Ю. Н. Тынянов как филолог-новатор

Имя Юрия Николаевича Тынянова в истории отечественной филологии неотделимо от звонкой аббревиатуры – ОПОЯЗ. Это со-кращенное наименование «Общества  изучения теории поэтического языка» известно гораздо больше, чем его   полное название. Надо сказать, что ни в первое время своего существования (1914-1917 гг.), ни после Октябрьской революции, даже после получения штампа, печати и регистрации, ОПОЯЗ, в действительности, никогда не был регулярным обществом, со списком членов,  установившимся положением и официальным статусом.

Активное участие в работе ОПОЯЗа принимали в разное время такие известные лингвисты и литературоведы, как Л.В.Щерба, Р.О.Якобсон, Л.П.Якубинский, Е.Д.Поливанов, В.М. Жирмунский, Б.В.Томашевский, С.И.Бернштейн и  др. Однако неизменное ядро общества, так называемый «опоязовский триумвират» составляли В.Б.Шкловский, Ю.Н.Тынянов и Б.М.Эйхенбаум.

Виктор Шкловский является основателем общества, его перу принадлежит программный манифест «Искусство как прием»,  статью Б.М. Эйхенбаума с вызывающим названием «Как сделана «Шинель» Гоголя» (1918) также принято рассматривать в качестве важнейшего опоязовского манифеста, но в 20-е годы наиболее важные теоретические положения ОПОЯЗа были сформулированы Ю. Н. Тыняновым.

Исходным пунктом статьи «Искусство как прием» становится критика учения А.А.Потебни о поэтическом слове. В противовес приписываемому Потебне  определению: «Искусство – это мышление образами», -  выдвигается тезис: «Искусство как прием». «Целью искусства является дать ощущение вещи, как видение, а не как узнавание; приемом искусства является прием „остранения“ вещей и прием затрудненной формы, увеличивающий трудность и долготу восприятия» , - пишет В.Шкловский. Согласно его позиции, поэтическая речь в своем фонетическом и словарном составе, в характере расположения слов и смысловых построений отличается подчеркнутой «искусственностью» нацеленностью на задержку восприятия и преодоление его автоматизма. Именно в этом видит Шкловский эффект художественности.

Эти общие положения основателя ОПОЯЗа конкретизирует Б.Эйхенбаум на примере анализа «Шинели». При этом он отказывается видеть в истории Акакия Акакиевича что-либо иное, кроме цепи художественных приемов, рассматривая знаменитую фразу «маленького человека»: «Оставьте, зачем вы меня обижаете», - вместе с описанием реакции на нее «бедного молодого человека»  всего лишь как гротеск, как «контраст к комическому сказу»: «Чем искуснее были каламбуры, тем, конечно, патетичнее и стилизованнее в сторону сентиментального примитивизма должен быть прием, разрушающий комическую игру» .

Работы Ю.Н. Тынянова начала 20-х годов посвящены развитию и углублению общих принципов изучения поэтического языка, которые были сформулированы в манифестах В.Шкловского и Б.Эйхенбаума. Значительной степени научного обобщения Ю.Н Тынянов достигает в своей монографии «Проблемы стихотворного языка», написанной в 1923 году .  Проблематика этой книги оформилась в ходе работы над курсом «Язык и образ», который Ю.Н. Тынянов читал в 1919 году в Доме искусств. Первоначально работа носила название «Проблема стиховой семантики», свое же окончательное наименование монография получила по инициативе издателя.

В предисловии к книге Тынянов подвергает критике само понятие «поэтического языка» за расплывчатость объема и содержания, «основанного на психолингвистической базе» и суживает объект исследования, обозначая в качестве него  конкретное понятие «стихотворного», или   «стихового языка». Впрочем, в дальнейшем ученый употребляет эти термины параллельно с  термином «поэтический язык», не проводя между ними никаких принципиальных различий.   
 
Главный тезис книги сформулирован в словах: «бесполезно обращаться к исследованию абстракции «слова», бытующего в сознании поэта и связывающегося ассоциативно с другими словами» . Тынянов указывает, что «решающим здесь оказывается для словесных представлений то обстоятельство, что они являются членами ритмических единств»(ПСЯ, с.57). Среди вводимых Тыняновым новых понятий, факторов, которыми ритм влияет на семантику слов в стихотворном тексте и деформирует ее, следует прежде сего отметить факторы единства и тесноты стихового ряда.

