Войпель. Сентиментальный триллер Гл. 8, 9 черновик

      Глава восьмая
      Змея из трубы

      Если вы следуете через Неву по Вантовому мосту со стороны Купчино, то, уже почти переехав через реку, обязательно посмотрите направо: мост-то достаточно высокий, следовательно, с него можно много чего интересного рассмотреть.   
      Как вам – картинка? Из серии: - «Сюрреализм подкрался незаметно?». Вот, то-то же…
      Вроде бы – городская черта, но никаких современных высоток нет и в помине. Наоборот, сплошная частная малоэтажная застройка. Причём, разная.
      Встречаются и совсем старенькие избушки: бревенчатые, почерневшие, ветхие, покосившиеся, много лет некрашеные, но с резными наличниками-ставнями. А также с журавлями-колодцами и чёрными треугольниками погребов во дворах. Это – остатки деревень, выстроенных ещё в незапамятные времена, когда многие крупные заводы и фабрики располагались вдоль невских берегов. Логистика тогда была такая: и сырьё, в основном, баржами завозилось, и часть готовой продукции отгружалась по воде. А где появлялся крупный завод (или фабрика), то там почти сразу же возникали и так называемые «рабочие слободки». Как же иначе? Ведь, метро, трамваев, троллейбусов и маршруток тогда не было. Да и лошадей, как известно, на всех не напасёшься. А пешком много ли находишься? Вот, рабочие с семьями и селились – как можно ближе к конкретному предприятию…    
      Но есть в современной малоэтажной застройке, расположенной на правом берегу Невы, совсем другие дома: и огромные безвкусные коттеджи из красно-бурого кирпича, и «замкоподобные» виллы с многочисленными башенками-шпилями, и элегантные дома в стиле «а-ля швейцарское шале». Кто же в них живёт? А всякий разный богатый и уважаемый российский люд: депутаты, чиновники, бизнесмены, банкиры, знаменитые спортсмены и популярные артисты-музыканты-композиторы. А также «воры в законе», идейные рэкетиры и цыганские бароны-наркоторговцы. Ибо, если ты не признан российским судом криминальным деятелем, то являешься – в безусловном порядке – честным и уважаемым человеком. Даже если никаких налогов не платишь, но являешься – при этом – владельцем дорогущей собственности-недвижимости. Законы у нас нынче такие – либеральные и лицемерные до полного и окончательного маразма… 

      В девятнадцать ноль-ноль на территорию солидного поместья, расположенного на правом берегу Невы и огороженного по периметру высоченным забором, въехал мощный японский внедорожник. Машина, коротко просигналив мрачным охранникам и обогнув помпезный трёхэтажный коттедж красно-бурого кирпича, остановилась возле аккуратной рубленой баньки.
      Из приземистого угольно-чёрного джипа с «красивыми номерами» выбрался подтянутый седовласый мужчина в модном кремовом пальто «а-ля я недавно был в Милане». В таких пальтишках нынче обожают – до острых желудочных колик – разгуливать сытые и самодовольные представители российской бизнес-политической элиты. Типа – визитная карточка такая, мол: - «Я не из простых чалдонов буду. Ох, не из простых, мать вашу простецкую…». И тёмно-бордовый кейс-дипломат, ручка которого была крепко зажата в правой ладони мужчины, был очень даже солидным и представительным: в таком и пару-тройку миллионов американских долларов перевозить незазорно.
      А таких приметных мужичков нынешние дамы бальзаковского возраста почему-то взяли моду величать – «седыми бобрами». Впрочем, им (дамам), безусловно, видней…
      Навстречу представительному господину поднялся – с широкой резной скамьи, расположенной рядом с баней, – непрезентабельный бородатый и лохматый пожилой тип, облачённый в непонятный бесформенный зипун со стареньким овчинным воротником.
      - Здравствуй, уважаемый шеро-бароно, - вежливо кивнул головой седовласый мужчина.
      - И тебе, господин полковник, не хворать, - криво ухмыльнулся золотозубым ртом смуглолицый бородач. - Такой гость – как желанный подарок.
      - А как оно, твоё здоровье драгоценное, почтенный Бахтало? Почки больше не шалят?
      - Гораздо лучше стало. Гораздо. Благодаря твоим таблеткам тибетским, хитрым. Выручил, однако. Спасибо, друг.
      - Не за что. Свои люди, обязательно сочтёмся, как и полагается…. Поговорим?
      - Конечно. Дело-то святое…. Иван!
      Тихонько скрипнули дверные петли, и от баньки торопливо засеменил низенький старичок, одетый под среднестатистического русского крестьянина конца восемнадцатого века.
      - Здесь я, хозяин! - раболепно срывая с головы островерхий войлочный колпак и почтительно кланяясь, залебезил старик. - Здесь. Явился по зову…. О, какие важные люди к нам пожаловали. Сам господин полковник. Уж, как я рад услужить…
      - Как дела, Иван? - сурово сдвинув к переносице густые пегие брови, прервал старичка цыган.
      - Всё в полном порядке, хозяин. Банька истоплена, камни малиновые, веники замочены, водицы вдоволь, стол накрыт…. Может, ещё чего изволите?
      - Спасибо, Иван Феофанович, за проявленную заботу, - вальяжно усмехнулся седовласый полковник. - Ничего больше не надо. Иди, старина, трудись.
      - Во-во, трудись, - назидательно вскинув вверх толстый указательный палец, поддержал Бахтало. - В подвал ступай, к Зарине. Поможешь ей «травку» фасовать.
      - Хорошо, хозяин. Уже иду. Я мигом… 
      Старичок, слегка припадая на правую ногу, бодро зашагал в сторону коттеджа, а цыган с гостем отправились в баню.
      Прошли, разулись, разделись, развесили одежду на специальных крючках, прибитых к стене, и прошли в парильное отделение.
      Полковник, предварительно напялив на ладони брезентовые рукавицы и плеснув кипятка – с помощью ковшика на длинной деревянной ручке – в специальное отделение печи, в котором располагались раскалённые камни, сразу же взял из жестяного тазика заранее замоченный берёзовый веник и, кряхтя, залез на верхнюю ступень банного полка. Цыганский же барон, недовольно морщась, расположился на самой нижней ступеньке.
      Минуты три-четыре активно и со знанием дела поработав веником, гость поинтересовался:
      - А ты, шеро-бароно, почему не паришься?
      - Не цыганское это дело, - лениво зевнул бородач. - Я и баню-то эту завёл сугубо для уважаемых гостей, чтобы, так сказать, уважение выразить. В основном, для русских гостей, конечно…. Хотя, знаешь, и некоторым иностранцам русская баня нравится. Финнам, например…. Я с тобой, Пётр Сергеевич, чисто за компанию посижу. Чтобы гость не заскучал. Заскучавший гость – не к добру. Старинная цыганская примета такая, однако…. Работай веничком-то, господин полковник. Шибче машись. Хлещись на здоровье, коль так тебе хочется. Не обращай на меня внимания. Работай. Потом поговорим…

