Нити

В воздухе пахло дождем. Влажный воздух, спрессованный тяжестью облака, повисшего над парком, смешивал коктейль из тревоги, ощущения надвигающейся беды и легкости, которая наступает после пролившегося дождя, когда ветки деревьев уже стряхнули капли, оправившись от тяжелых струй воды, капризно секших листья за им одним известную провинность. Замедлив шаг, я записал эту глуповатую метафору на клочке бумаги, найденном во внешнем кармане моего рюкзака. Затем пересек парк и вошел в подъезд точечного кирпичного дома. Грязный лифт с коричневыми стенками поднял меня на верхний этаж. Дергающаяся и кряхтящая коробка заставлял меня каждую минуту думать о том, насколько я отрываюсь от земли, и представлять покачивающийся на стальных тросах ящик в квадратной бетонной трубе. Мой приятель уже ждал меня, входная дверь была не заперта. Я зашел, поздоровался с ним, ещё с одним нашим общим другом и отправился к холодильнику, где положил на лед принесенную с собой в рюкзаке выпивку.  Дальнейшие события развивались по давно известному сценарию: мы выпивали, что-то друг другу рассказывали, обсуждали, замолкали иногда и, сидя в тишине, каждый думал о чем-то своём. В какой-то момент мой взгляд упал на большой баул в углу комнаты около балконной двери. Я поинтересовался, что это:
- Оптический телескоп.
- Новый? – Я уже знал тогда об этом его пристрастии.
- Ага! – Тут он назвал размеры, которые на секунду задержались у меня в голове, дав возможность оценить их, и сразу же улетучились.
- Ничего себе… - протянул наш товарищ.
- Я езжу с ним иногда за город, смотрю на звезды, - продолжал хозяин.
 Идея для выходных родилась мгновенно: взять палатку, еду и телескоп, и провести ночь на природе, наслаждаясь видами ночного неба. Мой друг сразу принял эту идею на ура, а второй наш собутыльник со скепсисом в голосе пожелал нам удачи. Мы уговорились встретиться на вокзале на следующих выходных.
В то утро я проснулся, взглянул на собранный накануне рюкзак, и желание ехать не пронзило меня с той собранностью и оптимизмом, с которым я обсуждал эту поездку в деталях по телефону и собирал свой рюкзак днём ранее. Затем я отогнал мрачные мысли о внезапно портящейся погоде, о клещах, о ветре или дожде, или горящей от костра траве, или бог знает ещё о чем, легко позавтракал и, закинув рюкзак на спину, вышел из дома. На автобусной остановке сквозь щели в тротуарной плитке торчала растоптанная трава. На автобусе я добрался до вокзала, с трудом отыскал своего друга с его гигантским баулом и штативом в толчее дачников, пенсионеров и туристов.  Мы оказались в поезде, и мимо поползли сначала грязные кирпичные стены, потом городской парк, все ускоряясь и ускоряясь, огромные складские терминалы, поля, и лес, темный, манящий и пугающей свой сумрачной влажной прохладой, с просеками, освещенными солнцем.
 Сошли на знакомой мне станции, спустились с платформы, я – с рюкзаком за плечами, в котором лежала палатка, еда и вино для нас обоих, и он – с баулом и штативом в руках. Ручки баула явно резали ему ладони, но от помощи он отказался, а я не настаивал. За станцией вдоль дороги, уходившей через поле в сторону леса, стояли дома. Я помнил то время, когда тут ещё жили люди, но теперь дома стояли покинутые, двускатные крыши требовали ремонта, некоторые окна были выбиты, штакетник заборов гнил, наклоненный под углом к земле, а доски с облупленной краской, облицовывавшие дома, еле держались на ржавых гвоздях или валялись в буйно разросшейся траве одичавшего сада. Я знал эту станцию с детства, когда то неподалеку от неё стоял дачный домик моих родителей, в котором я проводил свои школьные каникулы. Тот дом и земля были давно проданы, а теперь и селение окончательно пришло в упадок, жители разъехались или умерли, позволив времени и погоде добить остатки человеческого присутствия на этом клочке земли. От этих мыслей мне стало тоскливо и я, сам не заметив того, ускорил шаг, чтобы быстрее миновать вызывающие печальные воспоминания развалины.
