Спецзаказ

Опытный фотограф сорокасемилетний Леонтий Колченог, некогда работавший в фотоателье «Мираж», пе¬рейдя на «вольные хлеба» и памятуя принцип «волка ноги кормят»,  ошивался в выходные дни у здания ЗАГСа, а в будни — у бюро ритуальных услуг, высматривая клиентов. Вооружившись фотоаппаратами «Зенит»,  «Кодак»  и другими аксессуарами (в зависимости от заказов на черно-белое или цветное фото), он ненавязчиво, деликатно предлагал свои услуги. Охотно показывал ранее сделанные фотошедевры счастливым новобрачным и их шумной охмелевшей свите,  либо скорбящим родственникам усопших, изображая печально-кислую мину и высказывая искренние соболезнования.
Недостатка в заказах, как впрочем,  и в настырных конкурентах с дорогими аппаратами «Коника» и «Никон» и мощными  объективами, не было. На безбедную жизнь, иной раз с коньячком и балычком, Леонтию хватало. Изредка вкушал деликатесы с икрой и маслинами. В понедельник, который из суеверия прослыл, как тяжелый и черный, свадеб не предвиделось. Вряд ли кому взбредет  в голову обручиться, соединить сердца в этот день, заведомо зная, что брак обречен, и после медового месяца наступят горькое похмелье, семейные склоки, обиды и слезы.
Прихватив спортивную сумку со штативом и фотоаппаратами, Колченог занял свое  место у обшарпанного здания бюро ритуальных услуг. Интуиция его не подвела. Повесил на грудь «Кодак», развернул для рекламы мини-фотовыставку и дипломы за мастерство. Минут через пять к нему приблизилась женщина, лет эдак под шестьдесят. Благо, конкуренты отдыхали и Леонтий очень обрадовался этому обстоятельству.
— Надо срочно сфотографировать покойницу, — сдерживания рыдания, вытирая влажные глаза уголками черного платка, произнесла женщина.
— Не убивайтесь так шибко, все мы под  Богом, — посочувствовал Колченог и поинтересовался. — В каком цвете будем снимать? Черно-белом или…
— В цветном, обязательно в цветном, чтобы  видно было, как свечи горят и бледное лицо умершей.
— Процессию траурную тоже будем снимать?
— Нет, процессию не надо, только покойницу в комнате с ее дочерью, — ответила женщина.. — Пусть хоть фото сохранится на память о скорбном событии.
— Вы  верно заметили, жизнь человечья  быстротечна, а фото — вечно. Достанется и внукам, и правнукам, — с удовлетворением поддержал Леонтий и деловито сообщил.— Работаю с предоплатой. Для меня  клиент дороже золота, но и время — деньги. К тому же имейте в виду, что я  не просто фотограф, а фотохудожник или профессор в своем деле. Участвовал в престижных фотовыставках, имею  кучу дипломов, грамот и призов. Но не возгордился, как иные, беру по минимуму. Не обессудьте, капитализм, рынок, коммерция, едри ее вошь в дышло, вынуждает вертеться белкой в колесе...
— Сколько? — промолвила она.
— За час фотосессии,  без учета  вредности,  хотя никак не могу привыкнуть к горю, чужого ведь горя  не бывает, за десять фотографий шестьдесят гривен, — отозвался фотохудожник и посетовал. — Я бы и не прочь сбросить цену, но нынче очень дорогие фотоматериалы, химические реактивы. На чужом горе не наживаюсь, знаю меру...
— Ты, господин профессор,  быстро управишься, — польстила и  пообещала заказчица,  подавая мятые мелким номиналом купюры.
— Кто преставился, кто Богу душу отдал? — спросил  он, озадачив женщину.
— На месте узнаешь, — после паузы промолвила заказчица.
Они договорились о времени съемки в три часа пополудни, и гражданка удалилась. До съемки у Леонтия оставалось около четырех  часов. Больше клиентов не предвиделось и  поэтому он был рад  хоть единственному заказу.
