09 Про любовь

    
       Они встречаются, как два парламентера, на середине пути.
       — Эй, — говорит рыжий. Длинных приветствий он никогда не любил.
       — Эй, — отвечает Ирма.
       Хворый ждет пару мгновений, чтобы удостовериться, что она не против, потом склоняется, целует ее. Ладонями чуть касается плеч. Хворый целуется осторожно, поначалу робко даже, но на середине его пробирает, и он принимается за дело всерьез, отключившись от окружающего, а вокруг них холл универа, множество шумных людей. Ирма смеется и отталкивает его, на щеках легкий румянец.
       — Имей терпение.
       Рыжий соглашается иметь.
       — Придешь вечером? — приглашает девушка.
       — Таков был план, — он чуть теряется от возврата в действительность, но не теряет напора.
       — Увидимся.
       Они расходятся.
       Ирма — это длинные золотистые волосы, четвертый размер груди, непобедимое жизнелюбие и некоторая недалекость. Ирма — это седьмой этаж высотки, первая и единственная дверь налево с лестницы в коротком отрезке коридора. Ирма — это история длиной в четыре года. Их познакомил Деки в ту пору, когда везде таскал рыжего за собой, как новое лицо в тусовке. Проскочила искра, а Деки, занятый своим неповторимым обаянием, ничего не заметил и долго еще не знал, пока не спалил однажды знакомый рюкзак в уголке, сунувшись к Ирме рано утром за каким-то хреном. Положенным сроком у рыжего с Ирмой был бурный роман на пару месяцев, затем оба остыли. Но ничего не закончилось. Все продолжалось по сей день. Хворый предполагал, что он далеко не первый в рейтинге, однако гордость его не давила. Он умел выбирать моменты, когда Ирма принадлежала только ему.
       Он был у ее двери вечером, дожидался, приткнувшись к косяку. Ирма появилась, впустила его, рассказала, какой козел ее препод. Ирма поставила чайник.
       Хворый сидел на полу по-турецки. У Ирмы для этого разбросана куча подушек, прочей мебели попросту нет, если не считать стеллаж с винилом и неебически дорогой проигрыватель. Хворый дожидался ее в засаде, укрывшись за пологом личной невозмутимости. Ирме нравилось решать самой, даже если все было понятно заранее. Ирме нравилось порезче, но без грубости, и он это мог.
       Ирма беззлобно динамила его своим чаем и разговорами о мировой джаз-культуре. Со стен на рыжего с укоризной взирали Луи Армстронги, Чарли Паркеры и Билли Холидей (Билли — это тетка, если что). Босые ноги время от времени пересекали поле зрения. Выше колен начинались шкодные полосатые штанишки. Рыжий ждал, невозмутимый, как питон, когда придет пора ложиться спать, и он получит возможность играть по своим правилам.
       В начале знакомства рыжий не прочь был преклонить буйную голову на теплых коленях и дать Ирме что-то еще, кроме секса. Ему все равно девать было некуда эту свою "нерастраченную нежность". Но все его послания и провокации остались без ответа. Между ними не было коннекта. Временами Хворый думал, что Ирма просто не способна воспринимать на его частоте — если рыжий когда-то встречал по-настоящему нормальных людей, то Ирма была из них. Он чувствовал себя слепым, придумывал логику, чтобы хоть как-то себя с ней вести, встревал по-глупому, как никогда бы не встрял, имей он хоть минимальную настройку. Тогда его это парило, сейчас стало пофиг. Он просто выучил ее. Запомнил, как запоминается в конце концов непонятная книга.
       Мировая культура начала помаленьку сходить на нет, рыжий мысленно подобрался.
       Что можно знать о человеке, если с ним четыре года спишь? Рыжий знал ее ритм от и до, знал ее тропинки: универ, друзья, родители. Он знал, с кем и когда у нее вспыхнет роман и чем все закончится — не то, чтоб конкретно имена и даты, но мог вычислить ситуацию в целом. Сам в эти моменты к ней не совался, чтобы не ставить подругу перед выбором, который явно будет сделан не в его пользу. Он появлялся потом, когда она проголодается. Это было нетрудно, как запрыгнуть на детскую карусель — Ирма носилась по кругу, а он дожидался за пределами, в темноте и время от времени появлялся в освещенной зоне. Ритм решает все.
       Она не знала о нем практически ничего, и это было удобно. Не было нужды врать и объяснять.
       У рыжего, случалось, тоже были сторонние связи. Он почему-то нравился теткам, не взирая на потасканный экстерьер. В основном это были молоденькие девочки с наивным блеском в глазах, лет на пять его младше. При таких раскладах Хворый однозначно сваливал в туман, не желая калечить детскую психику тем, чем он являлся. Но временами встречались приемлемые варианты. Впрочем из них никогда ничего не выросло.
