Термины в публицистической лирике конца XX века

Научные и технические термины относятся к числу слов ограниченной сферы употребления. Однако активность этой группы лексики в русском литературном языке неуклонно возрастает.

Следует указать при этом, что научный термин  лишен возможности развития своего значения. В современной лексикологии под термином понимается такая единица наименования в данной области науки и техники, которой приписывается одно строго определённое понятие и которая соотнесена с другими наименованиями в этой области и образует вместе с ними терминологическую систему [1, 2]. Если у термина появляются переносные значения,  то это – свидетельство употребления термина не в составе языка науки,  а в составе другой системы – общелитературном языке.

Освоение терминологической лексики русским языком началось с 30-40-х годов XIX в. Вовлекаясь в сферу литературного языка, некоторые группы терминов полу-
чили образное переосмысление и становились яркими метафорами, расширяя сферу своего образно-переносного употребления, часть терминов развивала новые переносные значения, входила в состав публицистической лексики (реакция, атмосфера, апогей, паллиатив и пр.)[3].

В ХХ веке процесс  вовлечения научных терминов в сферу массового употребления значительно активизировался. Происходит терминологизация общелитературного языка, обусловленная ускорением научно-технического прогресса, широким внедрением поисково-информационных систем во все сферы жизни общества.
Во второй половине ХХ века термины начинают широко использоваться в текстах поэтических произведений. В качестве стилистического приема термины употребляются в самых разных жанрах поэзии, разными поэтами. Однако наиболее активное употребление термины получают в так называемой «гражданской лирике». Самыми известными представителями этого направления являются поэты Е.Евтушенко и А.Вознесенский, в творчестве которых воплотились характерные тенденции, определившие формирование ряда особенностей современного массового языкового сознания.

Как уже отмечалось, употребление термина вне научного контекста связано с рядом существенных изменений в его семантике. В первую очередь эти изменения выражаются  в утрате узкоспециального, собственно терминологического значения, а также в исключении термина из тех сложных парадигматических и синтагматических связей и отношений, которые характеризовали его как члена терминосистемы.

На  место научного понятия, составляющего ядро значения термина,  приходит или общее представление о той или иной реалии науки и техники, или сугубо субъективное, основанное на личных ассоциациях, метафорическое значение, которое оказывается актуальным лишь в пределах узкого контекста. Одним из ведущих приемов стилистической актуализации терминов в лирике А. Вознесенского и Е. Евтушенко является прием семантического контраста, в основе которого лежит столкновение в пределах микроконтекста (словосочетание, предложение, ряда однородных членов) терминов со словами контрастной семантики.

Приведем такие примеры:
Живет у нас сосед Букашкин,
В кальсонах  цвета промокашки.
Но, как воздушные шары,
Над ним горят
Антимиры!
(А. Вознесенский)
Свищет  всенощною сонатой
между кухонь, бензина, щей
сантехнический озонатор,
переделкинский соловей!
(А. Вознесенский)
Любовь – лицензия великая
Нам на отстрел инстинктов темных.
(Е. Евтушенко)

Во всех  приведенных примерах проявляется стремление к максимальной экспрессии. Поэты пытаются усилить выразительный эффект, который всегда возникает вследствие употребления терминов в поэзии, за счет столкновения их со словами контрастных тематических групп, при этом термины приобретают повышенную стилистическую окраску на фоне сниженной коннотации других лексем (например: "кальсоны" – "антимиры").  Семантические сдвиги в словах-терминах можно представить так: переосмысление – переносное употребление – переносное значение [4]. При этом исходной точкой для построения образа является часто не содержание данного термина, а бытовое представление о нем (включающее лишь часть дифференциальных признаков, составляющих его содержание). Метафорически переосмысленный термин теряет свои связи и получает новое поле ассоциаций.
Во втором из процитированных четверостиший оказываются сведенными слова из не пересекающихся по своему составу лексико-семантических групп, соотнесенных с предметными сферами музыки ("соната"), быта ("кухни", "щи") и техники ("бензин", "озонатор"). Особую экспрессивную роль здесь выполняет традиционно-поэтический словообраз соловей. В отрывке же из стихотворения Е.Евтушенко происходит своеобразное «переключение» стилистических регистров: лексема "любовь" с традиционной поэтической окраской оказывается помещенной в контекст деловых  и научных терминов ("лицензия", "отстрел", "инстинкт"). Вместе с тем во всех этих случаях пересечение  и смешение разноуровневых и разноплановых лексических элементов приводит к возникновению эффекта стилистической «энтропии» – уничтожению стилистической иерархии, и, в конечном счете, нейтрализации экспрессии.

