Oschuschat

                I

«Ты же ничего не понимаешь. Это нормально, когда ничего не понимаешь, ощущать.                Че тебе это понимание даст? Да ничего.  Попробуй, пойми все это.                Ничего понять нельзя. Попробуй, пойми всю эту херату. А ощутить, возможно, короче»
                —  Иван  Вырыпаев
               

Мне снился странный сон.
В темном, тяжелом воздухе утопало мое тело. Вокруг меня горели окна, желтым, тусклым светом и я падал. Проваливался в такую пропасть, в которую вы, наверное, побоялись бы и заглянуть.
Вокруг становится слишком темно, на мой город только-только лег первый снег, и я стою у продуктового магазина, жую жвачку и чувствую, как хрустит моя челюсть. Я один. Вокруг меня этот огромный, но родной город. Так сложилось, что я произвожу плохое впечатление на людей. Стараюсь быть милым, вежливым, но со мной даже в автобусе люди не садятся рядом. Я не смотрю им в глаза, а они не смотрят в глаза мне. Снежинки падают на линзы моих очков, превращаясь в капли, а я быстрым шагом иду по маршруту, который я знаю наизусть, домой.
В один из таких дней, когда взглядом натыкаешься на стены и воздух тяжелее и противнее обычного, я вышел из дома.  Снег летел мне в лицо, обжигающий ветер врезался в мое тело, а я просто шел по тротуару вдоль дома. Три часа ночи и улица поражала своей тишиной. Я шел вдоль цветных вывесок, аптек, продуктовых магазинов, обмороженных собак, мерцающих в дали светофоров. На этой улице я прожил всю свою, не очень долгую и не насыщенную жизнь.  На ней я в первый раз влюбился, закурил сигарету, попробовал вино, подрался. Вот в этом обоссаном дворе, на котором я сейчас стою, лет десять назад, мы с ребятами играли в футбол. Раньше в этом дворе было гораздо уютнее, чем сейчас. Здесь собираются пьяницы со своими женами, борагозят, а их дети от нескольких месяцев до нескольких лет возрастом, играют с бутылками, палками или другим говном, которое найдут на земле. Я не вслушивался в их разговоры, я старался не смотреть, что они делают, и я не представлял, что твориться в их пропитом мозгу.
А сейчас это просто заснеженная детская площадка, в небе распластался лунный блин, собаки с отмороженными лапами хромают в подвалы и страх нового дня все сильнее укоренялся в моей душе.
Я  прервал свой приступ ностальгии, и пошел дальше. Голосом в моей голове было решено идти в центр города. Наверняка там, на ночном катке, веселятся люди. Им не составляет труда надеть коньки, выйти на каток и двигаться по кругу вместе с остальной толпой. Иногда, мне кажется, что когда люди собираются в толпу, то они ощущают какое-то единение, сплоченность, силу. Как, например,  волки себя чувствуют увереннее в стае, чем когда они поодиночке. А мне, даже чтобы отлить в туалете, нужно полное одиночество. Люди чувствуют людей, которые одни. Им они не нравятся. 
Я шел по замороженной, холодной, сухой улице и чувствовал, как в груди  разворачивается немыслимая буря. Я был достаточно долго один, без женщины. Около двух лет я ходил на работу, учебу, закупался в магазинах  Topshop и в H&M, сидел в футкортах торговых центров, пытался бросить курить и начать читать классических  русских авторов.  Проходя по улице, я встречался взглядами с девочками, они иногда улыбались мне, а я опускал глаза вниз и проходил мимо. Подойти к самке и попросить у нее номер или договориться о встрече, это было выше моих сил. Как-то раз я стоял на остановке и пялился на ноги одной девушки. Она заметила, что я сверлю дырку в ее ногах, и она решила подойти ко мне. Как только она сделала шаг в мою сторону, я сорвался с места и запрыгнул в автобус, который уже тронулся, но не успел закрыть двери. Еще мгновение и я бы был зажат в дверях и лучше бы я умер, чем отскребали бы меня с дверей. Я заскочил в этот автобус, сердце молотило изнутри мою грудную клетку, перед глазами все плыло. Через окно я увидел глаза этой девушки. Я видел, как она стреляла в меня взглядом или растворяла мысленно в кислоте. Это останется тайной.
Много глупых вещей было. Много странного произошло, но я ускорял шаг, земля вращалась, ветер бил мне в морду, но я крепче, чем он думает. В моих руках очень крепкий щит и я надеюсь и верю, что мне по силам стерпеть все удары плети, все пощечины уготованные мне судьбой.
