Осколки

     Позади остался многоголосый вокзал, с его кудрявыми петуниями, что казались ненастоящими, фальшивыми и оттого - раздражали. Раскалённые и опаленные не первым весенним, ярким солнечным светом асфальтные перроны, участками, заменённые на плитку, ещё только недавно положенную, но уже – местами – выщербленную. С усталыми, до полудня – контролёрами на входах на перроны. С безучастными воронами, ставшими, за столько лет – настоящими городскими жительницами, которых не испугаешь звуками равнодушно громкоговорителей, вещавших отстранёнными голосами информацию, которую все знали, которая набила оскомину слушателям, что, всё равно ничего не могли изменить…
     Пятница. На проводы, помянуть далёких близких могу вырваться с работы только в пятницу. Пятница. Которая вызывает дрожь количеством весёлых студентом с большими, но почти пустыми сумками, в которых одиноко позвякивают пустые банки, иногда переложенные, ставшей уже ненужной, зимней одеждой. – Всё в село, обменять на полные банки и на весенне-летнюю одежду. Сколько из них везёт, пусть небольшие, по подарки родным, после разлуки? С поминальными веночками – почти никого. Чувствую себя белой вороной с большим, но лёгким пакетом венков для родных, но неживых.
     Едут и средние года, а также – пенсионеры. Тоже без венков, они жаждут отдыха на дачах за городом. Отдых... Отдых? Ревниво следят, чтоб никто не придавил их чахлую и в этом году – дорогую рассаду. Они высадят её на обеднённых почвах и будут ждать урожай раскаленным летом, после скудных дождей…
     Удалось протиснуться в вагон и вот – удача, которой не ожидала – место у окна. Сиденья рядом и напротив – быстро и плотно запаковываются студентами, студентками, мужичками с суток, а вот - бабулька с корзинкой рассады и грозной, новенькой сапой. С таким аргументом не поспоришь. Пакеты, сумки – разложены, вернее – распихнуты, монотонная непонятная речь из динамиков вагона выслушала (какой посыл машинист хотел донести?), все вынули телефоны и дружно в них уставились. Ми с бабулькой встретились взглядом, и я поняла, насколько я сама стара. Бабульке – было скучно, а у меня было богатство – окно с восточной, после полудня уже – не солнечной стороны.
     Скоро миновали большую, малую, поездную, проездную, выездную, переездную, заездную… (какие ещё есть станции на подъезде к большим городам?). Утомлённые ярким светом и неожиданным теплом, станции давали приют равнодушным пассажирам, которые ожидали не нашу электричку. Но таких – было меньше. Вызывала недоумение не большая, а просто огромная толпа тех же студентов, средних лет и пенсионеров, что с пустыми сумками, рассадой и поминальными веночками готовились к штурму подходящей электрички. Неужели все поместятся? Но что поделаешь – пятница.
     Влезли все. Разместились. И сразу почувствовался накал страстей. Зашедшие пенсионеры весьма ревностно поглядывали на студентов, что сели на конечной. Подрастающее поколение своих рубежей не сдавало. А я – у окна, ближе к категории «средние года» – быть поднятой мне не грозит. А если ещё и прибавить отсутствие у меня совести – так вообще могу быть спокойной. У меня есть окно!
     Недавно прошедшие дожди добавили в краски травы и деревьев – изумрудного цвета. Повсюду – яркие пятна цветов – как быстро всё, кажется, только вчера закончился март, но под южным солнцем нужно торопиться. Не успеешь зацвести и дать семена, жаркое солнце сожжёт.
     Сколько езжу по этой ветке – а всё равно не могу удержаться от восторга при виде цветущей степной сливы – пена разливается по балкам, выплёскивается на пригорки, удивляет белыми кружевными шапками разных размеров на обочине, вдоль железнодорожного полотна.
     …Первыми станциями за городом – являются дачные. Угрюмые пенсионеры и средние года, в основной своей массе, выплёскиваются на перроны, немногочисленные счастливчики, те, кому студенты уступили таки места – благодарят. На таких молодых людей – смотрю с благодарностью и уважением.
     На больших и средних станциях нашу компанию покидают студенты. У перрона стоят машины – радостные мамы, но большинство - сосредоточенных пап, встречают свои "надежды" и "опоры", везут их по близким и далёким сёлам – откармливать после тяжёлых студенческих будней. А мне ехать – далеко, пять с половиной часов, это много. Когда сойду я – в вагоне почти никого не останется.
