками. На этих досках много фамилий Бородиных и Сониных…
А в Карсуне был настоящий стадион: с футбольным полем, с беговой дорожкой, с скамейками для зрителей и трибуной для «высоких» гостей. Стадион не пустовал. Летом здесь карсунская молодёжь постоянно играла в футбол, в ручной мяч. Как здорово было смотреть на Борю Котельникова, когда он буквально взлетал над линией обороны и мощным броском отправлял мяч в сетку ворот! А как он бежал стометровку! Его мощные ноги, казалось, совсем не касались земли, он летел как стрела! Боря был летней звездой на карсунском стадионе. А зимой, когда футбольное поле заливалось водой и на льду происходили хоккейные баталии, блистал молодой парень по кличке «Бексон». Нам, па
цанам 12-13 лет, оставалось только восхищаться его стремительными проходами по льду, завершавшимися мощным ударом клюшки по мячу. Его удары были неотразимы!
Но в первые годы нашего проживания в Карсуне мы, мальчишки с улицы Первомайской, как-будто не замечали стадиона, как-будто он существовал для кого-то другого, но не для нас. Хоть и не далеко, но всё же на стадион надо было идти. А нам пока хватало и нашей улицы. У нашего дома улица заканчивалась тупиком, упираясь в огороды жителей улицы Степной. Здесь не было никакого движения и нам было очень даже вольготно собираться на довольно-таки просторной площадке перед нашим домом. Собиралось нас человек десять, и мы очень скоро вытоптали всю траву, которая спервоначала так украшала нашу молодую улицу. Самым старшим из нас был Вовка Шалтаев. Он был, как сейчас бы сказали, лидер нашей честной компании. Но он в силу своего «солидного» возраста редко участвовал в наших играх. Ему уже были интересны другие занятия. Он постоянно разбирал и собирал отцовский мотоцикл, от него пахло бензином и промасленными тряпками. И самое главное: он умел уже ругаться матом и посылал на все буквы алфавита даже свою мать! Его матери было стыдно и обидно перед нами. И меня это тоже смущало, и я поглядывал на него с опаской как на взрослого. Мне такое поведение Вовки Шалтаева было неприятно, и я недоумевал: « Как это так? Почему его мать терпит и не задаст ему порки?» Вовке было уже лет 15 и, конечно, мать уже не могла физически поставить своего сына в угол. А мы все слушали его брань, отворачивались и молчали. К счастью, ко мне эта зараза не пристала...
Второй эшелон нашей «группы» составляли ребята 1951-1952г.р.: Саша Бородин, Гена Зотов, Гена Терёхин, я, Вовка матросов (на снимке), Вовка Агафонов. В третьем эшелоне находились ребята ещё моложе: Саша Гаврилов, Вовка Шигаев, Витька Мухин. Жили мы все рядом, и площадка перед нашим домом была единственным удобным местом для детских забав. Мы играли в футбол, ручной мяч, в чижика и клёк. Зимой здесь же играли в хоккей с мячом, гоняя мячик кое-как обрубленными кривыми палками. Всем было хорошо. Нам было весело, а родителям, видевшим нас из окон своих домов, спокойно. Напротив нашего дома стоял недостроенный дом Терёхиных, без окон и дверей. Он был в полном нашем распоряжении. В нашем воображении это была крепость, в которой частенько происходили «бои» между «нашими» и «немцами». В общем, мы не скучали. А если к этому добавить ещё и полезный труд для дома, как-то: пилка и колка дров, таскание воды из колонки для бани и полива, то и времени для скуки не оставалось. «Весело текли вы, детские года!..».
Время шло, мы росли, и настал момент, когда нам захотелось играть в настоящий футбол на большом поле и обязательно с воротами. Мысль, что всё это уже есть на стадионе, до которого было рукой подать, даже и в голову нам не приходила. Нам хотелось иметь свой футбол на своём футбольном поле! Поле мы нашли сразу. Для этого - по нашим понятиям – вполне годился аэродром, до которого было гораздо дальше, чем до стадиона. Но это было наше поле! Надо было ещё поставить на этом поле футбольные ворота. Настоящие ворота, широкие и высокие! Соседняя улица только ещё начинала застраиваться, и на ней было свалено много всяких стройматериалов. Гена Терёхин сообразил, что там мы найдём то, что нам надо. В сумерки кончавшегося летнего дня мы зашли туда, схватили три длинных и толстых жерди и бегом понесли их на аэродром. Никто не обратил на нас внимания, и это воровство осталось без последствий. На другой день мы быстренько слепили одни футбольные ворота. Вторые ворота мы не стали делать, видимо почувствовав, что это будет уж слишком. Нас вполне устраивали и одни ворота. Разметили поле, и пошла игра! Мы гордились собой, что мы это сделали, и что у нас есть своё(!) поле! Но продолжалось это счастье недолго. Однажды, подходя к аэродрому, мы увидели стоящий на нём «кукурузник» и лётчика, который, чертыхаясь на чём свет стоит, ломал наши ворота. Подходить ближе мы почему-то заопасались и горько наблюдали за крахом нашей мечты. Наверное, мы что-то поняли тогда и больше не пытались совместить аэродром и футбольное поле…
А учителя физкультуры с годами стали выводить учеников на стадион для проведения уроков. Тут мы бегали на 60 метров и прыгали в длину и высоту. Постепенно мы привыкли к стадиону, и он стал «наш». Нас часто видели на стадионе, как мы играли в футбол «в одни ворота». Заметил нас и Слава Бубнов, тогдашний директор детско-юношеской спортивной школы. Он предложил нам поучаствовать в общекарсунском турнире на приз клуба «Кожаный мяч». В турнире участвовали такие же мальчишеские команды, как и наша, с других улиц. Не помню, сколько
мы провели матчей, но наша команда заняла 2-е место в общем зачёте, и каждому из нас Слава Бубнов вручил Почётную грамоту. В финальном матче я даже забил победный гол с подачи Вовки Агафонова, нашего центрфорварда.
Проводились на стадионе и общешкольные спортивные праздники. Директор школы Владимир Иванович Андрианов приветствовал нас с высокой трибуны. Учителя физкультуры Геннадий Алексеевич Колосов и Николай Фёдорович Калинин разводили нас на исходные позиции, и школьные «Олимпийские игры» начинались. В мае 1968-ого года я участвовал в таких играх последний раз. В забеге на 200 метров я занял 1-е место, но время, по-видимому, было скромное, и никакого поощрения я не получил. Но как я бежал!..
Да и откуда было быть рекордам? Природные физические данные мои были средние, а систематически спортом я никогда не занимался. Да, я делал по утрам зарядку, которую в 715 утра передавали по радио в исполнении Гордеева. Да, я «качался» с гантелями, которые я позаимствовал у Вовки Матросова. Но всё это было временным увлечением и никаких результатов, естественно, не давало. Вовка Агафонов вроде бы тоже ничем систематически не занимался, но какой это был сильный мальчишка! Бегал он быстрее всех, в футбол он играл лучше всех. Вот он пробежал первые сто метров, вырвался вперёд и бежит, бежит, не уставая! Меня же хватало только на первые сто метров, а дальше ноги наливались тяжестью и не хватало дыхания. «Откуда у него столько силы?» - думал я с завистью. Если бы он систематически занялся каким-нибудь спортом под руководством опытного тренера, то наверняка стал бы и мастером спорта и рекордсменом всесоюзного масштаба. Но не случилось. Рано завёл семью, запил, получил инсульт. Жив ли он сейчас – не знаю…
За всё наше школьное детство нам так и не посчастливилось подержать в руках настоящую хоккейную клюшку. А с кривыми, кое-как обструганными, палками можно было играть только «у двора»! Мы и играли… А чтобы выйти на лёд, требовались коньки. Зимой 62-63 годов мама принесла домой настоящие коньки-«снегурки». Из магазина! Это была большая радость для меня, которая омрачилась буквально на следующий день, когда я собрался идти кататься на стадион. На валенки такие коньки закрепить не представлялось никакой возможности ввиду их особой конструкции. А ходили мы тогда в так называемых «прощай молодость»: суконные ботинки с «молнией» на резиновой подошве. На пятке надо было проковырять небольшую ямку для фиксатора коньков, а
носок стягивался винтовой струбциной. Всё это было ненадёжно, каблук ботинка жёстко, что было необходимо для нормального катания, закрепить не удавалось, да и обувь портилась. «Снегурки» вскоре были заброшены… А у Витьки Мухина были настоящие коньки на ботинках, которые одевай и сразу можно кататься. Нога у Витьки выросла, и его коньки валялись без дела. Мама напряглась и купила за полцены эти коньки. Но коньки, как оказалось, надо было точить. Как это делается, мы не знали, и сколько Саша ни ширкал напильникам по лезвию конька, на льду ноги разъезжались во все стороны, как у коровы на льду. Я пытался кататься на этих коньках, но это приносило мне больше страданий, чем радости. Из-за этого, наверное, увлечение коньками быстро прошло, и мы опять встали на лыжи.
В Потьме мы уже катались на лыжах, но это были самодельные лыжи, которые делал нам отец. Он вытёсывал тонкую дощечку и заострял один её конец. Потом этот конец папа распаривал на пару из кипящего котла в бане и загибал его. Прибивал ремешок посередине дощечки – и лыжи готовы! А вот настоящие лыжи фабричной работы я увидел только в 63-ем году. Тогда, в марте месяце, тётя Зина Говорухина с мужем уезжала из Русских Горенок на родину своего мужа. Со всем своим скарбом они остановились в Карсуне в доме у тёти Насти. Мы всей семьёй пришли туда их провожать. И я увидел там эти лыжи. Просить долго не пришлось, и дядя Витя Говорухин с удовольствием вручил мне эти свои лыжи. Он и так бы, наверное, оставил их в Карсуне, чтобы не тащить их с собой по автобусам и поездам, а тут ему представилась возможность сделать подарок мальчишке, что он и сделал с радостью для себя и ещё более для меня. Я тут же одел лыжи на валенки (лыжи были без жёсткого крепления, с ремешками), и по мартовскому, набухшему водой, снегу гордо поехал домой. Они служили мне потом много лет до самого моего первого заработка, когда я, уже взрослый человек, смог сам себе купить лыжи с жёстким креплением и специальные ботинки к ним. Покойся с миром, дядя Витя Говорухин, ты был добрый человек!
Это была одна пара лыж на нас с Сашей двоих. Как-то мы их между собой делили и никогда никаких ссор по этому поводу между нами я не помню. Но вопрос всё-таки стоял по-видимому. И однажды, году в 66-ом, мама принесла из школы огромные лыжи для прыжков с трамплина. Как они оказались в школе – неизвестно, но они там были не нужны, и мама их выпросила для Саши. Лыжи были огромные, тяжёлые, и я даже не пытался на них кататься. А Саше они понравились. Он был старше меня и сильнее. Конечно, бегать на них было тяжело и ему, но кататься с гор на
них было великолепно. Таких лыж больше не было ни у кого в Карсуне, и Саша, наверное, гордился своими лыжами.
Вот так мы занимались спортом в своё счастливое детство. И стадионом нам была вся наша страна, т.е. весь Карсун. Мы не ставили рекордов, но мы бегали, прыгали, играли, плавали. И Олимпийский девиз: «Главное не победа, а участие!» мы соблюли на все сто процентов!
Глава 5. Друзья.
Счастлив тот, у кого они есть. Хотя бы один друг, но с которым ты и в огонь, и в воду. А были ли у меня друзья? У меня были товарищи по играм, по школе. С некоторыми я сходился ближе, чем с другими. Но и с теми, первыми, настоящей близости не было. Между нами всегда что-то стояло, была какая-то непереходимая грань, за которой скрывалась опасность потерять себя, раствориться в другом… Возможно, я чувствовал, что на каком-то расстоянии силы притяжения между нами ослабевали, и я боялся, что верх возьмут силы отталкивания, и я потеряю даже то немногое, что имею. Всякая дружба подразумевает какую-то зависимость одного от другого. Недаром говорят: «Из двух друзей один всегда раб другого!» И я инстинктивно чувствовал, что сделай я ещё один шаг навстречу и – прощай моя свобода! Мой чрезмерный эгоизм был всегда на страже и не мог допустить этого. Сильный человек уверен в своих силах, он не боится впасть в зависимость от своего окружения. Но есть ли у него друзья в этом окружении? Нуждается ли он в друзьях? За ним идут, потому что в нём нуждаются. Я ни в ком не нуждался, я был и есть самодостаточен, но и вести за собой я тоже не мог, да никогда и не хотел. В этом моя слабость, я напрочь лишён честолюбия. Я не могу быть лидером, но и в хвосте плестись за кем-то я тоже не хочу. Поэтому я всегда один…
Проучившись целый год в первом классе Потьминской школы, я так и не приобрёл себе друзей среди своих одноклассников. По-видимому, я был слишком поглощён новой обстановкой и самим учебным процессом. Из всех своих соучеников я тогда обратил внимание только на троих девочек: Валю Кобелькову (мне нравилось её лицо), Нину Бородину (её
как-то особо выделяла наша учительница Тамара Дмитриевна Софронова) и Розу Кракович. Последняя запомнилась особенно. Роза была из еврейской семьи. Их нищета бросалась в глаза даже мне, маленькому мальчику. Жили они рядом с моим «дядей Федей» в Заречке в старой, покрытой соломой и вросшей в землю по самые окна, хижине. Назвать домом их жилище можно было только с большой натяжкой. Кроме Розы у её матери были ещё дети, а вот отца я там не заметил; может, его и не было совсем. Роза всегда была одета очень бедно и видно было, что её платье сшито из обносков её старшей сестры. Но бедностью нас тогда не удивишь, и запомнилась Роза другим: она была слепая. Почти слепая так, что она ничего не видела на классной доске. Я слышал разговоры, что её собирались перевести в спецшколу для слабовидящих. Слепота этой девочки поразила меня, первый раз в своей жизни я столкнулся с таким несчастьем. (На фото Роза Кракович сидит в первом ряду первая слева; Нина Бородина сидит рядом с Т.Д.Софроновой, а Валя Кобелькова с большим бантом стоит за спиной моей первой учительницы).
Я наблюдал за этими девочками со стороны и никаких шагов навстречу не делал. Пока мне было это не интересно.
Летом 60-ого года папа разобрал наш «дом на горе» и увёз его в Карсун. Мы же с мамой поселились в доме тёти Паши Зыриной в Серёдке, и отсюда уже я пошёл во второй класс. Почти напротив нас жил мой одноклассник Женя Суслин, но дружбы почему-то не получилось. Зато рядом со мной в то время я вижу Колю Башарина (сидит в первом ряду второй справа), жившего на другом конце села на Верху. Мы с ним встречались после школы и у нас были, наверное, какие-то совместные занятия. Однажды Коля привёл меня к себе домой. Он жил в большом каменном доме (так мне тогда казалось). И всё тут было не так, как у нас в « доме на горе»: и большая комната, и тяжёлые фиолетовые портьеры на дверях. Какая-то женщина сидела на стуле с шитьём. Она с улыбкой посмотрела на нас и что-то ласковое сказала.
В другой раз я привёл Колю к себе в дом тёти Паши, и,
наверное, собирался тут за-
держаться. Неожиданно из
комнаты вышел отец и строгим голосом выпроводил
нас на улицу. Мне было обидно и стыдно перед Колей за то, что нас, как котят, выкинули на улицу. А ведь дело уже шло к тому, чтобы, как говорится, «дружить домами». Но природная сухость отца или тот факт, что дом был чужой, помешали этому. Больше я не помню Колю Башарина рядом с собой. А летом 60-ого года наша семья навсегда покинула свою родную Потьму…
Прошла жизнь. Коля Башарин уже пять лет лежит в сырой земле на Потьминском кладбище. Там же покоится и Коля Зотов (стоит первый слева на фото), убитый в пьяной драке. Валя Кобелькова, окружённая детьми и внуками, ещё служит в ОВИРе в звании майора в Вешкаймском РОВД. Нина Бородина живёт и врачует больных людей в Самаре. Розу Кракович видел последний раз уже лет двадцать назад на улице Ульяновска, но не подошёл… Так же, как никто не подошёл ко мне в день нашего отъезда из Потьмы. А на другой день мои бывшие одноклассники проснулись, а меня в Потьме уже не было, как-будто и не бывало никогда. Жалели ли они о моём отъезде, вспоминали ли меня? Слишком тонкой нитью были мы связаны, чтобы жалеть и вспоминать.
А новая жизнь в Карсуне с первого же дня закружила нас новыми товарищами, новыми играми и занятиями. Но сразу же должен сказать, что ни с кем из них ни я, ни брат Саша не стали по-настоящему друзьями. Как-будто какой-то изъян сидит в нас и сводит на нет естественную в детском возрасте потребность дружить. Не хватает одного, последнего и единственного, звена в той цепи, которая может связать людей навек. Эта цепь может быть длиннее или короче, но без этого последнего звена она не имеет никакого значения. По-видимому, дружба, настоящая дружба – это такое же редкое природное явление, как и любовь.
Уж на что мой брат был в коротких отношениях с Геной Зотовым, нашим соседом и Сашиным одноклассником, но как только прозвенел последний звонок в школе и Гене не удалось поступить в военное училище, он стал всячески избегать встреч с Сашей. А Саша настолько привязался к нему, что, каждый раз, приезжая в Карсун на каникулы, первым делом спешил встретиться с Геной. По моим наблюдениям встречного движения не наблюдалось: то Гена куда-то ушёл, то ещё не пришёл… Потом, после окончания пединститута, Гена частенько летом гостил у своих родителей в доме напротив, но, зная о приезде Саши в отпуск из Архангельска, он первый никогда не приходил к нам в гости… Правда писана в Библии, что гордыня есть самый смертный грех человека. И она выше всяких сил человеческих. Если уж она угнездилась в душе человеческой с рождения, то её не преодолеть. А Сашина душа чи
ста от этого греха. Всё это мои домыслы, конечно. Может быть, в душе у Гены было что-то сокровенное, чего не было у Саши, и он Гену просто не интересовал. Я ведь тоже особенно-то никем не интересовался. Мне стыдно признаться, но мне, кажется, известно моё сокровенное, что постоянно возвращало меня к самому себе…
Часть 2. В тереме.
Глава 1. Новая жизнь.
Терем-теремок, он не низок, не высок... Так назвал наш дом в Карсуне дядя Вася, когда мы с ним входили в Первомайскую улицу в её начале по приезде из Потьмы. Было это давно, в 61-ом году. Мы только что переехали из Потьмы в Карсун, но пуповина ещё кровоточила и, наверное, поэтому были частые взаимные посещения. В тот день я в сопровождении дяди Васи возвращался домой из Потьмы, куда меня «командировали» родители не знаю зачем. Первомайская улица была уже почти вся застроена, хотя и не благоустроена, и вид со стороны имела пустынный и неуютный. Никаких посадок на ней ещё не было, и она просматривалась вся насквозь от начала до конца. Профиль улицы был неровный, начало ниже конца, на бугре которого и стоял наш дом с высокой крышей. С геодезической точки зрения наш дом был выше всех домов на улице Первомайской. И он и правда возвышался над улицей как сказочный терем. Хотя дом сам по себе был так себе, средний и по высоте, и по площади, но он занимал выгодное положение и тем много выигрывал. Да и дядя Вася мог приукрасить. Но факт остаётся фактом: наш дом под номером 28 был виден от дома номер 1.
Но для меня, сопливого пацана, дом наш не вызывал особого интереса. Дом как дом. Тем более, что первое знакомство с ним уже состоялось – и не раз. Во время его строительства мы с мамой не один раз навещали папу в Карсуне. Папа тогда уже работал в Карсуне, жил у тёти Насти и строил свой дом. Сначала на своём участке он построил баню, в которой и жил в летнее время. Когда мы приезжали, мама разжигала керогаз в предбаннике и варила для папы молочную лапшу. По-видимому, при такой «холостой» жизни, от недоедания и тяжёлой работы, уже тогда у папы развивалась язвенная болезнь желудка. Позже он рассказывал, что, бывало, так скрутит, что приходилось бросать всю работу и идти отлёживаться на полке в бане. И не мудрено: весь дом был построен одними папиными руками. И только потолочные балки папа уже не мог поднять один, для этого он приглашал своего отца из Потьмы. И дедушка, хоть ему уже было 62 года, был отменного здоровья и силы, построил и себе новый дом, и помог построиться и Ивану, и Анатолию. К весне 61-ого года дом был практически готов. Оставалось только сложить печь в передней комнате. Это было сделано уже летом после нашего переезда из Потьмы. Потом в течение нескольких лет дом ещё достраивался: ставились наличники на окна, обшивались стены, перекрывалась крыша, рылся погреб, строился сарай во дворе, ставилась ограда вокруг дома… Да много чего ещё. Но жить в доме уже было можно летом 61-ого года. Так началась наша новая жизнь в новом доме на Первомайской.
Дом был построен по старой схеме. Две комнаты, передняя и задняя. Передняя выходила окнами в улицу, задняя-в огород. Передняя комната и была, собственно, жилая комната. Задней комнате отводилась служебная роль, роль кухни. Половину этой комнаты занимала русская печь. Она и грела, она и кормила. А когда у папы болела спина-ещё и лечила. Это было наше любимое место в зимнее время. Она была достаточно обширна, чтобы на ней могли разместиться два человека. Пока я не вырос, я частенько полёживал на ней вместе с папой. В холодное время года печь топилась каждый день и поэтому служила постоянным местопребыванием отца после работы. У него после строительства дома теперь постоянно болела спина. Я только сейчас подумал: как же он забирался на печь с больной спиной? Но по-видимому лечебный эффект был настолько сильный, что, скрипя зубами, папа всё-таки лез туда после работы и отдыхал. Для тех, кто не знает, что такое русская печь, я и поместил здесь это изображение, взятое мной из ИНТЕРНЕТА. Вот такая же печь была и у нас в новом доме в Карсуне. За занавеской располагалась лежанка. Для подъёма на лежанку к печке была приставлена маленькая лесенка в три ступеньки. В небольших углублениях под занавеской, у нас называемых печурками, сушились варежки.
Печь эта простояла в нашем доме до лета 73-ого года. Тогда папа собственноручно сломал её и пригласил известного в Карсуне печника, чтобы сложить новую печь. Это была уже не русская печь, но какой-то новой конструкции: более компактной, более функциональной и более экономичной в потреблении дров.
А эту русскую печь, ввиду её недостатков, топили редко, в основном только для обогрева комнаты или для выпечки пирогов. Что мама больше любила - есть пироги или печь пироги – я не знаю, наверное, и то, и другое, но чуть ли не каждое воскресенье наш дом наполнялся ароматом свежеиспечённых пирогов. Пироги у мамы никогда не подгорали, хорошо пропекались и были всегда очень вкусные, что и оценили впоследствии мамины снохи. Но им так и не удалось достичь такого же мастерства в искусстве выпечки пирогов, что они и признавали с некоторой завистью. А всё дело в том, что снохи пекли пироги от случая к случаю, а мама упражнялась в этом искусстве, как я уже и говорил, чуть ли не каждое воскресенье. После повседневных щей и каши пироги были своего рода воскресным деликатесом, как и баня, придававшая субботе какое – то религиозное значение. Суббота освящалась баней, а воскресенье – пирогами. Это была народная культура, какой – то её своеобразный элемент, может быть даже обязательный ритуал. И воскресные беседы женщин никогда не обходились без обсуждения качества пирогов. Если к нам приходила в воскресенье тётя Настя, то в долгой беседе обязательно находилось место для пирогов. Судя по всему, тётя Настя была для моей мамы непререкаемым авторитетом в области кулинарного искусства выпечки пирогов. Что ж, так должно и быть: старшая сестра как- никак! Но и мама была способный ученик, что, насколько я помню, не раз отмечала тётушка. Такие встречи за воскресными пирогами происходили у нас или в доме у тёти Насти в холодное время года, начиная с октября, когда уже закончились все огородные работы, и до мая, когда эти огородные работы возобновлялись вновь. Тётя Настя, страстная читательница, по воскресеньям ходила в нашу районную библиотеку и оттуда обязательно заходила к нам. Вот она робко стучит в дверь, папа или мама громко кричат «Да!», и со словами «Можно к вам?» входит тётя Настя. Все ей рады, раздевают её и усаживают на стул поближе к столу. Наливается горячий чай, нарезается пирог. На мамино предложение откушать пирожка тётя Настя обычно отвечала тем, что она и сама нынче пекла, да и пообедала недавно, но всё - же в конце концов со словами «Надо всё-таки попробовать твоего, Роза, пирога…» брала кусочек и с аппетитом ела. По своей скромности сёстры самокритично относились к своим изделиям, обсуждали их недостатки: мама – своих пирогов, тётя Настя – своих. Но пироги, я думаю, были отменные и у той, и у другой. Отдав дань пирогам, переходили на другие темы. Тётя Настя с удовольствием рассказывала о прочитанной книге, все вместе обсуждали Карсунские новости. Вот уже и на улице сгустились сумерки, а разговорам нет конца. «Надо идти, а то темно уж…»-говорила тётя Настя и вставала со стула. «Посиди ещё маленько…» - упрашивали её мама с папой, - и разговор продолжался. Чайник ещё не один раз грелся, пирог нарезался ещё раз, - и разговоры, разговоры,.. Но вот уже и вечер наступил. Тётю Настю провожают за ворота, а частенько и до улицы, прямо ведущей к её дому. Закончилась ещё одна встреча родных людей.
На эту печь я залазил, когда у меня болели зубы. На этой печи я спасался от гнева мамы. Печь-то высокая, а мама большая и грузная, так, что ей нелегко было взобраться на неё. Однажды мама вручила мне бумажный рубль и послала в магазин за хлебом. Шёл я не торопясь и всё время вертел в руках этот злосчастный рубль. В конце концов мне показалось, что рубль какой-то измятый и плохо выглядит. Я сложил его пополам и стал разглаживать по линии сгиба. Разглаживал-разглаживал, и вдруг он –раз!- и разорвался. У меня всё похолодело внутри, так как я предвидел осложнения в своей жизни после такого происшествия. Нынешние дети в таких случаях вешаются или бросаются из окон с десятого этажа. Но у меня нервная система была крепкая, высоких домов вокруг не наблюдалось, и я мужественно побрёл назад домой. Выбрав момент, когда мама вышла в огород, я прошмыгнул в дом и забрался на печь. Задёрнул занавеску и затих. Вернувшись в дом, мама тут же определила моё местонахождение и увидела, что хлеба нет.
«Вова, где хлеб? Где сдача?» - спросила мама, отдёрнув занавеску. Я молча подал ей разорванный рубль. Для мамы в той жизни, когда жили от зарплаты до зарплаты, это было равноценно катастрофе. Целый рубль потерян! И муж сейчас придёт на обед, а хлеба нет! Лицо у мамы покраснело, губы сжались в тонкую ниточку.
«Ах,ты, гад такой!»-закричала мама. Выкрикивая всякие ругательства, она полезла на печь. Опасаясь расправы, я забился в дальний угол. Стоя на нижней ступеньке лесенки, мама схватилапервый попавшийся ей предмет – им оказался валенок – и начала меня им охаживать. Но доставала она только до моих ног, которыми я закрылся как щитом. Мне не было больно, было только стыдно за себя, за дурака такого, за маму, что она такая добрая, а тут вдруг такая злая. Шлёпнув меня раза два – три, мама на этом закончила экзекуцию и опять ушла в огород. Убедившись, что гроза прошла, я тихо выскользнул из дома. На обед я не пришёл, да и не думал я о еде, когда кругом лето, друзья, футбол, рыбалка… К вечеру в душе моей всё успокоилось, и уже без угрызений совести я съел свой ужин. Больше это происшествие не обсуждалось.
Вся обстановка задней комнаты состояла из мебели, привезённой из Потьминского дома: небольшой столик, самодельная полка для посуды, несколько таких же стульев. В углу у печки к стене была прибита раковина из оцинкованного железа(в Потьме её, кажется, не было) с умывальником. Под раковиной стояло ведро, около которого по ночам собиралось полчище чёрных тараканов.Столик стоял вплотную к стене между двумя окнами. Места около окон, как самые интересные, заняли папа (глава семьи) и Саша (старший сын). Мы с мамой сидели сбоку. Никаких разногласий в рейтинге мест и их хозяев не было.
Правый передний угол задней комнаты оставался свободным, и только лет через семь-восемь его занял холодильник «Аист» армянского производства. Именно только к концу 60-х годов мои родители смогли купить эту необходимую в каждом доме вещь. Это был дефицит, на него была очередь, которую контролировали районные власти. Записаться в очередь тоже была проблема. Надо было или очень сильно прогнуться перед кем-то, или иметь блат. Папа мой был несгибаемый и блата никакого нигде не имел, он знал только свою работу, которую исполнял добросовестно. Мама была сама скромность. Поэтому продукты длительного хранения держали в погребе, а продукты ежедневного потребления помещались в ящике кухонного стола и закрывались дверцей. В летнее время все они таяли (масло, например) и быстро портились. Из стола исходил тяжёлый и не всегда приятный запах.
Мне сейчас трудно представить то, как моя мама справлялась с ежедневной обязанностью по кормлению двоих детей и мужа. В её распоряжении была только керосинка (печь в тёплое время года топили только по воскресеньям для пирогов). Много ли на ней приготовишь? А где хранить? Поэтому приходилось готовить пищу ежедневно и понемногу, на один день, чтобы она не успевала прокиснуть. Керосинка стояла на шестке печи, от неё пахло керосином, она страшно коптила, и это тоже не украшало нашу жизнь. Мы, дети, конечно, не замечали всех этих проблем, но нашей мамуле приходилось трудно… Облегчение пришло только через десять лет после переезда в Карсун, когда на кухне появились и газовая плита, и холодильник. Холодильник попался неудачный (армянский!), он шумел и страшно грохотал при выключении, но это уже были мелочи…
Передняя комната, т.е. комната с окнами на улицу, совмещала в себе гостиную и спальню. В левом переднем углу поставили этажерку с книгами. Простенок между передними окнами занял комод. Вдоль правой глухой стены поставили кровати: спереди у окна - новую родительскую, сзади-старую, тоже родительскую, для нас с Сашей. Новую кровать мама купила ещё в Потьме, когда мы жили на квартире у тёти Паши. Кровать эта была односпальная, высокая, с жёстким выпуклым матрацем. Спать на ней, конечно, было очень неудобно. Я всегда боялся за маму, которая спала с краю, как бы она во сне не упала с неё. Папа наш был человек худой, а мама была женщина «в теле», и этой односпальной кровати было для них явно мало. Но в условиях тогдашнего всеобщего дефицита рассчитывать на что-то более комфортное им не приходилось, и они промучились на ней почти десять лет, пока мы с Сашей не вылетели из гнезда. Нам же с Сашей досталась старая родительская кровать с панцирной сеткой и тоже односпальная. Сетка от многолетней эксплуатации вытянулась и под тяжестью наших детских тел провисала чуть ли не до пола. Проспали мы на ней до 68-ого года, когда Саша уехал в военное училище. Почему мы так спали, ведь у нас был ещё диван, сначала старый самодельный потьминский, а года через два-три после переезда в Карсун новый, из магазина? Ведь кому-то можно было спать и на нём! Но нет: диван стоял в комнате, как какая-нибудь роскошь для украшения жилища и его берегли. Старый диван с дерматиновой обивкой простоял бы у нас в Карсуне и дольше, если бы однажды, году в 62-ом, к нам из Потьмы не приехала мамина тётя Надя (сестра маминой матери Надежда Николаевна Масленникова, бывшая в замужестве за Иваном Козловым) с «инспекторской» проверкой, т.е. посмотреть, как мы устроились. Диван по-видимому уже имел неприглядный вид настолько, что не гармонировал с новым домом и его убожество бросалось в глаза. «Чай, купили бы новый диван-то… Что это вы уж…»-с сарказмом в голосе сделала замечание Лёля(так звала свою тётю Надю мама). В этот же год появился новый фабричной работы диван… А старый перекочевал на веранду, чему мы с Сашей были несказанно рады. С этого момента веранда стала нашим постоянным местом пребывания в тёплое время года. Здесь я читал свои книжки и играл в шахматы с Вовкой Матросовым, здесь Саша ремонтировал наш старый велосипед в ненастную погоду, здесь мы приводили в порядок рыболовные снасти перед походом на Барыш. И никто нам не мешал заниматься этими серьёзными делами, и мы никому не мешали…
Чудное место была эта веранда! Она была пристроена к дому так, что стена дома была и одной стеной веранды. Другая, длиннаястена веранды, выходящая во двор, была сплошь застеклена, да и переднее окно, выходящее на улицу, было во всю ширину веранды. Поэтому света на веранде было в избытке. Окна веранды выходили на юго-восток и юг. По утрам в ней царил лёгкий полумрак и прохлада, зато в полдень жаркого солнечного дня в ней было жарко, как в бане. Иногда я после обеда засыпал на веранде. Проснувшись часа через два, я ощущал в теле такую сладкую расслабленность, что не хотелось вставать, и в голове ощущалась лёгкая тяжесть. Зато как хорошо было засыпать на веранде в поздний летний вечер! На улице тишина, только издалека с Карсунской танцплощадки доносится музыка. В окно светит полная луна, и всё небо усыпано крупными звёздами. Они так близко, что, кажется, до них можно дотронуться рукой. Столько звёзд на небе в августовскую ночь, как в Карсуне, я больше нигде и никогда не видел! На это звёздное небо можно было смотреть всю ночь - и не насмотришься! Представьте себе большую лесную поляну, усыпанную полевыми цветами, - таким же было и летнее звёздное небо над головой в Карсуне! Сладко было засыпать под этими звёздами!.. А рано утром громкий бодрый крик нашего петуха возвещал начало нового дня на этой прекрасной земле. И мама уже ходит по двору, и папа уже собирается на работу. Вновь закроешь глаза и в сладкой полудрёме мечтаешь, мечтаешь…
Диван, наверное, был первой крупной покупкой наших родителей после переезда в Карсун. Потом на комоде заняла своё место радиола «Муромец», а с ней и первая пластинка с записью П.Казьмина «За околицей». Эту первую пластинку купил сам папа, потому что тема её была очень близка ему. Она будила в нём воспоминания о его детстве, и он слушал и слушал эту пластинку без конца… Потом был открыт «Голос Америки», и папа каждый вечер слушал чтение с этой радиостанции «Архипелага ГУЛАГ» А.Солженицына. Мой интерес к этой теме тогда ещё не открылся, и, настроив радиолу на нужную волну для папы, я с удовольствием убегал на улицу.
Радиола появилась в нашем доме году в 63-ем. А вот у наших соседей Темниковых ещё в 62-ом году уже был телевизор. У их дома уже стоял длинный шест с антенной наверху, чтобы принимать телевизионный сигнал с ретранслятора в Вешкайме. На нашей Первомайской улице они были одними из первых обладателей этого чуда техники. Таких «счастливцев» на нашей улице было всего 2-3 дома. Как и другой дефицит, на телевизоры была очередь под контролем местной партийной и советской власти. Ловкие люди находили способы обходить и эту очередь, и этот контроль. Судя по всему,Темниковы были из разряда таких людей-ловкачей, как их называл папа. У них было всё, что тогда было в продаже и чего не было, и вперёд всех. У них была даже собака редкой даже сейчас породы дог. Большая чёрная собака по кличке Цыган. Собака была умная и здоровая, вела себя на улице спокойно, без агрессии, но я всё-таки обходил её стороной. И дом у Темниковых был раза в два больше нашего, так называемый пятистенок. Видя всё это, папа аттестовал Темниковых как воров и жуликов, хотя никаких должностей они не занимали, и называл своего соседа презрительно Лёшкой. Не Алексей, не Алексей Иванович, а именно Лёшка. Итак, у Темниковых было всё, но не было детей. В их огромном доме некому было жить, и одна комната с отдельным входом использовалась «Лёшкой» как столярная мастерская. Однажды папа воспользовался этой мастерской, чтобы сделать мне деревянную саблю для участия в каком-то школьном спектакле или танце. В комнате-мастерской ничего не было, кроме верстака и различных деревянных заготовок. Весь пол был завален стружкой, и я с удовольствием вдыхал её смолистый запах.(Я тогда учился в 4-ом классе и меня начали привлекать к художественной самодеятельности. Не потому, что у меня видели какие-то таланты, а просто потому, что после тяжёлой адаптации в 3-ем классе я вошёл в колею и попал в разряд ударников. По-видимому, наши учителя считали участие в школьной самодеятельности как поощрение за хорошую учёбу. И правда: не выпускать же на сцену какого-нибудь двоечника! Главное-учёба!)
Жене Лёшки Темникова, как и всем нормальным женщинам, скучно было жить на земле без детей, и она иногда приглашала соседских детей к себе. Это было для неё такое же развлечение, как, например, нам сходить в кино. А в 62-ом году главной приманкой для нас мог быть только телевизор, которого ни у кого из нас не было, а у неё он был. И вот, когда тёте становилось особенно скучно, она выходила на улицу и громко говорила: «Ребятишки, приходите смотреть телевизор!..» Мы бросали все свои неотложные дела и спешили в Темников дом. Там рассаживались на стульях, на диване перед маленьким телевизором и замирали… Тётя Темникова с нами не сидела, но всегда была где-то рядом. Дом оживал…
Цивилизация в виде аппарата с голубым экраном дошла до нашего дома году в 66-ом. Это был телевизор «Неман» белорусского производства.К этому времени была уже куплена тумбочка, которую поставили в передний левый угол «передней» комнаты. На неё-то и водрузили телевизор. Отдельно был куплен автотрансформатор для предохранения телевизора от перегрузок. В селе Русские Горенки, что в 25 километрах от Карсуна, папа купил кабель (тоже дефицит!). Пригласили с соседней улицы молодого мужика Абрамова, недавно отслужившего в армии и набравшегося там какого-то опыта обращения с радиотехникой. Он припаял штекер к кабелю с одного конца, другой конец кабеля-к антенне. Антенну водрузили на крышу, и настал торжественный момент. Щёлкнул выключатель, засветился экран с какими-то бегущими полосами. Абрамов покрутил ручку настройки, и чудо свершилось: появилось изображение, и мы услышали человеческий голос! Радости нашей не было конца. В этот летний воскресный день и папа, и мама, и мы с Сашей весь день просидели перед телевизором…
Из необходимых вещей из Потьмы в Карсун были перевезены также корыто из оцинкованного железа и ребристая доска для стирки белья. И таким «дедовским», простите,-«бабушкинским»-методом мама стирала бельё вплоть до начала 70х годов, когда была куплена наконец-то стиральная машина «Симбирка» Ульяновского завода «Электромаш». Это был, по-видимому, дефицит из дефицитов, ибо он был приобретён родителями, наверное, самым последним. Стиральную машину можно было тогда приобрести или по блату, которого у моих родителей никогда нигде не было, или по спискам очерёдности, в которые попасть тоже была проблема, или за особые заслуги. Это была своего рода государственная премия особо отличившимся труженикам и «труженикам». Как-то в середине 60х годов по приезде в Потьму мы с мамой зашли к Лёле, т.е. к её тёте Наде, сестре маминой матери. Тётя Надя жила с семьёй сына своего покойного мужа (у самой тёти Нади детей не было). Этого сына мама звала Володя Козлов. Он работал в колхозе в Потьме трактористом. Работал хорошо, т.к. был человек добросовестный и, самое главное, непьющий. И в тот приезд тётя Надя похвалилась маме новой стиральной машиной: «Вот, Володе дали премию за ударный труд на уборке урожая…» Стиральная машина (тоже «Симбирка») стояла в передней комнате в «красном» углу под иконами, покрытая цветастой салфеткой. Это была реликвия, предмет гордости хозяев дома. И, конечно, ей не пользовались по её прямому назначению, берегли. Вот тогда-то я и увидел первый раз такое чудо, как стиральная машина. А мама моя ещё долго ломала свои руки, стирая бельё в корыте…
Вот так, год за годом, в наш дом в Карсуне входили всё новые и новые вещи, облегчавшие жизнь наших родителей и наполнявшие её новыми красками. Они были результат неустанного труда папы и мамы. 60-е и 70-е были годы постепенного, хоть и медленного, повышения благосостояния нашего народа. И хотя мы постоянно слышали слова «война», «агрессия», «империализм», но жизнь всё равно становилась лучше, и жить становилось веселей. А уж по сравнению с Потьминским периодом жизнь в Карсуне приближалась к коммунизму: принцип «каждому по потребностям» постепенно обретал реальные черты…
Глава 2. Карсун.
Я иногда думаю: «Как бы сложилась моя жизнь, если бы мои родители остались в Потьме и не переехали в Карсун?» Наверное, всё было бы по-другому и, может быть, даже я вырос бы другим человеком. Всё-таки окружающая материальная среда влияет на формирование человека. И это влияние не всегда благотворно. Многое зависит от врождённых качеств человека: его характера, ума, воли. И даже хорошие задатки могут остаться в эмбриональном состоянии, если для их развития нет соответствующей питательной среды. Только Ломоносовы могут преодолеть тяготение земли и вырваться в мир. А не будь у него всесокрушающей воли, так и канул бы он в небытие со своим умом, как и тысячи других – и вовсе не глупых – холмогорских мужиков-поморов.Я, к сожалению, не Ломоносов, и для преодоления трудностей мне не хватает ни воли, ни целеустремлённости, ни характера. Я могу развиваться только в тепличных условиях, как та пальма в рассказе Гаршина. Иначе, как и она, я умру.