       Тем временем мировая культура заебала сама себя, умылась, расчесалась и расправила постель. С невыносимой протяженностью во времени. Бойцу, вроде Хворого, способному собраться с нуля за три минуты, а через полчаса быть на другом конце города, не дано было постигнуть, как можно так безжалостно жечь время. Однако ждать он умел. Человеку, способному промотать с открытыми глазами блокаду, три часа предвкушений не казались значимой величиной.
       — Ну ты идешь или как? — подала голос Ирма, погасив свет и улегшись.
       Тогда он встал и скинул с себя тряпки. Трусы оставил, чтобы сохранить интригу. Забрался к ней под одеяло, нашел по ощущению живого тепла.
       Хворый целовался, как наркоман. А будучи укуренным — как наркоман в квадрате. Ему важен был каждый нюанс. Нежности вначале — это нормально, он не боялся спалиться. Ирма возвращала подачи чуть неловко и с большим энтузиазмом, чем запрашивал момент, но рыжий давно смирился с тем, что она слегка лажает. Он сам навязывал нужный ритм. Это он умел прекрасно. Некоторое время Ирма боролась с ним и сердилась — так знакомо, что даже мило. Ему порой хотелось паскудно засмеяться и спросить: "Что, серьезно?" Такие идеи сидели у него в черепушке, взаперти. Рыжий точно знал, она станет покорна. В итоге она даже не вспомнит…
       Он дразнил ее. Долго. До изнеможения. Еле держался сам, но этим следовало пренебречь. Рыжий был в курсе, что потом у него будет не так уж много времени на окончательные доказательства. Он постепенно, неотвратимо забирал контроль. Он дожидался, пока гормональный выброс отключит в ней все человеческое, все, что может быть в голове блондинки с четвертым размером, все, что разбрасывает их по разные стороны демаркации, как день и ночь. Он добивался — Ирма становилась пучком импульсов у него под руками. Тогда он вгонял ей прописные истины. И после того, как вспышка тотального напряжения в ее теле сходила на нет, он тянул еще пару мгновений, потом завершал сам. В результате он обычно получал под конец фразочку типа "о, боже, с тобой я каждый раз кончаю" и влажный, благодарный поцелуй.
       Для Ирмы этого было достаточно. Она поворачивалась на бочок и засыпала, сладко пробормотав что-нибудь вдогонку. Хворый как правило тоже спал — одному в пустой комнате заняться было нечем. Иногда выходил курить в ночной коридор.
       Давно, в самом начале, когда им из любопытства хотелось знать друг о друге побольше, и рыжий уже готовил перечень годного вранья, Ирма сказала ему: "Пригласи меня в гости, хочу увидеть, как ты живешь". Хворый задумчиво почесался и отвел ее на поинт в Восточном, из тех, что поприличнее. Не тащить же было девушку в берлогу в подземке, где он сам старался лишний раз не бывать!
       Он не помнил год, но был апрель. Апрель — вообще паршивый месяц. Они стояли на балконе, любовались карамельками льдинок на внешней стороне перил. Солнце падало за крыши, озаряя все вокруг желто-оранжевой апокалиптикой. Волосы Хворого, резонируя закат, казались кислотно-яркими на фоне бледной "зимней" физиономии. Где-то этажами ниже заунывно орал младенец. Двор внизу был пустым.
       Это был тот момент, когда Хворый осознал, что Ирма не слышит его. Представление "я здесь живу" только что закончилось, все прошло нормально — без коннекта никогда не выхватишь чужое вранье.
       Рыжий понял это, и разбавлял закат сизым дымом, стряхивая пепел за край балкона. Он думал, что будет жаль, но было все равно. И еще он понял, что останется с ней надолго, столько времени, сколько сам будет здесь. Он не должен умирать за нее. А если внезапно умрет она сама, вряд ли рыжий расстроится. Это было то, что надо. Единственный его вариант не повторять ошибок прошлого, из-за которых он сорвался из дому, бросился вон из прошлой жизни, приехал в город. Оказавшись в Студии благодаря ангельскому промыслу, честно старался жить, как все, за что-нибудь зацепиться. Заводил друзей, усваивал новое, пробовал силы в каких-то невероятных проектах… но все это проходило мимо, не задев. Внутри не было ни желаний, ни резонов. Только пограничная демаркация вокруг того, о чем он пытался забыть. Рыжий просыпался по утрам от своих кошмаров, в тот мимолетный период, когда интенсивная жизнь Студии ненадолго затихала, приползал на кухню размяться чайком и заставал рассветные лучи, заполнившие все помещение золотистой "славой господней". Самое яркое воспоминание тех времен — он сидит неподвижно, забыв про чай и все остальное, ощущает себя пустым силуэтом, обрамляющим солнечный свет. И бегство его продолжается — не в пространстве, во времени.
