Наследие А. Вельского 21

     «Здравствуй, Олег!
     Я не очень четко представляю себе, как распорядиться этим письмом судьба. У меня хватило сил засесть за него, скорее всего, я допишу его до конца, но вот отправлю ли его – еще не знаю. Так что, если ты все-таки читаешь эти строки – значит, именно так было угодно судьбе. Хотя, а как иначе? Я всегда знал, что моим архивом будешь заниматься именно ты, я даже знаю, чьи внимательные глаза следят за тобой, пока ты читаешь эти строки…»

- Здесь есть о тебе, Верочка, - пробормотал я и продолжил чтение. Просто мне потребовалось посмотреть на то, что она делает – она действительно смотрела на меня.
 
     «…Значит – меня не стало. Я умер. Что ж, в этом нет ничего оригинального, как впрочем, и печального – я ведь уже старик. Я прожил жизнь, хорошо или плохо, не знаю, но можешь поверить Олег, я старался. Честное слово. Скорее всего, моя смерть наступила в больнице, это не гадалка мне сказала, вовсе нет. Просто старые люди умирают либо дома, либо в больнице. Я дома бываю достаточно редко, значит, вам не придется долгое время искать меня, звонить по телефону, прежде чем вы решить взломать двери моей квартиры и обнаружить мой, уже хладный, труп…Ты уж прости меня старика, Олег, но иногда хочется поразглагольствовать. Ты ведь был всегда терпелив к моим монологам, потерпи еще раз. По большому счету, нет у меня человека, с которым меня связывали бы не только профессиональные отношения, но и обыкновенная человеческая дружба. Ты ведь понимаешь меня, и не обижаешься, а, Олег...»

     Я невольно вспомнил, как он обычно произносил это. В горле моем образовался комок, пришлось поднять голову и посмотреть вверх, чтобы просто вздохнуть и лишь потом, вернуться к чтению.

     «…Однако, Олег, я не для этого написал это письмо. Точнее, не только для того, чтобы, все еще находясь в памяти и здравом уме попрощаться с тобой и с Верочкой Царской. Не только. Мне известна причина, а может быть, одна из причин, точнее, главная моей смерти. Присядь, если ты вдруг стоишь, потому, что это может показаться тебе странным. Так вот, это А. Вельский. Этот сукин сын забрал слишком много сил у меня. Слишком много бессонных ночей я провел за чтением его рукописей. У меня ведь их не две, и даже не три – восемь. Восемь рукописей, отредактированных и готовых к печати, это его двенадцать лет жизни и более двух лет моей. Вот такая математика. Я думаю, что ты уже закончил чтение «Войны…», или находишься очень близко к финалу. Знаешь, я ведь грешным делом на какой-то момент отождествил себя с автором. Только не смейся, там слишком много всего сходиться, даже бабочки…»

- О, Господи, - пробормотал я вслух.
- Что? - Верочка шагнула ко мне.
- Верочка, ты помнишь бабочек Павла Васильевича?
- Помню конечно, жаль только, что он забросил это свое хобби. Они были такие красивые…
- А он его и не забросил.
- То есть?
- Свою замечательную коллекцию он отдал в школу, в которой в свое время учился. Разве ты не знала?
- Нет. Я видела, что он сильно переживал из-за своих бабочек, поэтому и не решилась спрашивать. А потом и сама забыла. Значит, коллекция жива?
- Да, конечно. А кроме того, Афанасьев периодически пополнял ее.
- Олег, а почему он передал ее в школу, неужели он уже тогда думал о…?
- Нет, это была такая детективная история. К нему несколько раз приходили покупатели. Предлагали огромные деньги. Там были какие-то исключительные экземпляры – некоторые тысяч по сто…
- Безумные деньги.
- Вот именно, когда начали поступать такие предложения, он испугался. Подумал, что коллекцию могут украсть. Маялся-маялся, а потом передал ее в школьный музей. Изредка, когда позволяло время, он выбирался туда, чтобы просто посмотреть, а иногда чтобы пополнить ее.
- Я не знала, - тихо повторила Верочка.
- Пойдем на кухню. Очень хочется курить… 
- Пойдем, - кивнула Верочка, - я заодно себе чая наведу…
     Я устроился около окна, закурил и продолжил чтение.
    