      Через некоторое время, завернувшись в белоснежные простыни, собеседники прошли в отдельную комнату, посередине которой располагался богато-накрытый стол.
      - По пивку, уважаемый Бахтало? - заговорщицки подмигнув, предложил Пётр Сергеевич.
      - Спасибо, но я водочки импортной, пожалуй, накачу. Шведской. Приохотился я к ней – ещё с прошлого беспокойного века. Истинный цыганский напиток, радующий вольное сердце, заросшее дикой щетиной…. Ну, за удачу?
      - За неё, родимую. А ещё за стабильность отношений. Финансовых, в первую очередь. Как и полагается.
      - Согласен. За – стабильность…
      Они выпили и закусили – всякими вкусными разностями.
      Минут через пять родился и второй тост.
      - М-м-м, - замялся цыган. - Надо бы покойного Беса помянуть. Вроде, так полагается. Типа – заведено…. Как считаешь?
      - Полагается. И заведено, - нейтрально усмехнулся гость. - Дрянной был человечишка, между нами говоря. Чего, собственно, скрывать? Жадный и жёсткий – без всякой меры разумной. А ещё и «подставщик» махровый. Тварь тюремная и мутная…. Но, как говорится, коллега по цеху. Место, опять же, козырное да денежное освободилось. Удобный случай, что ни говори…. Помянем, так и быть. И мне, шеро-бароно, шведской водочки плесни. Ага, наполовиночку…. Ну, за Беса. Пусть Ваське Харитонову земля будет пухом.
      - Пусть – будет, - брезгливо морщась, согласился Бахтало. - Все там будем. Когда-нибудь… 
      Выпили. Зажевали.
      - Пойду-ка – ещё попарюсь, - решил Пётр Сергеевич. - Пока окончательно и бесповоротно не захмелел. Мне же ещё машину вести…. Да и банный пар сегодня исключительно хорош. Исключительно. Камни – просто изумительные: малиново-рыжие такие, с характерными жёлто-оранжевыми искорками. Поддашь ковшичек, а из банного зева: - «Ш-ш-ш-ш. Шуа-а-а…». Никогда такого не слышал. Словно бы какая-то женщина – очень и очень красивая – со мной разговаривает…. Лепота полная, одним словом. И пар очень лёгкий. Словно кто-то невидимый чистое бельё на тебя надевает. Чистое-чистое-чистое…. Не пойдёшь со мной, шеро-бароно? Здесь посидишь? Ну, и ладно…   