       Ошибки прошлого, саднящая боль. Не слишком сильная, ровно такая, чтобы свести с ума. У него однажды был коннект на две сотни процентов. Но так случилось, что провода вырвались с мясом, и рыжий сам ужаснулся, какая осталась дыра. Понадобился целый город, чтобы заткнуть эту пропасть. И вот Ирма. Спасение, как оно есть. Вопрос о коннектах наконец-то закрыт. А если хочешь чувствовать душу, гони на маршрут, рыжий. Он так и делал. После Ирмы он маршировал на Кольцевую и выхватывал первого встречного с немым криком в глазах. Ему это было необходимо.
       В том апреле расклады стали очевидны. Рыжий признавал их, мерно затягивался, и ему было тошно от себя.
       Они с Ирмой виделись нечасто и без регулярности. Первые два-три дня было все замечательно, но подолгу Ирма выносить рыжего  не могла. Однажды он пытался выяснить, почему. Ирма сбилась с привычных тем, помучилась, выбирая слова.
       — Ты… начинаешь гнать, — неохотно созналась она.
       — Гнать? — опешил Хворый. В близких контактах третьей степени он старался себя контролировать, как никогда. — Например?
       Ирма совсем смешалась. Он навел ее на тему, которой она старалась избегать всеми бессознательными силами.
       — Ты странный.
       — Веду себя странно? Говорю не то?
       — Нет, вроде бы то… и ведешь себя нормально, просто…
       — Ну?
       — Ты сам странный. Когда ты рядом, это постепенно начинаешь замечать.
       Рыжий загрузился и жил с этим дальше. Ведь в конце концов, первые три дня у них все было замечательно.
       …Он открыл глаза на кромке рассвета. Комната проступала в сером. Ирма спала, откатившись к стенке, ее тело давно забыло, что рядом должен быть кто-то еще.
       Есть мысли, надежно укатанные под цемент, но иногда споткнешься о крошечный кусок арматуры, торчащий из блока, и невольно вспомнишь, что там внизу. Рыжий, спросонья утративший бдительность, вспомнил поцелуйчики с Ирмой накануне. И вдруг сыграли больные ассоциации, в памяти всплыло, каково это — целовать того, кого чувствуешь навылет, насквозь, до изнанки.
       "Э, нет, не надо этого… где там мой цемент?" — забеспокоился Хворый. Тихо поднялся, нашел джинсы, нашел в них сигареты. Поглядел на мягкие холмы одеяла. Обычно он не рисковал в комнате курить, но Ирма спала крепко, а ему приспичило прямо сейчас. Поэтому он решился. Сел у стенки, вжался плечами в холодное. Задымил.
       Как ему было паршиво тогда!.. Недели, месяцы черного драйва. Самое страшное — он не умирал. Молодой, здоровый конь... тело жило себе и жило, доставляя голове на всю катушку. Он догадался искать лекарства не в аптеках. Нашел...
       Нельзя в эту сторону думать. Сворачивай куда угодно, лишь бы ни искры лишней не бросить на запретные контуры. А то сам знаешь, что будет. Было ведь не раз.
       Хворый курил торопливо, его все не отпускало, будто он проклятую вещь потрогал. У кого есть в голове могильники, тем объяснять не надо, как оно порой. Остальные вряд ли поймут.
       Последний вариант был — свалить, пренебрегая еще двумя законными днями в эдеме, и Хворый решил валить. Оделся без спешки, даже чаю на дорожку выпил: плеснул в заварку холодной воды. Проверил экип по карманам: сигареты, ключи, зажигалка. У двери надел куртку, зашнуровал ботинки. Беззвучно захлопнул замок за собой — профессиональный навык.
       Вполголоса выругался, шагая вниз по лестнице.
       Мимо взгляда проехала надпись "сука любовь".
       Но если бы только любовь, если бы только...
      
       Утро. Дохлый номер найти кого-нибудь из своих, черт знает, почему! То есть, дохлый номер, если кто-то из них срочно нужен. А если настроен смыться в город, не привлекая внимания, тогда пожалуйста, вот идет хмурая как туча Пантера, засунув руки в карманы короткой шубки. И поздно давать задний ход, он уже замечен.
       — Эй! Ты где лазил все это время?
       Рыжий пожал плечами, мол, были дела.
       — Видел Деки?
       — Нет пока.
       — Я его порву!
       — За что?
       — Он угнал на маршрут с моим плеером!
       "Пропал парень," — ухмыльнулся Хворый.
       — Он вернет.