Прием семантического контраста может быть усилен в лирике за счет традиционных поэтических тропов – сравнений и метафор. Узкоспециальное  значение термина в общелитературном употреблении замещается его «ближайшим» значением, т.е. тем смыслом, который вкладывается в него людьми, не обладающими специальными знаниями. Как правило, сравнения в анализируемых поэтических контекстах базируются именно на этих «ближайших» значениях термина.

Например:
С иными мирами связывая
глядят глазами отцов
дети – широкоглазые
перископы мертвецов.
(А. Вознесенский)

Таким образом, базой для сравнения оказывается (в ряде случаев) не объективные качества вещей и явлений, а субъективное восприятие и ассоциации поэта. Одни и те же термины (или, что точнее детерминологизированные их эквиваленты) могут выступать как в качестве предмета, так и в качестве субъекта сравнения.

Приведем примеры:

По снегу фары шипят
                яичницей.
… на меня, точно фары из гаража,
мчатся
        яблоневые глаза!

И как фары огненные манят –
из его цыганского лица
вылетал сжигающий румянец
декабриста или чернеца.
(А. Вознесенский).

Технические термины, означающие осветительные приборы и их части, становятся в поэзии А. Вознесенского и Е. Евтушенко излюбленным материалом для сравнений:

Великий Сачмо был в поту,
И ноздри дымились, как жерла,
И зубы сверкали во рту,
Как тридцать два белых прожектора.
    (Е. Евтушенко).
 Там – аж волосы дыбом!
 Разожгли мастера
 Исступленные нимбы,
 Будто рефлектора.
    (А. Вознесенский).

Поэты обращаются к общеупотребительным значениям терминов, чтобы предельно упростить процесс восприятия массовым читателем концептивного содержания идеологем, однако со временем упрощенная модель действительности может оборачиваться карикатурой на нее. Так, например, в поэзии 60-х годов активно употребляются метафоры, связанные с рентгеновским излучением, но сегодня они неизбежно ассоциируются с чернобыльской аварией и массовым радиационным облучением, ставшим причиной преждевременной смерти тысяч людей.

Однажды, став зрелей, из спешной
повседневности
мы входим в Мавзолей,
как в кабинет рентгеновский,
вне сплетен и легенд, без
шапок, без прикрас,
И Ленин, как рентген, просвечивает нас.
(А. Вознесенский).

Сходство приемов прослеживается при метафорическом использовании терминов поэтами. Наиболее распространенным видом метафоры в стихотворениях обоих поэтов выступает олицетворение. Олицетворение реалий науки и техники характерно для массового сознания, одушевляющего приборы и механизмы:

                Толпами автоматы
                Топают к автоматам ... 
(А. Вознесенский).
                Визжали виражи смертельные,
                кричал неон,
                скрипели пристани.
(Е. Евтушенко).
                Женщина стоит …

       Рядышком с кадыками атомного циклотрона …                (А. Вознесенский).
       Буду тысячелик
              до последнего самого дня,
                чтоб гудела земля от меня,
                чтоб рехнулись компьютеры
                на всемирной переписи меня.
(Е. Евтушенко)
         А ракета гляделась
          в лица дальних планет,
          а ракета оделась
         В прожекторный свет.
  (Е. Евтушенко)

Процесс выветривания семантики термина в стихотворной речи получает свое крайнее развитие и выражение в тех случаях, когда предметом стилистической актуализации оказывается звуковая оболочка терминов. Приведем примеры из стихотворений А.Вознесенского:

                Уничтожив олигархов,
ты настроишь агрегатов.