Потьма хороша для детства, это настоящий детский сад. Здесь хорошо вступать в жизнь, знакомиться с миром, набираться впечатлений. Здесь есть всё: лес, речка, озеро, которые маленькому человеку заменяют реку и море, горы, бескрайние поля, ласточки, вьющие гнёзда у тебя в доме, домашние животные… Ум среднего ребёнка в раннем детстве ещё спит, он живёт чувствами, эмоциями. Тепло материнских рук и солнечного света, журчание ручья, кристальная чистота и холод до ломоты зубов родниковой воды, шелест листьев, голоса птиц, аромат спелых яблок, сладость мёда и терпкость черёмухи, запах пшеничного поля, тишина вечерних сумерек, огромная Луна над лесом, плывущие белые облака и бездонная синева неба, мерцание звёзд в ночи, огонёк в окне родного дома-всё это наполняет душу ребёнка и сопровождает его всю дальнейшую жизнь.Впечатлений так много, и они так остры, что ночью он спит так, как может спать только ребёнок: глубоко и безмятежно. Жизнь во сне в детские годы не оставила во мне никаких следов, какбудто меня и не существовало вовсе, хотя вокруг она продолжалась по-прежнему: мама проверяла тетрадки своих учеников на кухне при свете керосиновой лампы; страдал Саша после какой-то прививки, хлопали двери, приходил фельдшер, чтобы помочь ему; пела колыбельные песни мама у кроватки больного Толички; плакала мама над его бездыханным тельцем (а теперь плачу и я-старый больной человек, пишущий эти строки)…Когда ребёнок просыпается, он как будто одним шагом переступает грань между бытием и небытием и сразу вступает в водоворот бурлящей жизни. Небытия нет, есть только жизнь и я в ней!
Так в детстве. Но приходит время, и оно кончается. А когда оно кончается? Тогда, когда созревший разум просыпается и вступает в свои права. «Я есть! - говорит он, - А вы кто?» Чувства уступают дорогу разуму, начинается познание. «Хочу всё знать!» - говорит он, и ничто его уже не остановит. Но как костёр затухает без дров, так и разуму требуется пища, иначе он ослабнет и скукожится в созерцании собственного бессилия. В Потьме меня ждал умственный голод. В Карсуне же было всё: большая школа, хорошие учителя, библиотеки, кружки в Доме пионеров, спортивные залы, книжный магазин, наконец!.. Вот за это я благодарен своему отцу, что он преодолел свою косность, нашёл в себе силы и волю, чтобы в 1961-ом году начать новую жизнь в Карсуне!
Карсун, основанный в 1647 году боярином царя Алексея Михайловича Богданом Хитрово, вплоть до революции 1917 года оставался уездным купеческим городом. Советская власть сразу же снизила его статус до села. Позднее Карсун стал рабочим посёлком городского типа, административным центром Карсунского района. Власть сменилась, статусы менялись, но вплоть до 1961 года в Карсуне ничего не прибавилось к тому, что в нём осталось от царской власти. А осталось много чего. Как же воспользовалась советская власть этим наследством? Ну, конечно, в конце 20-х годов были снесены с лица земли церкви. А их в Карсуне было пять штук. От четырёх из них не осталось и следа, а вот Крестовоздвиженской церкви, первой церкви при основании Карсуна, повезло больше. Её лишили крестов, колокольни и куполов, а в том, что осталось, сотворили РДК – районный дом культуры. Такова была политика советской власти повсеместно: церкви, как рассадник «опиума для народа», или подлежали сносу с лица земли, или превращались в клубы и дома культуры, где народ пел, плясал и смотрел кино. Когда я ещё жил в Потьме, я и не подозревал, что клуб, в который мы с Сашей частенько ходили смотреть кино, занимает здание бывшей церкви во имя Дмитрия Солунского, которую ещё до революции строил мой дедушка Михаил Иванович Сонин.В конце 90-х это деревянное здание сгорело. Останки его в виде уродливой кучи обгорелых брёвен и досок до сих пор возвышаются в центре села.
Крестовоздвиженская церковь в Карсуне была кирпичная, снаружи её стены были оштукатурены. Проходя мимо неё, Саша каждый раз показывал мне на неё и говорил: « Вон видишь: ангелы нарисованы?» Я глядел и ничего, кроме обвалившейся штукатурки, не видел. Откуда-то Саша уже знал, что это бывшая церковь. А для меня это был Дом Культуры. Здесь я со своими новыми одноклассниками на утреннике встречал новый 1962 год. Здесь однажды давал спектакль Ульяновский театр кукол, который не произвёл на меня должного впечатления (наверное, я уже был слишком большой для кукол, это было в 1962 году). Здесь, на сцене РДК, я со своими одноклассниками плясал матросский танец «Яблочко» весной 1963 года. Кто-то из нас троих сбился с ритма, и дотанцовывали мы это «Яблочко» вразнобой. Но нам всё равно хлопали…
В пятидесятых годах к старому зданию церкви был пристроен 2х-этажный холл. На его первом этаже устраивались танцы в зимнее время. На втором этаже разместилась районная библиотека с богатейшим собранием книг. К сожалению, пожар 65-ого года нанёс непоправимый ущерб этому хранилищу знаний. Но о библиотеке потом…
Некультовым сооружениям предназначена была долгая жизнь не зависимо от власти. Строили на века. От старого дореволюционного города Карсун до сих пор сохранились и живут – пусть и новой жизнью – здания городской управы, земской управы, здание присутственных мест, здания женской гимназии и земской больницы. Но тогда, в мои детские годы, у меня ещё не было исторического взгляда на вещи. Я жил с ощущением, что всё видимое вкруг меня существует неизменно и вечно. Для меня, как, я думаю, и для всех детей подросткового возраста, не существовало прошлого, было только настоящее. Дети моего поколения впервые прикасались к истории только в четвёртом классе начальной школы. Мы узнавали, не понимая, что была какая-то Киевская Русь, что были какие-то цари и революционеры, их свергнувшие в 1917 году, что появился, наконец, СССР. Это было интересно, но не затрагивало глубоко моё детское сознание. Всё это не касалось моего Сегодня. Хорошо, что в сегодняшних школах появился предмет Краеведение. Историю надо начинать с родного села, города, в котором ты родился и растёшь. Мы с Сашей летом каждый день бегали на Барыш купаться мимо здания Госбанка, не подозревая, что когда-то это было здание присутственных мест, т.е. административное здание государственной власти в царской России для работы с населением. Теперь это здание живёт уже третьей жизнью: в нём расположился Карсунский районный суд. Внутри этого здания мы с Сашей никогда не были, уж больно солидно, таинственно и пугающе выглядела надпись на его фронтоне: ГОСУДАРСТВЕННЫЙ БАНК СССР. Около этого здания никогда не видно было людей и у меня свербил в голове вопрос: что это за дом такой, кто в нём работает и что они там делают? Но впереди нас ждал Барыш, а это было более интересно, чем какой-то дом на его крутом берегу.
Накупавшись вволю до посинения, слегка обсохнув и натянув на ещё мокрые трусы трико, под палящими лучами солнца мы спешили домой. С трудом поднявшись на гору, по улице Куйбышева доходили до первой колонки и с жадностью припадали к холодной струе воды. Напившись так, что чувствовалась тяжесть в животе, уже не спеша добредали до дома. «Мам, дай пять копеек на кино…» - клянчили мы с Сашей. Мама, успокоенная нашим счастливым возвращением с речки, быстренько соглашалась и вручала нам каждому заветные медные монетки.
В Карсунском кинотеатре почти каждый день показывали новые фильмы: в 17 часов - детские фильмы, в 19 и 21 час - взрослые. Стоимость входного билета на детский сеанс равнялась пяти копейкам. Это было очень дёшево и проблем с получением этих денег у карсунской ребятни не было (если даже ходить в кино каждый день, то за месяц наберётся не более полутора рублей!). А некоторые предприимчивые дети и сами добывали эти копейки. В то время по Карсуну разъезжал на лошади, запряжённой в телегу, какой-то мужичок и собирал у жителей всякий хлам: кости, тряпьё, бумагу, автомобильные покрышки. За этот товар он платил какие-то деньги. Меня это почему-то не вдохновляло, а вот Саша, как более деловой человек, воспользовался этим для собственного обогащения. Вместе с своим приятелем – соседом Генкой Зотовым он лазил по карсунским помойкам и по крупицам собирал это «золото». За килограмм костей Саша получал 10 копеек, а за килограмм покрышек аж 50 копеек! Конечно, труд старателя нелёгок, но он стоил того. Не помню, чтобы Саша делился со мной своими богатствами (и правильно делал: ведь я не участвовал в его походах на эти, ему одному известные, помойки), но в кино мы всегда ходили вместе, может быть, иногда и за Сашины деньги, нажитые им непосильным трудом!..
Карсунский кинотеатр имел величественный вид. Само здание было поставлено на довольно-таки высокий подиум, используя рельеф местности. Поэтому, чтобы войти в него, надо было сначала подняться по широкой лестнице в двадцать ступеней. Выступающий фронтон поддерживали шесть мощных колонн высотой примерно метров семь-восемь. Фасад первого этажа украшали пять фигурных дверей, второго – столько же окон с лепными наличниками. Как сказали бы, наверное, специалисты-архитекторы – это была русская классика в примитивном исполнении и в почтенном возрасте. Строилось это здание ещё в 19-ом веке и предназначалось для городской управы. Оно ещё не успело как следует состариться, когда пришедшие к власти большевики выселили из него прежних хозяев и устроили кинотеатр, т.к. «искусство кино имеет для нашего народа первостепенное значение». Но т.к. у новой власти никогда не было денег для культуры, то к 61-ому году оно имело довольно-таки обшарпанный вид, что, впрочем, не мешало мне восхищаться им.
Зал для зрителей был небольшой и вмещал в себя около 200 фанерных кресел с откидными сиденьями. Они постепенно поднимались амфитеатром от экрана до задней стенки, за которой размещался кинопроектор. По сравнению с Потьминским клубом, где зрители сидели на деревянных скамейках, поставленных вкривь и вкось на полу, это было великолепно! Не надо было тянуть шею, чтобы увидеть экран за впереди сидящим дылдой. И высокое расположение кресел тоже восхищало…
В 1965 году в Карсуне был построен новый кинотеатр с названием «Россия». Старый кинотеатр заняли какие-то районные чиновники. А в начале 80-х, как водится на Руси, опять случился пожар. Несколько лет здание простояло без крыши и с выгоревшим нутром. Но в результате энергичной деятельности последнего секретаря райкома КПСС Гареева, понявшего значение этого здания как архитектурного памятника, началось его восстановление. Мой отец Бородин Иван Дмитриевич принимал в этом деле участие, составив сметы на ремонт (к тому времени папа был единственным заслуживающим доверие специалистом по сметам в Карсуне). В 1990-ом году это здание наконец-то заново родилось. Теперь оно является визитной карточкой Карсуна, являясь объектом фото- и киносъёмок и натурой местных художников. Кроме того, в нём разместилась центральная районная библиотека.
Позади городской управы, но фасадом на улицу Ульянова, стояло здание женской гимназии. В наше время в нём размещалось сельское про-
фессионально-техническое училище(СПТУ). Проходя мимо, я всегда обращал внимание на него. Небольшое, но какое изящное здание! Сколько на нём украшений! Это прямо-таки какая-тобомбоньерка! Ведь здание строилось для девочек, и архитектор не поскупился на бантики, кружева, оборки и прочие прелести. Какой контраст по сравнению с построенной в 20-х годах рядом средней школой! Огромный 3-х этажный абсолютно плоский параллелепипедбез каких-либо излишеств! Рабоче-крестьянская власть уважала монументальность, а на красоту то ли не имела средств, то ли считала излишним проявления тонкости вкуса и изящества формы. К сожалению, я так и не вошёл внутрь этой каменной шкатулки. Там, наверное, тоже было когда-то красиво. Но могу предположить, что курсанты СПТУ, этот дикий необузданный народ из близлежащих сёл и деревень, отъявленные двоечники и хулиганы в своих школах, привели внутренние помещения в соответствиес своим представлением свободы и красоты. Теперь в этом здании находится Карсунский технологический техникум, а чему там учат – не знаю…
Как и положено Городской управе, она знаменовала собой административный центр Карсуна. Но всю центральную часть купеческого города Карсуна занимала торговля. В первой половине 19 века вплотную к Городской управепо проекту известного архитектора Коринфского были построены торговые ряды. Они украшают Карсун до сих пор. В 60-е годы уже 20-ого века в них располагались продуктовые и промтоварные магазины, молочный магазин. От торговых рядов отходил ряд отдельно стоящих 1-о и 2-х этажных зданий тоже торгового назначения: « дежурный магазин», книжный магазин, хлебный магазин. Напротив «дежурного» магазина стояло здание, в котором торговали мясом. А напротив книжного магазина стоял киоск «Союзпечать». Эти два объекта – книжный магазин и киоск –стали для меня объектами самого пристального внимания. Не имея в кармане ни копейки, я тем не менее подолгу простаивал у прилавка книжного магазина, жадными глазами рассматривая корешки книг на полках. Народ жил бедно, денег хватало только на самое необходимое, и мода на книги ещё не пришла. Полки магазина могли поразить любого нынешнего книголюба. Собрания сочинений русских и зарубежных классиков, энциклопедии, отдельные издания занимали всю широкую и высокую стенку позади прилавка. На прилавке лежали всевозможные географические карты и атласы. Всё это стоило копейки, но и этих денег у населения не хватало. Наша соседка по Первомайской улице тётя Люба Шалтаева то и дело прибегала к нам занимать три рубля до получки при непьющем и работающем муже.В этом старом книжном магазине мне удалось, сэкономив деньги на пирожках, однажды купить карту Европы, которая долго потом висела на стенке нашей веранды. Это была в то время моя единственная покупка.
Насмотревшись на книги, я переходил дорогу и останавливался у киоска. Через его стеклянные стенки я долго глазел на всевозможные журналы, писчие принадлежности и прочие мелочи. Так расширялся мой кругозор. Мой новый приятель Вовка Земсков познакомил меня с журналом «Искатель», который также продавался в киосках «Союзпечать». Не поев два или три дня коржики в школьном буфете, я сэкономил нужную сумму и купил в киоске один номер «Искателя». Моя домашняя библиотека начала своё существование именно с «Искателя»…
Рядом с книжным магазином стояло одноэтажное кирпичное здание, в котором торговали хлебом. Сюда мы с Сашей, вместе и поодиночке, каждый день бегали за хлебом по поручению мамы. Сюда я приходил ранним утром, часов в пять или шесть, летом 1963 года, чтобы занять очередь за хлебом. Хлеба в тот год в стране катастрофически не хватало в результате какой-то авантюры Никиты Хрущёва. Выстояв несколько часов в очереди и дождавшись привоза хлеба, мы покупали несколько саек и буханку белого или чёрного хлеба. Мы все любили эти самые сайки, о существовании которых узнали только при переезде в Карсун. Очень вкусные были сайки!..
Торговый центр старого купеческого уездного города Карсун не мог обойтись без ресторана. Это было большое одноэтажное деревянное здание, поставленное на кирпичный цокольный этаж полуподвального типа. В этом полуподвале располагался кулинарный магазин. В нём же торговали мороженым, вкус которого я впервые узнал здесь же. За счёт цокольного этажа ресторан казался мне высоким и величественным зданием. В ресторан вела высокая деревянная лестница. Только однажды в сопровождении кого-то из взрослых родственников, приехавших к нам в гости, я поднялся по этой лестнице и вошёл в зал ресторана. Он меня поразил. Большая светлая комната с множеством столов, накрытых белыми скатертями. На столах стояли приборы со специями. Нам подали две бутылки лимонада (дело было летом, стояла жара и хотелось пить). Я с удовольствием выпил стакан лимонада, а вот кто меня тогда угощал им – не помню.
Зачем я всё это пишу? Потому, что это был для меня новый мир, совсем не похожий на Потьму. В Потьме была тишина, речка, горы, лес, роднички, керосиновые лампы, соломенные крыши, лапти, бани в огородах, топившиеся по-чёрному, соха во дворе у дедушки, свинарник за околицей, куда мы бегали смотреть пиявок, плававших в большом цементном корыте с водой, водяная мельница с мельником Потехиным, большая навозная куча у дедушки на «задах» с её незабываемым острым ароматом. В Карсуне же ничего этого не было. Зато в каждом доме и на уличных столбах горели электрические лампочки (в Карсуне на реке Барыш стояла ГРЭС – государственная районная электрическая станция). Дома на улице Первомайской были новые и все под железной крышей. Множество магазинов и больших каменных зданий, многолюдность торгового центра, особенно по воскресеньям, открыли мне дверь в какой-то иной, большой мир, совсем не похожий на маленький и уютный мир моего детства в Потьме. Пассажирская автостанция предполагала где-то ещё больший мир, который ещё предстояло мне открыть. Стадион с трибунами для зрителей стал для меня вообще новым понятием в моём сознании. Множество автомобилей дополняли картину. Вот так: я вырос, и вместе со мной очень кстати и одновременно вырос окружающий мир.Кто-то сказал: « Жизнь – это театр, а люди в нём – актёры». Карсун стал новыми декорациями в этом театре, в который я вошёл в мои отроческие годы. К этим декорациям я быстро привык и стал играть свою роль в этом спектакле под названием «Жизнь».
Глава 3. Барыш.
Но главной достопримечательностью на новом месте нашего жития была река Барыш, на левом высоком берегу которой и была основана в 17 веке крепость Карсун. Сюда мы прибегали каждый день в течение всего лета порыбачить или просто покупаться. И было где развернуться карсунским ребятишкам! Барыш в то время был не тот, что сейчас. Ещё в черте посёлка Барыш разделялся на два рукава, которые далее опять соединялись в одно русло. На левом рукаве стояла гидроэлектростанция, питавшая током Карсун. Эта ГРЭС действовала до введения в строй Куйбышевской ГЭС и до подвода ЛЭП к нашему району. Правый рукав также был перегорожен высокой плотиной. Эти сооружения поднимали уровень воды в Барыше довольно-таки высоко, и река эта в черте Карсуна была широкой и полноводной. Настолько, что мы даже опасались переплывать на другой берег. Кто на это решался, тот был в наших глазах героем и настоящим пловцом.Взрослые же люди смотрели на эту водную преграду совсем по-другому, и она не представляла для них никакой опасности. В первое лето нашей жизни в Карсуне вся наша семья однажды выбралась на берег Барыша.Спустившись с Банковской горы, мы расположились на «пляже», представлявшем собой просто широкую лужайку у реки. Никаких пляжных удобств на ней, естественно, не было: ни песка, ни кабинок для переодевания – ничего. Дело было уже к вечеру, но солнце стояло ещё высоко, и на «пляже» было много народа, и детей, и взрослых. День был жаркий, дети, проведшие на реке весь день, ещё не ушли, а взрослые пришли сюда после работы освежиться. Мы с Сашей сразу же залезли в воду и начали барахтаться у берега, т.к. мы ещё не успели научиться плавать. Папа разделся и, покуривая, постоял на берегу в своих синих сатиновых «семейных» трусах. Потом быстро вошёл в воду и поплыл на другой берег. Ему хватило несколько широких и сильных взмахов рук – и вот он уже выходит на обрывистый правый берег Барыша. А мама, не раздеваясь, с тревогой наблюдала за нами с берега. Под наши восхищённые взгляды папа ещё раз переплыл недоступную нам водную преграду. Получалось это у него легко и просто. Ему не было ещё и сорока лет, а за плечами было уже столько работы, сделавшей его мышцы железными, что переплыть Барыш было для него раз плюнуть. Нам с Сашей оставалось только завидовать и гордиться своим отцом. Я, к сожалению, не достиг такой физической силы и к семнадцати годам и, по-моему, так и не переплыл Барыш ни разу за всю жизнь в Карсуне.
Не все были такие хлипкие, как я. В то время среди всех мальчишек Карсуна славился своей силой ( а в подростковом возрасте только сила является авторитетом!) Костя Труханов. Он был старше нас лет на пять, т.е. ему было лет пятнадцать, и он был совсем другой возрастной категории. Но что такое пятнадцать лет! Всё равно: это ещё мальчишка!.. Но Костя был особенный мальчишка. Мама говорила, что учился он плохо и спал на уроках. Но он был культурист, т.е. занимался гимнастикой с гантелями и гирями, а в школьном спортивном зале упражнялся и со штангой. Тогда всё это было ново и только-только входило в моду в нашей стране. Костя был близорук и носил очки, да и роста был среднего, так, что атлетом его трудно было назвать. Но когда он приходил на пляж и раздевался, то обращал на себя внимание всех мальчишек своей фигурой. Тонкий в талии с широкими плечами, бугристый пресс, мускулистые руки и выпуклая грудь – всё это вызывало зависть у нас, тщедушных мальчишек с неразвитой мускулатурой. Приходил Костя всегда один и только для того, чтобы выполнить ещё одно упражнение в своей физической программе: плавание на длинную дистанцию. Он входил в воду и настоящим стилем кроль плыл против течения. Сколько же в нём было силы! Он плыл и плыл, и вот мы уже потеряли его из вида, когда он скрылся за поворотом в сторону Таволжанки. А мы продолжали плескаться у берега и не всегда видели возвращение Кости из дальнего плавания.
Пример Кости Труханова подвигнул карсунских мальчишек тоже заняться своей физической подготовкой. Мой приятель Вовка Матросов даже приобрёл трёхкилограммовые гантели и даже начинал заниматься гимнастикой с ними. Откуда-то он взял журнал «Физкультура и спорт» с упражнениями для гантелей. Я позавидовал и выпросил у него эти гантели на несколько дней, чтобы тоже позаниматься. Конечно, их пришлось вернуть, и, сколько я ни щупал свои бицепсы, никакой прибавки в своих мускулах я не заметил. Да и у Вовки Матросова это было минутное увлечение, и силы у него тогда не прибавилось. Однажды на пляже мы с ним вздумали бороться, и я его положил на лопатки, хотя он был немного крупнее и тяжелее меня. Ну, что ж! На смену гантелям пришло новое увлечение, и мы забыли о старом. Жизнь! В ней так много интересного!..
Барыш!.. Барыш!.. Как много приятных детских воспоминаний связано с ним! Мы пропадали на нём всё лето! И купание, и рыбалка, и даже плавание на лодках, которые стояли тут же у берега!.. Самые отчаянные из нас даже прыгали в воду «солдатиком» с вышки!.. А я даже боялся подняться на её второй ярус в два метра над водой! Сколько было выловлено нами «сопливых» ершей из мутной воды Барыша! А особо искусные из нас рыбаки «подсекали» и плотву, и голавлей за плотиной ниже по течению (место это называлось Малый Барышок). А пескари, казалось, сами лезли на крючок и поймать их не составляло труда даже мне. А однажды я поймал бычка. Откуда он взялся в нашем Барыше – никто не знал, и никто никогда не ловил бычков в его мутной воде. Саша при этом удивлялся и искоса поглядывал на меня. Наверное, немного завидовал…
Иногда при пасмурной погоде прямо у воды мы разводили костёр, чтобы обогреться и обсушиться после долгого купания в прохладной воде. А особо проголодавшиеся даже запекали в углях костра мидий, которых в Барыше было видимо-невидимо. Их не надо было ловить, они лежали как чёрные камни на дне прямо у берега, и их было видно на прибрежном мелководье. Войдёшь в воду по колено, протянешь руку – и вот уже в твоей руке лежит большая – с ладонь! – чёрная и блестящая ракушка (слово «мидия» мы тогда не знали). Она уже успела плотно закрыть свои створки и открыть их, не повредив, не было никакой возможности. Ракушки бросались в потухающий костёр и через минуту-две с лёгким потрескиванием створки мидии раскрывались и было видно жёлто-белое тело этого моллюска.Я с отвращением наблюдал, как Вовка Барсуков, большой и толстый мальчик, своими грязными руками отдирал мидию от раковины и запихивал её, может быть, даже ещё живую, к себе в рот. И как бы он ни чмокал с аппетитом, ничего, кроме тошноты, это во мне не вызывало. Так я и не попробовал этого Барышского деликатеса. А ведь, наверное, можно было, набрав легко целое ведро этих мидий, принести их домой и как-нибудь их приготовить для еды. Ведь ем же я сейчас морских маринованных мидий из магазина! Но народ тогда был тёмен и проходил мимо этого 100-процентного белка… Интересно: а живут ли сейчас в Барыше эти моллюски? Навряд ли: Барыш обмелел, а загрязнение его воды достигло смертельного даже для мидий уровня. Я так думаю, но стоило бы проверить… А тогда, в далёкие 60-е, досужие мальчишки, да и взрослые, доставали из нор в обрывистых берегах Барыша даже раков!.. А как было бы хорошо опять сейчас поднять плотину на нашей речке, и тогда на её берегах опять бы заиграла жизнь! Сидели бы на её берегах нынешние мальчишки с удочками, плескались бы дети в её пусть и мутной воде, не спеша плыли бы по ней плоскодонки, и весёлые голоса людей и птиц оглашали бы барышские берега!.. Но тихо сейчас на Барыше, умерла река…
Всякая река представляет для детей определённую опасность для их жизни. В её тёмных водах скрываются и камни, и коряги, и рыбацкие сети, и разбитые бутылки. Всё это может стать причиной трагического случая. Когда-то давно, ещё в Потьме, мама повела своих учеников в свою родную Коммуну на берегу Барыша. Прихватила с собой и Сашу. Ну, и, естественно, там всем захотелось искупаться («Быть у воды, да не напиться?!»). Полез в воду и Саша. Мама, конечно, выбрала место мелководное по понятиям взрослого человека и нисколько не беспокоилась. И вот уже большой Саша (как же, ведь он перешёл уже во второй класс!) сложил ладошки лодочкой на груди и головой вперёд плюхнулся в воду. А воды-то было ему по пояс. Через секунду Саша с рёвом и захлёбываясь выскочил из воды, держась за голову. По лицу его стекала тонкая струйка крови, а на стриженой голове была видна большая царапина. С чем Саша столкнулся, ныряя в воду, не знаю, но всё могло закончиться гораздо серьёзнее, если б он прыгал с большей высоты. Люди всегда тонули, тонут и будут тонуть в воде, это не наша среда обитания, она враждебна нам и жестоко наказывает нас за малейшую неосторожность. Мама потеряла бдительность и чуть было не потеряла сына.
Казалось бы, этот случай навсегда должен был врезаться в память мамы и она всегда должна была быть начеку, живя у реки. Но что ж такое? Живя в Карсуне, мы всё лето проводили на Барыше, а я не помню, чтобы мама выражала хоть раз какую-то озабоченность по этому поводу, вводила какие-либо ограничения!.. А ведь Барыш в черте Карсуна в то время был совсем не похож на себя у Коммуны и глубиной, и шириной, да и течение всё же было не маленькое. И люди – даже взрослые! – тонули. А мама, не говоря уж про отца, и в ус не дула! По крайней мере, это никак внешне не выражалось. А если б нам вздумалось прыгать с двухметровой вышки, стоявшей на пляже? Мы частенько наблюдали, как молодые парни, разбежавшись, прыгали с неё в воду и солдатиком, и ласточкой. А однажды на вышку взобрался пьяный курсант Карсунского СПТУ. Не раздеваясь и пошатываясь, заплетающимися ногами он подошёл к краю площадки и даже не нырнул, а просто свалился в воду, нелепо размахивая руками. И исчез под водой. Прошла минута, другая, а его всё не было. Через пять минут народ на пляже понял, что человек утонул и его надо доставать. МЧС тогда не было, телефонов тоже, да и спасателей на Барыше тоже не было предусмотрено. Народ сел на лодки, откуда-то взялись багры и началось прочёсывание дна реки. Продолжалось это минут двадцать – тридцать. Наконец один из спасателей закричал: «Нашёл!» и стал поднимать на поверхность что-то тяжёлое. Показалось человеческое тело, мёртвым грузом висевшее на крюке багра. Его вытащили на берег и начали откачивать, т.е. делать искусственное дыхание. И – о, чудо! – труп зашевелился, поднял голову и начал что-то бормотать. А ещё через пять минут курсант уже стоял на ногах, бормотал что-то нечленораздельное и пытался даже ходить. Падал, вставал и снова шёл. Но он был жив! Как такое могло быть? Провести под водой без дыхания не менее получаса – и остаться живым! Вот уж действительно: пьяному море по колено!..
Но не всегда ныряния в мутные воды Барыша заканчивались так благополучно. В июне 1972 года, отслужив два года в армии, вернулся в Карсун мой ровесник из параллельного класса Вовка Шемырёв. Весёлый, бесшабашный парень. Лето в тот год с самого начала задалось жаркое и молодой народ всё свободное время проводил у воды. Вовка отдыхал от армии и, наверное, строил планы на будущее. Но однажды он не вернулся с Барыша. В последний раз он нырнул с плотины, где нырял не раз, ударился головой обо что-то, сломал себе позвоночник, и его безжизненное тело всплыло на поверхность, испугав всех своей неподвижностью. Друзья вытащили его на берег и начали делать искусственное дыхание, думая, что Вовка просто захлебнулся, хотя все знали, что плавал он великолепно. Ничто не помогало, он не подавал признаков жизни. Побежали звонить в больницу. Наконец на левом берегу Барыша показалась машина скорой помощи. На носилках тело Вовки Шемырёва друзья перетащили через реку, и машина увезла его в больницу. Там его привели в чувство, но он уже был обречён. Травма оказалась несовместимой с жизнью. На другой день он умер. Весь Карсун переживал случившееся. Мать Вовки в тот же день поседела. Вовкины друзья и одноклассники встали в почётный караул у гроба. Жители Карсуна шли и шли мимо гроба, прощаясь навек с молодым и светлым человеком, который только начинал жить. Но бесшабашность и неосторожность оборвали его жизнь. Смерть поджидала эту жизнь на дне Барыша. И дождалась…
Барыш забирал свои жертвы даже зимой. Вот как погиб Анатолий Ключников, старший сын учительницы начальных классов нашей школы
Нины ИвановныКлючниковой, со слов Александра Андрианова, её зятя и сына Владимира Ивановича Андрианова, многолетнего директора Карсунской средней школы: «…старший сын Анатолий возвращался в новогодние праздники с работы. Филиал завода «Искра» размещался в здании бывшей электростанции на улице Чехова. Пошёл к родителям на Октябрьскую, но не улицей, а по льду, и попал в полынью в районе колодца. Выбраться не смог, но остался на поверхности, где его и нашли утром…». По-видимому, Анатолий долго пытался выбраться из воды на лёд, но зимняя одежда напиталась водой и своей тяжестью тянула его в воду. В конце концов Анатолий совсем обессилил и перестал сопротивляться судьбе. Мороз завершил эту трагедию ещё одной человеческой жизни…
Так или иначе, но Барыш оставил заметный след в жизни всей Карсунской ребятни. И воспоминания о жизни, проведённой на его берегах, греют наши сердца всю жизнь. Спасибо тебе, Барыш!..
Идут года, течёт время, по-прежнему несёт свои мутные воды река Барыш… Давно нет на Земле тех людей, которые в начале 20 века безмятежно радовались жизни на его берегах. И мы, ребятишки 60х годов, тоже состарились. Я смотрю на эту пожелтевшую фотографию из краеведческого музея, и грустные мысли приходят мне в голову… Они были, как мы… Так же, как и нас, их притягивал к себе Барыш. Он качал их на своих плечах. Его прохладные воды освежали этих барышень и их поклонников в летний зной. И им, наверное, казалось, что жизни этой не будет конца. Где они, эти бывшие жители Карсуна? Нет их, и не осталось от них и следа. «Придёт, придёт и наше время, И наши внукив добрый час Из мира вытеснят и нас!» А Барыш будет всё также, не спеша, нести свои воды мимо Карсуна, устремляясь на встречу с Сурой, не заметив, что и Карсун уже другой, и люди в нём живут другие… Помни нас, Барыш, мы тебя любили!..
Глава 4. Стадион.
В Древней Греции и в Древнем Риме существовали стадионы и проводились Олимпийские Игры. В Потьме в середине 20-ого века стадиона не было. Я даже не знал такого слова – стадион. Конечно, Потьма это не Рим, и даже не Олимпия. И единственным спортивным объектом в Потьме была более-менее ровная площадка прямо перед клубом, на которой потьминская молодёжь летом играла в волейбол. Спортивный инвентарь – мяч и волейбольная сетка – хранился, по-видимому, у зав. клубом. Играли только по субботам и воскресеньям, в остальные дни недели было не до игр: сначала посевная кампания, потом сенокос, полевые работы, и, наконец, уборочная страда. За день так наломаешься, что не до игр. Да ведь и вымыться надо после этой забавы, когда пыль стоит столбом на площадке! Вымыться можно было только в бане, а баню топили один раз в неделю – в субботу. Дрова экономили. Мелочь пузатая, такая, как я, наблюдала за игрой со стороны.
Теперь уже и клуба нет (сгорел в 90-х годах), и играть некому. На месте волейбольной площадки стоит памятник жителям Потьмы, погибшим в войне 1941 – 1945 годов с памятными досками. На этих досках много фамилий Бородиных и Сониных…
А в Карсуне был настоящий стадион: с футбольным полем, с беговой дорожкой, с скамейками для зрителей и трибуной для «высоких» гостей. Стадион не пустовал. Летом здесь карсунская молодёжь постоянно играла в футбол, в ручной мяч. Как здорово было смотреть на Борю Котельникова, когда он буквально взлетал над линией обороны и мощным броском отправлял мяч в сетку ворот! А как он бежал стометровку! Его мощные ноги, казалось, совсем не касались земли, он летел как стрела! Боря был летней звездой на карсунском стадионе. А зимой, когда футбольное поле заливалось водой и на льду происходили хоккейные баталии, блистал молодой парень по кличке «Бексон». Нам, па
цанам 12-13 лет, оставалось только восхищаться его стремительными проходами по льду, завершавшимися мощным ударом клюшки по мячу. Его удары были неотразимы!
Но в первые годы нашего проживания в Карсуне мы, мальчишки с улицы Первомайской, как-будто не замечали стадиона, как-будто он существовал для кого-то другого, но не для нас. Хоть и не далеко, но всё же на стадион надо было идти. А нам пока хватало и нашей улицы. У нашего дома улица заканчивалась тупиком, упираясь в огороды жителей улицы Степной. Здесь не было никакого движения и нам было очень даже вольготно собираться на довольно-таки просторной площадке перед нашим домом. Собиралось нас человек десять, и мы очень скоро вытоптали всю траву, которая спервоначала так украшала нашу молодую улицу. Самым старшим из нас был Вовка Шалтаев. Он был, как сейчас бы сказали, лидер нашей честной компании. Но он в силу своего «солидного» возраста редко участвовал в наших играх. Ему уже были интересны другие занятия. Он постоянно разбирал и собирал отцовский мотоцикл, от него пахло бензином и промасленными тряпками. И самое главное: он умел уже ругаться матом и посылал на все буквы алфавита даже свою мать! Его матери было стыдно и обидно перед нами. И меня это тоже смущало, и я поглядывал на него с опаской как на взрослого. Мне такое поведение Вовки Шалтаева было неприятно, и я недоумевал: « Как это так? Почему его мать терпит и не задаст ему порки?» Вовке было уже лет 15 и, конечно, мать уже не могла физически поставить своего сына в угол. А мы все слушали его брань, отворачивались и молчали. К счастью, ко мне эта зараза не пристала...
Второй эшелон нашей «группы» составляли ребята 1951-1952г.р.: Саша Бородин, Гена Зотов, Гена Терёхин, я, Вовка матросов (на снимке), Вовка Агафонов. В третьем эшелоне находились ребята ещё моложе: Саша Гаврилов, Вовка Шигаев, Витька Мухин. Жили мы все рядом, и площадка перед нашим домом была единственным удобным местом для детских забав. Мы играли в футбол, ручной мяч, в чижика и клёк. Зимой здесь же играли в хоккей с мячом, гоняя мячик кое-как обрубленными кривыми палками. Всем было хорошо. Нам было весело, а родителям, видевшим нас из окон своих домов, спокойно. Напротив нашего дома стоял недостроенный дом Терёхиных, без окон и дверей. Он был в полном нашем распоряжении. В нашем воображении это была крепость, в которой частенько происходили «бои» между «нашими» и «немцами». В общем, мы не скучали. А если к этому добавить ещё и полезный труд для дома, как-то: пилка и колка дров, таскание воды из колонки для бани и полива, то и времени для скуки не оставалось. «Весело текли вы, детские года!..».
Время шло, мы росли, и настал момент, когда нам захотелось играть в настоящий футбол на большом поле и обязательно с воротами. Мысль, что всё это уже есть на стадионе, до которого было рукой подать, даже и в голову нам не приходила. Нам хотелось иметь свой футбол на своём футбольном поле! Поле мы нашли сразу. Для этого - по нашим понятиям – вполне годился аэродром, до которого было гораздо дальше, чем до стадиона. Но это было наше поле! Надо было ещё поставить на этом поле футбольные ворота. Настоящие ворота, широкие и высокие! Соседняя улица только ещё начинала застраиваться, и на ней было свалено много всяких стройматериалов. Гена Терёхин сообразил, что там мы найдём то, что нам надо. В сумерки кончавшегося летнего дня мы зашли туда, схватили три длинных и толстых жерди и бегом понесли их на аэродром. Никто не обратил на нас внимания, и это воровство осталось без последствий. На другой день мы быстренько слепили одни футбольные ворота. Вторые ворота мы не стали делать, видимо почувствовав, что это будет уж слишком. Нас вполне устраивали и одни ворота. Разметили поле, и пошла игра! Мы гордились собой, что мы это сделали, и что у нас есть своё(!) поле! Но продолжалось это счастье недолго. Однажды, подходя к аэродрому, мы увидели стоящий на нём «кукурузник» и лётчика, который, чертыхаясь на чём свет стоит, ломал наши ворота. Подходить ближе мы почему-то заопасались и горько наблюдали за крахом нашей мечты. Наверное, мы что-то поняли тогда и больше не пытались совместить аэродром и футбольное поле…
А учителя физкультуры с годами стали выводить учеников на стадион для проведения уроков. Тут мы бегали на 60 метров и прыгали в длину и высоту. Постепенно мы привыкли к стадиону, и он стал «наш». Нас часто видели на стадионе, как мы играли в футбол «в одни ворота». Заметил нас и Слава Бубнов, тогдашний директор детско-юношеской спортивной школы. Он предложил нам поучаствовать в общекарсунском турнире на приз клуба «Кожаный мяч». В турнире участвовали такие же мальчишеские команды, как и наша, с других улиц. Не помню, сколько
мы провели матчей, но наша команда заняла 2-е место в общем зачёте, и каждому из нас Слава Бубнов вручил Почётную грамоту. В финальном матче я даже забил победный гол с подачи Вовки Агафонова, нашего центрфорварда.
Проводились на стадионе и общешкольные спортивные праздники. Директор школы Владимир Иванович Андрианов приветствовал нас с высокой трибуны. Учителя физкультуры Геннадий Алексеевич Колосов и Николай Фёдорович Калинин разводили нас на исходные позиции, и школьные «Олимпийские игры» начинались. В мае 1968-ого года я участвовал в таких играх последний раз. В забеге на 200 метров я занял 1-е место, но время, по-видимому, было скромное, и никакого поощрения я не получил. Но как я бежал!..
Да и откуда было быть рекордам? Природные физические данные мои были средние, а систематически спортом я никогда не занимался. Да, я делал по утрам зарядку, которую в 715 утра передавали по радио в исполнении Гордеева. Да, я «качался» с гантелями, которые я позаимствовал у Вовки Матросова. Но всё это было временным увлечением и никаких результатов, естественно, не давало. Вовка Агафонов вроде бы тоже ничем систематически не занимался, но какой это был сильный мальчишка! Бегал он быстрее всех, в футбол он играл лучше всех. Вот он пробежал первые сто метров, вырвался вперёд и бежит, бежит, не уставая! Меня же хватало только на первые сто метров, а дальше ноги наливались тяжестью и не хватало дыхания. «Откуда у него столько силы?» - думал я с завистью. Если бы он систематически занялся каким-нибудь спортом под руководством опытного тренера, то наверняка стал бы и мастером спорта и рекордсменом всесоюзного масштаба. Но не случилось. Рано завёл семью, запил, получил инсульт. Жив ли он сейчас – не знаю…
За всё наше школьное детство нам так и не посчастливилось подержать в руках настоящую хоккейную клюшку. А с кривыми, кое-как обструганными, палками можно было играть только «у двора»! Мы и играли… А чтобы выйти на лёд, требовались коньки. Зимой 62-63 годов мама принесла домой настоящие коньки-«снегурки». Из магазина! Это была большая радость для меня, которая омрачилась буквально на следующий день, когда я собрался идти кататься на стадион. На валенки такие коньки закрепить не представлялось никакой возможности ввиду их особой конструкции. А ходили мы тогда в так называемых «прощай молодость»: суконные ботинки с «молнией» на резиновой подошве. На пятке надо было проковырять небольшую ямку для фиксатора коньков, а
носок стягивался винтовой струбциной. Всё это было ненадёжно, каблук ботинка жёстко, что было необходимо для нормального катания, закрепить не удавалось, да и обувь портилась. «Снегурки» вскоре были заброшены… А у Витьки Мухина были настоящие коньки на ботинках, которые одевай и сразу можно кататься. Нога у Витьки выросла, и его коньки валялись без дела. Мама напряглась и купила за полцены эти коньки. Но коньки, как оказалось, надо было точить. Как это делается, мы не знали, и сколько Саша ни ширкал напильникам по лезвию конька, на льду ноги разъезжались во все стороны, как у коровы на льду. Я пытался кататься на этих коньках, но это приносило мне больше страданий, чем радости. Из-за этого, наверное, увлечение коньками быстро прошло, и мы опять встали на лыжи.
