Наверное, повествование получится скучным, если обо всем, что случилось со мной рассказывать подробно и по порядку. Но! Уже никак не может быть оспорено моё убеждение, что жизнь каждого из нас подчинена некой схеме, древо которой предопределено свыше и на протяжении всей нашей жизни обрастает пышной кроной событий. Я предлагаю вам заново пережить вместе со мной самые яркие её эпизоды. Время от времени мы будем отправляться в мир снов. Ибо, как невозможно, закрыв глаза, уйти от реальности, так, открыв их, нельзя отстраниться от этого удивительного мира. С помощью снов ночь прорисовывает картину нашей жизни, название которой - Судьба.
Я научилась проживать свою жизнь ДВАЖДЫ. Это наиболее реальный способ увеличить отведенный вам срок. Или, наверное, это будет вернее, не укорачивать его. И хочу вас научить этому. Соглашайтесь! Ведь молодости и счастья будет вдвое больше, беду не обойти, но встретить ее можно достойно.
Итак. Отправная точка путешествия под заголовком МОЯ ЖИЗНЬ – восьмой класс.
Были в нашем классе «переростки» – проще второгодники, мечтающие только о том, чтобы покинуть, как можно скорее стены школы. О том же мечтали и преподаватели – они им добавляли хлопот. Класс же в целом к этим ребятам относился по-доброму.
Сначала мы проводили их во взрослую жизнь, потом они стали приглашать нас на проводы в армию.
Его звали Витя. Но одноклассники подметили, что, если слоги в имени переставить местами и добавить букву «к», имя будет соответствовать его сути - Тявик. Он не обиделся, сказав, что во дворе его вообще Цуцыком зовут. Надо сказать и прозвище подходило ему как нельзя лучше. После застолья по поводу проводов мы собрались на речку. На пороге меня за локоть взяла мать Вити:
- Не знаешь, кто его девушка?
Я не знала о нём подробностей.
Жарища подрумянила нас, пока шли по берегу реки. Смешно, но, только Тявик покрывался мурашками, входя в воду. (На то он и Цуцык.)
Когда солнце закатилось за край ракиты, мы побрели по домам. Меня провожать пошел Виктор. Он был уже без мурашек. Но мурашки побежали по мне, когда парень попросил меня вдруг ждать его из армии, желательно с сыном. Потому, что за дочкой он даже в роддом не приедет.
В этот миг он вдруг стал для меня переростком, от которого можно ждать неожиданных поступков. Но Тявик просто поцеловал меня, заглянул в глаза и попросил:
- А?
Я перевела дух от охватившей меня жути и сказала, что серьезные решения я принимаю на следующее утро. Надо же было как-то увильнуть от процесса зачатия будущего сына. Перетрясло меня изрядно, почти не спалось, а под утро я увидела себя на разогретом солнцем лугу СРЕДИ РОМАШЕК, ОДНУ! Тогда я сделала только один вывод – надо остаться одной, отказав Тявику.
Забегая вперед, скажу, что ромашки появились годом позже. Не цветы, люди с цветочной фамилией, которые уже не покинут меня во всю мою жизнь. А Тявик, вернувшись из армии и увидев, в какую крепышку я превратилась за два года, очень усомнился, готов ли он и дальше любить меня такую. А я, только прожив жизнь, поняла, что поцелуй Тявика был уникальным. Нет, не потому, что он был первым в моей жизни – он был потенциально сексуальным и наполнен тем содержимым, которое, может быть, мы вправе называть словом ЛЮБОВЬ. Он спровоцировал во мне гирлянду каких-то разрядов, перетряхнувших все мое существо, и записал в память на всю жизнь благостное ощущение. Нечто подобное я испытала еще раз, много лет спустя. Но причиной этому был взгляд. Просто взгляд еще одного моего одноклассника, с которым меня посадила за одну парту учительница в первом классе.
Вовка был из интеллигентной семьи и долгом своим считал необходимость ухаживаний за соседкой по парте. И ничего, что это мешало всему классу. Зато воспитывало в сильной его половине забытое и малопонятное уже многим мужское качество – ДЖЕНТЛЬМЕНСТВО.
Но Вовку ожидал крах. Он уговорил меня заниматься с ним легкой атлетикой.
Притащил на тренировку сначала меня, потом своего дворового друга Кольку Петрова. Нестандартно подвижное существо с густым ежиком волос ПЕПЕЛЬНОГО цвета, такими же пушистыми ресницами, в которых играла радуга. Мой взгляд сразу прирос к нему. Вовка же только вздыхал по этому поводу:
- Эх! И зачем я привел Кольку в спортшколу!
Колька был сыном военного и вскоре откочевал к новому месту службы отца. Я откочевала в другую школу. Прилагательное «пепельный» я выделила потому, что все, кому я была в своей жизни интересна, и кто был интересен мне, имели волосы такого окраса, начиная с соседа по парте. Так, деталь.
С Вовкой мы встретились спустя много лет, когда наши дети оказались в одной школе. Случайно?! Он мелькал в школе с женой на родительских собраниях, или провожал сына по утрам. Однажды осенью, когда громадный багровый диск солнца продирался сквозь оголившиеся ветки деревьев к закату, я ждала окончания занятий, чтобы забрать дочку. Вовка пересек двор школы, остановился против меня, и я удивилась тому, в какого ПОТРЯСАЮЩЕГО МУЖЧИНУ он превратился. А он смотрел на меня так жадно, как, припав к источнику, пьет погибающий от жажды путник. И я второй раз в жизни ощутила ТЕ разряды, которые подбирались к сердцу, и было страшно, что оно сейчас разорвется, не выдержав этой биоэнергетики. Но прозвенел звонок, мы разбежались за своими детьми. Вовку я больше не видела. Как, впрочем, и его сынишку. Это было потом. А сначала были другие события.
Увидеть сон – заглянуть в будущее. Но мы отчего-то интересуемся своим будущим от случая к случаю посредством всяческих гаданий. На картах или с помощью специальных ухищрений в ночь перед Рождеством. Пусть рождественская ночь будет продолжением нашего путешествия.
Не было во мне никогда никакого шарма. В сестре, что старше меня на одиннадцать лет, шарм был всегда. Она у меня “довоенная”. Отец, будучи курсантом Саратовского бронетанкового училища, переписывался с какой-то бесцветной долговязой нескладехой. Решила барышня обзавестись кавалером по переписке, и у нее это получилось. Письма “с приветами” и повествованиями о погоде шли в оба конца с безнадежной регулярностью. Можно было просто гонять одну заготовку, меняя лишь дату отправки. Когда письма уже совсем перестали интересовать курсанта, ему вручили вдруг конверт толще обычного. Прислала ему подружка “на долгую память” фотографию. Когда счастливчик, оторвавши взгляд от изображения, перевернул фотографию и прочел надпись, выяснилось, что из двух девиц на снимке та, которую представляли “блондинкой”, была автором писем курсанту. И, наверное, они были бы парой. Но рассмотреть ее стало возможным только со второй попытки. Нет, изображение не было нечетким, и на фото тех времен не было “дальнего плана”. Просто рядом жеманно облокотившись на плечо подруги, неотразимо смотрела со снимка красавица, которую представили “соседкой”. Молодой человек сложил фото вдвое, разделив сгибом подруг, и положил в нагрудный карман гимнастерки. И она, красавица на фото, сменила на всю жизнь ритм его сердца. И главным в его жизни стало ожидание выпуска из училища. Этот долгожданный момент мелькнул и исчез в прошлом, как столбы, отсчитывающие разъезды за окном поезда, летящему навстречу СЧАСТЬЮ. Поезд, казалось, можно было обогнать пешим порядком. Таково было нетерпение военного, который время от времени доставал из кармана фото, смотрел на него, потом вдаль, где находился главный в его судьбе вокзал. Он ехал домой навестить родителей перед отбытием к месту службы в город Ригу. Телеграфировал своей блондинке, что будет проездом в ее городе. Вот и явились две подружки на вокзал посмотреть на офицера.
Из вагона вышел статный голубоглазый лейтенант в новенькой форме. Девчонки оробели. Постояли минут десять. Разговора не получилось. Объявили отправку поезда. Офицер взял под козырек, поцеловал руку своей знакомой, потом подхватил на руки чернявую красавицу и понес ее в вагон, оставив первую одиноко стоять на перроне. Это был не сон. Это была реальность. Война помешала моей сестре родиться в Риге. Удалась она красавицей в мать. Гадать о суженых ей было незачем. Претенденты с завидным постоянством толкались у порога. Только выбирай. Я “послевоенная” и “послессыльная” - копия отца, чем горжусь неимоверно. Но вот шарма – никакого. Бегали вокруг меня стайкой то дворовые мальчишки, то одноклассники, а “желающих познакомиться” не было. Уже в год выпуска из школы познакомили друзья-спортсмены с парнем шестью годами старше. На другой день он пришел за мной в школу. Бросил в большую спортивную сумку мой портфель, взял под руку, и мы поехали на ипподром, смотреть двухлетку Лорда, которого выезжал мой новый друг. Было с этим человеком необычайно интересно. Он познакомил меня с творчеством карикатуриста Битструпа, научил стрелять из спортивного стрелкового оружия, держаться в седле. Но, одноклассницы, увидев его рядом со мной во дворе школы, предрекли, что такого красавца я долго около себя не удержу. Сказали, как скомандовали. И отношения не сложились сразу. Потом доброжелатели донесли, что я на временной вакансии. Помирится он со своей подружкой, и я стану лишней. Вечер перед Рождеством мы провели ещё вместе. Ночь полагается провести в гаданиях у зеркала при свечах, а под утро – кольцо под подушкой и колодец из спичек, чтобы суженый пришел водицы испить. И вот пригрезилось…
Я в большой, празднично украшенной зале. Вокруг меня молодые пары. Какая-то благодать владеет всеми. А я среди них одна. ЖИТЬ МНЕ БЕЗ ПАРЫ – сеет грусть в мою душу первый знак этого сна. Потом действо переносится в другие помещения. Праздничный сюжет меняется сюжетом учебным, потом возникают какие-то помещения общего проживания. С любопытством открываю одну дверь, другую. За каждой дверью чья-то жизнь, чья-то судьба то радостная, то грустная.
Смотрю и спрашиваю, а которая же из судеб моя? В ответ открывается МОЯ дверь. На пороге молодой человек в военной форме. Он необычайно красив. Глаза большие голубые ясные. Волнистые волосы, белозубый рот. Он пытается видом своим, движениями очаровать меня. Манит к себе и… умоляет родить ему дочку.
Ну, положим, это мы уже проходили, а повторения приедаются, раздражаюсь я во сне. В спящей моей душе появляется какое-то гнетущее пугающее чувство. Возникает второй знак сна. Он рождается не в оболочке моей собственной мысли, а чьей-то чужой, и носит напутствующий характер:
ОБОЙДИ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА СТОРОНОЙ, ОН НЕСЕТ В СЕБЕ БЕДУ. И БЕДЫ ЭТОЙ ХВАТИТ С ЛИХВОЙ ВАМ ОБОИМ.
Какие-то силы приподнимают меня вверх. Я стремительно удаляюсь от этого человека и вот он уже, уменьшившись до точки, теряется во мраке. Это мрак большого города. Из темноты проступают контуры громадных зданий. Зловеще, неотвратимо нарастает из этого мрака грохот, и сознание заполняет давящий ужас.
