Лунная. Глава 5

Ночь выдалась лунной. Застывшие голубые реки были скованны тёмным мрамором стен. На полу двигались растушёванные тени от ветвей деревьев, как волны, как призрачные неявные силуэты. Множество больших зеркал на стенах казалось Даниэлю коридорами, новыми руслами, куда хлынули воды печального ночного светила. Ему чудилось, что если коснёшься рукой до зеркальной глади, то ощутишь пустоту и можно будет пройти туда, за грань… Или же из магических хрустально-синих порталов появится кто-то. Или же всё ему снится в ласковом бреду…

Он желал играть на фортепьяно, что находилось в этой обширной комнате. И жажда его была велика, как у человека, тоскующего по волшебному единению любимой музыки и собственного сердца. Он присел за инструмент, с нежным чувством гладя белоснежные клавиши. Кто-то из Велиаров, возможно, несколько столетий назад проводил время ночью именно так, отображая в музыке свои переживания. Он не думал, что потомок туманно помыслит о нём – неизвестно как названном, что исполняющим, что передающим в игре.

Куда уходят мелодии, некогда звучавших композиций вместе с трепетом пальцев, вместе с думами? В зеркальные коридоры, разверстые в прозрачной темноте. В другие реки, в иные течения…

Ему хотелось сыграть именно «Лунную сонату», хотя музыка эта не соответствовала всецело состоянию его души, куда закрался полёт майского ветра. Но именно это произведение, задумчивое и скорбное, так необычайно подходило атмосфере окружающего сечас. Его расцветающая весна не мешала ему проникаться идеей композиции. Наоборот сейчас он хотел пропускать через себя всё, целый мир, прижимать к груди всех скорбящих, убаюкивать тех , кто мучается в тяжкой бессоннице; он хотел играть этот надрывный и величественный гимн неразделённых чувств.

И он начал. По памяти. Наверное, в сотый раз за жизнь. В особенный раз.
Он закрывал веки. Он утопал...

В зеркале, отражающем напротив находящуюся открытую дверь появился тёмный силуэт. Он был там – за линией, которая отграничивает явь от мира небытия. Фигура приближалась, становясь всё явней. Даниэль сидел спиной, погрузившись в исполнение и не видел, как медленно перешагнула зеркальную золочёную раму женщина в алом пышном платье, в пунцовой фате, убранной тёмными пламенеющими розами.
Его невеста в кроваво-красном. Его вдова. Она положила свои тонкие руки на его плечи. Даниэль почувствовал, что холод от них его жжёт, как и язвительный металл рубинового перстня. Он остановился, поняв, что к нему явилась Эсфирь. Она шептала, силясь превозмочь удушающую солёную горечь, давящую на горло:

- Не останавливайся. Просто играй.

И он продолжил. Строй мелодий становился одним целым с её тихими словами:

- Я обожаю твои смуглые руки, линии на них. Я обожаю музыку, которую они рождают. Обожаю мебель, которую они трогают и эти клавиши... Признайся, что в них живёт тоска по прикосновению к чьей-то коже, такой соблазнительной, ароматной и мягкой, что ты не ведал такой ранее…

- Она как бархат, - еле слышно произнёс Даниэль, блаженно и грустно улыбаясь. 

- Кто она? – и мой герой ощутил, как заострённые ногти Эсфирь одним движением смяли его кофту, не щадя его плеч. Он повернулся к ней и быстро вышел из-за фортепьяно . Он пристально взирали друг на друга, ощущая, что в них назревает война. Он ответил:

- Она моя возлюбленная. А если ты узнаешь, кто она, то что ты сделаешь?

- Убью её.

От того, как королева это сказала, было странно, что прозрачная фата на её лице не вспыхнула огневым заревом. Её глухой голос, сталь в нём и смысл этих слов вырвали почву из под ног Даниэля. Он сделал попытку отреагировать несерьёзно:

- Предсказуемо. Так обычно в фильмах и книгах происходит. Это банально. Отомсти мне и ей по-другому!

И он рассмеялся. Это казалось приступом истерики, переходящий в вопль:

- О, о чём я?! Я не позволю!

