Часть 3. Как пали сильные. Глава 12 - окончание

***
Хаген сидел на каменном выступе, заменявшем скамью. Верёвку ему сменили на цепь, идущую от стены, но и без неё он никуда бы не вырвался из глухой подвальной камеры.
Его окружали полный мрак, тишина и сырость. Закрыв глаз, он прислонился к холодной каменной стене. Боль от раны притупилась, в груди перестало жечь; теперь, когда ему не было необходимости напрягать все силы и он мог позволить себе расслабиться, им овладело полубессознательное состояние, похожее на тяжёлый сон наяву. Сначала перед ним проносились обрывки недавних битв, лица Фолькера, Данкварта, Рюдигера и других, кто был ему дорог и кто ушёл навсегда; потом в беспорядке смешались картины из времён более ранних, мелькнул облик Рейны - единственной, кому он мог позволить пожалеть его, но сейчас и ей бы не позволил; он ясно увидел себя лежащим на берегу Рейна, измученным, но охваченным безумной радостью возвращения, после чего вдруг исчезло всё. Время жизни с отцом в Бургундии, годы, проведённые в Этцельбурге, годы служения Гунтеру, последние дни - всё куда-то провалилось, будто и не было никогда.
Ему привиделся покрытый яркой зеленью речной берег, и то был не Рейн или Дунай, то была Сена. Сам он отнюдь ещё не был грозным воином, он был мал и слаб, хотя и не чувствовал этого и был достаточно самоуверен, чтобы дать в глаз городскому мальчишке, назвавшему его бесёнком, прячущим рожки и вообще не похожим на человека. Обидчик тогда с рёвом убежал, а Хаген долго рассматривал своё отражение в водах Сены, не понимая, что в нём нечеловеческого и ощупывая голову, на которой явно не было никаких рожек. Мать потом объясняла ему, что он в самом деле не такой, как многие, но ничего дурного в этом нет, а про рога и хвосты всё выдумывают от глупости и злости; ему же не пристало ходить одному на главную площадь и препираться там с кем попало…
Всё быстро сменилось перед мысленным взором Хагена, и он увидел ту самую площадь, возле церкви. У большинства горожан были свои праздники, не те, что дома, и в какие-то дни его вообще не выпускали на улицу. Но теперь он был побольше и ему было интересно, и он прибежал на площадь; там было какое-то шествие, а вокруг бурлил шумящий народ. Хаген хотел протиснуться поближе, но тут рядом закричали:
- Вот он! Дьявольское семя среди нас!
Чьи-то руки схватили его; он выскользнул, благо был достаточно проворным и вёртким, и побежал. За ним бросились мальчишки; будь их двое-трое, он бы ещё попытался дать отпор, но их образовалась целая толпа. Они кидали в него грязью и камнями, ушибив руку и голень, и кричали бранные слова, половина которых была ему непонятна; он разобрал лишь то, что он враг самого Бога и должен умереть. Хаген смог оторваться от них и добежать до дома, где мать сгребла его в охапку и унесла внутрь. Она не сказала ни слова упрёка за непослушание, посадив его себе на колени и прижимая к себе, и он так явно ощутил её страх, что забыл спросить, почему Бог его ненавидит.
Отец ходил по комнате, выглядывая в окна; снаружи раздавался злобный рёв. У отца был меч, который он брал с собой, когда уезжал надолго; но, сейчас, похоже, даже на клинок не слишком полагались.
- Возьми его, - мать передала Хагена отцу. - С тобой ему надёжнее. Смотри, как он притих. Он всё понимает.
На самом деле Хаген не понимал ничего, но чувствовал, что над ними нависло что-то бездонно страшное, чему он не нашёл бы слов и против чего были бессильны даже всезнающие взрослые. Отец ещё о чём-то говорил с матерью, и её голос был странно приглушённым и горьким. Хаген увидел, как отец спрятал под одеждой нож…
Хаген пошевелил застывшими скованными руками, и в тишине звякнула цепь. Он не обратил внимания; в ушах отчётливо зазвучало всё то же давнее, полузабытое песнопение. Это была молитва, а может, благословение, и он никак не мог вспомнить его, хотя многое слышал потом. Что-то продолжало ускользать от него, разорвавшаяся связь всё терялась, оставаясь далёкой и неясной.