     «…ты ведь не забыл мою коллекцию. Я попрошу тебя, ты как-нибудь сходи в школу, проведай этих чешуекрылых. Заодно, и меня, помянешь…
     Так вот, сначала бабочки, а потом начались сны. Я ведь действительно несколько раз видел Спасителя. Нет, не Иисуса Назаретянина, а другого, нового. Правда, в такие ночи мне приходилось вскакивать, и долго унимать заходящееся сердце, которое, буквально выпрыгивало из грудной клетки. И знаешь почему? - потому, что этот парень, внешне походил скорее на врага человеческого рода. Не было в нем ни милосердия, ни жалости. Была любовь, но такая… в общем, если бы кто-то эту любовь не принял, то был бы раздавлен ею. Ты, надеюсь, не решил еще, что я сошел с ума. Хотя, признаюсь, были дни, что я и сам сомневался в собственном здравомыслии. Так вот. Надеюсь, что ты крепче, и выдержишь спокойно сообщения о том, что и у меня были ведения, и в них я видел войну. Одну на всех, и каждого с каждым. Какая-то ужасная война, не человеческая. Ты, к счастью не воевал, а вот мне пришлось, и поверь мне, я знаю, что говорю. Это была совершенно иная война, нежели чем те, которые раньше выпадали на нашу долю, то есть долю человечества, а не на отдельные страны или народы. И знаешь, что это значит – это война без победителя. Только побежденные. Все. И там, то есть, в снах, я видел правоту происходящего, правоту этой войны. Правоту того, кто пришел… Жаль только, что нет у меня слов, что бы передать тебе всю эту правоту, потому что от нее у меня осталась только вера и ощущения, а они трудно поддаются описанию.
 
     Я все понимаю! Любой в праве думать обо мне что хочет, но я не хочу, чтобы в твоей памяти и памяти Верочки, я остался сумасшедшим стариком. Как ни трудно в это поверить, но я все еще в здравом рассудке.

     Очень надеюсь, Олег, что ты читаешь это письмо не вслух, а Верочка не стоит у тебя за спиной и не смотрит в текст. Конечно, ничего страшного в этом нет, просто исчезнет чистота маленького эксперимента, который ты вполне мог бы провести…»

     Я оторвался от чтения и скосил глаза в сторону, Верочка сидела за столом и маленькими глотками пила чай. Казалось, что ей нет никакого дела, до того, что написано в этом странном письме. Только я ошибся – она перехватила мой взгляд.
- Что, опять про меня?
- Да, про тебя, - подтвердил я.
- Надеюсь, что не плохое.
- Нет, ну что ты, Афанасьев относился к тебе трепетно и нежно.
- Что, прямо так и написано? - усмехнулась Верочка.
- Почти…

     «…Поговори с ней, осторожно, дай ей самой возможность сравнить себя до знакомства с рукописью А. Вельского и после этого знакомства. Только не торопи и не подсказывай ей. Можешь быть уверен, что он так действует на всех. Вот только я не знаю, плохо это или нет. Некоторое время я посвятил тому, чтобы обнаружить о нем хоть какую-нибудь информацию. Что-нибудь из его биографии. Даже беседовал с Володей и Олей, наверняка, ты знаешь, что они знали его лично в лучшие его годы. Но увы, всеобъемлющей картины у меня так и не сложилось. Только какие-то куски. Может быть, ты, если захочешь, займешься этим. Но это не просьба, не предложение, ни часть завещания, просто пришла в голову мысль и я ее озвучил. Не возьмешься и не надо. Может быть, еще и не время, вдруг я тороплю события. Только мне кажется, что фигура Вельского обязательно всплывет когда-нибудь. Просто тебе надо быть готовым. А вот если попытаешься уточнить и спросишь, к чем – честно отвечу –  не знаю. Скорее всего, ко всему, и к плохому, и к хорошему. И еще, совет, когда ты будешь представлять это плохое и это хорошее, не жалей фантазии. Оторвись на всю катушку, как говорит современная молодежь. Чем больше накрутишь – тем меньше у тебя будет неожиданных сюрпризов… Ну что, удивил я тебя, а может, даже и напугал? Надеюсь, что хоть немного удалось это сделать.
 
