Служака

Заместитель командира батальона по строевой и физической подготовке долговязый и тощий, как циркуль, майор Данило Дробына, что в переводе с украинского языка означает «лестница», как зеницу ока берег и лелеял плац от внешних посягательств на его территорию. Он втемяшил себе  в сознание, что  для каждого вояки молодой украинской армии плац — святое место. Столь ценную мысль старался любыми доступными средствами и способами внушить своим тугодумам подчиненным — новобранцам и старослужащим, то бишь «дедам»  во время отработки упражнений и приемов по строевой подготовке и с оружием, и без такового, зачастую из-за острого дефицита стволов и боеприпасов. Ради неприкасаемости плаца  добился установления поста для часового.
И только узкому кругу лиц из числа пострадавших было известно, что во время коротких антрактов между напряженными занятиями на плацу Дробына, получивший прозвище Кроком руш! («Шагом марш!»), чаще всего находился в засаде. Он с удовольствием отлавливал солдат, посмевших без его позволения  беспечно прогуляться или пересечь обожаемый им плац по диагонали или рваными зигзагами.
Тщательно замаскировавшись, пан майор прятался за одним из многочисленных стендов с изображениями  марширующих воинов, либо за конструкцией стационарной трибуны, откуда командование учебной дивизии, готовившее младший начальствующий состав, т. е. ефрейторов, сержантов и старшин, проводило строевые смотры, тренировки для участия в парадах по случаю знаменательных дат.
— Струнко! — заслышав  разговор в строю, крикнул Дробына, гневно сверкнув зрачками.
— Что ему надо? — спросил новобранец  Василий, призванный из Крыма у такого же москаля  Степана из Харькова.
— Наверное, у майора голова с похмелья болит и он требует водку,— ответил рядовой.— Есть такая «Золотой струмок»  называется. На проводах пил с друзьями. Но самогон крепче…
— А может ему нужны струны для гитары? — предположил крымчанин. — Струнко,  струна, очень даже похоже Наверное, лопнули  струны у его гитары или бандуры?
— Струнко! — побагровел майор, но Вася и  Степа продолжали шепотом строить версии.
— Смирно! Руки по швам!  Черт вас подери, москали! — вышел из себя Дробына. — Хлопцы, парубкы, державную мову треба знаты.
— Шальной у нас командир. Как конь ретивый закусил удила.  Натерпимся мы от него,— вздохнул Василий и замер, опустив  руки по швам.
Прямоугольный  плац параметрами с футбольное поле, представлял собой заасфальтированную площадку с разметкой. Со всех четырех сторон  был окружен  высокими тополями, в кронах которых гнездилось беспокойное воронье, равнодушно взиравшее на колонны и шеренги парящихся на солнцепеке солдат. Они (вороны) вызывали у Дробыны чувства тревоги и гнева. Мало того, что своим гвалтом заглушали его зычный голос, вынуждая увеличивать децибелы, но и норовили с высоты  окропить майора и  измученных муштрой подчиненных жидкими и въедливыми, словно серная кислота, эскрементами. Опасения ретивого служаки оказались не напрасными.
Однажды  большой  ляпун угодил майору в фуражку, сбив ее с  продолговатой, как тыква, головы. Терпение служаки лопнуло, как  мыльный пузырь.
— Пане майор, гарно що коровы не литають, — нарушив устав (в строю положено молчать, как рыба, и только ресницами хлопать), посочувствовал ему салажонок Ефим Горилка.
— Мовчать! — оборвал его побагровевший, словно цукровый буряк, Данило и приказал. — Зараз швыдко  к черговому за  гарматой!  Ни за кулеметом … ни мабуть, за автоматом и холостыми набоямы.
На листке бумаги черканул записку дежурному по батальону офицеру. Минут через двадцать рядовой Горилка и еще трое рекрутов  принесли из оружейной комнаты автоматы Калашникова и холостые патроны. Дробына вооружился одним из автоматов и по его команде солдаты открыли пальбу по ненавистным воронам. Птицы, испытав шок,  проявили массовое недержание, или, выражаясь медицинской терминологией, «жидкий стул», обрушив на майора и его подчиненных содержимое своих кишечников. В результате вторая половина дня была полностью посвящена очистке превратившегося в камуфляж с птичьими отметинами, хэбэ.
Другая часть солдат, вооружившись ведрами, швабрами и щетками, словно палубу авианосца, усердно драила асфальт.  Майор кипел гневом, как смола в котле, но на отстрел ворон боевыми патронами без разрешения сурового комбата  не отважился. И своих привычек не оставил, устраивая засады. Наиболее ушлые рекруты, внезапно обнаружив майора на плацу, прямо на бегу, галопируя, отдавали ему честь, приложив руку к козырьку фуражки. Однако это их не спасало от  утомительно-изнурительных занятий.
— Кроком руш! Нали-во, напра-во! — гудел неутомимый голос Дробыны. Тот, кто угодил в его сети, потом десятой дорогой обходил  плац, словно минное поле. Зато на строевых смотрах личный состав  батальона химзащиты неизменно получал благодарности  от комдива.
В дни торжеств, когда звучали  марши военных оркестров, в  такт ударам барабанов, чеканя шаг проходили колонны, майор  чувствовал себя именинником. Любо-дорого было на него глядеть. Его рыбьи, навыкате глаза, сияли, как фосфор в ночи, а на смазанных салом (не пожалел нацпродукт) хромовых сапогах  с высокими голенищами играло солнце. Данило не без гордости осознавал, что наука пошла курсантам впрок и каждый из них вправе претендовать на место в роте почетного караула. И даже воспоминание о вороньей бомбардировке экскрементами не могло поколебать его убежденности.

г. Керчь