Она видела его дрожь. Видела отчаянье в его глазах. Она бросила ему хладнокровно:
 
- Даниэль. Я убью её. Или нет... Я не знаю. Пусть всё зависит от случая. Ты же понимаешь, как можно что-то делать спонтанно, будучи подвластным минутному желанию, чувству…

- Будучи подвластным слабости, - отрезал он.

- Слабость есть и другая. Сейчас ты слаб вдвойне и за двоих. Почему же ты прекратил играть?

- Потому что ты этого хочешь.

Она собиралась что-то сказать, но будто бы не находила в себе сил. Её губы оставались приоткрытыми, пока несколько надрывных мгновений в ней буйствовал сумрачный ураган, кидавший её существо на скалы колких противоречий. Но она изрекла, утратив прежнюю ровность и твёрдость в голосе:

- А если моё желание заключается в том, чтобы ты жил, только из-за возможности дышать тем же воздухом, озаряться той же луной?

Её лицо, выражение его, её взор точно явились продолжением прерванной «Лунной сонаты». Даниэль произнёс, почти задыхаясь от волнения:

- Тогда отпусти меня. Отпусти, смирись, позволь мне быть счастливым с ней – это будет подвигом. Это будет тем, что называется любовь. И ты станешь пеплом и обретёшь покой. Ты же жаждешь этого?.. Я не буду твоим, я не полюблю тебя.

И она знала, что его слова истинны.

И он знал, что она так не поступит. Но всё равно, содрогаясь от страха за Адели, он в полузабытьи встал перед ней на колени, чего королева не ожидала. Он прижался к ней, и вырвалось умоляющее: «Отпусти меня!» Она стояла, положив свою ладонь на его голову, склонённую перед ней исключительно из-за его возлюбленной. Она не чувствовала, как по щекам её катятся слёзы одна за другой.

Даниэль услышал стремительный шифоновый шорох… Всё неслось в мутно-красном смятении. Она брала его лицо в руки, обнимала его, целовала через фату его сомкнутые губы, произнося:

- Я сожгу весь мир, чтоб остались только я и ты. Хочешь , я всё прекращу? Все войны? Хочешь, не будет Андерса? Оставь их, уйди со мной. Мы проживём вечность.
Венок из роз осыпался. Она зарывалась лицом солёным от слёз, в его волосы. Она неистовствовала, выкрикивая в рыдании:

-…Ты будешь играть «Лунную сонату», а я окружу тебя нетленными лилиями. Ты возьмёшь в руки плеть, когда я стану постылой тебе, и твои удары мне покажутся благословением. Только забудь про них всех. Вычеркни из памяти её. Будь моим!.. Я не могу умереть, наложив на себя руки. Я умоляю тебя, будь моим!
Она видела над собой его пристальные глаза. Он, поднимая её вслед за собой, проговорил прохладно:

- Ты просишь несбыточное. Ты безумна.

- Мы безумны. Будь моим, - слабо прошептала она, положив голову на его грудь. Она слышала его тревожное сердце, его частый отчётливый стук.

- Никогда, - твердо отозвался он, заставив её отпрянуть.

Эсфирь была ужасна. Нет, в ней ничего не изменилось: та же вернувшаяся стужа, гордыня, присущие ей, как королеве, как божеству… Но она была по-настоящему ужасна.

- За что ты так ненавидишь меня? По своей ли воле я здесь?! Во мне ли – Зло? Вспомни, мой господин! Седвиг хотел славы, поэтому меня и призвал. Он меня призвал, а не я пришла к нему. Подумай теперь. Ты же любишь думать одинокими ночами? Я уйду. У тебя  появится возможность порассуждать. Но я не заставляю. Твоё право помечтать и о коже, что как бархат. Кстати , мне нравятся гробы, обитые бархатом. Поинтересуйся у возлюбленной, какие ей по душе, - промолвила она и царственной медлительной походкой направилась к зеркалу, откуда появилась.
Но вдруг решила задержаться. Стоя спиной к нему, чуть понурив голову, она добавила сдавленно и, судя по всему, несчастно улыбаясь :

- Я обрекаю тебя на ожидание трагедии. Ты не будешь знать, в какой час, в какую секунду я прикажу от неё избавиться, и будет ли такое вообще. Именно так я ждала тебя, Даниэль. Тебя - мою огромную боль.

И она исчезла.

Река лунного сияния. Даниэль в полном одиночестве посреди гулких стен.