 Поставив палатку, я развел костер, достал еду. Выбранное нами место находилось неподалеку от грунтовой дороги, на пригорке, спускавшемся к реке. Языки пламени облизывали черное дно котелка, а когда он закипел, и я, надев на руку толстую перчатку, снял его и поставил в приготовленную заранее ямку, вырытую в земле рядом с костром.
«Теперь оставалось только не опрокинуть его, проходя мимо», - предупредил я своего товарища.       Безоблачное небо надо мной прогоняло неприятное впечатление от тех полусгнивших разваливавшихся домов, которые мы видели, уходя от станции. Ветерок шевелил траву вокруг нашей крошечной стоянки, вдалеке стрекотали кузнечики, дым от костра сносило в сторону. Мы молча наблюдали за волнами колышущейся высокой травы в поле.
 Спустившись к реке, я намочил полотенце, взятое с собой, и, вернувшись в лагерь, обмотал им  бутылки с вином, чтобы немного его охладить. Затем я предложил своему спутнику подремать в палатке.
 «Действительно. Ночью нам понадобятся силы», - согласился он, и отправился устраиваться.
 Пока он возился внутри, я аккуратно перелил кипяток в большую металлическую кружку, охваченную по кругу широким кожаным браслетом, не дававшим обжечь руки. Затем бросил в неё пакетик чая и, устроившись у костра, стал смотреть на огонь, шевеля иногда горящие угли длинной палкой. Запах костра, обожженные горячим краем чашки губы и предвкушение будущей приятной ночи – всё будто очищало взгляд, снимало серую пелену, налипшую за время, проведенное в комфорте и душной пыли города. Я достал из кармана своих зеленых брюк-хаки блокнот и карандаш, стараясь запечатлеть это созерцательное настроение, однако мне это не удавалось. Я бороздил поверхность небольшого листа в клетку, поводя ручкой, выписывая завитушки, рисуя знаки, непонятные мне самому, зачеркивая и марая бумагу.  Спустя некоторое время я спрятал блокнот и карандаш – сейчас от меня требовалось только смотреть вокруг, прислушиваясь к стрекоту кузнечиков, к шелесту травы под налетавшим ветром, к обманчивой тишине темного леса. Пробуя маленькими глотками чай, я следил за тем, как мысли, обычно вихрем носившиеся в голове, теперь пропали, как туман, оставив после себя звенящую пустоту, наполнявшуюся постепенно кристальной чистотой загородного неба.Незаметно я уснул.
 Берег озера был окружен соснами. Сухой слежавшийся песок заботливо перемешан с камешками и сосновыми шишками, которые кололи босые ступни по пути к воде. Тропинка, шедшая по лесу к этому озеру, казалась выхваченной из сказки или фильма - такой нереальной она была. Огибая большой гранитный валун, окруженная деревьями, укрывавшими её от одной ей известного наблюдателя сверху, пересеченная корнями, она манила продолжать идти по ней и влекла к озеру. Мы шли, дурачились, кто-то пел пошловатую песенку, кто-то смеялся. Мы были пьяны и молоды и, казалось, все деревья кругом, весь лес привечает нас, пускает в свои объятия, прячет от циничного, серьезного, взрослого мира за границей этих деревьев. Поверхность озера смотрелась невероятно ровной  покачивающейся гладью зеркала, отражавшего деревья на другом берегу, светлое ночное небо с оттенками желтого, светло-синего и серого. Цвета перемешивались в едва ощутимой степени, образовывая неповторимое небо белых ночей с редкими звездами. И только у берега просвечивающие камни и песок выдавали иллюзию этого зеркала, словно раскрывая удачный фокус, заставивший тебя на секунду поверить в волшебство.