      Минут через двенадцать-пятнадцать полковник – распаренный и умиротворённый – вернулся в комнату отдыха, тщательно обтёрся одной простынкой (от пота и прилипших тёмно-зелёных берёзовых листиков), завернулся в другую, уселся в удобное кожаное кресло, хлебнул чешского пивка, зажевал пригоршней «укропных» чипсов, а после этого, присмотревшись, забеспокоился:
      - Что с тобой, шеро-бароно? Бледный какой-то. И потерянный. И потрёпанный. И расстроенный. Словно в воду опущенный…. А? Случилось что?
      - Пока не знаю, служивый - вяло пожал жирными смуглыми плечами, украшенными старческими пигментными пятнами, Бахтало. - Не знаю…. Наверное, ещё не случилось. Но скоро, возможно, случится. И тогда – кровью умоемся. Не по своей воле. А по предначертанному в Чертогах высоких…
      - Э-э, уважаемый. Прекращай – такие смешные разговоры. Фаталист, тоже мне, выискался.
      - Не знаю я этого твоего слова – на букву «фэ». Только это, к сожалению, ничего не меняет. Ничего. Ровным счётом…. Нас, цыган, называют «детьми природы». Не на ровном месте так, ей-ей, называют. Мы многое умеем чувствовать. И предугадывать. Очень даже многое…. Ты ушёл париться. На часах было – восемь ноль-ноль. Вдруг, по сердцу полоснуло – словно ледяным острым лезвием. И в висках застучало. И колючие шустрые мурашки побежали вдоль позвоночника…. А потом мобильник тревожно затренькал. Это один мой человечек из Купчино звонил, которому я велел с Яковлевым переговорить. Ну, с тем самым, я тебе, полковник, говорил про него… 
      - Говорил, - задумчиво покачав головой, подтвердил Пётр Сергеевич. – Как же, твоя престарелая мудрая тётушка напророчила – чёрт те чего. Мол, вернётся купчинский мальчишка с Севера, и все мы…э-э-э, того, в ящик сыграем.
      - И кровью умоемся, - болезненно сглотнув слюну, дополнил цыганский барон. - Обязательно и всерьёз…. Ну, так вот. Начал мой человек разговаривать с Яковлевым, объяснять – что да как. И вдруг, за кустами завыл монстр. Ну, один из тех, о которых уже всё Купчино друг другу, прожужжав все уши, страшилки рассказывает. А потом и из-за кустов показался – желтоглазый и зубастый. Вот, такая история.
      - На этом разговор и закончился?
      - Закончился. Все, испугавшись, разбежались все в разные стороны.
      - И Яковлев убежал?
      - Не знаю. Врать не буду.
      - И я о том же, - хищно усмехнулся полковник. - Не по зубам тебе, шеро-бароно, этот молодой человек: заслуженный и опытный «грушник», как-никак, - водрузил на стол тёмно-бордовый дипломат и, звонко щёлкнув защёлками, раскрыл его. Раскрыл и пояснил: - Моё предложение остаётся в силе. Загружай, уважаемый, денежку. Сразу за двоих. Ибо если, как учил нас незабвенный Иосиф Виссарионович, убрать опасных людей, то и многие проблемы – почти сразу же – рассосутся.   
      - Твои бы слова – да Богу в уши, - вылезая из-за стола, проворчал пожилой цыган. - Эх, грехи наши тяжкие…. Отвернись-ка, верный слуга закона. Например, к окошку…
      Он подошёл к антикварному резному буфету, стоявшему в дальнем правом углу комнаты отдыха, и легонько надавил указательным пальцем на одну из деревянных «завитушек». Центральная секция буфета плавно и совершенно бесшумно приподнялась на пятнадцать-двадцать сантиметров, открывая доступ к тайнику. Бахтало, недовольно вздохнув, достал из узкой ниши несколько толстых денежных пачек, закрыл, прикоснувшись пальцем всё к той же завитушке, схрон, вернулся к столу и, отправив деньги в тёмно-бордовый кейс, пояснил:
      - Две пачки – за Яковлева. Три – за Пашу Сомова. Пятнадцать тысяч «баксов» – мой паевой взнос за сопровождение посылки из Колумбии. Десять пятьсот – плата за условно-досрочное освобождение Изумрудика. Всё, как и договаривались. 
      - Приятно иметь с тобой, шеро-бароно, общие дела. А ещё и выгодно…. Ладно, надо завершаться. Ещё бы, конечно, посидел бы с тобой: попарился бы, выпил, поболтал. Но, извини, дела. Вот, только минут на пять-шесть в «мыльню» заскочу: ополоснусь слегка…