Ночные гвозди гудят махрово,
Как микрофоны из мельхиора.

Я – трубадур турбогенераторов.

Автопортрет мой, реторта неона,
Апостол небесных ворот –
                Аэропорт!
Меня пугают формализмом,
Как вы от жизни далеки,
Пропахнувшие формалином
И фимиамом знатоки!

Не представляет сомнения, что во всех приведенных примерах на первый план выступает звучание терминов, но степень выветренности их значения и, соответственно, семантической мотивированности их употребления  в каждом случае различна. Термины "агрегат", "формалин",  хотя и приобретают переносные значения и эмоционально-оценочные коннотации и перестают быть терминами в собственном смысле этого слова,  но все-таки сохраняют в определенной степени свою предметно-семантическую мотивированность. Словосочетания же "реторта неона", "микрофоны из мельхиора", "трубадур турбогенераторов" являют собой пример так называемой звуковой семантики, когда восприятие практически полностью отталкивается  от звуковой оболочки слова, не проникая в его значение: «Слова как логические единицы, как значки понятий почти не ощущаются – они разложены и собраны заново по принципу звукоречи»[5].

В ряде случаев применительно к использованию терминов в поэзии Е.Евтушенко и А.Вознесенского можно говорить  о клишированности стилистических приемов. Эта черта сближает их стиль с  языком газеты.
 
Язык газеты обращен к массовому читателю, он выполняет две функции коммуникативно-информационную и рекламно-экспрессивную (воздействующую). Являясь средством массовой коммуникации, газета имеет своей целью сообщить читателю определенную информацию. Вместе с тем газета воздействует на его социальную и политическую ориентацию, что достигается с помощью средств речевой экспрессии. Задачи социального воздействия налагают ограничения на возможности использования экспрессивных средств, которые должны быть понятны читателю, улавливаться его восприятием с первого прочтения. Отсюда в языке газеты возникает тенденция, которая в свое время была определена В.Г. Костомаровым как «одновременная ориентация на экспрессию и стандарт»[6].

Эта ориентация в значительной степени обусловливает употребление терминов А. Вознесенским и Е. Евтушенко в своей поэзии. Одновременная ориентация на экспрессию и стандарт лежит в основе экспрессивно-стилистических клише – стандартных языковых  моделей, характерных для гражданской лирики. Отправным пунктом в создании этих клише является стилистическая окраска или «стилистический паспорт» слова. При этом функционально-стилистическая окрашенность термина оказывается источником экспрессивного эффекта, выступая в одном ряду с собственно экспрессивно окрашенными средствами (просторечными, разговорными и книжными, «высокими»).

Одним из наиболее распространенных клише с использованием терминов в лирике А. Вознесенского и Е. Евтушенко является модель: термин + просторечное или разговорное слово. Проследим эту модель на конкретных примерах:

Мартены,
блюминги,
кессоны –
вот племя идолов твоих.
Ты жил физически бессонно,
а нравственно –
трусливо дрых.
(Е. Евтушенко)

Когда наши задрипанные полубаре
оставляют зерно
в худокрытом амбаре
и бросают компьютеры гибнуть под снегом
это пахнет почти чингисханским набегом.
(Е. Евтушенко)

Оза, Роза  ли, стервоза –
как скучны метаморфозы,
в ящик рано или поздно …
Жизнь была – а на фига?!
(А. Вознесенский)

В последнем примере термин «метаморфозы» резко вычленяется по своей окраске из просторечного лексического окружения (стервоза,  в ящик рано или поздно, а на фига).
       Блюминг вынести – раз плюнуть!
       Но кому пристроишь блюминг?..
(А. Вознесенский)

Здесь просторечное выражение "раз плюнуть" и разговорное слово "пристроить" резко контрастируют с имеющим книжную окраску техническим термином "блюминг".
Еще один характерный пример:
      Возвращались в ночную пору.
        Ветер рожу драл как наждак.
        Как багровые светофоры,
        Наши  лица неслись во мрак.
                (А. Вознесенский)

В данном случае наблюдается ничем не сдерживаемое стремление к преодолению инерции читательского восприятия в сочетании с тенденцией к полному разрушению смысловых связей, что выводит поэта за грань  литературной речи.