       — Не сомневаюсь. Но вряд ли это ему поможет.
       Они с Пантерой пошли параллельным курсом.
       — Ты куда сейчас? — спросила она.
       — Кататься по Кольцевой.
       — Не пропадай надолго. У Стефа днюха скоро.
       — Вот черт… — озадачился рыжий. Чужие праздники жизни всегда заставали его врасплох. — Когда?
       — Двадцатого числа. Придумай подарок.
       — Тебе легко говорить… много будет народу?
       — Это ты про Стефана сейчас спросил? Никого не будет, только наша теплая долбанутая семейка.
       — Ясно. У меня в комнате?
       — Само собой.
       Хворому пришла пора свернуть к монорельсу.
       — Счастливо, я пошел.
       — Ну-ну, — цедит Пантера сообразно своему настроению. Однако когда рыжий отчаливает, она смотрит ему вслед удостовериться, что с этим шальным все нормально, и глаза ее теплеют.
      
       Хворый спускается на станцию, идет навстречу толпе. Его обносит течением — люди расступаются шага за четыре до него, не глядя, не видя, не понимая сами, почему вдруг захотелось принять в сторону. Рыжий ловит лицом теплые порывы подземских сквозняков, читает сотни запахов поверх несущей волны мазута и электричества. На свободном пятачке посреди платформы тусуются трое дорожных ангелов, перекидываются жестами, обсуждая что-то свое. Они всегда общаются жестами из-за того, что в ушах музыка нонстопом. Рыжий вскидывает ладонь. Они кивают, улыбаются. Девушка с ярко-сиреневыми волосами рапортует коротким знаком: все ровно. "Вас понял," — отзывается Хворый одними губами. Шагает в вагон подкатившего поезда. Едет стоя.
       Он выходит на узловой, где в Кольцо врубаются сразу две ветки. Станция огромна, как площадь. Здесь поток граждан не слабеет никогда на всех трех уровнях, меняются лишь направления течений. Сунув руки в карманы, Хворый шагает в полной готовности. Взгляд скользит, не цепляясь. Он мог бы вообще не смотреть — увидит все равно. Ему приходит на ум: как это странно — одна и та же сила приносит настройки и убивает, ставит ловушки и подбрасывает счастливые совпадения. Он видит эту силу, всякий раз открывая глаза, и продолжает ощущать в теплой тьме под веками, засыпая. Он мог бы ненавидеть город за то, что тот растоптал и перехерил его жизнь, но рыжий влюблен по-черному. Он мог бы бежать. Но спасаться бессмысленно.
       Люди вокруг. Идущие медленно и быстро — кто на полтакта, кто на четверть, и если уж совсем опаздывает — в восьмых долях, и все-таки это единый ритм. Эти рыжему не нужны. Плохо или хорошо им — не важно. Он ищет нарушение, хромоту, сбивку. Люди резонируют, помогая засечь — от сбивки каждый старается держаться подальше. В этом причина одиночества в толпе. Рыжий засекает парня в огромных мониторных наушниках поверх капюшона, бредущего отдельно от всех. Проверяет взглядом... нет, порядок, этот просто под музыку свою марширует.
       Внутри постепенно натягивается нетерпение. Мысленный голос шепчет: "Они сговорились против тебя, рыжий, сегодня у всех всё отлично".
       — Заглохни, — цедит Хворый сердито. Сердце начинает пропускать ходы от мысли, что голос прав.
       Чтобы отвлечься, рыжий идет и думает: есть ли на свете злые проводники, заманивающие людей под грань?
       Метров за тридцать впереди Хворый наконец-то видит ее. Лет двадцать пять, может, двадцать восемь, лихая косая челка на один глаз — забавно, как у Деки прическа, женский вариант. Рано еще ей считать "все пропало", но именно так и есть. Усталость каждого жеста, отстраненность в глазах, будто весь мир отрезан гранью мутного стекла. Отрезан гранью... И нет ни крика ни злости внутри, лишь тяжелое "пофиг".
       "А вот и мое спасение," — с облегчением думает рыжий. Голос внутри захлебывается гнусным гоготом, прорубив всю суть последнего замечания. В этом и правда есть ирония, соглашается рыжий. Он ждет, когда они с девушкой разойдутся, поворачивает и нагоняет ее, в два шага достроив скорость. Голоса и иронии стихают за спиной. Рыжий держится параллельным курсом на вежливом удалении. Шагает так, как мог бы идти рядом приятель. Они двигаются вместе.
       — Что надо? — замечает его девушка.
       Рыжий невозмутимо пожимает плечами. Он умеет быть дружелюбным, ни слова не говоря.
       — Ты кто вообще? Я тебя знаю?
       Он видит ее щиты, ее осторожность. Она сбросила бы коннект, но усталость не дает ей собраться.