Суть понятий единства и тесноты стихового ряда заключается в том, что каждый стих имеет ритмическую выделенность, интонационную цельность и синтаксическую замкнутость. Эти особенности стиха оказывают определяющее влияние на лексическую характеристику слова в поэзии. При анализе изменений, которые происходят в семантике слова в стихе, Ю.Н. Тынянов пользуется обозначениями «основной признак», «добавочный (второстепенный) признак», а также «колеблющиеся признаки» (появляются под влиянием конкретной стиховой системы).

Полемизируя с немецкими семасиологами, утверждавшими эмоциональный характер словесных представлений в стихотворном тексте, Тынянов пишет о том, что семантика стиха зависит «не от настроения, а от порядка речевой деятельности». Единство и теснота стихового ряда проявляется в усилении связей между словами, соотношение и взаимовлияние которых в поэтическом тексте приводит к существенным изменениям в их семантике – по сравнению с обычным употреблением.

Тынянов обращает внимание на тот факт, что «основной признак» значения слова в стихе может быть «бессодержательным» и не связанным с общим смыслом ритмико-синтаксического единства. При этом в условиях тесноты ряда, взаимовлияния слов в стихе на первый план выступают «колеблющиеся признаки». Они могут заслонять, отодвигать основное значение, создавая «видимость значения», «кажущееся значение»: «Здесь, несомненно, лежит и момент выбора слов: слово иногда возникает по связи со своей стиховой значимостью. Слово, пусть и в высшей степени «бессодержательное», приобретает видимость значения, «семасиологи-зуется» (ПСЯ, с.103).

В качестве иллюстрации своих тезисов Ю.Н. Тынянов приводит строфу из стихотворения А.Блока:
В кабаках, в переулках, в извивах,
В электрическом сне наяву,
Я искал бесконечно красивых
И бессмертно влюбленных в молву.

Тынянов замечает: «Здесь в рамку обычного ритмо-синтактического строения строфы вставлены как бы случайные слова; получается как бы семантически открытое предложение; рамка: “В кабаках... я искал” — заполнена второстепенными членами предложения, несвязуемыми по основным признакам. Вся сила здесь в устойчивости ритмо-синтаксической схемы и семантической неустойчивости ее восполнения» (ПСЯ, с.105).

Далее ученый прослеживает процесс размывания основных признаков и замещения их колеблющимися. Первая строка заканчивается оборотом «в извивах», который, по замечанию Тынянова, представляет собой результат «ассоциативного сгущения значения», стяжения словесной группы («в извивах»= «в извивах улиц»). И это подготавливает семантический строй следующей строки, в которой бледнеют основные признаки слов: «сон наяву» представляет собой стертый, «побледневший» оксюморон. Однако благодаря эпитету «электрический», не связанному по основному признаку с определяемым «сон», а также изменению грамматической формы этого существительного («в сне»), на первый план выступают колеблющиеся признаки значения, и оксюморон обновляется: «При этом колеблющиеся признаки значения настолько интенсивны в стихе, что вырастают до степени “кажущегося значения” и позво-ляют нам пройти этот ряд и обратиться к следующему, как будто мы знаем, в чем дело. Таким образом, смысл каждого слова здесь является в результате ориентации на соседнее слово» (ПСЯ, с.106).

Развивая мысль об активизации, повышении интенсивности колеблющихся семантических признаков  слов в стихе, Тынянов пишет о том, что в некоторых случаях колеблющийся признак «получает определенность», выдвигается на первый план, тогда как основной признак начинает играть второстепенную роль. Речь в данном случае может идти о перемене значения (в данной, конкретной стиховой системе). В качестве примера  рассматривается конец баллады Жуковского:

Там, в стране преображенных,
Ищет он свою земную,
До него с земли на небо
Улетевшую подругу...

Небеса кругом сияют
Безмятежны и прекрасны...
И надеждой обольщенный,
Их блаженства пролетая,

Кличет там он: Изолина!
И спокойно раздается:
Изолина! Изолина!
Там, в блаженствах безответных.

