Пути человеческие

Воистину, пути Господни неисповедимы. Пути человеческие порой непредсказуемы. Маленькая планета под названием Земля летит во Вселенной вместе с Солнцем в неведомые дали и несет на своих плечах хрупкую жизнь. Имя этой жизни – Человек.
Человек вошел в Мир. Он сделал свой первый робкий шаг, другой, третий… Кто-то прошел по Земле незаметно, кто-то  просто наследил, кто-то оставил след, а кто-то его растоптал…

Работа закрутила меня колесом рутины так, что некогда было остановиться, сказать себе  “стоп”, поднять глаза к небу, улыбнуться плывущим вдаль облакам и порадоваться вместе с ними свободе. Производственные дела заставили меня на некоторое время покинуть мой рабочий кабинет. Чтобы хоть немного отключиться от проблем, я не стала брать служебную машину, а пошла пешком. Моя старушка Астрахань, южный город, приютившийся где-то на краю  России, вновь расстелила передо мной дорожку-скатерку по многочисленным узким  улицам, на которых хватало места и суете будней, и размеренной жизни одиноких башенок, оставшихся от некогда живших здесь монастырей, и помпезности новостроек, играющих в зеркалах окон брызгами солнечного света, и куполам многочисленных восточных построек с дворами, двориками и подворьями. Я прошла через небольшой зеленый скверик. Мальчишки катались здесь на скейтбордах. Предприимчивые мужички разложили на высоких тротуарных бордюрах свой “книжный бизнес”. Поодаль на лавочке я заметила сидящего в одиночестве знакомого. Бывший врач, а теперь пенсионер, он что-то увлеченно читал. Я подошла к нему и присела рядом. Он оторвал взгляд от книги и улыбнулся.
-Как дела? – в один голос спросили мы друг друга и рассмеялись.
-Что читаете? – поинтересовалась я у Николая Николаевича
-Возникновение лютеранства. Сегодня должен обязательно дочитать до 125 страницы.
Немец по происхождению, он всегда отличался особой пунктуальностью, аккуратностью и, настоящей не показной интеллигентностью.
Говорят, любопытство не порок… На несколько мгновений заглянув в книжку, я успела прочитать: “Обычно датой возникновения Лютеранства считают 31 октября 1517 года, когда Мартин Лютер прибил к дверям церкви, где он служил священником, доску с 95 тезисами, в которых подверг суровой критике католицизм. Наибольшее число лютеран по-прежнему сосредоточено в Германии…”
-Куда идешь? – прервал мой  нескромный интерес Николай Николаевич.
-На Спартаковскую 102, во второй туберкулезный диспансер, - ответила я.
-Будешь там, подними голову. Посмотри, что написано над вторым этажом кирпичного здания.
Мы простились, пожелав друг другу удачи.
Город вновь улыбался мне лукавой улыбкой. Перейдя мостик над Канавой или Варвациевским каналом, как звался он прежде, свернув за угол, я увидела старые покосившиеся домишки с украшенными камышом заборами. Асфальт здесь почти не существовал. На другой стороне улицы одинокое большое дерево закрывало от меня старое деревянное здание готического настроения, с острыми, стремящимися к небу башенками. Чуть левее от него, по линии тротуара, мудрым взглядом повидавшего жизнь старца смотрел на мир двухэтажный кирпичный дом. Я было, уже собралась пройти в калитку диспансера, которая таилась между ними, как  вдруг вспомнила о моем знакомом.
Я вдруг увидела голубое небо и ослепительно белые плывущие облака. На минуту мне показалось, что плывут не облака, а карниз здания. “Детский приемник-распределитель НКВД” – увидела я большие печатные буквы под козырьком крыши. Облака плыли куда-то, не замечая ни меня, ни детский приемник-распределитель, цепляясь рваными подолами за остроконечные  башенки деревянного корпуса диспансера. А планета, подчиняясь космическим законам, всё так же летела куда-то во Вселенной, храня в  памяти свое прошлое…