       — Прохожий, — представляется Хворый.
       Недоумение гаснет. Они идут дальше, поднимаются на проспект. На выходе рыжий придерживает для нее дверь. Оглядывается, определяя локус. Холодный привкус зимы сбивает дыхание.
       Маршрут будет легким. Здесь нет смерти, только усталость, способная на годы замазать мир серым. Коматоз с открытыми глазами. Хворый на драйве, он положит маршрут красиво и быстро и, наверное, пойдет искать еще — ему никогда не достаточно.
       — Люди как клепки в стальном листе, — подает Хворый вполголоса. — Держат. Неизвестно, от какой слетевшей рухнет мировая жесть.
       — Что ты пытаешься донести, человече?
       — Напрашивается зависимость.
       Она сердито вскидывает глаза, и рыжий понимает, что пробил какую-то важную тему.
       Боль внутри наконец-то начинает спадать. Рыжий чувствует рядом другую душу. Дырявую и сбойную, но все-таки бесконечно живую. На секунду он позволяет себе прикрыть глаза и выдохнуть в морозные сумерки облако белого облегчения.
       — Как тебя зовут? — спрашивает он.
       — Лис.
       — Пойдем отсюда, Лис, — говорит Хворый хрипловато. — Пройдемся пару кварталов… а знаешь, я бы пожрал. Давай пожрем где-нибудь? Я угощаю.
      
       Вечером двадцатого числа Хворый вернулся на Стэй, поднялся в безымянную комнату. Все остальные были в сборе. Рыжий поздравил Стефана, подарил ему маленькую старинную птичью клетку. Никто не ждал от него такого культурного хода, и на несколько мгновений все удивленно зависли: именинник стоял в тихом восторге, Пантера недоуменно хмурилась. "Где взял?" — жадно спросил Деки взглядом и по ответной улыбке понял, что тайна останется тайной.
       — Клетка для разума, очень полезная вещь! — влез Деки с комментариями, хлопнув Стефана по плечу.
       — Да, — согласился Хворый, не желая развязывать дебаты. — Надоест разум, откроешь и выпустишь.
       Деки покосился на него с некоторым уважением.
       — Дельная мысль для такого психа!..
       — Тебе бы я такую штуку не принес, — вернул подачу Хворый. — С начинкой будет напряженка...
       — Пф! Ну ты наглый! После всего, что я...
       — Я долго буду ждать?! — строго окликнула их Пантера, и стало понятно, что к празднованию пора уже приступать.
       Стол вовлекать не стали. Расселись кружком на полу вокруг ареала закусок и стали пить. Хворому, изрядно отвыкшему от алкоголя, первый заход показался мерзким. Он проглотил, как лекарство, хотя Деки, носивший в крови примеси жителей гор, умел выбирать хороший коньяк. Пантера сурово поморщилась. Стеф выпил осторожно. Деки смаковал и ждал комплиментов. Рыжий показал ему оттопыренный большой палец, имея в виду качество пойла.
       Внутри них медленным ядерным взрывом разошлось тепло, отключив алармы, сбросив тревожные потенциалы. Время пошло мягко и плавно. Начались разговоры.
       "Расскажи, как ты замахнула водку спиртом," — припомнил Деки Пантере. Та, смеясь и матерясь, поведала байку о том, как над ней прикололись Генрих и Чубака, подменив кружки. Обсудили особенности спирта. Деки ел из всех тарелок одновременно. Стефан задумчиво улыбался, припоминая, что родители собирались устроить большую вечеринку, наприглашать родни и друзей, он несколько раз им вежливо объяснил насчет "не стоит", однако идея их увлекла, поэтому Стеф попросту слинял с главного события. И потом, конечно, у него будут напряги, но он хотел быть здесь, и вряд ли когда-нибудь пожалеет о принятом решении. Деки травил анекдоты и наливал по новой. Пантера ругала его "оглоблей" за несоблюдение единого уровня в стаканах. Деки пытался исправить и плеснул на сыр. Рыжий расслабился, ожил, взгляд утратил обычную цепкую тяжесть, хмельные пары добавили красок жизни его бледной физиономии, высветили зеленый тон в глазах. Хворого доставала собственная челка, спадавшая на морду от каждого резкого жеста, он загребал ее назад пятерней.