В Потьме мы уже катались на лыжах, но это были самодельные лыжи, которые делал нам отец. Он вытёсывал тонкую дощечку и заострял один её конец. Потом этот конец папа распаривал на пару из кипящего котла в бане и загибал его. Прибивал ремешок посередине дощечки – и лыжи готовы! А вот настоящие лыжи фабричной работы я увидел только в 63-ем году. Тогда, в марте месяце, тётя Зина Говорухина с мужем уезжала из Русских Горенок на родину своего мужа. Со всем своим скарбом они остановились в Карсуне в доме у тёти Насти. Мы всей семьёй пришли туда их провожать. И я увидел там эти лыжи. Просить долго не пришлось, и дядя Витя Говорухин с удовольствием вручил мне эти свои лыжи. Он и так бы, наверное, оставил их в Карсуне, чтобы не тащить их с собой по автобусам и поездам, а тут ему представилась возможность сделать подарок мальчишке, что он и сделал с радостью для себя и ещё более для меня. Я тут же одел лыжи на валенки (лыжи были без жёсткого крепления, с ремешками), и по мартовскому, набухшему водой, снегу гордо поехал домой. Они служили мне потом много лет до самого моего первого заработка, когда я, уже взрослый человек, смог сам себе купить лыжи с жёстким креплением и специальные ботинки к ним. Покойся с миром, дядя Витя Говорухин, ты был добрый человек!
Это была одна пара лыж на нас с Сашей двоих. Как-то мы их между собой делили и никогда никаких ссор по этому поводу между нами я не помню. Но вопрос всё-таки стоял по-видимому. И однажды, году в 66-ом, мама принесла из школы огромные лыжи для прыжков с трамплина. Как они оказались в школе – неизвестно, но они там были не нужны, и мама их выпросила для Саши. Лыжи были огромные, тяжёлые, и я даже не пытался на них кататься. А Саше они понравились. Он был старше меня и сильнее. Конечно, бегать на них было тяжело и ему, но кататься с гор на
них было великолепно. Таких лыж больше не было ни у кого в Карсуне, и Саша, наверное, гордился своими лыжами.
Вот так мы занимались спортом в своё счастливое детство. И стадионом нам была вся наша страна, т.е. весь Карсун. Мы не ставили рекордов, но мы бегали, прыгали, играли, плавали. И Олимпийский девиз: «Главное не победа, а участие!» мы соблюли на все сто процентов!
Глава 5. Друзья.
Счастлив тот, у кого они есть. Хотя бы один друг, но с которым ты и в огонь, и в воду. А были ли у меня друзья? У меня были товарищи по играм, по школе. С некоторыми я сходился ближе, чем с другими. Но и с теми, первыми, настоящей близости не было. Между нами всегда что-то стояло, была какая-то непереходимая грань, за которой скрывалась опасность потерять себя, раствориться в другом… Возможно, я чувствовал, что на каком-то расстоянии силы притяжения между нами ослабевали, и я боялся, что верх возьмут силы отталкивания, и я потеряю даже то немногое, что имею. Всякая дружба подразумевает какую-то зависимость одного от другого. Недаром говорят: «Из двух друзей один всегда раб другого!» И я инстинктивно чувствовал, что сделай я ещё один шаг навстречу и – прощай моя свобода! Мой чрезмерный эгоизм был всегда на страже и не мог допустить этого. Сильный человек уверен в своих силах, он не боится впасть в зависимость от своего окружения. Но есть ли у него друзья в этом окружении? Нуждается ли он в друзьях? За ним идут, потому что в нём нуждаются. Я ни в ком не нуждался, я был и есть самодостаточен, но и вести за собой я тоже не мог, да никогда и не хотел. В этом моя слабость, я напрочь лишён честолюбия. Я не могу быть лидером, но и в хвосте плестись за кем-то я тоже не хочу. Поэтому я всегда один…
Проучившись целый год в первом классе Потьминской школы, я так и не приобрёл себе друзей среди своих одноклассников. По-видимому, я был слишком поглощён новой обстановкой и самим учебным процессом. Из всех своих соучеников я тогда обратил внимание только на троих девочек: Валю Кобелькову (мне нравилось её лицо), Нину Бородину (её
как-то особо выделяла наша учительница Тамара Дмитриевна Софронова) и Розу Кракович. Последняя запомнилась особенно. Роза была из еврейской семьи. Их нищета бросалась в глаза даже мне, маленькому мальчику. Жили они рядом с моим «дядей Федей» в Заречке в старой, покрытой соломой и вросшей в землю по самые окна, хижине. Назвать домом их жилище можно было только с большой натяжкой. Кроме Розы у её матери были ещё дети, а вот отца я там не заметил; может, его и не было совсем. Роза всегда была одета очень бедно и видно было, что её платье сшито из обносков её старшей сестры. Но бедностью нас тогда не удивишь, и запомнилась Роза другим: она была слепая. Почти слепая так, что она ничего не видела на классной доске. Я слышал разговоры, что её собирались перевести в спецшколу для слабовидящих. Слепота этой девочки поразила меня, первый раз в своей жизни я столкнулся с таким несчастьем. (На фото Роза Кракович сидит в первом ряду первая слева; Нина Бородина сидит рядом с Т.Д.Софроновой, а Валя Кобелькова с большим бантом стоит за спиной моей первой учительницы).
Я наблюдал за этими девочками со стороны и никаких шагов навстречу не делал. Пока мне было это не интересно.
Летом 60-ого года папа разобрал наш «дом на горе» и увёз его в Карсун. Мы же с мамой поселились в доме тёти Паши Зыриной в Серёдке, и отсюда уже я пошёл во второй класс. Почти напротив нас жил мой одноклассник Женя Суслин, но дружбы почему-то не получилось. Зато рядом со мной в то время я вижу Колю Башарина (сидит в первом ряду второй справа), жившего на другом конце села на Верху. Мы с ним встречались после школы и у нас были, наверное, какие-то совместные занятия. Однажды Коля привёл меня к себе домой. Он жил в большом каменном доме (так мне тогда казалось). И всё тут было не так, как у нас в « доме на горе»: и большая комната, и тяжёлые фиолетовые портьеры на дверях. Какая-то женщина сидела на стуле с шитьём. Она с улыбкой посмотрела на нас и что-то ласковое сказала.
В другой раз я привёл Колю к себе в дом тёти Паши, и,
наверное, собирался тут за-
держаться. Неожиданно из
комнаты вышел отец и строгим голосом выпроводил
нас на улицу. Мне было обидно и стыдно перед Колей за то, что нас, как котят, выкинули на улицу. А ведь дело уже шло к тому, чтобы, как говорится, «дружить домами». Но природная сухость отца или тот факт, что дом был чужой, помешали этому. Больше я не помню Колю Башарина рядом с собой. А летом 60-ого года наша семья навсегда покинула свою родную Потьму…
Прошла жизнь. Коля Башарин уже пять лет лежит в сырой земле на Потьминском кладбище. Там же покоится и Коля Зотов (стоит первый слева на фото), убитый в пьяной драке. Валя Кобелькова, окружённая детьми и внуками, ещё служит в ОВИРе в звании майора в Вешкаймском РОВД. Нина Бородина живёт и врачует больных людей в Самаре. Розу Кракович видел последний раз уже лет двадцать назад на улице Ульяновска, но не подошёл… Так же, как никто не подошёл ко мне в день нашего отъезда из Потьмы. А на другой день мои бывшие одноклассники проснулись, а меня в Потьме уже не было, как-будто и не бывало никогда. Жалели ли они о моём отъезде, вспоминали ли меня? Слишком тонкой нитью были мы связаны, чтобы жалеть и вспоминать.
А новая жизнь в Карсуне с первого же дня закружила нас новыми товарищами, новыми играми и занятиями. Но сразу же должен сказать, что ни с кем из них ни я, ни брат Саша не стали по-настоящему друзьями. Как-будто какой-то изъян сидит в нас и сводит на нет естественную в детском возрасте потребность дружить. Не хватает одного, последнего и единственного, звена в той цепи, которая может связать людей навек. Эта цепь может быть длиннее или короче, но без этого последнего звена она не имеет никакого значения. По-видимому, дружба, настоящая дружба – это такое же редкое природное явление, как и любовь.
Уж на что мой брат был в коротких отношениях с Геной Зотовым, нашим соседом и Сашиным одноклассником, но как только прозвенел последний звонок в школе и Гене не удалось поступить в военное училище, он стал всячески избегать встреч с Сашей. А Саша настолько привязался к нему, что, каждый раз, приезжая в Карсун на каникулы, первым делом спешил встретиться с Геной. По моим наблюдениям встречного движения не наблюдалось: то Гена куда-то ушёл, то ещё не пришёл… Потом, после окончания пединститута, Гена частенько летом гостил у своих родителей в доме напротив, но, зная о приезде Саши в отпуск из Архангельска, он первый никогда не приходил к нам в гости… Правда писана в Библии, что гордыня есть самый смертный грех человека. И она выше всяких сил человеческих. Если уж она угнездилась в душе человеческой с рождения, то её не преодолеть. А Сашина душа чи
ста от этого греха. Всё это мои домыслы, конечно. Может быть, в душе у Гены было что-то сокровенное, чего не было у Саши, и он Гену просто не интересовал. Я ведь тоже особенно-то никем не интересовался. Мне стыдно признаться, но мне, кажется, известно моё сокровенное, что постоянно возвращало меня к самому себе…
Часть 2. В тереме.
Глава 1. Новая жизнь.
Терем-теремок, он не низок, не высок... Так назвал наш дом в Карсуне дядя Вася, когда мы с ним входили в Первомайскую улицу в её начале по приезде из Потьмы. Было это давно, в 61-ом году. Мы только что переехали из Потьмы в Карсун, но пуповина ещё кровоточила и, наверное, поэтому были частые взаимные посещения. В тот день я в сопровождении дяди Васи возвращался домой из Потьмы, куда меня «командировали» родители не знаю зачем. Первомайская улица была уже почти вся застроена, хотя и не благоустроена, и вид со стороны имела пустынный и неуютный. Никаких посадок на ней ещё не было, и она просматривалась вся насквозь от начала до конца. Профиль улицы был неровный, начало ниже конца, на бугре которого и стоял наш дом с высокой крышей. С геодезической точки зрения наш дом был выше всех домов на улице Первомайской. И он и правда возвышался над улицей как сказочный терем. Хотя дом сам по себе был так себе, средний и по высоте, и по площади, но он занимал выгодное положение и тем много выигрывал. Да и дядя Вася мог приукрасить. Но факт остаётся фактом: наш дом под номером 28 был виден от дома номер 1.
Но для меня, сопливого пацана, дом наш не вызывал особого интереса. Дом как дом. Тем более, что первое знакомство с ним уже состоялось – и не раз. Во время его строительства мы с мамой не один раз навещали папу в Карсуне. Папа тогда уже работал в Карсуне, жил у тёти Насти и строил свой дом. Сначала на своём участке он построил баню, в которой и жил в летнее время. Когда мы приезжали, мама разжигала керогаз в предбаннике и варила для папы молочную лапшу. По-видимому, при такой «холостой» жизни, от недоедания и тяжёлой работы, уже тогда у папы развивалась язвенная болезнь желудка. Позже он рассказывал, что, бывало, так скрутит, что приходилось бросать всю работу и идти отлёживаться на полке в бане. И не мудрено: весь дом был построен одними папиными руками. И только потолочные балки папа уже не мог поднять один, для этого он приглашал своего отца из Потьмы. И дедушка, хоть ему уже было 62 года, был отменного здоровья и силы, построил и себе новый дом, и помог построиться и Ивану, и Анатолию. К весне 61-ого года дом был практически готов. Оставалось только сложить печь в передней комнате. Это было сделано уже летом после нашего переезда из Потьмы. Потом в течение нескольких лет дом ещё достраивался: ставились наличники на окна, обшивались стены, перекрывалась крыша, рылся погреб, строился сарай во дворе, ставилась ограда вокруг дома… Да много чего ещё. Но жить в доме уже было можно летом 61-ого года. Так началась наша новая жизнь в новом доме на Первомайской.
Дом был построен по старой схеме. Две комнаты, передняя и задняя. Передняя выходила окнами в улицу, задняя-в огород. Передняя комната и была, собственно, жилая комната. Задней комнате отводилась служебная роль, роль кухни. Половину этой комнаты занимала русская печь. Она и грела, она и кормила. А когда у папы болела спина-ещё и лечила. Это было наше любимое место в зимнее время. Она была достаточно обширна, чтобы на ней могли разместиться два человека. Пока я не вырос, я частенько полёживал на ней вместе с папой. В холодное время года печь топилась каждый день и поэтому служила постоянным местопребыванием отца после работы. У него после строительства дома теперь постоянно болела спина. Я только сейчас подумал: как же он забирался на печь с больной спиной? Но по-видимому лечебный эффект был настолько сильный, что, скрипя зубами, папа всё-таки лез туда после работы и отдыхал. Для тех, кто не знает, что такое русская печь, я и поместил здесь это изображение, взятое мной из ИНТЕРНЕТА. Вот такая же печь была и у нас в новом доме в Карсуне. За занавеской располагалась лежанка. Для подъёма на лежанку к печке была приставлена маленькая лесенка в три ступеньки. В небольших углублениях под занавеской, у нас называемых печурками, сушились варежки.
Печь эта простояла в нашем доме до лета 73-ого года. Тогда папа собственноручно сломал её и пригласил известного в Карсуне печника, чтобы сложить новую печь. Это была уже не русская печь, но какой-то новой конструкции: более компактной, более функциональной и более экономичной в потреблении дров.
А эту русскую печь, ввиду её недостатков, топили редко, в основном только для обогрева комнаты или для выпечки пирогов. Что мама больше любила - есть пироги или печь пироги – я не знаю, наверное, и то, и другое, но чуть ли не каждое воскресенье наш дом наполнялся ароматом свежеиспечённых пирогов. Пироги у мамы никогда не подгорали, хорошо пропекались и были всегда очень вкусные, что и оценили впоследствии мамины снохи. Но им так и не удалось достичь такого же мастерства в искусстве выпечки пирогов, что они и признавали с некоторой завистью. А всё дело в том, что снохи пекли пироги от случая к случаю, а мама упражнялась в этом искусстве, как я уже и говорил, чуть ли не каждое воскресенье. После повседневных щей и каши пироги были своего рода воскресным деликатесом, как и баня, придававшая субботе какое – то религиозное значение. Суббота освящалась баней, а воскресенье – пирогами. Это была народная культура, какой – то её своеобразный элемент, может быть даже обязательный ритуал. И воскресные беседы женщин никогда не обходились без обсуждения качества пирогов. Если к нам приходила в воскресенье тётя Настя, то в долгой беседе обязательно находилось место для пирогов. Судя по всему, тётя Настя была для моей мамы непререкаемым авторитетом в области кулинарного искусства выпечки пирогов. Что ж, так должно и быть: старшая сестра как- никак! Но и мама была способный ученик, что, насколько я помню, не раз отмечала тётушка. Такие встречи за воскресными пирогами происходили у нас или в доме у тёти Насти в холодное время года, начиная с октября, когда уже закончились все огородные работы, и до мая, когда эти огородные работы возобновлялись вновь. Тётя Настя, страстная читательница, по воскресеньям ходила в нашу районную библиотеку и оттуда обязательно заходила к нам. Вот она робко стучит в дверь, папа или мама громко кричат «Да!», и со словами «Можно к вам?» входит тётя Настя. Все ей рады, раздевают её и усаживают на стул поближе к столу. Наливается горячий чай, нарезается пирог. На мамино предложение откушать пирожка тётя Настя обычно отвечала тем, что она и сама нынче пекла, да и пообедала недавно, но всё - же в конце концов со словами «Надо всё-таки попробовать твоего, Роза, пирога…» брала кусочек и с аппетитом ела. По своей скромности сёстры самокритично относились к своим изделиям, обсуждали их недостатки: мама – своих пирогов, тётя Настя – своих. Но пироги, я думаю, были отменные и у той, и у другой. Отдав дань пирогам, переходили на другие темы. Тётя Настя с удовольствием рассказывала о прочитанной книге, все вместе обсуждали Карсунские новости. Вот уже и на улице сгустились сумерки, а разговорам нет конца. «Надо идти, а то темно уж…»-говорила тётя Настя и вставала со стула. «Посиди ещё маленько…» - упрашивали её мама с папой, - и разговор продолжался. Чайник ещё не один раз грелся, пирог нарезался ещё раз, - и разговоры, разговоры,.. Но вот уже и вечер наступил. Тётю Настю провожают за ворота, а частенько и до улицы, прямо ведущей к её дому. Закончилась ещё одна встреча родных людей.
На эту печь я залазил, когда у меня болели зубы. На этой печи я спасался от гнева мамы. Печь-то высокая, а мама большая и грузная, так, что ей нелегко было взобраться на неё. Однажды мама вручила мне бумажный рубль и послала в магазин за хлебом. Шёл я не торопясь и всё время вертел в руках этот злосчастный рубль. В конце концов мне показалось, что рубль какой-то измятый и плохо выглядит. Я сложил его пополам и стал разглаживать по линии сгиба. Разглаживал-разглаживал, и вдруг он –раз!- и разорвался. У меня всё похолодело внутри, так как я предвидел осложнения в своей жизни после такого происшествия. Нынешние дети в таких случаях вешаются или бросаются из окон с десятого этажа. Но у меня нервная система была крепкая, высоких домов вокруг не наблюдалось, и я мужественно побрёл назад домой. Выбрав момент, когда мама вышла в огород, я прошмыгнул в дом и забрался на печь. Задёрнул занавеску и затих. Вернувшись в дом, мама тут же определила моё местонахождение и увидела, что хлеба нет.
«Вова, где хлеб? Где сдача?» - спросила мама, отдёрнув занавеску. Я молча подал ей разорванный рубль. Для мамы в той жизни, когда жили от зарплаты до зарплаты, это было равноценно катастрофе. Целый рубль потерян! И муж сейчас придёт на обед, а хлеба нет! Лицо у мамы покраснело, губы сжались в тонкую ниточку.
«Ах,ты, гад такой!»-закричала мама. Выкрикивая всякие ругательства, она полезла на печь. Опасаясь расправы, я забился в дальний угол. Стоя на нижней ступеньке лесенки, мама схватилапервый попавшийся ей предмет – им оказался валенок – и начала меня им охаживать. Но доставала она только до моих ног, которыми я закрылся как щитом. Мне не было больно, было только стыдно за себя, за дурака такого, за маму, что она такая добрая, а тут вдруг такая злая. Шлёпнув меня раза два – три, мама на этом закончила экзекуцию и опять ушла в огород. Убедившись, что гроза прошла, я тихо выскользнул из дома. На обед я не пришёл, да и не думал я о еде, когда кругом лето, друзья, футбол, рыбалка… К вечеру в душе моей всё успокоилось, и уже без угрызений совести я съел свой ужин. Больше это происшествие не обсуждалось.
Вся обстановка задней комнаты состояла из мебели, привезённой из Потьминского дома: небольшой столик, самодельная полка для посуды, несколько таких же стульев. В углу у печки к стене была прибита раковина из оцинкованного железа(в Потьме её, кажется, не было) с умывальником. Под раковиной стояло ведро, около которого по ночам собиралось полчище чёрных тараканов.Столик стоял вплотную к стене между двумя окнами. Места около окон, как самые интересные, заняли папа (глава семьи) и Саша (старший сын). Мы с мамой сидели сбоку. Никаких разногласий в рейтинге мест и их хозяев не было.
Правый передний угол задней комнаты оставался свободным, и только лет через семь-восемь его занял холодильник «Аист» армянского производства. Именно только к концу 60-х годов мои родители смогли купить эту необходимую в каждом доме вещь. Это был дефицит, на него была очередь, которую контролировали районные власти. Записаться в очередь тоже была проблема. Надо было или очень сильно прогнуться перед кем-то, или иметь блат. Папа мой был несгибаемый и блата никакого нигде не имел, он знал только свою работу, которую исполнял добросовестно. Мама была сама скромность. Поэтому продукты длительного хранения держали в погребе, а продукты ежедневного потребления помещались в ящике кухонного стола и закрывались дверцей. В летнее время все они таяли (масло, например) и быстро портились. Из стола исходил тяжёлый и не всегда приятный запах.
Мне сейчас трудно представить то, как моя мама справлялась с ежедневной обязанностью по кормлению двоих детей и мужа. В её распоряжении была только керосинка (печь в тёплое время года топили только по воскресеньям для пирогов). Много ли на ней приготовишь? А где хранить? Поэтому приходилось готовить пищу ежедневно и понемногу, на один день, чтобы она не успевала прокиснуть. Керосинка стояла на шестке печи, от неё пахло керосином, она страшно коптила, и это тоже не украшало нашу жизнь. Мы, дети, конечно, не замечали всех этих проблем, но нашей мамуле приходилось трудно… Облегчение пришло только через десять лет после переезда в Карсун, когда на кухне появились и газовая плита, и холодильник. Холодильник попался неудачный (армянский!), он шумел и страшно грохотал при выключении, но это уже были мелочи…
Передняя комната, т.е. комната с окнами на улицу, совмещала в себе гостиную и спальню. В левом переднем углу поставили этажерку с книгами. Простенок между передними окнами занял комод. Вдоль правой глухой стены поставили кровати: спереди у окна - новую родительскую, сзади-старую, тоже родительскую, для нас с Сашей. Новую кровать мама купила ещё в Потьме, когда мы жили на квартире у тёти Паши. Кровать эта была односпальная, высокая, с жёстким выпуклым матрацем. Спать на ней, конечно, было очень неудобно. Я всегда боялся за маму, которая спала с краю, как бы она во сне не упала с неё. Папа наш был человек худой, а мама была женщина «в теле», и этой односпальной кровати было для них явно мало. Но в условиях тогдашнего всеобщего дефицита рассчитывать на что-то более комфортное им не приходилось, и они промучились на ней почти десять лет, пока мы с Сашей не вылетели из гнезда. Нам же с Сашей досталась старая родительская кровать с панцирной сеткой и тоже односпальная. Сетка от многолетней эксплуатации вытянулась и под тяжестью наших детских тел провисала чуть ли не до пола. Проспали мы на ней до 68-ого года, когда Саша уехал в военное училище. Почему мы так спали, ведь у нас был ещё диван, сначала старый самодельный потьминский, а года через два-три после переезда в Карсун новый, из магазина? Ведь кому-то можно было спать и на нём! Но нет: диван стоял в комнате, как какая-нибудь роскошь для украшения жилища и его берегли. Старый диван с дерматиновой обивкой простоял бы у нас в Карсуне и дольше, если бы однажды, году в 62-ом, к нам из Потьмы не приехала мамина тётя Надя (сестра маминой матери Надежда Николаевна Масленникова, бывшая в замужестве за Иваном Козловым) с «инспекторской» проверкой, т.е. посмотреть, как мы устроились. Диван по-видимому уже имел неприглядный вид настолько, что не гармонировал с новым домом и его убожество бросалось в глаза. «Чай, купили бы новый диван-то… Что это вы уж…»-с сарказмом в голосе сделала замечание Лёля(так звала свою тётю Надю мама). В этот же год появился новый фабричной работы диван… А старый перекочевал на веранду, чему мы с Сашей были несказанно рады. С этого момента веранда стала нашим постоянным местом пребывания в тёплое время года. Здесь я читал свои книжки и играл в шахматы с Вовкой Матросовым, здесь Саша ремонтировал наш старый велосипед в ненастную погоду, здесь мы приводили в порядок рыболовные снасти перед походом на Барыш. И никто нам не мешал заниматься этими серьёзными делами, и мы никому не мешали…
Чудное место была эта веранда! Она была пристроена к дому так, что стена дома была и одной стеной веранды. Другая, длиннаястена веранды, выходящая во двор, была сплошь застеклена, да и переднее окно, выходящее на улицу, было во всю ширину веранды. Поэтому света на веранде было в избытке. Окна веранды выходили на юго-восток и юг. По утрам в ней царил лёгкий полумрак и прохлада, зато в полдень жаркого солнечного дня в ней было жарко, как в бане. Иногда я после обеда засыпал на веранде. Проснувшись часа через два, я ощущал в теле такую сладкую расслабленность, что не хотелось вставать, и в голове ощущалась лёгкая тяжесть. Зато как хорошо было засыпать на веранде в поздний летний вечер! На улице тишина, только издалека с Карсунской танцплощадки доносится музыка. В окно светит полная луна, и всё небо усыпано крупными звёздами. Они так близко, что, кажется, до них можно дотронуться рукой. Столько звёзд на небе в августовскую ночь, как в Карсуне, я больше нигде и никогда не видел! На это звёздное небо можно было смотреть всю ночь - и не насмотришься! Представьте себе большую лесную поляну, усыпанную полевыми цветами, - таким же было и летнее звёздное небо над головой в Карсуне! Сладко было засыпать под этими звёздами!.. А рано утром громкий бодрый крик нашего петуха возвещал начало нового дня на этой прекрасной земле. И мама уже ходит по двору, и папа уже собирается на работу. Вновь закроешь глаза и в сладкой полудрёме мечтаешь, мечтаешь…
Диван, наверное, был первой крупной покупкой наших родителей после переезда в Карсун. Потом на комоде заняла своё место радиола «Муромец», а с ней и первая пластинка с записью П.Казьмина «За околицей». Эту первую пластинку купил сам папа, потому что тема её была очень близка ему. Она будила в нём воспоминания о его детстве, и он слушал и слушал эту пластинку без конца… Потом был открыт «Голос Америки», и папа каждый вечер слушал чтение с этой радиостанции «Архипелага ГУЛАГ» А.Солженицына. Мой интерес к этой теме тогда ещё не открылся, и, настроив радиолу на нужную волну для папы, я с удовольствием убегал на улицу.
Радиола появилась в нашем доме году в 63-ем. А вот у наших соседей Темниковых ещё в 62-ом году уже был телевизор. У их дома уже стоял длинный шест с антенной наверху, чтобы принимать телевизионный сигнал с ретранслятора в Вешкайме. На нашей Первомайской улице они были одними из первых обладателей этого чуда техники. Таких «счастливцев» на нашей улице было всего 2-3 дома. Как и другой дефицит, на телевизоры была очередь под контролем местной партийной и советской власти. Ловкие люди находили способы обходить и эту очередь, и этот контроль. Судя по всему,Темниковы были из разряда таких людей-ловкачей, как их называл папа. У них было всё, что тогда было в продаже и чего не было, и вперёд всех. У них была даже собака редкой даже сейчас породы дог. Большая чёрная собака по кличке Цыган. Собака была умная и здоровая, вела себя на улице спокойно, без агрессии, но я всё-таки обходил её стороной. И дом у Темниковых был раза в два больше нашего, так называемый пятистенок. Видя всё это, папа аттестовал Темниковых как воров и жуликов, хотя никаких должностей они не занимали, и называл своего соседа презрительно Лёшкой. Не Алексей, не Алексей Иванович, а именно Лёшка. Итак, у Темниковых было всё, но не было детей. В их огромном доме некому было жить, и одна комната с отдельным входом использовалась «Лёшкой» как столярная мастерская. Однажды папа воспользовался этой мастерской, чтобы сделать мне деревянную саблю для участия в каком-то школьном спектакле или танце. В комнате-мастерской ничего не было, кроме верстака и различных деревянных заготовок. Весь пол был завален стружкой, и я с удовольствием вдыхал её смолистый запах.(Я тогда учился в 4-ом классе и меня начали привлекать к художественной самодеятельности. Не потому, что у меня видели какие-то таланты, а просто потому, что после тяжёлой адаптации в 3-ем классе я вошёл в колею и попал в разряд ударников. По-видимому, наши учителя считали участие в школьной самодеятельности как поощрение за хорошую учёбу. И правда: не выпускать же на сцену какого-нибудь двоечника! Главное-учёба!)
Жене Лёшки Темникова, как и всем нормальным женщинам, скучно было жить на земле без детей, и она иногда приглашала соседских детей к себе. Это было для неё такое же развлечение, как, например, нам сходить в кино. А в 62-ом году главной приманкой для нас мог быть только телевизор, которого ни у кого из нас не было, а у неё он был. И вот, когда тёте становилось особенно скучно, она выходила на улицу и громко говорила: «Ребятишки, приходите смотреть телевизор!..» Мы бросали все свои неотложные дела и спешили в Темников дом. Там рассаживались на стульях, на диване перед маленьким телевизором и замирали… Тётя Темникова с нами не сидела, но всегда была где-то рядом. Дом оживал…
Цивилизация в виде аппарата с голубым экраном дошла до нашего дома году в 66-ом. Это был телевизор «Неман» белорусского производства.К этому времени была уже куплена тумбочка, которую поставили в передний левый угол «передней» комнаты. На неё-то и водрузили телевизор. Отдельно был куплен автотрансформатор для предохранения телевизора от перегрузок. В селе Русские Горенки, что в 25 километрах от Карсуна, папа купил кабель (тоже дефицит!). Пригласили с соседней улицы молодого мужика Абрамова, недавно отслужившего в армии и набравшегося там какого-то опыта обращения с радиотехникой. Он припаял штекер к кабелю с одного конца, другой конец кабеля-к антенне. Антенну водрузили на крышу, и настал торжественный момент. Щёлкнул выключатель, засветился экран с какими-то бегущими полосами. Абрамов покрутил ручку настройки, и чудо свершилось: появилось изображение, и мы услышали человеческий голос! Радости нашей не было конца. В этот летний воскресный день и папа, и мама, и мы с Сашей весь день просидели перед телевизором…
Из необходимых вещей из Потьмы в Карсун были перевезены также корыто из оцинкованного железа и ребристая доска для стирки белья. И таким «дедовским», простите,-«бабушкинским»-методом мама стирала бельё вплоть до начала 70х годов, когда была куплена наконец-то стиральная машина «Симбирка» Ульяновского завода «Электромаш». Это был, по-видимому, дефицит из дефицитов, ибо он был приобретён родителями, наверное, самым последним. Стиральную машину можно было тогда приобрести или по блату, которого у моих родителей никогда нигде не было, или по спискам очерёдности, в которые попасть тоже была проблема, или за особые заслуги. Это была своего рода государственная премия особо отличившимся труженикам и «труженикам». Как-то в середине 60х годов по приезде в Потьму мы с мамой зашли к Лёле, т.е. к её тёте Наде, сестре маминой матери. Тётя Надя жила с семьёй сына своего покойного мужа (у самой тёти Нади детей не было). Этого сына мама звала Володя Козлов. Он работал в колхозе в Потьме трактористом. Работал хорошо, т.к. был человек добросовестный и, самое главное, непьющий. И в тот приезд тётя Надя похвалилась маме новой стиральной машиной: «Вот, Володе дали премию за ударный труд на уборке урожая…» Стиральная машина (тоже «Симбирка») стояла в передней комнате в «красном» углу под иконами, покрытая цветастой салфеткой. Это была реликвия, предмет гордости хозяев дома. И, конечно, ей не пользовались по её прямому назначению, берегли. Вот тогда-то я и увидел первый раз такое чудо, как стиральная машина. А мама моя ещё долго ломала свои руки, стирая бельё в корыте…
Вот так, год за годом, в наш дом в Карсуне входили всё новые и новые вещи, облегчавшие жизнь наших родителей и наполнявшие её новыми красками. Они были результат неустанного труда папы и мамы. 60-е и 70-е были годы постепенного, хоть и медленного, повышения благосостояния нашего народа. И хотя мы постоянно слышали слова «война», «агрессия», «империализм», но жизнь всё равно становилась лучше, и жить становилось веселей. А уж по сравнению с Потьминским периодом жизнь в Карсуне приближалась к коммунизму: принцип «каждому по потребностям» постепенно обретал реальные черты…
Глава 2. Карсун.
Я иногда думаю: «Как бы сложилась моя жизнь, если бы мои родители остались в Потьме и не переехали в Карсун?» Наверное, всё было бы по-другому и, может быть, даже я вырос бы другим человеком. Всё-таки окружающая материальная среда влияет на формирование человека. И это влияние не всегда благотворно. Многое зависит от врождённых качеств человека: его характера, ума, воли. И даже хорошие задатки могут остаться в эмбриональном состоянии, если для их развития нет соответствующей питательной среды. Только Ломоносовы могут преодолеть тяготение земли и вырваться в мир. А не будь у него всесокрушающей воли, так и канул бы он в небытие со своим умом, как и тысячи других – и вовсе не глупых – холмогорских мужиков-поморов.Я, к сожалению, не Ломоносов, и для преодоления трудностей мне не хватает ни воли, ни целеустремлённости, ни характера. Я могу развиваться только в тепличных условиях, как та пальма в рассказе Гаршина. Иначе, как и она, я умру.
Потьма хороша для детства, это настоящий детский сад. Здесь хорошо вступать в жизнь, знакомиться с миром, набираться впечатлений. Здесь есть всё: лес, речка, озеро, которые маленькому человеку заменяют реку и море, горы, бескрайние поля, ласточки, вьющие гнёзда у тебя в доме, домашние животные… Ум среднего ребёнка в раннем детстве ещё спит, он живёт чувствами, эмоциями. Тепло материнских рук и солнечного света, журчание ручья, кристальная чистота и холод до ломоты зубов родниковой воды, шелест листьев, голоса птиц, аромат спелых яблок, сладость мёда и терпкость черёмухи, запах пшеничного поля, тишина вечерних сумерек, огромная Луна над лесом, плывущие белые облака и бездонная синева неба, мерцание звёзд в ночи, огонёк в окне родного дома-всё это наполняет душу ребёнка и сопровождает его всю дальнейшую жизнь.Впечатлений так много, и они так остры, что ночью он спит так, как может спать только ребёнок: глубоко и безмятежно. Жизнь во сне в детские годы не оставила во мне никаких следов, какбудто меня и не существовало вовсе, хотя вокруг она продолжалась по-прежнему: мама проверяла тетрадки своих учеников на кухне при свете керосиновой лампы; страдал Саша после какой-то прививки, хлопали двери, приходил фельдшер, чтобы помочь ему; пела колыбельные песни мама у кроватки больного Толички; плакала мама над его бездыханным тельцем (а теперь плачу и я-старый больной человек, пишущий эти строки)…Когда ребёнок просыпается, он как будто одним шагом переступает грань между бытием и небытием и сразу вступает в водоворот бурлящей жизни. Небытия нет, есть только жизнь и я в ней!
Так в детстве. Но приходит время, и оно кончается. А когда оно кончается? Тогда, когда созревший разум просыпается и вступает в свои права. «Я есть! - говорит он, - А вы кто?» Чувства уступают дорогу разуму, начинается познание. «Хочу всё знать!» - говорит он, и ничто его уже не остановит. Но как костёр затухает без дров, так и разуму требуется пища, иначе он ослабнет и скукожится в созерцании собственного бессилия. В Потьме меня ждал умственный голод. В Карсуне же было всё: большая школа, хорошие учителя, библиотеки, кружки в Доме пионеров, спортивные залы, книжный магазин, наконец!.. Вот за это я благодарен своему отцу, что он преодолел свою косность, нашёл в себе силы и волю, чтобы в 1961-ом году начать новую жизнь в Карсуне!
Карсун, основанный в 1647 году боярином царя Алексея Михайловича Богданом Хитрово, вплоть до революции 1917 года оставался уездным купеческим городом. Советская власть сразу же снизила его статус до села. Позднее Карсун стал рабочим посёлком городского типа, административным центром Карсунского района. Власть сменилась, статусы менялись, но вплоть до 1961 года в Карсуне ничего не прибавилось к тому, что в нём осталось от царской власти. А осталось много чего. Как же воспользовалась советская власть этим наследством? Ну, конечно, в конце 20-х годов были снесены с лица земли церкви. А их в Карсуне было пять штук. От четырёх из них не осталось и следа, а вот Крестовоздвиженской церкви, первой церкви при основании Карсуна, повезло больше. Её лишили крестов, колокольни и куполов, а в том, что осталось, сотворили РДК – районный дом культуры. Такова была политика советской власти повсеместно: церкви, как рассадник «опиума для народа», или подлежали сносу с лица земли, или превращались в клубы и дома культуры, где народ пел, плясал и смотрел кино. Когда я ещё жил в Потьме, я и не подозревал, что клуб, в который мы с Сашей частенько ходили смотреть кино, занимает здание бывшей церкви во имя Дмитрия Солунского, которую ещё до революции строил мой дедушка Михаил Иванович Сонин.В конце 90-х это деревянное здание сгорело. Останки его в виде уродливой кучи обгорелых брёвен и досок до сих пор возвышаются в центре села.
Крестовоздвиженская церковь в Карсуне была кирпичная, снаружи её стены были оштукатурены. Проходя мимо неё, Саша каждый раз показывал мне на неё и говорил: « Вон видишь: ангелы нарисованы?» Я глядел и ничего, кроме обвалившейся штукатурки, не видел. Откуда-то Саша уже знал, что это бывшая церковь. А для меня это был Дом Культуры. Здесь я со своими новыми одноклассниками на утреннике встречал новый 1962 год. Здесь однажды давал спектакль Ульяновский театр кукол, который не произвёл на меня должного впечатления (наверное, я уже был слишком большой для кукол, это было в 1962 году). Здесь, на сцене РДК, я со своими одноклассниками плясал матросский танец «Яблочко» весной 1963 года. Кто-то из нас троих сбился с ритма, и дотанцовывали мы это «Яблочко» вразнобой. Но нам всё равно хлопали…
В пятидесятых годах к старому зданию церкви был пристроен 2х-этажный холл. На его первом этаже устраивались танцы в зимнее время. На втором этаже разместилась районная библиотека с богатейшим собранием книг. К сожалению, пожар 65-ого года нанёс непоправимый ущерб этому хранилищу знаний. Но о библиотеке потом…
Некультовым сооружениям предназначена была долгая жизнь не зависимо от власти. Строили на века. От старого дореволюционного города Карсун до сих пор сохранились и живут – пусть и новой жизнью – здания городской управы, земской управы, здание присутственных мест, здания женской гимназии и земской больницы. Но тогда, в мои детские годы, у меня ещё не было исторического взгляда на вещи. Я жил с ощущением, что всё видимое вкруг меня существует неизменно и вечно. Для меня, как, я думаю, и для всех детей подросткового возраста, не существовало прошлого, было только настоящее. Дети моего поколения впервые прикасались к истории только в четвёртом классе начальной школы. Мы узнавали, не понимая, что была какая-то Киевская Русь, что были какие-то цари и революционеры, их свергнувшие в 1917 году, что появился, наконец, СССР. Это было интересно, но не затрагивало глубоко моё детское сознание. Всё это не касалось моего Сегодня. Хорошо, что в сегодняшних школах появился предмет Краеведение. Историю надо начинать с родного села, города, в котором ты родился и растёшь. Мы с Сашей летом каждый день бегали на Барыш купаться мимо здания Госбанка, не подозревая, что когда-то это было здание присутственных мест, т.е. административное здание государственной власти в царской России для работы с населением. Теперь это здание живёт уже третьей жизнью: в нём расположился Карсунский районный суд. Внутри этого здания мы с Сашей никогда не были, уж больно солидно, таинственно и пугающе выглядела надпись на его фронтоне: ГОСУДАРСТВЕННЫЙ БАНК СССР. Около этого здания никогда не видно было людей и у меня свербил в голове вопрос: что это за дом такой, кто в нём работает и что они там делают? Но впереди нас ждал Барыш, а это было более интересно, чем какой-то дом на его крутом берегу.
Накупавшись вволю до посинения, слегка обсохнув и натянув на ещё мокрые трусы трико, под палящими лучами солнца мы спешили домой. С трудом поднявшись на гору, по улице Куйбышева доходили до первой колонки и с жадностью припадали к холодной струе воды. Напившись так, что чувствовалась тяжесть в животе, уже не спеша добредали до дома. «Мам, дай пять копеек на кино…» - клянчили мы с Сашей. Мама, успокоенная нашим счастливым возвращением с речки, быстренько соглашалась и вручала нам каждому заветные медные монетки.
В Карсунском кинотеатре почти каждый день показывали новые фильмы: в 17 часов - детские фильмы, в 19 и 21 час - взрослые. Стоимость входного билета на детский сеанс равнялась пяти копейкам. Это было очень дёшево и проблем с получением этих денег у карсунской ребятни не было (если даже ходить в кино каждый день, то за месяц наберётся не более полутора рублей!). А некоторые предприимчивые дети и сами добывали эти копейки. В то время по Карсуну разъезжал на лошади, запряжённой в телегу, какой-то мужичок и собирал у жителей всякий хлам: кости, тряпьё, бумагу, автомобильные покрышки. За этот товар он платил какие-то деньги. Меня это почему-то не вдохновляло, а вот Саша, как более деловой человек, воспользовался этим для собственного обогащения. Вместе с своим приятелем – соседом Генкой Зотовым он лазил по карсунским помойкам и по крупицам собирал это «золото». За килограмм костей Саша получал 10 копеек, а за килограмм покрышек аж 50 копеек! Конечно, труд старателя нелёгок, но он стоил того. Не помню, чтобы Саша делился со мной своими богатствами (и правильно делал: ведь я не участвовал в его походах на эти, ему одному известные, помойки), но в кино мы всегда ходили вместе, может быть, иногда и за Сашины деньги, нажитые им непосильным трудом!..
Карсунский кинотеатр имел величественный вид. Само здание было поставлено на довольно-таки высокий подиум, используя рельеф местности. Поэтому, чтобы войти в него, надо было сначала подняться по широкой лестнице в двадцать ступеней. Выступающий фронтон поддерживали шесть мощных колонн высотой примерно метров семь-восемь. Фасад первого этажа украшали пять фигурных дверей, второго – столько же окон с лепными наличниками. Как сказали бы, наверное, специалисты-архитекторы – это была русская классика в примитивном исполнении и в почтенном возрасте. Строилось это здание ещё в 19-ом веке и предназначалось для городской управы. Оно ещё не успело как следует состариться, когда пришедшие к власти большевики выселили из него прежних хозяев и устроили кинотеатр, т.к. «искусство кино имеет для нашего народа первостепенное значение». Но т.к. у новой власти никогда не было денег для культуры, то к 61-ому году оно имело довольно-таки обшарпанный вид, что, впрочем, не мешало мне восхищаться им.