     Снова спасительное окно. Много раз ездила по этому маршруту. Сначала – к бабушкам и дедушкам, повезло, вся родня – в одном селе. Потом – одному дедушке и одной бабушке, и к могилкам. Потом – только к бабушке и к могилкам. Теперь – только к могилкам. Не радует – предвкушение путешествия, нет – ожидания встречи. Знаю, что увижу много развалившихся хат, немногочисленных старушек подле аккуратных подворий… И знаю, что не увижу тех, кто с каждым годом становится всё ближе, понятнее. Всё ближе - лишь чувство потери, всё понятнее - чувство вины.
     Станции и полустанки. Мне вспоминается, как раньше электричка тормозила у всякого мало-майски видимого домишки. С годами – поезд лишь замедлял движение, ожидая вызова остановки по-требованию. Полустанки оголялись засохшими деревьями, проросшей сквозь плиты травой и наконец – …изумлённо большими оконными провалами, подозрительно темнеющими дверными проёмами. Не лаяла больше собака, на лугу – не паслась корова с телёнком. Спустя несколько лет, весной, всё так же – пенились вишни на заросших подворьях, а у домов, среди буйной зелени травы – теплу удивлялись пучки тюльпанов, именно пучки – рассаживать было некому, и они мельчали.
     Эдакое подобие осколков людской жизни, будто треснуло и надломилось большое зеркало человеческого жилья, искажая и переворачивая саму жизнь и молодость тех, кто здесь раньше радовался рождению детей и скорбел в смерти друзей.
     Нет, не радует возвращение. Приезжаю вечером. Ночую у знакомых, благо есть ещё кому приютить. С утра, позавтракав – отправляюсь на кладбище.
     Некогда большое село, с несколькими близлежащими хуторами, сегодня разбито самим временем. Словно страшась подступающих заброшенных хат, с буйно разрастающимися кленами, сиренью, акацией, одинокие старички перебираются с окраин туда, где всё ещё бьется жизнь – к магазину в центре. Рядом – бар, это – место досуга для весьма немногочисленной молодёжи, место кутежа нескольких фермеров. Здесь местный колоритный бомонд может похвастать обновками, по-мещански ценными.
     Проходя мимо, радуешься, когда на подворье твоего знакомого – ходят куры, вот, а в окнах бывшей бабушкиной соседки – занавески. Значит – «жива ещё пока старушка». Вот, а дом моего деда – несколько раз перекуплен, но во дворе – цветут чумазые детки. А здесь живёт сын двоюродного брата моего деда, сам – давно пенсионер. Но не зайду, - отчего-то стыдно, вот сидел бы он на лавочке – зашла бы поговорила. А он меня – даже бы и не вспомнил. Нет, не маразматик, просто много нас таких приезжает в особые поминальные дни. Пока много.
     Держитесь. Держитесь, старички и бабульки, с вами уйдут и осколки моего детства.
     …А на кладбище, в его «новой части» – могил прибавилось. Отходят здешние жители, кого хоронить привозят дети, которые их забирали. Здесь – собрание потухших искр жизни, её осколков. Сейчас здесь – особое настроение. Проходя по извилистой тропинке, стараясь не наступать на покинутые, едва угадываемые бугорки, обычно прошу «Простите, что наступаю». Даже не представляю, что Они, те, чьи кости лежат здесь в несколько слоёв на кладбище некогда большого села, могут думать обо мне. Наверно это всё смешно, но мысленно – всё равно всегда прошу прощения. Ещё лет двадцать пять тому назад, смутно помню, здесь проглядывали надгробия. Как-то, пару лет тому назад, даже видела, остатки каменного креста. Пыталась прочесть кто, когда – не удалось.
Вот и получается, умирая – человек исчезает для знакомых, а когда – его могила выравнивается – значит, он умер и для родных.
     Хорошо, что к моим родным ходят немногочисленные родственники. Ходить-то ходят, но убирать могилы нужно по полной программе – протяпать траву, сгрести её, покрасить надгробья, обсыпать песком, повесить венки. У каждого креста – нахожу о чём поговорить, но знаю, что после всего этого – буду долго стоять и просто рассматривать кресты – прося прощения за всё, сразу у всех вместе. Кто я без них? Осколок рода…
     Самая трогательная часть, когда на завершающем этапе – исподволь рассматриваешь – нет ли кого, кому отдавать поминальные конфеты, знают ли они тех, кто мне дорог.
     А ночью – снова в дорогу – всех, кого хотела увидеть – увидела за день, а дома – семья, надомная работа, соседка-змея, начальница-мышь. Серая, но въедливая. А может – выхухоль? Или сколопендра? Нет – просто мышь…
     Электричка трогается, набирает скорость и в полуночной темноте, под полной луной проплывают поля, мост, четыре лесопосадки, железнодорожный переезд – всё то, что увижу только через год. Наверно. В вагоне – такие же одиночки-пассажиры. Кто в телефоне, но большинство – дремлют. Не с кем поговорить. Некому позвонить. Не к кому прислониться. Осколки?