       ...Они пьют еще. Деки выдает анекдот, от которого все ложатся. Хворый ржет, что аж рыдает, сунувшись мордой в ладони. "Ну ты глаголешь!" — гогочет Пантера и по-приятельски бьет Деки кулаком в плечо. Тот хватается за ушиб и стонет — имеет право: кулачки у Пантеры маленькие и крепкие, а удар поставлен бывшим любовником-каратистом. Немного погодя все подрываются курить в коридор, выходят дружным стадом, как попало обувшись. Мужской коллектив не прочь дымить в комнате, однако сознательная Пантера возражает, что не собирается вешать топоры весь оставшийся вечер в плотных слоях атмосферы. За дверью Деки подносит Пантере огня. "Не обломится," — просекает она галантный порыв, затянувшись. "Мне обломится," — дразнит рыжий, обнимая ее за плечи и подгребая к себе, за что получает локтем в ребра. Стеф глядит на все, румяный и безмятежный, вечер происходит для него. Стефан счастлив. Деки травит байку про "кашу силы", сославшись на то, что главгер истории жил двумя этажами ниже. "Ты не воин, ты охотник," — цитирует ему в ответ Пантера. "Почему?" — неосторожно покупается Деки. "Дичь несешь".
       Они возвращаются, чтобы продолжить. Уже никто толком ничего не ест, и пофиг, как разлито. Рыжий травит байку про ворону, которая сперла ключи. Когда он пьян, его хрипота становится очень приятной. В итоге все опять ржут. Темы для трепа неисповедимо меняют одна другую, и вряд ли наутро кто-нибудь сможет сказать, как Стефана и Пантеру выносит на теоретический спор насчет тромбонов, Деки пытается встрять, не зная ни хрена о симфонических инструментах, приводит в пример что-то из треш-металла, Стеф и Пантера его безжалостно стебают. Темы снова меняются, фрагменты времени уплывают в теплую вечность.
       В какой-то раз они опять выходят покурить. Пантера наступает себе на шнурок, опасно кренится. Хворый ловит ее за талию близко от горизонтали. Мгновение Пантера ощущает надежность и силу его руки, а он — ее гибкость, и будь они сейчас одни, это был бы тот самый момент, однако рядом Стеф и Деки, особенно Деки, который не сдается насчет Пантеры с тех пор, как впервые ее увидел. Перебросившись взглядами, Пантера и рыжий экспромтом танцуют короткое, страстное танго без музыки. Судя по лицам товарищей, они произвели мощное впечатление — у Деки отваливается челюсть, розовый от хмеля Стеф краснеет. "Ненавижу!" — под занавес изрекает Пантера, отвешивая рыжему театральную пощечину. Он закидывает ее на плечо и тащит в комнату под возмущенные крики о том, что она не успела покурить.
       На некоторое время страсти затихают, повисает уютное молчание, реплики идут лениво. Деки опять наливает. Рыжий уже не пьет, только цедит. На сердце у него лето, и по нему это очень заметно. Стефан наклоняет стакан и наблюдает за жидкостью. Он бы хотел им всем сказать, как он любит их, но разве об этом скажешь?.. Стеф говорит мысленно. Секундой позже Пантера чему-то улыбается, Хворый задумчиво кивает, у Деки такой вид, будто его взъерошило июльским ветром, и от удивления он что-то роняет. Пантера дразнит его пьяной скотиной. С новой силой разгорается диспут, на кону изрядный вызов: Пантера утверждает, что пронесет на голове стакан вниз и вверх по лестнице, не уронив. Деки разжигает страсти. Они жмут руки и подрываются проверить на практике. Стеф обувает кроссовки, готовясь выйти следом за ними.
       — Стеф, не спеши... — придерживает его рыжий. — У меня для тебя подарок.
       — Да ты же клетку?.. — удивляется парнишка.
       — Клетка для отмаза. У меня другой есть, — Хворый сует руку в задний карман джинсов, извлекает потрепанную записную книжку. — Держи.
       Стефан нерешительно берет, переворачивает на ладони. Видит надпись "схема маршрутов".
       — Зачем? — заворожено спрашивает он.
       — Ты хороший парень и хороший проводник. Считай, что я это признал.
       — Но как же?..
       — Я шесть лет с ней таскаюсь, могу наизусть переписать.
       Стеф меряет рыжего друга пронзительным взглядом.
       — Ты же не... не потому что…
       Хворый хохочет:
       — Стефан, ты дурак?
       Его искренний ржач гасит тревогу в глазах мальчишки.
       — Спасибо... и все такое...
       — Пошли глядеть на пьяных придурков, — предлагает Хворый, вставая с пола. Проходя мимо, ерошит мягкие патлы Стефана.
       Это спонтанный порыв, но рыжий уверен, что сделал все правильно. Если он когда-либо думал о том, кому достанется единственная ценная в его жизни вещь, то это всегда был Стеф. Рыжий до сих пор не может привыкнуть к мысли, что Стефан идет его тропкой. От этого больно. Мальчишка — нечто чистое, по-настоящему чистое. Как... ангел? Хворый видел ангелов пьяными, видел голыми, и не уверен, что слово подходит. Больно будет всегда, однако это не отменяет права Стефана самому все решать. 
