Cemetry Gates

В школе опять прошел настойчивый слух, что если пойти ночью на кладбище, то можно найти деньги, а то и сокровища тюдоровских времен, ты же знаешь, что там было аббатство. Пит ходил даже нашел там  300 долларов…- дальше Шанталь уже не слушала Кейли. Глупый Пит. Неужели он не знает, что ночью на кладбище может быть и поопасней, чем на самом хреновом районе Ист-Энда, где прирежут и не поморщатся. И твое тело в лучшем случае обнаружат  полуразложившимся в грудах мусора, либо скинут в отходник завода, если бродяги не ленивые окажутся. Она знала это, поскольку многие выпускники её приюта, не нашедшие семьи до поры до времени занимались таким бизнесом – ограбление, избиение, убийство, лишь бы сошлись в цене.  Да и этот район был не из лучших – путь  для того чтобы просто выживать приходилось выгрызать.  А что ты думала девочка? Что к тебе прониклись любовью приемные родители, как  милашке Делии, которую удочерили богачи, и она живет не где-нибудь, а в районе Белгравия. Ты же, девочка, уже помечена знаком ведьмы, рыжие, как огонь, на котором тебе б гореть, будь сейчас средневековье, волосы, злой взгляд грозового неба исподлобья. И не будь такого пособия за тобой, гнить бы тебе в этом приюте, и в лучшем случае – выйти оттуда с хорошей психикой, а прекрасном – и девственницей, ведь зная страсть  одного из будущих выпускников поматросить и бросить, если девушка соглашалась, а если нет – то и не гнушался снасильничать, ведь слова нет, он не знал. Итальянская любовь, как он говорил, всегда изысканна. Знал ли он, что называет себя пидарасом? Шанталь думала, что нет. Тупой итальяшка, гребаный фашист.
Да и ведь ни для кого не было секретом, что  и директор – предпочитал маленьких мальчиков, а физрук – маленьких девочек, с едва округлившимся грудками. Воистину, два сапога-пара и какая.
… И ты пойдешь с нами, да, Шанталь? Таль? – она не сразу вернулась из палат своего эскапизма обратно в свою бренную оболочку, тело-клетку и машинально сжала лежащую на коленях книгу поэзии Бодлера «Цветы зла», стащенную в местной и весьма бедной библиотеке, в которой не найдешь хорошей литературы, но найдешь склад литературы ужасов и огромные стопки подшивок журналов. Как будто они нужны кому-то. Но  как-то на отработках за очередные прогулы, она нашла эту книгу среди низкопробных  женских романов и  различных «продолжений» знаменитых  книг. Та была без обложки, с обтрепанными желтыми страницами.  И на оставшейся передней страницы была лишь фраза « Fleur du mal», выведенная неровным мужским почерком. Но она была  её настольной библией, книгой с которой она забивалась под окно или в старый, грозившийся развалиться от старости шкаф, подсвечивая себе небольшим фонариком, украденным в магазине.
Н-н-нет. Зач-ч-чем? – голос прозвучал нервно, с небольшим заиканием, которое появлялось у неё время от времени. Что ж, хотя бы лучше почти еврейской картавости Люси Чанг, у которой это было единственным недостатком, за исключением узкоглазости. 
- Просто так! Ну, ты и мудачка, раз боишься! Мудачка, Мудачка! – ответом ей стал заливистый смех всего класса.
***
Домой она шла одна. После того случая в школе она сбежала с занятий, волоча дешевую  тканевую сумку из сэконд-хэнда Малкин по асфальту, и  притаившись в тени дома в  квартале от школы, почти рядом с домом,  достала зажигалку. Старая зажигалка фирмы Зиппо, с изображением какой-то сцены борьбы за независимость Америки, принадлежала её отцу. То есть её родному отцу, американцу, преподававшему в Лейстерском университете, как собственно и её родная мать, которые погибли много лет назад в автокатастрофе, когда она еще была маленькой.  А зажигалка – все, что от них осталось с Шанталь. Правда, приемный отец спьяну и хотел когда-то отобрать её, но в итоге все завершилось относительно благополучно – отец, получив свою долю скалкой, прилег прикорнуть, а Шанталь раздумывала, как запрятать синяк на лице, на который неодобрительно покосился  сосед сверху, наверное, единственный человек, который нормально относился к ней в этом покосившемся от старости клоповнике, который по своему виду наверняка видел великую чуму.  А огонек зажигалки все весело плясал в полумраке. Пора было домой, перейти улицу, медленно, таща за собой сумку, как баржу, и шаркая, как старуха, подняться в свою квартиру. Мать наверняка уже проснулась, посмотрела свои пошлые и бессюжетные мыльные оперы и пошла в паб, где принимает на душу пробуждающие чарки темного пива. А отец – наверняка, где-то барыжит. 
На удивление, дверь не была заперта, на кухне орало радио о какой-то неразделенной любви певца к девушке, точнее о том, как она ему не дает – все это под ужасный шум и гам со стенаниями умирающего лебедя.  На кухне что-то грохнуло, колыхнулась грязно-белая органза, повешенная на косяк, и служившая дверью, которую пару лет назад выбили наркоманы, которым отец не хотел дать в долг наркоты, и из кухни выплыл отец, от которого за милю несло перегаром. Ну вот, от очередной оплеухи не уйти. 
 - Образина, тупая сучка, опять сбежала с уроков, а, идиотина? – с этими словами он замахнулся на Шанталь, сделал шаг, пошатнулся, попытался удержаться за стенку, но нет - пальцы сползли с камня и он  растянулся на порядком истрепанном линолеуме. Шанталь, горным козлом, попыталась перепрыгнуть через него, и быстро нырнуть в свою комнату, но, увы – не удалось. Хрипя, тот схватил ту за лодыжку, отчего та приземлилась рядом, аккурат носом  в пол.  А алкоголик, похоже, от усталости заснул  прямо на полу. Шанталь  отползла в кухню, где  радио уже не пело, а передавало какие-то помехи. Небольшое зеркальце под шкафом с посудой отразило « в какую красавицу она превратилась» -  разбитый нос, из которого течет кровь, расплывающийся синяк на лице. Скрипнула дверь – вот и пришла мать, принявшая на грудь оживляющий её напиток. 
Дверь скрипнула вновь, и все пронеслось как в дыму – выстрел, крик матери, гнетущая тишина, мужицкая ругань, боль, когда блондин вытащил её из кухни за волосы и стал выспрашивать, где деньги и где героин. Она этого не знала, за что и поплатилась несколькими ударами об косяк. Теплая кровь текла из подбородка, и опять привкус соли во рту и опять дымка перед глазами.  Она слышала еще один выстрел, в коридоре, слышала ползанье на брюхе отца, который просил погодить, что он вернет или отработает деньги. Несмотря на боль в лице она тихонько усмехнулась: Угу, отработает, гей-шлюхой – ему там самое место.  Опять выстрел и отец прекратил ныть и осел как куль с мукой.  Руки, привязанные к спинке стула, нещадно болели.  Еще пара десятков выстрелов –  и с рыбьими глазами полегли на линолеум, как и тот блондин, что вытащил её, так и его приятель.  Шаги. Перед ней - знакомое лицо, она его точно где-то видела. Чуть поднапрягшаяся память сообщила, что это сосед снизу, который  что-то говорил её, она расслышала только:
.. хреново выглядишь. Сожалею насчет твоих мамы и папы. – с трудом, но она разобрала, что он ей сказал, и несмотря на боль в лице вновь усмехнулась:
мудакам мудачья смерть, не жалей о них. Заслужили, что б в аду им гореть.
2014