Ну, какой я еврей?

   Если теория относительности подтвердится, то немцы скажут, что я немец, а французы - что я гражданин мира; но если мою теорию опровергнут, французы объявят меня немцем, а немцы - евреем. Альберт Эйнштейн



   В нашей фирме мужиков было не много, такова специфика производства. А приходилось разгружать бумагу в рулонах по триста килограмм, или машины передвигать по тонне. И производство было вредное. К пятидесяти годам сил ни на что уже не оставалось. Опять же, размышления о бренности бытия, вынуждали гасить волны справедливого возмущения стаканами креплёного. И вот, какая коллизия, чтобы запах не унюхал вездесущий директор, в стакан с водкой опускали кусок только что отпечатанной газеты. Свежая краска была вредна, но чудно справлялась с тревогой быть пойманным. Запах отбивался качественно. Когда требовалось поднять нечто тяжелое, предмет обступали со всех сторон, деланно мычали, кряхтели, корячились, но никаких усилий не прилагали. И потому звали его, Лёву. Этот не уронит, сам под груз ляжет, но напарника не подведет. И на перекурах Лёва повторял:
- Ну, какой я еврей? После школы я в армию пошел, после армии в Сибирь поехал, деньги зарабатывать, из Сибири приехал и в шахту полез, проходчиком работал, теперь с вами, кто его знает, чем занимаюсь. Где вы видели таких евреев?
В самом деле, не врач, не учитель, не снабженец какой.
- А кем ты в армии служил? Писарем? Или каптером?
- Я на границе служил, Иранской. Воды – пол литра в день давали. А служба – каждый день на ремень. Тревоги и тревоги. То убили нашего, а автомат унесли, то оттуда лезут, то туда бегут.
- А кто убил?
- А кто его знает, местные, скорей всего, больше некому. А кто? Такая служба была. Никому не пожелаю. На второй год на Камчатку перевели. Слушай, там жара под пятьдесят была, а здесь холодина под пятьдесят. Ты понимаешь, что такое пятьдесят мороза? Ты не понимаешь! Сопки вокруг, ветер с океана свищет. Ресницы и всё, что на лице есть, обрастают инеем, понимаешь? А жрать давали гранулированную картошку. Ты ел гранулированную картошку? Э-э-э-э…
И мясо – изюбр - с сорок седьмого года замороженное хранится. И нам его варят, черное, жесткое. Вари, не вари, такое же остается. А рядом рыбу красную ловят, в Москву отправляют, а нам изюбра. Ты, наверное, так не ел никогда. Офицеры всю живность на ближайших сопках постреляли от скуки и съели. Ничего не осталось. Нет, остался медведь один, а знаешь, почему? Утром на построении начальник заставы строит нас, равняйсь, смирно, и руку к козырьку, а медведь на сопке стоит, тоже честь отдает! И так каждое утро! Представляешь? Медведь честь отдает! Стоит, как человек, на двух ногах и лапу к голове! И мы ему салютуем. Начальник думает, что мы его так радостно приветствуем, а мы медведя! Его не трогали, жалели. Свой был, армейский.
- Так, что ж вас рыбой не кормили, если рыбалка хорошая была?
- Ты что, не служил в армии? Какая рыбалка? Продукты со склада получали, там рыбы и быть не могло. На рыбалку я потом попал, когда в Сибири работал. Вот, там была рыбалка. А на Камчатке… да, ничего там хорошего не было!
А в Сибири да, кижуч, таймень. Ты таймень видел? А кижуч? Когда «Индигирказолото» с планом не справлялась, ловили кижуча и буржуям продавали по весу, кило рыбы за кило золота. Вот, какая рыба была!
Мне местные и те, что раньше меня там жили, говорят:
- На рыбалку пойдешь?
- Пойду!
- А у тебя бочки есть?
- Какие бочки?
- А куда икру девать будешь?
- Да еще не поймали ничего!
- Поймаем! Завтра утром заедем, ладно, и на тебя тару возьмем.
Утром на двух КрАЗах приезжают, и в тайгу. Там речка небольшая такая. Один КрАЗ на одном берегу, другой - на противоположный перебирается. А между ними сеть. Проехали немного, кричит водитель, всё, тяжело тащить, на берег еду! Столько рыбы я больше никогда не видел! Рыбу разрезают и икру в бочки. Красную икру в бочки! А рыбу бросают.
- Зачем же рыбу бросать?- спрашиваю.
- Ну, бери если надо, сколько увезёшь.

- Да её столько, что заготовить сложно! Каждый день бери - не хочу! Икру в бочки и домой. Такая рыбалка, ты такую рыбалку не видел, и теперь не увидишь.
- Конечно, ты ж по-еврейски переловил всю рыбу!
- Ну, какой я еврей? Ты посмотри на меня.
- А знаешь, какая там картошка? Ты такую видеть не мог нигде! На Первомай её под кровать кладут, там теплее всего в доме. Потом, в июне, ближе к концу, как только верхний слой мерзлоты оттает, сажают, а на день шахтера достают. Позже уже не успеешь, с началом сентября мороз включается и зима. И выключится только в июне. А знаешь, как сажают? Идут три человека. Один сапогом ковыряет влево, вправо, ямки такие в оттаявшем грунте. Другой в эти ямки кладет глазки картофельные. А третий идет и сапогом жижей грязной прикапывает. И всё! Ни прополки, ни полива! А картошка вот такая, одна в одну, и запах! Я в детстве такой запах слышал, и там, в Сибири. Больше нигде. Тут она картошкой и не пахнет.
- Вам, евреям, не угодишь!
- Ну, какой я еврей?
После развала СССР Лёва уехал на историческую родину. Через год вернулся за сыном, тому надо было последний класс закончить.
- Лёва, как дела? Чем занимаешься?
- На железной дороге работаю.
- Стрелочником? Или билеты продаешь?
- Зачем, стрелочником? Цистерны нефтью наливаю.
- Да, не везет тебе. Ни здесь, ни в Израиле. Там таких, из бывшего совка, видать не больно привечают.
- Почему не везет? Как раз везет! Сижу в будочке, смотрю, как арабы в цистерну шланг вставляют. Нам, евреям, такого нельзя, грязно. Мне машут, я жму на кнопочку, снова машут – жму на другую. Одно плохо, двигаюсь мало, толстеть начал.
- Да, вы везде устроитесь, евреи!
- Ты посмотри на меня, где тут еврей? Ну, какой я еврей?