      Вернувшись, Пётр Сергеевич тщательно обтёрся толстым махровым полотенцем, вновь уселся за хлебосольный «дастархан» и, хлебнув пивка, поинтересовался:
      - А вода у тебя в «помывочной», шеро-бароно, куда стекает? Какая-то чугунная решётка…. А под ней что? Неужели, подключился к городской канализации?
      - Куда там, - осторожно массируя ладонью левую часть груди, поморщился Бахтало. - Замучишься согласования получать и за всякие проектные работы платить. Эти ребята из «Водоканала» – ужас до чего жадные. Даже, наверное, жаднее цыган.
      - Ха-ха-ха! Отменная шутка.
      - Стараюсь. Развеселить дорогого гостя – радость для хозяина…. Так вот. Работники закопали – под наклоном – широкую трубу, которая выходит прямо в Неву. Практически незаметно для посторонних глаз выходит, понятное дело. Уже под речной водой. А в широкую трубу «врезаны» ещё три – более узкие: одна от дома, вторая от хозяйственных пристроек и мастерской, третья – «банная». Здесь многие так поступают. Впрочем, отдельные чудаки (честные, наверное, очень), и локальные канализации устанавливают – с ежегодной откачкой.   
      - Что это? - насторожился полковник. - Хлопок какой-то. Словно бы где-то рядом кто-то вскрыл «Шампанское»…. А? Почему, дружище, молчишь? Побледнел весь…
      Тихонько скрипнуло, плавно приоткрылась одна из дверей, по деревянному полу монотонно зашелестело.
      - В «мыльне» же никого не было, - поднимаясь на ноги, пробормотал Пётр Сергеевич. - Ничего не понимаю…, - а через секунду, отчаянно чертыхаясь, полез на обеденный стол.
      Зазвенело: это со стола начали беспорядочно падать тарелки, бокалы, бутылки, вилки и ножи.         
      - Змея, - заторможенно прокомментировал цыганский барон. - Большая, однако…
      - Да уж, немаленькая, - ворчливо подтвердил полковник. - Иссиня-чёрная, толщиной с руку матёрого штангиста. А на хвосте, вдобавок, имеется уродливый тёмно-коричневый нарост – словно огромная сосновая шишка…. Это, шеро-бароно, твоя ручная анаконда?
      - Я с ней не знаком.
      - Неудачная, на этот раз, шутка. Не смешная…. Она что же, приплыла из Невы по канализационной трубе? А недавний хлопок – чугунная решётка вылетела из стока? После удара хвостом этой гадины?
      - Получается, что так, - равнодушно подтвердил Бахтало.
      - Чего же ты сиднем сидишь? Бери мобильник и звони своей охране. Пусть срочно бегут сюда. И пистолеты не забудут прихватить.
      - Бесполезно…   

      Иссиня-чёрная змея, тем временем, начала планомерно расти. Вернее, уменьшатся в длину и – одновременно с этим – увеличиваться в ширину и высоту. То бишь, трансформироваться…
      Через минуту змея исчезла. Совсем. А на её месте появился высоченный и широкоплечий тёмно-багряный зубастый монстр – с круглыми глазами, горящими нестерпимым ярко-жёлтым огнём, и длинными мускулистыми лапами-руками, оснащёнными кривыми острыми когтями. 
      - Так его и растак! - грязно выругался Пётр Сергеевич и, соскочив со стола, кинулся к выходу.
      Но не тут-то было: небрежное движение когтистой лапой, и полковник, получив увесистый тычок в грудь, отлетел в сторону. Отлетел, сильно ударился затылком о бревенчатую стену, опустился на пол и обессилено застыл, воспринимая всё дальнейшее словно сквозь лёгкую туманную дымку. А ещё и вязкое безразличие навалилось – совместно с предательской вялостью… 
      Бахтало? Он даже и не пытался убежать: всё также сидел на стуле, крепко зажмурив глаза.
      «А ещё и губами медленно шевелит», - машинально отметил Пётр Сергеевич. - «Наверное, какую-то древнюю цыганскую молитву читает. Возможно, что и предсмертную. То бишь, просит Всевышнего – простить все прегрешения земные…. Мне бы тоже – помолиться. Да не знаю я ни одной молитвы. Жаль…. Монстр склонился над Бахтало. Резкое движение головой…. Откусил, сволочь зубастая, лохматую цыганскую голову. Из обезглавленного туловища ударила струя ярко-алой крови…. Итак, откусил, проглотил и небрежно стряхнул когтистой лапой кровь с груди и морды. А теперь громко и сыто икнул…. Ко мне, плотоядно сверкая жёлтыми глазищами, идёт. Нагибается. Вот и всё, конец «седому бобру». Здравствуй, мой белый, пушистый и ласковый песец…. И поделом. По мерзким грехам и грязным делишкам моим. Жил – как гад жадный, меры не знающий. И умираю – как сволочь последняя… 


      Глава девятая
      Бантики «в горошек»