Использование стилистически маркированных единиц лежит и в основе другой также весьма распространенной в гражданской поэзии модели: термин + высокое или поэтическое слово. Приведем отрывок из поэмы А.Вознесенского «ОЗА»:

Будь же проклята ты, громада
Программированного зверья,
Будь я проклят за то, что я
Слыл поэтом твоих распадов.

Экспериментщик, чертова перечница
Изобрел агрегат ядреный,
Не выдерживаю соперничества,
Будьте прокляты циклотроны!

Мир – не хлам для аукциона.
Я – Андрей, а не имярек.
Все прогрессы – реакционны,
Если рушится человек…

…Край мой, родина красоты,
Край Рублева, Блока, Ленина,
где снега до ошеломления
завораживающе чисты…
Выше нет предопределения –
Мир к спасению
привести!

Детерминологизация, процессы разрушения семантики терминов, подмена терминологического значения «комбинаторным приращением смысла» (термин Б.А. Ларина), возникающим в контексте стихотворения в первую очередь под воздействием функционально-стилистического задания контекста и во вторую  очередь – под воздействием авторской индивидуальности, сочетается с разрушением словообразовательных связей терминов с образованием их на базе неологизмов (например: "экспериментщик"). Особый интерес представляет словосочетание "агрегат ядреный". Андрей Вознесенский   здесь прибегает к игре слов, слово "ядреный" является словом-гибридом, сохраняя соотнесенность, как с термином «ядерный» (одинаковое ударение на первом слоге, а также одинаковая лексическая валентность, которая проявляется в сочетании со словом "агрегат"), так и с  просторечным "ядреный" (общий фонетический облик слова, исключая ударение). Причем, следует отметить, что из всей семантической структуры слова «ядреный» актуализируется лишь его просторечная окраска, экспрессивно-эмоциональное сочетание, коннотация, тогда как предметно-логическое его значение, денотат, остается неактуализированным в данном словосочетании. Наряду с нагнетанием терминов и разговорно-просторечных слов ("хлам", "зверье", "чертова перечница") в стихотворении активна роль и высокой лексики ("предопределение", "спасение"). Элементы евангельской фразеологии, лишенные религиозной семантики и окраски, приобретают здесь плакатное звучание, что подчеркивается  употреблением публицистической лексики ("прогрессы", "реакционны", "человечность" и т.п.)

Еще один пример:
Ракетодромами гремя,
дождями атомными рея,
Плевало время на меня,
плюю на время!
Когда магнитофоны ржут
с опухшим носом скомороха,
Вы думали – я шут?!
Я суд!!
Я страшный Суд, молись, Эпоха!
Мой демонизм – как динамит,
Созрев, тебя испепелит!

Здесь использована гибридная модель: термин + просторечие + высокая лексика. Термины: "ракетодромы", "динамит", "атомный"; высокая и книжная лексика: "страшный суд", "молись", "демонизм", "испепелить"; сниженная лексика: "плевало", "ржут", "опухший". Еще один пример из стихотворения  А. Вознесенского    «Ночной аэропорт в Нью-Йорке», где данное экспрессивно-стилистическое клише также проявляется со всей отчетливостью:

Автопортрет мой, реторта неона,
апостол небесных ворот –
Аэропорт!
Брезжат дюралевые витражи,
Точно рентгеновский снимок души.
Как это страшно, когда в тебе небо стоит
В тлеющих трассах
Необыкновенных столиц!
Каждые сутки
тебя наполняют, как шлюз,
Звездные судьбы
Грузчиков, шлюх.
В баре, как ангелы, гаснут твои
Алкоголики,
Ты им глаголешь!
Термины: "трассы", "шлюз", "рентгеновский", "дюралевый"; высокая и поэтическая лексика: "апостол", "небесные ворота", "души", "звездные судьбы", "ангел", "глаголешь"; "просторечие": шлюх. В ряде случаев стилистический контраст, создаваемый сочетанием высокого слова с термином, выступает у Вознесенского на фоне семантического контраста и метафоризации:

Наманикюренная десница,
словно крыло самолетное снизу,
в огненных знаках
над рынком струится,
выпустив птицу.
В данном отрывке экспрессивный эффект заключен уже в словосочетании "наманикюренная десница" (бытовизм "наманикюренная"  резко контрастирует с церковнославянизмом "десница"). Этот эффект усиливает метафора, созданная на базе сравнения руки с крылом самолета. Выражение "огненные знаки" приобретает неожиданную ассоциативную глубину – во-первых, под огненными знаками подразумеваются сигнальные огни на крыльях самолета; во-вторых, это выражение ассоциируется с ярким цветом ногтей, покрытых маникюром, и, наконец, третий, наиболее глубокий план связан с реализацией смысловых потенций церковнославянизма "десница": в контексте с этим словом "огненные знаки" можно истолковать как зловещие библейские знамения, предвещающие неизбежную и скорую гибель миру, поклоняющемуся золотому тельцу. (Толчком для создания причудливой цепочки образных ассоциаций в этом отрывке из стихотворения Вознесенского послужило сленговое выражение "выпустить птицу" – заплатить крупной купюрой.)
Значительная стилистическая разнородность лексических пластов, используемых А. Вознесенским и Е. Евтушенко в пределах микроконтекста стихотворения, может дать повод говорить о потере чувства стиля. Здесь возникают аналогии с явлением «языковой смуты», наблюдавшимся в петровскую эпоху и в первые годы советской власти, то есть в те времена, когда ослабевали жесткие тиски языковой нормы, в силу чего полярные стилистические уровни языковой системы становились  легко взаимопроникаемыми. Однако в нашем случае есть основания утверждать, что мы имеем дело с сознательно организуемой «языковой смутой», в основе которой лежит стремление к изменению сложившейся стилистической структуры литературного языка, нейтрализации как высоких, так и сниженных пластов лексики.  Использование библеизмов в одном контексте с терминами и просторечием неизбежно приводит к снижению высокой экспрессии и десакрализации  традиционных священных символов и образов[7].

Данные тенденции особенно усиливаются в поэзии А. Вознесенского и Е. Евтушенко во второй половине 80-х – начале 90-х годов на фоне глубоких социальных и мировоззренческих изменений в жизни российского общества. Приведем несколько характерных примеров:

В кистенно-шкворневом угаре
рычит, что джаз – исчадье зла,
что, как шпионка Мата Хари,
к нам аэробика вползла.
(Е. Евтушенко "Вандея", 1988 г.)
Он, чинарик свой зловеще
в церковь бросив, словно бес,
ждет, что роботы захлещут,
шланги взяв наперевес.
С автоматикою – хаос
несусветный начался.
Раньше церковь рассыхалась,
Размокает нынче вся.
(Е. Евтушенко "Пожарник в Кижах", 1987)
В минуту сегодняшней скверны –
на плоскость с двухмерных холстов –
явился мне многомерный
Христос.
Шли муки, подобно мосту,
перпендикулярно кресту...
И мук этих видный вектор
сменил плоскостное бревно,
на Юг, Восток, Запад и Север
растягивали Его...
Тащило бревно население,
Как будто тараня бревно,
Любя, мазохистски зверея
К страданьям иных измерений,
Что людям познать не дано.
(А. Вознесенский "Распятие", 1991)
Дети! Как формула дома Романовых?
HCl!
Боже, храни народ бывшей России!
Хлорные ливни нам отомстили.
Фрамуга впечаталась в серых зрачках
мальчика с вещей гемофилией.
Не остановишь кровь посейчас.
Морганатическую фрамугу
вставлю в окошко моей  лачуги
и окаянные дни протяну
под этим взглядом, расширенным мукой
неба с впечатанною фрамугой
Боже, храни страну.
Да, но какая разлита разлука
в формуле кислоты!
И утираешь тряпкою ты
дали округи в рамке фрамуги
и вопрошающий взор высоты.
(А. Вознесенский "Ипатьевская баллада", 1991)

В последнем из приведенных примеров А. Вознесенский прибегает к броскому приему – использованию в тексте стихотворения химической формулы соляной кислоты – HCl, рассчитывая на активизацию в сознании читателя известных исторических ассоциаций, связанных с уничтожением останков царской семьи.

