Выдержки из правил

  Прав был буйный Ницше, когда говорил, что сильные натуры могут забывать неподвластное им. Плющить в мощных руках воспоминания, как ореховую скорлупку, как семечку тыквенную, а потом отбросить в самый дальний угол и опороченную деструкцией, забыть ее, несчастную, вовек не проросшую. А удел слабых - все помнить, каждое слово, любой шорох, запахи и вкусы, взгляды и цоканье языком. Их внутричерепным музеям сопутствует желудочные судороги и выкрученная, узловатая, словно лапа древнего дерева, сердечная боль.
  Представьте себе такого слабого человека, растворенного в окнах и дворах громадного Города, с маленьким, нелюбимым делом, с обшарпанной раковиной комнатки, заваленной безвкусными гравюрами, толстыми книгами,важными словарями и нелепым гигантом фикуса, устало прилипшего к вечно влажной кирпичной стене с обвисшими обоями. За стеклом автобусы наждачат воздух вонючим газом, кричат люди, моргает невротически реклама, а человек сидит и смотрит сквозь мутные разводы и не понимает, что это - реальность, сон, ужас, привилегия? Если последнее, то чего? Жизни? У него пухнет голова, раздувается мозг, кипят мысли, словно там клокочет коричневая лава горячего кофе. Кстати, я выключил кофеварку? Он бредет на кухню, шаркая стоптанными тапочками по вздернутому линолеуму, в коридоре опирается на прохладу стены и надрывно кашляет. Нервы его спрыснуты бензином, который въелся тут во все, в плитку, в ворсинки ковра, в чашку, в кофейное зерно. Город дышит бензином, неосторожно чиркнешь зажигалкой и вперед, на поиски Бога.
  Какой уж тут Бог, если его знакомые, тоже люди Города, заточенные в своих комнатах звонят в полицейские участки и молчат в трубку, а попозже, через год, два, через десяток лет, вполне уже готовы кричать в пластмассовые дырочки и змееподобный провод: "Потрогайте меня", "Пришлите наряд", "Спасите, спасите, я задыхаюсь", "Придите, пожалуйста, придите кто-то". А в ответ - тишина, только телефон подстраивается к шуму кровотока и заполняет пустоту белым шумом.
  Это состояние нужно принять, выдержать, не то оно, постаравшись, пронзит до нутра и изойдешь желчью и истлеешь, уронив на подоконник немощные руки, пытавшиеся разбить дрожащее зеркало. Это тернии жизни, благоприятное равновесие беспорядочных переживаний, которые цеплялись на бусы личного опыта, и сверкали самоцветами, радуя глаз чужака и своего. Это сплошные уроки плаванья на кухонном столе и беременный безумием человек тонет в стенах своей комнаты, токмо не долетел до берега, где спасатели играют в домино, его крик, смешался с гудками самосвалов и выстрелами выхлопных труб, поражающих легкие болезнью с клешней.
  Человек пробует кофе, жжение в груди, ощущение полновесного глотка яда. Разум в этих местах не поручится за свою крепость, только Солнце - знак прививки против всесветного распада, да и оно блекнет в темном смраде - постельном, мусорном,хлорном, и скривившись, быстро вытекает за горизонт, кровоточа внизу, темнея сверху. Махни ему рукой и принимайся думать, кого любят мухи, уж явно тебя и меня, но уж точно не Иисуса, как сказано в одной старой книжечке, чьи страницы пошли на согревание телес в зимние ночи. Бог умер? Пройденная мысль. Новая формулировка: Бог есть Смерть.
  Не будем загадывать радужных концов, смерть поджидает слабых, которые сильны памятью, не способны забывать (хрупкие, верные, ранимые до крайностей), как сторожит оторвавшуюся от плафона лампочку угрюмый бетонный пол. Взрыв стеклянной скорлупы, скособоченная вольфрамовая нить вздрогнет инерцией твердолобости холодных песчинок, молниеносная потеря крохотного мирка вакуума, и на этом все кончается. Как легко тебя описать, человеческая жизнь. Чужой мыслью ли, чужим изобретением, влить на холст воображения словесные образы и они вспыхнут, погаснут, снова вспыхнут, ярко, ослепительно белым, и впечатаются в окрестностях полей Брока вечными проводами, напряженными до предела, коль случай заставит вас узреть и лампочку, и бетон, совместно, по отдельности, а тут и хрупкость подоспеет, и отторжение монументальности, словно качества предметов переговариваются образами, угрожают другу другу, пересмеиваются, исполняют вечно один сценарий и не устают, никогда не устают.
  Кто сказал, что Бог - это зло? Прудон. Тот Бог, убийца, грубо ломает человека, добивается нужного результата, затем ослабевает зажимы своей хватки Фатумом, словно кольцами удава, и обращается помягче, пусть, дескать, сэкономит силы, энергии поднаберется, а уж мы повторим, как повторяют свои пьесы вещи и образы, только масштаб здесь поболее, его в окно Города не заметно, лишь закаты, своими раздавленными телами, волоча конечности по небоскребам, отдаленно смахивают на описываемое.
  Пора убираться нам из комнаты слабого человека, антагониста афоризма немецкого горделивого сукиного сына, рок которого был изначально отягощен фонтаном сумасшествия, забившего рты ближайшим после его смерти поколениям. Уходим неслышно, пусть человек бодрствует и понимает, что из вялой рыбы не сделаешь дельфина, а бессмертной душе не вечно томиться в телесном склепе.