      - Конкин! С вещами – на выход! - прозвучала – неповторимой небесной музыкой – долгожданная команда.
      Эдуард Михайлович, крепко сжимая в ладони правой руки ручку старенького обшарпанного чемоданчика, вышел за ворота колонии, отошёл по тротуару метров на пятьдесят-шестьдесят, остановился и, поставив чемодан на выщербленный поребрик, несколько раз вздохнул-выдохнул полной грудью.
      - Свобода, мать её, - негромко пробормотал Конкин. - Прощай, гнилая и заплесневелая зона. Прощай…. Увидимся ли ещё? Честно говоря, не хочется. Но и зарекаться, увы, глупо…. И куда направиться дальше? Вот, в чём вопрос…
      Вокруг безраздельно властвовало тихое октябрьское утро. Лениво светило-грело, изредка проглядывая сквозь прорехи в низких тёмно-серых облаках, слабосильное осеннее солнышко. В поредевшей разноцветной листве придорожных деревьев робко и неуверенно чирикали крохотные пичуги.
      - Конечно, неуверенно, - хмуро пробормотал Эдуард Михайлович. - Откуда ей, собственно, взяться, уверенности-то? Наоборот, сплошная и голимая неуверенность присутствует. Мол: - «Что дальше делать? Куда податься? Чем заняться? И, главное, где достать денег – типа на полноценный праздник-отдых?». И вообще, не люблю я осенью освобождаться. Вот, летом – совсем другое дело: тепло и благостно, а ещё и стройные девчонки ходят в коротких юбочках…. А сейчас – холодно, тоскливо и зябко. Бр-р-р, колотун самый натуральный. Вон, даже мохнатый светло-голубой иней образовался по краям вывески…
      Вывеска была большой и прямоугольной. А ещё и скучно-казённой, что и подтверждал нанесённый на её вертикальную поверхность текст: - «Исправительная колония №6/1, УФСИН по городу Санкт-Петербургу и Ленинградской области».
      Значится – зона?
      Это точно. Причём, зона не простая, а расположенная в городской черте Санкт-Петербурга, в Грузовом проезде. Очень удобно, надо заметить, расположенная: в непосредственной близости сразу от трёх станций метрополитена. До «Обухово» было порядка полутора километров. До «Пролетарской» – чуть больше трёх. А до «Купчино» – почти четыре.
       Конкин задумчиво почесал в затылке левой пятернёй: без метро, казалось бы, ему сегодня никак не обойтись. Добираться до Гражданки наземным транспортом, с многочисленными пересадками? Глупость откровенная и несусветная: и дольше – по времени – получится, и, главное, гораздо дороже. А деньги, как известно, беречь надо. Особенно, если их у тебя мало. Поэтому напрашивался наипростейший и вполне даже логичный вариант – незамедлительно проследовать к «Обухово».    
      Эдуард Михайлович, покончив с раздумьями, подхватил чемодан, резко развернулся и уверенно зашагал в сторону станции «Купчино».
      Почему было принято такое решение?
      Ну, никто особо и не ждал Конкина в гражданских «Пенатах», в типовом девятиэтажном «кораблике», расположенном на улице Черкасова. В родимой «двушке», конечно, проживали его старенькие батяня и матушка, но.… Как бы это лучше и доходчивее объяснить? М-м-м…. Не любили родители, выражаясь напрямик, Эдуарда. Как бы так оно…. А за что, собственно, любить закоренелого преступника-рецидивиста? Тем более, с целым букетом «позорных» (в определённых кругах), статей Уголовного Кодекса? Не за что, если смотреть правде в глаза. И не только не любили, но и на порог квартиры не пустили бы – если, понятное дело, не опасались бы сыночка…. А ещё его отец и мать были небогатыми российскими пенсионерами. Что, мол, из того? Ведь, всем известно, что все российские старики буквально-таки помешаны на накоплении так называемых «гробовых». Это, конечно, так. Но родители, как назло, знали о дате освобождения Эдуарда и, следовательно, все деньги заранее и надёжно спрятали. Вне квартиры, естественно…. Пытать, пока всё бабло не отдадут? Да, неудобно как-то. В том смысле, что сразу же после выхода на свободу. Можно и «на потом» отложить, чтобы совесть – лишний раз – не донимала. Скажем, на месяц-другой. Что называется, заначка на чёрный день. На совсем-совсем чёрный…. «Гражданские» друзья-приятели? Было несколько. Только раньше, почти три с половиной года тому назад. Где они сейчас? Может, сидят, бедолаги. Может, спились-искурились в хлам полный. Кто знает…. Зато в посёлке Вырица гарантированно проживал его недавний сокамерник (в том плане, что в «зоновском» бараке, рассчитанном на пятьдесят заключённых, их койки рядом стояли), Ванька Кузьмин по кличке – «Пухлый», вышедший из зоны на четыре месяца раньше. «Корешил» Эдуард Михайлович с Кузьминым: менталитеты и интересы схожие, да и «чалились» они по одним и тем же статьям УК. Ну, не мог Пухлый – по всем тюремным понятиям – отказать закадычному корешу в гостеприимстве. Не мог, и всё тут. Если, конечно, не имел жгучего желания «скосячить» – со всеми негативными последствиями…. Что за странная кличка – «Пухлый»? Никакая она и не странная, а, наоборот, насквозь заслуженная. Регулярно «западал» Ванька на толстеньких мальчиков и девочек. «Западал», развращал, а потом (не каждый раз, конечно), попадал на зону…               
      Итак, Эдуард отправился к станции «Купчино» (и «метрошной», и железнодорожной), чтобы там сесть на пригородную электричку и проследовать до Вырицы. Причём, без билета. Пожилые контролёрши? Не смешите, пожалуйста. Они – в своём большинстве – тётеньки добрые и доверчивые. Таких завсегда (причём, без особых проблем), уболтать и заговорить можно, мол: - «Откуда же у меня, сиротинки горькой и неприкаянной, денежки на билет? Только что из тюряги освободился, буквально-таки несколько часов тому назад. Вот, и справочка соответствующая…. Безвинно отсидел три с половиной года – по гадкому навету злых людей. От звонка до звонка. А вертухаи-сволочи, прежде чем выпустить на волю, избили и все деньги отобрали, жалости не ведая. Все-все-все, до последней копеечки…. К матери-старушке спешу. Болеет она шибко: последняя стадия рака. Еду, чтобы слово материнское последнее выслушать и глаза – после вздоха предсмертного – прикрыть…. Позвольте, родимые землячки, бесплатно проехать. В первый и в последний раз. Очень прошу. Слёзно умоляю…». И самую настоящую слезу можно будет пустить. Благо, на зоне и этому искусству научили. Так, чисто на всякий пожарный случай. Из серии: - «Лишним не будет – по жизни нашей горькой и бесприютной…». Поверят контролёрши, никуда не денутся. Может, и рублей сто – по своей наивности бабской – подбросят…
      Конкин неторопливо шагал по Софийской улице и размышлял о всяком и разном. И поводы для тех тягостных раздумий были. Как, впрочем, и для мечтаний – пусть и не радужных, но, всё же…