Шёл 1636 год. Адаму Олеарию предстоял долгий путь на новом, только что отстроенном корабле «Фридрих» от  Нижнего Новгорода до  Ирана, по Волге, а затем по  Каспию.    Сойдя на берег в Астрахани,  секретарь голштинского посольства задержался в её степях ещё и как путешественник.
 Путь выдался трудный. Астраханские летние степи не щадили ни высохшую колючку, ни стоящих столбиками сусликов, ни караваны верблюдов, ни одиноких путников. Солнце, клонясь к закату, всё ещё жарко обнимало плечи. На горизонте маревом дрожали очертания каких-то строений. Изнуренный солнцем и суховеями, путешественник искал пристанище на ночь. К счастью, плывущие миражи приближались, а не исчезали.
Тяжелую дубовую дверь открыл невысокого роста, худощавый монах.
-Пустите путника на ночлег, - попросил  Адам Олеарий монаха, переходя в разговоре с немецкой речи на русскую.
-Проходи, милый человек. Кто будешь?
-Голштинский путешественник. Мне бы только ночь переночевать.
Стемнело. Ночь накрыла монастырь. В трапезной, куда монахи пригласили Олеария разделить с ними ужин, редкие свечи скудно освещали большой дубовый стол с лавками по бокам. Тяжелая низкая дверь скрипнула, и в трапезную вошел седой старец. Опираясь на клюку, он поприветствовал путника и, его сгорбленное тело, скрытое под монашескими одеждами, медленно опустилось на лавку. Отужинав, братия постепенно растворилась в кельях, оставив Адама Олеария наедине со старцем.
Беседа лилась протяжным живым ручьем. Игумен монастыря отец Иоанн, на правах гостеприимного хозяина старался дать путнику и отдых, и душевное тепло. Расспросив, откуда тот родом и что видел, Иоанн посетовал:
-Я, видно, уже не увижу свою родную Австрию. Стар уже. Сто шестой год идет. Привезли меня в Россию, пленного мальчика-лютеранина, перекрестили в православие и послали в Астраханский монастырь. Сколько времени прошло! Теперь вот - игумен. Затеял я сады развести виноградные. Не первый год уж растут. Может, вспомнят меня, русского немца потомки добрым словом?  Рад я, Адам, что именно ты заглянул ко мне на огонек. Душой я с тобой отдохнул. Хоть родную немецкую речь услышал. Не суди, коль, плохо говорю. Уже, почитай, век храню его в сердце, а разговаривать не с кем.
-Сколько я путешествую по Астраханской земле, а еще не встретил ни одного немца, - ответил ему Олеарий, - единственный ты, видно, на этой земле, но коль уж семя попало в землю, то должно оно прорасти либо колосом, либо деревом. Во всяком случае, новой жизнью.
Олеарий погладил  рукой дубовый стол. Блики на стенах задрожали и поплыли, растворяясь во времени.