Зал для зрителей был небольшой и вмещал в себя около 200 фанерных кресел с откидными сиденьями. Они постепенно поднимались амфитеатром от экрана до задней стенки, за которой размещался кинопроектор. По сравнению с Потьминским клубом, где зрители сидели на деревянных скамейках, поставленных вкривь и вкось на полу, это было великолепно! Не надо было тянуть шею, чтобы увидеть экран за впереди сидящим дылдой. И высокое расположение кресел тоже восхищало…
В 1965 году в Карсуне был построен новый кинотеатр с названием «Россия». Старый кинотеатр заняли какие-то районные чиновники. А в начале 80-х, как водится на Руси, опять случился пожар. Несколько лет здание простояло без крыши и с выгоревшим нутром. Но в результате энергичной деятельности последнего секретаря райкома КПСС Гареева, понявшего значение этого здания как архитектурного памятника, началось его восстановление. Мой отец Бородин Иван Дмитриевич принимал в этом деле участие, составив сметы на ремонт (к тому времени папа был единственным заслуживающим доверие специалистом по сметам в Карсуне). В 1990-ом году это здание наконец-то заново родилось. Теперь оно является визитной карточкой Карсуна, являясь объектом фото- и киносъёмок и натурой местных художников. Кроме того, в нём разместилась центральная районная библиотека.
Позади городской управы, но фасадом на улицу Ульянова, стояло здание женской гимназии. В наше время в нём размещалось сельское про-
фессионально-техническое училище(СПТУ). Проходя мимо, я всегда обращал внимание на него. Небольшое, но какое изящное здание! Сколько на нём украшений! Это прямо-таки какая-тобомбоньерка! Ведь здание строилось для девочек, и архитектор не поскупился на бантики, кружева, оборки и прочие прелести. Какой контраст по сравнению с построенной в 20-х годах рядом средней школой! Огромный 3-х этажный абсолютно плоский параллелепипедбез каких-либо излишеств! Рабоче-крестьянская власть уважала монументальность, а на красоту то ли не имела средств, то ли считала излишним проявления тонкости вкуса и изящества формы. К сожалению, я так и не вошёл внутрь этой каменной шкатулки. Там, наверное, тоже было когда-то красиво. Но могу предположить, что курсанты СПТУ, этот дикий необузданный народ из близлежащих сёл и деревень, отъявленные двоечники и хулиганы в своих школах, привели внутренние помещения в соответствиес своим представлением свободы и красоты. Теперь в этом здании находится Карсунский технологический техникум, а чему там учат – не знаю…
Как и положено Городской управе, она знаменовала собой административный центр Карсуна. Но всю центральную часть купеческого города Карсуна занимала торговля. В первой половине 19 века вплотную к Городской управепо проекту известного архитектора Коринфского были построены торговые ряды. Они украшают Карсун до сих пор. В 60-е годы уже 20-ого века в них располагались продуктовые и промтоварные магазины, молочный магазин. От торговых рядов отходил ряд отдельно стоящих 1-о и 2-х этажных зданий тоже торгового назначения: « дежурный магазин», книжный магазин, хлебный магазин. Напротив «дежурного» магазина стояло здание, в котором торговали мясом. А напротив книжного магазина стоял киоск «Союзпечать». Эти два объекта – книжный магазин и киоск –стали для меня объектами самого пристального внимания. Не имея в кармане ни копейки, я тем не менее подолгу простаивал у прилавка книжного магазина, жадными глазами рассматривая корешки книг на полках. Народ жил бедно, денег хватало только на самое необходимое, и мода на книги ещё не пришла. Полки магазина могли поразить любого нынешнего книголюба. Собрания сочинений русских и зарубежных классиков, энциклопедии, отдельные издания занимали всю широкую и высокую стенку позади прилавка. На прилавке лежали всевозможные географические карты и атласы. Всё это стоило копейки, но и этих денег у населения не хватало. Наша соседка по Первомайской улице тётя Люба Шалтаева то и дело прибегала к нам занимать три рубля до получки при непьющем и работающем муже.В этом старом книжном магазине мне удалось, сэкономив деньги на пирожках, однажды купить карту Европы, которая долго потом висела на стенке нашей веранды. Это была в то время моя единственная покупка.
Насмотревшись на книги, я переходил дорогу и останавливался у киоска. Через его стеклянные стенки я долго глазел на всевозможные журналы, писчие принадлежности и прочие мелочи. Так расширялся мой кругозор. Мой новый приятель Вовка Земсков познакомил меня с журналом «Искатель», который также продавался в киосках «Союзпечать». Не поев два или три дня коржики в школьном буфете, я сэкономил нужную сумму и купил в киоске один номер «Искателя». Моя домашняя библиотека начала своё существование именно с «Искателя»…
Рядом с книжным магазином стояло одноэтажное кирпичное здание, в котором торговали хлебом. Сюда мы с Сашей, вместе и поодиночке, каждый день бегали за хлебом по поручению мамы. Сюда я приходил ранним утром, часов в пять или шесть, летом 1963 года, чтобы занять очередь за хлебом. Хлеба в тот год в стране катастрофически не хватало в результате какой-то авантюры Никиты Хрущёва. Выстояв несколько часов в очереди и дождавшись привоза хлеба, мы покупали несколько саек и буханку белого или чёрного хлеба. Мы все любили эти самые сайки, о существовании которых узнали только при переезде в Карсун. Очень вкусные были сайки!..
Торговый центр старого купеческого уездного города Карсун не мог обойтись без ресторана. Это было большое одноэтажное деревянное здание, поставленное на кирпичный цокольный этаж полуподвального типа. В этом полуподвале располагался кулинарный магазин. В нём же торговали мороженым, вкус которого я впервые узнал здесь же. За счёт цокольного этажа ресторан казался мне высоким и величественным зданием. В ресторан вела высокая деревянная лестница. Только однажды в сопровождении кого-то из взрослых родственников, приехавших к нам в гости, я поднялся по этой лестнице и вошёл в зал ресторана. Он меня поразил. Большая светлая комната с множеством столов, накрытых белыми скатертями. На столах стояли приборы со специями. Нам подали две бутылки лимонада (дело было летом, стояла жара и хотелось пить). Я с удовольствием выпил стакан лимонада, а вот кто меня тогда угощал им – не помню.
Зачем я всё это пишу? Потому, что это был для меня новый мир, совсем не похожий на Потьму. В Потьме была тишина, речка, горы, лес, роднички, керосиновые лампы, соломенные крыши, лапти, бани в огородах, топившиеся по-чёрному, соха во дворе у дедушки, свинарник за околицей, куда мы бегали смотреть пиявок, плававших в большом цементном корыте с водой, водяная мельница с мельником Потехиным, большая навозная куча у дедушки на «задах» с её незабываемым острым ароматом. В Карсуне же ничего этого не было. Зато в каждом доме и на уличных столбах горели электрические лампочки (в Карсуне на реке Барыш стояла ГРЭС – государственная районная электрическая станция). Дома на улице Первомайской были новые и все под железной крышей. Множество магазинов и больших каменных зданий, многолюдность торгового центра, особенно по воскресеньям, открыли мне дверь в какой-то иной, большой мир, совсем не похожий на маленький и уютный мир моего детства в Потьме. Пассажирская автостанция предполагала где-то ещё больший мир, который ещё предстояло мне открыть. Стадион с трибунами для зрителей стал для меня вообще новым понятием в моём сознании. Множество автомобилей дополняли картину. Вот так: я вырос, и вместе со мной очень кстати и одновременно вырос окружающий мир.Кто-то сказал: « Жизнь – это театр, а люди в нём – актёры». Карсун стал новыми декорациями в этом театре, в который я вошёл в мои отроческие годы. К этим декорациям я быстро привык и стал играть свою роль в этом спектакле под названием «Жизнь».
Глава 3. Барыш.
Но главной достопримечательностью на новом месте нашего жития была река Барыш, на левом высоком берегу которой и была основана в 17 веке крепость Карсун. Сюда мы прибегали каждый день в течение всего лета порыбачить или просто покупаться. И было где развернуться карсунским ребятишкам! Барыш в то время был не тот, что сейчас. Ещё в черте посёлка Барыш разделялся на два рукава, которые далее опять соединялись в одно русло. На левом рукаве стояла гидроэлектростанция, питавшая током Карсун. Эта ГРЭС действовала до введения в строй Куйбышевской ГЭС и до подвода ЛЭП к нашему району. Правый рукав также был перегорожен высокой плотиной. Эти сооружения поднимали уровень воды в Барыше довольно-таки высоко, и река эта в черте Карсуна была широкой и полноводной. Настолько, что мы даже опасались переплывать на другой берег. Кто на это решался, тот был в наших глазах героем и настоящим пловцом.Взрослые же люди смотрели на эту водную преграду совсем по-другому, и она не представляла для них никакой опасности. В первое лето нашей жизни в Карсуне вся наша семья однажды выбралась на берег Барыша.Спустившись с Банковской горы, мы расположились на «пляже», представлявшем собой просто широкую лужайку у реки. Никаких пляжных удобств на ней, естественно, не было: ни песка, ни кабинок для переодевания – ничего. Дело было уже к вечеру, но солнце стояло ещё высоко, и на «пляже» было много народа, и детей, и взрослых. День был жаркий, дети, проведшие на реке весь день, ещё не ушли, а взрослые пришли сюда после работы освежиться. Мы с Сашей сразу же залезли в воду и начали барахтаться у берега, т.к. мы ещё не успели научиться плавать. Папа разделся и, покуривая, постоял на берегу в своих синих сатиновых «семейных» трусах. Потом быстро вошёл в воду и поплыл на другой берег. Ему хватило несколько широких и сильных взмахов рук – и вот он уже выходит на обрывистый правый берег Барыша. А мама, не раздеваясь, с тревогой наблюдала за нами с берега. Под наши восхищённые взгляды папа ещё раз переплыл недоступную нам водную преграду. Получалось это у него легко и просто. Ему не было ещё и сорока лет, а за плечами было уже столько работы, сделавшей его мышцы железными, что переплыть Барыш было для него раз плюнуть. Нам с Сашей оставалось только завидовать и гордиться своим отцом. Я, к сожалению, не достиг такой физической силы и к семнадцати годам и, по-моему, так и не переплыл Барыш ни разу за всю жизнь в Карсуне.
Не все были такие хлипкие, как я. В то время среди всех мальчишек Карсуна славился своей силой ( а в подростковом возрасте только сила является авторитетом!) Костя Труханов. Он был старше нас лет на пять, т.е. ему было лет пятнадцать, и он был совсем другой возрастной категории. Но что такое пятнадцать лет! Всё равно: это ещё мальчишка!.. Но Костя был особенный мальчишка. Мама говорила, что учился он плохо и спал на уроках. Но он был культурист, т.е. занимался гимнастикой с гантелями и гирями, а в школьном спортивном зале упражнялся и со штангой. Тогда всё это было ново и только-только входило в моду в нашей стране. Костя был близорук и носил очки, да и роста был среднего, так, что атлетом его трудно было назвать. Но когда он приходил на пляж и раздевался, то обращал на себя внимание всех мальчишек своей фигурой. Тонкий в талии с широкими плечами, бугристый пресс, мускулистые руки и выпуклая грудь – всё это вызывало зависть у нас, тщедушных мальчишек с неразвитой мускулатурой. Приходил Костя всегда один и только для того, чтобы выполнить ещё одно упражнение в своей физической программе: плавание на длинную дистанцию. Он входил в воду и настоящим стилем кроль плыл против течения. Сколько же в нём было силы! Он плыл и плыл, и вот мы уже потеряли его из вида, когда он скрылся за поворотом в сторону Таволжанки. А мы продолжали плескаться у берега и не всегда видели возвращение Кости из дальнего плавания.
Пример Кости Труханова подвигнул карсунских мальчишек тоже заняться своей физической подготовкой. Мой приятель Вовка Матросов даже приобрёл трёхкилограммовые гантели и даже начинал заниматься гимнастикой с ними. Откуда-то он взял журнал «Физкультура и спорт» с упражнениями для гантелей. Я позавидовал и выпросил у него эти гантели на несколько дней, чтобы тоже позаниматься. Конечно, их пришлось вернуть, и, сколько я ни щупал свои бицепсы, никакой прибавки в своих мускулах я не заметил. Да и у Вовки Матросова это было минутное увлечение, и силы у него тогда не прибавилось. Однажды на пляже мы с ним вздумали бороться, и я его положил на лопатки, хотя он был немного крупнее и тяжелее меня. Ну, что ж! На смену гантелям пришло новое увлечение, и мы забыли о старом. Жизнь! В ней так много интересного!..
Барыш!.. Барыш!.. Как много приятных детских воспоминаний связано с ним! Мы пропадали на нём всё лето! И купание, и рыбалка, и даже плавание на лодках, которые стояли тут же у берега!.. Самые отчаянные из нас даже прыгали в воду «солдатиком» с вышки!.. А я даже боялся подняться на её второй ярус в два метра над водой! Сколько было выловлено нами «сопливых» ершей из мутной воды Барыша! А особо искусные из нас рыбаки «подсекали» и плотву, и голавлей за плотиной ниже по течению (место это называлось Малый Барышок). А пескари, казалось, сами лезли на крючок и поймать их не составляло труда даже мне. А однажды я поймал бычка. Откуда он взялся в нашем Барыше – никто не знал, и никто никогда не ловил бычков в его мутной воде. Саша при этом удивлялся и искоса поглядывал на меня. Наверное, немного завидовал…
Иногда при пасмурной погоде прямо у воды мы разводили костёр, чтобы обогреться и обсушиться после долгого купания в прохладной воде. А особо проголодавшиеся даже запекали в углях костра мидий, которых в Барыше было видимо-невидимо. Их не надо было ловить, они лежали как чёрные камни на дне прямо у берега, и их было видно на прибрежном мелководье. Войдёшь в воду по колено, протянешь руку – и вот уже в твоей руке лежит большая – с ладонь! – чёрная и блестящая ракушка (слово «мидия» мы тогда не знали). Она уже успела плотно закрыть свои створки и открыть их, не повредив, не было никакой возможности. Ракушки бросались в потухающий костёр и через минуту-две с лёгким потрескиванием створки мидии раскрывались и было видно жёлто-белое тело этого моллюска.Я с отвращением наблюдал, как Вовка Барсуков, большой и толстый мальчик, своими грязными руками отдирал мидию от раковины и запихивал её, может быть, даже ещё живую, к себе в рот. И как бы он ни чмокал с аппетитом, ничего, кроме тошноты, это во мне не вызывало. Так я и не попробовал этого Барышского деликатеса. А ведь, наверное, можно было, набрав легко целое ведро этих мидий, принести их домой и как-нибудь их приготовить для еды. Ведь ем же я сейчас морских маринованных мидий из магазина! Но народ тогда был тёмен и проходил мимо этого 100-процентного белка… Интересно: а живут ли сейчас в Барыше эти моллюски? Навряд ли: Барыш обмелел, а загрязнение его воды достигло смертельного даже для мидий уровня. Я так думаю, но стоило бы проверить… А тогда, в далёкие 60-е, досужие мальчишки, да и взрослые, доставали из нор в обрывистых берегах Барыша даже раков!.. А как было бы хорошо опять сейчас поднять плотину на нашей речке, и тогда на её берегах опять бы заиграла жизнь! Сидели бы на её берегах нынешние мальчишки с удочками, плескались бы дети в её пусть и мутной воде, не спеша плыли бы по ней плоскодонки, и весёлые голоса людей и птиц оглашали бы барышские берега!.. Но тихо сейчас на Барыше, умерла река…
Всякая река представляет для детей определённую опасность для их жизни. В её тёмных водах скрываются и камни, и коряги, и рыбацкие сети, и разбитые бутылки. Всё это может стать причиной трагического случая. Когда-то давно, ещё в Потьме, мама повела своих учеников в свою родную Коммуну на берегу Барыша. Прихватила с собой и Сашу. Ну, и, естественно, там всем захотелось искупаться («Быть у воды, да не напиться?!»). Полез в воду и Саша. Мама, конечно, выбрала место мелководное по понятиям взрослого человека и нисколько не беспокоилась. И вот уже большой Саша (как же, ведь он перешёл уже во второй класс!) сложил ладошки лодочкой на груди и головой вперёд плюхнулся в воду. А воды-то было ему по пояс. Через секунду Саша с рёвом и захлёбываясь выскочил из воды, держась за голову. По лицу его стекала тонкая струйка крови, а на стриженой голове была видна большая царапина. С чем Саша столкнулся, ныряя в воду, не знаю, но всё могло закончиться гораздо серьёзнее, если б он прыгал с большей высоты. Люди всегда тонули, тонут и будут тонуть в воде, это не наша среда обитания, она враждебна нам и жестоко наказывает нас за малейшую неосторожность. Мама потеряла бдительность и чуть было не потеряла сына.
Казалось бы, этот случай навсегда должен был врезаться в память мамы и она всегда должна была быть начеку, живя у реки. Но что ж такое? Живя в Карсуне, мы всё лето проводили на Барыше, а я не помню, чтобы мама выражала хоть раз какую-то озабоченность по этому поводу, вводила какие-либо ограничения!.. А ведь Барыш в черте Карсуна в то время был совсем не похож на себя у Коммуны и глубиной, и шириной, да и течение всё же было не маленькое. И люди – даже взрослые! – тонули. А мама, не говоря уж про отца, и в ус не дула! По крайней мере, это никак внешне не выражалось. А если б нам вздумалось прыгать с двухметровой вышки, стоявшей на пляже? Мы частенько наблюдали, как молодые парни, разбежавшись, прыгали с неё в воду и солдатиком, и ласточкой. А однажды на вышку взобрался пьяный курсант Карсунского СПТУ. Не раздеваясь и пошатываясь, заплетающимися ногами он подошёл к краю площадки и даже не нырнул, а просто свалился в воду, нелепо размахивая руками. И исчез под водой. Прошла минута, другая, а его всё не было. Через пять минут народ на пляже понял, что человек утонул и его надо доставать. МЧС тогда не было, телефонов тоже, да и спасателей на Барыше тоже не было предусмотрено. Народ сел на лодки, откуда-то взялись багры и началось прочёсывание дна реки. Продолжалось это минут двадцать – тридцать. Наконец один из спасателей закричал: «Нашёл!» и стал поднимать на поверхность что-то тяжёлое. Показалось человеческое тело, мёртвым грузом висевшее на крюке багра. Его вытащили на берег и начали откачивать, т.е. делать искусственное дыхание. И – о, чудо! – труп зашевелился, поднял голову и начал что-то бормотать. А ещё через пять минут курсант уже стоял на ногах, бормотал что-то нечленораздельное и пытался даже ходить. Падал, вставал и снова шёл. Но он был жив! Как такое могло быть? Провести под водой без дыхания не менее получаса – и остаться живым! Вот уж действительно: пьяному море по колено!..
Но не всегда ныряния в мутные воды Барыша заканчивались так благополучно. В июне 1972 года, отслужив два года в армии, вернулся в Карсун мой ровесник из параллельного класса Вовка Шемырёв. Весёлый, бесшабашный парень. Лето в тот год с самого начала задалось жаркое и молодой народ всё свободное время проводил у воды. Вовка отдыхал от армии и, наверное, строил планы на будущее. Но однажды он не вернулся с Барыша. В последний раз он нырнул с плотины, где нырял не раз, ударился головой обо что-то, сломал себе позвоночник, и его безжизненное тело всплыло на поверхность, испугав всех своей неподвижностью. Друзья вытащили его на берег и начали делать искусственное дыхание, думая, что Вовка просто захлебнулся, хотя все знали, что плавал он великолепно. Ничто не помогало, он не подавал признаков жизни. Побежали звонить в больницу. Наконец на левом берегу Барыша показалась машина скорой помощи. На носилках тело Вовки Шемырёва друзья перетащили через реку, и машина увезла его в больницу. Там его привели в чувство, но он уже был обречён. Травма оказалась несовместимой с жизнью. На другой день он умер. Весь Карсун переживал случившееся. Мать Вовки в тот же день поседела. Вовкины друзья и одноклассники встали в почётный караул у гроба. Жители Карсуна шли и шли мимо гроба, прощаясь навек с молодым и светлым человеком, который только начинал жить. Но бесшабашность и неосторожность оборвали его жизнь. Смерть поджидала эту жизнь на дне Барыша. И дождалась…
Барыш забирал свои жертвы даже зимой. Вот как погиб Анатолий Ключников, старший сын учительницы начальных классов нашей школы
Нины ИвановныКлючниковой, со слов Александра Андрианова, её зятя и сына Владимира Ивановича Андрианова, многолетнего директора Карсунской средней школы: «…старший сын Анатолий возвращался в новогодние праздники с работы. Филиал завода «Искра» размещался в здании бывшей электростанции на улице Чехова. Пошёл к родителям на Октябрьскую, но не улицей, а по льду, и попал в полынью в районе колодца. Выбраться не смог, но остался на поверхности, где его и нашли утром…». По-видимому, Анатолий долго пытался выбраться из воды на лёд, но зимняя одежда напиталась водой и своей тяжестью тянула его в воду. В конце концов Анатолий совсем обессилил и перестал сопротивляться судьбе. Мороз завершил эту трагедию ещё одной человеческой жизни…
Так или иначе, но Барыш оставил заметный след в жизни всей Карсунской ребятни. И воспоминания о жизни, проведённой на его берегах, греют наши сердца всю жизнь. Спасибо тебе, Барыш!..
Идут года, течёт время, по-прежнему несёт свои мутные воды река Барыш… Давно нет на Земле тех людей, которые в начале 20 века безмятежно радовались жизни на его берегах. И мы, ребятишки 60х годов, тоже состарились. Я смотрю на эту пожелтевшую фотографию из краеведческого музея, и грустные мысли приходят мне в голову… Они были, как мы… Так же, как и нас, их притягивал к себе Барыш. Он качал их на своих плечах. Его прохладные воды освежали этих барышень и их поклонников в летний зной. И им, наверное, казалось, что жизни этой не будет конца. Где они, эти бывшие жители Карсуна? Нет их, и не осталось от них и следа. «Придёт, придёт и наше время, И наши внукив добрый час Из мира вытеснят и нас!» А Барыш будет всё также, не спеша, нести свои воды мимо Карсуна, устремляясь на встречу с Сурой, не заметив, что и Карсун уже другой, и люди в нём живут другие… Помни нас, Барыш, мы тебя любили!..
Глава 4. Стадион.
В Древней Греции и в Древнем Риме существовали стадионы и проводились Олимпийские Игры. В Потьме в середине 20-ого века стадиона не было. Я даже не знал такого слова – стадион. Конечно, Потьма это не Рим, и даже не Олимпия. И единственным спортивным объектом в Потьме была более-менее ровная площадка прямо перед клубом, на которой потьминская молодёжь летом играла в волейбол. Спортивный инвентарь – мяч и волейбольная сетка – хранился, по-видимому, у зав. клубом. Играли только по субботам и воскресеньям, в остальные дни недели было не до игр: сначала посевная кампания, потом сенокос, полевые работы, и, наконец, уборочная страда. За день так наломаешься, что не до игр. Да ведь и вымыться надо после этой забавы, когда пыль стоит столбом на площадке! Вымыться можно было только в бане, а баню топили один раз в неделю – в субботу. Дрова экономили. Мелочь пузатая, такая, как я, наблюдала за игрой со стороны.
Теперь уже и клуба нет (сгорел в 90-х годах), и играть некому. На месте волейбольной площадки стоит памятник жителям Потьмы, погибшим в войне 1941 – 1945 годов с памятными досками. На этих досках много фамилий Бородиных и Сониных…
А в Карсуне был настоящий стадион: с футбольным полем, с беговой дорожкой, с скамейками для зрителей и трибуной для «высоких» гостей. Стадион не пустовал. Летом здесь карсунская молодёжь постоянно играла в футбол, в ручной мяч. Как здорово было смотреть на Борю Котельникова, когда он буквально взлетал над линией обороны и мощным броском отправлял мяч в сетку ворот! А как он бежал стометровку! Его мощные ноги, казалось, совсем не касались земли, он летел как стрела! Боря был летней звездой на карсунском стадионе. А зимой, когда футбольное поле заливалось водой и на льду происходили хоккейные баталии, блистал молодой парень по кличке «Бексон». Нам, па
цанам 12-13 лет, оставалось только восхищаться его стремительными проходами по льду, завершавшимися мощным ударом клюшки по мячу. Его удары были неотразимы!
Но в первые годы нашего проживания в Карсуне мы, мальчишки с улицы Первомайской, как-будто не замечали стадиона, как-будто он существовал для кого-то другого, но не для нас. Хоть и не далеко, но всё же на стадион надо было идти. А нам пока хватало и нашей улицы. У нашего дома улица заканчивалась тупиком, упираясь в огороды жителей улицы Степной. Здесь не было никакого движения и нам было очень даже вольготно собираться на довольно-таки просторной площадке перед нашим домом. Собиралось нас человек десять, и мы очень скоро вытоптали всю траву, которая спервоначала так украшала нашу молодую улицу. Самым старшим из нас был Вовка Шалтаев. Он был, как сейчас бы сказали, лидер нашей честной компании. Но он в силу своего «солидного» возраста редко участвовал в наших играх. Ему уже были интересны другие занятия. Он постоянно разбирал и собирал отцовский мотоцикл, от него пахло бензином и промасленными тряпками. И самое главное: он умел уже ругаться матом и посылал на все буквы алфавита даже свою мать! Его матери было стыдно и обидно перед нами. И меня это тоже смущало, и я поглядывал на него с опаской как на взрослого. Мне такое поведение Вовки Шалтаева было неприятно, и я недоумевал: « Как это так? Почему его мать терпит и не задаст ему порки?» Вовке было уже лет 15 и, конечно, мать уже не могла физически поставить своего сына в угол. А мы все слушали его брань, отворачивались и молчали. К счастью, ко мне эта зараза не пристала...
Второй эшелон нашей «группы» составляли ребята 1951-1952г.р.: Саша Бородин, Гена Зотов, Гена Терёхин, я, Вовка матросов (на снимке), Вовка Агафонов. В третьем эшелоне находились ребята ещё моложе: Саша Гаврилов, Вовка Шигаев, Витька Мухин. Жили мы все рядом, и площадка перед нашим домом была единственным удобным местом для детских забав. Мы играли в футбол, ручной мяч, в чижика и клёк. Зимой здесь же играли в хоккей с мячом, гоняя мячик кое-как обрубленными кривыми палками. Всем было хорошо. Нам было весело, а родителям, видевшим нас из окон своих домов, спокойно. Напротив нашего дома стоял недостроенный дом Терёхиных, без окон и дверей. Он был в полном нашем распоряжении. В нашем воображении это была крепость, в которой частенько происходили «бои» между «нашими» и «немцами». В общем, мы не скучали. А если к этому добавить ещё и полезный труд для дома, как-то: пилка и колка дров, таскание воды из колонки для бани и полива, то и времени для скуки не оставалось. «Весело текли вы, детские года!..».
Время шло, мы росли, и настал момент, когда нам захотелось играть в настоящий футбол на большом поле и обязательно с воротами. Мысль, что всё это уже есть на стадионе, до которого было рукой подать, даже и в голову нам не приходила. Нам хотелось иметь свой футбол на своём футбольном поле! Поле мы нашли сразу. Для этого - по нашим понятиям – вполне годился аэродром, до которого было гораздо дальше, чем до стадиона. Но это было наше поле! Надо было ещё поставить на этом поле футбольные ворота. Настоящие ворота, широкие и высокие! Соседняя улица только ещё начинала застраиваться, и на ней было свалено много всяких стройматериалов. Гена Терёхин сообразил, что там мы найдём то, что нам надо. В сумерки кончавшегося летнего дня мы зашли туда, схватили три длинных и толстых жерди и бегом понесли их на аэродром. Никто не обратил на нас внимания, и это воровство осталось без последствий. На другой день мы быстренько слепили одни футбольные ворота. Вторые ворота мы не стали делать, видимо почувствовав, что это будет уж слишком. Нас вполне устраивали и одни ворота. Разметили поле, и пошла игра! Мы гордились собой, что мы это сделали, и что у нас есть своё(!) поле! Но продолжалось это счастье недолго. Однажды, подходя к аэродрому, мы увидели стоящий на нём «кукурузник» и лётчика, который, чертыхаясь на чём свет стоит, ломал наши ворота. Подходить ближе мы почему-то заопасались и горько наблюдали за крахом нашей мечты. Наверное, мы что-то поняли тогда и больше не пытались совместить аэродром и футбольное поле…
А учителя физкультуры с годами стали выводить учеников на стадион для проведения уроков. Тут мы бегали на 60 метров и прыгали в длину и высоту. Постепенно мы привыкли к стадиону, и он стал «наш». Нас часто видели на стадионе, как мы играли в футбол «в одни ворота». Заметил нас и Слава Бубнов, тогдашний директор детско-юношеской спортивной школы. Он предложил нам поучаствовать в общекарсунском турнире на приз клуба «Кожаный мяч». В турнире участвовали такие же мальчишеские команды, как и наша, с других улиц. Не помню, сколько
мы провели матчей, но наша команда заняла 2-е место в общем зачёте, и каждому из нас Слава Бубнов вручил Почётную грамоту. В финальном матче я даже забил победный гол с подачи Вовки Агафонова, нашего центрфорварда.
Проводились на стадионе и общешкольные спортивные праздники. Директор школы Владимир Иванович Андрианов приветствовал нас с высокой трибуны. Учителя физкультуры Геннадий Алексеевич Колосов и Николай Фёдорович Калинин разводили нас на исходные позиции, и школьные «Олимпийские игры» начинались. В мае 1968-ого года я участвовал в таких играх последний раз. В забеге на 200 метров я занял 1-е место, но время, по-видимому, было скромное, и никакого поощрения я не получил. Но как я бежал!..
Да и откуда было быть рекордам? Природные физические данные мои были средние, а систематически спортом я никогда не занимался. Да, я делал по утрам зарядку, которую в 715 утра передавали по радио в исполнении Гордеева. Да, я «качался» с гантелями, которые я позаимствовал у Вовки Матросова. Но всё это было временным увлечением и никаких результатов, естественно, не давало. Вовка Агафонов вроде бы тоже ничем систематически не занимался, но какой это был сильный мальчишка! Бегал он быстрее всех, в футбол он играл лучше всех. Вот он пробежал первые сто метров, вырвался вперёд и бежит, бежит, не уставая! Меня же хватало только на первые сто метров, а дальше ноги наливались тяжестью и не хватало дыхания. «Откуда у него столько силы?» - думал я с завистью. Если бы он систематически занялся каким-нибудь спортом под руководством опытного тренера, то наверняка стал бы и мастером спорта и рекордсменом всесоюзного масштаба. Но не случилось. Рано завёл семью, запил, получил инсульт. Жив ли он сейчас – не знаю…
За всё наше школьное детство нам так и не посчастливилось подержать в руках настоящую хоккейную клюшку. А с кривыми, кое-как обструганными, палками можно было играть только «у двора»! Мы и играли… А чтобы выйти на лёд, требовались коньки. Зимой 62-63 годов мама принесла домой настоящие коньки-«снегурки». Из магазина! Это была большая радость для меня, которая омрачилась буквально на следующий день, когда я собрался идти кататься на стадион. На валенки такие коньки закрепить не представлялось никакой возможности ввиду их особой конструкции. А ходили мы тогда в так называемых «прощай молодость»: суконные ботинки с «молнией» на резиновой подошве. На пятке надо было проковырять небольшую ямку для фиксатора коньков, а
носок стягивался винтовой струбциной. Всё это было ненадёжно, каблук ботинка жёстко, что было необходимо для нормального катания, закрепить не удавалось, да и обувь портилась. «Снегурки» вскоре были заброшены… А у Витьки Мухина были настоящие коньки на ботинках, которые одевай и сразу можно кататься. Нога у Витьки выросла, и его коньки валялись без дела. Мама напряглась и купила за полцены эти коньки. Но коньки, как оказалось, надо было точить. Как это делается, мы не знали, и сколько Саша ни ширкал напильникам по лезвию конька, на льду ноги разъезжались во все стороны, как у коровы на льду. Я пытался кататься на этих коньках, но это приносило мне больше страданий, чем радости. Из-за этого, наверное, увлечение коньками быстро прошло, и мы опять встали на лыжи.
В Потьме мы уже катались на лыжах, но это были самодельные лыжи, которые делал нам отец. Он вытёсывал тонкую дощечку и заострял один её конец. Потом этот конец папа распаривал на пару из кипящего котла в бане и загибал его. Прибивал ремешок посередине дощечки – и лыжи готовы! А вот настоящие лыжи фабричной работы я увидел только в 63-ем году. Тогда, в марте месяце, тётя Зина Говорухина с мужем уезжала из Русских Горенок на родину своего мужа. Со всем своим скарбом они остановились в Карсуне в доме у тёти Насти. Мы всей семьёй пришли туда их провожать. И я увидел там эти лыжи. Просить долго не пришлось, и дядя Витя Говорухин с удовольствием вручил мне эти свои лыжи. Он и так бы, наверное, оставил их в Карсуне, чтобы не тащить их с собой по автобусам и поездам, а тут ему представилась возможность сделать подарок мальчишке, что он и сделал с радостью для себя и ещё более для меня. Я тут же одел лыжи на валенки (лыжи были без жёсткого крепления, с ремешками), и по мартовскому, набухшему водой, снегу гордо поехал домой. Они служили мне потом много лет до самого моего первого заработка, когда я, уже взрослый человек, смог сам себе купить лыжи с жёстким креплением и специальные ботинки к ним. Покойся с миром, дядя Витя Говорухин, ты был добрый человек!
Это была одна пара лыж на нас с Сашей двоих. Как-то мы их между собой делили и никогда никаких ссор по этому поводу между нами я не помню. Но вопрос всё-таки стоял по-видимому. И однажды, году в 66-ом, мама принесла из школы огромные лыжи для прыжков с трамплина. Как они оказались в школе – неизвестно, но они там были не нужны, и мама их выпросила для Саши. Лыжи были огромные, тяжёлые, и я даже не пытался на них кататься. А Саше они понравились. Он был старше меня и сильнее. Конечно, бегать на них было тяжело и ему, но кататься с гор на
них было великолепно. Таких лыж больше не было ни у кого в Карсуне, и Саша, наверное, гордился своими лыжами.
Вот так мы занимались спортом в своё счастливое детство. И стадионом нам была вся наша страна, т.е. весь Карсун. Мы не ставили рекордов, но мы бегали, прыгали, играли, плавали. И Олимпийский девиз: «Главное не победа, а участие!» мы соблюли на все сто процентов!
Глава 5. Друзья.
Счастлив тот, у кого они есть. Хотя бы один друг, но с которым ты и в огонь, и в воду. А были ли у меня друзья? У меня были товарищи по играм, по школе. С некоторыми я сходился ближе, чем с другими. Но и с теми, первыми, настоящей близости не было. Между нами всегда что-то стояло, была какая-то непереходимая грань, за которой скрывалась опасность потерять себя, раствориться в другом… Возможно, я чувствовал, что на каком-то расстоянии силы притяжения между нами ослабевали, и я боялся, что верх возьмут силы отталкивания, и я потеряю даже то немногое, что имею. Всякая дружба подразумевает какую-то зависимость одного от другого. Недаром говорят: «Из двух друзей один всегда раб другого!» И я инстинктивно чувствовал, что сделай я ещё один шаг навстречу и – прощай моя свобода! Мой чрезмерный эгоизм был всегда на страже и не мог допустить этого. Сильный человек уверен в своих силах, он не боится впасть в зависимость от своего окружения. Но есть ли у него друзья в этом окружении? Нуждается ли он в друзьях? За ним идут, потому что в нём нуждаются. Я ни в ком не нуждался, я был и есть самодостаточен, но и вести за собой я тоже не мог, да никогда и не хотел. В этом моя слабость, я напрочь лишён честолюбия. Я не могу быть лидером, но и в хвосте плестись за кем-то я тоже не хочу. Поэтому я всегда один…
Проучившись целый год в первом классе Потьминской школы, я так и не приобрёл себе друзей среди своих одноклассников. По-видимому, я был слишком поглощён новой обстановкой и самим учебным процессом. Из всех своих соучеников я тогда обратил внимание только на троих девочек: Валю Кобелькову (мне нравилось её лицо), Нину Бородину (её
как-то особо выделяла наша учительница Тамара Дмитриевна Софронова) и Розу Кракович. Последняя запомнилась особенно. Роза была из еврейской семьи. Их нищета бросалась в глаза даже мне, маленькому мальчику. Жили они рядом с моим «дядей Федей» в Заречке в старой, покрытой соломой и вросшей в землю по самые окна, хижине. Назвать домом их жилище можно было только с большой натяжкой. Кроме Розы у её матери были ещё дети, а вот отца я там не заметил; может, его и не было совсем. Роза всегда была одета очень бедно и видно было, что её платье сшито из обносков её старшей сестры. Но бедностью нас тогда не удивишь, и запомнилась Роза другим: она была слепая. Почти слепая так, что она ничего не видела на классной доске. Я слышал разговоры, что её собирались перевести в спецшколу для слабовидящих. Слепота этой девочки поразила меня, первый раз в своей жизни я столкнулся с таким несчастьем. (На фото Роза Кракович сидит в первом ряду первая слева; Нина Бородина сидит рядом с Т.Д.Софроновой, а Валя Кобелькова с большим бантом стоит за спиной моей первой учительницы).
Я наблюдал за этими девочками со стороны и никаких шагов навстречу не делал. Пока мне было это не интересно.
Летом 60-ого года папа разобрал наш «дом на горе» и увёз его в Карсун. Мы же с мамой поселились в доме тёти Паши Зыриной в Серёдке, и отсюда уже я пошёл во второй класс. Почти напротив нас жил мой одноклассник Женя Суслин, но дружбы почему-то не получилось. Зато рядом со мной в то время я вижу Колю Башарина (сидит в первом ряду второй справа), жившего на другом конце села на Верху. Мы с ним встречались после школы и у нас были, наверное, какие-то совместные занятия. Однажды Коля привёл меня к себе домой. Он жил в большом каменном доме (так мне тогда казалось). И всё тут было не так, как у нас в « доме на горе»: и большая комната, и тяжёлые фиолетовые портьеры на дверях. Какая-то женщина сидела на стуле с шитьём. Она с улыбкой посмотрела на нас и что-то ласковое сказала.
В другой раз я привёл Колю к себе в дом тёти Паши, и,
наверное, собирался тут за-
держаться. Неожиданно из
комнаты вышел отец и строгим голосом выпроводил
нас на улицу. Мне было обидно и стыдно перед Колей за то, что нас, как котят, выкинули на улицу. А ведь дело уже шло к тому, чтобы, как говорится, «дружить домами». Но природная сухость отца или тот факт, что дом был чужой, помешали этому. Больше я не помню Колю Башарина рядом с собой. А летом 60-ого года наша семья навсегда покинула свою родную Потьму…
Прошла жизнь. Коля Башарин уже пять лет лежит в сырой земле на Потьминском кладбище. Там же покоится и Коля Зотов (стоит первый слева на фото), убитый в пьяной драке. Валя Кобелькова, окружённая детьми и внуками, ещё служит в ОВИРе в звании майора в Вешкаймском РОВД. Нина Бородина живёт и врачует больных людей в Самаре. Розу Кракович видел последний раз уже лет двадцать назад на улице Ульяновска, но не подошёл… Так же, как никто не подошёл ко мне в день нашего отъезда из Потьмы. А на другой день мои бывшие одноклассники проснулись, а меня в Потьме уже не было, как-будто и не бывало никогда. Жалели ли они о моём отъезде, вспоминали ли меня? Слишком тонкой нитью были мы связаны, чтобы жалеть и вспоминать.
А новая жизнь в Карсуне с первого же дня закружила нас новыми товарищами, новыми играми и занятиями. Но сразу же должен сказать, что ни с кем из них ни я, ни брат Саша не стали по-настоящему друзьями. Как-будто какой-то изъян сидит в нас и сводит на нет естественную в детском возрасте потребность дружить. Не хватает одного, последнего и единственного, звена в той цепи, которая может связать людей навек. Эта цепь может быть длиннее или короче, но без этого последнего звена она не имеет никакого значения. По-видимому, дружба, настоящая дружба – это такое же редкое природное явление, как и любовь.
Уж на что мой брат был в коротких отношениях с Геной Зотовым, нашим соседом и Сашиным одноклассником, но как только прозвенел последний звонок в школе и Гене не удалось поступить в военное училище, он стал всячески избегать встреч с Сашей. А Саша настолько привязался к нему, что, каждый раз, приезжая в Карсун на каникулы, первым делом спешил встретиться с Геной. По моим наблюдениям встречного движения не наблюдалось: то Гена куда-то ушёл, то ещё не пришёл… Потом, после окончания пединститута, Гена частенько летом гостил у своих родителей в доме напротив, но, зная о приезде Саши в отпуск из Архангельска, он первый никогда не приходил к нам в гости… Правда писана в Библии, что гордыня есть самый смертный грех человека. И она выше всяких сил человеческих. Если уж она угнездилась в душе человеческой с рождения, то её не преодолеть. А Сашина душа чи
ста от этого греха. Всё это мои домыслы, конечно. Может быть, в душе у Гены было что-то сокровенное, чего не было у Саши, и он Гену просто не интересовал. Я ведь тоже особенно-то никем не интересовался. Мне стыдно признаться, но мне, кажется, известно моё сокровенное, что постоянно возвращало меня к самому себе…
Часть 2. В тереме.