… Крепко обхватив шею отца, которого так толкали и пихали, что недолго было не удержаться, оглушённый зверскими воплями, он едва помнил себя в возникшем хаосе. Их куда-то волокли, мать кричала, в доме переворачивали мебель; потом они были уже на улице, и Хаген успел заметить, что их соседей тоже куда-то тащат и бьют. Он продолжал держаться за отца, не издав ни звука; каким-то образом все они оказались возле большой ямы. Её недавно вырыли под новый дом, но теперь туда кидали сухие ветки и дрова…
… Песнопение в ушах Хагена делалось всё яснее. Тогда оно зазвучало, прежде чем успел пойти дым. Точно в каком-то озарении, Хаген стал различать слова, казавшиеся прежде глухим сумбуром, и одновременно приходило осознание того, что они значили. Он слушал и всё теперь понимал. Взвившийся к небу огонь они с отцом видели уже со стороны, но не могли задерживаться, чтобы их не нагнали. Пение, казалось, неслось им вслед… Хаген даже выпрямился в темноте, беззвучно шевеля губами.
Внезапно заскрипела дверь, и в камеру кто-то вошёл. Хаген открыл глаз. Кримхильда повесила факел на стену и встала напротив Хагена, заставив его выйти из полузабытья; песнопение оборвалось, и виды Треки быстро отступили. Он снова облокотился на стену, откинув голову и расставив ноги, отчего казалось, что он сидит на камне с нахальной вальяжностью.
Кримхильда постаралась приготовиться для своего визита - на ней было белое платье с золотым шитьём, светлые косы короной уложены вокруг головы, лицо набелено. Вероятно, она решила явиться ему в сиянии небесной непорочности. Хаген смерил её взглядом и отвернулся.
- Вот видишь, - сказала она довольно, - добро всё-таки победило.
Хаген подавил усмешку.
- Ты, стало быть, добро?
- Не я, а свет лучезарного Зигфрида, на которого ты наложил свою нечестивую руку. Он явился в мир, чтобы сокрушать всякое зло и нести свет и благодать, а я в своей любви следую за ним. Добро всегда побеждает, и лучшее свидетельство тому - то, что твоя жизнь в моих руках, - она сладко улыбнулась, подняв голову. - И я готова подарить её тебе.
Хаген обернулся.
- Что? - фыркнул он так издевательски, что Кримхильда еле удержала покровительственный тон:
- Ты сможешь вернуться на Рейн, Хаген.
Он снова отвернулся:
- А я-то думал, ты меня ненавидишь.
- Ненавижу! - выпалила Кримхильда. - В целом свете нет того, кто был бы мне более ненавистен, чем ты. Именно потому я предлагаю тебе спасение. Я совершу высший подвиг любви, явив своему врагу милосердие и сострадание.
Хагена передёрнуло от омерзения.
- Расскажи о своём сострадании тем тысячам погибших.
- Ха! Все эти люди ничего не значат. Вся их кровь не искупит величайшего злодеяния на земле. Если же есть среди них кто безгрешный - что ж, быстрее в рай попадёт, - равнодушно произнесла она. - Но нет более великой жертвы, чем моя. Я уже переступила через любовь к братьям ради высшей любви, а теперь переступаю через свою ненависть к тебе!
- И охота тебе вот так всю жизнь… переступать?
- Не смей насмехаться над моим самоотречением. Я знала, что душа твоя черна, как твой проклятый глаз, но я как прежде добра и не теряю надежды, что моё милосердие просветлит и её…
- Может, не будем устраивать балаган на костях? - отрезал Хаген.
- Замолчи! - визгливо закричала Кримхильда, но тут же взяла себя в руки. - Я пощажу тебя, но при одном условии.
- Уже правдоподобнее, - язвительно прокомментировал Хаген.
Кримхильда вперила в него обвинительный взгляд.
- Ты должен сказать мне, где ты спрятал сокровища Зигфрида.
- Ох, Господи, - вздохнул Хаген. - Я же говорил, что утопил их в Рейне. И зачем они тебе? Ах да - ты же всю казну растратила на то, чтобы нас угробить!
- Хватит, - процедила она. - Это цена твоей жизни… Ты отнял у меня моё счастье, и только ты можешь вернуть его мне.
- Так твоё счастье было в золоте?
- Что ты понимаешь! - воскликнула она. - Это не просто золото, а золото Зигфрида…
- Обыкновенная добыча, отнятая у всех кого ни попадя.
- Нет, не обыкновенная! Всё, чего касался Зигфрид, несёт на себе отблеск его света. Часть его великой силы сохранена в этих сокровищах…
- К чему словоблудие? - устало перебил Хаген. - На дне они все. На дне.
- Я не верю, что все. Ты родом из самого корыстолюбивого племени на свете, и чтобы ты совсем ничего не сохранил? Признайся, что где-то припрятал…
- Говорю же - всё утопил.