Проснувшись, я долго раздумывала можно ли адресовать этот сон теперешнему моему другу. Все в облике совпадало, кроме формы. Мой друг был сугубо гражданским – строителем. Да и не удержать мне его. Правда.
К полудню пришла телеграмма о том, что я стала тетей. Племянник появился на свет в сочельник. Когда на него позволили взглянуть, я поехала к сестре в районный центр, куда ее направили после мединститута.
Сестра дома была не одна. У окна картинно стоял молодой мужчина. Чувствовалось, что здесь он на каких-то правах. Переключив внимание на мою персону, долго меня рассматривал, пока я любовалась малышом. Потом, пообещав зайти, попросил сестру проводить его. В коридоре что-то долго обсуждалось. Вернувшись в комнату, сестра рассказала, что это сын директора горно-обогатительного комбината, дипломник-заочник горного института. Сын так сын. Заочник так заочник. Возрастом он посередине между мной и сестрой. Опыт общения девчонки со взрослым парнем уже был и шансов на перспективу не добавлял. Зачем о нем толковать. Но толковать пришлось. Мне с моим отцом. К нему наведался отец будущего горного инженера и честно ска-зал, что исполнить просьбу сына посватать его за меня, ему, положа руку на сердце, совестно. Перебрал сыночек всех особ женского пола в их городке. Но обсудить со мной эту тему попросил. А горняк стал готовиться к семейной жизни. Ему казалось, что она будет безоблачной, если жену привести в обставленную квартиру со всей необходимой бытовой техникой, коврами и прочими атрибутами благополучного быта. А начинать нужно со свадебного путешествия. Мне нужно было только выбрать страну.
Я и этого нового знакомца примерила к военному из рождественского сна. Нет. Тут уж и вовсе не было ничего похожего.
Потом было еще много всяких снов светлых и красочных, какие могут сниться только в молодые годы. Но все они, как утренняя свежесть исчезали и забывались. Но было потом наяву помещение в праздничном убранстве, красивые пары – на выпускном нашем балу, после которого мы, выпускники, разъехались поступать в ВУЗы.
Горняк добыл мой адрес и стал слать письма и бандероли в помощь студентке-очнице, звонить. Междугородняя связь в те времена была роскошью. Связь с его городом давали около полуночи. Хотя переговорный пункт был недалеко от студенческого общежития, только пройти через парк и площадь, он все равно тревожился всю неделю, благополучно ли я добралась. Опасения его были ненапрасными. Добегалась. Издали почувствовала опасность, исходящую от шумной кампании, идущей навстречу. Попробовала перейти площадь раньше, чтобы избежать столкновения, но мне преградил путь, отделившись от спутников иконописного лика молодой человек и пошловато улыбаясь промолвил:
- Нет, девушка, сегодня мы без вас никуда!
Под утро я брела по городу наугад по незнакомой улице, потому, что вернуться в общежитие в зеленом от сока травы платье было нельзя. В мозгу, терзая душу, мелькали вновь и вновь жуткие картины минувшей ночи. Как больно запястьям и не вырваться, как сразу несколько мужских рук скользят вверх по ногам, как возникает свара – дележ. И в очередной раз понимала – не уйти было. Остаться бы в живых. И! ВИДЕЛА Я ЭТУ СВАРУ ВО СНЕ! Стая серых волков, едва различимых в ночи рвали друг друга клыками, поднимая пыль, от которой я потом НЕ МОГЛА САМОСТОЯТЕЛЬНО ОТМЫТЬСЯ! И знала – уцелевший опрокинет меня!
Улица, по которой я брела, попалась мне НЕ СЛУЧАЙНО – это я поняла, завидев издали высокую трубу бани. Женщины, топившие ее на предстоящий день, поняли, что случилось со мной. Молча, помогли мне, чем можно помочь в этой ситуации. А на вопрос горняка о стране для свадебного путешествия в очередной сеанс связи ответила, что летом поеду в студенческий строительный отряд. Не должно знать родителям моим и их окружению о том, что случилось со мной.
Горняк пытать расспросами меня не стал. Привез в качестве невесты свою однокурсницу. Родила она ему дочерей-близнецов, а счастливый отец запил и стал наведываться по старым адресам, где ему по-прежнему были рады. Семья то распадалась, то восстанавливалась. И процесс этот повторялся с постоянной периодичностью.
Потом, в общежитии, на казенной подушке мне приснился другой сон. Он состоял из музыки. Бесконечной и громкой. От нее некуда было деться. В такт этой музыки двигалась мебель, кружились вихрем студенческие тетрадки. Как в сказке “Федорино горе”. Я испугалась этой странной пляски и выбежала на улицу. На улице тоже звучала музыка, но другая. Непонятная и тревожная. Под ногами мелкими узорами трескалась земля, а из трещин поднимались и расцве-тали, двигаясь в ритме музыки диковинные белые цветы. А я отчего-то ощущала себя босой и немкой. Дурацкий сон, но и он стал явью.
Буль де неж. Снежный шар по-французски. Красивый куст с листом, как у винограда и шарообразными соцветиями. Такой же рос под окном моего родного дома. В чужом городе тоску по родным проще заглушить мыслями о них. На лекциях, глядя на часы, думаешь о том, что мать, наверное, уже хлопочет на веранде. Весной, когда просыпается природа, представляешь двор в цветущих многолетниках. И, как снег, лепестки буль де нежа на тротуаре…
Училась я в южных краях. Занималась спортом. Юг для спорта - это очень жарко, и на тренировки мы бегали в парк. Приметил меня в парке мотогонщик. Всячески популяризировал свой вид спорта, катал по ночному городу и зазывал, конечно, на мотодром. Для себя я решила, что пока я рыщу по парку на своих двоих, мои родители далеко дома спят спокойно. А мотоцикл хоть и здорово, но в их жизнь он принесет постоянную тревогу. А мотогонщик все равно никуда от меня не денется.
И вот выпало мне на этих югах пережить землетрясение. Готовилась к зачету. Времени в обрез, работы – непочатый край, а соседям за стеной весело. Музыка гремит. От их “половецких плясок” все ходуном ходит. Но среди этого содома я вдруг ощутила, как будто ветром качнуло здание. Потом двинулись навстречу друг другу шкафы от противоположных стен, роняя по пути содержимое. Я жила на втором этаже. Выскочить успела, когда затрещали дверные проемы. Только в шлепанцы ногами попасть не смогла. Стоим толпой в десяти метрах от здания, слушаем жуткий подземный гул, смотрим, как крошится под ногами асфальт. И вдруг – мотоцикл. Едет гонщик. На бензобаке - букет буль де нежа. В деревню надо. Узнать, не случилось ли беды со стариками, жившими в стареньком покосившемся домике. Наскоро наломав белых веток дома, он завернул по пути ко мне. Народец наш студенческий пришел в восторг от такого поступка. А мне было и приятно, и неловко – с букетом и босяком. Потом гонщик стал экстренно знакомить меня с родней. Поводов для этого находилось предостаточно. Родня, улыбаясь, разглядывала меня и сожалела о том, что я не НЕМКА, хотя так на немку похожа. Ну, ладно. Сватать-то можно? Дилемма. Не все формальности будут соблюдены в этом традиционном мероприятии. Полушутя задала я этот вопрос родителям. Мать ответила, что отец мешать счастью дочери не будет, но…
Память хранит эпизоды исключительного характера. Неважно, в каком ты был возрасте, когда они произошли. Важно, чтобы они сотрясли твое сознание. Мою память заставил работать отец, когда мне не было и трех лет. За мной присматривали сестра и няня, жена репрессированного военного. Надо сказать, обе были хороши. - Со мной постоянно что-то приключалось. То приготовили взрывную смесь из вполне детского питания, то не доглядели, как я пипетку разгрызла, то градусник разбила и пыталась отправить в рот ртутные шарики. Не могли такие факты сойти с рук моей младшей няне – сестре. Вот в этой связи в полный рост в моем сознании встал отец. Он ударил сестру, которой от роду не было пятнадцати лет. И присел на корточки передо мной, пытаясь проверить содержимое моего рта. Мне захотелось бежать от отца к моей пострадавшей няне. Сестра лежала на кровати, укрывшись с головой, выглядывал только большой палец руки, гладивший край одеяла – так она успокаивала себя, когда ее обижали. Я ухватилась за этот палец и смотрела со страхом на отца. Он все еще ругался. И выглядел громадным в тесной комнатке с низким потолком. Помню, как отец, оставаясь с нами, детьми, когда мать попадала в больницу, купал меня в детской ванночке. Тер губкой мои подошвы. Было очень щекотно, но он велел терпеть, пока не вымоет хорошенько.
Еще одним ярким эпизодом был первомайский парад. Напросилась долгими уговорами. Надо сказать, отец всегда старался сначала разубедить, и лишь потом исполнял любые мои желания. Взял меня отец с собой. Его транспорт на демонстрации стоял в оцеплении. Он выбрал лучшее место для зрелища, посадил меня в кабину машины и ушел на весь период первомайского шествия. Зрелище, вернее его продолжительность, захватили меня настолько, что больше я на этот праздник не просилась. Таким же образом он отучил меня проситься покатать на мотоцикле в обеденный перерыв. Вместо прогулки до первого перекрестка, откуда не страшно было вернуться домой, прокатил меня по всем объектам, где работали его автоколонны. Это были песчаные и известковые карьеры, кирпичные заводы и растворные узлы. В общем, укатал на всю оставшуюся жизнь. Но зато я имею самое полное представление о том, каким был мой отец. Вообще вся моя жизнь – это восторг, в который приводил меня отец своей сутью. Я переживала состояние влюбленности в моего отца. Но, взрослея, начинала понимать, что его жизнь сосредоточилась на любимице, старшей дочери. Меня он вроде и не замечал. Хотя были, конечно, такие моменты, когда он обращал ненадолго на меня внимание. То вслух горевал по поводу того, что нет у меня кавалеров. У старшей дочери они сыпались, как из рога изобилия. Окончила на отлично школу, он отметил это событие путевкой на горную турбазу…
Это под Алма-Атой. Озеро Иссык. Холодное, пригодное для обитания только мелким рачкам. Мохнатая сопка, хребет Кызым Чек – Девичья грудь, скалистый красный коридор – Кремлевская стена - вдоль горной речки. Деревянные веранды для отдыхающих, библиотека на краю пропасти. Раньше она стояла посреди тверди, но снесло часть этой тверди селевым потоком, пощадив библиотеку со знойной брюнеткой-библиотекаршей. Теперь ее наведывают по ночам, чтобы не унесло, то заведующий турбазой, сивый стройный дядька в годах, то инструктора, то стажеры. Все они от спорта – атлетически сложены. Потому тщательно подобранная по окружностям груди, талии и бедер обслуга в столовой и прочих хозслужбах старается быстренько отделаться от козявок-туристок и, сотрясая содержимым бюстгалтеров, перенести своё внимание на атлетическую половину турбазы. Крым, Рым, а не Казахстан…
Сережа. С солнечным ежиком волос, синими, как здешнее небо, глазами, легкой походкой. Ну что он нашел во мне долговязой в выцветшем на тренировках трико. Перед походом в горы он учил нас азам горного туризма. Сначала всех, потом зациклился на мне. С тоской и пониманием смотрел на это наш отряд, шипели вслед и обзывали гусыней поварихи, библиотекарша танцевальные вечера превращала в бесконечный “белый танец”, а он тянул шею, высматривая, иду ли я пригласить его. Да зачем бы я тягалась с этой рымоватой публикой. Целоваться в тенистые аллейки все равно мы уходили у всех на виду вдвоем. Нам вслед ставили пластинку и на всю турбазу квартет “Аккорд” пел:
- Возвращайся! Я без тебя столько дней. Возвращайся, трудно мне без любви твоей…
А начальник турбазы в микрофон добавлял:
- Сережа, возвращайся!