Глава 1. Новая жизнь.
Терем-теремок, он не низок, не высок... Так назвал наш дом в Карсуне дядя Вася, когда мы с ним входили в Первомайскую улицу в её начале по приезде из Потьмы. Было это давно, в 61-ом году. Мы только что переехали из Потьмы в Карсун, но пуповина ещё кровоточила и, наверное, поэтому были частые взаимные посещения. В тот день я в сопровождении дяди Васи возвращался домой из Потьмы, куда меня «командировали» родители не знаю зачем. Первомайская улица была уже почти вся застроена, хотя и не благоустроена, и вид со стороны имела пустынный и неуютный. Никаких посадок на ней ещё не было, и она просматривалась вся насквозь от начала до конца. Профиль улицы был неровный, начало ниже конца, на бугре которого и стоял наш дом с высокой крышей. С геодезической точки зрения наш дом был выше всех домов на улице Первомайской. И он и правда возвышался над улицей как сказочный терем. Хотя дом сам по себе был так себе, средний и по высоте, и по площади, но он занимал выгодное положение и тем много выигрывал. Да и дядя Вася мог приукрасить. Но факт остаётся фактом: наш дом под номером 28 был виден от дома номер 1.
Но для меня, сопливого пацана, дом наш не вызывал особого интереса. Дом как дом. Тем более, что первое знакомство с ним уже состоялось – и не раз. Во время его строительства мы с мамой не один раз навещали папу в Карсуне. Папа тогда уже работал в Карсуне, жил у тёти Насти и строил свой дом. Сначала на своём участке он построил баню, в которой и жил в летнее время. Когда мы приезжали, мама разжигала керогаз в предбаннике и варила для папы молочную лапшу. По-видимому, при такой «холостой» жизни, от недоедания и тяжёлой работы, уже тогда у папы развивалась язвенная болезнь желудка. Позже он рассказывал, что, бывало, так скрутит, что приходилось бросать всю работу и идти отлёживаться на полке в бане. И не мудрено: весь дом был построен одними папиными руками. И только потолочные балки папа уже не мог поднять один, для этого он приглашал своего отца из Потьмы. И дедушка, хоть ему уже было 62 года, был отменного здоровья и силы, построил и себе новый дом, и помог построиться и Ивану, и Анатолию. К весне 61-ого года дом был практически готов. Оставалось только сложить печь в передней комнате. Это было сделано уже летом после нашего переезда из Потьмы. Потом в течение нескольких лет дом ещё достраивался: ставились наличники на окна, обшивались стены, перекрывалась крыша, рылся погреб, строился сарай во дворе, ставилась ограда вокруг дома… Да много чего ещё. Но жить в доме уже было можно летом 61-ого года. Так началась наша новая жизнь в новом доме на Первомайской.
Дом был построен по старой схеме. Две комнаты, передняя и задняя. Передняя выходила окнами в улицу, задняя-в огород. Передняя комната и была, собственно, жилая комната. Задней комнате отводилась служебная роль, роль кухни. Половину этой комнаты занимала русская печь. Она и грела, она и кормила. А когда у папы болела спина-ещё и лечила. Это было наше любимое место в зимнее время. Она была достаточно обширна, чтобы на ней могли разместиться два человека. Пока я не вырос, я частенько полёживал на ней вместе с папой. В холодное время года печь топилась каждый день и поэтому служила постоянным местопребыванием отца после работы. У него после строительства дома теперь постоянно болела спина. Я только сейчас подумал: как же он забирался на печь с больной спиной? Но по-видимому лечебный эффект был настолько сильный, что, скрипя зубами, папа всё-таки лез туда после работы и отдыхал. Для тех, кто не знает, что такое русская печь, я и поместил здесь это изображение, взятое мной из ИНТЕРНЕТА. Вот такая же печь была и у нас в новом доме в Карсуне. За занавеской располагалась лежанка. Для подъёма на лежанку к печке была приставлена маленькая лесенка в три ступеньки. В небольших углублениях под занавеской, у нас называемых печурками, сушились варежки.
Печь эта простояла в нашем доме до лета 73-ого года. Тогда папа собственноручно сломал её и пригласил известного в Карсуне печника, чтобы сложить новую печь. Это была уже не русская печь, но какой-то новой конструкции: более компактной, более функциональной и более экономичной в потреблении дров.
А эту русскую печь, ввиду её недостатков, топили редко, в основном только для обогрева комнаты или для выпечки пирогов. Что мама больше любила - есть пироги или печь пироги – я не знаю, наверное, и то, и другое, но чуть ли не каждое воскресенье наш дом наполнялся ароматом свежеиспечённых пирогов. Пироги у мамы никогда не подгорали, хорошо пропекались и были всегда очень вкусные, что и оценили впоследствии мамины снохи. Но им так и не удалось достичь такого же мастерства в искусстве выпечки пирогов, что они и признавали с некоторой завистью. А всё дело в том, что снохи пекли пироги от случая к случаю, а мама упражнялась в этом искусстве, как я уже и говорил, чуть ли не каждое воскресенье. После повседневных щей и каши пироги были своего рода воскресным деликатесом, как и баня, придававшая субботе какое – то религиозное значение. Суббота освящалась баней, а воскресенье – пирогами. Это была народная культура, какой – то её своеобразный элемент, может быть даже обязательный ритуал. И воскресные беседы женщин никогда не обходились без обсуждения качества пирогов. Если к нам приходила в воскресенье тётя Настя, то в долгой беседе обязательно находилось место для пирогов. Судя по всему, тётя Настя была для моей мамы непререкаемым авторитетом в области кулинарного искусства выпечки пирогов. Что ж, так должно и быть: старшая сестра как- никак! Но и мама была способный ученик, что, насколько я помню, не раз отмечала тётушка. Такие встречи за воскресными пирогами происходили у нас или в доме у тёти Насти в холодное время года, начиная с октября, когда уже закончились все огородные работы, и до мая, когда эти огородные работы возобновлялись вновь. Тётя Настя, страстная читательница, по воскресеньям ходила в нашу районную библиотеку и оттуда обязательно заходила к нам. Вот она робко стучит в дверь, папа или мама громко кричат «Да!», и со словами «Можно к вам?» входит тётя Настя. Все ей рады, раздевают её и усаживают на стул поближе к столу. Наливается горячий чай, нарезается пирог. На мамино предложение откушать пирожка тётя Настя обычно отвечала тем, что она и сама нынче пекла, да и пообедала недавно, но всё - же в конце концов со словами «Надо всё-таки попробовать твоего, Роза, пирога…» брала кусочек и с аппетитом ела. По своей скромности сёстры самокритично относились к своим изделиям, обсуждали их недостатки: мама – своих пирогов, тётя Настя – своих. Но пироги, я думаю, были отменные и у той, и у другой. Отдав дань пирогам, переходили на другие темы. Тётя Настя с удовольствием рассказывала о прочитанной книге, все вместе обсуждали Карсунские новости. Вот уже и на улице сгустились сумерки, а разговорам нет конца. «Надо идти, а то темно уж…»-говорила тётя Настя и вставала со стула. «Посиди ещё маленько…» - упрашивали её мама с папой, - и разговор продолжался. Чайник ещё не один раз грелся, пирог нарезался ещё раз, - и разговоры, разговоры,.. Но вот уже и вечер наступил. Тётю Настю провожают за ворота, а частенько и до улицы, прямо ведущей к её дому. Закончилась ещё одна встреча родных людей.
На эту печь я залазил, когда у меня болели зубы. На этой печи я спасался от гнева мамы. Печь-то высокая, а мама большая и грузная, так, что ей нелегко было взобраться на неё. Однажды мама вручила мне бумажный рубль и послала в магазин за хлебом. Шёл я не торопясь и всё время вертел в руках этот злосчастный рубль. В конце концов мне показалось, что рубль какой-то измятый и плохо выглядит. Я сложил его пополам и стал разглаживать по линии сгиба. Разглаживал-разглаживал, и вдруг он –раз!- и разорвался. У меня всё похолодело внутри, так как я предвидел осложнения в своей жизни после такого происшествия. Нынешние дети в таких случаях вешаются или бросаются из окон с десятого этажа. Но у меня нервная система была крепкая, высоких домов вокруг не наблюдалось, и я мужественно побрёл назад домой. Выбрав момент, когда мама вышла в огород, я прошмыгнул в дом и забрался на печь. Задёрнул занавеску и затих. Вернувшись в дом, мама тут же определила моё местонахождение и увидела, что хлеба нет.
«Вова, где хлеб? Где сдача?» - спросила мама, отдёрнув занавеску. Я молча подал ей разорванный рубль. Для мамы в той жизни, когда жили от зарплаты до зарплаты, это было равноценно катастрофе. Целый рубль потерян! И муж сейчас придёт на обед, а хлеба нет! Лицо у мамы покраснело, губы сжались в тонкую ниточку.
«Ах,ты, гад такой!»-закричала мама. Выкрикивая всякие ругательства, она полезла на печь. Опасаясь расправы, я забился в дальний угол. Стоя на нижней ступеньке лесенки, мама схватилапервый попавшийся ей предмет – им оказался валенок – и начала меня им охаживать. Но доставала она только до моих ног, которыми я закрылся как щитом. Мне не было больно, было только стыдно за себя, за дурака такого, за маму, что она такая добрая, а тут вдруг такая злая. Шлёпнув меня раза два – три, мама на этом закончила экзекуцию и опять ушла в огород. Убедившись, что гроза прошла, я тихо выскользнул из дома. На обед я не пришёл, да и не думал я о еде, когда кругом лето, друзья, футбол, рыбалка… К вечеру в душе моей всё успокоилось, и уже без угрызений совести я съел свой ужин. Больше это происшествие не обсуждалось.
Вся обстановка задней комнаты состояла из мебели, привезённой из Потьминского дома: небольшой столик, самодельная полка для посуды, несколько таких же стульев. В углу у печки к стене была прибита раковина из оцинкованного железа(в Потьме её, кажется, не было) с умывальником. Под раковиной стояло ведро, около которого по ночам собиралось полчище чёрных тараканов.Столик стоял вплотную к стене между двумя окнами. Места около окон, как самые интересные, заняли папа (глава семьи) и Саша (старший сын). Мы с мамой сидели сбоку. Никаких разногласий в рейтинге мест и их хозяев не было.
Правый передний угол задней комнаты оставался свободным, и только лет через семь-восемь его занял холодильник «Аист» армянского производства. Именно только к концу 60-х годов мои родители смогли купить эту необходимую в каждом доме вещь. Это был дефицит, на него была очередь, которую контролировали районные власти. Записаться в очередь тоже была проблема. Надо было или очень сильно прогнуться перед кем-то, или иметь блат. Папа мой был несгибаемый и блата никакого нигде не имел, он знал только свою работу, которую исполнял добросовестно. Мама была сама скромность. Поэтому продукты длительного хранения держали в погребе, а продукты ежедневного потребления помещались в ящике кухонного стола и закрывались дверцей. В летнее время все они таяли (масло, например) и быстро портились. Из стола исходил тяжёлый и не всегда приятный запах.
Мне сейчас трудно представить то, как моя мама справлялась с ежедневной обязанностью по кормлению двоих детей и мужа. В её распоряжении была только керосинка (печь в тёплое время года топили только по воскресеньям для пирогов). Много ли на ней приготовишь? А где хранить? Поэтому приходилось готовить пищу ежедневно и понемногу, на один день, чтобы она не успевала прокиснуть. Керосинка стояла на шестке печи, от неё пахло керосином, она страшно коптила, и это тоже не украшало нашу жизнь. Мы, дети, конечно, не замечали всех этих проблем, но нашей мамуле приходилось трудно… Облегчение пришло только через десять лет после переезда в Карсун, когда на кухне появились и газовая плита, и холодильник. Холодильник попался неудачный (армянский!), он шумел и страшно грохотал при выключении, но это уже были мелочи…
Передняя комната, т.е. комната с окнами на улицу, совмещала в себе гостиную и спальню. В левом переднем углу поставили этажерку с книгами. Простенок между передними окнами занял комод. Вдоль правой глухой стены поставили кровати: спереди у окна - новую родительскую, сзади-старую, тоже родительскую, для нас с Сашей. Новую кровать мама купила ещё в Потьме, когда мы жили на квартире у тёти Паши. Кровать эта была односпальная, высокая, с жёстким выпуклым матрацем. Спать на ней, конечно, было очень неудобно. Я всегда боялся за маму, которая спала с краю, как бы она во сне не упала с неё. Папа наш был человек худой, а мама была женщина «в теле», и этой односпальной кровати было для них явно мало. Но в условиях тогдашнего всеобщего дефицита рассчитывать на что-то более комфортное им не приходилось, и они промучились на ней почти десять лет, пока мы с Сашей не вылетели из гнезда. Нам же с Сашей досталась старая родительская кровать с панцирной сеткой и тоже односпальная. Сетка от многолетней эксплуатации вытянулась и под тяжестью наших детских тел провисала чуть ли не до пола. Проспали мы на ней до 68-ого года, когда Саша уехал в военное училище. Почему мы так спали, ведь у нас был ещё диван, сначала старый самодельный потьминский, а года через два-три после переезда в Карсун новый, из магазина? Ведь кому-то можно было спать и на нём! Но нет: диван стоял в комнате, как какая-нибудь роскошь для украшения жилища и его берегли. Старый диван с дерматиновой обивкой простоял бы у нас в Карсуне и дольше, если бы однажды, году в 62-ом, к нам из Потьмы не приехала мамина тётя Надя (сестра маминой матери Надежда Николаевна Масленникова, бывшая в замужестве за Иваном Козловым) с «инспекторской» проверкой, т.е. посмотреть, как мы устроились. Диван по-видимому уже имел неприглядный вид настолько, что не гармонировал с новым домом и его убожество бросалось в глаза. «Чай, купили бы новый диван-то… Что это вы уж…»-с сарказмом в голосе сделала замечание Лёля(так звала свою тётю Надю мама). В этот же год появился новый фабричной работы диван… А старый перекочевал на веранду, чему мы с Сашей были несказанно рады. С этого момента веранда стала нашим постоянным местом пребывания в тёплое время года. Здесь я читал свои книжки и играл в шахматы с Вовкой Матросовым, здесь Саша ремонтировал наш старый велосипед в ненастную погоду, здесь мы приводили в порядок рыболовные снасти перед походом на Барыш. И никто нам не мешал заниматься этими серьёзными делами, и мы никому не мешали…
Чудное место была эта веранда! Она была пристроена к дому так, что стена дома была и одной стеной веранды. Другая, длиннаястена веранды, выходящая во двор, была сплошь застеклена, да и переднее окно, выходящее на улицу, было во всю ширину веранды. Поэтому света на веранде было в избытке. Окна веранды выходили на юго-восток и юг. По утрам в ней царил лёгкий полумрак и прохлада, зато в полдень жаркого солнечного дня в ней было жарко, как в бане. Иногда я после обеда засыпал на веранде. Проснувшись часа через два, я ощущал в теле такую сладкую расслабленность, что не хотелось вставать, и в голове ощущалась лёгкая тяжесть. Зато как хорошо было засыпать на веранде в поздний летний вечер! На улице тишина, только издалека с Карсунской танцплощадки доносится музыка. В окно светит полная луна, и всё небо усыпано крупными звёздами. Они так близко, что, кажется, до них можно дотронуться рукой. Столько звёзд на небе в августовскую ночь, как в Карсуне, я больше нигде и никогда не видел! На это звёздное небо можно было смотреть всю ночь - и не насмотришься! Представьте себе большую лесную поляну, усыпанную полевыми цветами, - таким же было и летнее звёздное небо над головой в Карсуне! Сладко было засыпать под этими звёздами!.. А рано утром громкий бодрый крик нашего петуха возвещал начало нового дня на этой прекрасной земле. И мама уже ходит по двору, и папа уже собирается на работу. Вновь закроешь глаза и в сладкой полудрёме мечтаешь, мечтаешь…
Диван, наверное, был первой крупной покупкой наших родителей после переезда в Карсун. Потом на комоде заняла своё место радиола «Муромец», а с ней и первая пластинка с записью П.Казьмина «За околицей». Эту первую пластинку купил сам папа, потому что тема её была очень близка ему. Она будила в нём воспоминания о его детстве, и он слушал и слушал эту пластинку без конца… Потом был открыт «Голос Америки», и папа каждый вечер слушал чтение с этой радиостанции «Архипелага ГУЛАГ» А.Солженицына. Мой интерес к этой теме тогда ещё не открылся, и, настроив радиолу на нужную волну для папы, я с удовольствием убегал на улицу.
Радиола появилась в нашем доме году в 63-ем. А вот у наших соседей Темниковых ещё в 62-ом году уже был телевизор. У их дома уже стоял длинный шест с антенной наверху, чтобы принимать телевизионный сигнал с ретранслятора в Вешкайме. На нашей Первомайской улице они были одними из первых обладателей этого чуда техники. Таких «счастливцев» на нашей улице было всего 2-3 дома. Как и другой дефицит, на телевизоры была очередь под контролем местной партийной и советской власти. Ловкие люди находили способы обходить и эту очередь, и этот контроль. Судя по всему,Темниковы были из разряда таких людей-ловкачей, как их называл папа. У них было всё, что тогда было в продаже и чего не было, и вперёд всех. У них была даже собака редкой даже сейчас породы дог. Большая чёрная собака по кличке Цыган. Собака была умная и здоровая, вела себя на улице спокойно, без агрессии, но я всё-таки обходил её стороной. И дом у Темниковых был раза в два больше нашего, так называемый пятистенок. Видя всё это, папа аттестовал Темниковых как воров и жуликов, хотя никаких должностей они не занимали, и называл своего соседа презрительно Лёшкой. Не Алексей, не Алексей Иванович, а именно Лёшка. Итак, у Темниковых было всё, но не было детей. В их огромном доме некому было жить, и одна комната с отдельным входом использовалась «Лёшкой» как столярная мастерская. Однажды папа воспользовался этой мастерской, чтобы сделать мне деревянную саблю для участия в каком-то школьном спектакле или танце. В комнате-мастерской ничего не было, кроме верстака и различных деревянных заготовок. Весь пол был завален стружкой, и я с удовольствием вдыхал её смолистый запах.(Я тогда учился в 4-ом классе и меня начали привлекать к художественной самодеятельности. Не потому, что у меня видели какие-то таланты, а просто потому, что после тяжёлой адаптации в 3-ем классе я вошёл в колею и попал в разряд ударников. По-видимому, наши учителя считали участие в школьной самодеятельности как поощрение за хорошую учёбу. И правда: не выпускать же на сцену какого-нибудь двоечника! Главное-учёба!)
Жене Лёшки Темникова, как и всем нормальным женщинам, скучно было жить на земле без детей, и она иногда приглашала соседских детей к себе. Это было для неё такое же развлечение, как, например, нам сходить в кино. А в 62-ом году главной приманкой для нас мог быть только телевизор, которого ни у кого из нас не было, а у неё он был. И вот, когда тёте становилось особенно скучно, она выходила на улицу и громко говорила: «Ребятишки, приходите смотреть телевизор!..» Мы бросали все свои неотложные дела и спешили в Темников дом. Там рассаживались на стульях, на диване перед маленьким телевизором и замирали… Тётя Темникова с нами не сидела, но всегда была где-то рядом. Дом оживал…
Цивилизация в виде аппарата с голубым экраном дошла до нашего дома году в 66-ом. Это был телевизор «Неман» белорусского производства.К этому времени была уже куплена тумбочка, которую поставили в передний левый угол «передней» комнаты. На неё-то и водрузили телевизор. Отдельно был куплен автотрансформатор для предохранения телевизора от перегрузок. В селе Русские Горенки, что в 25 километрах от Карсуна, папа купил кабель (тоже дефицит!). Пригласили с соседней улицы молодого мужика Абрамова, недавно отслужившего в армии и набравшегося там какого-то опыта обращения с радиотехникой. Он припаял штекер к кабелю с одного конца, другой конец кабеля-к антенне. Антенну водрузили на крышу, и настал торжественный момент. Щёлкнул выключатель, засветился экран с какими-то бегущими полосами. Абрамов покрутил ручку настройки, и чудо свершилось: появилось изображение, и мы услышали человеческий голос! Радости нашей не было конца. В этот летний воскресный день и папа, и мама, и мы с Сашей весь день просидели перед телевизором…
Из необходимых вещей из Потьмы в Карсун были перевезены также корыто из оцинкованного железа и ребристая доска для стирки белья. И таким «дедовским», простите,-«бабушкинским»-методом мама стирала бельё вплоть до начала 70х годов, когда была куплена наконец-то стиральная машина «Симбирка» Ульяновского завода «Электромаш». Это был, по-видимому, дефицит из дефицитов, ибо он был приобретён родителями, наверное, самым последним. Стиральную машину можно было тогда приобрести или по блату, которого у моих родителей никогда нигде не было, или по спискам очерёдности, в которые попасть тоже была проблема, или за особые заслуги. Это была своего рода государственная премия особо отличившимся труженикам и «труженикам». Как-то в середине 60х годов по приезде в Потьму мы с мамой зашли к Лёле, т.е. к её тёте Наде, сестре маминой матери. Тётя Надя жила с семьёй сына своего покойного мужа (у самой тёти Нади детей не было). Этого сына мама звала Володя Козлов. Он работал в колхозе в Потьме трактористом. Работал хорошо, т.к. был человек добросовестный и, самое главное, непьющий. И в тот приезд тётя Надя похвалилась маме новой стиральной машиной: «Вот, Володе дали премию за ударный труд на уборке урожая…» Стиральная машина (тоже «Симбирка») стояла в передней комнате в «красном» углу под иконами, покрытая цветастой салфеткой. Это была реликвия, предмет гордости хозяев дома. И, конечно, ей не пользовались по её прямому назначению, берегли. Вот тогда-то я и увидел первый раз такое чудо, как стиральная машина. А мама моя ещё долго ломала свои руки, стирая бельё в корыте…
Вот так, год за годом, в наш дом в Карсуне входили всё новые и новые вещи, облегчавшие жизнь наших родителей и наполнявшие её новыми красками. Они были результат неустанного труда папы и мамы. 60-е и 70-е были годы постепенного, хоть и медленного, повышения благосостояния нашего народа. И хотя мы постоянно слышали слова «война», «агрессия», «империализм», но жизнь всё равно становилась лучше, и жить становилось веселей. А уж по сравнению с Потьминским периодом жизнь в Карсуне приближалась к коммунизму: принцип «каждому по потребностям» постепенно обретал реальные черты…
Глава 2. Карсун.
Я иногда думаю: «Как бы сложилась моя жизнь, если бы мои родители остались в Потьме и не переехали в Карсун?» Наверное, всё было бы по-другому и, может быть, даже я вырос бы другим человеком. Всё-таки окружающая материальная среда влияет на формирование человека. И это влияние не всегда благотворно. Многое зависит от врождённых качеств человека: его характера, ума, воли. И даже хорошие задатки могут остаться в эмбриональном состоянии, если для их развития нет соответствующей питательной среды. Только Ломоносовы могут преодолеть тяготение земли и вырваться в мир. А не будь у него всесокрушающей воли, так и канул бы он в небытие со своим умом, как и тысячи других – и вовсе не глупых – холмогорских мужиков-поморов.Я, к сожалению, не Ломоносов, и для преодоления трудностей мне не хватает ни воли, ни целеустремлённости, ни характера. Я могу развиваться только в тепличных условиях, как та пальма в рассказе Гаршина. Иначе, как и она, я умру.
Потьма хороша для детства, это настоящий детский сад. Здесь хорошо вступать в жизнь, знакомиться с миром, набираться впечатлений. Здесь есть всё: лес, речка, озеро, которые маленькому человеку заменяют реку и море, горы, бескрайние поля, ласточки, вьющие гнёзда у тебя в доме, домашние животные… Ум среднего ребёнка в раннем детстве ещё спит, он живёт чувствами, эмоциями. Тепло материнских рук и солнечного света, журчание ручья, кристальная чистота и холод до ломоты зубов родниковой воды, шелест листьев, голоса птиц, аромат спелых яблок, сладость мёда и терпкость черёмухи, запах пшеничного поля, тишина вечерних сумерек, огромная Луна над лесом, плывущие белые облака и бездонная синева неба, мерцание звёзд в ночи, огонёк в окне родного дома-всё это наполняет душу ребёнка и сопровождает его всю дальнейшую жизнь.Впечатлений так много, и они так остры, что ночью он спит так, как может спать только ребёнок: глубоко и безмятежно. Жизнь во сне в детские годы не оставила во мне никаких следов, какбудто меня и не существовало вовсе, хотя вокруг она продолжалась по-прежнему: мама проверяла тетрадки своих учеников на кухне при свете керосиновой лампы; страдал Саша после какой-то прививки, хлопали двери, приходил фельдшер, чтобы помочь ему; пела колыбельные песни мама у кроватки больного Толички; плакала мама над его бездыханным тельцем (а теперь плачу и я-старый больной человек, пишущий эти строки)…Когда ребёнок просыпается, он как будто одним шагом переступает грань между бытием и небытием и сразу вступает в водоворот бурлящей жизни. Небытия нет, есть только жизнь и я в ней!
Так в детстве. Но приходит время, и оно кончается. А когда оно кончается? Тогда, когда созревший разум просыпается и вступает в свои права. «Я есть! - говорит он, - А вы кто?» Чувства уступают дорогу разуму, начинается познание. «Хочу всё знать!» - говорит он, и ничто его уже не остановит. Но как костёр затухает без дров, так и разуму требуется пища, иначе он ослабнет и скукожится в созерцании собственного бессилия. В Потьме меня ждал умственный голод. В Карсуне же было всё: большая школа, хорошие учителя, библиотеки, кружки в Доме пионеров, спортивные залы, книжный магазин, наконец!.. Вот за это я благодарен своему отцу, что он преодолел свою косность, нашёл в себе силы и волю, чтобы в 1961-ом году начать новую жизнь в Карсуне!
Карсун, основанный в 1647 году боярином царя Алексея Михайловича Богданом Хитрово, вплоть до революции 1917 года оставался уездным купеческим городом. Советская власть сразу же снизила его статус до села. Позднее Карсун стал рабочим посёлком городского типа, административным центром Карсунского района. Власть сменилась, статусы менялись, но вплоть до 1961 года в Карсуне ничего не прибавилось к тому, что в нём осталось от царской власти. А осталось много чего. Как же воспользовалась советская власть этим наследством? Ну, конечно, в конце 20-х годов были снесены с лица земли церкви. А их в Карсуне было пять штук. От четырёх из них не осталось и следа, а вот Крестовоздвиженской церкви, первой церкви при основании Карсуна, повезло больше. Её лишили крестов, колокольни и куполов, а в том, что осталось, сотворили РДК – районный дом культуры. Такова была политика советской власти повсеместно: церкви, как рассадник «опиума для народа», или подлежали сносу с лица земли, или превращались в клубы и дома культуры, где народ пел, плясал и смотрел кино. Когда я ещё жил в Потьме, я и не подозревал, что клуб, в который мы с Сашей частенько ходили смотреть кино, занимает здание бывшей церкви во имя Дмитрия Солунского, которую ещё до революции строил мой дедушка Михаил Иванович Сонин.В конце 90-х это деревянное здание сгорело. Останки его в виде уродливой кучи обгорелых брёвен и досок до сих пор возвышаются в центре села.
Крестовоздвиженская церковь в Карсуне была кирпичная, снаружи её стены были оштукатурены. Проходя мимо неё, Саша каждый раз показывал мне на неё и говорил: « Вон видишь: ангелы нарисованы?» Я глядел и ничего, кроме обвалившейся штукатурки, не видел. Откуда-то Саша уже знал, что это бывшая церковь. А для меня это был Дом Культуры. Здесь я со своими новыми одноклассниками на утреннике встречал новый 1962 год. Здесь однажды давал спектакль Ульяновский театр кукол, который не произвёл на меня должного впечатления (наверное, я уже был слишком большой для кукол, это было в 1962 году). Здесь, на сцене РДК, я со своими одноклассниками плясал матросский танец «Яблочко» весной 1963 года. Кто-то из нас троих сбился с ритма, и дотанцовывали мы это «Яблочко» вразнобой. Но нам всё равно хлопали…
В пятидесятых годах к старому зданию церкви был пристроен 2х-этажный холл. На его первом этаже устраивались танцы в зимнее время. На втором этаже разместилась районная библиотека с богатейшим собранием книг. К сожалению, пожар 65-ого года нанёс непоправимый ущерб этому хранилищу знаний. Но о библиотеке потом…
Некультовым сооружениям предназначена была долгая жизнь не зависимо от власти. Строили на века. От старого дореволюционного города Карсун до сих пор сохранились и живут – пусть и новой жизнью – здания городской управы, земской управы, здание присутственных мест, здания женской гимназии и земской больницы. Но тогда, в мои детские годы, у меня ещё не было исторического взгляда на вещи. Я жил с ощущением, что всё видимое вкруг меня существует неизменно и вечно. Для меня, как, я думаю, и для всех детей подросткового возраста, не существовало прошлого, было только настоящее. Дети моего поколения впервые прикасались к истории только в четвёртом классе начальной школы. Мы узнавали, не понимая, что была какая-то Киевская Русь, что были какие-то цари и революционеры, их свергнувшие в 1917 году, что появился, наконец, СССР. Это было интересно, но не затрагивало глубоко моё детское сознание. Всё это не касалось моего Сегодня. Хорошо, что в сегодняшних школах появился предмет Краеведение. Историю надо начинать с родного села, города, в котором ты родился и растёшь. Мы с Сашей летом каждый день бегали на Барыш купаться мимо здания Госбанка, не подозревая, что когда-то это было здание присутственных мест, т.е. административное здание государственной власти в царской России для работы с населением. Теперь это здание живёт уже третьей жизнью: в нём расположился Карсунский районный суд. Внутри этого здания мы с Сашей никогда не были, уж больно солидно, таинственно и пугающе выглядела надпись на его фронтоне: ГОСУДАРСТВЕННЫЙ БАНК СССР. Около этого здания никогда не видно было людей и у меня свербил в голове вопрос: что это за дом такой, кто в нём работает и что они там делают? Но впереди нас ждал Барыш, а это было более интересно, чем какой-то дом на его крутом берегу.
Накупавшись вволю до посинения, слегка обсохнув и натянув на ещё мокрые трусы трико, под палящими лучами солнца мы спешили домой. С трудом поднявшись на гору, по улице Куйбышева доходили до первой колонки и с жадностью припадали к холодной струе воды. Напившись так, что чувствовалась тяжесть в животе, уже не спеша добредали до дома. «Мам, дай пять копеек на кино…» - клянчили мы с Сашей. Мама, успокоенная нашим счастливым возвращением с речки, быстренько соглашалась и вручала нам каждому заветные медные монетки.
В Карсунском кинотеатре почти каждый день показывали новые фильмы: в 17 часов - детские фильмы, в 19 и 21 час - взрослые. Стоимость входного билета на детский сеанс равнялась пяти копейкам. Это было очень дёшево и проблем с получением этих денег у карсунской ребятни не было (если даже ходить в кино каждый день, то за месяц наберётся не более полутора рублей!). А некоторые предприимчивые дети и сами добывали эти копейки. В то время по Карсуну разъезжал на лошади, запряжённой в телегу, какой-то мужичок и собирал у жителей всякий хлам: кости, тряпьё, бумагу, автомобильные покрышки. За этот товар он платил какие-то деньги. Меня это почему-то не вдохновляло, а вот Саша, как более деловой человек, воспользовался этим для собственного обогащения. Вместе с своим приятелем – соседом Генкой Зотовым он лазил по карсунским помойкам и по крупицам собирал это «золото». За килограмм костей Саша получал 10 копеек, а за килограмм покрышек аж 50 копеек! Конечно, труд старателя нелёгок, но он стоил того. Не помню, чтобы Саша делился со мной своими богатствами (и правильно делал: ведь я не участвовал в его походах на эти, ему одному известные, помойки), но в кино мы всегда ходили вместе, может быть, иногда и за Сашины деньги, нажитые им непосильным трудом!..
Карсунский кинотеатр имел величественный вид. Само здание было поставлено на довольно-таки высокий подиум, используя рельеф местности. Поэтому, чтобы войти в него, надо было сначала подняться по широкой лестнице в двадцать ступеней. Выступающий фронтон поддерживали шесть мощных колонн высотой примерно метров семь-восемь. Фасад первого этажа украшали пять фигурных дверей, второго – столько же окон с лепными наличниками. Как сказали бы, наверное, специалисты-архитекторы – это была русская классика в примитивном исполнении и в почтенном возрасте. Строилось это здание ещё в 19-ом веке и предназначалось для городской управы. Оно ещё не успело как следует состариться, когда пришедшие к власти большевики выселили из него прежних хозяев и устроили кинотеатр, т.к. «искусство кино имеет для нашего народа первостепенное значение». Но т.к. у новой власти никогда не было денег для культуры, то к 61-ому году оно имело довольно-таки обшарпанный вид, что, впрочем, не мешало мне восхищаться им.
Зал для зрителей был небольшой и вмещал в себя около 200 фанерных кресел с откидными сиденьями. Они постепенно поднимались амфитеатром от экрана до задней стенки, за которой размещался кинопроектор. По сравнению с Потьминским клубом, где зрители сидели на деревянных скамейках, поставленных вкривь и вкось на полу, это было великолепно! Не надо было тянуть шею, чтобы увидеть экран за впереди сидящим дылдой. И высокое расположение кресел тоже восхищало…
В 1965 году в Карсуне был построен новый кинотеатр с названием «Россия». Старый кинотеатр заняли какие-то районные чиновники. А в начале 80-х, как водится на Руси, опять случился пожар. Несколько лет здание простояло без крыши и с выгоревшим нутром. Но в результате энергичной деятельности последнего секретаря райкома КПСС Гареева, понявшего значение этого здания как архитектурного памятника, началось его восстановление. Мой отец Бородин Иван Дмитриевич принимал в этом деле участие, составив сметы на ремонт (к тому времени папа был единственным заслуживающим доверие специалистом по сметам в Карсуне). В 1990-ом году это здание наконец-то заново родилось. Теперь оно является визитной карточкой Карсуна, являясь объектом фото- и киносъёмок и натурой местных художников. Кроме того, в нём разместилась центральная районная библиотека.
Позади городской управы, но фасадом на улицу Ульянова, стояло здание женской гимназии. В наше время в нём размещалось сельское про-
фессионально-техническое училище(СПТУ). Проходя мимо, я всегда обращал внимание на него. Небольшое, но какое изящное здание! Сколько на нём украшений! Это прямо-таки какая-тобомбоньерка! Ведь здание строилось для девочек, и архитектор не поскупился на бантики, кружева, оборки и прочие прелести. Какой контраст по сравнению с построенной в 20-х годах рядом средней школой! Огромный 3-х этажный абсолютно плоский параллелепипедбез каких-либо излишеств! Рабоче-крестьянская власть уважала монументальность, а на красоту то ли не имела средств, то ли считала излишним проявления тонкости вкуса и изящества формы. К сожалению, я так и не вошёл внутрь этой каменной шкатулки. Там, наверное, тоже было когда-то красиво. Но могу предположить, что курсанты СПТУ, этот дикий необузданный народ из близлежащих сёл и деревень, отъявленные двоечники и хулиганы в своих школах, привели внутренние помещения в соответствиес своим представлением свободы и красоты. Теперь в этом здании находится Карсунский технологический техникум, а чему там учат – не знаю…
Как и положено Городской управе, она знаменовала собой административный центр Карсуна. Но всю центральную часть купеческого города Карсуна занимала торговля. В первой половине 19 века вплотную к Городской управепо проекту известного архитектора Коринфского были построены торговые ряды. Они украшают Карсун до сих пор. В 60-е годы уже 20-ого века в них располагались продуктовые и промтоварные магазины, молочный магазин. От торговых рядов отходил ряд отдельно стоящих 1-о и 2-х этажных зданий тоже торгового назначения: « дежурный магазин», книжный магазин, хлебный магазин. Напротив «дежурного» магазина стояло здание, в котором торговали мясом. А напротив книжного магазина стоял киоск «Союзпечать». Эти два объекта – книжный магазин и киоск –стали для меня объектами самого пристального внимания. Не имея в кармане ни копейки, я тем не менее подолгу простаивал у прилавка книжного магазина, жадными глазами рассматривая корешки книг на полках. Народ жил бедно, денег хватало только на самое необходимое, и мода на книги ещё не пришла. Полки магазина могли поразить любого нынешнего книголюба. Собрания сочинений русских и зарубежных классиков, энциклопедии, отдельные издания занимали всю широкую и высокую стенку позади прилавка. На прилавке лежали всевозможные географические карты и атласы. Всё это стоило копейки, но и этих денег у населения не хватало. Наша соседка по Первомайской улице тётя Люба Шалтаева то и дело прибегала к нам занимать три рубля до получки при непьющем и работающем муже.В этом старом книжном магазине мне удалось, сэкономив деньги на пирожках, однажды купить карту Европы, которая долго потом висела на стенке нашей веранды. Это была в то время моя единственная покупка.
Насмотревшись на книги, я переходил дорогу и останавливался у киоска. Через его стеклянные стенки я долго глазел на всевозможные журналы, писчие принадлежности и прочие мелочи. Так расширялся мой кругозор. Мой новый приятель Вовка Земсков познакомил меня с журналом «Искатель», который также продавался в киосках «Союзпечать». Не поев два или три дня коржики в школьном буфете, я сэкономил нужную сумму и купил в киоске один номер «Искателя». Моя домашняя библиотека начала своё существование именно с «Искателя»…
Рядом с книжным магазином стояло одноэтажное кирпичное здание, в котором торговали хлебом. Сюда мы с Сашей, вместе и поодиночке, каждый день бегали за хлебом по поручению мамы. Сюда я приходил ранним утром, часов в пять или шесть, летом 1963 года, чтобы занять очередь за хлебом. Хлеба в тот год в стране катастрофически не хватало в результате какой-то авантюры Никиты Хрущёва. Выстояв несколько часов в очереди и дождавшись привоза хлеба, мы покупали несколько саек и буханку белого или чёрного хлеба. Мы все любили эти самые сайки, о существовании которых узнали только при переезде в Карсун. Очень вкусные были сайки!..
Торговый центр старого купеческого уездного города Карсун не мог обойтись без ресторана. Это было большое одноэтажное деревянное здание, поставленное на кирпичный цокольный этаж полуподвального типа. В этом полуподвале располагался кулинарный магазин. В нём же торговали мороженым, вкус которого я впервые узнал здесь же. За счёт цокольного этажа ресторан казался мне высоким и величественным зданием. В ресторан вела высокая деревянная лестница. Только однажды в сопровождении кого-то из взрослых родственников, приехавших к нам в гости, я поднялся по этой лестнице и вошёл в зал ресторана. Он меня поразил. Большая светлая комната с множеством столов, накрытых белыми скатертями. На столах стояли приборы со специями. Нам подали две бутылки лимонада (дело было летом, стояла жара и хотелось пить). Я с удовольствием выпил стакан лимонада, а вот кто меня тогда угощал им – не помню.
Зачем я всё это пишу? Потому, что это был для меня новый мир, совсем не похожий на Потьму. В Потьме была тишина, речка, горы, лес, роднички, керосиновые лампы, соломенные крыши, лапти, бани в огородах, топившиеся по-чёрному, соха во дворе у дедушки, свинарник за околицей, куда мы бегали смотреть пиявок, плававших в большом цементном корыте с водой, водяная мельница с мельником Потехиным, большая навозная куча у дедушки на «задах» с её незабываемым острым ароматом. В Карсуне же ничего этого не было. Зато в каждом доме и на уличных столбах горели электрические лампочки (в Карсуне на реке Барыш стояла ГРЭС – государственная районная электрическая станция). Дома на улице Первомайской были новые и все под железной крышей. Множество магазинов и больших каменных зданий, многолюдность торгового центра, особенно по воскресеньям, открыли мне дверь в какой-то иной, большой мир, совсем не похожий на маленький и уютный мир моего детства в Потьме. Пассажирская автостанция предполагала где-то ещё больший мир, который ещё предстояло мне открыть. Стадион с трибунами для зрителей стал для меня вообще новым понятием в моём сознании. Множество автомобилей дополняли картину. Вот так: я вырос, и вместе со мной очень кстати и одновременно вырос окружающий мир.Кто-то сказал: « Жизнь – это театр, а люди в нём – актёры». Карсун стал новыми декорациями в этом театре, в который я вошёл в мои отроческие годы. К этим декорациям я быстро привык и стал играть свою роль в этом спектакле под названием «Жизнь».
Глава 3. Барыш.