Тынянов сосредоточивает внимание на слове "блаженства", неоднократно повторяемом в тексте Жуковского, и показывает, как за счет «тесноты стихового ряда», взаимодействия со словесным окружением в семантике существительного «блаженства» постепенно нарастает «пространственная окраска», отчасти затемняющая «основной признак» значения этого слова. Нарастанию пространственного значения способствует употребление слов: "там, в стране" (1-я строка); "ищет" (2-я строка);  "с земли на небо"(3-я строка); "Небеса кругом" (1-я строка II строфы); "их блаженства пролетая" (4-я строка II строфы); В 1 -и строке III строфы — "там" (1 -я строка III строфы). Во 2-й строке III строфы употребляется глагол "раздается" (усиление пространственного оттенка), а в 4-й строке последней строфы слово "блаженства", «уже окрашенное пространственностью», употреблено в той же позиции,  что и слово «страна», в 1-й строке процитированного отрывка:

"Там, в стране преображенных...
Там, в блаженствах безответных..."

Здесь отмечается также оттенок пространственности в интонации клича, который необычайно усиливает общую пространственную окраску в строфе:

"Кличет там он: Изолина!
И спокойно раздается:
Изолина! Изолина!"

При этом указывается на важное значение для создания пространственной окраски второстепенных слов: «там, кругом».

Не ограничиваясь лексико-семантическим анализом, Тынянов переходит на уровень грамматической семантики, указывая на то, что, наряду с качественным значением суффикса –СТВО в  слове «блаженства» в стихотворном тексте Жуковского оказывается актуализированным и пространственно-собирательное значение этого суффикса – по аналогии с "царство", "княжество", "герцогство", "ханство" и пр.

На примерах отрывков из произведений поэтов XIX и XX века Ю.Н. Тынянов демонстрирует , как теснота и единство стихового ряда становятся источниками заражающей, ассимилирующей силы слова в стихе, которое выступает носителем единой «лексической тональности», то усиливаемой, то ослабляемой, то изменяемой. Одним из самых интересных случаев колебания значения в стихе является параллельная актуализация слов, соотносительных сразу с двумя семантико-стилистическими рядами. В качестве примера Тынянов обращается к Тютчеву:

В ночи лазурной почивает Рим.
Взошла луна и овладела им.
И спящий град безлюдно величавый
Наполнила своей безмолвной славой.

Источником игры значений в данном примере является одновременная соотнесенность слова «слава»  с русским словоупотреблением и церковнославянской традицией. В монографии приводится ряд цитат из Библии, иллюстрирующих эту традицию употребления существительного «слава»: “убуждшеся же видеша славу его” (Лука, 9, 32); “и видехом славу его” (Иоанн, 1,14); “Иисус... яви славу свою” (Иоанн, 2,11); “узриши славу Божию” (Иоанн, 11, 40); “егда виде славу его” (Иоанн, 12, 41); “явление славы его” (Петр, 4, 13); “славы ради лица его” (2 Коринф., 3, 7); “мы же вси откровенным лицем славу Господню взирающе, в тот же образ преобразуемся от славы в славу...” (2 Коринф., 3,18); “Сияние славы” (Евр., 1,3); “и наполнися храм дыма от славы Божия и от силы его” (Апокалипсис, 15, 8).

Тынянов указывает на прямую соотнесенность библейских выражений «видя славу его»; «сияние славы»; «наполнился храм дыма от славы Божия» с тютчевским:

"Наполнила своей безмолвной славой"

И все же, указывается в комментарии к тютчевским строкам, в слове «слава» сохраняется в качестве колеблющегося признака то значение, которое оно имеет в русской лексической среде.

Помимо факторов единства и тесноты ряда, в качестве определяющих для стихотворного языка Тынянов выделяет факторы «динамизации» и «суккестивности» речевого материала. Эти понятия соотносится с ключевыми для ОПОЯЗа понятиями «остранения», выведения слова из автоматизма восприятия. Ритмика, звукопись, рифма, их изменение и варьирование служат для динамической группировки слов  и грамматических конструкций в стихе, создания эффекта новизны, свежести, небывалости. Суккестивность тесно связана с динамизацией и представляет собой последовательную, как бы ступенчатую, прерывную подачу речевого материала в стихе, в отличие от «симультанной» - одновременной, слитной, незатрудненной речи в прозе . По Тынянову, все элементы стихотворного текста существуют — независимо от их психологического восприятия — как бы последовательно, в движении друг за другом; все же элементы прозаического текста существуют как бы одновременно, одномоментно.