И все видели откровенные следы поцелуев по утрам, и мне это добавляло азарта.
Потом мы ушли в горы с мосластым старым инструктором и нахальным стажером, который все выспрашивал, не коньками ли накатала я такие бедра, и не верил, что я спринтер. Когда мы вернулись на базу, Сережа уходил в горы по сложному 315 маршруту с очередной группой туристов. Наскоро поцеловал при всех на прощанье, сказав:
- Страшно мне что-то, Наташка.
Спустя два дня, утром вся обслуга была опухшей от слез. Начальник попросил присутствующих почтить память Сергея, пообещав, что на месте его гибели коллектив турбазы установит памятник. И всю свою жизнь от той поры я горюю о том, что могла топать по земле более весомая память о Сергее. Но ведь учили целомудрию! И к нему в его, приютившийся на склоне домик, не пошла. Знала не первая и не последняя. А теперь со мной остался только его шепот:
- Пойдем, пожалуйста, Наташка! Я буду самым нежным мужчиной на свете!
Приехала и выплакала все отцу. Знала, рад был бы моему рассказу, не будь таким трагическим конец.
А двигаться навстречу друг другу мы с отцом начали тогда, когда в моей жизни стали появляться первые достижения. Их могло и не быть. Но мне нужен был отец, его внимание ко мне. И это было моим двигателем. Пятерками его не удивить – мы с сестрой промозглые пятерочницы. И я форсировала любые трудности, шла напролом. И во всем старалась, как белое отличается от черного, отличаться от сестры. - Разбаловал он ее своей безграничной, не поделенной надвое любовью. А потом сестра с семьей перебралась в Москву, и мы с отцом до гробовой его доски были вместе во всем. В делах, горестях и радостях. Часто выезжали в поле, где сажали с его рабочим коллективом картошку. Он был потрясающим рассказчиком. Хотелось отцу повеселить людей. Но рассказы его о смешном были далеки от его очень невеселой жизни. Очень не часто и только среди самых верных друзей отец рассказывал о войне. Чтил Сталина, Жукова. А еще больше рядового солдата. Его воспоминания не были похожи на фильмы о войне. Хотя смотрел он их с пристрастием. Война глазами военного – это приведенный в действие механизм, который то работает, то дает сбои.
Отец воевал на Западном фронте. Был адъютантом при штабе Черняховского Д. И. Когда настал перелом в войне, и армия пошла в наступление, был бой. Тяжелый, но победный. Отец по итогам этого боя был представлен к высокой награде – Ордену Красной Звезды. Был ранен в бою и отправлен в госпиталь. После лечения кавалеру - орденоносцу дали отпуск. Взглянуть первый раз на дочку. Ехал домой, а сны снились о войне. Будто идет он по минному полю. Полы шинели горят. И главная мысль стучит в виски – НЕ СГОРЕТЬ, НЕ ПОДОРВАТЬСЯ НА МИНЕ. А мины почему-то не мины вовсе, а картошка, словно вырытая взрывами из земли…
За время отпуска его танковая бригада ушла боевым маршем далеко на запад. Выяснив, не разучился ли офицер прыгать со стола, отца прикомандировали к десантной роте - догонять. Роту расстреляли в воздухе, когда она повисла на стропах парашютов. Отцу перебило обе ноги. И он попал в плен. Приказ Сталина не сдаваться врагу живым сделал отца “изменником Родины”. Лагерь, военнопленных, куда попал отец, находился на территории Польши. Пленные работали на фронт. Кормили немецкую армию. Время было страдное. Копали картошку, и ложилась она к ногам, как в том сне. Русских пленных кормили плохо. Изголодавшиеся люди старались унести с поля картошки. Лагерная охрана смотрела на это спокойно. Все равно пленным не хватало сил дотащить ее до бараков. И по пути они выкладывали содержимое карманов на край дороги. Изредка колонну с поля вели мимо стен мясокомбината. Там тоже работали пленные. Женщины. Они под страхом сурового наказания старались бросить из окна сала. Иногда им это удавалось, и кусок передавался из рук в руки вдоль колонны. От него откусывали по чуть-чуть, чтобы хватило как можно большему количеству голодных людей. Те, кому перепал кусочек, в другой раз пропускали лакомство вперед. Тем, кто его еще не отведал. После войны отец никогда не ел картошку. А “военный” кусочек сала клал на черный хлеб и поминал тех, кто был рядом с ним в плену…
Не могла я, сколько не силилась, представить рядом с ним зятя - немца и не знала, как правильно выйти из этой ситуации. Но…
Не стоит рядиться в красные одежды. Каждому из нас судьба обязательно подбросит случай, который обнажит твою суть, и всем сразу становится ясно, что ты представляешь собой на самом деле. Гонщик во время наших частых встреч хлопал рукой по мотоциклу и величал его самым лучшим и верным другом. В один из вечеров студенческой компашке мой знакомый показался лишним под окнами общежития. Не успела завязаться потасовка, как гонщик, бросив мотоцикл, пустился наутек. Подумалось, что в какой-то из вечеров и меня сдадут так же. Не стала я испытывать судьбу, и пострадавший со своим покалеченным другом, оставляя след бензина на дороге, ушел в прошлое.
Потом наш факультет расформировали, а нас, студентов, разослали доучиваться по разным городам. И вот, через четыре с лишним года, настало время реализации моего рождественского сна.
Я заканчивала ВУЗ в Ташкенте. В один из вечеров пригласили меня на студенческую пирушку, пообещав, что будет весело. Потом выяснилось, что это очень узкий круг и меня будут знакомить. Дверь в комнату, куда меня пригласили, показалась мне знакомой, как и узкая, шириной в окно комната. Именно такую я видела в том сне… Желающий познакомиться сидел лицом к двери и считал, на каком шагу я рухну, сраженная его обаянием. В таких ситуациях я быстренько собирала на своем лице онегинскую скуку. В очередной раз мне представили человека не моих лет. Он пытался говорить умно, закамористо, но это ожидаемого впечатления не возымело. Вечер можно было считать несостоявшимся.
На другой день приглашают меня спуститься в холл общежития. – Вас ожидают. Выхожу – вчерашний чаровник, в форме военного летчика. Стоит и ждет моей реакции, а я опять зевнула. Гуляли. Он много говорил о себе. Об Афганистане. И что его папа – генерал приложит все усилия, чтобы его сын не попал туда. Но если я ему откажу, он уедет сам. Да, это тот, из моего давнего сна. Совпало все до мелочей и напутствие припомнилось тоже. И летчику было отказано.
Несколько ночей подряд через темный город – на момент перегона отключалось уличное освещение - на Афганистан, зловеще грохоча, шла боевая техника. Совсем зеленые юнцы отбывали в ад. Был ли среди них сын генерала? Кто ж знает.
А в институте завершался процесс подготовки будущих инженеров. Мы писали дипломы, портили ватманские листы неудачными чертежами. Времени на сон оставалось два-три часа, не более. Но и этого времени хватило провидению или чему-то там другому там, в мире снов, чтобы уберечь меня от гибели.
…Домой я должна лететь на самолете. Но не могу взять с собой собаку. Не потому, что ее не разрешают взять в самолет, а почему-то она должна вылететь позже. И самолет какой-то странный – его контур выложен на земле ватманскими листами. Листы лежат не сплошь – с промежутками. Но выбирать не приходится, улететь бы – лето, трудно с билетами. Сон заканчивался тем, что передо мной выплясывает и гримасничает бес, не дает мне сесть в самолет, а потом улетает вслед за ним, а я остаюсь на земле.
В одном из Ташкентских ВУЗов учился мой одноклассник. Паша Ромашкин. Умница и любимчик всего класса. Мы его боготворили. Наш сборно-сбродный класс с его приходом, а вернее с его и любимой нашей классной руководительницы Надежды, стал вполне нормальным. У нас появились ценности. Долго мы без них обходились. И это было нашим коллективным конфузом. Из ребят к окончанию школы возле меня удержалось трое. Мы одинаково мыслили, нам было хорошо вместе и плохо друг без друга. А, главное, ребята простили мне измену. Первого взрослого моего друга. Паша, отслужив в армии, учился заочно. Обидно, самый умный парень в классе не набрал при поступлении проходного балла и пошел служить. И, когда я писала диплом, он сдавал сессию за третий курс. Отыскал меня. Зашли поужинать в какую-то кафешку. Сидели, болтали ни о чем довольно долго, пока Саша осмелился спросить по поводу или без повода у меня на руке обручальное кольцо. Сказала, что по поводу, но больше по расчету, лишь бы не распределили по Узбекистану. Дымно и противно было в кафе. Вдруг изрядно потрепанный солист пропитым голосом запел:
-Ямщик, не гони лошадей. Мне некуда больше спешить. Мне некого больше любить…
И Пашка откровенно заплакал. Мы долго бродили по ночному городу, и он не столько мне, сколько самому себе еще раз проговорил, кем все это время я была для него. Он намного ниже меня ростом. Это мешало ему в личном плане. Все ждал первого шага от меня. А шагать – то особо было некуда. Был торг. Либо я работаю на куратора, на его диссертацию, и он гарантирует мне работу, квартиру, как молодому специалисту в столице Узбекистана. Либо мне грозит распределение туда, где Макар телят не пас. В том, что такие места реально существуют, я убедилась, когда нашу группу осчастливили за досрочно сданную сессию поездкой в Самарканд. Есть там, безусловно, архитектурное диво, но более, чем туристом оказаться там не приведи господь.
К великой досаде кандидата наук я выбрала третий вариант - зарегистрировала брак с “поливальщиком” – выпускником гидро-мелиоративного института. Знакомство затеяла моя родня, проживавшая в городе, где я начинала учиться. Накануне знакомства он попал в аварию – его мотоцикл был сбит грузовиком, лежал в реанимации в тяжелом состоянии. Девчачье любопытство заставило навестить его в больнице. Зря. Или так богу было угодно. Не понравился, но некие обязательства перед родней заставляли нас через силу встречаться. Оттого без особой тоски рассталась, когда пришлось уехать в Ташкент.
Он, пока я созерцала достопримечательности Самарканда, сидел на ташкенском вокзале со своими рукой и сердцем. Что оказалось, как нельзя, кстати. Судьба…
Потом Паша приходил ко мне на защиту. Куратор выразил огорчение по поводу того, что Паша мне не муж. И еще больше огорчен, когда был представлен мужу. Но вот, все позади, можно собираться домой. Вместе с Пашей пошли за билетами на самолет. ДРУГ - во сне собака - НЕ МОЖЕТ ЛЕТЕТЬ СО МНОЙ. Не сдал еще сессию. Вылетит двумя днями ПОЗЖЕ. Стоим в очереди. И вот я протягиваю свой паспорт, чтобы мне выписали билет. В этот же момент подходит знакомец девушки – кассира, протягивает ей свой паспорт, просит по-узбекски о чём-то. Ему выписывают билет, а мне предлагают билет на другой день. Возмущению моему нет предела, Паша тащит меня за помощью к администратору. А я вдруг останавливаю свои эмоции - НЕ НАДО, СОН БЫЛ. Пусть БЕС летит. И беру билет на следующий день. Паша приобрел билет на рейс еще одним днем позже.