 Нарушать эту безмятежную красоту озера было как раз тем кощунством, к которому мы стремились, опьяненные алкоголем и весельем. Вскоре кто-то уже был в воде, кто-то остался на берегу. Песок плавно уходил в глубину, и из берега в воду выдавался деревянный брус, с которого и предпочитали нырять, разбивая зеркало на желтовато-серые в светлом ночном небе осколки. Вода, теплая у берега, чуть дальше становилась прохладнее и, наконец, не чувствуя дна под ногами, можно было ощутить, теплый слой воды над слегка пугающей темной глубиной озера. Это щекочущее нервы осознание глубины сменялось желанием присоединиться к друзьям на берегу, и, выходя из воды и принимая из рук почти священную бутылку, делая приличный глоток обжигающего напитка, ты чувствовал несравненное удовольствие.
 Оставшиеся на берегу, в сухой одежде, поглядывали со снисходительной улыбкой на нас, покрытых капельками воды. Но нам было все равно. Мы были приятно возбуждены близостью мокрых тел, выпивкой и, освеженные купанием, отправились обратно к небольшому домику, где нас ждало еще больше выпивки, смеха, молодости и забвения всех проблем.
Девушки запрыгнули кому то на плечи и, сидя как на лошади, выглядели, словно исследователи Сибири в сопровождении свиты местных жителей и прихлебателей в ожидании великих открытий. Все это выглядело нелепо и смешно, но мы были слишком пьяны, чтоб об этом задумываться.
Обратный путь разрушил очарование тропинки, первый раз так поглотившее внимание и растравившее фантазию. Но жалеть об этом очаровании мы не нашли времени, нас тянуло то, знакомое всем, течение, заставляющее поверить в фальшивую сказку о том, что ты молод, бессмертен и пьян, и это не закончится никогда.
 Я проснулся от того, что меня окликнули. Открыв глаза, оставаясь во власти сна-воспоминания, я несколько секунду силился понять, где нахожусь. Потом я, приподнявшись на локтях, обернулся в сторону палатки. Мой друг, заспанно щурился на меня, высунув голову в проем.
«Я подозревал, что ты заснул, когда увидел, что огонь погас».
Кивнув, я провел языком по пересохшим губам. После сна на земле спина и голова слегка гудели. Нашарив рукой кружку с остывшим чаем, я сделал пару глотков. Кружка опустела.
«А мне ты чаю не оставил?» - товарищ мой разминался как атлет перед дистанцией, энергично двигая затекшими во сне руками. Сон явно пошел на пользу его настроению. Глядя на него, я вспомнил одного парня, которого коротко узнал несколько лет назад, участвуя в веселой авантюре моих друзей. Он, казалось, излучал едкую насмешливую веселость, готовый к шутке даже в серьезном разговоре, балагуря при каждом удобном случае. Даже мельком взглянув на него, становилось понятно, что он живет на полную катушку, не останавливаясь и не оглядываясь назад. Его страстью были моторы, автомобили. «Все, что с четырьмя колесами!», - весело отозвался он как-то на мой вопрос о мотоциклах. Его тонкие милые черты лица привлекали, простота и открытость располагали к себе. Глядя на него, голову наполняли ощущения рвущейся из тела навстречу скорости и свободе душе. Душе, которая, наконец, вырвалась из его груди, когда он погиб в автомобильной аварии. Пополнив статистику циничных автоинспекторов.
 Я отогнал воспоминания и принялся разжигать потухший костёр.
 «Не разводи слишком большой, чтобы свет не мешал наблюдениям». – Мой друг поднимался от реки с котелком воды в руках. Когда костер занялся, я спустился к реке, умылся и постоял немного, наблюдая за водомерками, скользящими по поверхности воды. Они всегда делали это так легко и играючи, что возникала иллюзия – желание двинуться за ними следом, которая исчезала, стоило лишь дотронуться до воды.
