Сказка о том, как поссорились Иван и Петро

   Жил однажды некий богатый человек, у которого было множество разных земель и домов. Этот человек внезапно сошёл с ума и лишился прав владения своей собственностью, а его огромное хозяйство всеми правдами и неправдами расхватали ушлые и алчные наследнички. Старшему сыну Ивану достался самый большой кусок имущества, а второму по старшинству, Петро – следующий по величине и богатству.
   У этого Петра оказалось во владении несколько домов с землями, в которых проживали его кровные родичи. Но, поскольку Петька оказался слишком хитрым и жадным, и к тому же весьма нерадивым хозяином, то повсюду среди его родичей возникло возмущение тамошними неправедными порядками, и один дом, стоявший на полуострове в красивом месте, пользуясь возникшей неразберихой и бардаком, взял да и переписался под власть брата Ивана.
   Вернее, это Иван его себе переписал при практически полном согласии туземных возмущённых обитателей.
   Петро от сей выходки в буквальном смысле этого слова взбеленился. Он принялся на чём свет стоит хаять и поносить и братана Ваньку, и тех родичей, которые тяготели больше к старшему брату, и вдобавок своих несчастливых и глупых предков, умудрившихся вести себя совсем не так, как того хотелось этому буяну. Он вопил в истерике, что и Ванька, и все его явные и тайные доброжелатели вообще ему никакие не родственники, что они де невесть хто, забулдыги и негодяи, и что мозги у них не салом заплыли, как у всех порядочных людей, а до отказа забиты пропитанной самогонкой ватой.
   Короче, понесло Петруху…
   Сбился он окончательно с панталыку и совершенно, мэн не сердешный, нервно остервенел.
   А тут ещё один домик, богатенький такой, справный, хотя слегка и закопчённый угольной сажей, возьми в горячке дела и ляпни: «А мы, мол, тоже отделяемся от этого Петьки несносного! Прям вот сейчас и сразу к чёртовой бабушке и отделяемся! Бо он нас абсолютно не ценит и совершенно нашу волю не уваживает, кровосос он порхающий!»
   Взбунтовались они страсть прямо как, а для придания веса своей фронде наняли в Ванькиной епархии нескольких бесшабашных и пронырливых родственничков, которые желали этому Петьке кузькину маму сильно показать, а то он везде вроде побывал, а маму эту нигде так и не увидел.
   Только не учли бунтовщики того обстоятельства, что этот Петро был самым настоящим бандюганом. Паханом то есть на своей зоне. Правда, смотрящим не за порядком на ней, и не за соблюдением строгих воровских понятий, а почему-то исключительно на запад.
   Очень уж он любил грешным делом закаты всякие и откаты, вот и пялился умильно в западенском направлении, а не в восточном там, или не в южном с северным.
   Так!.. Кликнул раздосадованный вконец Петруха свору своих подручных бойцов, те запаслись, каким было, оружием, да и осадили непокорный особнячок с трёх сторон, а своей четвёртой стороной этот домина примыкал аккурат к Ивановым угодьям. И порешили они навалиться на отпаденцев всем своим кагалом, дабы клятых мятежников без всякой жалости порешить и таким макаром это стрёмное дельце разрешить.
   Однако те сдаваться на отсутствующую у Петькиных лиходеев милость вовсе не собирались и дали им весьма решительный и болезненный для атакующих отпор. Ну а особливо Петрухины вои пострадали от ужасных великих котлов, при помощи которых осаждённые лили им расплавленную смолу прямо на бошки, и те чисто уварились тама от энтого жару.
   Видя такой нежданный для себя облом, освирепевший Петро даже перегрыз зубами золотую авторучку, которой он любил подписывать всякие важные договора и сделки. В запале он объявил окаянными террористами не только прибывших Ванькиных братков, но и всех своих родаков, которые ему вздумали в чём-либо сопротивляться или даже слегка перечить.
   А на всю округу он громогласно заявил, что он, дескать, не кто-нибудь тут, а страшный оказывается миротворец. И все как-то сразу же поняли, что он вовсе не брешет, как сивый мерин, а является и в самом деле миротворцем. Причём именно страшным!..
   – А ну-ка, – приказал он своим холуям нетерпеливым голосом, – разнесите-ка энту жалкую хатку в мелкие дребезги! Шоб и кусочка цельного от неё не осталось бы!
   Попервоначалу даже его бандюганы слегонца эдак опешили.
   – А чем же мы тута володеть-то станем, – резонно заметили некоторые из них, особо по характеру прозорливые, – ежели от сей хаты и кирпича не останется? И на какие шиши ты будешь тут всё потом восстанавливать? У тебя вообще гроши е?
   Пересчитал Петруха свои гроши, и с прискорбием понял, что это никакие вообще-то не гроши, а самые настоящие сущие грошИ.
   Однако свой приказец, поскольку он отдавал его втайне от чужих ушей, оставил в полной разрушительной силе. И про себя решил, что гроши он подзаймёт у богатых соседей, а потом переведёт стрелки на Ваньку, что тот, дескать, его подчистую, и причём не демократически и не толерантно, ограбил, дабы те соседи на Ваньку всех собак спустили бы, а его, агнца божия Петра, пожалели бы и простили бы.
   – Да и чорт с ним, с этим убогим домиком! – прорычал он, скрипя зубами, – Хай он сгорит аж до самого дотла. Ежели нам тута не подфартит, и он достанется Ваньке – то пускай этот дурак его и восстанавливает за свой казённый счёт. А мне он и даром не нужон. Я тут газы всякие разводить вообще-то собираюсь и имЯ затем торговать.
   – Но мы же тогда усих людей у дому побьём! – опять заменжевались некоторые из его кодлы, – А ведь они родня нам как-никак, жалковато…
   – Шо?!!! – ещё миролюбивее заорал Петро. – Это кому они тута родня, а?! Мне что ли?! Да шоб их повыше приподняло та гепнуло! – Усих на хрен, кому говорю!!! Бо я только что подмахнул указ о лишении энтих басурманов родственного нам звания и о разжаловании этого сброда в татаро-монгольскую ватную рабсилу, аминь!
   И его аж заколбасило тут в припадке вопиющего миролюбия.
   И хотя многие его прихвостни, поняв вдруг, что Петро вообще-то миротворей нулевой, а разрушитель зато стопунктовый, кто куда поразбежались от греха, как говорится, подальше, но война осатанелого Петьки со своими вставшими на дыбы родственниками продолжалась с прежним остервенением…

   Что произошло далее – история о том умалчивает.
   То ли защитники дома при поддержке ленковатого на подъём Ивана задали-таки перцу Петрухе да так, что у него на горбу ляжки загорелись.
   То ли сам неповоротливый и медвежковатый Иван крепенько отметелил, наконец, зарвавшегося братца.
   То ли собственные холуи и прихлебатели его нагло опустили, после чего лишили его паханской должности и навсегда приковали потерявшего свой раж экс-пахана к позорной тюремной параше.
   А то ли внезапно нагрянувшая с западной сторонушки полиция-милиция вероломно заарестовала своего пылкого почитателя, как это у них частенько случалося и случается, и направила его прямиком в свой славный Гадский Суд, самый справедливый (с конца) суд всего обожаемого многими запада.

   И вроде как наладилась после этого житуха в тех краях. Опять вроде бы поссорившиеся и подравшиеся родичи меж собою помирились, троекратно по православному обычаю облобызались, и стали жить себе, поживать, да нового добра вместях наживать.