- Тогда скажи, где именно.
- Зачем? Будешь ползать по дну?
- Да пойми же ты, - Кримхильда мучительно стиснула руки на груди, - мне важно знать, где это золото… И разве тебе так трудно сказать? Я же не могу пощадить тебя просто так. Я должна знать, что и ты не совсем глух к добру…
Её голос сделался молящим.
- Мне надо быть уверенной, что ты готов хоть с опозданием уважить зигфридову благодать и принять спасение из моих рук. Окажи хоть так почтение моему Зигфриду и мне, и это будет тебе искуплением. Сделай шаг навстречу, уступи, и врата милосердия откроются для тебя…
Она ещё что-то говорила, слегка выгнувшись в его сторону; Хаген слушал её и с удивлением понимал, что она сейчас искренна. В тусклом свете факела её лицо выглядело жалобным, заломленные руки дрожали. Хаген сдержал себя, чтобы не рассмеяться; поистине, это можно было счесть подарком небес - однозначная обречённость сменилась на возможность выбора. Его судьба снова была в его руках, и он свершит её.
- Никак не могу исполнить твою просьбу, королева, - сказал он, глядя на Кримхильду так, будто не сидел, а возвышался над нею.
- Не сомневалась в твоей жестоковыйности. Но подумай ещё. Я предлагаю тебе путь спасения!
- Всё равно не могу. Сокровища принадлежат не мне.
- Конечно, они принадлежат мне! - нетерпеливо выпалила она.
- Нет. Королю Гунтеру, - мрачно оскалился Хаген. - Я поклялся ему, что никому не скажу, где золото. Ищи его теперь.
- Вот оно что…, - переменившимся голосом протянула Кримхильда и молча покинула темницу.
Хаген не понял, что она имела в виду, и подался вперёд, ожидая, вернётся ли она и если да, то с чем на этот раз. Через некоторое время она вошла, что-то неся в вытянутой перед собой руке.
- Видишь? - крикнула она.
Хаген вжался в стену. Кримхильда держала за волосы голову Гунтера, с которой ещё капала кровь.
- Вот он, твой король, - Кримхильда брезгливо швырнула голову брата к ногам Хагена. - Представь, он был ещё жив, хотя сидел вместе с ядовитыми гадами. Их яд оказался медленным… Они воздали за меня, мои маленькие дракончики… Ну? Будешь говорить?
Хаген смотрел вниз, в обезображенное смертной мукой лицо Гунтера.
- Говори же, проклятый! - простонала Кримхильда.
Хаген поднял голову, и тут уже Кримхильда отшатнулась - в полутьме ей показалось, что на неё смотрят два глаза, и в них была даже не ненависть, а столь властное, непримиримое отторжение, перед которым были бы бессильны и сами небеса.
- Ты всё сама себе испортила, - произнёс он негромко, но так, что Кримхильда покрылась мурашками. - Теперь никто, кроме меня и Всевышнего, не знает, где сокровища. Для тебя, чудовище, они потеряны навсегда.
- Да ты… Да как же…, - задохнулась Кримхильда.
- Хоть захлебнись своей злобой, от меня ты не получишь ничего. Я всё сказал.
- Так ты отвечаешь на моё милосердие?! - Кримхильда с рыданием перегнулась. - Злодей! Тварь нечистая! Тогда отдай мне… отдай…
Она упала перед ним на колени и схватилась за рукоять меча, по-прежнему висящего на его поясе - он с его скованными руками всё равно бы не смог им воспользоваться.
- Отдай хотя бы… этот… меч… который носил… мой… Зигфрид…, - она судорожно дёргала рукоять, но клинок долго не поддавался, пока она наконец не выдернула его, едва не завалившись на спину от собственного рывка.
Поднявшись, Кримхильда занесла меч и тут же уронила. Хаген наблюдал за ней, подумав, что дело затянется. Сначала она не сможет поднять меч, потом поднимет и промахнётся, но с какого-нибудь раза всё же попадёт.
Кримхильда расставила ноги и подняла меч обеими руками, отчего попятилась назад и снова была вынуждена опустить его. Набрав воздуху, она ещё раз попыталась занести меч, издав невразумительный возглас:
- Иииии-эх!
Хаген, полузакрыв глаз, что-то тихо повторял нараспев на неизвестном языке.

Когда Этцель, Дитрих и увязавшийся за ним Хильдебранд вошли в подвал, то поначалу смогли разобрать лишь одетую в белое Кримхильду, которая сидела на коленях, скрючившись, как от боли в животе. Дитрих первым сообразил, что случилось.