Что это было? Со мной, или нет? Я только что видела седовласого старца. Да вовсе и не Адам Олеарий стучался в ворота монастыря, а я отворила калитку туберкулезного диспансера! И сейчас моя рука гладила потемневшую от времени деревянную некрашеную стену старинного здания. Сверху, словно, переглядываясь, друг с другом, на меня смотрели его готические башенки. А голоса?.. Мне показалось, что я услышала голоса. Откуда они доносились: из-за угла старинного деревянного здания, или из переулков ушедшего времени? Нет, мне не мерещилось! Я слышала знаменитый хорал Лютера “Даруй нам слова благодать”. Он доносился откуда-то из подвала.
Перед его раскрытой, почти вросшей в землю дверью, я увидела беззаботную стайку людей. Женщины держали цветы. Мужчины, напустив на себя важность, стояли рядом.
-Сегодня мы торжественно освящаем здание этой последней сохранившейся в Астрахани лютеранской кирхи, построенной ещё в XIX веке, - услышала я женский голос.
Его обладательница была облачена в черные культовые одежды.
-Кто это? – спросила я у женщины, стоящей неподалеку от меня.
-Это Вера Зауэр – пастор Евангелическо-Лютеранской церкви святых Петра и Павла г. Астрахани.
-Что здесь происходит? – удивленно спросила я.
-Мы совершаем эксергезу – изгнание сатаны, - пояснила мне женщина.
Боже мой, я же совсем забыла! После долгих раздумий, споров решили городские и областные власти передать здание туберкулезного диспансера, вернее, здание старой лютеранской кирхи Астраханскому Русско-Немецкому дому.
Я увидела, как в подвал стали входить дети. Нарядно одетые, они несли в руках большие белые зажженные свечи. “Боже мой, эти подвалы всегда полны нечистот из-за неработающей канализации! Что там делать детям?” – подумала я.
- В этом обряде обязательно участвуют дети. Они несут очищающий огонь, - словно прочитав мои мысли, шепнула  женщина.
Сквозь шепот моей собеседницы мне слышалась то  немецкая, то английская  речь.
Словоохотливая женщина, интуитивно почувствовав мой интерес, любезно одаривала меня информацией:
-По-английски говорит пастор из США Джек Ричардс, а вон тот немец – Дитрих    Хальман. Он пастор церкви Берлину – Бранденбург. Они специально приехали на освящение.
Я увидела, как капли святой воды, животворящим крестом окропили подвал. Процессия заглянула во все уголки деревянной кирхи, и возгласом “Аминь” торжественно перешла к двухэтажному кирпичному корпусу.
- Мы сегодня освящаем это здание во Имя Отца, Сына, и Святого Духа. Построенное в 1909 году на средства прихожан, в нем, при приходе церкви размещалось Евангелическо-Лютеранское начальное училище для детей. Мы вспоминаем сегодня и тех детей, которые в разные годы находились в стенах бывшего здесь во время Советской власти приемника – распределителя НКВД. Мы вспоминаем тех детей, родители которых погибли в Великую Отечественную войну от рук немецко-фашистских захватчиков, родители которых пропали без вести, либо познали ужас немецких  концентрационных лагерей ”, - звучал уверенно-спокойный голос Веры Зауэр.
Нет, не о тех немцах говорил Адам Олеарий с игуменом Иоанном, не о тех…
Дети с зажженными свечами вошли в здание, чтобы пронести по этажам очищающий Огонь.

Неожиданно для себя я стала свидетельницей разговора двух пожилых мужчин – активных участников происходящего.
-Здравствуй, - начал разговор один из них, - ты меня  узнаешь?
-Нет, - удивленно ответил седовласый человек невысокого роста.
-Я -  Шурка… Помнишь? Я тебя сразу узнал. Ты  - Санька. Так ведь?
-Да…
-Помнишь военные годы? Ты тогда еще совсем мелким пацаном был.
-Шурка?!.  Помню…Неужели это ты?! Как ты меня узнал?
-По глазам… Они у тебя особенные… Других таких нет… А помнишь?..

Узкая, но длинная улица была целым миром для местных мальчишек. В трудное военное время полуголодные, полураздетые они гоняли по ней на самокатах, бегали, играли в дворовые игры. Улицу, давно переименованную в Спартаковскую, по старой памяти всё ещё называли Кирочной. Санькин дом находился как раз напротив детского приемника-распределителя НКВД, куда привозили детей, которых осиротила война.
Вот и сейчас, играя около дома, Санька решал свои уличные дела с соседскими мальчишками.
-Эй, подойди сюда, - услышал он чей-то не очень ласковый оклик.
Санька оглянулся.  Голос, доносившийся из-за решетчатого забора приемника -  распределителя, принадлежал Шурке, рослому подростку в старой, выцветшей рубахе и коротких не по размеру штанах. Санька подошел.
-Ты меня знаешь? – сурово спросил Шурка Саньку, который был младше  лет на семь.
-Знаю, - ответил Санька.
-Ну, кто я?
-Ты Шурка, - промямлил Санька
К Шурке подошел еще один подросток.
-Это Федька, - показал Шурка на подошедшего мальчишку. Он мой друг. Ты его знаешь?
-Да, - кивнул Санька
-Принеси хлеба…
Санька совсем было собрался бежать домой за хлебом, но услышал голос соседки:
-Санька, не водись  с Шуркой и Федькой, они воры. Отойдите от мальца, - тут же переключилась женщина на подростков, - вот я вам, шпана!..