       Пантера несет стакан на голове, и это волнующее зрелище, поскольку видно, до какой степени она не трезва. Миновав несколько острых моментов, она спускается до первого этажа и поднимается обратно. Она опасно близка к победе, и Деки уже мысленно готовится принять посрамление. На последнем марше стакан падает и разбивается вдребезги.
       — Фффак!!! — говорит Пантера и начинает смеяться.
       Деки возрождается к новой надежде. Рыжий подпирает стенку, сложив руки на груди, усмехается. У него есть догадки насчет того, какие там могли быть ставки… Однажды Деки совершил прямой заход и спросил о наболевшем: "Рыжий, что у тебя с Пантерой?" "Она мне как сестра," — саркастично ответил Хворый, мимолетно вспомнив все свои бесчисленные стояки на нее. Что еще он мог сказать? Случись им с Пантерой стать хоть немного ближе, она бы вскрыла его на раз.
       Сбросив пар, они возвращаются в комнату.
       — Стеф, у нас нет торта, — с некоторой торжественностью говорит Пантера, усевшись на свое место на полу. — Но зато у нас есть свечи.
       И она вытягивает из-под дивана поднос, на котором девятнадцать свечей в жестяных плошках. Начинает зажигать их по одной.
       — Рыжий, погаси свет.
       Свет гаснет, комната наполняется оранжевым мерцанием.
       — Вообще-то, она шутит, — улыбается Деки, садясь рядом с ней. Они явно придумали этот сюрприз вместе. — У нас есть торт.
       И достает здоровенный праздничный косячище.
       Стеф сияет и улыбается до ушей.
       Виновник торжества поджигает и раскуривает. Косячище переходит из рук в руки, протягивая между сидящими тонкие ленточки дыма. Деки отправляет Пантере такие паровозы, что можно смотреть вечно и даже немножко встает. Хворый глядит на огонь. Для него желтые ореолы вокруг пламени похожи на охапку одуванчиков.
       Всех четверых уносит в глобальность, где все хорошо и правильно. За стенами сменяются миры и времена, а комната и люди в ней остаются оплотом лучшего вида вечности. Рыжий вдруг начинает говорить и рассказывает им свой любимый глюк про мир без воды. Они видят все своими глазами. Пантера в ответ решает поведать, как однажды написала гениальную книгу во сне, проснулась и напрочь забыла об этом, а вокруг все ее дергали и выпрашивали почитать, и все, кроме нее знали, о чем книга. Она рассказывает так, что под конец уже невозможно понять, была ли книга или приснилась, и голову приятно ломит от парадоксов.
       — И где она теперь, твоя книга? — сдается Деки, окончательно запутавшись.
       Они смеются, и никто не отвечает, чтобы не разрушить очарование притчи.
       — А я однажды видел человека с телевизором, — провозглашает Деки.
       — Доктора Анжело? — уточняет Пантера. Она явно в курсе.
       — Что за доктор Анжело? — спрашивает Стеф в тот момент, когда рыжий открыл рот для точно такого же вопроса.
       — Спятивший психиатр, — ведет тему Деки. — Он ходит в желтом дождевике в любую погоду и носит с собой маленький портативный телевизор. Иногда предлагает людям посмотреть вместе с ним веселое шоу. Он бродит там, где много народу, и всем скучно: в залах ожидания, в конторах, где приходится подолгу сидеть ради бумажек, в больницах. Доктор Анжело выглядит, как безобидный старикан, и многие соглашаются. Он действительно был психиатром полжизни, слишком далеко зашел, взламывая головы психам. У него отобрали лицензию, судили, признали невменяемым, отправили в дурку. Естественно он сбежал, и если посмотреть его телевизор, потом до конца дней будешь видеть то, что скажут другие.
       — Откуда ты столько знаешь? — интересуется рыжий.
       — От ангелов. Они охотятся за доком не первый год. Поговаривают, он радарит их в белом шуме экрана и успевает свалить.
       — Ага, именно поэтому в него никто не верит, кроме тебя, — издевается Пантера. — А как насчет Санты, Деки?
       — Да мне кажется, Сатна тоже тот еще батон… Так или иначе, я об одном вас прошу: не смотрите телевизоры с незнакомыми людьми, — с пафосом выносит мораль Деки.
       Он сидит, приобняв Пантеру за плечи, она больше не против. "Рано или поздно у них будут дети," — вдруг понимает рыжий.
       — Я слышала про Тайных Операторов, — в свою очередь начинает говорить Пантера. — Скрытая часть системы. Наблюдают, управляют заморочками. Говорят, они иногда появляются в Студии. Можно у них попросить исправить свою дальнейшую судьбу, если, конечно, у кого найдутся здравые идеи на эту тему.