На жестком ветру развевался мой шарф, я уже вижу каток, вижу людей. Корчась от холода и от ощущения, что мое лицо вот-вот треснет, краем глаза замечаю странный бар.  У него нет дверей, только окна, которые настолько чисты и прозрачны, что, кажется, будто их вовсе нет, а только рамы от окон. У этого бара нет названия и там не по минимуму свет, как обычно в барах заведено. В нем сидят три человека: бармен, мужчина с бородой лесничего, с тлеющей сигаретой в руке и пустым стаканом из под пива и старуха, которая забилась в самый угол и водила пустыми глазами из стороны в сторону.
Я смотрел на это достаточно долго. Они почти не двигались. Эти люди были словно из воска или пластика. Странные мысли закрадывались в голову. Потом я обошел этот бар, но так и не нашел дверей. Нет ни запасного выхода, ни служебного, ни центрального входа. Там нет даже форточки приоткрытой. Это был настоящий аквариум, там был свой мир, свое ощущение времени и реальности.
Наверное, я сплю, - думал я.
Наверное, у меня серьезные проблемы, раз я не могу найти дверей у этого здания, и если меня это так сильно беспокоит. Это что-то вроде шизофрении или какого-то невроза. Паранойя.
Я стоял вплотную к стеклу, залипая на этих людей. Возникало непреодолимое желание разбить стекло, войти в бар и разрушить этот ад на земле, уничтожить ту тишину, в которой они находились. Я чувствовал, как скрипят мои зубы от непонятной тоски и ужаса, смотря на бар, через это кристально-чистое стекло.
Я очнулся от этого эмоционального ступора, ибо кто-то дотронулся до моего плеча.
- Извините.
- Да? Что?
Я обернулся. Это была девушка. Достаточно красивая девушка с большими глазами. Чем-то ее лицо походило на кошачью морду.  Да и вообще, ее движения были такие же плавные, как и у кошек каких-нибудь.
- Не угостите сигаретой?
Она смотрела на меня этими глазами, а я пытался забраться обратно в свое тело.  Девушка эта достаточно высокая, светлые волосы, худая и, как мне показалось, по стилю одета.
Я протянул ей пачку сигарет. Она взяла пару, улыбнулась, подкурила одну, другую в карман.
- Спасибо, - то ли кокетливо, то ли с недоумение произнесла она и пошла в темноту улицы, в сторону набережной.
Постояв пару секунд, я решил ее догнать. Пока я семенил по льду и пытался не сломать бедро, с размаху упав на пол, в моем мозгу мелькали голоса здравого смысла.
- Что ты делаешь? Куда ты идешь? Купи пива, вызови такси и езжай домой. Куда ты идешь? За кем? За ней?
Я догнал ее и задыхаясь от волнения и частых шагов.
- Мо-можно я с тобой пройдусь?
- Зачем?
Я пытался придумать интересный и оригинальный ответ, но на выходе получилось это:
- Ну, я бездомный, - соврал я зачем-то. Позволь пройтись с тобой?
- Ладно.
Мы шли вдоль набережной, растягивая неловкую паузу. Я судорожно перебирал в голове темы для разговора, но все они казались недостаточно глубокими и интересными для сегодняшней ночи.
- Знаешь, -  сказала М. – ты странный.
- Наверное, - под нос прогнусавил и уставился в пол.
- У тебя не было такого ощущения, что вот живешь ты, совершаешь ошибки, и они нарастают, как ком грязи. 
- А потом, - продолжил я, -  в груди, около сердца появляется давящее ощущение. И ты чувствуешь, как эта черная дыра растет внутри. С каждым неправильным, нелепым, необдуманным поступком, с каждым словом, которого ты стыдишься, она растет. Она растет и забирает воздух, силы, уверенность, жалость к себе и остальным, ощущение реальности.
- Самое обидное, что с ней нельзя бороться. Ее невозможно победить. Чтобы ты не сделал, она будет расти и поглощать все, что ты видишь, что любишь. Эта черная дыра – ты сам, а себя же не победить.
- Ты странная, а не я.
- А ты зануда.
- У меня последние два года такое ощущение, что всего этого не существует, - говорю я М.  Будто, я просто уснул в пьяном угаре где-то, а сейчас я сплю. И все эти два года я пытаюсь осознать, сон это или нет.  Серьезно, это уже перерастает в паранойю. И вот думаю, вдруг, умирая, человек просыпается. Вдруг, умирая, он переходит в реальную жизнь.