Когда на взлете я глянула вниз, то увидела в проплывающем внизу пейзаже самолет. Он удивительно был похож на тот, из сна. Фюзеляж его был разложен на части, напоминающие ватманские листы. Мне подумалось, что это площади авиаремонтного завода, и идет монтаж или демонтаж авиалайнера. С легким сердцем прилетела домой. Прилетев еще одним днем позже, навестил меня Паша. Долго трогал меня, тряс в исступлении. – На земле, на взлете я видела тот самолет, на который мне не хватило билета. От перегрузки в багажном отделении, как сообщалось в местной газете, он рухнул при взлете на землю…
К месту распределения мужа ехать не пришлось. Меня запросило предприятие, где отец организовал мне первую производственную практику. Мне посчастливилось вернуться в родной город. Надо теперь мужа вытаскивать сюда же. Но молодого специалиста раньше, чем через три года с места отработки просто так не отпустят. Муж просить о переводе не решился. И вот я лечу в столицу, иду на прием к министру мелиорации, объясняю, что моего мужа можно в моем городе использовать с большим КПД. Слушает он меня, смотрит с восхищением. А потом говорит:
- Хотел бы я взглянуть на вашего мужа. Какой он, счастливец ваш.
И визирует мою просьбу о переводе. Когда супруг предстал перед родней, меня спросили, зачем было везти такого издалека. – здесь пруд пруди. Думаю, министр был бы того же мнения.
Но… Муж и впрямь проявил себя. Построил водохранилище для будущего комбината, который возглавлял теперь мой бывший знакомый-горняк. И, как выяснилось позже, я сделала для него нечто большее. Привезла его прямо в руки счастью. Счастьем оказалась старая дева. Она работала с мужем в одном отделе. Он - главным инженером проекта, она стояла за кульманом. Три подружки взяли на себя труд выдать ее замуж. Выбрали, с кем бы это у них получилось. И вот… Осчастливили их двоих. Прожито было девять лет. Росли дочка и сын, когда брак распался. Болезненный это процесс. Не важно, на какой основе возник брак, важно, что тебя предали.
Не обнесла меня судьба и другими событиями, которые в памяти остались не картинками, но болью. Произошли они одно за другим в лучшую пору моей жизни. Я, как специалист, делала первые шаги. Было тогда принято назначать молодежь на руководящие должности. Когда у начальника цеха иссяк запас желания и сил возглавлять вверенный ему коллектив, стали примерять на должность меня. Не увидела прелести в этом сразу. Одновременно план и качество да еще меньшим количеством делать невозможно. С началом летней поры из стройных рядов производственников начинают выбывать отпускники, комбайнерами становятся помощники мастера, на “битву за урожай” отправляют молодежь. Это теперь сплошь свободные от работы руки. А тогда их не хватало. Эти обстоятельства и привели к беде. На уборку овощей по трудовому законодательству можно было послать человека, достигшего совершеннолетия. Наскребли для отправки десять человек, но одной девчушке восемнадцать исполнялось в день отправки, в понедельник. Но в выходные дни в селе танцы. И девчонки уехали двумя днями раньше. Пошел дождь. В деревне тротуаров нет, и после танцев, по дороге к ночлегу, из раскисших суглинков молодежь выбралась на шоссе.
Случилась беда. Еще с вечера на душе появилась тревога, предчувствие чего-то недоброго, долго не могла уснуть. Во сне видела себя в кинозале, даже фильма сюжет какой-то вился. Вдруг во весь экран появился грузовик. Он летел через полосу высокого огня прямо в зрительный зал. Водитель со шрамом на лице размашисто крутил руль и пел:
-Колхида, мой город родной…
Проснувшись, вспоминала, где это – Колхида. И вообще, почему не Одесса, а Колхида? И что это горело?
Часа через полтора меня повезли к месту происшествия. Бывают зрелища, оставляющие в душе холод ужаса на всю оставшуюся жизнь. Место происшествия – одно из таковых. Нужно зафиксировать все до мелочей. Сначала не очень отчетливо представляешь себе, какими они могут быть ЭТИ МЕЛОЧИ. Стоит грузовик “КОЛХИДА”. Длинный кузов на двух мостах плюс мост под кабиной. Кабина. О, ужас! Металл, обеспечивающий ей надежность, сохранил отчетливые контуры фигур по плечи – один повыше, другой, мы его видели столько раз в нашем цехе, сколько появлялась в смене наша Гуля, хрупкая, игривая, как котенок, с улыбкой для всех. Дальше владеть собой и ситуацией невозможно – ужас владеет тобой. Воображение рисует жуткую картину случившегося несчастья. Но это лишь первый набросок. Водитель – лицо кавказской национальности - нервно ковыряет подживающую РАНУ НА ЛИЦЕ! – Зачем-то нужно было показать мне эту рану во сне. - И практически ни на что не реагирует.- Супор.
Из показаний водителя “КОЛХИДЫ”.
Сильный был дождь, стеной шел. Я даже не увидел их. Когда услышал удар, подумал, что задел дорожные столбики. Но что-то заставило меня остановиться. Метрах в шести позади, следовавшая за мной машина что-то осветила на дороге. Там знак стоял – скотопрогон. Так какую ж скотину в дождь в полночь понесет на дорогу. Подошел – лежат двое. И сразу обожгла мысль - так лежат только мертвые.
Несколько строк. И мозг рождает новую картину события. Летит машина. Фары выхватывают из темноты пляску дождевых зайцев на асфальте. Без пользы мотаются из стороны в сторону дворники на стеклах, громыхает кузов. Удар. Наезд колесными парами, одной, второй, третьей…
Теперь в морг на опознание. Идем вдоль столов. Работник морга, указав на детский маленький трупик, рассказывает, что ребенок потянулся с дивана за упавшей игрушкой, а игрушка была с выступом в виде пики. Хоть пластмассовый и скругленный был выступ, но силы удара хватило для мощного отека мозга. Дальнейшее зрелище невыносимо. То, что еще недавно двигалось, смеялось, радовалось жизни и готовилось завтра встретить свой восемнадцатый день рождения, теперь было окрашено в лиловые цвета кровоподтеков и ссадин. На лице застыло сосредоточенное раздумье. Будто предстал перед девочкой не понятым мир иной.
Дома меня хватило только на то, чтобы выбросить из манежа дочурки все игрушки с острыми ребрами и выступами. Мозг работал, повторяя многократно жуткий сюжет о том, как хозяйничает в этом мире смерть.
Пришла беда – открывай ворота. – После выходных стряслось еще одно лихо. Когда помощник мастера работает за себя и за того парня, который ушел в комбайнеры, ему еще и за подсобника работать некогда. Толкать впереди себя тележку с грузом теперь – один из способов не умереть с голоду. При социализме от голода никто не умирал, и работать грузчиком желающих не было. В конце рабочей недели пришли ребята-наладчики в мой кабинет толпой просить человека в подсобники. На тот момент в поисках работы в коридорах фабрики околачивалась довольно-таки одиозная личность. Пригласила в кабинет, показала. Хотите ТАКОГО, приму. Давай хоть такого. Прошла смена. Наутро опять толпа у кабинета. – Кого ты нам подсунула. Кого просили. Идиот. Ставит навой под триста килограммов весом на машину. Заправщица заправляет в гребенки свыше двух тысяч нитей, а потом этот… вытирает о навой свои черные от мазута руки. Убирай этого козла. Вызвала, объяснила, что надо написать заявление на увольнение по собственному желанию. Ответил, что все мы тут об этом крупно пожалеем. Сказано, сделано. Иду после выходных на работу и вместо знакомого фабричного запаха издали чувствую запах гари. У ворот фабрики – пожарные машины. Так вот, что в моем сне горело…
Накануне в связи с ремонтом на складе сырья меня принудили принять в подвальное помещение излишек хлопчатобумажной пряжи. Уходя, уволенный, под гору пряжи на тележке подложил окурок. Пряжа парафинированная и разгорелась только ночью. И горит черно и дымно. Когда черные облака дыма потянулись на другой этаж, в цех, смена, как того требовала инструкция на входе, стала эвакуироваться по пожарной схеме. На лестнице, ведущей из подвального помещения в цех, одна из ступенек выкрошилась посередине. По выражению начальника отдела капитального строительства никому эта ступенька хлопот не доставляла, да и ремонтировать ее как? Когда в дыму бежали к выходу, одна вязальщица на этой ступеньке получила перелом ноги. Приехавшие на место пожарные натыкались в незнакомом помещении на невидимое в дыму оборудование, как слепые котята, не могли добраться до очага возгорания. И смена вернулась в здание тушить пожар. Женщины таскали воду ведрами и заливали пламя, рвущееся в двери других помещений, ребята-мастера, вытащив ГО-шные противогазы, пошли в огонь с брандспойтами. В это время в полевых условиях, на занятиях по гражданской обороне отбывали человек пятнадцать согнанных со всей фабрики бездельников. Им директор пообещал за это какие-то коврижки. И вот случай подвернулся. Склад под пожар списал столько, сколько ни одно подсобное помещение вместить не в состоянии. А в списке на поощрение за отвагу на пожаре оказались все отдохнувшие на учебе по гражданской обороне.
Нет такого слова, чтобы назвать состояние, в котором я притащилась домой. Дочка прыгает, радуясь приходу матери. Просится взять с собой за хлебом в ближайший магазин. А еще ближе – пункт приема стеклотары. Тару, что не приняли, бросают и бьют тут же. Идем с дочкой, она все еще подпрыгивает. А у меня в голове горит, дымит мой цех, лежит в гробу в подвенечном платье несчастная наша Гуля. Дернула в раздражении за ручку дочку, та упала, ткнувшись в землю личиком, в сантиметрах десяти – пятнадцати от осколка бутылки более страшного, чем игрушки, которые я убрала из манежа. Господь уберег мое дитя от смерти. Благодарить его буду, стоя на коленях до гробовой доски. А на карьере я поставила крест. Ушла во второй декретный отпуск за очередной моей бедой и больше к проблемам выполнения плана любой ценой не возвращалась. Некоторое время я еще была связана с производством, и эти последние месяцы остались приятными воспоминаниями.
Наша фирма имела свой техникум для подготовки специалистов для собственного производства. Пришлось мне читать на двух выпускных курсах технологию и оборудование. Когда на студенческую скамью садятся твои подчиненные, невольно приходится менять стиль преподавания. Это очники приходят на занятия свеженькими и то не все и не всегда. Мои студенты приходили на занятия сразу после смены, уставшие и голодные. Так решило руководство фирмы. Иначе посещаемости не добиться. Трудно усваивать знания на голодный желудок. Иногда племянница директора фирмы, что училась в моей группе и работала в другой смене, приносила на всех по котлете. В такие дни занятия шли веселее. В голодные дни предпочтительнее был стиль дискуссии по теме. Докапываться до истины было интереснее, чем автоматически кропать что-то в тетрадь. Но, увы, и этот метод устраивал не всех. Двое не посещали занятий вообще. Одна, секретарь директора, завела роман с начальником электроцеха, который пообещал ей снять все проблемы в техникуме. Другой, умница, имел багаж знаний, выходящий далеко за рамки программы техникума. На нем держалось все электронное оборудование фирмы, и помимо своего желания лекции он пропускал, обслуживая поломки.