- Королева! - гаркнул он не то в гневе, не то в ужасе.
Кримхильда подняла голову.
- Вот, - произнесла она неестественно высоким и тонким голосом. - Совсем мёртвый. Теперь он ничего мне не скажет.
Этцель снял факел со стены, чтобы стало лучше видно, что произошло. Хаген лежал на полу, рядом был окровавленный меч. Руки Кримхильды и её белое одеяние были в крови. Должно быть, она намеревалась отрубить Хагену голову, но сил не хватило, и на его шее осталась только ссадина, и тогда она решила пронзить его, метя в сердце, не попав, но всё же добив его.
Хильдебранд разразился бранью и схватился за меч.
- Стой! - удержал его руку Дитрих.
- Пусть мне будет за это что угодно, но я ей смерти Хагена не спущу! - рычал Хильдебранд, порываясь броситься на Кримхильду.
Дитрих ещё решительнее отстранил его; Хильдебранд, вновь ощутивший свою рану, перекосился и невольно опустил меч.
- Хоть и был он моим врагом, но такого конца не заслужил, - сердито пробурчал он.
- Тебе здесь мало крови? - Дитрих оттеснил его и шагнул к Кримхильде, вглядываясь в её лицо.
Та бессмысленно смотрела в сторону пришедших, глаза помутнели и  разъехались. Она слегка улыбалась, при этом один уголок рта сильно ушёл вбок.
- Такова твоя клятва, Кримхильда? - жёстко сказал Дитрих.
- А что? - произнесла она тем же тонким голоском. - Я не виновата. Он сам отверг моё милосердие.
- Милосердие, проклятая? - рявкнул Хильдебранд, но Дитрих снова остановил его.
- Вот и Гунтер! - Этцель указал на лежащую прямо подле Кримхильды голову.
- Ты что наделала? - угрожающе спросил Дитрих.
- Я? Вы обвиняете меня? - от наивного удивления голос Кримхильды стал ещё тоньше, глаза округлились и не мигали. - Но я же не со зла!
Она встала, морщась и держась за живот. Не разогнувшись до конца, она уставилась на вошедших с жалобно-осуждающим выражением обиженной маленькой девочки.
- Я не со зла. Я только ради светлого героя… он же такой лучезарный… ради любви к нему… С ним любовь станет править миром. Любовь - искупительная сила... Любовь спасёт мир. Любовь всё прощает. Ведь Бог есть любовь, правда?
- Так получай за всю свою любовь! - вскричал вдруг в ярости Дитрих.
Его меч засвистел в воздухе. Кримхильда будто очнулась, в глазах мелькнул ужас; она шарахнулась с истошным криком, выставив руки перед собой. Её вопль ударил по тесным стенам и смолк не сразу после того, как Кримхильда упала двумя кусками, рассечённая по линии пояса.
Хильдебранд с удивлением, но без тени неодобрения смотрел на своего господина. Дитрих, опустив меч, обернулся на Этцеля с вызовом в глазах.
- Знаешь, Дитрих, - задумчиво произнёс Этцель после паузы, - лучше бы ты это сделал три дня назад.
Дитрих вогнал меч в ножны. Этцель вздохнул.
- Задним умом все мы крепки. Тогда ещё было не поздно, а сейчас… Всё погибло! Конец всей державе! Где я был раньше? Дурак, старый дурак! - гуннский король вышел вон из темницы, продолжая в пути свои сетования.
Дитрих бросил взгляд на Кримхильду. Глаза её остались широко открытыми, и в них застыл смертельный страх. Он подобрал с пола меч Грам и с силой ударил им о стену; злополучный клинок с неожиданной лёгкостью разлетелся вдребезги.
- Пойдём отсюда, Хильдебранд. Их есть кому вынести отсюда.
Напоследок он подошёл к Хагену, и что-то странное показалось ему в струйке крови у него на шее. Дитрих приложил туда руку.
- Господи праведный, - пробормотал Дитрих. - Он же ещё жив!

Весь остаток дня и ночью в окрестностях Этцельбурга рыли большие ямы для погребения всех погибших, которых свозили туда, грузя кучами на телеги. Плач и стон стоял в полусгоревшем городе. Было решено хоронить «своих к своим», но ни для кого, даже для самых знатных особ, не устраивали отдельных могил. О соблюдении погребальных обрядов тоже не думали - успеть бы предать всех земле до наступления утра.