… В глазах повзрослевшего Саньки вдруг заблестели слезы:
-Помню, как ты просил у меня хлеба…
-Да, жрать хотелось очень…
-Шурка, где ты сейчас?
-Я-то? В Москве. Сварщиком работаю. Да мы с Федькой оба там. Видишь, не пропали. Институтов не кончали, но людьми стали…  А здесь случайно оказался. В город приехал по делам. Знакомый немец рассказал про освящение кирхи. Когда я узнал, что это за место, знаешь, захотелось посмотреть… А ты где?
-А я здесь живу, в Астрахани. Пойдем ко мне, посидим, вспомним…
Они вышли из калитки, не дождавшись конца освящения возрождавшейся из забвения Евангелическо-Лютеранской церкви. Они были сейчас в другом измерении. Для Саньки улица Кирочная навсегда осталась эпизодом детства, а Шурка так и не смог поверить, что приемник-распределитель, в котором он провел не самые лучшие свои детские годы, всего лишь эпизод в жизни начального училища для детей Евангелическо-Лютеранской церкви.

… Аромат кофе. Плотные шторы на окнах. Сумерки. Гостеприимные глубокие кресла, подставив свои мягкие кожаные подлокотники, располагали к беседе. Я тронула глобус, стоящий рядом на тумбочке. Отозвавшись на мое прикосновение, он дрогнул и поплыл вокруг металлической оси. Вот она моя Астрахань, еле уловимая точка планеты, частица Русской земли, как мать, согревшая своим теплом всех, кто некогда селился на ней.
-  Астраханский край уникален, - поймав мою мысль, сказала Вера Зауэр, - ни в каком другом уголке планеты нет такого мирного сосуществования различных национальностей, необычайной веротерпимости, хотя здесь проживает около 176 народностей.
-А с чем это связано? – поинтересовалась я.
-Основное население края было пришлым. Беглые крестьяне, ссыльные французские солдаты – всех прельщала астраханская земля.  На ней организовывались подворья – индийские, турецкие… Никто не мог считать себя здесь главным. Еще причина – экономические связи. Получение прибыли жители ставили выше религиозных и национальных распрей. Основные промыслы астраханской земли соляные и рыбные – тяжелый труд. Главное на этих промыслах - терпимость друг к другу в коллективе. Да и климат не из легких,  - рассказывала  Вера Александровна.
В моем воображении вдруг всплыли деревянные остроконечные башенки лютеранской кирхи и дети, несущие зажженные белые свечи.
-А когда здесь появились лютеране? – спросила я.
-О, это были пленные из Литвы и Швеции, которых поселили тут еще при Иоанне Грозном. А более или  менее сплоченное общество лютеран появилось в самом начале 18-го века. К 1713 году построили первый молитвенный дом. В 1720 году переименовали его в кирху.  За всю историю лютеранства в Астрахани их было несколько. А эта деревянная кирха служит людям с 1888 года. Она последняя, дожившая до наших дней.
Неспешный рассказ этой женщины еще долго водил меня замысловатыми путями по уголкам и закоулкам истории то к “свадебному бунту” 1705 года, когда погибли почти все лютеране в городе, то к пожару 1729 года, когда в ночь под Рождество сгорели до основания кирха, церковная школа, весь церковный архив, то к событиям наших дней, начавших  отсчет нового  времени.

Я возвращалась домой, когда полная луна  безраздельно властвовала на ночном летнем небе. День, казавшийся рутинно-обыденным, одарил меня удивительно яркими событиями. Я думала то о нарядно одетых детях, несущих в ладонях священный огонь, превращая существующий пока в этих стенах туберкулезный диспансер, в Евангелическо-Лютеранскую церковь, то о голодных, оборванных питомцах приемника-распределителя. Я думала  о том, как противоречив Мир, соединивший скверну и святость под одним сводом последней лютеранской кирхи.
 “Последняя” -  грустное слово. Звучит, как  “последняя жемчужина”. А, может быть, не последняя, а единственная и неповторимая  среди россыпи неповторимых жемчужин мусульманских мечетей, православных храмов, еврейской синагоги, католического костела – религий и культур, оставивших красивые следы на земле сурового Астраханского края.
Следы, следы, следы… Мог ли предположить мальчик, родившийся еще в XY веке в бедной семье маленького саксонского городка Эйслебен, что оставит свой след на далекой астраханской земле? Мог ли знать Мартин Лютер, что религия, носящая его имя, пустит на этой земле корни? А если б знал, мог бы допустить, чтобы в стенах его церквей страдали души? Но всё возвращается на круги своя. В Мир входят новые люди, чтоб поднять из праха времен утерянную культуру, возродить Веру и оставить свой достойный след на Земле.