Перед защитой меня пригласил директор техникума и предложил оформить допуск к защите нашей любвеобильной секретарше. Я объяснила, что для этого нужно, чтобы мне по любой теме из пройденного материала хоть что-то сообщили. Нет, так нет. Обошлись без меня. Благо и курировать ее проект пришлось не мне, а другому преподавателю. Оплачиваемая норма дипломного консультирования пятнадцать человек. Правда через время группа в полном сборе стала являться на мои консультации. Так спокойнее за диплом.
В день защиты группа встретила меня гробовой тишиной. Первое, что интересовало всех, как я отреагирую на диплом, который вижу впервые. Студент, что не являлся на занятия, на защиту пришел с готовым дипломом. Он обреченно стоял передо мной. И уверен был видимо, что все преподаватели в такой ситуации не иначе, чем враги студентов. Пролистала проект. И о, ужас! -Сто с лишним страниц было заключено в красную рамку вместо черной по ГОСТ-ту. Вернула, сказав, чтобы поверху отчертил черным. Сначала никто не понял приговора, потом, обрадовавшись, что обошлось без проблем, растащили проект по частям и дружно привели в соответствие с ГОСТ-ом. Дальше - хуже. Прошедшей ночью дипломница, претендовавшая на красный диплом, обнаружила, что в экономической части что-то забыла то ли перемножить, то ли поделить на два. В результате графическая часть была выполнена неверно. Перечерчивала всю ночь, и защищаться первой отказалась. Секретарша воровато прошмыгнула мимо. Но, когда защищалась, как все, заглядывала в мои глаза, ища подсказки или поддержки. Не было у меня на нее сердца. И обносить ее чем-то в такой момент не хотелось. Защитились, веселились в ресторане. Секретарша в танце была чертовски хороша, невольно ею любовалась. После танца она подошла ко мне и сказала:
-Я вас уважаю.
А ничего другого мне и не надо. Толкались мои выпускники вокруг меня, как котята вокруг кошки. Бродили по городу, потом провожали меня домой. У всех нас было чувство утраты чего-то такого, что было все это время между нами и вдруг исчезло.
Другую группу выпускала, собираясь в декрет за сыном. Это обстоятельство повергло группу в уныние. Народец из швейного цеха собрался повысить профессиональный уровень, освоив вязальный процесс. А тут главный вязальщик им выкатил арбуз. Живот, вернее. Смотрели они на него и вычисляли, когда настанет момент расставания. Однако он никак не наставал. Когда я сообщила, что доведу группу до защиты, радости не было предела. И когда не явилась на очередную консультацию, группа без лишних вопросов пришла в роддом поздравить с сыном. Защищались с перерывами на кормление. А в ресторан решила не ходить. Надеть было нечего, раздалась я изрядно. Подождав в ресторане час, группа явилась ко мне домой. Швейники и в Африке швейники. Узнав, в чем проблема, взялись за дело. Из куска ткани, какой оказался дома на тот момент, быстренько сшили приличное для такого случая платье.
В ресторан пришли, когда всем членам ГАК было уже и без нас хорошо. А нам было хорошо оттого, что были еще раз все вместе. Сильная половина общества восторгалась и благодарила за то, что не бросила группу, слабая сожалела, что не все так смогли бы.
И еще хочу из моей трудовой биографии рассказать об одной трагедии.
Берта. Это наша красильщица. Вообще, когда входишь в наш красильный цех, будто на фабрику смерти попадаешь. Между почерневшими барками медленно в тяжелых, резиновых сапогах и черной робе двигаются красильщицы с одинаково бледными лицами. Молоком, что выдают им за вредность, цвет лица не поправишь. Да и пьют его не они, а их дети. Только Берта в этом мраке выглядела жемчужиной. Розовокожая. Из широких голенищ сапог, как тесто из квашни, полные ноги. По спине рассыпалась копна волнистых золотых волос. Даже в голубой, в цвет глаз кофточке она не была так хороша, как в слинявшем до серого цвета халате.
Замужем. Муж, Оскар, из немцев Поволжья. Тихий, работящий. Дом у них с яблоневым садом. В дом войдешь, первая мысль – в доме хороший хозяин. Дочка шести лет – папина копия. Ходила Берта на работу в смену. Когда ломалась красильная барка, ее сноровисто ремонтировал наладчик Макс. Красавец. Берта все его спрашивала, почему не женится никак. Макс отвечал всегда одинаково – не нашёл мол ещё такую, как она. Слушала Берта, и в душе ее росла и крепла мечта о каком-то неземном счастье. Настал момент, когда и Макс решил, что может сделать ее самой счастливой красильщицей на свете. Муж видел перемены в жене, а со временем нашлись люди, раскрывшие Оскару секрет ее перемен. Не мог он начать разговора на эту горькую тему. Ждал, что расскажет и покается сама. А она молчала. Только когда “скорая” повезла ее в роддом, сказала, что ребенок не его, что из роддома уйдет жить к сестре. И дочку велела туда отправить. Оскар ответил, что им с дочкой и дома неплохо.
Родила Берта мальчика. Дочка звала отца к маме и брату. Оскар покупал все лучшее, и они шли в ДОМ СЧАСТЬЯ. На сообщения нянечки “ к вам пришли” Берта подбегала к окну палаты и, увидев под окнами мужа с дочкой, меркла. Когда пришла пора везти жену домой, Оскар написал в записке:
- Обещай мне, что ты больше никогда не будешь встречаться с НИМ, и будем жить, как жили.
Берта попросила только одной - единственной встречи. Оскар согласился.
Она бежала на фабрику и размышляла о том, почему к ним с сыном ни разу не пришел Макс. То думалось ей, что он поступает мудро. - Зачем давать повод злым языкам. Или приходила мысль о том, что он просто ничего еще не знает. – Плохая весть скорее доходит, чем добрая. Но вот привычный мрак красилки. Вот Макс копошится около ее красильной барки. А та, что теперь трудится на ее рабочем месте, смотрит какой ловкий и крепкий этот Макс.
Едва хватило сил у Берты дождаться момента, когда она, забыв все приготовленные фразы, выдохнула только одну короткую:
- У нас родился сын.
Макс как-то отстраненно глядя на нее, холодно поправил:
- Это у тебя родился сын.
Потом был финал. Оскар с дочкой и мальчиком сидели в саду, дышали весной. А в доме Берта пристраивала кабель антенны к своей шее.
Мать, приехавшая на похороны, только одну фразу кричала людям:
- Не велит нам наш Бог лишать себя жизни, нести свой грех надо, нести!
Когда я делилась с Пашей такими вот невеселыми подробностями из своих трудовых будней, он отвечал односложно:
- Ну и нечего там работать.
А где надо работать не говорил. Поэтому после второго декрета с чисто женского производства ушла на завод рентгеновской аппаратуры. Занималась монтажом и обкаткой оборудования для новых технологических линий. Под это дело выделен был участок в не отапливаемом цеху. Бригада мне досталась отличная, но говорили исключительно матами. Паша случайно попал в наш цех и устроил мне разнос по поводу того, что проучившись пятнадцать лет на пятерки, не обязательно дышать карбидом, дрогнуть и слушать ругательства. Он, наконец, рискнул предложить мне ту работу, которая представлялась ему достойной. И я, механик-технолог по образованию, занялась программированием. А сны продолжали повествовать мне о неотвратимостях моей судьбы.
Сны снами, но в какой-то момент я поняла, что меня по этой жизни кто-то ведет. Все события происходят в четком соответствии с каким-то захватывающим сценарием. И начало этого сценария в том дне, когда я после работы первый раз поехала взглянуть на новую квартиру, которую заработал мой муж. Спросила, каким автобусом добраться до нового моего места жительства. Ходили по маршруту новенькие “Икарусы”. Сели с подругой и проверещали всю дорогу. А когда выходили на КОНЕЧНОЙ МОЕЙ ОСТАНОВКЕ, меня что-то остановило на выходе. Что? Что ЭТО? – Взгляд, голубые глаза в зеркальце в кабине водителя. Когда я увидела эти глаза, сознание вдруг отключилось. Мир вокруг лишился звуков, замкнувшись, на привокзальной площади. Как я перешла дорогу, направившись к дому, не помню. Перешла, остановилась. Первая после шока мысль – нужно запомнить номер автобуса. Вторая – а где я, собственно. Ах, да! Мы с подругой приехали смотреть квартиру… А где подруга? – Вот она. Смотрит на меня и по ее глазам видно, что со мной что-то не так. Но объяснить неадекватность моего состояния я пока не могу.
На работу поехала первым рейсом подчистить мои первые программы. Это было первое утро в моей новой жизни. До этого я была девочкой, девушкой, женой, матерью. А в это утро я первый раз почувствовала себя женщиной. Ну, не самой привлекательной и обаятельной, но, безусловно, счастливой. По площади только что прошла “поливалка”. Утреннее в румянах небо, свежесть и сияющий чистотой автобус на остановке. И то же состояние. Я еще не вижу номера автобуса – 812 – но уже почти не чувствую почвы под ногами. Нахожусь, словно под наркозом. И понимаю, что нужны усилия, чтобы…
Пройти, не поднимая глаз,
Пройти, оставив легкие следы,
Пройти, хотя бы раз, по краешку ЕГО судьбы…
И вообще все в моей жизни в продолжение почти двенадцати лет было, как в этой песне или судьбе Аллы Борисовны Пугачевой. Смешно, но, рассмотрев водителя, приятно была удивлена внешним сходством с Раймондом Паулсом. Только со славянским оттенком. Долго ездила с ним по утрам первым рейсом. Присаживалась на своё уже привычное место и сознание утопало в звуках какой-то чудной музыки. Звучала она в салоне автобуса или в душе моей трудно сказать. Потом этот автобус стал подъезжать к моим ногам и вечером, после работы. И глаза голубые смотрели не столько на дорогу, сколько на мое отражение во всех зеркалах. Приятно, конечно, но надо показать, что я мать двоих детей и поэтому лучше смотреть на дорогу…
Случай представился. Пригласили в гости. Как положено женщине с детьми, грузились в автобус в переднюю дверь. И нам даже помог водитель. Есть способ увидеть по глазам. В этом случае и с глазами, кажется, было все нормально. А вот пробежала по его лицу какая-то тень, и стало ясно, что такой вариант не рассматривается. Подтверждением тому был сон…
Опаздываю на работу, бегу к ЕГО автобусу. На остановке пусто только разгу-ливает громадный белый пес. Выписывает вокруг меня круги, уйти не дает и не трогает. Стою, жду, чем кончится. Пес оскалил пасть, а там совершенно гнилые зубы. – Не тронет меня этот пес. С гнильцой он – проснулась я с мыслью. Когда сюжет сна о друзьях снятся собаки. Та половина жизни, что проходит во сне, оперирует в нашей оперативной памяти меньшим набором символов, чем днем.