Помимо этого поэт использует литературную аллюзию, связанную со знаменитой книгой И.А. Бунина "Окаянные дни", в которой приводятся многочисленные факты преступлений большевиков на фоне попустительства и прямого соучастия народа в совершаемом зле (приводимая Буниным фраза мужика о русском народе:"Мы -как дерево. Из нас и дубина, и икона".

Высокая трагическая тема получает в стихотворении Андрея Вознесенского откровенно сниженное, плакатное воплощение. При этом стремление к максимальной экспрессии в сочетании с ориентацией на восприятие массового читателя, концентрация разностилевых и семантически разноплановых слов не только создает впечатление «языковой смуты», но и непосредственно грозит своеобразным «семантическим коллапсом», «смысловой аннигиляцией», если приводить язык научного описания в соответствие с характером описываемого объекта. Ярким примером подобного «семантического коллапса» является словосочетание "морганатическая фрамуга", которое лишено даже гипотетического денотата и подобно в этом отношении знаменитым «зеленым идеям» Н. Хомского[8] .
В проанализированных нами примерах из гражданской лирики конца ХХ века отчетливо прослеживается влияние языка средств массовой коммуникации, действие функционально-стилистических закономерностей публицистического стиля, а именно: опосредованность задачами социального воздействия и одновременной ориентации на экспрессию и стандарт. Распространенность экспрессивно-стилистических клише в поэзии Евгения Евтушенко и Андрея Вознесенского и некоторых других поэтов позволяют, выдвинуть предположение о появлении особого стихотворного подстиля в публицистическом функциональном стиле современного русского литературного языка.

Источники
1. Вознесенский А.А. Стихотворения. – М., 1991.
2. Вознесенский А.А. Собрание сочинений: в 3-х т. – М., 1983-1984.
3. Евтушенко Е.А. Стихотворения и поэмы. – М., 1990.


Примечания
1. Шелов С.Д. Об определении лингвистических терминов (Опыт типологии и интерпретации) // Вопросы языкознания. – 1990. – № 3.
2. Даниленко В.П. Русская терминология. – М., 1977.
3. Сорокин Ю.С. Об общих закономерностях развития словарного состава русского литературного языка XIX в. // Вопросы языкознания. – 1961. – № 3,с.34-35.
4. Русский язык и советское общество. // Ч.1: Лексика современного русского литературного языка. – М., 1968, с.171-179.
5. Эйхенбаум Б. О прозе. – Л., 1969, с.315].
6. Костомаров В.Г. Русский язык на газетной полосе. – М., 1971.
7. Семантико-стилистические эксперименты А. Вознесенского и Е. Евтушенко достаточно хорошо вписываются в постмодернистский языковой код современной цивилизации, которая, по замечанию писательницы О. Николаевой, пытается «сбросить с «корабля современности» все святыни христианского мира, все ценности христианской культуры, растворив их в житейской банальности «среднего человека, обывателя и потребителя». «Постмодернизм идет дальше Ницше – он  не просто убивает Бога, он превращает Его в кич, в бибабо, в картонную маску, которую вольно примерить на себя любому энтузиасту, дерзнувшему писать собственное евангелие» Николаева О. Творчество или самоутверждение? // Новый мир, 1999, № 1,с.209-210.
8.Данное словосочетание возникло на почве недоразумения: слово "морганатический", взято из устойчивого словосочетания "морганатический брак", т.е. брак, заключенный членом королевской семьи с лицом некоролевского происхождения. К трагедии Романовых эта ассоциация не имеет никакого отношения. Фантазия тоже имеет свою логику, которая здесь явно нарушена.