Но главной достопримечательностью на новом месте нашего жития была река Барыш, на левом высоком берегу которой и была основана в 17 веке крепость Карсун. Сюда мы прибегали каждый день в течение всего лета порыбачить или просто покупаться. И было где развернуться карсунским ребятишкам! Барыш в то время был не тот, что сейчас. Ещё в черте посёлка Барыш разделялся на два рукава, которые далее опять соединялись в одно русло. На левом рукаве стояла гидроэлектростанция, питавшая током Карсун. Эта ГРЭС действовала до введения в строй Куйбышевской ГЭС и до подвода ЛЭП к нашему району. Правый рукав также был перегорожен высокой плотиной. Эти сооружения поднимали уровень воды в Барыше довольно-таки высоко, и река эта в черте Карсуна была широкой и полноводной. Настолько, что мы даже опасались переплывать на другой берег. Кто на это решался, тот был в наших глазах героем и настоящим пловцом.Взрослые же люди смотрели на эту водную преграду совсем по-другому, и она не представляла для них никакой опасности. В первое лето нашей жизни в Карсуне вся наша семья однажды выбралась на берег Барыша.Спустившись с Банковской горы, мы расположились на «пляже», представлявшем собой просто широкую лужайку у реки. Никаких пляжных удобств на ней, естественно, не было: ни песка, ни кабинок для переодевания – ничего. Дело было уже к вечеру, но солнце стояло ещё высоко, и на «пляже» было много народа, и детей, и взрослых. День был жаркий, дети, проведшие на реке весь день, ещё не ушли, а взрослые пришли сюда после работы освежиться. Мы с Сашей сразу же залезли в воду и начали барахтаться у берега, т.к. мы ещё не успели научиться плавать. Папа разделся и, покуривая, постоял на берегу в своих синих сатиновых «семейных» трусах. Потом быстро вошёл в воду и поплыл на другой берег. Ему хватило несколько широких и сильных взмахов рук – и вот он уже выходит на обрывистый правый берег Барыша. А мама, не раздеваясь, с тревогой наблюдала за нами с берега. Под наши восхищённые взгляды папа ещё раз переплыл недоступную нам водную преграду. Получалось это у него легко и просто. Ему не было ещё и сорока лет, а за плечами было уже столько работы, сделавшей его мышцы железными, что переплыть Барыш было для него раз плюнуть. Нам с Сашей оставалось только завидовать и гордиться своим отцом. Я, к сожалению, не достиг такой физической силы и к семнадцати годам и, по-моему, так и не переплыл Барыш ни разу за всю жизнь в Карсуне.
Не все были такие хлипкие, как я. В то время среди всех мальчишек Карсуна славился своей силой ( а в подростковом возрасте только сила является авторитетом!) Костя Труханов. Он был старше нас лет на пять, т.е. ему было лет пятнадцать, и он был совсем другой возрастной категории. Но что такое пятнадцать лет! Всё равно: это ещё мальчишка!.. Но Костя был особенный мальчишка. Мама говорила, что учился он плохо и спал на уроках. Но он был культурист, т.е. занимался гимнастикой с гантелями и гирями, а в школьном спортивном зале упражнялся и со штангой. Тогда всё это было ново и только-только входило в моду в нашей стране. Костя был близорук и носил очки, да и роста был среднего, так, что атлетом его трудно было назвать. Но когда он приходил на пляж и раздевался, то обращал на себя внимание всех мальчишек своей фигурой. Тонкий в талии с широкими плечами, бугристый пресс, мускулистые руки и выпуклая грудь – всё это вызывало зависть у нас, тщедушных мальчишек с неразвитой мускулатурой. Приходил Костя всегда один и только для того, чтобы выполнить ещё одно упражнение в своей физической программе: плавание на длинную дистанцию. Он входил в воду и настоящим стилем кроль плыл против течения. Сколько же в нём было силы! Он плыл и плыл, и вот мы уже потеряли его из вида, когда он скрылся за поворотом в сторону Таволжанки. А мы продолжали плескаться у берега и не всегда видели возвращение Кости из дальнего плавания.
Пример Кости Труханова подвигнул карсунских мальчишек тоже заняться своей физической подготовкой. Мой приятель Вовка Матросов даже приобрёл трёхкилограммовые гантели и даже начинал заниматься гимнастикой с ними. Откуда-то он взял журнал «Физкультура и спорт» с упражнениями для гантелей. Я позавидовал и выпросил у него эти гантели на несколько дней, чтобы тоже позаниматься. Конечно, их пришлось вернуть, и, сколько я ни щупал свои бицепсы, никакой прибавки в своих мускулах я не заметил. Да и у Вовки Матросова это было минутное увлечение, и силы у него тогда не прибавилось. Однажды на пляже мы с ним вздумали бороться, и я его положил на лопатки, хотя он был немного крупнее и тяжелее меня. Ну, что ж! На смену гантелям пришло новое увлечение, и мы забыли о старом. Жизнь! В ней так много интересного!..
Барыш!.. Барыш!.. Как много приятных детских воспоминаний связано с ним! Мы пропадали на нём всё лето! И купание, и рыбалка, и даже плавание на лодках, которые стояли тут же у берега!.. Самые отчаянные из нас даже прыгали в воду «солдатиком» с вышки!.. А я даже боялся подняться на её второй ярус в два метра над водой! Сколько было выловлено нами «сопливых» ершей из мутной воды Барыша! А особо искусные из нас рыбаки «подсекали» и плотву, и голавлей за плотиной ниже по течению (место это называлось Малый Барышок). А пескари, казалось, сами лезли на крючок и поймать их не составляло труда даже мне. А однажды я поймал бычка. Откуда он взялся в нашем Барыше – никто не знал, и никто никогда не ловил бычков в его мутной воде. Саша при этом удивлялся и искоса поглядывал на меня. Наверное, немного завидовал…
Иногда при пасмурной погоде прямо у воды мы разводили костёр, чтобы обогреться и обсушиться после долгого купания в прохладной воде. А особо проголодавшиеся даже запекали в углях костра мидий, которых в Барыше было видимо-невидимо. Их не надо было ловить, они лежали как чёрные камни на дне прямо у берега, и их было видно на прибрежном мелководье. Войдёшь в воду по колено, протянешь руку – и вот уже в твоей руке лежит большая – с ладонь! – чёрная и блестящая ракушка (слово «мидия» мы тогда не знали). Она уже успела плотно закрыть свои створки и открыть их, не повредив, не было никакой возможности. Ракушки бросались в потухающий костёр и через минуту-две с лёгким потрескиванием створки мидии раскрывались и было видно жёлто-белое тело этого моллюска.Я с отвращением наблюдал, как Вовка Барсуков, большой и толстый мальчик, своими грязными руками отдирал мидию от раковины и запихивал её, может быть, даже ещё живую, к себе в рот. И как бы он ни чмокал с аппетитом, ничего, кроме тошноты, это во мне не вызывало. Так я и не попробовал этого Барышского деликатеса. А ведь, наверное, можно было, набрав легко целое ведро этих мидий, принести их домой и как-нибудь их приготовить для еды. Ведь ем же я сейчас морских маринованных мидий из магазина! Но народ тогда был тёмен и проходил мимо этого 100-процентного белка… Интересно: а живут ли сейчас в Барыше эти моллюски? Навряд ли: Барыш обмелел, а загрязнение его воды достигло смертельного даже для мидий уровня. Я так думаю, но стоило бы проверить… А тогда, в далёкие 60-е, досужие мальчишки, да и взрослые, доставали из нор в обрывистых берегах Барыша даже раков!.. А как было бы хорошо опять сейчас поднять плотину на нашей речке, и тогда на её берегах опять бы заиграла жизнь! Сидели бы на её берегах нынешние мальчишки с удочками, плескались бы дети в её пусть и мутной воде, не спеша плыли бы по ней плоскодонки, и весёлые голоса людей и птиц оглашали бы барышские берега!.. Но тихо сейчас на Барыше, умерла река…
Всякая река представляет для детей определённую опасность для их жизни. В её тёмных водах скрываются и камни, и коряги, и рыбацкие сети, и разбитые бутылки. Всё это может стать причиной трагического случая. Когда-то давно, ещё в Потьме, мама повела своих учеников в свою родную Коммуну на берегу Барыша. Прихватила с собой и Сашу. Ну, и, естественно, там всем захотелось искупаться («Быть у воды, да не напиться?!»). Полез в воду и Саша. Мама, конечно, выбрала место мелководное по понятиям взрослого человека и нисколько не беспокоилась. И вот уже большой Саша (как же, ведь он перешёл уже во второй класс!) сложил ладошки лодочкой на груди и головой вперёд плюхнулся в воду. А воды-то было ему по пояс. Через секунду Саша с рёвом и захлёбываясь выскочил из воды, держась за голову. По лицу его стекала тонкая струйка крови, а на стриженой голове была видна большая царапина. С чем Саша столкнулся, ныряя в воду, не знаю, но всё могло закончиться гораздо серьёзнее, если б он прыгал с большей высоты. Люди всегда тонули, тонут и будут тонуть в воде, это не наша среда обитания, она враждебна нам и жестоко наказывает нас за малейшую неосторожность. Мама потеряла бдительность и чуть было не потеряла сына.
Казалось бы, этот случай навсегда должен был врезаться в память мамы и она всегда должна была быть начеку, живя у реки. Но что ж такое? Живя в Карсуне, мы всё лето проводили на Барыше, а я не помню, чтобы мама выражала хоть раз какую-то озабоченность по этому поводу, вводила какие-либо ограничения!.. А ведь Барыш в черте Карсуна в то время был совсем не похож на себя у Коммуны и глубиной, и шириной, да и течение всё же было не маленькое. И люди – даже взрослые! – тонули. А мама, не говоря уж про отца, и в ус не дула! По крайней мере, это никак внешне не выражалось. А если б нам вздумалось прыгать с двухметровой вышки, стоявшей на пляже? Мы частенько наблюдали, как молодые парни, разбежавшись, прыгали с неё в воду и солдатиком, и ласточкой. А однажды на вышку взобрался пьяный курсант Карсунского СПТУ. Не раздеваясь и пошатываясь, заплетающимися ногами он подошёл к краю площадки и даже не нырнул, а просто свалился в воду, нелепо размахивая руками. И исчез под водой. Прошла минута, другая, а его всё не было. Через пять минут народ на пляже понял, что человек утонул и его надо доставать. МЧС тогда не было, телефонов тоже, да и спасателей на Барыше тоже не было предусмотрено. Народ сел на лодки, откуда-то взялись багры и началось прочёсывание дна реки. Продолжалось это минут двадцать – тридцать. Наконец один из спасателей закричал: «Нашёл!» и стал поднимать на поверхность что-то тяжёлое. Показалось человеческое тело, мёртвым грузом висевшее на крюке багра. Его вытащили на берег и начали откачивать, т.е. делать искусственное дыхание. И – о, чудо! – труп зашевелился, поднял голову и начал что-то бормотать. А ещё через пять минут курсант уже стоял на ногах, бормотал что-то нечленораздельное и пытался даже ходить. Падал, вставал и снова шёл. Но он был жив! Как такое могло быть? Провести под водой без дыхания не менее получаса – и остаться живым! Вот уж действительно: пьяному море по колено!..
Но не всегда ныряния в мутные воды Барыша заканчивались так благополучно. В июне 1972 года, отслужив два года в армии, вернулся в Карсун мой ровесник из параллельного класса Вовка Шемырёв. Весёлый, бесшабашный парень. Лето в тот год с самого начала задалось жаркое и молодой народ всё свободное время проводил у воды. Вовка отдыхал от армии и, наверное, строил планы на будущее. Но однажды он не вернулся с Барыша. В последний раз он нырнул с плотины, где нырял не раз, ударился головой обо что-то, сломал себе позвоночник, и его безжизненное тело всплыло на поверхность, испугав всех своей неподвижностью. Друзья вытащили его на берег и начали делать искусственное дыхание, думая, что Вовка просто захлебнулся, хотя все знали, что плавал он великолепно. Ничто не помогало, он не подавал признаков жизни. Побежали звонить в больницу. Наконец на левом берегу Барыша показалась машина скорой помощи. На носилках тело Вовки Шемырёва друзья перетащили через реку, и машина увезла его в больницу. Там его привели в чувство, но он уже был обречён. Травма оказалась несовместимой с жизнью. На другой день он умер. Весь Карсун переживал случившееся. Мать Вовки в тот же день поседела. Вовкины друзья и одноклассники встали в почётный караул у гроба. Жители Карсуна шли и шли мимо гроба, прощаясь навек с молодым и светлым человеком, который только начинал жить. Но бесшабашность и неосторожность оборвали его жизнь. Смерть поджидала эту жизнь на дне Барыша. И дождалась…
Барыш забирал свои жертвы даже зимой. Вот как погиб Анатолий Ключников, старший сын учительницы начальных классов нашей школы
Нины ИвановныКлючниковой, со слов Александра Андрианова, её зятя и сына Владимира Ивановича Андрианова, многолетнего директора Карсунской средней школы: «…старший сын Анатолий возвращался в новогодние праздники с работы. Филиал завода «Искра» размещался в здании бывшей электростанции на улице Чехова. Пошёл к родителям на Октябрьскую, но не улицей, а по льду, и попал в полынью в районе колодца. Выбраться не смог, но остался на поверхности, где его и нашли утром…». По-видимому, Анатолий долго пытался выбраться из воды на лёд, но зимняя одежда напиталась водой и своей тяжестью тянула его в воду. В конце концов Анатолий совсем обессилил и перестал сопротивляться судьбе. Мороз завершил эту трагедию ещё одной человеческой жизни…
Так или иначе, но Барыш оставил заметный след в жизни всей Карсунской ребятни. И воспоминания о жизни, проведённой на его берегах, греют наши сердца всю жизнь. Спасибо тебе, Барыш!..
Идут года, течёт время, по-прежнему несёт свои мутные воды река Барыш… Давно нет на Земле тех людей, которые в начале 20 века безмятежно радовались жизни на его берегах. И мы, ребятишки 60х годов, тоже состарились. Я смотрю на эту пожелтевшую фотографию из краеведческого музея, и грустные мысли приходят мне в голову… Они были, как мы… Так же, как и нас, их притягивал к себе Барыш. Он качал их на своих плечах. Его прохладные воды освежали этих барышень и их поклонников в летний зной. И им, наверное, казалось, что жизни этой не будет конца. Где они, эти бывшие жители Карсуна? Нет их, и не осталось от них и следа. «Придёт, придёт и наше время, И наши внукив добрый час Из мира вытеснят и нас!» А Барыш будет всё также, не спеша, нести свои воды мимо Карсуна, устремляясь на встречу с Сурой, не заметив, что и Карсун уже другой, и люди в нём живут другие… Помни нас, Барыш, мы тебя любили!..
Глава 4. Стадион.
В Древней Греции и в Древнем Риме существовали стадионы и проводились Олимпийские Игры. В Потьме в середине 20-ого века стадиона не было. Я даже не знал такого слова – стадион. Конечно, Потьма это не Рим, и даже не Олимпия. И единственным спортивным объектом в Потьме была более-менее ровная площадка прямо перед клубом, на которой потьминская молодёжь летом играла в волейбол. Спортивный инвентарь – мяч и волейбольная сетка – хранился, по-видимому, у зав. клубом. Играли только по субботам и воскресеньям, в остальные дни недели было не до игр: сначала посевная кампания, потом сенокос, полевые работы, и, наконец, уборочная страда. За день так наломаешься, что не до игр. Да ведь и вымыться надо после этой забавы, когда пыль стоит столбом на площадке! Вымыться можно было только в бане, а баню топили один раз в неделю – в субботу. Дрова экономили. Мелочь пузатая, такая, как я, наблюдала за игрой со стороны.
Теперь уже и клуба нет (сгорел в 90-х годах), и играть некому. На месте волейбольной площадки стоит памятник жителям Потьмы, погибшим в войне 1941 – 1945 годов с памятными досками. На этих досках много фамилий Бородиных и Сониных…
А в Карсуне был настоящий стадион: с футбольным полем, с беговой дорожкой, с скамейками для зрителей и трибуной для «высоких» гостей. Стадион не пустовал. Летом здесь карсунская молодёжь постоянно играла в футбол, в ручной мяч. Как здорово было смотреть на Борю Котельникова, когда он буквально взлетал над линией обороны и мощным броском отправлял мяч в сетку ворот! А как он бежал стометровку! Его мощные ноги, казалось, совсем не касались земли, он летел как стрела! Боря был летней звездой на карсунском стадионе. А зимой, когда футбольное поле заливалось водой и на льду происходили хоккейные баталии, блистал молодой парень по кличке «Бексон». Нам, па
цанам 12-13 лет, оставалось только восхищаться его стремительными проходами по льду, завершавшимися мощным ударом клюшки по мячу. Его удары были неотразимы!
Но в первые годы нашего проживания в Карсуне мы, мальчишки с улицы Первомайской, как-будто не замечали стадиона, как-будто он существовал для кого-то другого, но не для нас. Хоть и не далеко, но всё же на стадион надо было идти. А нам пока хватало и нашей улицы. У нашего дома улица заканчивалась тупиком, упираясь в огороды жителей улицы Степной. Здесь не было никакого движения и нам было очень даже вольготно собираться на довольно-таки просторной площадке перед нашим домом. Собиралось нас человек десять, и мы очень скоро вытоптали всю траву, которая спервоначала так украшала нашу молодую улицу. Самым старшим из нас был Вовка Шалтаев. Он был, как сейчас бы сказали, лидер нашей честной компании. Но он в силу своего «солидного» возраста редко участвовал в наших играх. Ему уже были интересны другие занятия. Он постоянно разбирал и собирал отцовский мотоцикл, от него пахло бензином и промасленными тряпками. И самое главное: он умел уже ругаться матом и посылал на все буквы алфавита даже свою мать! Его матери было стыдно и обидно перед нами. И меня это тоже смущало, и я поглядывал на него с опаской как на взрослого. Мне такое поведение Вовки Шалтаева было неприятно, и я недоумевал: « Как это так? Почему его мать терпит и не задаст ему порки?» Вовке было уже лет 15 и, конечно, мать уже не могла физически поставить своего сына в угол. А мы все слушали его брань, отворачивались и молчали. К счастью, ко мне эта зараза не пристала...
Второй эшелон нашей «группы» составляли ребята 1951-1952г.р.: Саша Бородин, Гена Зотов, Гена Терёхин, я, Вовка матросов (на снимке), Вовка Агафонов. В третьем эшелоне находились ребята ещё моложе: Саша Гаврилов, Вовка Шигаев, Витька Мухин. Жили мы все рядом, и площадка перед нашим домом была единственным удобным местом для детских забав. Мы играли в футбол, ручной мяч, в чижика и клёк. Зимой здесь же играли в хоккей с мячом, гоняя мячик кое-как обрубленными кривыми палками. Всем было хорошо. Нам было весело, а родителям, видевшим нас из окон своих домов, спокойно. Напротив нашего дома стоял недостроенный дом Терёхиных, без окон и дверей. Он был в полном нашем распоряжении. В нашем воображении это была крепость, в которой частенько происходили «бои» между «нашими» и «немцами». В общем, мы не скучали. А если к этому добавить ещё и полезный труд для дома, как-то: пилка и колка дров, таскание воды из колонки для бани и полива, то и времени для скуки не оставалось. «Весело текли вы, детские года!..».
Время шло, мы росли, и настал момент, когда нам захотелось играть в настоящий футбол на большом поле и обязательно с воротами. Мысль, что всё это уже есть на стадионе, до которого было рукой подать, даже и в голову нам не приходила. Нам хотелось иметь свой футбол на своём футбольном поле! Поле мы нашли сразу. Для этого - по нашим понятиям – вполне годился аэродром, до которого было гораздо дальше, чем до стадиона. Но это было наше поле! Надо было ещё поставить на этом поле футбольные ворота. Настоящие ворота, широкие и высокие! Соседняя улица только ещё начинала застраиваться, и на ней было свалено много всяких стройматериалов. Гена Терёхин сообразил, что там мы найдём то, что нам надо. В сумерки кончавшегося летнего дня мы зашли туда, схватили три длинных и толстых жерди и бегом понесли их на аэродром. Никто не обратил на нас внимания, и это воровство осталось без последствий. На другой день мы быстренько слепили одни футбольные ворота. Вторые ворота мы не стали делать, видимо почувствовав, что это будет уж слишком. Нас вполне устраивали и одни ворота. Разметили поле, и пошла игра! Мы гордились собой, что мы это сделали, и что у нас есть своё(!) поле! Но продолжалось это счастье недолго. Однажды, подходя к аэродрому, мы увидели стоящий на нём «кукурузник» и лётчика, который, чертыхаясь на чём свет стоит, ломал наши ворота. Подходить ближе мы почему-то заопасались и горько наблюдали за крахом нашей мечты. Наверное, мы что-то поняли тогда и больше не пытались совместить аэродром и футбольное поле…
А учителя физкультуры с годами стали выводить учеников на стадион для проведения уроков. Тут мы бегали на 60 метров и прыгали в длину и высоту. Постепенно мы привыкли к стадиону, и он стал «наш». Нас часто видели на стадионе, как мы играли в футбол «в одни ворота». Заметил нас и Слава Бубнов, тогдашний директор детско-юношеской спортивной школы. Он предложил нам поучаствовать в общекарсунском турнире на приз клуба «Кожаный мяч». В турнире участвовали такие же мальчишеские команды, как и наша, с других улиц. Не помню, сколько
мы провели матчей, но наша команда заняла 2-е место в общем зачёте, и каждому из нас Слава Бубнов вручил Почётную грамоту. В финальном матче я даже забил победный гол с подачи Вовки Агафонова, нашего центрфорварда.
Проводились на стадионе и общешкольные спортивные праздники. Директор школы Владимир Иванович Андрианов приветствовал нас с высокой трибуны. Учителя физкультуры Геннадий Алексеевич Колосов и Николай Фёдорович Калинин разводили нас на исходные позиции, и школьные «Олимпийские игры» начинались. В мае 1968-ого года я участвовал в таких играх последний раз. В забеге на 200 метров я занял 1-е место, но время, по-видимому, было скромное, и никакого поощрения я не получил. Но как я бежал!..
Да и откуда было быть рекордам? Природные физические данные мои были средние, а систематически спортом я никогда не занимался. Да, я делал по утрам зарядку, которую в 715 утра передавали по радио в исполнении Гордеева. Да, я «качался» с гантелями, которые я позаимствовал у Вовки Матросова. Но всё это было временным увлечением и никаких результатов, естественно, не давало. Вовка Агафонов вроде бы тоже ничем систематически не занимался, но какой это был сильный мальчишка! Бегал он быстрее всех, в футбол он играл лучше всех. Вот он пробежал первые сто метров, вырвался вперёд и бежит, бежит, не уставая! Меня же хватало только на первые сто метров, а дальше ноги наливались тяжестью и не хватало дыхания. «Откуда у него столько силы?» - думал я с завистью. Если бы он систематически занялся каким-нибудь спортом под руководством опытного тренера, то наверняка стал бы и мастером спорта и рекордсменом всесоюзного масштаба. Но не случилось. Рано завёл семью, запил, получил инсульт. Жив ли он сейчас – не знаю…
За всё наше школьное детство нам так и не посчастливилось подержать в руках настоящую хоккейную клюшку. А с кривыми, кое-как обструганными, палками можно было играть только «у двора»! Мы и играли… А чтобы выйти на лёд, требовались коньки. Зимой 62-63 годов мама принесла домой настоящие коньки-«снегурки». Из магазина! Это была большая радость для меня, которая омрачилась буквально на следующий день, когда я собрался идти кататься на стадион. На валенки такие коньки закрепить не представлялось никакой возможности ввиду их особой конструкции. А ходили мы тогда в так называемых «прощай молодость»: суконные ботинки с «молнией» на резиновой подошве. На пятке надо было проковырять небольшую ямку для фиксатора коньков, а
носок стягивался винтовой струбциной. Всё это было ненадёжно, каблук ботинка жёстко, что было необходимо для нормального катания, закрепить не удавалось, да и обувь портилась. «Снегурки» вскоре были заброшены… А у Витьки Мухина были настоящие коньки на ботинках, которые одевай и сразу можно кататься. Нога у Витьки выросла, и его коньки валялись без дела. Мама напряглась и купила за полцены эти коньки. Но коньки, как оказалось, надо было точить. Как это делается, мы не знали, и сколько Саша ни ширкал напильникам по лезвию конька, на льду ноги разъезжались во все стороны, как у коровы на льду. Я пытался кататься на этих коньках, но это приносило мне больше страданий, чем радости. Из-за этого, наверное, увлечение коньками быстро прошло, и мы опять встали на лыжи.
В Потьме мы уже катались на лыжах, но это были самодельные лыжи, которые делал нам отец. Он вытёсывал тонкую дощечку и заострял один её конец. Потом этот конец папа распаривал на пару из кипящего котла в бане и загибал его. Прибивал ремешок посередине дощечки – и лыжи готовы! А вот настоящие лыжи фабричной работы я увидел только в 63-ем году. Тогда, в марте месяце, тётя Зина Говорухина с мужем уезжала из Русских Горенок на родину своего мужа. Со всем своим скарбом они остановились в Карсуне в доме у тёти Насти. Мы всей семьёй пришли туда их провожать. И я увидел там эти лыжи. Просить долго не пришлось, и дядя Витя Говорухин с удовольствием вручил мне эти свои лыжи. Он и так бы, наверное, оставил их в Карсуне, чтобы не тащить их с собой по автобусам и поездам, а тут ему представилась возможность сделать подарок мальчишке, что он и сделал с радостью для себя и ещё более для меня. Я тут же одел лыжи на валенки (лыжи были без жёсткого крепления, с ремешками), и по мартовскому, набухшему водой, снегу гордо поехал домой. Они служили мне потом много лет до самого моего первого заработка, когда я, уже взрослый человек, смог сам себе купить лыжи с жёстким креплением и специальные ботинки к ним. Покойся с миром, дядя Витя Говорухин, ты был добрый человек!
Это была одна пара лыж на нас с Сашей двоих. Как-то мы их между собой делили и никогда никаких ссор по этому поводу между нами я не помню. Но вопрос всё-таки стоял по-видимому. И однажды, году в 66-ом, мама принесла из школы огромные лыжи для прыжков с трамплина. Как они оказались в школе – неизвестно, но они там были не нужны, и мама их выпросила для Саши. Лыжи были огромные, тяжёлые, и я даже не пытался на них кататься. А Саше они понравились. Он был старше меня и сильнее. Конечно, бегать на них было тяжело и ему, но кататься с гор на
них было великолепно. Таких лыж больше не было ни у кого в Карсуне, и Саша, наверное, гордился своими лыжами.
Вот так мы занимались спортом в своё счастливое детство. И стадионом нам была вся наша страна, т.е. весь Карсун. Мы не ставили рекордов, но мы бегали, прыгали, играли, плавали. И Олимпийский девиз: «Главное не победа, а участие!» мы соблюли на все сто процентов!
Глава 5. Друзья.
Счастлив тот, у кого они есть. Хотя бы один друг, но с которым ты и в огонь, и в воду. А были ли у меня друзья? У меня были товарищи по играм, по школе. С некоторыми я сходился ближе, чем с другими. Но и с теми, первыми, настоящей близости не было. Между нами всегда что-то стояло, была какая-то непереходимая грань, за которой скрывалась опасность потерять себя, раствориться в другом… Возможно, я чувствовал, что на каком-то расстоянии силы притяжения между нами ослабевали, и я боялся, что верх возьмут силы отталкивания, и я потеряю даже то немногое, что имею. Всякая дружба подразумевает какую-то зависимость одного от другого. Недаром говорят: «Из двух друзей один всегда раб другого!» И я инстинктивно чувствовал, что сделай я ещё один шаг навстречу и – прощай моя свобода! Мой чрезмерный эгоизм был всегда на страже и не мог допустить этого. Сильный человек уверен в своих силах, он не боится впасть в зависимость от своего окружения. Но есть ли у него друзья в этом окружении? Нуждается ли он в друзьях? За ним идут, потому что в нём нуждаются. Я ни в ком не нуждался, я был и есть самодостаточен, но и вести за собой я тоже не мог, да никогда и не хотел. В этом моя слабость, я напрочь лишён честолюбия. Я не могу быть лидером, но и в хвосте плестись за кем-то я тоже не хочу. Поэтому я всегда один…
Проучившись целый год в первом классе Потьминской школы, я так и не приобрёл себе друзей среди своих одноклассников. По-видимому, я был слишком поглощён новой обстановкой и самим учебным процессом. Из всех своих соучеников я тогда обратил внимание только на троих девочек: Валю Кобелькову (мне нравилось её лицо), Нину Бородину (её
как-то особо выделяла наша учительница Тамара Дмитриевна Софронова) и Розу Кракович. Последняя запомнилась особенно. Роза была из еврейской семьи. Их нищета бросалась в глаза даже мне, маленькому мальчику. Жили они рядом с моим «дядей Федей» в Заречке в старой, покрытой соломой и вросшей в землю по самые окна, хижине. Назвать домом их жилище можно было только с большой натяжкой. Кроме Розы у её матери были ещё дети, а вот отца я там не заметил; может, его и не было совсем. Роза всегда была одета очень бедно и видно было, что её платье сшито из обносков её старшей сестры. Но бедностью нас тогда не удивишь, и запомнилась Роза другим: она была слепая. Почти слепая так, что она ничего не видела на классной доске. Я слышал разговоры, что её собирались перевести в спецшколу для слабовидящих. Слепота этой девочки поразила меня, первый раз в своей жизни я столкнулся с таким несчастьем. (На фото Роза Кракович сидит в первом ряду первая слева; Нина Бородина сидит рядом с Т.Д.Софроновой, а Валя Кобелькова с большим бантом стоит за спиной моей первой учительницы).
Я наблюдал за этими девочками со стороны и никаких шагов навстречу не делал. Пока мне было это не интересно.
Летом 60-ого года папа разобрал наш «дом на горе» и увёз его в Карсун. Мы же с мамой поселились в доме тёти Паши Зыриной в Серёдке, и отсюда уже я пошёл во второй класс. Почти напротив нас жил мой одноклассник Женя Суслин, но дружбы почему-то не получилось. Зато рядом со мной в то время я вижу Колю Башарина (сидит в первом ряду второй справа), жившего на другом конце села на Верху. Мы с ним встречались после школы и у нас были, наверное, какие-то совместные занятия. Однажды Коля привёл меня к себе домой. Он жил в большом каменном доме (так мне тогда казалось). И всё тут было не так, как у нас в « доме на горе»: и большая комната, и тяжёлые фиолетовые портьеры на дверях. Какая-то женщина сидела на стуле с шитьём. Она с улыбкой посмотрела на нас и что-то ласковое сказала.
В другой раз я привёл Колю к себе в дом тёти Паши, и,
наверное, собирался тут за-
держаться. Неожиданно из
комнаты вышел отец и строгим голосом выпроводил
нас на улицу. Мне было обидно и стыдно перед Колей за то, что нас, как котят, выкинули на улицу. А ведь дело уже шло к тому, чтобы, как говорится, «дружить домами». Но природная сухость отца или тот факт, что дом был чужой, помешали этому. Больше я не помню Колю Башарина рядом с собой. А летом 60-ого года наша семья навсегда покинула свою родную Потьму…
Прошла жизнь. Коля Башарин уже пять лет лежит в сырой земле на Потьминском кладбище. Там же покоится и Коля Зотов (стоит первый слева на фото), убитый в пьяной драке. Валя Кобелькова, окружённая детьми и внуками, ещё служит в ОВИРе в звании майора в Вешкаймском РОВД. Нина Бородина живёт и врачует больных людей в Самаре. Розу Кракович видел последний раз уже лет двадцать назад на улице Ульяновска, но не подошёл… Так же, как никто не подошёл ко мне в день нашего отъезда из Потьмы. А на другой день мои бывшие одноклассники проснулись, а меня в Потьме уже не было, как-будто и не бывало никогда. Жалели ли они о моём отъезде, вспоминали ли меня? Слишком тонкой нитью были мы связаны, чтобы жалеть и вспоминать.
А новая жизнь в Карсуне с первого же дня закружила нас новыми товарищами, новыми играми и занятиями. Но сразу же должен сказать, что ни с кем из них ни я, ни брат Саша не стали по-настоящему друзьями. Как-будто какой-то изъян сидит в нас и сводит на нет естественную в детском возрасте потребность дружить. Не хватает одного, последнего и единственного, звена в той цепи, которая может связать людей навек. Эта цепь может быть длиннее или короче, но без этого последнего звена она не имеет никакого значения. По-видимому, дружба, настоящая дружба – это такое же редкое природное явление, как и любовь.
Уж на что мой брат был в коротких отношениях с Геной Зотовым, нашим соседом и Сашиным одноклассником, но как только прозвенел последний звонок в школе и Гене не удалось поступить в военное училище, он стал всячески избегать встреч с Сашей. А Саша настолько привязался к нему, что, каждый раз, приезжая в Карсун на каникулы, первым делом спешил встретиться с Геной. По моим наблюдениям встречного движения не наблюдалось: то Гена куда-то ушёл, то ещё не пришёл… Потом, после окончания пединститута, Гена частенько летом гостил у своих родителей в доме напротив, но, зная о приезде Саши в отпуск из Архангельска, он первый никогда не приходил к нам в гости… Правда писана в Библии, что гордыня есть самый смертный грех человека. И она выше всяких сил человеческих. Если уж она угнездилась в душе человеческой с рождения, то её не преодолеть. А Сашина душа чи
ста от этого греха. Всё это мои домыслы, конечно. Может быть, в душе у Гены было что-то сокровенное, чего не было у Саши, и он Гену просто не интересовал. Я ведь тоже особенно-то никем не интересовался. Мне стыдно признаться, но мне, кажется, известно моё сокровенное, что постоянно возвращало меня к самому себе…
Часть 2. В тереме.
Глава 1. Новая жизнь.
Терем-теремок, он не низок, не высок... Так назвал наш дом в Карсуне дядя Вася, когда мы с ним входили в Первомайскую улицу в её начале по приезде из Потьмы. Было это давно, в 61-ом году. Мы только что переехали из Потьмы в Карсун, но пуповина ещё кровоточила и, наверное, поэтому были частые взаимные посещения. В тот день я в сопровождении дяди Васи возвращался домой из Потьмы, куда меня «командировали» родители не знаю зачем. Первомайская улица была уже почти вся застроена, хотя и не благоустроена, и вид со стороны имела пустынный и неуютный. Никаких посадок на ней ещё не было, и она просматривалась вся насквозь от начала до конца. Профиль улицы был неровный, начало ниже конца, на бугре которого и стоял наш дом с высокой крышей. С геодезической точки зрения наш дом был выше всех домов на улице Первомайской. И он и правда возвышался над улицей как сказочный терем. Хотя дом сам по себе был так себе, средний и по высоте, и по площади, но он занимал выгодное положение и тем много выигрывал. Да и дядя Вася мог приукрасить. Но факт остаётся фактом: наш дом под номером 28 был виден от дома номер 1.
Но для меня, сопливого пацана, дом наш не вызывал особого интереса. Дом как дом. Тем более, что первое знакомство с ним уже состоялось – и не раз. Во время его строительства мы с мамой не один раз навещали папу в Карсуне. Папа тогда уже работал в Карсуне, жил у тёти Насти и строил свой дом. Сначала на своём участке он построил баню, в которой и жил в летнее время. Когда мы приезжали, мама разжигала керогаз в предбаннике и варила для папы молочную лапшу. По-видимому, при такой «холостой» жизни, от недоедания и тяжёлой работы, уже тогда у папы развивалась язвенная болезнь желудка. Позже он рассказывал, что, бывало, так скрутит, что приходилось бросать всю работу и идти отлёживаться на полке в бане. И не мудрено: весь дом был построен одними папиными руками. И только потолочные балки папа уже не мог поднять один, для этого он приглашал своего отца из Потьмы. И дедушка, хоть ему уже было 62 года, был отменного здоровья и силы, построил и себе новый дом, и помог построиться и Ивану, и Анатолию. К весне 61-ого года дом был практически готов. Оставалось только сложить печь в передней комнате. Это было сделано уже летом после нашего переезда из Потьмы. Потом в течение нескольких лет дом ещё достраивался: ставились наличники на окна, обшивались стены, перекрывалась крыша, рылся погреб, строился сарай во дворе, ставилась ограда вокруг дома… Да много чего ещё. Но жить в доме уже было можно летом 61-ого года. Так началась наша новая жизнь в новом доме на Первомайской.
Дом был построен по старой схеме. Две комнаты, передняя и задняя. Передняя выходила окнами в улицу, задняя-в огород. Передняя комната и была, собственно, жилая комната. Задней комнате отводилась служебная роль, роль кухни. Половину этой комнаты занимала русская печь. Она и грела, она и кормила. А когда у папы болела спина-ещё и лечила. Это было наше любимое место в зимнее время. Она была достаточно обширна, чтобы на ней могли разместиться два человека. Пока я не вырос, я частенько полёживал на ней вместе с папой. В холодное время года печь топилась каждый день и поэтому служила постоянным местопребыванием отца после работы. У него после строительства дома теперь постоянно болела спина. Я только сейчас подумал: как же он забирался на печь с больной спиной? Но по-видимому лечебный эффект был настолько сильный, что, скрипя зубами, папа всё-таки лез туда после работы и отдыхал. Для тех, кто не знает, что такое русская печь, я и поместил здесь это изображение, взятое мной из ИНТЕРНЕТА. Вот такая же печь была и у нас в новом доме в Карсуне. За занавеской располагалась лежанка. Для подъёма на лежанку к печке была приставлена маленькая лесенка в три ступеньки. В небольших углублениях под занавеской, у нас называемых печурками, сушились варежки.
Печь эта простояла в нашем доме до лета 73-ого года. Тогда папа собственноручно сломал её и пригласил известного в Карсуне печника, чтобы сложить новую печь. Это была уже не русская печь, но какой-то новой конструкции: более компактной, более функциональной и более экономичной в потреблении дров.
А эту русскую печь, ввиду её недостатков, топили редко, в основном только для обогрева комнаты или для выпечки пирогов. Что мама больше любила - есть пироги или печь пироги – я не знаю, наверное, и то, и другое, но чуть ли не каждое воскресенье наш дом наполнялся ароматом свежеиспечённых пирогов. Пироги у мамы никогда не подгорали, хорошо пропекались и были всегда очень вкусные, что и оценили впоследствии мамины снохи. Но им так и не удалось достичь такого же мастерства в искусстве выпечки пирогов, что они и признавали с некоторой завистью. А всё дело в том, что снохи пекли пироги от случая к случаю, а мама упражнялась в этом искусстве, как я уже и говорил, чуть ли не каждое воскресенье. После повседневных щей и каши пироги были своего рода воскресным деликатесом, как и баня, придававшая субботе какое – то религиозное значение. Суббота освящалась баней, а воскресенье – пирогами. Это была народная культура, какой – то её своеобразный элемент, может быть даже обязательный ритуал. И воскресные беседы женщин никогда не обходились без обсуждения качества пирогов. Если к нам приходила в воскресенье тётя Настя, то в долгой беседе обязательно находилось место для пирогов. Судя по всему, тётя Настя была для моей мамы непререкаемым авторитетом в области кулинарного искусства выпечки пирогов. Что ж, так должно и быть: старшая сестра как- никак! Но и мама была способный ученик, что, насколько я помню, не раз отмечала тётушка. Такие встречи за воскресными пирогами происходили у нас или в доме у тёти Насти в холодное время года, начиная с октября, когда уже закончились все огородные работы, и до мая, когда эти огородные работы возобновлялись вновь. Тётя Настя, страстная читательница, по воскресеньям ходила в нашу районную библиотеку и оттуда обязательно заходила к нам. Вот она робко стучит в дверь, папа или мама громко кричат «Да!», и со словами «Можно к вам?» входит тётя Настя. Все ей рады, раздевают её и усаживают на стул поближе к столу. Наливается горячий чай, нарезается пирог. На мамино предложение откушать пирожка тётя Настя обычно отвечала тем, что она и сама нынче пекла, да и пообедала недавно, но всё - же в конце концов со словами «Надо всё-таки попробовать твоего, Роза, пирога…» брала кусочек и с аппетитом ела. По своей скромности сёстры самокритично относились к своим изделиям, обсуждали их недостатки: мама – своих пирогов, тётя Настя – своих. Но пироги, я думаю, были отменные и у той, и у другой. Отдав дань пирогам, переходили на другие темы. Тётя Настя с удовольствием рассказывала о прочитанной книге, все вместе обсуждали Карсунские новости. Вот уже и на улице сгустились сумерки, а разговорам нет конца. «Надо идти, а то темно уж…»-говорила тётя Настя и вставала со стула. «Посиди ещё маленько…» - упрашивали её мама с папой, - и разговор продолжался. Чайник ещё не один раз грелся, пирог нарезался ещё раз, - и разговоры, разговоры,.. Но вот уже и вечер наступил. Тётю Настю провожают за ворота, а частенько и до улицы, прямо ведущей к её дому. Закончилась ещё одна встреча родных людей.
На эту печь я залазил, когда у меня болели зубы. На этой печи я спасался от гнева мамы. Печь-то высокая, а мама большая и грузная, так, что ей нелегко было взобраться на неё. Однажды мама вручила мне бумажный рубль и послала в магазин за хлебом. Шёл я не торопясь и всё время вертел в руках этот злосчастный рубль. В конце концов мне показалось, что рубль какой-то измятый и плохо выглядит. Я сложил его пополам и стал разглаживать по линии сгиба. Разглаживал-разглаживал, и вдруг он –раз!- и разорвался. У меня всё похолодело внутри, так как я предвидел осложнения в своей жизни после такого происшествия. Нынешние дети в таких случаях вешаются или бросаются из окон с десятого этажа. Но у меня нервная система была крепкая, высоких домов вокруг не наблюдалось, и я мужественно побрёл назад домой. Выбрав момент, когда мама вышла в огород, я прошмыгнул в дом и забрался на печь. Задёрнул занавеску и затих. Вернувшись в дом, мама тут же определила моё местонахождение и увидела, что хлеба нет.
«Вова, где хлеб? Где сдача?» - спросила мама, отдёрнув занавеску. Я молча подал ей разорванный рубль. Для мамы в той жизни, когда жили от зарплаты до зарплаты, это было равноценно катастрофе. Целый рубль потерян! И муж сейчас придёт на обед, а хлеба нет! Лицо у мамы покраснело, губы сжались в тонкую ниточку.