     Теперь, еще одна вещь. В черной общей тетради собрано все, что я раскопал о Вельском. Вырви эти листы и оставь себе, а хочешь, просто выброси. Не важно, главное – не надо их никому показывать, ну, не считая, конечно Верочки, если она сама пожелает.
 
     Со всем остальным можешь делать все, что тебе заблагорассудится. Если сочтешь нужным – сохраняй, передавай в архив литературного братства. Сочтешь нужным – в печь, в прах. Я тебе полностью доверяю. Если будешь сомневаться – спокойно советуйся с Верочкой Царской – она девочка мудрая…

     И остались мои личные дневники, убедительно прошу – уничтожь их, не читая. Там только частные вещи. Ничего страшного, ничего неприличного, ничего скандального. Просто частная сторона моей жизни. Поэтому и прошу, сделай милость.

     Вот, наверное, и все, что я хотел тебе сказать. Тебе, и конечно, Верочке. Я любил вас и вместе, и по отдельности, а если, там, после всего, есть что-то обещанное, то буду любить вас и там. Прощай Олег.
     Прощай и ты, Верочка, поцелуй за меня Аську и не ругай ее сильно – она у тебя замечательная.
     Прощайте.
     П.В. Афанасьев».
    
- Что, все плохо? - спросила Верочка, глядя на то, как я сворачиваю письмо Павла Васильевича и прячу в конверт.
- С чего ты взяла? – вопросом на вопрос ответил я.
- Ну, судя по твоему внешнему виду, например. Или по тому, что ты не даешь мне прочесть…
- Ой, прости, - я протянул конверт женщине.

     Но та не стала его брать.
- Не хочу, не сейчас, - пояснила она, - может быть, потом, а то я непременно разревусь. На меня, пока ты читал письмо, вдруг все снова накатило. И приход его ночной неожиданный. Потом, дежурства все эти ночные. Свидания наши редкие, всегда на бегу. Я даже удивляюсь, что смогла все это пережить…
- Верочка, можно я спрошу тебя?
- Да, конечно.
- Ты как думаешь, на нас с тобой сильно повлияла смерть Павла Васильевича?

     Верочка задумалась, по-видимому, она не предполагала такого вопроса, и сейчас ей требовалось сосредоточиться, чтобы переместить себя из одного центра событий в другой…
- Это такой трудный вопрос? - спросил я осторожно.
- Нет, не трудный, просто я пытаюсь вспомнить, а какой я была до всего этого… такое ощущение, что это было, как минимум сто лет назад.
- Да, действительно, - я и сам вспомнил тот памятный день, когда Афанасьев появился у меня на пороге, держа в руках рукопись «Войны…»

     Верочка была права, это было очень давно. И у меня, не получалось вспомнить себя каким я был, буквально, несколько месяцев назад.
- А я, ведь и правда была другая, - тихо сказала Верочка, поднимаясь со стула и приближаясь ко мне, - совсем другая. Ты ведь смотришь на меня со стороны, Олег. Скажи, я сильно изменилась?
- Это нечестно, - улыбнулся я, целуя ее в щеку, в губы, в шею и приговаривая при этом, - ты возвращаешь мне вопрос, который я сам тебе задал.
- Правда, - толи удивляясь, толи подтверждая ответила Верочка, отвечая на мои поцелуи, своими…

     Неизвестно, как далеко зашло бы дело…, хотя, вранье, конечно, известно. Мы избегали заниматься любовью в квартире Павла Васильевича. Была какая-то внутренняя установка, что ли. Ну, вроде такой, что нежелательно смешивать личные отношения и работу. Или, что служебный роман не должен осуществляться на рабочем месте. Мы не произносили этого вслух, но я иногда думал об этом про себя, и считал, что это правильно – не смешивать…

     И вдруг раздался телефонный звонок. Мы с Верочкой выпустили друг друга, оглянулись на телефон, а потом наши взгляды опять встретились.
- Неужели опять Мишин, - неуверенно пробормотала Верочка.
- Может, совсем не брать, - предложил я.