От этого момента следует отсчитывать время развала моей семьи. Мой супруг мог бы долго еще погуливать со своей сослуживицей, но я перестала отличать его от стен. И это было ударом для вполне счастливого своими внебрачными связями мужа. Первым под подозрения попал, конечно, бывший одноклассник и теперешний сотрудник Паша. И это меня устраивало вполне. Только теперь вместо прогулок с папой по парку дети стали ездить со мной на сверхурочную работу. Вроде как перестали быть его детьми. И однажды случилось страшное. Кому не понятно, что сначала надо класть асфальт, а потом ковырять его, прокладывая коммуникации.
Перекрыли наш маршрут, расковыряли дорогу, положили в траншею громадные трубы и наскоро зарыли. Прошел дождь, траншея просела и покрылась ровным зеркалом воды. Те трубы, что оказались лишними, лежали еще у дороги. Возвращалась с детьми с работы, когда уже стемнело. Ждали автобус. Но раньше притормозило такси, и водитель предложил свои услуги. Поехали. В салоне уже раскатывалась молодая особа, и водитель демонстрировал ей “высший пилотаж”. В злосчастную лужу мы влетели на такой скорости, что машину бросило на груду лежащих рядом труб, потом от труб дугой в воздухе в другую сторону – на телеграфный столб, который, хоть и согнулся под ударом, но поставил машину на колеса, чем спас нам жизнь. Пока бросало машину, то дети в салоне сыпались на меня горохом, то я заваливалась на них своим весом от невозможности хоть как-то зафиксироваться. За эти мгновения в сознании по очереди мелькали то инвалидные коляски, то похоронный сюжет. Но, бог милостив. На меня испуганно смотрели целые и невредимые дети. После этого мы ездили только с тем водителем, который вез нас, как самую большую ценность. Много прошло времени. Мы успели стать неполной семьей. Я всерьез увлеклась работой. Я в ней, как в бурном потоке. Она занимает всю мою жизнь целиком. И ничего, кроме нее, мне не нужно. А дети ждали от меня, что каким-то чудесным образом наша семья восстановится. И выбирали папу. Паша проиграл. Дети отдали предпочтение нашему водителю. Они чистыми своими душами почувствовали возникшую помимо наших желаний привязанность. Не последнюю роль сыграла и притягательная внешность. Настолько, что мои малыши встали напротив меня стенкой, взявшись за руки, и потребовали:
-Не можешь нам другого папу привести, роди хоть сестренку или братишку. Мы сами вырастим!
И вот опять раздумья. Лет мне уже ровно столько, когда напоследок опять хочется ребенка. Я уже привыкла за советами уходить в мир снов. Просила у господа с четверга на пятницу напутствующего знака и внимательно смотрела сон.
Снится наш водитель в качестве главы моего семейства. Сидит в красном углу, один за столом, а я мечу ему тарелки, полные еды одну за другой. И все никак не могу накормить. Стала соображать чего бы еще достать из холодильника. Открываю его, а там пусто. И была последняя мысль во сне: “А чем же я буду детей своих кормить?”
Посидела в кровати, проснувшись, и решила. Незачем мне чужого мужика кормить, если есть у меня мои родные дети. А вот обзавестись еще одним… Чьим? Наверное, пашиным.
Паша к тому времени пережил личную драму. Возился с моим семейством. Вроде примерял себя к нам. Но что – то в нем было такое, чего не было раньше, в школе. И это что – то было отталкивающим.
Когда на экраны вышел фильм “Мертвые души” с Калягиным в роли Чичикова, я поняла – Чичиков мой Паша. Нет у него больше тех ценностей, что обрели мы, одноклассники с его приходом. Но он по-прежнему оставался мне дорог тем школьным прошлым. И по этому поводу решила сгонять в мир снов. Вот он, сон.
Стою на краю скалы. Прочно стою, хоть изрядно треплет меня штормовой ветер. Внизу бурлит поток, искрящийся на солнце бриллиантовыми брызгами. И вот перебраться бы на другую сторону, где благоухает чудный край. Надо ли нет ли - я еще не поняла, но смотрю, как организовать переправу. – Через поток перекинут трос. Достаточно прочный. И есть уверенность, что хватит у меня сил одолеть переправу. А вдруг снесет меня этим потоком вниз? Нельзя ли как-то обойти все это стороной?
Оказалось, можно. Только по грязи. И даже, не выпачкавшись. Вымощена по грязи дорожка стоптанными тапочками - предложили в больнице, куда я пришла, решив не рисковать в схватке с бурным жизненным потоком. И мы остались втроем.
Пришлось мне услышать притчу о том, что любой, даже самый удачливый охотник может убить только тридцать девять медведей. Сороковой убивает охотника. Если погибает охотник, о нем говорят, что его настиг сороковой медведь. И не обязательно, чтобы он был таковым по счету. Моим сороковым медведем стал мужчина с внешностью Раймонда Паулса, только со славянским оттенком.
Следующий кусок моей жизни состоял только из детей. Можно пропустить несколько страниц книги, в поисках интригующих мест. Нельзя пропустить несколько страниц жизни, где боль, отчаяние, беда.
Судьба изобилует моментами, когда какой-то эпизод из чужой жизни, фраза, случайно услышанная, запускает какой-то механизм. И внутренний хронометр начинает отсчитывать время до того момента, который способен привести этот механизм в действие. Помешать этому уже невозможно. Первым стартовым моментом такого механизма стала судьба Берты. Став свидетелем ее личной драмы, я поняла - и я ТАК СМОГУ! А корни этого СМОГУ в моем генеалогическом древе.
Отец родом из Казалинска, что на реке Сыр-Дарье. Территории между реками Аму-Дарьей и Сыр-Дарьей контролировались и обустраивались донским казачеством. Деда по отцу не знаю, утонул в глубоководной тогда реке, но из рассказов отца о нем помню один. И понимаю – жива во мне эта дедова жилка.
Казачество жило трудом таким, каким перед людьми не стыдно было. Мясо на рынке пол - копейки за фунт. Нет у тебя пол – копейки, на, возьми, так съешь пока свежее, деньги потом отдашь. А уж рыба – пропадай даром, хоть и не без труда ее добывали. Сытно жили. Голоден мог быть только бездельник. Но таковым своего сына казак вырастить не мог – позору не пережить. Уж блюсти себя во всем казак должен был с младых ногтей. В чем была нехватка в быту казацком, так это в промышленных товарах, что завозились издалека. Вот бежит по станице девчонка, сияет от счастья. Ей мамка платье новое из белого ситца сшила. Соседи на плетнях виснут, охают, хвалят, завидуют. Подбегает девчонка ко двору дедову, а там сын его, любимец малой кричит ей из-за забора:
-Чего ж платье-то без цветочков? Иди, нарисую.
Рвет с куста красные помидоры и в девчонку кидает. Та плакать, мамке жаловаться. Мать бежит к деду:
- Иван, посмотри, что твой проходимец Васька творит! Что с новым платьем сделал!
Глянул дед, помрачнел, пошел в конюшню, снял со стены кнут и грозно подошел к сыну. Не смел Васька от отцова кнута увернуться – не казак он тогда вовсе. Стоял под ударами отца, пока не рухнул. Соседка висла на руках деда с воплем:
- Пощади мальца!
А дед отталкивал ее в сторону и молвил:
- Малец-то он - малец, а уже Ирод.
Пошла у Васьки пена изо рта, дед сломал кнут, бросил оземь и ушел в избу. Соседка с дочкой оттащили Ваську к реке, порвали новое платье на салфетки и, как могли, отхаживали всю ночь холодными компрессами.
Как упала роса, Васька пришел в себя. Уронил голову на бок, глянул последний раз на краюху восходящего солнца и умер.
Думается мне, что дед мой по своей воле в речной омут ушел. Как жил бы он дальше без Васьки-то.
Мать моя тоже из казачек. Из кубанских. И жила в тысяче километров от семейства моего отца. Прадед по матери в числе первых пяти семей основал наш город. В первую послепасхальную неделю закладывал парк. Раньше он Мощенским садом назывался по фамилии учителя, что был ссыльным в этих краях. Ему принадлежала идея заложить парк. Теперь парк имени Пушкина.
Бабку мою семи лет отдали в прадедово семейство в услужение. Лишним был рот, не прокормить. Росла красавицей чернявой, приглянулась старшему сыну - деду моему. Так в их семье и осталась. Детей у них было семнадцать. Революция, голод, две войны в живых оставили лишь четверых. Мать моя была младшей. Красавицей в бабку, характером в деда. Недаром в один, Ильин день родились. У них, ильиных, все предложения с буквы “Я” начинаются и этой же буквой заканчиваются. Деда по матери помню. Был у него ослик, деливший с ним труды земельные. Возил дед меня на нем в поле, сажал в тень под телегой и уходил трудиться до полуденного солнца. А после трудов праведных заезжал “в пивнушку на пива кружку”. Последнее, что осталось в памяти, связанное с дедом, громадная, сияющая солнечными зайцами лужа по дороге в больницу, где умирал дед. Бабушка пережила его ненамного. Тосковала по лютому мужу, металась от одной дочки к другой. Наша семья въехала в новую квартиру в новом двухэтажном доме, что строили пленные и сосланные немцы. Взяли к себе бабушку. Все у нас было другим, непривычным. Дом, мебель, соседи – немцы. Жили какой-то приятной человеческой общностью. Учились друг у друга добру. Окорока коптить мы у них. Вышивать и украшать жилье на казацкий манер рушниками и фикусами они у нас. Добрая осталась и память. О них и о бабушке. Последние ее слова были о том, что негоже на погост, как с куриного насеста со второго этажа съезжать. Отвез ее мой отец в землянку, где она прожила непростую свою жизнь. Оттуда и отвезли ее к деду. Пережили мои старики гражданскую войну, когда цвет власти в городе менялся с красного на белый и обратно не один раз, раскулачивание, и бабка моя, чтобы найти подход к строптивому деду, молвила такие фразы:
-Дед, не сиди в пивнушках допоздна, по радио сказывали – банда в городе.
-Дед, дай денег за свет заплатить, милиционер с наганом приходил, сказал, если не заплатим, перестреляет.
-Дед, давай мешок муки надёжней сховаем. Люди говорят, Гитлер объявился.
А еще загадкой детства для меня долго оставались ее слова, когда она после бани повязывала перед зеркалом свежий белый платок и говаривала:
-Дывысь, чиста обезьяна!
Я смотрела в зеркало и ни чистой, ни грязной обезьяны не видела. Пока не состарилась сама. И стала замечать за собой бабкины уловки, дедову строптивость и даже лютость.
В прежние мои уже времена хорошую литературу приходилось добывать с большим трудом, а что такое хорошая литература объясняли компетентные люди, которые вели работу на предприятиях. Пришлось мне из уст такого работника культуры услышать рассказ о жизни Цветаевой М. Когда проблемы с сыном привели ее в тупик, она почти бессознательно стала примерять все крюки и гвозди к петле. Многого из рассказа я не помню вообще, что-то смутно. Но эта информация легла в памяти на нужную полку в режим ожидания. У меня был уже в то время маленький сын.
Когда он родился, дочка двух с половиной лет сразу стала взрослой. Роль эту с радостью приняла и усердно нянчила и защищала брата. Частенько доставалось им обоим по попе. Дочка переносила наказания как-то обыкновенно, но брата жалела. Дежурной у маленькой няньки была фраза:
- Сделай, как мать велит, не связывайся с матерью!