 Возвращаясь назад к нашей стоянке, я думал о том, что подобные мысленные отвлечения, уводившие далеко за горизонт раньше были мне очень свойственны. Я мог растекаться мыслью по древу, обсуждая отвлеченные темы со своими сокурсниками и друзьями, однако все чаще слышал от них фразу: «Перестань. Не грузи». И этим мгновения «ментальных отпусков» постепенно сошли на нет, оставив мысли и глазам бездумно скользить по окружающим предметам.
 Смеркалось. Я отыскал бутылку вина, сандвичи. Мы ели и пили, сидя у костра и наблюдая, как солнце незаметно опускается за лес, а на сумрачную сцену неба выходят долгожданные звезды.
 - Уже видно Венеру, - указал на стремительно темнеющий небосвод мой друг.
- Я бы снова понаблюдал за Луной, - задумчиво произнес я.
- Далась тебе эта Луна. Каждый раз ты только о ней и говоришь. И в итоге долго смотришь на неё.
- Иногда мне кажется, что там, в одиночестве и можно стать счастливым.
- Слишком одиноко. По мне.
- Да, наверное.
- Зато ты сможешь обнаружить следы и предметы предыдущих экспедиций. Ровер, фотокамеры, какой-то мусор.
- Может, найдя его, я бы понял, насколько мне лучше одному в этой серой пустыне?
- Или насколько тебе бесприютно без этой природы, без той цивилизации, что ты оставил позади, без горького чая, пережаренной яичницы и хамоватых официанток кафе, где ты регулярно обедаешь.
- Да-да… Буду мечтать об остановившемся на мне взгляде того бугая из бара, - рассмеялся я, припомнив здоровяка, который бессмысленно пялился на меня злобными глазами в баре неподалеку от моего дома.
 Несколько часов мы провели, наблюдая за звездами. Изредка возвращаясь к костру с бутылками в руках, накинув на плечи куртку или одеяло, мы согревались, поддерживая решимость продолжать долгими глотками вина из горлышка. Ближе к рассвету, наступавшему очень рано, я отправился спать, оставив его наблюдать начавшие меркнуть светила. Подвинув под голову пустой , как сдувшийся шарик, рюкзак, я думал, что его ирония по поводу моих мыслей о счастье одиночества на Луне может быть результатом страха согласиться и найти в самом себе, словно осколки шрапнели, ту усталость от окружающего мира. Усталость иррациональной природы, толкающую людей погружаться в пучину бессознательного, толкающую одних - творить, других – убивать, а третьих – тонуть в безумии. И объединяет их всех одно – безнаказанность и свобода в безграничном пространстве собственного подсознания – этой звезды, которая сжигает себя и всё, что к нему приближается.
Уже днем, наскоро проглотив поздний завтрак из остатков сандвичей и вина, мы поспешили к платформе. Обратно мимо раскидистых деревьев, мимо покинутых домов, встречавших нас вчера. Стоя в тамбуре переполненной электрички, я смотрел в грязноватое окно дверей, вдыхая дым сигарет попутчиков, и думая о том, что не попрощался. Не посмотрел достаточно на лес вдалеке, на реку, не коснулся напоследок углей кострища, оставляющих на пальцах черный след – словно первый в мире карандашный набросок. И вот теперь, за это невысказанное прощание я расплачивался, погружаясь в безжалостную пучину цивилизации, без подготовки, без лишних приготовлений обрывавшую нити, связывающие меня с безымянным холмом у реки, где я на несколько часов оказался собой.
Я посмотрел на своего товарища. Он весело подмигнул мне, скорчил брезгливую гримасу, покосившись на куривших рядом дурно пахнувших попутчиков. Взглянув на грязный заплеванный пол тамбура, я заметил опаленные костром волоски на руках – последнюю хрупкую ниточку, соединявшую меня с глубоким ночным морем блистающих звезд. Невысказанный вопрос, как скоро оборвется и она, остался без ответа.