      Это была его уже третья «ходка». Букет обвинительных статей наличествовал такой же, как и в двух предыдущих случаях: изнасилование, развращение малолетних, педофилия. На этот раз, правда, российская Фемида, так её, даму капризную, и растак, вынесла неожиданно-суровый вердикт – восемь лет общего режима.
      Эдуард Михайлович, осознав произошедшее, даже затосковал и начал всерьёз задумываться о самоубийстве, мол: - «Восемь лет без секса с малолетками – невыносимая и зверская пытка…». Но, вот, и трёх с половиной лет не прошло, а его выпустили.
      Почему – выпустили? Конкина, честно говоря, этот вопрос мало волновал. И совсем не интересовал. В том плане, что ни капельки. То ли вышла очередная предпраздничная амнистия. То ли российский Премьер-министр (идейный поборник либеральных принципов-устоев и известный любитель сэкономить бюджетные деньги), распорядился – срочно сократить в два раза количество заключённых…. Какая, собственно, разница?
      «Ох, уж, эти либеральные мероприятия», - недовольно покачав головой, подумал Эдуард. - «Не, с одной стороны, это просто замечательно, что сроки «отсидки» сокращают. Но, пардон, с другой? Вот, выходит вчерашний «зэк» (из простого и бедного народа), на волю. Что его там ждёт? А ничего хорошего, честно говоря. Сейчас и обычному человеку совсем даже непросто устроиться на приличную работу. Что, уж, тут говорить про судимых и отсидевших? Кому они – со своими справками об освобождении – нужны? Никому. Вот, поэтому многие вышедшие из зоны (чтобы хоть как-то заработать на хлеб насущный), вновь уходят в криминал. И, в конечном результате, возвращаются в тюрьмы и на зоны…. Угораю я от наших мужей государственных! Ну, решили, понимаешь, выпустить на свободу целую кучу «зэков». Молодцы, одобряю. А слабо озаботиться и дальнейшей судьбой этих людей? В частности, помочь им в трудоустройстве? Реально помочь, без дураков? Ничем помочь не можете? Да и не хотите? Мол, пусть сами устраиваются и выплывают – как умеют? Зачем же тогда досрочно выпускали – без всяких и всяческих перспектив на честную трудовую жизнь? Махровым лицемерием за версту отдаёт, так вас всех и растак…. Или же всё это изначально задумывается лишь для того, чтобы освободить – под сурдинку – представителей и представительниц бизнес-политической элиты, загремевших за решётку? В общем, так сказать, потоке амнистии? Чтобы внимания к этим хитрым действиям-мероприятиям не привлекать? Эх, жизнь наша жестянка – мутная и пошлая: до полной и нескончаемой невозможности…. А почему за такими – как я – на воле никто толком не присматривает? Участковый, к которому надо изредка наведываться и в журнале расписываться? Ха-ха-ха! Не смешите. Чистая и тупая формальность. Ибо господину старшему лейтенанту не до ерунды дешёвой, он, естественно, только дополнительными заработками озабочен: «крышеванием» ларьков-магазинчиков, да активной «дойкой» мелких наркодилеров, придорожных проституток и скупщиков краденого. Бред бредовый…. А про то, что людей с педофилическими наклонностями и лечить надо бы (желательно, на ранних стадиях этих наклонностей), никто всерьёз и не задумывается. Ни раньше, и ни сейчас. Почему? А чёрт их всех разберёт, во Власти сидящих. То ли денег им жалко. То ли мозгов не хватает…».   