Рос сынишка любознательным. Восьмитомник “Флора и фауна” и множество другой энциклопедической литературы знал, как таблицу умножения. Школьную программу постигал, стоя у письменного стола сестры двумя годами раньше сверстников. Азы программирования со мной на работе. Три года музыкальной школы по классу аккордеона проучился легко и с удовольствием. К шести годам он уже готов был к занятиям в школе вполне, но не каждая школа принимала таких малышей. Школа, куда его приняли, находилась рядом с другой, где учили детей, отстающих в развитии. И, когда ситуация вышла из-под контроля, учителя родителям сообщили о том, что из этой школы приходят дети и бьют наших – “чтобы были, как мы”. Сын мечтал стать медиком и то, что эта школа была с медицинским уклоном, заставило нас терпеть это обстоятельство до окончания выпускного класса. Но жизнь менялась так скоро, что медики, как и любые другие специалисты становились невостребованными.
И учителя констатировали на уроках эти прискорбные перемены. И на вопрос, обращенный сыну - “куда пойдем учиться” последовал ответ - “А зачем?"
Не в моем характере было сдавать сына на произвол судьбы и, как потом сказал он обо мне при печальных обстоятельствах, – “остановить ее невозможно”.
Поэтому им была выбрана тактика якобы повиновения в спорных вопросах. Мы поступали в институт и якобы учились. Потом у нас якобы возникли сложности со студенческой группировкой, которая отбирала у студентов стипендию. Это было сплошь и рядом. И вымыслом не выглядело.
И мы активно засобирались в Россию в новый ВУЗ для прохождения практики перед началом второго курса. Друзья помогли. До начала семестра он отыскивал предлоги, чтобы вернуться. Потом начал якобы учиться. Ездила, возила деньги и продукты, контролировала “учебный процесс”. Потом через все возможные каналы меня стали информировать о том, что дела у моего сына плохи. А сны снились такие, что и без информационных источников все было предельно ясно.
…Ищу по общежитию сына, спрашиваю, сдал ли он сессию. Все стараются отмолчаться или обойти меня стороной. И вот на глаза попался парень запойного запущенного вида, который на мой вопрос отрицательно покачал головой. Я далеко уже отошла от него, когда до меня дошло, что это и есть мой сын. Обернулась, глянула еще раз, села в автобус и уехала, бросив его в чужом городе. Вспоминая подробности этого сна, решила - не будет с него никакого проку. И, раз нет у нас взаимопонимания, пусть пробует жить своим умом, зарабатывать кусок хлеба. В России это не проблема. А моей проблемой стал позор предательства. Сестре, жившей в Москве в коммуналке, посчастливилось пережить соседку-подселенку, делала ремонт в освободившейся комнате, обещала позвать в гости матушку и дочь. Все шло к тому, чтобы ситуация заставила сработать механизм, который “тикал” во мне с того цветаевского вечера. Уже пошла к сыну последняя записка:
“В МОЕЙ ЖИЗНИ МЕНЯ ПРЕДАВАЛИ ДВАЖДЫ – СНАЧАЛА МУЖ, ПОТОМ СЫН. НО ВТОРОЙ СДЕЛАЛ ЭТО ВО СТО КРАТ ПОДЛЕЕ, ЧЕМ ПЕРВЫЙ”.
Уже в ящике рабочего стола лежали и ждали часа таблетки, понижающие давление. Только дождаться приглашения моих чад Москву. Но вместо приглашения пришло известие о том, что сестру оставил муж. Доктор медицинских наук, заведующий отделением в институте, оперирующий и обеспечивающий семье приемлемую жизнь. Сестра к этому моменту была уже гипертоником с ничтожной пенсией. И механизм самоуничтожения остановился навсегда. А в жизнь вплетались новые сюжеты, не имеющие вроде бы к моей судьбе никакого отношения, но, как показало время, только на первый взгляд.
…Он появился вместе с новенькой красной “ТОЙОТОЙ”. Стоял у входа в офис и рассматривал своих будущих сослуживцев, снующих по делам, а они, мимоходом, рассматривали его. На вид ему не было тридцати. Высокий, голубоглазый, с едва уловимой то ли усмешкой, то ли хитрецой на лице. Подкупающая внешность. Вероятнее всего он всеми сразу был принят в человеческом плане. Он и “ТОЙОТА” создавали какой-то новый шарм, заслоняющий все остальное привычное. Даже колоритная фигура шефа, который отыскал его и пригласил в качестве личного водителя, растворялась в нём. Но, увы, появление иномарок на улицах нашего захолустья было признаком больших грядущих перемен.
Дрянное это дело – смена режимов. Особенно, если это происходит не на страницах учебника истории, а в твоей жизни. Рухнул Союз, а вместе с ним стала рушиться и привычная жизнь. Все блага стали перераспределяться по национальному признаку, и нам обоим открылась перспектива безработицы. Мне – позже. Ему, водителю - раньше. На тот момент у него была семья. Жена и маленькая дочка. Чтобы как-то кормиться, собрались свояки, сложили в общий котел сбережения, купили подержанный “ИКАРУС” и стали возить коммерсантов в сопредельную после распада Союза Россию. Риск был значительным – понятно, что автобус, набитый товаром, не мог не попасть в поле зрения любителей легкой наживы. Но риск был оправданным. На это можно было жить и делать накопления.
Моя ситуация в худшую сторону стала меняться примерно годом позже. Новый хозяин фирмы открытым текстом заявил, что в ближайшем будущем обойдется без услуг русскоязычных работников. Моя дочь двадцати двух лет уже была к этому времени безработной. Сын, бросив учебу, в России работал за копейки на оптовом рынке у хозяина-азербайджанца, сбывавшего спиртное подпольного производства. Жил нелегально в общежитии университета, где раньше “учился”. Решили с дочкой, что нужно ехать к брату и цепляться за жизнь. Вдвоем не так страшно. Собрали вещи, купили билет и поехали на автовокзал. Трудно передать, какая жуть охватила наши души. У нас обеих тряслись руки и подгибались коленки. Позже все, кому пришлось рассказывать, где мои дети, что я отправила их в чужой город без копейки, знакомых, жилья смотрели на меня, как не вполне нормальную. Но это позже. А тогда мы стояли на автобусной платформе. И холодели от страха.
Объявили посадку. Подали автобус. Немецкую “СЕТРУ”. И, о, Господи! Ты есть на свете! За рулем был наш бывший водитель! К этому времени он успел заработать на престижную машину и первый раз ехал на ней в Россию. Радости моей не было границ. В неизвестность дочку повез надежный водитель, Сашенька, на надежном автобусе. Под Оренбургом окно, у которого сидела дочь, а впереди ее водитель Саша, разбили хулиганы. Не любят водители бьющегося в дороге стекла – дурная примета. Это было знамением грядущей беды им обоим. Одному раньше, другому позже. А пока, ночью, когда похолодало в автобусе, Саша, сменившись, прикрывал мою спящую дочку своей курткой, разворачивал в ее сторону калорифер. И ехали все дальше и дальше от дома.
Потом был поиск жилья. Хоть какой-нибудь копеечной работы. Я на нескольких листах в письмах давала дочери дельные советы и понимала, насколько они бесполезны и как бедственно то положение, в котором она находится. Еще одним ударом стал указ российского правительства о монополии на производство алкоголя. Сын на своем рабочем месте оказался вне закона. Оперативники изымали нелегально произведенную продукцию, сбывали ее на другом конце города. Долго так продолжаться, естественно, не могло. Сын в скором времени предстал на пороге родного дома избитый, без документов, в изрезанной ножом куртке. Хозяин требовал возместить ущерб от конфискации спиртного вполне популярным способом. И видом сын был такой, каким я видела его во сне. Дочка в чужом городе осталась одна на нищенском существовании. Но ужас был в том, что она могла в любой момент стать заложницей, пока сын не выплатит требуемой суммы. Она достаточно хорошо засветилась, общаясь с братом. Ситуация сложилась достаточно чрезвычайная и я поехала на “СЕТРЕ” с Сашей забирать дочку домой. Но мое старшее чадо оказалось отчаянным, бесстрашным и ехать со мной домой отказалось. И моя жизнь перешла в состояние ожидания неминуемой беды. А водители с российского рейса помогали моей дочке выжить. Возили неподъемные сумки с овощами с нашей дачи, конверты с деньгами и письмами. Иначе говоря, часть наших проблем взяли на себя. Как-то, я почти подслушала:
- Сосо, посмотри, пожалуйста, туда. Ты видишь эту женщину?
- Послушай, Гиви, где ты раньше был?
- Я все время был здэс. Просто я думал, что у тебя ест глаза.
Сосо - старый вредный грузин, на такой же старой “ КАРОССЕ” возит пассажиров в Россию. Кроме пассажиров ему досаждаем мы, родители, с посылками для наших детей, ставших волею судьбы россиянами. Дороги тринадцать часов. И старый Сосо не передает руль напарнику. Курит всю дорогу, о чем-то думает – о детях, что в Грузии, наверное - и везет. На российский вокзал приходит в шесть тридцать местного. Ему бы с дороги поспать. Но идут, кому во сколько удобно, за посылками наши дети. А вечером ехать назад. Водители помоложе не видят в этом проблемы. И плата за посылки –деньги на солярку. Сосо отдых ценит больше денег и на автовокзале он поворачивается к нам спиной. Мы пытаемся договориться со спиной. Потом идем за помощью к начальнику Сосо - Гиви. И наши посылки грузятся “именем революции”.
Спасибо Гиви. После его диалога с Сосо, последний стал подходить ко мне, брать из моих рук посылку и ставить в “персональный” багажный отсек. Остальные решают проблему, как прежде – “именем революции”.
Саша ровно и запросто общается с родителями студентов, которые почти на половину бывшие его сослуживцы. Тяжелые сумки сам распихивает по багажнику, сигналит, улыбается на прощание и едет. Легко, словно кататься.
В один из таких рейсов Саше стало плохо, очень плохо. Прямо за рулем. Из “СЕТРЫ” выжали все возможное. Она летела со скоростью машины-неотложки. И все молили бога, чтобы помог довезти Сашу живым. Высаживались не на автовокзале, а во дворе клинической больницы. Сашу отвезли на операционный стол. А пассажиры еще долго стояли с сумками и в тревоге смотрели на окна больницы. – За одним из них спасали Сашу. Диагноз оказался страшным. У нас, здесь, его просто разрезали, зашили и отправили умирать. В России за его жизнь долго боролись опытные врачи. О случившейся беде узнали все бывшие и нынешние сослуживцы Саши, и я уверена, все молили господа о спасении его безгрешной души. Слава ему, господу нашему, он внял нашим молитвам. И Саша медленно стал выходить из пике. Он был очень слаб, и родня съехалась на всякий случай с ним повидаться. Через силу пришел посадить отъезжающих в свою “СЕТРУ”. Стоял, опираясь, то на ограждения, то на плечо жены и взглядом со всем и всеми прощался. Саша подолгу пропадал на автовокзале, провожая товарищей в рейс. Что-то гнало его из дому.