Самый наглядный пример сукцессивности стихотворного текста — анжамбеман (перенос, несовпадение интонационно-фразового членения в стихе с метрическим членением).  Он рассекает словосочетание, заставляет воспринимать отдельно первое слово, а потом отдельно второе, от этого каждое из них оживает во всей полноте своих потенциальных оттенков значения и по-новому сплетает их с такими же ожившими оттенками предшествующих слов. Ю. Тынянов прибегает в книге к «стилистическому эксперименту», рассматривая стихотворные конструкции с анжамбеманом в сопоставлении с их прозаическими двойниками. Так, он приводит характерный пример из Полонского:

Кура шумит, толкаясь в темный |
Обрыв скалы живой волной...

Внимание читателя обращается на то, что отрыв эпитета от определяемого «скалы» никак синтаксически не мотивирован , не вызывается потребностью интонационно-смыслового членения фразы.  Тынянов трансформирует стих в прозаическую фразу:
“Кура шумит, толкаясь в темный обрыв скалы”.

И далее указывается, что в прозаической   фразе группа «темный обрыв скалы» приобретает «симультанный» характер: наибольшую силу в этом варианте получает определяемое «обрыв скалы», эпитет здесь мыслится как предметный признак определяемого. В стихе же  эпитет «как бы виснет в воздухе», он не выполняет функции предметной окраски, взамен которой «выступает  с особой силой основной признак слова «темный», а также второстепенные (эмоциональные) признаки»

 Сукцессивность стихотворного текста, согласно Тынянову, проявляяется в выделении, подчеркивании слова любым способом, например ритмически заметной позицией в стихе. При этом оно отделится от соседних, и каждый словораздел при нем усилится почти до степени анжамбманного стихораздела, чтобы слова воспринимались не слитно и «симультанно», как в прозе, а поштучно Слова в стихе как бы отрываются друг от друга и предстают перед читателем каждое поодиночке, демонстрируя каждое свои семантические возможности.

Самые яркие примеры сукцессивности и динамизации речевого материала Тынянов находит в поэзии В.Маяковского. Один из таких примеров – «Маяковский в небе»:

Оглядываюсь. Эта вот
зализанная гладь — это и есть хваленое небо?
Посмотрим, посмотрим!
Искрило,
сверкало,
блестело,
и
шорох шел —
облако
или
бестелые
тихо скользили.

Далее следует тыняновский комментарий:
«Следует обратить особое внимание на служебные слова и частицы “и”, “или”, которые, выдвигаясь, придают совершенно новый вид конструкции предложения; чем незначительнее, малозаметнее выдвинутое слово, тем выдвигание его более деформирует речь (а иногда и оживляет основной признак в этих словах)» (ПСЯ, с.85).

Весьма характерный пример из Маяковского приводится Тыняновым  также для показа выделяющей и деформирующей роли рифмы в семантике стихотворного текста:

Глазами взвила ввысь стрелу.
Улыбку убери твою.
А сердце рвется к выстрелу.
А горло бредит бритвою.

Тынянов пишет о том, что группа «ввысь стрелу» (первый член рифмы) значительно выдвинута и предстает как «почти сжатая в одно целое». При этом слово «выстрелу», составляющее второй член рифмы, деформируется под влиянием первого члена, рассекается в интонационном отношении на части: ввысь стрелу – выстрелу. При этом подчеркивается вторая, вещественная часть слова. Во втором стихе точно так же выделена и сжата во втором стихе группа «убери твою», рифмующееся же с нею слово «бритвою» рассекается на две части, соответствующие частям первого члена рифмы: бри-твою. Здесь же выделяется, подчеркивается формальная (грамматическая) часть слова. Подводя итог анализу этого примера, Тынянов замечает:
«Это подчеркивание частей слова нарушает в слове соотношение вещественного и формального элементов (а вместе осложняет основной признак колеблющимися признаками); оно делает, как однажды выразился сам Маяковский, слова “фантастическими” (то есть именно и содействует выступлению в них колеб-лющихся признаков)» (ПСЯ, с.147).