Мы встали около памятника, закурили, взглянули друг на друга.  М. облокотилась на мое плечо своей рукой, и мы застыли в этой оглушающей тишине, словно в огромном куске льда. Только ветер с непонятной жестокостью лупил нас по конечностям и растворялся в пустоту.
 
               
 Это так прекрасно, что взрослый
                человек может заплакать, но я не плачу.
                А вы?
               
                —  Чарльз Буковски

                II

Во мне тонули прохожие, деревья, собаки, дети, эта река и мост. Я выпал из реальности, как человек, прервавшийся в чтении книги.  Я шел в сторону центра, уже темнело. Я шел так долго, что уже забыл про то, что я иду. Ни о чем не думал, не мечтал. Просто шел вперед, натыкался на фонарные столбы, проваливался в ямы, ухабины, врезался плечами в прохожих.

 
Я ощущал кончиками своих пальцев, бархат ее беля. Эти милые черные трусики с кружевным узором. Я вдыхал ее запах, который оседал на моих руках и остальном теле. Боже, ощущение тихого стона этой девушки, как хор ангелов, бился о внутренние стенки моей головы. Я пьян, она пьяна. Я – бездомный сценарист по профессии, а по деятельности - никто, она ведущая на каком-то новостном канале. И вот мы на кухонном столе грешим, как можем. Она берет меня за голову и тыкает моим лицом себе в грудь, я не сбавляю оборотов, и продолжаю работать над ней. Понимание всю абсурдность, неловкость, грязь этого момента, не мешает мне многократно входить и хватать ее за все прекрасные, упругие, молодые части тела. Держу руками ее ноги, она сидит на этом столе, где пятнадцать минут назад мы пили вермут и где я выслушивал ее утомительные байки о трудности писательской жизни, о творчестве, кино, книгах. Я, правда, не хотел. Не хотел иметь ее на этом, вот, столе и сопротивлялся изо всех сил. Но ее взгляд, от которого по моей спине и всему остальному телу бегут мурашки, сделал свое дело. Мужчины думают писькой, она это знала, и воспользовалась этим. Я работал и работал, она стонала и стонала, сжимая все крепче меня своими ногами и руками. Кусая меня за плечо, пыталась сказать что-то, но ее стон ломал все фраза на корню. Руки Т. скользили по моему телу, по груди. Она, то хваталась за стол, то за меня, то за себя, снова впивалась мне в плечо, а я смотрел на свое отражение в окне и испытывал такое чувство отвращения к себе, которое не сравнится ни с чем более. Эта колыхающаяся гора мяса, рядом с красивой девочкой, которая ни чем не заслужила такого проклятья, как я. Она не заслужила видеть меня в себе. Скрип стола и томные вздохи стихли, воцарилась тишина в темной квартире, моя новая знакомая кончила.
- Я все, - сказала шепотом Т.
- Вот и славно.
- Месяцев шесть у меня никого не было.
- У меня тоже, - зачем-то соврал я.
Мы обнялись, я подтянул трусы, взял пиво, которое стояло на холодильнике, и мы пошли в спальню. Она ушла в душ, а мое тело рухнуло на кровать. Чувство вины после секса меня посещает уже много лет, но такой вины, как сейчас еще не было. Свернувшись калачиком под пледом, здоровенный мужик заплакал. Мои всхлипы раздавались по комнате все громче, и тело содрогалось при каждом вздохе. В ванной все лилась вода, а за стеной тот стол, а за другой – я.  Свет фонаря освещал комнату, он бил точно в окно и падал на мою кожу. Тускло-желтый свет жег меня изнутри и в этом только моя вина. Если бы мои родители были еще живы, то они все равно меня не увидели. Мой стыд за все мои дела не знает границ. Спроси меня: Уважаемый, а вы кто? А я отвечу тебе: Никто.
Так и живу, ни находя целей, не держа  в голове планов. Так и существую. Вы, должно быть спросите: А чего живешь тогда вообще? Или на что живешь? Некоторые спросят: Почему не возьмешь себя в руки?
А я не отвечу, мне плевать, я же никто, а значит отвечать не обязан. Живу на деньги разнорабочего, существую непонятно для чего, а не возьму себя в руки, ибо таков мой удел. Быть в самых низах. Выше, мне хода нет. А смерть от цирроза, мне заказана.