      Он, свернув в безымянный грузовой проезд, дошагал до Бухарестской улицы, по «зелёному» сигналу светофора перешёл через неё и оказался в Шипкинском переулке.
      «Богат наш славный и великий Санкт-Петербург на всякие странности и контрасты», - мысленно усмехнулся Конкин. - «Вот, взять, к примеру, Купчино и Гражданку. Купчино – южная окраина города. Гражданка – северная. Если следовать топорной логике, то эти «неформальные» районы должны быть похожи друг на друга – мол, раз окраины одного и того же города. Но ничего подобного не наблюдается: и дома совершенно разные, и магазины, и кафешки, и вообще, так сказать, жизненный ритм…. В Купчино, как правило, всегда достаточно многолюдно. Вот и сейчас по Шипкинскому переулку шествуют – в противоположных направлениях – многочисленные прохожие разных полов и возрастов. Очень неудобное и беспокойное, на мой частный вкус, местечко. Даже пописать незаметно не получится, не говоря уже о более серьёзных вещах…. То ли дело – родимая Гражданка. Там в это время многие улицы пустынны. Да и в течение дня наблюдаются такие же безлюдные «промежутки». Почему так? Может, все обитатели и обитательницы Гражданки с самого раннего утра уезжают на работу. Или же, наоборот, сладко дрыхнут. Не знаю, честно говоря. В том плане, что я, не считая, конечно, ранней юности, постоянной работой себя никогда не утруждал…. Короче говоря, на Гражданке детишки частенько остаются без присмотра и слоняются – и компаниями, и поодиночке – по пустынным улочкам. Удобная такая ситуация…. Ладно, покувыркаюсь пару-тройку суток с Пухлым и деньгами у него – на первое время – разживусь. А после этого отправлюсь домой. Отосплюсь по полной программе, а после этого и делом займусь. Не-не, рядом с домом – ничего такого: опасно. По ближайшим пригородным поселениям проедусь: Лесколово там, Матокса, Васкелово. Там сейчас, как говорили недавно севшие пацаны, проживает достаточно много нелегальных переселенцев из республик бывшего СССР: из Узбекистана, Таджикистана, Киргизии и Молдавии. Плохо живут – нищенствуют, голодают и перебиваются случайными заработками. Да и полностью бесправные – потому как нелегалы с просроченными и поддельными разрешениями на работу. Такие и жаловаться лишний раз не будут. А многие из этих переселенцев – с семьями: с жёнами и детишками малыми…. Присмотрю себе маленькую девчушку лет семи-восьми. Обязательно кудрявую, с ясными и доверчивыми глазёнками. Можно и с карими. Но лучше – с небесно-голубыми. Куплю её, сторговавшись, по дешёвке. Или же – по-простому – украду…. О, что я буду с ней делать! Уже слюнки, заранее, текут…».
      Эдуард Михайлович, задрав голову, остановился возле знаменитой «купчинской Пизанской башни». Ну, чтобы проверить – есть ли наклон? Или же всё врут люди?
      - Кха-кха! - требовательно кашлянули рядом.
      - А, что? - оглянулся Конкин и, сорвав с головы старенькую кепку, залебезил: - Да я так, ничего такого. Просто любопытствую…. Уже ухожу. Ухожу…

      Эдуард, вернув кепку на прежнее место, торопливо свернул за ближайший угол «свечки».
      Почему – залебезил и торопливо свернул?
      Просто человек, стоявший возле шикарного тёмно-синего автомобиля, был очень-очень серьёзным: возрастом лет тридцати, но с очень внимательными, цепкими и жёсткими глазами. А ещё и с извилистым тёмно-багровым шрамом на правой щеке.
      «Правильно, что ушёл. Молодец», - оказавшись за домом, похвалил сам себя Конкин. - «Связываться с такими харизматичными и суровыми типами – себе дороже. Голову откусят, проглотят и даже справки об освобождении не спросят…. Опаньки! А это ещё что такое? Вернее, кто?».
      Справа, за высоким «сетчатым» забором (в котором, впрочем, имелась парочка прорех), располагалась недостроенная семиэтажка с почерневшими оконными рамами и сорванной – местами – крышей. А между двумя корпусами долгостроя, рядом с высокой кучей светло-жёлтого песка, играла, опустившись на корточки, маленькая худенькая девочка – лет семи-восьми от роду, светленькая, кудрявая, с задорными косичками, милыми белыми бантиками в крупный тёмно-синий «горошек» и доверчивыми небесно-голубыми глазами…
      - Не иначе, подарок Судьбы, - жадно сглатывая слюну и старательно оглядываясь-озираясь по сторонам, тихонько пробормотал Эдуард Михайлович. - Вокруг – ни души…. А тело потом можно будет спрятать. Например, в подвале этого долгостроя. Или же по-простому закидать строительным мусором, которого здесь в избытке…. Привет, малышка! - громко поздоровался, подпустив в голос медовой патоки. - Играешь? А не скучно-то – одной?
      - Скучновато, - приподняв кудрявую голову, согласилась девчушка.
      - А можно – и мне с тобой?
      - Можно. Вон – дырка в заборе. Пролезай, дяденька…
      Через полторы минуты Конкин оказался на территории долгостроя: подошёл к песчаному холмику, ещё раз огляделся по сторонам, а после этого вкрадчиво поинтересовался:
      - Как тебя зовут, пигалица?
      - Шуа, - странным образом прошелестело в его ушах.
      - Как-как?
      - Шу-а-а-а…
      - Словно зимняя вьюга пропела…
      - Ага, похоже, - согласилась девчонка. - Словно вьюга, метель или пороша…. Так мы будем играть?
      - Обязательно будем…. Только как – без совочков и…э-э-э, форм для куличиков?
      - У меня всё есть. Там, - мотнула в сторону своими симпатичными бантиками-косичками Шуа. - Пойдём, дяденька в кепочке, поможешь мне принести.
      - Конечно, пойдём…
      Эдуард – на ватных ногах – шагал вслед за худенькой девчушкой, а в его голове бились жаркие и возбуждённо-бестолковые мысли: - «Ох, уж, эти бантики «в горошек»! Ничего более завлекательного не видел в своей жизни. Готов идти за ними куда угодно: хоть на край Земли, хоть к сковородкам Адским…». 
      Шуа повернула за угол и, не оборачиваясь, проследовала за приоткрытую ржавую металлическую дверь, ведущую, судя по короткой бетонной лестнице, в подвальное помещение.
      «Это – Судьба!», - монотонно застучало в голове. - «Судьба, Судьба, Судьба, Судьба…».