«Ах,ты, гад такой!»-закричала мама. Выкрикивая всякие ругательства, она полезла на печь. Опасаясь расправы, я забился в дальний угол. Стоя на нижней ступеньке лесенки, мама схватилапервый попавшийся ей предмет – им оказался валенок – и начала меня им охаживать. Но доставала она только до моих ног, которыми я закрылся как щитом. Мне не было больно, было только стыдно за себя, за дурака такого, за маму, что она такая добрая, а тут вдруг такая злая. Шлёпнув меня раза два – три, мама на этом закончила экзекуцию и опять ушла в огород. Убедившись, что гроза прошла, я тихо выскользнул из дома. На обед я не пришёл, да и не думал я о еде, когда кругом лето, друзья, футбол, рыбалка… К вечеру в душе моей всё успокоилось, и уже без угрызений совести я съел свой ужин. Больше это происшествие не обсуждалось.
Вся обстановка задней комнаты состояла из мебели, привезённой из Потьминского дома: небольшой столик, самодельная полка для посуды, несколько таких же стульев. В углу у печки к стене была прибита раковина из оцинкованного железа(в Потьме её, кажется, не было) с умывальником. Под раковиной стояло ведро, около которого по ночам собиралось полчище чёрных тараканов.Столик стоял вплотную к стене между двумя окнами. Места около окон, как самые интересные, заняли папа (глава семьи) и Саша (старший сын). Мы с мамой сидели сбоку. Никаких разногласий в рейтинге мест и их хозяев не было.
Правый передний угол задней комнаты оставался свободным, и только лет через семь-восемь его занял холодильник «Аист» армянского производства. Именно только к концу 60-х годов мои родители смогли купить эту необходимую в каждом доме вещь. Это был дефицит, на него была очередь, которую контролировали районные власти. Записаться в очередь тоже была проблема. Надо было или очень сильно прогнуться перед кем-то, или иметь блат. Папа мой был несгибаемый и блата никакого нигде не имел, он знал только свою работу, которую исполнял добросовестно. Мама была сама скромность. Поэтому продукты длительного хранения держали в погребе, а продукты ежедневного потребления помещались в ящике кухонного стола и закрывались дверцей. В летнее время все они таяли (масло, например) и быстро портились. Из стола исходил тяжёлый и не всегда приятный запах.
Мне сейчас трудно представить то, как моя мама справлялась с ежедневной обязанностью по кормлению двоих детей и мужа. В её распоряжении была только керосинка (печь в тёплое время года топили только по воскресеньям для пирогов). Много ли на ней приготовишь? А где хранить? Поэтому приходилось готовить пищу ежедневно и понемногу, на один день, чтобы она не успевала прокиснуть. Керосинка стояла на шестке печи, от неё пахло керосином, она страшно коптила, и это тоже не украшало нашу жизнь. Мы, дети, конечно, не замечали всех этих проблем, но нашей мамуле приходилось трудно… Облегчение пришло только через десять лет после переезда в Карсун, когда на кухне появились и газовая плита, и холодильник. Холодильник попался неудачный (армянский!), он шумел и страшно грохотал при выключении, но это уже были мелочи…
Передняя комната, т.е. комната с окнами на улицу, совмещала в себе гостиную и спальню. В левом переднем углу поставили этажерку с книгами. Простенок между передними окнами занял комод. Вдоль правой глухой стены поставили кровати: спереди у окна - новую родительскую, сзади-старую, тоже родительскую, для нас с Сашей. Новую кровать мама купила ещё в Потьме, когда мы жили на квартире у тёти Паши. Кровать эта была односпальная, высокая, с жёстким выпуклым матрацем. Спать на ней, конечно, было очень неудобно. Я всегда боялся за маму, которая спала с краю, как бы она во сне не упала с неё. Папа наш был человек худой, а мама была женщина «в теле», и этой односпальной кровати было для них явно мало. Но в условиях тогдашнего всеобщего дефицита рассчитывать на что-то более комфортное им не приходилось, и они промучились на ней почти десять лет, пока мы с Сашей не вылетели из гнезда. Нам же с Сашей досталась старая родительская кровать с панцирной сеткой и тоже односпальная. Сетка от многолетней эксплуатации вытянулась и под тяжестью наших детских тел провисала чуть ли не до пола. Проспали мы на ней до 68-ого года, когда Саша уехал в военное училище. Почему мы так спали, ведь у нас был ещё диван, сначала старый самодельный потьминский, а года через два-три после переезда в Карсун новый, из магазина? Ведь кому-то можно было спать и на нём! Но нет: диван стоял в комнате, как какая-нибудь роскошь для украшения жилища и его берегли. Старый диван с дерматиновой обивкой простоял бы у нас в Карсуне и дольше, если бы однажды, году в 62-ом, к нам из Потьмы не приехала мамина тётя Надя (сестра маминой матери Надежда Николаевна Масленникова, бывшая в замужестве за Иваном Козловым) с «инспекторской» проверкой, т.е. посмотреть, как мы устроились. Диван по-видимому уже имел неприглядный вид настолько, что не гармонировал с новым домом и его убожество бросалось в глаза. «Чай, купили бы новый диван-то… Что это вы уж…»-с сарказмом в голосе сделала замечание Лёля(так звала свою тётю Надю мама). В этот же год появился новый фабричной работы диван… А старый перекочевал на веранду, чему мы с Сашей были несказанно рады. С этого момента веранда стала нашим постоянным местом пребывания в тёплое время года. Здесь я читал свои книжки и играл в шахматы с Вовкой Матросовым, здесь Саша ремонтировал наш старый велосипед в ненастную погоду, здесь мы приводили в порядок рыболовные снасти перед походом на Барыш. И никто нам не мешал заниматься этими серьёзными делами, и мы никому не мешали…
Чудное место была эта веранда! Она была пристроена к дому так, что стена дома была и одной стеной веранды. Другая, длиннаястена веранды, выходящая во двор, была сплошь застеклена, да и переднее окно, выходящее на улицу, было во всю ширину веранды. Поэтому света на веранде было в избытке. Окна веранды выходили на юго-восток и юг. По утрам в ней царил лёгкий полумрак и прохлада, зато в полдень жаркого солнечного дня в ней было жарко, как в бане. Иногда я после обеда засыпал на веранде. Проснувшись часа через два, я ощущал в теле такую сладкую расслабленность, что не хотелось вставать, и в голове ощущалась лёгкая тяжесть. Зато как хорошо было засыпать на веранде в поздний летний вечер! На улице тишина, только издалека с Карсунской танцплощадки доносится музыка. В окно светит полная луна, и всё небо усыпано крупными звёздами. Они так близко, что, кажется, до них можно дотронуться рукой. Столько звёзд на небе в августовскую ночь, как в Карсуне, я больше нигде и никогда не видел! На это звёздное небо можно было смотреть всю ночь - и не насмотришься! Представьте себе большую лесную поляну, усыпанную полевыми цветами, - таким же было и летнее звёздное небо над головой в Карсуне! Сладко было засыпать под этими звёздами!.. А рано утром громкий бодрый крик нашего петуха возвещал начало нового дня на этой прекрасной земле. И мама уже ходит по двору, и папа уже собирается на работу. Вновь закроешь глаза и в сладкой полудрёме мечтаешь, мечтаешь…
Диван, наверное, был первой крупной покупкой наших родителей после переезда в Карсун. Потом на комоде заняла своё место радиола «Муромец», а с ней и первая пластинка с записью П.Казьмина «За околицей». Эту первую пластинку купил сам папа, потому что тема её была очень близка ему. Она будила в нём воспоминания о его детстве, и он слушал и слушал эту пластинку без конца… Потом был открыт «Голос Америки», и папа каждый вечер слушал чтение с этой радиостанции «Архипелага ГУЛАГ» А.Солженицына. Мой интерес к этой теме тогда ещё не открылся, и, настроив радиолу на нужную волну для папы, я с удовольствием убегал на улицу.
Радиола появилась в нашем доме году в 63-ем. А вот у наших соседей Темниковых ещё в 62-ом году уже был телевизор. У их дома уже стоял длинный шест с антенной наверху, чтобы принимать телевизионный сигнал с ретранслятора в Вешкайме. На нашей Первомайской улице они были одними из первых обладателей этого чуда техники. Таких «счастливцев» на нашей улице было всего 2-3 дома. Как и другой дефицит, на телевизоры была очередь под контролем местной партийной и советской власти. Ловкие люди находили способы обходить и эту очередь, и этот контроль. Судя по всему,Темниковы были из разряда таких людей-ловкачей, как их называл папа. У них было всё, что тогда было в продаже и чего не было, и вперёд всех. У них была даже собака редкой даже сейчас породы дог. Большая чёрная собака по кличке Цыган. Собака была умная и здоровая, вела себя на улице спокойно, без агрессии, но я всё-таки обходил её стороной. И дом у Темниковых был раза в два больше нашего, так называемый пятистенок. Видя всё это, папа аттестовал Темниковых как воров и жуликов, хотя никаких должностей они не занимали, и называл своего соседа презрительно Лёшкой. Не Алексей, не Алексей Иванович, а именно Лёшка. Итак, у Темниковых было всё, но не было детей. В их огромном доме некому было жить, и одна комната с отдельным входом использовалась «Лёшкой» как столярная мастерская. Однажды папа воспользовался этой мастерской, чтобы сделать мне деревянную саблю для участия в каком-то школьном спектакле или танце. В комнате-мастерской ничего не было, кроме верстака и различных деревянных заготовок. Весь пол был завален стружкой, и я с удовольствием вдыхал её смолистый запах.(Я тогда учился в 4-ом классе и меня начали привлекать к художественной самодеятельности. Не потому, что у меня видели какие-то таланты, а просто потому, что после тяжёлой адаптации в 3-ем классе я вошёл в колею и попал в разряд ударников. По-видимому, наши учителя считали участие в школьной самодеятельности как поощрение за хорошую учёбу. И правда: не выпускать же на сцену какого-нибудь двоечника! Главное-учёба!)
Жене Лёшки Темникова, как и всем нормальным женщинам, скучно было жить на земле без детей, и она иногда приглашала соседских детей к себе. Это было для неё такое же развлечение, как, например, нам сходить в кино. А в 62-ом году главной приманкой для нас мог быть только телевизор, которого ни у кого из нас не было, а у неё он был. И вот, когда тёте становилось особенно скучно, она выходила на улицу и громко говорила: «Ребятишки, приходите смотреть телевизор!..» Мы бросали все свои неотложные дела и спешили в Темников дом. Там рассаживались на стульях, на диване перед маленьким телевизором и замирали… Тётя Темникова с нами не сидела, но всегда была где-то рядом. Дом оживал…
Цивилизация в виде аппарата с голубым экраном дошла до нашего дома году в 66-ом. Это был телевизор «Неман» белорусского производства.К этому времени была уже куплена тумбочка, которую поставили в передний левый угол «передней» комнаты. На неё-то и водрузили телевизор. Отдельно был куплен автотрансформатор для предохранения телевизора от перегрузок. В селе Русские Горенки, что в 25 километрах от Карсуна, папа купил кабель (тоже дефицит!). Пригласили с соседней улицы молодого мужика Абрамова, недавно отслужившего в армии и набравшегося там какого-то опыта обращения с радиотехникой. Он припаял штекер к кабелю с одного конца, другой конец кабеля-к антенне. Антенну водрузили на крышу, и настал торжественный момент. Щёлкнул выключатель, засветился экран с какими-то бегущими полосами. Абрамов покрутил ручку настройки, и чудо свершилось: появилось изображение, и мы услышали человеческий голос! Радости нашей не было конца. В этот летний воскресный день и папа, и мама, и мы с Сашей весь день просидели перед телевизором…
Из необходимых вещей из Потьмы в Карсун были перевезены также корыто из оцинкованного железа и ребристая доска для стирки белья. И таким «дедовским», простите,-«бабушкинским»-методом мама стирала бельё вплоть до начала 70х годов, когда была куплена наконец-то стиральная машина «Симбирка» Ульяновского завода «Электромаш». Это был, по-видимому, дефицит из дефицитов, ибо он был приобретён родителями, наверное, самым последним. Стиральную машину можно было тогда приобрести или по блату, которого у моих родителей никогда нигде не было, или по спискам очерёдности, в которые попасть тоже была проблема, или за особые заслуги. Это была своего рода государственная премия особо отличившимся труженикам и «труженикам». Как-то в середине 60х годов по приезде в Потьму мы с мамой зашли к Лёле, т.е. к её тёте Наде, сестре маминой матери. Тётя Надя жила с семьёй сына своего покойного мужа (у самой тёти Нади детей не было). Этого сына мама звала Володя Козлов. Он работал в колхозе в Потьме трактористом. Работал хорошо, т.к. был человек добросовестный и, самое главное, непьющий. И в тот приезд тётя Надя похвалилась маме новой стиральной машиной: «Вот, Володе дали премию за ударный труд на уборке урожая…» Стиральная машина (тоже «Симбирка») стояла в передней комнате в «красном» углу под иконами, покрытая цветастой салфеткой. Это была реликвия, предмет гордости хозяев дома. И, конечно, ей не пользовались по её прямому назначению, берегли. Вот тогда-то я и увидел первый раз такое чудо, как стиральная машина. А мама моя ещё долго ломала свои руки, стирая бельё в корыте…
Вот так, год за годом, в наш дом в Карсуне входили всё новые и новые вещи, облегчавшие жизнь наших родителей и наполнявшие её новыми красками. Они были результат неустанного труда папы и мамы. 60-е и 70-е были годы постепенного, хоть и медленного, повышения благосостояния нашего народа. И хотя мы постоянно слышали слова «война», «агрессия», «империализм», но жизнь всё равно становилась лучше, и жить становилось веселей. А уж по сравнению с Потьминским периодом жизнь в Карсуне приближалась к коммунизму: принцип «каждому по потребностям» постепенно обретал реальные черты…
Глава 2. Карсун.
Я иногда думаю: «Как бы сложилась моя жизнь, если бы мои родители остались в Потьме и не переехали в Карсун?» Наверное, всё было бы по-другому и, может быть, даже я вырос бы другим человеком. Всё-таки окружающая материальная среда влияет на формирование человека. И это влияние не всегда благотворно. Многое зависит от врождённых качеств человека: его характера, ума, воли. И даже хорошие задатки могут остаться в эмбриональном состоянии, если для их развития нет соответствующей питательной среды. Только Ломоносовы могут преодолеть тяготение земли и вырваться в мир. А не будь у него всесокрушающей воли, так и канул бы он в небытие со своим умом, как и тысячи других – и вовсе не глупых – холмогорских мужиков-поморов.Я, к сожалению, не Ломоносов, и для преодоления трудностей мне не хватает ни воли, ни целеустремлённости, ни характера. Я могу развиваться только в тепличных условиях, как та пальма в рассказе Гаршина. Иначе, как и она, я умру.
Потьма хороша для детства, это настоящий детский сад. Здесь хорошо вступать в жизнь, знакомиться с миром, набираться впечатлений. Здесь есть всё: лес, речка, озеро, которые маленькому человеку заменяют реку и море, горы, бескрайние поля, ласточки, вьющие гнёзда у тебя в доме, домашние животные… Ум среднего ребёнка в раннем детстве ещё спит, он живёт чувствами, эмоциями. Тепло материнских рук и солнечного света, журчание ручья, кристальная чистота и холод до ломоты зубов родниковой воды, шелест листьев, голоса птиц, аромат спелых яблок, сладость мёда и терпкость черёмухи, запах пшеничного поля, тишина вечерних сумерек, огромная Луна над лесом, плывущие белые облака и бездонная синева неба, мерцание звёзд в ночи, огонёк в окне родного дома-всё это наполняет душу ребёнка и сопровождает его всю дальнейшую жизнь.Впечатлений так много, и они так остры, что ночью он спит так, как может спать только ребёнок: глубоко и безмятежно. Жизнь во сне в детские годы не оставила во мне никаких следов, какбудто меня и не существовало вовсе, хотя вокруг она продолжалась по-прежнему: мама проверяла тетрадки своих учеников на кухне при свете керосиновой лампы; страдал Саша после какой-то прививки, хлопали двери, приходил фельдшер, чтобы помочь ему; пела колыбельные песни мама у кроватки больного Толички; плакала мама над его бездыханным тельцем (а теперь плачу и я-старый больной человек, пишущий эти строки)…Когда ребёнок просыпается, он как будто одним шагом переступает грань между бытием и небытием и сразу вступает в водоворот бурлящей жизни. Небытия нет, есть только жизнь и я в ней!
Так в детстве. Но приходит время, и оно кончается. А когда оно кончается? Тогда, когда созревший разум просыпается и вступает в свои права. «Я есть! - говорит он, - А вы кто?» Чувства уступают дорогу разуму, начинается познание. «Хочу всё знать!» - говорит он, и ничто его уже не остановит. Но как костёр затухает без дров, так и разуму требуется пища, иначе он ослабнет и скукожится в созерцании собственного бессилия. В Потьме меня ждал умственный голод. В Карсуне же было всё: большая школа, хорошие учителя, библиотеки, кружки в Доме пионеров, спортивные залы, книжный магазин, наконец!.. Вот за это я благодарен своему отцу, что он преодолел свою косность, нашёл в себе силы и волю, чтобы в 1961-ом году начать новую жизнь в Карсуне!
Карсун, основанный в 1647 году боярином царя Алексея Михайловича Богданом Хитрово, вплоть до революции 1917 года оставался уездным купеческим городом. Советская власть сразу же снизила его статус до села. Позднее Карсун стал рабочим посёлком городского типа, административным центром Карсунского района. Власть сменилась, статусы менялись, но вплоть до 1961 года в Карсуне ничего не прибавилось к тому, что в нём осталось от царской власти. А осталось много чего. Как же воспользовалась советская власть этим наследством? Ну, конечно, в конце 20-х годов были снесены с лица земли церкви. А их в Карсуне было пять штук. От четырёх из них не осталось и следа, а вот Крестовоздвиженской церкви, первой церкви при основании Карсуна, повезло больше. Её лишили крестов, колокольни и куполов, а в том, что осталось, сотворили РДК – районный дом культуры. Такова была политика советской власти повсеместно: церкви, как рассадник «опиума для народа», или подлежали сносу с лица земли, или превращались в клубы и дома культуры, где народ пел, плясал и смотрел кино. Когда я ещё жил в Потьме, я и не подозревал, что клуб, в который мы с Сашей частенько ходили смотреть кино, занимает здание бывшей церкви во имя Дмитрия Солунского, которую ещё до революции строил мой дедушка Михаил Иванович Сонин.В конце 90-х это деревянное здание сгорело. Останки его в виде уродливой кучи обгорелых брёвен и досок до сих пор возвышаются в центре села.
Крестовоздвиженская церковь в Карсуне была кирпичная, снаружи её стены были оштукатурены. Проходя мимо неё, Саша каждый раз показывал мне на неё и говорил: « Вон видишь: ангелы нарисованы?» Я глядел и ничего, кроме обвалившейся штукатурки, не видел. Откуда-то Саша уже знал, что это бывшая церковь. А для меня это был Дом Культуры. Здесь я со своими новыми одноклассниками на утреннике встречал новый 1962 год. Здесь однажды давал спектакль Ульяновский театр кукол, который не произвёл на меня должного впечатления (наверное, я уже был слишком большой для кукол, это было в 1962 году). Здесь, на сцене РДК, я со своими одноклассниками плясал матросский танец «Яблочко» весной 1963 года. Кто-то из нас троих сбился с ритма, и дотанцовывали мы это «Яблочко» вразнобой. Но нам всё равно хлопали…
В пятидесятых годах к старому зданию церкви был пристроен 2х-этажный холл. На его первом этаже устраивались танцы в зимнее время. На втором этаже разместилась районная библиотека с богатейшим собранием книг. К сожалению, пожар 65-ого года нанёс непоправимый ущерб этому хранилищу знаний. Но о библиотеке потом…
Некультовым сооружениям предназначена была долгая жизнь не зависимо от власти. Строили на века. От старого дореволюционного города Карсун до сих пор сохранились и живут – пусть и новой жизнью – здания городской управы, земской управы, здание присутственных мест, здания женской гимназии и земской больницы. Но тогда, в мои детские годы, у меня ещё не было исторического взгляда на вещи. Я жил с ощущением, что всё видимое вкруг меня существует неизменно и вечно. Для меня, как, я думаю, и для всех детей подросткового возраста, не существовало прошлого, было только настоящее. Дети моего поколения впервые прикасались к истории только в четвёртом классе начальной школы. Мы узнавали, не понимая, что была какая-то Киевская Русь, что были какие-то цари и революционеры, их свергнувшие в 1917 году, что появился, наконец, СССР. Это было интересно, но не затрагивало глубоко моё детское сознание. Всё это не касалось моего Сегодня. Хорошо, что в сегодняшних школах появился предмет Краеведение. Историю надо начинать с родного села, города, в котором ты родился и растёшь. Мы с Сашей летом каждый день бегали на Барыш купаться мимо здания Госбанка, не подозревая, что когда-то это было здание присутственных мест, т.е. административное здание государственной власти в царской России для работы с населением. Теперь это здание живёт уже третьей жизнью: в нём расположился Карсунский районный суд. Внутри этого здания мы с Сашей никогда не были, уж больно солидно, таинственно и пугающе выглядела надпись на его фронтоне: ГОСУДАРСТВЕННЫЙ БАНК СССР. Около этого здания никогда не видно было людей и у меня свербил в голове вопрос: что это за дом такой, кто в нём работает и что они там делают? Но впереди нас ждал Барыш, а это было более интересно, чем какой-то дом на его крутом берегу.
Накупавшись вволю до посинения, слегка обсохнув и натянув на ещё мокрые трусы трико, под палящими лучами солнца мы спешили домой. С трудом поднявшись на гору, по улице Куйбышева доходили до первой колонки и с жадностью припадали к холодной струе воды. Напившись так, что чувствовалась тяжесть в животе, уже не спеша добредали до дома. «Мам, дай пять копеек на кино…» - клянчили мы с Сашей. Мама, успокоенная нашим счастливым возвращением с речки, быстренько соглашалась и вручала нам каждому заветные медные монетки.
В Карсунском кинотеатре почти каждый день показывали новые фильмы: в 17 часов - детские фильмы, в 19 и 21 час - взрослые. Стоимость входного билета на детский сеанс равнялась пяти копейкам. Это было очень дёшево и проблем с получением этих денег у карсунской ребятни не было (если даже ходить в кино каждый день, то за месяц наберётся не более полутора рублей!). А некоторые предприимчивые дети и сами добывали эти копейки. В то время по Карсуну разъезжал на лошади, запряжённой в телегу, какой-то мужичок и собирал у жителей всякий хлам: кости, тряпьё, бумагу, автомобильные покрышки. За этот товар он платил какие-то деньги. Меня это почему-то не вдохновляло, а вот Саша, как более деловой человек, воспользовался этим для собственного обогащения. Вместе с своим приятелем – соседом Генкой Зотовым он лазил по карсунским помойкам и по крупицам собирал это «золото». За килограмм костей Саша получал 10 копеек, а за килограмм покрышек аж 50 копеек! Конечно, труд старателя нелёгок, но он стоил того. Не помню, чтобы Саша делился со мной своими богатствами (и правильно делал: ведь я не участвовал в его походах на эти, ему одному известные, помойки), но в кино мы всегда ходили вместе, может быть, иногда и за Сашины деньги, нажитые им непосильным трудом!..
Карсунский кинотеатр имел величественный вид. Само здание было поставлено на довольно-таки высокий подиум, используя рельеф местности. Поэтому, чтобы войти в него, надо было сначала подняться по широкой лестнице в двадцать ступеней. Выступающий фронтон поддерживали шесть мощных колонн высотой примерно метров семь-восемь. Фасад первого этажа украшали пять фигурных дверей, второго – столько же окон с лепными наличниками. Как сказали бы, наверное, специалисты-архитекторы – это была русская классика в примитивном исполнении и в почтенном возрасте. Строилось это здание ещё в 19-ом веке и предназначалось для городской управы. Оно ещё не успело как следует состариться, когда пришедшие к власти большевики выселили из него прежних хозяев и устроили кинотеатр, т.к. «искусство кино имеет для нашего народа первостепенное значение». Но т.к. у новой власти никогда не было денег для культуры, то к 61-ому году оно имело довольно-таки обшарпанный вид, что, впрочем, не мешало мне восхищаться им.
Зал для зрителей был небольшой и вмещал в себя около 200 фанерных кресел с откидными сиденьями. Они постепенно поднимались амфитеатром от экрана до задней стенки, за которой размещался кинопроектор. По сравнению с Потьминским клубом, где зрители сидели на деревянных скамейках, поставленных вкривь и вкось на полу, это было великолепно! Не надо было тянуть шею, чтобы увидеть экран за впереди сидящим дылдой. И высокое расположение кресел тоже восхищало…
В 1965 году в Карсуне был построен новый кинотеатр с названием «Россия». Старый кинотеатр заняли какие-то районные чиновники. А в начале 80-х, как водится на Руси, опять случился пожар. Несколько лет здание простояло без крыши и с выгоревшим нутром. Но в результате энергичной деятельности последнего секретаря райкома КПСС Гареева, понявшего значение этого здания как архитектурного памятника, началось его восстановление. Мой отец Бородин Иван Дмитриевич принимал в этом деле участие, составив сметы на ремонт (к тому времени папа был единственным заслуживающим доверие специалистом по сметам в Карсуне). В 1990-ом году это здание наконец-то заново родилось. Теперь оно является визитной карточкой Карсуна, являясь объектом фото- и киносъёмок и натурой местных художников. Кроме того, в нём разместилась центральная районная библиотека.
Позади городской управы, но фасадом на улицу Ульянова, стояло здание женской гимназии. В наше время в нём размещалось сельское про-
фессионально-техническое училище(СПТУ). Проходя мимо, я всегда обращал внимание на него. Небольшое, но какое изящное здание! Сколько на нём украшений! Это прямо-таки какая-тобомбоньерка! Ведь здание строилось для девочек, и архитектор не поскупился на бантики, кружева, оборки и прочие прелести. Какой контраст по сравнению с построенной в 20-х годах рядом средней школой! Огромный 3-х этажный абсолютно плоский параллелепипедбез каких-либо излишеств! Рабоче-крестьянская власть уважала монументальность, а на красоту то ли не имела средств, то ли считала излишним проявления тонкости вкуса и изящества формы. К сожалению, я так и не вошёл внутрь этой каменной шкатулки. Там, наверное, тоже было когда-то красиво. Но могу предположить, что курсанты СПТУ, этот дикий необузданный народ из близлежащих сёл и деревень, отъявленные двоечники и хулиганы в своих школах, привели внутренние помещения в соответствиес своим представлением свободы и красоты. Теперь в этом здании находится Карсунский технологический техникум, а чему там учат – не знаю…
Как и положено Городской управе, она знаменовала собой административный центр Карсуна. Но всю центральную часть купеческого города Карсуна занимала торговля. В первой половине 19 века вплотную к Городской управепо проекту известного архитектора Коринфского были построены торговые ряды. Они украшают Карсун до сих пор. В 60-е годы уже 20-ого века в них располагались продуктовые и промтоварные магазины, молочный магазин. От торговых рядов отходил ряд отдельно стоящих 1-о и 2-х этажных зданий тоже торгового назначения: « дежурный магазин», книжный магазин, хлебный магазин. Напротив «дежурного» магазина стояло здание, в котором торговали мясом. А напротив книжного магазина стоял киоск «Союзпечать». Эти два объекта – книжный магазин и киоск –стали для меня объектами самого пристального внимания. Не имея в кармане ни копейки, я тем не менее подолгу простаивал у прилавка книжного магазина, жадными глазами рассматривая корешки книг на полках. Народ жил бедно, денег хватало только на самое необходимое, и мода на книги ещё не пришла. Полки магазина могли поразить любого нынешнего книголюба. Собрания сочинений русских и зарубежных классиков, энциклопедии, отдельные издания занимали всю широкую и высокую стенку позади прилавка. На прилавке лежали всевозможные географические карты и атласы. Всё это стоило копейки, но и этих денег у населения не хватало. Наша соседка по Первомайской улице тётя Люба Шалтаева то и дело прибегала к нам занимать три рубля до получки при непьющем и работающем муже.В этом старом книжном магазине мне удалось, сэкономив деньги на пирожках, однажды купить карту Европы, которая долго потом висела на стенке нашей веранды. Это была в то время моя единственная покупка.
Насмотревшись на книги, я переходил дорогу и останавливался у киоска. Через его стеклянные стенки я долго глазел на всевозможные журналы, писчие принадлежности и прочие мелочи. Так расширялся мой кругозор. Мой новый приятель Вовка Земсков познакомил меня с журналом «Искатель», который также продавался в киосках «Союзпечать». Не поев два или три дня коржики в школьном буфете, я сэкономил нужную сумму и купил в киоске один номер «Искателя». Моя домашняя библиотека начала своё существование именно с «Искателя»…
Рядом с книжным магазином стояло одноэтажное кирпичное здание, в котором торговали хлебом. Сюда мы с Сашей, вместе и поодиночке, каждый день бегали за хлебом по поручению мамы. Сюда я приходил ранним утром, часов в пять или шесть, летом 1963 года, чтобы занять очередь за хлебом. Хлеба в тот год в стране катастрофически не хватало в результате какой-то авантюры Никиты Хрущёва. Выстояв несколько часов в очереди и дождавшись привоза хлеба, мы покупали несколько саек и буханку белого или чёрного хлеба. Мы все любили эти самые сайки, о существовании которых узнали только при переезде в Карсун. Очень вкусные были сайки!..
Торговый центр старого купеческого уездного города Карсун не мог обойтись без ресторана. Это было большое одноэтажное деревянное здание, поставленное на кирпичный цокольный этаж полуподвального типа. В этом полуподвале располагался кулинарный магазин. В нём же торговали мороженым, вкус которого я впервые узнал здесь же. За счёт цокольного этажа ресторан казался мне высоким и величественным зданием. В ресторан вела высокая деревянная лестница. Только однажды в сопровождении кого-то из взрослых родственников, приехавших к нам в гости, я поднялся по этой лестнице и вошёл в зал ресторана. Он меня поразил. Большая светлая комната с множеством столов, накрытых белыми скатертями. На столах стояли приборы со специями. Нам подали две бутылки лимонада (дело было летом, стояла жара и хотелось пить). Я с удовольствием выпил стакан лимонада, а вот кто меня тогда угощал им – не помню.
Зачем я всё это пишу? Потому, что это был для меня новый мир, совсем не похожий на Потьму. В Потьме была тишина, речка, горы, лес, роднички, керосиновые лампы, соломенные крыши, лапти, бани в огородах, топившиеся по-чёрному, соха во дворе у дедушки, свинарник за околицей, куда мы бегали смотреть пиявок, плававших в большом цементном корыте с водой, водяная мельница с мельником Потехиным, большая навозная куча у дедушки на «задах» с её незабываемым острым ароматом. В Карсуне же ничего этого не было. Зато в каждом доме и на уличных столбах горели электрические лампочки (в Карсуне на реке Барыш стояла ГРЭС – государственная районная электрическая станция). Дома на улице Первомайской были новые и все под железной крышей. Множество магазинов и больших каменных зданий, многолюдность торгового центра, особенно по воскресеньям, открыли мне дверь в какой-то иной, большой мир, совсем не похожий на маленький и уютный мир моего детства в Потьме. Пассажирская автостанция предполагала где-то ещё больший мир, который ещё предстояло мне открыть. Стадион с трибунами для зрителей стал для меня вообще новым понятием в моём сознании. Множество автомобилей дополняли картину. Вот так: я вырос, и вместе со мной очень кстати и одновременно вырос окружающий мир.Кто-то сказал: « Жизнь – это театр, а люди в нём – актёры». Карсун стал новыми декорациями в этом театре, в который я вошёл в мои отроческие годы. К этим декорациям я быстро привык и стал играть свою роль в этом спектакле под названием «Жизнь».
Глава 3. Барыш.
Но главной достопримечательностью на новом месте нашего жития была река Барыш, на левом высоком берегу которой и была основана в 17 веке крепость Карсун. Сюда мы прибегали каждый день в течение всего лета порыбачить или просто покупаться. И было где развернуться карсунским ребятишкам! Барыш в то время был не тот, что сейчас. Ещё в черте посёлка Барыш разделялся на два рукава, которые далее опять соединялись в одно русло. На левом рукаве стояла гидроэлектростанция, питавшая током Карсун. Эта ГРЭС действовала до введения в строй Куйбышевской ГЭС и до подвода ЛЭП к нашему району. Правый рукав также был перегорожен высокой плотиной. Эти сооружения поднимали уровень воды в Барыше довольно-таки высоко, и река эта в черте Карсуна была широкой и полноводной. Настолько, что мы даже опасались переплывать на другой берег. Кто на это решался, тот был в наших глазах героем и настоящим пловцом.Взрослые же люди смотрели на эту водную преграду совсем по-другому, и она не представляла для них никакой опасности. В первое лето нашей жизни в Карсуне вся наша семья однажды выбралась на берег Барыша.Спустившись с Банковской горы, мы расположились на «пляже», представлявшем собой просто широкую лужайку у реки. Никаких пляжных удобств на ней, естественно, не было: ни песка, ни кабинок для переодевания – ничего. Дело было уже к вечеру, но солнце стояло ещё высоко, и на «пляже» было много народа, и детей, и взрослых. День был жаркий, дети, проведшие на реке весь день, ещё не ушли, а взрослые пришли сюда после работы освежиться. Мы с Сашей сразу же залезли в воду и начали барахтаться у берега, т.к. мы ещё не успели научиться плавать. Папа разделся и, покуривая, постоял на берегу в своих синих сатиновых «семейных» трусах. Потом быстро вошёл в воду и поплыл на другой берег. Ему хватило несколько широких и сильных взмахов рук – и вот он уже выходит на обрывистый правый берег Барыша. А мама, не раздеваясь, с тревогой наблюдала за нами с берега. Под наши восхищённые взгляды папа ещё раз переплыл недоступную нам водную преграду. Получалось это у него легко и просто. Ему не было ещё и сорока лет, а за плечами было уже столько работы, сделавшей его мышцы железными, что переплыть Барыш было для него раз плюнуть. Нам с Сашей оставалось только завидовать и гордиться своим отцом. Я, к сожалению, не достиг такой физической силы и к семнадцати годам и, по-моему, так и не переплыл Барыш ни разу за всю жизнь в Карсуне.
Не все были такие хлипкие, как я. В то время среди всех мальчишек Карсуна славился своей силой ( а в подростковом возрасте только сила является авторитетом!) Костя Труханов. Он был старше нас лет на пять, т.е. ему было лет пятнадцать, и он был совсем другой возрастной категории. Но что такое пятнадцать лет! Всё равно: это ещё мальчишка!.. Но Костя был особенный мальчишка. Мама говорила, что учился он плохо и спал на уроках. Но он был культурист, т.е. занимался гимнастикой с гантелями и гирями, а в школьном спортивном зале упражнялся и со штангой. Тогда всё это было ново и только-только входило в моду в нашей стране. Костя был близорук и носил очки, да и роста был среднего, так, что атлетом его трудно было назвать. Но когда он приходил на пляж и раздевался, то обращал на себя внимание всех мальчишек своей фигурой. Тонкий в талии с широкими плечами, бугристый пресс, мускулистые руки и выпуклая грудь – всё это вызывало зависть у нас, тщедушных мальчишек с неразвитой мускулатурой. Приходил Костя всегда один и только для того, чтобы выполнить ещё одно упражнение в своей физической программе: плавание на длинную дистанцию. Он входил в воду и настоящим стилем кроль плыл против течения. Сколько же в нём было силы! Он плыл и плыл, и вот мы уже потеряли его из вида, когда он скрылся за поворотом в сторону Таволжанки. А мы продолжали плескаться у берега и не всегда видели возвращение Кости из дальнего плавания.
Пример Кости Труханова подвигнул карсунских мальчишек тоже заняться своей физической подготовкой. Мой приятель Вовка Матросов даже приобрёл трёхкилограммовые гантели и даже начинал заниматься гимнастикой с ними. Откуда-то он взял журнал «Физкультура и спорт» с упражнениями для гантелей. Я позавидовал и выпросил у него эти гантели на несколько дней, чтобы тоже позаниматься. Конечно, их пришлось вернуть, и, сколько я ни щупал свои бицепсы, никакой прибавки в своих мускулах я не заметил. Да и у Вовки Матросова это было минутное увлечение, и силы у него тогда не прибавилось. Однажды на пляже мы с ним вздумали бороться, и я его положил на лопатки, хотя он был немного крупнее и тяжелее меня. Ну, что ж! На смену гантелям пришло новое увлечение, и мы забыли о старом. Жизнь! В ней так много интересного!..
Барыш!.. Барыш!.. Как много приятных детских воспоминаний связано с ним! Мы пропадали на нём всё лето! И купание, и рыбалка, и даже плавание на лодках, которые стояли тут же у берега!.. Самые отчаянные из нас даже прыгали в воду «солдатиком» с вышки!.. А я даже боялся подняться на её второй ярус в два метра над водой! Сколько было выловлено нами «сопливых» ершей из мутной воды Барыша! А особо искусные из нас рыбаки «подсекали» и плотву, и голавлей за плотиной ниже по течению (место это называлось Малый Барышок). А пескари, казалось, сами лезли на крючок и поймать их не составляло труда даже мне. А однажды я поймал бычка. Откуда он взялся в нашем Барыше – никто не знал, и никто никогда не ловил бычков в его мутной воде. Саша при этом удивлялся и искоса поглядывал на меня. Наверное, немного завидовал…
Иногда при пасмурной погоде прямо у воды мы разводили костёр, чтобы обогреться и обсушиться после долгого купания в прохладной воде. А особо проголодавшиеся даже запекали в углях костра мидий, которых в Барыше было видимо-невидимо. Их не надо было ловить, они лежали как чёрные камни на дне прямо у берега, и их было видно на прибрежном мелководье. Войдёшь в воду по колено, протянешь руку – и вот уже в твоей руке лежит большая – с ладонь! – чёрная и блестящая ракушка (слово «мидия» мы тогда не знали). Она уже успела плотно закрыть свои створки и открыть их, не повредив, не было никакой возможности. Ракушки бросались в потухающий костёр и через минуту-две с лёгким потрескиванием створки мидии раскрывались и было видно жёлто-белое тело этого моллюска.Я с отвращением наблюдал, как Вовка Барсуков, большой и толстый мальчик, своими грязными руками отдирал мидию от раковины и запихивал её, может быть, даже ещё живую, к себе в рот. И как бы он ни чмокал с аппетитом, ничего, кроме тошноты, это во мне не вызывало. Так я и не попробовал этого Барышского деликатеса. А ведь, наверное, можно было, набрав легко целое ведро этих мидий, принести их домой и как-нибудь их приготовить для еды. Ведь ем же я сейчас морских маринованных мидий из магазина! Но народ тогда был тёмен и проходил мимо этого 100-процентного белка… Интересно: а живут ли сейчас в Барыше эти моллюски? Навряд ли: Барыш обмелел, а загрязнение его воды достигло смертельного даже для мидий уровня. Я так думаю, но стоило бы проверить… А тогда, в далёкие 60-е, досужие мальчишки, да и взрослые, доставали из нор в обрывистых берегах Барыша даже раков!.. А как было бы хорошо опять сейчас поднять плотину на нашей речке, и тогда на её берегах опять бы заиграла жизнь! Сидели бы на её берегах нынешние мальчишки с удочками, плескались бы дети в её пусть и мутной воде, не спеша плыли бы по ней плоскодонки, и весёлые голоса людей и птиц оглашали бы барышские берега!.. Но тихо сейчас на Барыше, умерла река…
Всякая река представляет для детей определённую опасность для их жизни. В её тёмных водах скрываются и камни, и коряги, и рыбацкие сети, и разбитые бутылки. Всё это может стать причиной трагического случая. Когда-то давно, ещё в Потьме, мама повела своих учеников в свою родную Коммуну на берегу Барыша. Прихватила с собой и Сашу. Ну, и, естественно, там всем захотелось искупаться («Быть у воды, да не напиться?!»). Полез в воду и Саша. Мама, конечно, выбрала место мелководное по понятиям взрослого человека и нисколько не беспокоилась. И вот уже большой Саша (как же, ведь он перешёл уже во второй класс!) сложил ладошки лодочкой на груди и головой вперёд плюхнулся в воду. А воды-то было ему по пояс. Через секунду Саша с рёвом и захлёбываясь выскочил из воды, держась за голову. По лицу его стекала тонкая струйка крови, а на стриженой голове была видна большая царапина. С чем Саша столкнулся, ныряя в воду, не знаю, но всё могло закончиться гораздо серьёзнее, если б он прыгал с большей высоты. Люди всегда тонули, тонут и будут тонуть в воде, это не наша среда обитания, она враждебна нам и жестоко наказывает нас за малейшую неосторожность. Мама потеряла бдительность и чуть было не потеряла сына.