Прошло время. Дочь устроилась с жильем и работой. Саша прошел комиссию, и ему разрешили ездить. Когда случаются в жизни такие передряги, многое начинает видеться в ином свете и восприниматься по-другому. Отдельные фразы даже. Например, “рада вас видеть”. Да уж, коли выжил, видишь. А могло быть и наоборот. Или “рада вас видеть в добром здравии”. В каковом “здравии” побывал Саша, не приведи, господь. Но, выкарабкался, и за него радовались все. И я, и моя дочь.
После такой беды, какая выпала на долю Саши, жизнь делится на “до” и “после”. И в этом “после” Саше было не вполне уютно. Болезнь оставила рубцы в его душе, которые нестерпимо ныли, когда их задевали неосторожным словом, действием. Да и уверенности, что всё осталось позади, не было.
Провожая его в дорогу, я старалась купить ему чего-нибудь вкусненького. Отношения наши стали меняться от приятельских к теплым, человеческим. Имя моей дочери – Лена – Саша стал произносить как-то по-другому. Тепло ли нежно ли - не могу сказать, но как-то хорошо. Он - сова. И по утрам, возвращаясь из поездки, обычно бывал сонным. Теперь же вручал мне письма бодро и в приподнятом настроении, находил пару фраз для меня о дочери. В общем, перемены в его душевном настрое проступали достаточно отчетливо..
Почти семь лет отдежурила я на автовокзале, пока дочка одна скиталась в России. Эти годы ощущались чёрно-белыми. Да и возраст уже такой, когда с друзьями чаще встречаешься на поминках.
Вообще об усопших помнят и говорят до первой поминальной рюмки. Потом тихая беседа траурного застолья плавно переходит к тематике, никак не связанной со смертью. Как принято говорить в таких случаях – живым живое.
В один из таких моментов скорбящий за столом напротив, полюбопытствовал, смотрю ли я передачу ”Утренний кофе”. Эта передача, взяла на себя труд вселять в нас бодрость духа, желательно на весь трудовой день. Что могло связать эту передачу с темой мира иного, подняла я удивленный взгляд на вопрошавшего. Желающим завязать беседу оказался колоритный грузин в больших годах. Но аварские законы, о которых прозвучала фраза в продолжение беседы, помогли сохранить ему свежий, а, главное, пристойный вид.
Невинно оттолкнувшись от утренней передачи, монолог наполнился информацией о большой сумме денег, выигранной в лото “Миллион”, о том, какие силы еще дают о себе знать в этом теле напротив. О том, что на ремонте стоит “Жигуль”. Если его поддерживать в хорошем состоянии, он протянет, может быть, столько же, сколько его хозяин…
Да. Да-да… Да? – Приходилось вежливо поддерживать беседу.
По тому, как складывались события дальше, я заподозрила, что друзья решили «помочь» мне устроить жизнь. Иначе как бы смог втиснуться в неё этот тип? Тип – это очень слабо. Но другого термина, имеющего хождение в приличном обществе, и отражавшего суть этого человека мне не известно.
- Приезжай к 13-ти, матушке моей полгода и немецкая Пасха– позвонила подруга. А у нее нет краски для пасхальных яиц. Обещаю ей, что по пути заеду куда-нибудь за краской. Собралась, еду. И вдруг ведущий программу местного радио, горланящего на всю маршрутку, сообщает, что сегодня, в немецкую Пасху мы еще и переход на летнее время совершили. 12.30. в нашем городе, а не часом меньше, как мне думалось. Заезжать за краской времени нет.
Яйца красили уже во второй половине дня, вспоминая матушку подруги, чей уход привёл к первой встрече с упомянутым типом. (Во истину, не поминай беса – явится). Муж подруги появился некоторое время спустя с НИМ…
На этот раз прозвучало имя. Сурэн. И за трапезой было доложено, что с женой у него как-то не сложилось. У них уже было три сына, а он по-прежнему ощущал себя “вольной птицей”. И в результате этих ощущений на сегодняшний день носки стирать ему некому. А, чтобы не чувствовать себя птицей в клетке, отстроил он себе чуть ли не дворец и живет в нем, как домовой. Один.
По одному стали откланиваться поминающие. Да и мне внутренний голос советовал подобрать момент для ухода. Когда я встала из-за стола, мне была предложена доставка на дом на том самом “Жигуле”.
По причине того, что выпито было предостаточно, друзья одобрили мои намерения ехать домой общественным транспортом. Да и я открытым текстом упомянула об употребленной дозе алкоголя.
ХАРАКТЕР ГРУЗИНА ПОДОБЕН СПИЧКЕ. Если так еще никто не сказал, заявляю и настаиваю на этом, как автор мысли. А Сурэн, вспыхнув обидой, проговорил не менее ёмкую фразу - я запомнила ее для дальнейшего употребления - “ ПРЕЖДЕ, ЧЕМ ЧЕЛОВЕКА ОБИЖАТЬ, ЕГО НАДО УЗНАТЬ”. И подобно Карлсону, прижившемуся не на крыше, а под крышей моих друзей, слетел вниз и умчался на своем раздолбанном авто.
Потом настала страдная пора. Помогала подруге на даче. Экипировалась по дачному в очередной выходной, но подруга сообщила, что сначала надо накормить Сурэна обедом, и сколько займет это времени известно одному Господу. Но все равно велено было приехать. Не на дачу, так хоть на бульвар прогуляться, отправимся. Не могу я отказывать подруге, хоть кухонные обязательства перед их знакомцем я и сочла излишними.
За столом друзья мои засвидетельствовали свою озабоченность, тем, забрал ли какой-то (другой) тип заявление, которое направил в милицию на Сурэна. Он, Сурэн, пояснил, что хозяйка забегаловки, где ему приходится перебиваться обедами, то ли не так приготовила, то ли что-то не так сказала. За это раздосадованный горец посадил ее на горячую плиту. (Такие у них, аварцев, законы) Но это все очень просто утрясается, размышляла компания, надо только купить народных заседателей в суде. Я из самых благих побуждений, имея небольшой опыт в качестве народного заседателя, сообщила, что покупать заседателей – дело убыточное и бесполезное. Чихать на них в суде хотели. И что грозит ему, по меньшей мере, четыре года строгого режима по статье “за хулиганские действия с причинением физической травмы”.
Даже непосвященному, не прочитавшему моего авторского определения относительно грузинского характера, понятно, как много в этом характере воспламеняющихся веществ. И я даже уговариваю всех непосвященных не посвящаться. Бог с ним, с характером. Здоровье дороже. Достаточно, что его продемонстрировали мне. Призываю верить мне на слово.
Я не из тех особ, которые прижимают от страха уши и умокают, не найдя другого способа сохранения жизни. И за столом поднялся гвалт. Вернее диалог между мной и Сурэном. Общение в любой форме, даже в форме перепалки имеет ценность в информационном плане. Мне довели до сведения, что, имея за плечами двадцать два года ЛАГЕРНОГО СТАЖА(!)… Согласна. Четыре года – семечки. Я тоже часто в компании повторяю фразу о моем двадцати двухлетнем стаже программирования. Потому, что знаю, что быть опытным разработчиком в прикладной математике хорошо и почетно. А вот испытывать почтение перед временным эквивалентом ЛАГЕРНОГО! Не знаю, может это и необходимо, если нет другого способа обезопаситься. Вышла на балкон, предоставив друзьям успокаивать взбеленившегося грузина. Стояла и размышляла о том, что только неудержимая тяга жить на чужие деньги, могла описать такой круг знакомств. Грех не попользоваться кошельком Сурэна. А в благодарность, всего-то, записаться на неопределенный срок в кухарки с риском угодить на плиту. А там может быть, со временем найдутся люди, друзья, которым можно переадресовать текущие проблемы. И еще, о том, как я могла, ГОСПОДИ! Подумать, что во все это мог вмешаться ТЫ.
На дачу поехали на другой день. Вез нас Сурэн. По дороге он показывал, где У НАС С НИМ будет пасека, где запруда для разведения зеркального карпа. И, отлавливая в зеркале мой отсутствующий взгляд, недоумевал. А я думала о том, как бы по возможности мягче выразиться, чтобы между нами вовремя наступила предельная ясность, что на старости лет я не хочу нарушить христову заповедь и не впаду безо всякой надобности в грех по имени…
Нет такого слова в христовых заповедях.
Как-то так хорошо устроил Господь, что следующая встреча с Сурэном случилась только через полгода. Супруги готовили нашу встречу заранее, и мероприятие было расписано до мелочей. Когда появиться Сурэну, чтобы была замечена дорогая экипировка. Когда проводить родню по домам, а меня на кухню мыть посуду, чтобы ненароком не нарушила составленный план. Когда скомандовать мне “на выход”. Потому, что у подъезда стоит новенькая
“НИВА”, пахнущая свежей краской и духами от новых чехлов. Водитель выдержал дозу спиртного за столом настолько, что отказать в доставке перестало быть возможным. Да и тон приглашения в машину был настолько элегантным, что… Словом, едем. Опять превалирует самореклама. Чтобы поддержать беседу, когда прозвучало слово рыба, уточняю не из того ли водоема, который планировалось заполнить весной. А при слове мёд, не появилась ли пасека. На что мне открытым текстом заявляют:
- Мне нужен человек, который бы занимался со мной всем этим. Хочешь, будет водоем с домом на берегу и пасекой, хочешь… Ну что ты хочешь? – Будет ВСЕ!
В его-то 60 и моих 45! Кстати о моих 45-ти. Ночь с четверга на пятницу 30 августа была моей именинной. Снов не снилось вовсе, а утром меня разбудила фраза:
- Пятьдесят четыре года проживешь!
Согласна. Едва ли стоит растягивать удовольствие при такой моей жизни. Не стоит и ЗАТЕВАТЬСЯ.
Пока крутились на подъезде к дому, обратила внимание на то, что движения сильных рук на руле специфичны и знакомы. Когда не смогла открыть дверцу при выходе, и Сурэн потянулся к ручке, лицо его приблизилось к моему настолько, что я, наконец, разглядела на его щеке шрам, утянувшийся до звездочки. Когда спросила, не приходилось ли ему водить “КОЛХИДУ”, рука его безвольно упала мне на колени.
Сыну моему теперь двадцать два. Пока я ждала его, растила, Сурэн был ТАМ, за нашу Гулю…
Срок длиною в жизнь
© Copyright: Наталия Будник, 2015
Свидетельство о публикации №215052801764
Свидетельство о публикации №215052801764
Рецензии
Наталия! Не зря говорят, что "жизнь прожить- не поле перейти"... Бывают сны
вещие, что сбываются. Счастья и здоровья Вам и Вашим близким! Живите ещё столько
же, сколько прожили! И никак не меньше! С уважением!
Лидия Суворова 05.02.2017 03:39 • Заявить о нарушении
вещие, что сбываются. Счастья и здоровья Вам и Вашим близким! Живите ещё столько
же, сколько прожили! И никак не меньше! С уважением!
Лидия Суворова 05.02.2017 03:39 • Заявить о нарушении
Спасибо,Лидия!Думаю,заинтересовала Вас "сонной жизнью". Я к ней отношусь не менее серьёзно,чем к реальности.Там можно общаться с ушедшими дорогими людьми.Обычно,они приходят накануне опасности и дают советы.Это важно.Расшифровка последует обязательно.
Наталия Будник 05.02.2017 21:48 Заявить о нарушении
Наталия Будник 05.02.2017 21:48 Заявить о нарушении