В ряде теоретических построений и методах анализа поэтического текста, используемых Тыняновым, прослеживается влияние художественной практики футуризма , стремившегося разрушить традиционную, однозначную связь слова и смысла. «Резкая деформация семантического момента», отрыв от предметности, возникновение колеблющихся признаков за счет основных – все это, в совокупности, согласно Тынянову, дает основание отрицать самостоятельность значения слова в поэзии. Образ оценивается ученым всего лишь как «специфическая форма развертывания стихового материала». Слово же в стихе рассматривается как проекция, производное, пучок различных функций, результат взаимодействия конструктивных факторов.

Термины, введенные Ю.Н. Тыняновым в «Проблемах стихотворного языка» имели разную судьбу. Понятия единства и тесноты ряда прочно вошли в арсенал филологической терминологии: без них сегодня не обходится ни одно исследование стихотворного текста.  Что же касается понятия сукцессивности, то оно оказалось невостребованным из-за слишком тесной связи с принципами авангардной поэтики футуризма. Установка на революционную новизну и  затрудненность стихотворного языка не должна выступать в качестве главного критерия поэтичности. Это может стать причиной натяжек и прямых ошибок при определении художественной и сти-листической значимости того или иного явления поэтической речи. Так, сам Тынянов переносит на восприятие языка классической литературы первой трети XIX века опыт восприятия новейшей литературы, видит в «младоархаистах»  (Катенин, Кюхельбеккер, Гнедич), боровшихся со сглаженностью стиля карамзинистов, литературных предшественников футуристов. В статье же «Промежуток», посвященной разбору современной поэзии, Тынянов высоко оценивает поэзию Бориса Пастернака за «трудный язык», неожиданное сочетание «самых несоизмеримых, разных вещей», за пре-обладание случайных асоциативных связей над логическими . При этом стихи Сергей Есенина в «Промежутке» подвергаются уничижительной оценке. Тынянов использует при характеристике языка Есенина эпитеты «назойливый», «примитивный», «банальность», подводя итог анализу:
«Его стихи — стихи для легкого чтения, но они в большой мере перестают быть стихами» (ПИК, с.172).

При всей дискуссионности некоторых положений книги «Проблемы стихотворного языка», она сыграла выдающуюся роль в истории отечественной филологической мысли. Так, выдвинутое в этой книге и недостаточно развернутое здесь положение о динамизации слова в стихе  получает дальнейшее развитие в статьях Ю.Н.Тынянова «Литературный факт» (1924) и «Литературная эволюция» (1927), где появляются определения: «литература есть динамическая речевая конструкция», «литература есть развертывающаяся динамическая целостность». Для Тынянова  «динамика» является базовым понятием, с помощью которого он стремится перестроить традиционную систему филологических терминов . Итогом развития мыслей Тынянова о динамическом в литературе становится его теория «литературной эволюции». Первый вариант этой теории дан в «Литературном факте», где в качестве основы динамики литературной эволюции, в духе идей раннего ОПОЯЗа, рассматривается изменение конструктивного принципа, автоматизация и деавтоматизация его. Требование художественной новизны при этом рассматривается как двигатель литературной эволюции, при этом «старое» может приобретать в ходе эволюцию значение нового. Этот момент отражен в предлагавшемся В.Шкловским названии итоговой книги Тынянова о литературе пушкинского времени: «Архаисты – новаторы».

Второй вариант теории Тынянова развертывается в статье «Литературная эволюция», где ключевым становится «динамической системы». Тынянов рассматривает литературу каждой данной эпохи как систему функций-соотнесенностей:
«Существование факта как литературного зависит от его дифференциального качества (т.е. от соотнесенности либо с литературным, либо с внелитературным рядом), другими словами — от функции его. То, что в одной эпохе является литературным фактом, то для другой будет общеречевым бытовым явлением, и наоборот, в зависимости от всей литературной системы, в которой данный факт обращается. Так, дружеское письмо Державина — факт бытовой, дружеское письмо карамзинской и пушкинской эпохи — факт литературный. Ср. литературность мемуаров и дневников в одной системе литературы и внелитературность в другой» (ПИК, 273)