Пока она сушила волосы в ванной, я вытер слезы об этот плед, надел ботинки, куртку, взял сумку и вышел из квартиры. Не выдержать мне ее взгляда, в котором пылала игривая страсть, и быть может, даже романтические чувства.

А вот теперь, во мне тонули прохожие, деревья, собаки, дети, эта река и мост. Час или два назад, я был в теле этой девушки, с вкусно пахнущей кожей, а сейчас меня несут ноги вперед. Остановился. Пересчитал оставшиеся деньги. Ровно две тысячи рублей, сказал голос в моей голове. Тот самый голос, который велел сунуть хер в эту милую даму, а потом сбежать. Он мне еще много чего советовал и заставлял делать до этого момента. Драться с копами, танцевать стриптиз в баре, идти на сценариста, оставить учебу сценариста, пойти работать грузчиком, не явиться на похороны друга. А самое главное, он велел класть всех, кто движется. Красивых девочек и потасканных, кокетливых и зажатых, смешных и грустных. А этот голос – я. И за все эти дела мне стыдно. За все мои действия на этой планете, меня обуял бесконечный стыд. И я уже не угадаю, какой я человек. Хороший или плохой. Где-то внутри детская, неистово-чистая доброта, тихо сидит во мне, но вся вонь, грязь, похоть, которую я соскреб с улиц этого города, так плотно засела и запечатала ребенка внутри меня, что ему уже не увидеть света.

Мне бы, конечно, пойти ночевать к друзьям или подломить какую-нибудь машину и уснуть в ней, но я снова шел в бар. Именно с этого места начинаются все недуги, приключения, все мысли и разочарования. Все здесь. Мне все сложнее прожить на минимальную зарплату. Все чаще меня встречает пропитанный дымом кабак. Он встречает меня неоновой вывеской, пьяными людьми на входе, быковатым лицом охранника, и пренебрежительным лицом официанток. Подмечаю самый темный угол, сажусь, говорю:
- Пиво светлое и сто водки, - и жизнь продолжается.
На моем пути было много людей и дорог. Еще больше было разочарований и страха. А еще были светлые чувства, которые я, так или иначе, запорол и погубил. Наверное, ты не найдешь себя во мне. Наверное, ты не увидишь меня, когда я буду проходить мимо, но будь уверен, что настанет день, и ты окажешься вот в этом баре. Он есть в каждом городе, в каждой стране, в каждом поселке и любой глуши, где бы ты ни  оказался, знай, что этот невидимый бар за твоей спиной. Это олицетворение всего твоего одиночества, своего стыда и страха, усталости, отчаянности, бессилия. Всего того, что ты ненавидишь и любишь. Всего того, о чем скучаешь и грустишь. Всего того, от чего ты хочешь бежать и придти. Всех мечтаний и опасений.
Если ты видишь улыбчивые лица то, скорее всего, у них скверные помыслы на твой счет. Если ты видишь веселых людей то, скорее всего, они несчастны. Видишь милого ребенка, запомни, что его ждет такая же судьба, как и твоя, если не хуже.