       — Попросить в смысле попросить? — недоумевает Деки. — Не принести в жертву девственницу или что-то такое? Просто так, что ли?
       — Да, просто так. Они обычные люди, что ты удивляешься?
       — Не могут они быть обычными людьми. Как они тогда управляют заморочками?
       — Примерно так же, как мудак, вроде тебя, способен положить маршрут, — негромко комментирует Пантера. — Непостижимо, да ведь?
       — Эй!.. — возмущается Деки. — Ну допустим. А ты видела их хоть раз?
       — Сам понял, что спросил? — глумится Пантера. — ТАЙНЫЕ Операторы! Да кто угодно может оказаться одним из них. Хоть тот же Марка.
       — Мне интересно, а сами-то они про себя в курсе?
       Деки неподражаем. Все смеются.
       Очередь за рыжим. Он раздумывает с полминуты, чтобы не выбрать какой-нибудь мрачняк.
       — Город лечит, — говорит он.
       — Да ну!
       — Это как? — не верят ему.
       — Если совсем распадаешься, можно попасть в такое место, где за сутки станешь как новый.
       — И как же туда попасть? — шкурно интересуется Пантера.
       — По пеленгам… — рыжий пожимает плечом.
       — Точно есть? — сомневается Деки. Хворый только что занес в каталог городских историй одну новую.
       — Сам был… однажды, — произносит рыжий, вспомнив Вэлл.
       Они немного молчат.
       — Стефан? Расскажешь?
       Парень немного смущен.
       — Я слышал про зажигалку…
       Внутри Хворого что-то мягко обрывается, по спине идет озноб нехорошего предчувствия.
       — В городе есть зажигалка, не простая. Ее можно найти в каком-нибудь неожиданном месте, и она желтая.
       Рыжий сидит, прижав к губам сцепленные руки, его привычный источник огня зажат в кулаке, слишком поздно перекладывать в карман, не спалившись, и он просто надеется, что остальные никогда не придавали значения, от чего он там обычно прикуривает.
       — Ну зажигалка, и в чем прикол? — поводит плечом Пантера.
       — Она может сжечь весь город.
       — Это как? Вроде Нерона и Рима? Мне казалось, тут скорее понадобится боинг с напалмом… и не один.
       — Нет, не так. Сгорит система. Вся. Заморочки, места событий, маршруты.
       — Аварийный выключатель, — задумчиво констатирует Деки. — Да, я тоже слышал. Поговаривают, что кислотные плеши появились после того, как кто-то пытался.
       — Кислотные плеши? Что за хрень? — спрашивает Пантера.
       — Пятна в несколько кварталов, где пахнет горелым. Помните, не так давно в Западном сгинули двое? Ну вот, как пример.
       — Да брось! — Пантера не верит. Сама того не подозревая, спасает Хворого, тихо гибнущего изнутри. — Обычный гон для пионеров! Если кто-то пытался, почему все не сгорело к чертовой матери?
       — Ну, кхм… — тушуется Стеф. — Вроде как, надо действовать в полной решимости. Я бы, наверное, не смог…
       — Ты бы смогла, Пантера? — Деки подначивает. Долгие загрузы не для него.
       — Возможно, — цедит она.
       Рыжий демонстративно достает сигарету, показывает всем и кивает на дверь. Идет ва-банк, чтобы снять друзей со скользкой темы. Рука ни разу не вздрагивает, и он молчаливо благодарен собственной моторике, годной выдавать желаемое за действительное.
       — Хорошая мысль! — соглашаются с ним.
       За дверью надо подкурить, не привлекая внимания. Рыжий не уверен, что вообще сможет — ладонь взмокла от пота, пальцы больны неловкостью.
       — Эй, Хворый, у тебя желтая! — весело подмечает Деки.
       "Чтоб ты сдох," — с досадой думает он.
       — Мало ли желтых на свете, — отмазывается рыжий, все силы вложив в невозмутимость. Рывок в концентрацию такой, что хочется потом по стенке сползти.
       — Дай посмотреть?
       — Отвали. Не дам. Ты уж точно в один момент все запалишь.
       Они смеются. Хворый вместе с ними — так надо.
       — Приходит мужик домой после работы… — начинает Деки и вкатывает анекдот про кота и ядерную боеголовку.
       …Уже почти утро, окна в комнате начинают светлеть.
       — Было здорово, — шепотом говорит Стеф, скидывая кроссовки у порога.
       Хворый слышит его только потому, что стоит ближе всех. Ему тоже ясно, что праздник движется к концу.
       — Именинник! Иди задуй свечи! — подает голос Пантера.