В назначенное время Колченог  прибыл в один из частных домов, но внешних признаков, скорбящих соседей и друзей, будь то открытые ворота (пришла беда — отворяй ворота), крышки от гроба и деревянного креста, венков не увидел. «Наверное, чуть позже соберутся, а меня пригласили заранее, чтобы никто не мешал съемке», — решил  он. Зашел во двор, а затем в веранду. Его встретила молодуха лет тридцати пяти от роду. Коричневая кофта, на голове черный платок. — Проходите в комнату, чувствуйте себя, как дома. Мама вас ждет, — сказала она, потупив  скромный взгляд. — Пока вы будете снимать, я немного причепурюсь, наведу макияж, чтобы  хорошо выглядеть на фото.
— Странно? — пожал Леонтий плечами.— В доме покойник, траур, слезы и стоны, а  она вздумала чепуриться. Ох, уж  эти  женщины, никакой здравой логики.
Старинное трюмо в прихожей было задрапировано черной тканью, и этот признак смерти несколько развеял смутные сомнения, тревогу, было охватившие его. Леонтий вошел в полуосвещенную с зашторенными окнами комнату. В верхнем углу  икона и лампадка с оранжевым язычком пламени. Посредине на табуретках  стоял гроб, обшитый красным бархатом и отороченный  черной тесьмой. Покойница, за исключением лица, была накрыта белой ажурной накидкой, сверху  живые цветы. На тумбочке у изголовья в бронзовых подсвечниках возвышались длинные свечи. Колченог, не акцентируя внимание на деталях, быстро установил штатив и закрепил фотоаппарат.
— Где народ? Где  родственники и плакальщицы? — вполголоса произнес он, ощутив озноб и жуть  от уединения с покойницей. Ему показалось, что кто-то затаился и пристально наблюдает за ним.
— Где-е родня, друзья-приятели? — он замер в оцепенении, на мгновенье задержав взгляд на лице усопшей. Увидел,  как разомкнулись ресницы, и поймал на себе ее взгляд. Зашевелились губы, а у него остатки жидких волос встали дыбом. Она с обидой произнесла:
— Ирод, креста на тебе нет... Свечки, свечки  зажги, бусурман, антихрист. Я те,  за что большие кошты, полпенсии заплатила?
Леонтий  побелел, словно мел, и только теперь вспомнил, что именно эта гражданка заказала съемку. Сбив штатив, как ошпаренный, выскочил из комнаты, столкнувшись с молодухой, успевшей нанести макияж.
— Старая идиотка! С ума спятила! — кричал он, пребывал в состоянии аффекта. — Обе чокнутые бабы. Упаси меня Господь от таких заказов.
— Не обижайтесь, профессор, мама давно хотела узнать,  как она будет выглядеть в гробу, — пояснила дочка, часто моргая белесыми ресницами.
— В гробу я вас видел предупреждать надо, в таких случаях, — негодовал  фотохудожник. — Сообщу в милицию, пусть вас определят в психушку, чтобы нормальным людям не отравляли жизнь.
И покрутил пальцем у виска. В проеме двери показалась старуха, в белой ночной рубашке, только косы в костлявой руке не хватало
 — Куды ты? Держи его, нехристя, Ганка! — закричала она и бросила  на Колченога гневный взгляд. — Сымай меня, бестолочь! Я сама свечки зажгла. Такое с утра хорошее было  настроение, так настроилась на съемку, а он все испортил. Постыдился бы себя профессором называть.  Запомни,  надо живого человека бояться, а не мертвого. Он, как та колода, ни рукой, ни ногой не пошевелит. Какой ты после этого фотохудожник, обыкновенный халтурщик.
Колченог чуть не впал в истерику, а старуха вдруг заявила:
— Отдавай деньги и прочь с моих глаз, мы с Ганкой настоящего фотографа, а не трусливого халтурщика,  закажем.

г. Керчь