В моем баре не больше трех человек и все мы молчим. Не смотри в окно, пронизывающим меня взглядом. Проходи.
 А я, пожалуй, застыну у стойки бара навечно.






                III

                Я умер, - я долго искал слова, которыми  мог бы описать               
                это, и, убедившись, что ни одно из понятий, которые я               
                знал и которыми привык оперировать, не определяло               
                этого, и то, которое казалось мне наименее неточным,
                было связано именно с областью смерти, - я умер в июне               
                месяце, ночью, в одно из первых лет моего пребывания за
                границей.

                —  Гайто Газданов  «Возвращение Будды»


Я всегда была готова уехать. В смысле,  меня  всегда влекло в дорогу. Не успев привыкнуть к людям, которые окружают меня сейчас, я паковало шмотки и переезжала на другое место. Будет ли это новый город, новый район, страна или улица, я всегда знала, что легко попрощаюсь с этими людьми. С самого детства моя мать переезжала со мной из одного дома в другой, из города в город. Не успев выйти во двор, не успев, познакомится с другими детьми, моя мать брала меня за руки и говорили, присущим ей строгим, но испуганным голосом, будто боится услышать мое неодобрение:
- Мы уезжаем.
Мы шли домой, собирались, садились в такси, автобус, самолет, поезд и исчезали. Нас там и не было. Меня не было в том дворе. Когда я подросла, мне начинало казаться, что меня вообще не существовало. Конечно, я отдавала отсчет себе в том, что я есть, как материальная точка или пятно, на этой земле, но в принципе, меня как личности, как друга, ребенка – не было. Я вмешивалась в их жизни,  а потом исчезала. Ни пока тебе, не насрать. Со временем, когда мама осталась  жить в Екатеринбурге, а я перебралась жить в Нижний Новгород, то заводила знакомства с парнями и мужчинами, а потом пропадала, как точка на радаре. Глупо звучит и по-женски, но так было мне привычнее существовать. Я не гналась, как моя мать, за более прибыльной работой и не колесила по стране, но так же, как она, я  меня свою жизнь каждую неделю. Перестановка в доме, переход на вегетарианство, а позже и на веганство, уроки рисования, гулять по вечерам, в историческом центре города, пить кофе в модных и протертых кофейнях, во время обеденного перерыва. Одно время я читала солидных авторов, потом вовсе не читала. Начала читать каждый день сборник мудрости тысячелетий, вкинула его в окно.  Так и протекала моя жизнь. Начала курить, задумалась о семейной жизни, поняла, что никогда не любила, заплакала. На самом деле, любовь – дело ненужное. То есть, человек не может отказаться от потребности любить, но хочет это сделать. Любовь, как я понимаю это – она сначала обнимает тебя, радует, а потом дает по морде и когда ты лежишь в грязи и пытаешься придти в себя, она еще и в сиську пнет. Это больно.  Оставила веганство, начала пить. Скудное и жалкое мое существо, угнетало меня. Во мне ноль женственности, максимум уныния, и еще немножечко веры в светлое ( хотя бы частично) будущие. 


И вот снова эта зима. Такая печальная и тепло-уютная. Этот снег спускался откуда-то сверху, оседал на моем лице и руках, превращаясь в капли. Я шла вдоль стены кремля, люди бегали, обнимались, бредили новым годом. Это зима, особенно теплая. Этот город, особенно сроднился мне. Я подняла голову, еще раз посмотреть, почувствовать, как снег прижмется ко мне и растет на моем потерянном, усталом лице.