Хаген прожил ещё ночь. Дитрих велел отнести его к нему в дом, где Геррат и Хульда омыли и перевязали ему раны, но вся их забота лишь ненадолго могла придать ему сил, уже недостаточных, чтобы бороться со смертью. На какое-то время Хаген стал метаться, говоря что-то на смеси понятных слов с неизвестными. Хульда, склонившись над ним, аккуратно обтирала ему лицо, покрывающееся испариной, и на её бесстрастном лице появлялись слёзы.
- Ты понимаешь, что он говорит? - спросил Дитрих.
- Он бредит, - ответила Хульда.
- Сможет он выжить?
- От таких ран - нет.
Дитрих и сам это понимал; надеяться можно было только на чудо, которое всё равно не свершится. Хаген успокоился и, казалось, пришёл в себя, обведя взглядом вокруг и произнеся имя Хульды.
- Хаген, - Дитрих сжал его повисшую руку, - я отдал бы что угодно, лишь бы ты остался жив.
- Не выйдет, - слабо сказал Хаген.
- Тогда я готов исполнить твою последнюю волю.
В ответ Хаген пробормотал что-то странное, так что Дитрих не понял, не впал ли он снова в бред.
- Я останусь с ним, господин, - сказала Хульда.
Дитрих вышел вместе с Геррат и, позвав Хильдебранда, отправился с ним на погребение своих воинов, которых сложили вместе в одну яму. Неподалёку в большой ров опускали бехларенцев. Телеги всё шли из города. Никто не сдерживал себя, и в ту ночь было пролито столько слёз, сколько прежде не знал Этцельбург.
С первыми лучами солнца Хаген, стихший и замерший, последний раз выдохнул и умер. Возвратившийся Дитрих велел вынести его. Хульда недолго сидела возле постели, после чего вышла из дома и на некотором отдалении молча последовала за телегой, на которую положили труп.
Хагена похоронили в одной яме с Гунтером и его братьями, рядом с Данквартом и Фолькером. Так, любезные и согласные в жизни, не разлучились они и в смерти своей.

 ЭПИЛОГ: http://www.proza.ru/2015/01/11/2257


Рецензии
Самая талантливая вещь, которую я встретил... да нет, не на Прозеру, вообще в текстах последних лет.
Если заметили, у современного читателя, особенно сетевого, "что там дальше" превалирует над тем, КАК изложено. Я не спешил уже с первого прочтения, погрузившись в роман, живя им. На протяжении всего повествования, объемного, между прочим, герои остались узнаваемы, каждый со своим характером(или без:-)))),
каждый живой (пока жив:-)))
А остроумные вставки, вроде: "Зигфрид всегда живой..." ставят мост между временами нибелунгов и современностью. А психологизм! - ведь разумное мужество Хагена не только плод характера и воспитания, это десятки поколений воинов, дипломатов, философов... кем там еще были его блуждающие по той Европе предки, всегда чужие.
А толпа, народ, если хотите, который так несложно завести либо обаятельному харизматику с золотыми волосами, либо кликушествующей бабе!
Я давно прочел последнюю строчку романа, но ловлю себя на том, что он меня все не оставляет, что хочется открыть еще те главы, что отпечатались в душе.
Текст заметен еще и тем, что кроме затягивающего, завораживающего сюжета, он гармоничен, мелодия повествования оставляет его свежим для чтения, несмотря на объем, который больше приличествует бумажному носителю.
Уважение Автору, в роман вложен огромный труд и настоящий талант.
Удач Вам, Хайе, во всем!

Дмитрий Шапиро   27.09.2015 21:35     Заявить о нарушении
Благодарю, Дмитрий, за подробный отзыв и за высокую оценку моего труда. У меня тут мало читателей (Вы пятый по счёту из авторов Прозы-ру, дочитавших до конца), на длинные вещи народ не соблазняется, тем более что большинство здесь слишком принципиальные "реалисты" - полагают, должно быть, что здесь просто фэнтезятина какая. :-)) Я был очень рад, видя, что Вас заинтересовало, и тем более рад вниманию к содержательным, идеологическим моментам, связи всей этой выдумки с современностью. С особым удовлетворением вижу, как Вы отметили "тему" Хагена (не все это замечают).
Вопрос "как" был очень важен, т. к. мне не хотелось наступать на грабли многих "идейных" авторов, пишущих очередные сны Веры Павловны :-), ведь без "как" не будет восприниматься и "что". Хорошо, если мои усилия принесли должные плоды (хотя мне и сейчас кажется, что можно было и лучше :-) ).
Рад был встретить в Вашем лице не только талантливого автора, но и заинтересованного, понимающего, вдумчивого читателя.
С уважением и благодарностью, Хайе.

Хайе Шнайдер   28.09.2015 08:10   Заявить о нарушении