     Телефон зазвонил повторно.
- Нет, надо взять, - тихо произнесла Верочка, - по-моему, это ему звонят.
- Кому, - не понял я сразу, а когда до меня дошло, мне вдруг стало не по себе.

     Очередной звонок опять заставил нас посмотреть на телефонный аппарат. А потом я почувствовал, как Верочка легонько подталкивает меня к столику, на котором стоял телефон. Еще один звонок – и снова легкий толчок в спину. Делать было нечего – я поднял телефонную трубку…
- Алло.
     В трубке была тишина, и я снова повторил.
- Алло, Вас не слышно, говорите.

     После этого голос действительно раздался и голос этот был женский. Молодой женщины.
- Здравствуйте, - последовала пауза, и все тот же женский голос попросил, - позовите, пожалуйста, Пашу.
- Понимаете, Павла Васильевича нет, - я выбрал такую формулировку, потому что побоялся сразу ошеломить человека ужасной новостью.
- Не понимаю, а где он? Когда будет?
- Вы извините, но Павел Васильевич умер.
- Что, - взвизгнул женский голос, а потом была пауза и другой, более правильный вопрос, - когда это случилось?
- Три месяца назад. Он попал в больницу, долгое время был без сознания, а потом пришел в себя на короткое время и скончался. Сердце, понимаете.
- Да, да. У Паши было действительно больное сердце. А кто Вы, - конечно, незнакомку должно было удивить присутствие в квартире чужого человека, она даже предположила, - Вы из милиции?
- Нет. Я коллега по работе. Меня зовут Олег Владимирович Подольский…
- Подольский. Да, конечно, Паша говорил мне о Вас…
- А как Вас зовут, - спросил я, и поторопился добавить, - а то как-то неудобно, без имени…
- Я Марина Вель…, - и связь резко оборвалась или ее оборвали.
- Алло, алло. Черт возьми, - пробормотал я, смущенно глядя то на телефонную трубку, то на Верочку, которая стояла рядом со мной.
- Что случилось? - спросила она, когда я положил трубку.
- По-моему, я говорил только что с Вельской Мариной. Если конечно, мне не послышалось.
- Вельской! - изумилась Верочка.
- Да, - и тут же усомнился, - очень похоже было, только связь оборвалась раньше, чем она договорила свою фамилию. А так, очень похоже…
- С ума сойти, - пробормотала Верочка и посмотрела на меня, - вот не верь в судьбу…
- Да уж. Может быть, она еще перезвонит, - неуверенно предположил я.

     Но Верочка не разделила моего оптимизма.
- Зачем ей звонить. Главное она узнала – Афанасьева больше нет.
- А почему ты думаешь, что это главное?
- То есть, - не поняла меня Верочка.
- Мне, например, показалось, что у нее…
- Что?
- Понимаешь, солнышко мое, она, например, узнала меня. То есть, когда я представился, она сказала, что Афанасьев говорил ей обо мне. А кроме того, она назвала Павла Васильевича просто Пашей… Вот…

     Так уж получилось, что последнее замечание я сначала сказал, а потом сам понял смысл сказанного.
- Что, прямо так и сказала?
- Да, именно так. Я сказал, что я Подольский – а она так по-свойски, мол, знаю такое имя, Паша мне о вас говорил.
- Странно, - произнесла Верочка, - а эта Марина, молода?
- Ну, если судить по голосу – да.
- Странно, - повторила Верочка.