При обосновании своей теории Тынянов отталкивается от идей Ф. де Соссюра: систему функций-соотнесенностей   можно сопоставить с языковым кодом (langue), а тексты, в которых реали-зуется эта система, соотнести с речью (parole). Вместе с тем Тынянов отказывается от абсолютизации противопоставления синхронии и диахронии, он развивает мысль о динамической системе литературы, о непрерывной, «перманентной» ее эволюции. В отличие от многих других ученых, стремившихся  в последующем применить идеи структурализма в литературоведении, Тынянов всячески избегает логической операции отключения временного аспекта, соединяя исторически-временное и синхронно-системное в термине «эпоха-система». Подобный подход имеет исключительную ценность для современной теории и практики филологического анализа художественного текста, открывая возможность для понимания художественного текста как динамической системы: рассмотрение его как находящегося в реальном времени эстетического объекта, обладающего структурой, но к этой структуре не сводимого.

В конце 1927 года Ю.Н. Тынянов во время своей заграничной поездки принимает участие  в работе Пражского лингвистического кружка.  Результатом знакомства Тынянова с последними фонологическими достижениями частников кружка и обмена мнениями с Р.О.Якобсоном стало появление их совместных тезисов «Проблемы изучения литературы и языка», которые, по замыслу их авторов, должны были сыграть роль манифеста ОПОЯЗа, возрождаемого на новой методологической и теоретической основе .
 
В противовес механическому увлечению «суммой приемов», получившему в 20-е годы широкое распространение среди опоязовских эпигонов, Тынянов и Якобсон выдвигают целостный, структурный охват языка и литературы - в качестве задачи нового ОПОЯЗа. Ученые подчеркивают  общефилологическое значение разграничения языка и речи, выдвигая задачу разработку проблемы соотношения между этими двумя категориями («наличной нормой» и «индивидуальными высказываниями») применительно к литературе. В духе тыняновской концепции, в манифесте отрицается резкое противопоставление синхронии и диахронии в истории литературы:
 «История системы есть в свою очередь система» (ПИК, с.282). И далее: «каждая система дана обязательно как эволюция, а с другой стороны эволюция носит неизбежно системный характер (ПИК, с.283).

«Проблемы изучения литературы и языка» стали последней работой Ю.Н. Тынянова в области теории и методологии изучения поэтического языка. ОПОЯЗ восстановить не удалось, более того, с конца 20-х годов разворачивается санкционированная свыше кампания против формалистов-опоязовцев. В. Шкловский выступает с покаянной статьей «Памятник научной ошибке». Драматически складывается и судьба Тынянова, который публикует в в 30-е годы статьи, выдержанные в духе социологического литературоведения, выдвигающие на первый план вопросы политической идеологии (участие декабристов в революционном освободительном  движении и пр.).
Главной сферой приложения выдающегося научного потенциала Ю.Тынянова становится литературное творчество. Роман становится для него способом реконструкции исторической действительности и литературной эволюции, претендуя тем самым на роль своеобразного «художественного документа». Слова Тынянова: «Где кончается документ, там я начинаю», - стали крылатыми .

Статья Ю.Н.Тынянова о Пушкине, написанная им для словаря Гранат весной 1928 года заканчивается словами:

"Литературная эволюция, проделанная им (Пушкиным, Б.Б.), была катастрофической по силе и быстроте. Литературная его форма перерастала свою функцию, и новая функция изменяла форму. К концу литературной деятельности Пушкин вводил в круг литературы ряды внелитературные (наука и журналистика), ибо для него были узки функции замкнутого литературного ряда. Он перерастал их» .

В какой-то мере эти слова могут быть отнесены к самому Тынянову, эволюция которого как филолога-новатора была поистине катастрофической по силе и быстроте. Шесть блестящих лет научного творчества Тынянова (1923-1928) оставили глубокий след в истории отечественной  и мировой гуманитарной мысли и заложили основы для значительных изменений в филологической методологии и терминологии ХХ века. Обращение к работам Тынянова всегда оставляет ощущение полета, дерзости мысли и неослабевающей новизны, под знаком которой проходила вся деятельность легендарного и незабываемого «Общества  изучения теории поэтического языка».