      В подвале царил вязкий сизо-лиловый полусумрак.
      «Плохой и страшный цвет», - внутренне передёрнулся Эдуард Михайлович. - «Нездешний и потусторонний какой-то. Словно бы сама Госпожа Смерть ненавязчиво бродит где-то рядом…. Сзади что-то стукнуло-щёлкнуло. Это дверь захлопнулась. То бишь, закрылась на замок…. О-па! Вокруг стало светло-светло. Только откуда идёт этот мягкий светло-жёлтый свет – непонятно…».
      Шуа, скрестив ручонки на груди, стояла у противоположной бетонной стены: стояла, смотрела на него и улыбалась. Только глаза теперь у девчонки были не светло-голубыми и доверчивыми, а угольно-чёрными, неподвижными и равнодушными. Да и её злую насмешливую улыбку никак не тянуло называть – «детской».
      - Гав-в! - раздалось где-то рядом.
      Конкин заинтересованно повернул голову на звук и недовольно поморщился: возле кучи битого кирпича сидел и добродушно таращился на него низкорослый чёрный скотч-терьер.      
      - Этой мой верный Страж, - охотно пояснил мелодичный голосок. - Так зовут этого пёсика…
      «Страж, понимаешь. От горшка – два вершка…», - мысленно усмехнулся Эдуард. - «Значится так. Сейчас, мягко-мягко улыбаясь, подойду к собаке. Одного удара каблуком по голове должно хватить…. После этого кинусь к девчонке и слегка придушу. Пока – только слегка. Потом раздену её и разложу. А в рот носовой платок затолкаю – чтобы не кричала, когда придёт в себя…».
      В ушах резко щёлкнуло, а перед глазами поплыли, неуклонно расширяясь, жёлто-фиолетовые круги. А ещё ярко-алые и изумрудно-зелёные спирали, неуклонно переплетаясь между собой, замелькали. Круги – расширялись. Спирали – переплетались. Всё расширялись и переплетались. Переплетались и расширялись…      
      Когда же они (круги-спирали), наконец-таки, пропали, то никакой девчушки с бантиками «в горошек» у бетонной стены уже не было. Более того, на её месте стояла, небрежно опираясь на кривой чёрный посох, древняя старуха в драных лохмотьях, по которым шустро ползали-шевелились жирные молочно-кремовые вши. А ещё у старой карги наличествовал приметный нос: длинный, крючковатый, мясистый и весь усыпанный крупными разноцветными бородавками.
      - Разыграли, значит? - неуверенно выдохнул-предположил Конкин. - Ну, да, конечно. Меня на зоне предупреждали, что, мол, в Купчино хватает – всяких шутников и доморощенных мистификаторов…. Ладно, уели. Спасибо за науку…. Пойду я. Чай, и другие дела отыщутся…
      Эдуард Михайлович попытался развернуться на сто восемьдесят градусов и с ужасом осознал, что ноги (да и другие части тела), его больше не слушаются. Совсем. Вот, и правая ладошка безвольно разжалась, а старенький чемодан – с громким стуком – упал на бетонный пол.
      - Другие дела? - насмешливо прошамкала беззубым ртом противная старуха. - Это ты, милок, малость размечтался. Нет у тебя больше дел. Да и быть не может. Никаких. Ни больших и ни малых. Ни важных и ни пустяковых. И не будет никогда. Дошалился ты. А ещё и допрыгался, - резко вытянула вперёд правую руку…

      Из кончика смуглого морщинистого пальца выскочила-вылетела крохотная изумрудно-зелёная искорка. Вылетела и, описав крутую дугу, тихонько прикоснулась ко лбу Конкина.
      Эдуард Михайлович, потеряв остатки воли, плавно и медленно опустился на колени, даже и не пытаясь дать происходящему мало-мальски разумное объяснение.
     Чёрный лохматый пёс, тем временем, принялся планомерно и неуклонно «раздуваться» во все стороны. Всё «раздувался» и «раздувался», пока не превратился в высоченного желтоглазого монстра с тёмно-багряной кожей и длиннющими руками-лапами, оснащёнными кривыми жёлто-чёрными когтями.
      Монстр, брезгливо передёрнув мускулистыми плечами, широко раскрыл почти безгубую пасть, демонстрируя множество острых зубов-клыков. А потом, сделав несколько шагов, склонился над Конкиным.
      Кожу лица тут же опалило болезненно-жарким дыханием, а где-то – на уровне подсознания – зазвучал чей-то язвительный голос: - «Напрасно ты, мил-человек, встретившись с Войпелем, подумал про откушенную и проглоченную голову. Совсем, даже, напрасно. А после этого ни через левое плечо трижды не сплюнул, ни по дереву не постучал. Беду, получается, накликал. И поделом – гнидёнышу…».


      Глава десятая
      Беспокойное утро