Казалось бы, этот случай навсегда должен был врезаться в память мамы и она всегда должна была быть начеку, живя у реки. Но что ж такое? Живя в Карсуне, мы всё лето проводили на Барыше, а я не помню, чтобы мама выражала хоть раз какую-то озабоченность по этому поводу, вводила какие-либо ограничения!.. А ведь Барыш в черте Карсуна в то время был совсем не похож на себя у Коммуны и глубиной, и шириной, да и течение всё же было не маленькое. И люди – даже взрослые! – тонули. А мама, не говоря уж про отца, и в ус не дула! По крайней мере, это никак внешне не выражалось. А если б нам вздумалось прыгать с двухметровой вышки, стоявшей на пляже? Мы частенько наблюдали, как молодые парни, разбежавшись, прыгали с неё в воду и солдатиком, и ласточкой. А однажды на вышку взобрался пьяный курсант Карсунского СПТУ. Не раздеваясь и пошатываясь, заплетающимися ногами он подошёл к краю площадки и даже не нырнул, а просто свалился в воду, нелепо размахивая руками. И исчез под водой. Прошла минута, другая, а его всё не было. Через пять минут народ на пляже понял, что человек утонул и его надо доставать. МЧС тогда не было, телефонов тоже, да и спасателей на Барыше тоже не было предусмотрено. Народ сел на лодки, откуда-то взялись багры и началось прочёсывание дна реки. Продолжалось это минут двадцать – тридцать. Наконец один из спасателей закричал: «Нашёл!» и стал поднимать на поверхность что-то тяжёлое. Показалось человеческое тело, мёртвым грузом висевшее на крюке багра. Его вытащили на берег и начали откачивать, т.е. делать искусственное дыхание. И – о, чудо! – труп зашевелился, поднял голову и начал что-то бормотать. А ещё через пять минут курсант уже стоял на ногах, бормотал что-то нечленораздельное и пытался даже ходить. Падал, вставал и снова шёл. Но он был жив! Как такое могло быть? Провести под водой без дыхания не менее получаса – и остаться живым! Вот уж действительно: пьяному море по колено!..
Но не всегда ныряния в мутные воды Барыша заканчивались так благополучно. В июне 1972 года, отслужив два года в армии, вернулся в Карсун мой ровесник из параллельного класса Вовка Шемырёв. Весёлый, бесшабашный парень. Лето в тот год с самого начала задалось жаркое и молодой народ всё свободное время проводил у воды. Вовка отдыхал от армии и, наверное, строил планы на будущее. Но однажды он не вернулся с Барыша. В последний раз он нырнул с плотины, где нырял не раз, ударился головой обо что-то, сломал себе позвоночник, и его безжизненное тело всплыло на поверхность, испугав всех своей неподвижностью. Друзья вытащили его на берег и начали делать искусственное дыхание, думая, что Вовка просто захлебнулся, хотя все знали, что плавал он великолепно. Ничто не помогало, он не подавал признаков жизни. Побежали звонить в больницу. Наконец на левом берегу Барыша показалась машина скорой помощи. На носилках тело Вовки Шемырёва друзья перетащили через реку, и машина увезла его в больницу. Там его привели в чувство, но он уже был обречён. Травма оказалась несовместимой с жизнью. На другой день он умер. Весь Карсун переживал случившееся. Мать Вовки в тот же день поседела. Вовкины друзья и одноклассники встали в почётный караул у гроба. Жители Карсуна шли и шли мимо гроба, прощаясь навек с молодым и светлым человеком, который только начинал жить. Но бесшабашность и неосторожность оборвали его жизнь. Смерть поджидала эту жизнь на дне Барыша. И дождалась…
Барыш забирал свои жертвы даже зимой. Вот как погиб Анатолий Ключников, старший сын учительницы начальных классов нашей школы
Нины ИвановныКлючниковой, со слов Александра Андрианова, её зятя и сына Владимира Ивановича Андрианова, многолетнего директора Карсунской средней школы: «…старший сын Анатолий возвращался в новогодние праздники с работы. Филиал завода «Искра» размещался в здании бывшей электростанции на улице Чехова. Пошёл к родителям на Октябрьскую, но не улицей, а по льду, и попал в полынью в районе колодца. Выбраться не смог, но остался на поверхности, где его и нашли утром…». По-видимому, Анатолий долго пытался выбраться из воды на лёд, но зимняя одежда напиталась водой и своей тяжестью тянула его в воду. В конце концов Анатолий совсем обессилил и перестал сопротивляться судьбе. Мороз завершил эту трагедию ещё одной человеческой жизни…
Так или иначе, но Барыш оставил заметный след в жизни всей Карсунской ребятни. И воспоминания о жизни, проведённой на его берегах, греют наши сердца всю жизнь. Спасибо тебе, Барыш!..
Идут года, течёт время, по-прежнему несёт свои мутные воды река Барыш… Давно нет на Земле тех людей, которые в начале 20 века безмятежно радовались жизни на его берегах. И мы, ребятишки 60х годов, тоже состарились. Я смотрю на эту пожелтевшую фотографию из краеведческого музея, и грустные мысли приходят мне в голову… Они были, как мы… Так же, как и нас, их притягивал к себе Барыш. Он качал их на своих плечах. Его прохладные воды освежали этих барышень и их поклонников в летний зной. И им, наверное, казалось, что жизни этой не будет конца. Где они, эти бывшие жители Карсуна? Нет их, и не осталось от них и следа. «Придёт, придёт и наше время, И наши внукив добрый час Из мира вытеснят и нас!» А Барыш будет всё также, не спеша, нести свои воды мимо Карсуна, устремляясь на встречу с Сурой, не заметив, что и Карсун уже другой, и люди в нём живут другие… Помни нас, Барыш, мы тебя любили!..
Глава 4. Стадион.
В Древней Греции и в Древнем Риме существовали стадионы и проводились Олимпийские Игры. В Потьме в середине 20-ого века стадиона не было. Я даже не знал такого слова – стадион. Конечно, Потьма это не Рим, и даже не Олимпия. И единственным спортивным объектом в Потьме была более-менее ровная площадка прямо перед клубом, на которой потьминская молодёжь летом играла в волейбол. Спортивный инвентарь – мяч и волейбольная сетка – хранился, по-видимому, у зав. клубом. Играли только по субботам и воскресеньям, в остальные дни недели было не до игр: сначала посевная кампания, потом сенокос, полевые работы, и, наконец, уборочная страда. За день так наломаешься, что не до игр. Да ведь и вымыться надо после этой забавы, когда пыль стоит столбом на площадке! Вымыться можно было только в бане, а баню топили один раз в неделю – в субботу. Дрова экономили. Мелочь пузатая, такая, как я, наблюдала за игрой со стороны.
Теперь уже и клуба нет (сгорел в 90-х годах), и играть некому. На месте волейбольной площадки стоит памятник жителям Потьмы, погибшим в войне 1941 – 1945 годов с памятными досками. На этих досках много фамилий Бородиных и Сониных…
А в Карсуне был настоящий стадион: с футбольным полем, с беговой дорожкой, с скамейками для зрителей и трибуной для «высоких» гостей. Стадион не пустовал. Летом здесь карсунская молодёжь постоянно играла в футбол, в ручной мяч. Как здорово было смотреть на Борю Котельникова, когда он буквально взлетал над линией обороны и мощным броском отправлял мяч в сетку ворот! А как он бежал стометровку! Его мощные ноги, казалось, совсем не касались земли, он летел как стрела! Боря был летней звездой на карсунском стадионе. А зимой, когда футбольное поле заливалось водой и на льду происходили хоккейные баталии, блистал молодой парень по кличке «Бексон». Нам, па
цанам 12-13 лет, оставалось только восхищаться его стремительными проходами по льду, завершавшимися мощным ударом клюшки по мячу. Его удары были неотразимы!
Но в первые годы нашего проживания в Карсуне мы, мальчишки с улицы Первомайской, как-будто не замечали стадиона, как-будто он существовал для кого-то другого, но не для нас. Хоть и не далеко, но всё же на стадион надо было идти. А нам пока хватало и нашей улицы. У нашего дома улица заканчивалась тупиком, упираясь в огороды жителей улицы Степной. Здесь не было никакого движения и нам было очень даже вольготно собираться на довольно-таки просторной площадке перед нашим домом. Собиралось нас человек десять, и мы очень скоро вытоптали всю траву, которая спервоначала так украшала нашу молодую улицу. Самым старшим из нас был Вовка Шалтаев. Он был, как сейчас бы сказали, лидер нашей честной компании. Но он в силу своего «солидного» возраста редко участвовал в наших играх. Ему уже были интересны другие занятия. Он постоянно разбирал и собирал отцовский мотоцикл, от него пахло бензином и промасленными тряпками. И самое главное: он умел уже ругаться матом и посылал на все буквы алфавита даже свою мать! Его матери было стыдно и обидно перед нами. И меня это тоже смущало, и я поглядывал на него с опаской как на взрослого. Мне такое поведение Вовки Шалтаева было неприятно, и я недоумевал: « Как это так? Почему его мать терпит и не задаст ему порки?» Вовке было уже лет 15 и, конечно, мать уже не могла физически поставить своего сына в угол. А мы все слушали его брань, отворачивались и молчали. К счастью, ко мне эта зараза не пристала...
Второй эшелон нашей «группы» составляли ребята 1951-1952г.р.: Саша Бородин, Гена Зотов, Гена Терёхин, я, Вовка матросов (на снимке), Вовка Агафонов. В третьем эшелоне находились ребята ещё моложе: Саша Гаврилов, Вовка Шигаев, Витька Мухин. Жили мы все рядом, и площадка перед нашим домом была единственным удобным местом для детских забав. Мы играли в футбол, ручной мяч, в чижика и клёк. Зимой здесь же играли в хоккей с мячом, гоняя мячик кое-как обрубленными кривыми палками. Всем было хорошо. Нам было весело, а родителям, видевшим нас из окон своих домов, спокойно. Напротив нашего дома стоял недостроенный дом Терёхиных, без окон и дверей. Он был в полном нашем распоряжении. В нашем воображении это была крепость, в которой частенько происходили «бои» между «нашими» и «немцами». В общем, мы не скучали. А если к этому добавить ещё и полезный труд для дома, как-то: пилка и колка дров, таскание воды из колонки для бани и полива, то и времени для скуки не оставалось. «Весело текли вы, детские года!..».
Время шло, мы росли, и настал момент, когда нам захотелось играть в настоящий футбол на большом поле и обязательно с воротами. Мысль, что всё это уже есть на стадионе, до которого было рукой подать, даже и в голову нам не приходила. Нам хотелось иметь свой футбол на своём футбольном поле! Поле мы нашли сразу. Для этого - по нашим понятиям – вполне годился аэродром, до которого было гораздо дальше, чем до стадиона. Но это было наше поле! Надо было ещё поставить на этом поле футбольные ворота. Настоящие ворота, широкие и высокие! Соседняя улица только ещё начинала застраиваться, и на ней было свалено много всяких стройматериалов. Гена Терёхин сообразил, что там мы найдём то, что нам надо. В сумерки кончавшегося летнего дня мы зашли туда, схватили три длинных и толстых жерди и бегом понесли их на аэродром. Никто не обратил на нас внимания, и это воровство осталось без последствий. На другой день мы быстренько слепили одни футбольные ворота. Вторые ворота мы не стали делать, видимо почувствовав, что это будет уж слишком. Нас вполне устраивали и одни ворота. Разметили поле, и пошла игра! Мы гордились собой, что мы это сделали, и что у нас есть своё(!) поле! Но продолжалось это счастье недолго. Однажды, подходя к аэродрому, мы увидели стоящий на нём «кукурузник» и лётчика, который, чертыхаясь на чём свет стоит, ломал наши ворота. Подходить ближе мы почему-то заопасались и горько наблюдали за крахом нашей мечты. Наверное, мы что-то поняли тогда и больше не пытались совместить аэродром и футбольное поле…
А учителя физкультуры с годами стали выводить учеников на стадион для проведения уроков. Тут мы бегали на 60 метров и прыгали в длину и высоту. Постепенно мы привыкли к стадиону, и он стал «наш». Нас часто видели на стадионе, как мы играли в футбол «в одни ворота». Заметил нас и Слава Бубнов, тогдашний директор детско-юношеской спортивной школы. Он предложил нам поучаствовать в общекарсунском турнире на приз клуба «Кожаный мяч». В турнире участвовали такие же мальчишеские команды, как и наша, с других улиц. Не помню, сколько
мы провели матчей, но наша команда заняла 2-е место в общем зачёте, и каждому из нас Слава Бубнов вручил Почётную грамоту. В финальном матче я даже забил победный гол с подачи Вовки Агафонова, нашего центрфорварда.
Проводились на стадионе и общешкольные спортивные праздники. Директор школы Владимир Иванович Андрианов приветствовал нас с высокой трибуны. Учителя физкультуры Геннадий Алексеевич Колосов и Николай Фёдорович Калинин разводили нас на исходные позиции, и школьные «Олимпийские игры» начинались. В мае 1968-ого года я участвовал в таких играх последний раз. В забеге на 200 метров я занял 1-е место, но время, по-видимому, было скромное, и никакого поощрения я не получил. Но как я бежал!..
Да и откуда было быть рекордам? Природные физические данные мои были средние, а систематически спортом я никогда не занимался. Да, я делал по утрам зарядку, которую в 715 утра передавали по радио в исполнении Гордеева. Да, я «качался» с гантелями, которые я позаимствовал у Вовки Матросова. Но всё это было временным увлечением и никаких результатов, естественно, не давало. Вовка Агафонов вроде бы тоже ничем систематически не занимался, но какой это был сильный мальчишка! Бегал он быстрее всех, в футбол он играл лучше всех. Вот он пробежал первые сто метров, вырвался вперёд и бежит, бежит, не уставая! Меня же хватало только на первые сто метров, а дальше ноги наливались тяжестью и не хватало дыхания. «Откуда у него столько силы?» - думал я с завистью. Если бы он систематически занялся каким-нибудь спортом под руководством опытного тренера, то наверняка стал бы и мастером спорта и рекордсменом всесоюзного масштаба. Но не случилось. Рано завёл семью, запил, получил инсульт. Жив ли он сейчас – не знаю…
За всё наше школьное детство нам так и не посчастливилось подержать в руках настоящую хоккейную клюшку. А с кривыми, кое-как обструганными, палками можно было играть только «у двора»! Мы и играли… А чтобы выйти на лёд, требовались коньки. Зимой 62-63 годов мама принесла домой настоящие коньки-«снегурки». Из магазина! Это была большая радость для меня, которая омрачилась буквально на следующий день, когда я собрался идти кататься на стадион. На валенки такие коньки закрепить не представлялось никакой возможности ввиду их особой конструкции. А ходили мы тогда в так называемых «прощай молодость»: суконные ботинки с «молнией» на резиновой подошве. На пятке надо было проковырять небольшую ямку для фиксатора коньков, а
носок стягивался винтовой струбциной. Всё это было ненадёжно, каблук ботинка жёстко, что было необходимо для нормального катания, закрепить не удавалось, да и обувь портилась. «Снегурки» вскоре были заброшены… А у Витьки Мухина были настоящие коньки на ботинках, которые одевай и сразу можно кататься. Нога у Витьки выросла, и его коньки валялись без дела. Мама напряглась и купила за полцены эти коньки. Но коньки, как оказалось, надо было точить. Как это делается, мы не знали, и сколько Саша ни ширкал напильникам по лезвию конька, на льду ноги разъезжались во все стороны, как у коровы на льду. Я пытался кататься на этих коньках, но это приносило мне больше страданий, чем радости. Из-за этого, наверное, увлечение коньками быстро прошло, и мы опять встали на лыжи.
В Потьме мы уже катались на лыжах, но это были самодельные лыжи, которые делал нам отец. Он вытёсывал тонкую дощечку и заострял один её конец. Потом этот конец папа распаривал на пару из кипящего котла в бане и загибал его. Прибивал ремешок посередине дощечки – и лыжи готовы! А вот настоящие лыжи фабричной работы я увидел только в 63-ем году. Тогда, в марте месяце, тётя Зина Говорухина с мужем уезжала из Русских Горенок на родину своего мужа. Со всем своим скарбом они остановились в Карсуне в доме у тёти Насти. Мы всей семьёй пришли туда их провожать. И я увидел там эти лыжи. Просить долго не пришлось, и дядя Витя Говорухин с удовольствием вручил мне эти свои лыжи. Он и так бы, наверное, оставил их в Карсуне, чтобы не тащить их с собой по автобусам и поездам, а тут ему представилась возможность сделать подарок мальчишке, что он и сделал с радостью для себя и ещё более для меня. Я тут же одел лыжи на валенки (лыжи были без жёсткого крепления, с ремешками), и по мартовскому, набухшему водой, снегу гордо поехал домой. Они служили мне потом много лет до самого моего первого заработка, когда я, уже взрослый человек, смог сам себе купить лыжи с жёстким креплением и специальные ботинки к ним. Покойся с миром, дядя Витя Говорухин, ты был добрый человек!
Это была одна пара лыж на нас с Сашей двоих. Как-то мы их между собой делили и никогда никаких ссор по этому поводу между нами я не помню. Но вопрос всё-таки стоял по-видимому. И однажды, году в 66-ом, мама принесла из школы огромные лыжи для прыжков с трамплина. Как они оказались в школе – неизвестно, но они там были не нужны, и мама их выпросила для Саши. Лыжи были огромные, тяжёлые, и я даже не пытался на них кататься. А Саше они понравились. Он был старше меня и сильнее. Конечно, бегать на них было тяжело и ему, но кататься с гор на
них было великолепно. Таких лыж больше не было ни у кого в Карсуне, и Саша, наверное, гордился своими лыжами.
Вот так мы занимались спортом в своё счастливое детство. И стадионом нам была вся наша страна, т.е. весь Карсун. Мы не ставили рекордов, но мы бегали, прыгали, играли, плавали. И Олимпийский девиз: «Главное не победа, а участие!» мы соблюли на все сто процентов!
Глава 5. Друзья.
Счастлив тот, у кого они есть. Хотя бы один друг, но с которым ты и в огонь, и в воду. А были ли у меня друзья? У меня были товарищи по играм, по школе. С некоторыми я сходился ближе, чем с другими. Но и с теми, первыми, настоящей близости не было. Между нами всегда что-то стояло, была какая-то непереходимая грань, за которой скрывалась опасность потерять себя, раствориться в другом… Возможно, я чувствовал, что на каком-то расстоянии силы притяжения между нами ослабевали, и я боялся, что верх возьмут силы отталкивания, и я потеряю даже то немногое, что имею. Всякая дружба подразумевает какую-то зависимость одного от другого. Недаром говорят: «Из двух друзей один всегда раб другого!» И я инстинктивно чувствовал, что сделай я ещё один шаг навстречу и – прощай моя свобода! Мой чрезмерный эгоизм был всегда на страже и не мог допустить этого. Сильный человек уверен в своих силах, он не боится впасть в зависимость от своего окружения. Но есть ли у него друзья в этом окружении? Нуждается ли он в друзьях? За ним идут, потому что в нём нуждаются. Я ни в ком не нуждался, я был и есть самодостаточен, но и вести за собой я тоже не мог, да никогда и не хотел. В этом моя слабость, я напрочь лишён честолюбия. Я не могу быть лидером, но и в хвосте плестись за кем-то я тоже не хочу. Поэтому я всегда один…
Проучившись целый год в первом классе Потьминской школы, я так и не приобрёл себе друзей среди своих одноклассников. По-видимому, я был слишком поглощён новой обстановкой и самим учебным процессом. Из всех своих соучеников я тогда обратил внимание только на троих девочек: Валю Кобелькову (мне нравилось её лицо), Нину Бородину (её
как-то особо выделяла наша учительница Тамара Дмитриевна Софронова) и Розу Кракович. Последняя запомнилась особенно. Роза была из еврейской семьи. Их нищета бросалась в глаза даже мне, маленькому мальчику. Жили они рядом с моим «дядей Федей» в Заречке в старой, покрытой соломой и вросшей в землю по самые окна, хижине. Назвать домом их жилище можно было только с большой натяжкой. Кроме Розы у её матери были ещё дети, а вот отца я там не заметил; может, его и не было совсем. Роза всегда была одета очень бедно и видно было, что её платье сшито из обносков её старшей сестры. Но бедностью нас тогда не удивишь, и запомнилась Роза другим: она была слепая. Почти слепая так, что она ничего не видела на классной доске. Я слышал разговоры, что её собирались перевести в спецшколу для слабовидящих. Слепота этой девочки поразила меня, первый раз в своей жизни я столкнулся с таким несчастьем. (На фото Роза Кракович сидит в первом ряду первая слева; Нина Бородина сидит рядом с Т.Д.Софроновой, а Валя Кобелькова с большим бантом стоит за спиной моей первой учительницы).
Я наблюдал за этими девочками со стороны и никаких шагов навстречу не делал. Пока мне было это не интересно.
Летом 60-ого года папа разобрал наш «дом на горе» и увёз его в Карсун. Мы же с мамой поселились в доме тёти Паши Зыриной в Серёдке, и отсюда уже я пошёл во второй класс. Почти напротив нас жил мой одноклассник Женя Суслин, но дружбы почему-то не получилось. Зато рядом со мной в то время я вижу Колю Башарина (сидит в первом ряду второй справа), жившего на другом конце села на Верху. Мы с ним встречались после школы и у нас были, наверное, какие-то совместные занятия. Однажды Коля привёл меня к себе домой. Он жил в большом каменном доме (так мне тогда казалось). И всё тут было не так, как у нас в « доме на горе»: и большая комната, и тяжёлые фиолетовые портьеры на дверях. Какая-то женщина сидела на стуле с шитьём. Она с улыбкой посмотрела на нас и что-то ласковое сказала.
В другой раз я привёл Колю к себе в дом тёти Паши, и,
наверное, собирался тут за-
держаться. Неожиданно из
комнаты вышел отец и строгим голосом выпроводил
нас на улицу. Мне было обидно и стыдно перед Колей за то, что нас, как котят, выкинули на улицу. А ведь дело уже шло к тому, чтобы, как говорится, «дружить домами». Но природная сухость отца или тот факт, что дом был чужой, помешали этому. Больше я не помню Колю Башарина рядом с собой. А летом 60-ого года наша семья навсегда покинула свою родную Потьму…
Прошла жизнь. Коля Башарин уже пять лет лежит в сырой земле на Потьминском кладбище. Там же покоится и Коля Зотов (стоит первый слева на фото), убитый в пьяной драке. Валя Кобелькова, окружённая детьми и внуками, ещё служит в ОВИРе в звании майора в Вешкаймском РОВД. Нина Бородина живёт и врачует больных людей в Самаре. Розу Кракович видел последний раз уже лет двадцать назад на улице Ульяновска, но не подошёл… Так же, как никто не подошёл ко мне в день нашего отъезда из Потьмы. А на другой день мои бывшие одноклассники проснулись, а меня в Потьме уже не было, как-будто и не бывало никогда. Жалели ли они о моём отъезде, вспоминали ли меня? Слишком тонкой нитью были мы связаны, чтобы жалеть и вспоминать.
А новая жизнь в Карсуне с первого же дня закружила нас новыми товарищами, новыми играми и занятиями. Но сразу же должен сказать, что ни с кем из них ни я, ни брат Саша не стали по-настоящему друзьями. Как-будто какой-то изъян сидит в нас и сводит на нет естественную в детском возрасте потребность дружить. Не хватает одного, последнего и единственного, звена в той цепи, которая может связать людей навек. Эта цепь может быть длиннее или короче, но без этого последнего звена она не имеет никакого значения. По-видимому, дружба, настоящая дружба – это такое же редкое природное явление, как и любовь.
Уж на что мой брат был в коротких отношениях с Геной Зотовым, нашим соседом и Сашиным одноклассником, но как только прозвенел последний звонок в школе и Гене не удалось поступить в военное училище, он стал всячески избегать встреч с Сашей. А Саша настолько привязался к нему, что, каждый раз, приезжая в Карсун на каникулы, первым делом спешил встретиться с Геной. По моим наблюдениям встречного движения не наблюдалось: то Гена куда-то ушёл, то ещё не пришёл… Потом, после окончания пединститута, Гена частенько летом гостил у своих родителей в доме напротив, но, зная о приезде Саши в отпуск из Архангельска, он первый никогда не приходил к нам в гости… Правда писана в Библии, что гордыня есть самый смертный грех человека. И она выше всяких сил человеческих. Если уж она угнездилась в душе человеческой с рождения, то её не преодолеть. А Сашина душа чи
ста от этого греха. Всё это мои домыслы, конечно. Может быть, в душе у Гены было что-то сокровенное, чего не было у Саши, и он Гену просто не интересовал. Я ведь тоже особенно-то никем не интересовался. Мне стыдно признаться, но мне, кажется, известно моё сокровенное, что постоянно возвращало меня к самому себе…
Часть 2. В тереме.
Глава 1. Новая жизнь.
Терем-теремок, он не низок, не высок... Так назвал наш дом в Карсуне дядя Вася, когда мы с ним входили в Первомайскую улицу в её начале по приезде из Потьмы. Было это давно, в 61-ом году. Мы только что переехали из Потьмы в Карсун, но пуповина ещё кровоточила и, наверное, поэтому были частые взаимные посещения. В тот день я в сопровождении дяди Васи возвращался домой из Потьмы, куда меня «командировали» родители не знаю зачем. Первомайская улица была уже почти вся застроена, хотя и не благоустроена, и вид со стороны имела пустынный и неуютный. Никаких посадок на ней ещё не было, и она просматривалась вся насквозь от начала до конца. Профиль улицы был неровный, начало ниже конца, на бугре которого и стоял наш дом с высокой крышей. С геодезической точки зрения наш дом был выше всех домов на улице Первомайской. И он и правда возвышался над улицей как сказочный терем. Хотя дом сам по себе был так себе, средний и по высоте, и по площади, но он занимал выгодное положение и тем много выигрывал. Да и дядя Вася мог приукрасить. Но факт остаётся фактом: наш дом под номером 28 был виден от дома номер 1.
Но для меня, сопливого пацана, дом наш не вызывал особого интереса. Дом как дом. Тем более, что первое знакомство с ним уже состоялось – и не раз. Во время его строительства мы с мамой не один раз навещали папу в Карсуне. Папа тогда уже работал в Карсуне, жил у тёти Насти и строил свой дом. Сначала на своём участке он построил баню, в которой и жил в летнее время. Когда мы приезжали, мама разжигала керогаз в предбаннике и варила для папы молочную лапшу. По-видимому, при такой «холостой» жизни, от недоедания и тяжёлой работы, уже тогда у папы развивалась язвенная болезнь желудка. Позже он рассказывал, что, бывало, так скрутит, что приходилось бросать всю работу и идти отлёживаться на полке в бане. И не мудрено: весь дом был построен одними папиными руками. И только потолочные балки папа уже не мог поднять один, для этого он приглашал своего отца из Потьмы. И дедушка, хоть ему уже было 62 года, был отменного здоровья и силы, построил и себе новый дом, и помог построиться и Ивану, и Анатолию. К весне 61-ого года дом был практически готов. Оставалось только сложить печь в передней комнате. Это было сделано уже летом после нашего переезда из Потьмы. Потом в течение нескольких лет дом ещё достраивался: ставились наличники на окна, обшивались стены, перекрывалась крыша, рылся погреб, строился сарай во дворе, ставилась ограда вокруг дома… Да много чего ещё. Но жить в доме уже было можно летом 61-ого года. Так началась наша новая жизнь в новом доме на Первомайской.
Дом был построен по старой схеме. Две комнаты, передняя и задняя. Передняя выходила окнами в улицу, задняя-в огород. Передняя комната и была, собственно, жилая комната. Задней комнате отводилась служебная роль, роль кухни. Половину этой комнаты занимала русская печь. Она и грела, она и кормила. А когда у папы болела спина-ещё и лечила. Это было наше любимое место в зимнее время. Она была достаточно обширна, чтобы на ней могли разместиться два человека. Пока я не вырос, я частенько полёживал на ней вместе с папой. В холодное время года печь топилась каждый день и поэтому служила постоянным местопребыванием отца после работы. У него после строительства дома теперь постоянно болела спина. Я только сейчас подумал: как же он забирался на печь с больной спиной? Но по-видимому лечебный эффект был настолько сильный, что, скрипя зубами, папа всё-таки лез туда после работы и отдыхал. Для тех, кто не знает, что такое русская печь, я и поместил здесь это изображение, взятое мной из ИНТЕРНЕТА. Вот такая же печь была и у нас в новом доме в Карсуне. За занавеской располагалась лежанка. Для подъёма на лежанку к печке была приставлена маленькая лесенка в три ступеньки. В небольших углублениях под занавеской, у нас называемых печурками, сушились варежки.
Печь эта простояла в нашем доме до лета 73-ого года. Тогда папа собственноручно сломал её и пригласил известного в Карсуне печника, чтобы сложить новую печь. Это была уже не русская печь, но какой-то новой конструкции: более компактной, более функциональной и более экономичной в потреблении дров.
А эту русскую печь, ввиду её недостатков, топили редко, в основном только для обогрева комнаты или для выпечки пирогов. Что мама больше любила - есть пироги или печь пироги – я не знаю, наверное, и то, и другое, но чуть ли не каждое воскресенье наш дом наполнялся ароматом свежеиспечённых пирогов. Пироги у мамы никогда не подгорали, хорошо пропекались и были всегда очень вкусные, что и оценили впоследствии мамины снохи. Но им так и не удалось достичь такого же мастерства в искусстве выпечки пирогов, что они и признавали с некоторой завистью. А всё дело в том, что снохи пекли пироги от случая к случаю, а мама упражнялась в этом искусстве, как я уже и говорил, чуть ли не каждое воскресенье. После повседневных щей и каши пироги были своего рода воскресным деликатесом, как и баня, придававшая субботе какое – то религиозное значение. Суббота освящалась баней, а воскресенье – пирогами. Это была народная культура, какой – то её своеобразный элемент, может быть даже обязательный ритуал. И воскресные беседы женщин никогда не обходились без обсуждения качества пирогов. Если к нам приходила в воскресенье тётя Настя, то в долгой беседе обязательно находилось место для пирогов. Судя по всему, тётя Настя была для моей мамы непререкаемым авторитетом в области кулинарного искусства выпечки пирогов. Что ж, так должно и быть: старшая сестра как- никак! Но и мама была способный ученик, что, насколько я помню, не раз отмечала тётушка. Такие встречи за воскресными пирогами происходили у нас или в доме у тёти Насти в холодное время года, начиная с октября, когда уже закончились все огородные работы, и до мая, когда эти огородные работы возобновлялись вновь. Тётя Настя, страстная читательница, по воскресеньям ходила в нашу районную библиотеку и оттуда обязательно заходила к нам. Вот она робко стучит в дверь, папа или мама громко кричат «Да!», и со словами «Можно к вам?» входит тётя Настя. Все ей рады, раздевают её и усаживают на стул поближе к столу. Наливается горячий чай, нарезается пирог. На мамино предложение откушать пирожка тётя Настя обычно отвечала тем, что она и сама нынче пекла, да и пообедала недавно, но всё - же в конце концов со словами «Надо всё-таки попробовать твоего, Роза, пирога…» брала кусочек и с аппетитом ела. По своей скромности сёстры самокритично относились к своим изделиям, обсуждали их недостатки: мама – своих пирогов, тётя Настя – своих. Но пироги, я думаю, были отменные и у той, и у другой. Отдав дань пирогам, переходили на другие темы. Тётя Настя с удовольствием рассказывала о прочитанной книге, все вместе обсуждали Карсунские новости. Вот уже и на улице сгустились сумерки, а разговорам нет конца. «Надо идти, а то темно уж…»-говорила тётя Настя и вставала со стула. «Посиди ещё маленько…» - упрашивали её мама с папой, - и разговор продолжался. Чайник ещё не один раз грелся, пирог нарезался ещё раз, - и разговоры, разговоры,.. Но вот уже и вечер наступил. Тётю Настю провожают за ворота, а частенько и до улицы, прямо ведущей к её дому. Закончилась ещё одна встреча родных людей.
На эту печь я залазил, когда у меня болели зубы. На этой печи я спасался от гнева мамы. Печь-то высокая, а мама большая и грузная, так, что ей нелегко было взобраться на неё. Однажды мама вручила мне бумажный рубль и послала в магазин за хлебом. Шёл я не торопясь и всё время вертел в руках этот злосчастный рубль. В конце концов мне показалось, что рубль какой-то измятый и плохо выглядит. Я сложил его пополам и стал разглаживать по линии сгиба. Разглаживал-разглаживал, и вдруг он –раз!- и разорвался. У меня всё похолодело внутри, так как я предвидел осложнения в своей жизни после такого происшествия. Нынешние дети в таких случаях вешаются или бросаются из окон с десятого этажа. Но у меня нервная система была крепкая, высоких домов вокруг не наблюдалось, и я мужественно побрёл назад домой. Выбрав момент, когда мама вышла в огород, я прошмыгнул в дом и забрался на печь. Задёрнул занавеску и затих. Вернувшись в дом, мама тут же определила моё местонахождение и увидела, что хлеба нет.
«Вова, где хлеб? Где сдача?» - спросила мама, отдёрнув занавеску. Я молча подал ей разорванный рубль. Для мамы в той жизни, когда жили от зарплаты до зарплаты, это было равноценно катастрофе. Целый рубль потерян! И муж сейчас придёт на обед, а хлеба нет! Лицо у мамы покраснело, губы сжались в тонкую ниточку.
«Ах,ты, гад такой!»-закричала мама. Выкрикивая всякие ругательства, она полезла на печь. Опасаясь расправы, я забился в дальний угол. Стоя на нижней ступеньке лесенки, мама схватилапервый попавшийся ей предмет – им оказался валенок – и начала меня им охаживать. Но доставала она только до моих ног, которыми я закрылся как щитом. Мне не было больно, было только стыдно за себя, за дурака такого, за маму, что она такая добрая, а тут вдруг такая злая. Шлёпнув меня раза два – три, мама на этом закончила экзекуцию и опять ушла в огород. Убедившись, что гроза прошла, я тихо выскользнул из дома. На обед я не пришёл, да и не думал я о еде, когда кругом лето, друзья, футбол, рыбалка… К вечеру в душе моей всё успокоилось, и уже без угрызений совести я съел свой ужин. Больше это происшествие не обсуждалось.
Вся обстановка задней комнаты состояла из мебели, привезённой из Потьминского дома: небольшой столик, самодельная полка для посуды, несколько таких же стульев. В углу у печки к стене была прибита раковина из оцинкованного железа(в Потьме её, кажется, не было) с умывальником. Под раковиной стояло ведро, около которого по ночам собиралось полчище чёрных тараканов.Столик стоял вплотную к стене между двумя окнами. Места около окон, как самые интересные, заняли папа (глава семьи) и Саша (старший сын). Мы с мамой сидели сбоку. Никаких разногласий в рейтинге мест и их хозяев не было.
Правый передний угол задней комнаты оставался свободным, и только лет через семь-восемь его занял холодильник «Аист» армянского производства. Именно только к концу 60-х годов мои родители смогли купить эту необходимую в каждом доме вещь. Это был дефицит, на него была очередь, которую контролировали районные власти. Записаться в очередь тоже была проблема. Надо было или очень сильно прогнуться перед кем-то, или иметь блат. Папа мой был несгибаемый и блата никакого нигде не имел, он знал только свою работу, которую исполнял добросовестно. Мама была сама скромность. Поэтому продукты длительного хранения держали в погребе, а продукты ежедневного потребления помещались в ящике кухонного стола и закрывались дверцей. В летнее время все они таяли (масло, например) и быстро портились. Из стола исходил тяжёлый и не всегда приятный запах.
Мне сейчас трудно представить то, как моя мама справлялась с ежедневной обязанностью по кормлению двоих детей и мужа. В её распоряжении была только керосинка (печь в тёплое время года топили только по воскресеньям для пирогов). Много ли на ней приготовишь? А где хранить? Поэтому приходилось готовить пищу ежедневно и понемногу, на один день, чтобы она не успевала прокиснуть. Керосинка стояла на шестке печи, от неё пахло керосином, она страшно коптила, и это тоже не украшало нашу жизнь. Мы, дети, конечно, не замечали всех этих проблем, но нашей мамуле приходилось трудно… Облегчение пришло только через десять лет после переезда в Карсун, когда на кухне появились и газовая плита, и холодильник. Холодильник попался неудачный (армянский!), он шумел и страшно грохотал при выключении, но это уже были мелочи…
Передняя комната, т.е. комната с окнами на улицу, совмещала в себе гостиную и спальню. В левом переднем углу поставили этажерку с книгами. Простенок между передними окнами занял комод. Вдоль правой глухой стены поставили кровати: спереди у окна - новую родительскую, сзади-старую, тоже родительскую, для нас с Сашей. Новую кровать мама купила ещё в Потьме, когда мы жили на квартире у тёти Паши. Кровать эта была односпальная, высокая, с жёстким выпуклым матрацем. Спать на ней, конечно, было очень неудобно. Я всегда боялся за маму, которая спала с краю, как бы она во сне не упала с неё. Папа наш был человек худой, а мама была женщина «в теле», и этой односпальной кровати было для них явно мало. Но в условиях тогдашнего всеобщего дефицита рассчитывать на что-то более комфортное им не приходилось, и они промучились на ней почти десять лет, пока мы с Сашей не вылетели из гнезда. Нам же с Сашей досталась старая родительская кровать с панцирной сеткой и тоже односпальная. Сетка от многолетней эксплуатации вытянулась и под тяжестью наших детских тел провисала чуть ли не до пола. Проспали мы на ней до 68-ого года, когда Саша уехал в военное училище. Почему мы так спали, ведь у нас был ещё диван, сначала старый самодельный потьминский, а года через два-три после переезда в Карсун новый, из магазина? Ведь кому-то можно было спать и на нём! Но нет: диван стоял в комнате, как какая-нибудь роскошь для украшения жилища и его берегли. Старый диван с дерматиновой обивкой простоял бы у нас в Карсуне и дольше, если бы однажды, году в 62-ом, к нам из Потьмы не приехала мамина тётя Надя (сестра маминой матери Надежда Николаевна Масленникова, бывшая в замужестве за Иваном Козловым) с «инспекторской» проверкой, т.е. посмотреть, как мы устроились. Диван по-видимому уже имел неприглядный вид настолько, что не гармонировал с новым домом и его убожество бросалось в глаза. «Чай, купили бы новый диван-то… Что это вы уж…»-с сарказмом в голосе сделала замечание Лёля(так звала свою тётю Надю мама). В этот же год появился новый фабричной работы диван… А старый перекочевал на веранду, чему мы с Сашей были несказанно рады. С этого момента веранда стала нашим постоянным местом пребывания в тёплое время года. Здесь я читал свои книжки и играл в шахматы с Вовкой Матросовым, здесь Саша ремонтировал наш старый велосипед в ненастную погоду, здесь мы приводили в порядок рыболовные снасти перед походом на Барыш. И никто нам не мешал заниматься этими серьёзными делами, и мы никому не мешали…
Чудное место была эта веранда! Она была пристроена к дому так, что стена дома была и одной стеной веранды. Другая, длиннаястена веранды, выходящая во двор, была сплошь застеклена, да и переднее окно, выходящее на улицу, было во всю ширину веранды. Поэтому света на веранде было в избытке. Окна веранды выходили на юго-восток и юг. По утрам в ней царил лёгкий полумрак и прохлада, зато в полдень жаркого солнечного дня в ней было жарко, как в бане. Иногда я после обеда засыпал на веранде. Проснувшись часа через два, я ощущал в теле такую сладкую расслабленность, что не хотелось вставать, и в голове ощущалась лёгкая тяжесть. Зато как хорошо было засыпать на веранде в поздний летний вечер! На улице тишина, только издалека с Карсунской танцплощадки доносится музыка. В окно светит полная луна, и всё небо усыпано крупными звёздами. Они так близко, что, кажется, до них можно дотронуться рукой. Столько звёзд на небе в августовскую ночь, как в Карсуне, я больше нигде и никогда не видел! На это звёздное небо можно было смотреть всю ночь - и не насмотришься! Представьте себе большую лесную поляну, усыпанную полевыми цветами, - таким же было и летнее звёздное небо над головой в Карсуне! Сладко было засыпать под этими звёздами!.. А рано утром громкий бодрый крик нашего петуха возвещал начало нового дня на этой прекрасной земле. И мама уже ходит по двору, и папа уже собирается на работу. Вновь закроешь глаза и в сладкой полудрёме мечтаешь, мечтаешь…
Диван, наверное, был первой крупной покупкой наших родителей после переезда в Карсун. Потом на комоде заняла своё место радиола «Муромец», а с ней и первая пластинка с записью П.Казьмина «За околицей». Эту первую пластинку купил сам папа, потому что тема её была очень близка ему. Она будила в нём воспоминания о его детстве, и он слушал и слушал эту пластинку без конца… Потом был открыт «Голос Америки», и папа каждый вечер слушал чтение с этой радиостанции «Архипелага ГУЛАГ» А.Солженицына. Мой интерес к этой теме тогда ещё не открылся, и, настроив радиолу на нужную волну для папы, я с удовольствием убегал на улицу.
Радиола появилась в нашем доме году в 63-ем. А вот у наших соседей Темниковых ещё в 62-ом году уже был телевизор. У их дома уже стоял длинный шест с антенной наверху, чтобы принимать телевизионный сигнал с ретранслятора в Вешкайме. На нашей Первомайской улице они были одними из первых обладателей этого чуда техники. Таких «счастливцев» на нашей улице было всего 2-3 дома. Как и другой дефицит, на телевизоры была очередь под контролем местной партийной и советской власти. Ловкие люди находили способы обходить и эту очередь, и этот контроль. Судя по всему,Темниковы были из разряда таких людей-ловкачей, как их называл папа. У них было всё, что тогда было в продаже и чего не было, и вперёд всех. У них была даже собака редкой даже сейчас породы дог. Большая чёрная собака по кличке Цыган. Собака была умная и здоровая, вела себя на улице спокойно, без агрессии, но я всё-таки обходил её стороной. И дом у Темниковых был раза в два больше нашего, так называемый пятистенок. Видя всё это, папа аттестовал Темниковых как воров и жуликов, хотя никаких должностей они не занимали, и называл своего соседа презрительно Лёшкой. Не Алексей, не Алексей Иванович, а именно Лёшка. Итак, у Темниковых было всё, но не было