     А мне в этот момент пришла в голову еще одна мысль, которую я поспешил озвучить.
- Рукописи. Верочка, здесь остались рукописи Вельского. Так что, она обязательно должна перезвонить. В письме Павел Васильевич сказал, что у него восемь рукописей А. Вельского. Восемь, понимаешь?
- Восемь, господи, но тогда, где же они?!
- Где-то здесь… и я думаю, она пожелает их забрать…
- Ты думаешь?
- Конечно. Это ведь не только рукопись, но и память.
- И что же нам делать?
- Подождем, - предложил я, - может быть, ее так ошеломило это известие, что она не сразу сообразила. А сообразит – вспомнит – перезвонит.
- Логично, - согласилась Верочка, но тут же добавила, - вот только когда придет в себя – вот вопрос. Что же нам, дежурить здесь?
- Да уж, об этом я как-то не подумал…
- Погоди-ка, - Верочка подняла трубку и набрала какой-то номер, - Алло, здравствуйте, а можно услышать Аллу Васильеву.
- …
- Не ее смена. А когда она будет?
- …
- Извините, а есть возможность, если будут звонить на этот номер, перевести его на другой телефон.
- …
- Видите ли, этот телефон принадлежал Афанасьеву Павлу Васильевичу, но он умер. Могут звонить какие-нибудь родственники, понимаете?
- …
- Да, конечно. Спасибо. Сейчас я продиктую, - она быстро повернулась ко мне, - Олег, какой у тебя номер…

- Договорилась, - спросил я у Верочки, когда она положила трубку.
- Да, теперь, если эта Марина будет звонить сюда, то звонок будет переадресован на твой домашний телефон.
- Вот и ладно, пойдем, наверное, домой…
    
     Вот и все, оставалось вернуть ключи Мишину, и можно было считать, что мы свой долг выполнили. Можно было заниматься своими обычными делами… С одной стороны, все так и было, только на душе было тоскливо…
    
- Олег, ты чего? - услышал я голос Верочки.
     Мы стояли уже на пороге квартиры, одетые и готовые выйти за дверь. Я оглянулся на Верочку, которая, застегивая молнию на сапоге, оперлась на мою руку.
- Что?
- Спрашиваю, какая тебя мысль посетила, - улыбнулась Верочка, повторяя вопрос.
- Ты знаешь, - я наклонился и сначала помог моей женщине разобраться с бестолковой молнией, а потом продолжил, - мне действительно пришла в голову мысль.
- Ну-ну, очень интересно, - Верочка с интересом рассматривала меня, вынуждая говорить дальше.
- А что если рукописи, я имею в виду, остальные шесть, здесь?
- Здесь? - Верочка внимательно смотрела на меня, но саму мысль, по-видимому, все еще не поняла.
- Ну да, если рукописи здесь, в квартире, - продолжил я, - то где они могут быть. Где именно? Мы ведь, кажется, везде посмотрели?
- Олег, - попробовала остановить меня Верочка.
- Нет-нет, насколько я понял, эта квартира служебная. То есть, после того, как архив Павла Васильевича будет переправлен в музей братства, квартира освободиться и сюда заселиться кто-то другой. Осмотрится и просто-напросто, вывезет всю оставшуюся здесь мебель, все вещи, просто на свалку. Ну а вместе с вещами, может отправить на свалку и рукописи…

     Вот теперь Верочка поняла, о чем идет речь. Более того, она отвернулась от порога и вернулась в комнату, где лежал готовый к транспортировке архив Павла Васильевича.
- Хочешь сказать – здесь не все?
- Да. Я уверен, теперь уверен, что здесь не все…

     Верочка в очередной раз доказала, что мыслит масштабнее, чем я. То есть, на какой-то момент я опередил ее, но она быстро сравняла счет, поняв проблему шире, нежели чем я ее задумал.
- Не все, - Верочка обошла бумаги.
- Мы что-то пропустили… По крайней мере, мы точно пропустили рукописи Вельского.
- Может быть, они не подписаны, - предположила Верочка, - хотя, чтобы все шесть, и это при учете, что те две, которые у нас, оформлены подобающим образом. Это вряд ли…

     Я кивнул, соглашаясь с Верочкой, а она добавила:
- Получается, что они лежат в таком месте, где мы их не искали.
- Думаешь, есть тайник, - произнес я вопросительно, хотя, это было больше похоже на уже принятое решение.
- Олег, а ведь у нас нет и всех дневников Афанасьева. У нас всего три тетради, а они пронумерованы… Куда мы с тобой глядели!
- Вот черт!
     Выход откладывался…