Мне вспоминалось стихотворение, которое называется «Рождество»:
 Милый друг
 Ничего не бойся
 Это просто такая игра
 Каждое Рождество вместо Деда Мороза
 К самым честным детям приходят доктора
 Вместо хвои - цветное лекарство
 Вместо фольги - тревожный сон
 Милый друг, Небесное Царство
 - единственный подарок, который
 обещал нам Он
 И там тебя ждет
 настоящий дед Мороз,
 те, кто говорят, что его нет - врут
 И я приду с твоим мёдом
 И роем ос
 Здесь мне без тебя не протянуть и пяти минут
 Милый друг, закрывай глаза
 Сладкое лекарство, чтоб
 внутри ничего не билось
 На улице салют,
 над ёлкой горит звезда
 А во всем Мире как будто бы
 Ничего не изменилось

Перед моими глазами  возник каток. Дети, их мамы, девушки, парни, все они, кружились в хаотичном танце. Еще там были скульптуры изо льда, горки, передвижные кофейни, и я. Но, наверное, меня там не было. Я не проходила, сутулясь и щуря глаза от холода, мимо них. Во всяком случае, я держала свой ровный шаг, пальцев ног я не чувствовала, и решила зайти куда-нибудь погреться. Не новые вывески, а за стеклянными дверьми – темнота. Улица вытягивалась в бесконечный лабиринт. Мое тело двигалось вперед, не чувствуя уже ни усталости, ни голода, не тревоги, не одиночества. Только холод напоминал, что я еще жива.  Сколько я себя помню, в моей голове был голосок. Раньше, он был намного тише и тоньше, но с каждым годом, месяцем, часов, он все грубеет, становится громче и отчетливее.  Я шла вперед, а он в моей голове, глубже, чем мозг, но ощущение, будто под костью черепа, набирал скорость, громкость и ясность. Голос становился быстрее, злее.  Мой шаг превратился в бег. Дома, машины, улицы, пенсионерки, гастарбайтеры в глупых шапках и вонью изо рта. Все они перемешались и слились в  одну огромную бездну, в которую падала я. Там нет воздуха, так же, как и нет понимания материи. Там и меня не было, но только мое сознание, со всеми  страхами, комплексами, со всей надменностью и жадностью. Я пронзала стрелой эту черную дыру, и она выплюнула меня у входа в бар. Там был человек. Он вплотную прижался к стеклу, которое открывала вид на зал бара, и не моргая смотрел в глубь. Словно он хотел увидеть и понять что-то.
Проснулось ярое желание закурить, я попросила сигарету у этого молодого человека, а он увязался за мной.
- Знаешь, ты странный, - говорю я ему.
Он что-то ответил, я ему, что-то сказала, и так вышло, что мы стояли вместе, я опиралась на его плечо и более не чувствовала холода, но дикую боль за утраченное детство и погубленную способность чувствовать.
- Давай на чистоту, - говорю я А., тебя не существует! Ты – мое воображение или воплощение меня же. Просто бред или, как некоторые выражаются, воображаемый друг. У меня не было друзей и видимо, мой мозг воспроизвел тебя.  Ты там стоял уже давно, и ты ни откуда не приходил. Ты был уже там, а значит, ты – не существуешь. Это просто. Если подумать немного, представить, что никого не существует и тебя, в том числе, то все становится просто. Проще, чем понятие «простого».
- Да, меня не существует, - отвечает мне А., с улыбкой, которую тут же проглотил, - Никого не существует, и тебя тоже. Нету этого памятника, нет сигарет, одиночества нету здесь, а тем более, всяких там черных дыр.
Почти не касаясь, он поцеловал меня в уголок губы, и пространство приобрело положенную ему, но всеми забытую, вязкость и текучесть. Все потеряло свой вид и форму, осталось только наше неистово-чистое естество.
               
15.01.14