Блудный сын. Часть третья. Глава 5

                5

АМСТЕРДАМ, 1644 ГОД

     Свежим весенним деньком на площади Дам из дорожного экипажа вышел, держа в руках два саквояжа, высокий статный человек лет около сорока с тонкими чертами лица и светлыми, ниспадающими на плечи волосами. Он поставил саквояжи, оглядел площадь и воскликнул:
  - Амстердам! О, Амстердам!
Прохожие посмотрели на приезжего с любопытством, но без особого удивления. Может быть, какой-нибудь актёр собирается потешить публику? В
Амстердаме ещё и не такое увидишь. Но приезжий взял в руки саквояжи, пересёк площадь с уверенностью человека, знающего город и скрылся в многолюдности улиц.


     Ян Ливенс отправился из Лейдена в Лондон, полный радостных надежд на успех и безбедную жизнь при дворе. Перед отъездом он даже успел выгодно продать картины известному художнику и коллекционеру Жаку де Гейну, приехавшему в Лейден специально для этой цели. Оба разговорчивые и раскованные, они мгновенно нашли общий язык, время встречи пролетело быстро в непринуждённой беседе.
  - Между прочим, я и мой друг Мориц Хейгенс собираемся заказать парные портреты вашему коллеге Рембрандту ван Рейну. Он сейчас всякий раз в Гааге, пишет портрет принцессы Амалии.
  - Смею вас уверить, вы не ошибётесь. Господин Константин Хейгенс купил у Рембрандта несколько картин.
  - Я видел у Константина его Иуду. Неподражаемо. Недаром Константин так расхваливает доску. Мы поэтому хотим небольшие портреты, они превосходно выходят у ван Рейна.
Они распрощались приятелями.

     По прибытии в Лондон Ливенса поручили заботам Балтазара Гербера, придворного короля Карла, не так давно обустраивавшего несравненного Рубенса. В благодарность приехавший с дипломатической миссией Рубенс, весьма довольный приёмом, запечатлел его детей среди мифологических героев в картине*, подаренной королю. Яну посчастливилось увидеть большое полотно в королевской коллекции, его потрясли великолепие и размах исполнения. Теперь Балтазар Гербер размещал Ливенса и прибывшего вскоре после него из Антверпена Антониса ван Дейка.

     Молодой лейденец был безмерно горд и счастлив в предвкушении работы с таким мастером как ван Дейк. Дружелюбный голландец и любезный фламандец быстро подружились. В свободное от писания портретов английской королевской семьи и придворных время они с удовольствием позировали друг другу для портретов. Король Карл, отлично разбирающийся в живописи, коллекционирующий картины, покровительствующий одарённым художникам, принял их радушно и нередко самолично осведомлялся, удобно ли им живётся. С присущим ему любопытством Ян знакомился с новыми для него церемониями и укладом жизни, прогуливался по Лондону, осматривая город, изображая его виды и свои впечатления на рисунках.

     Улицы Лондона показались ему узкими и запутанными в сравнении с упорядоченными, разделёнными каналами улицами Лейдена или Амстердама. Но Лондон обладал особым, характерным только для него величием. Яна поразили монументальность и мощь собора Святого Павла, правда уже несколько обветшалого, красота и размеры королевских дворцов Вестминстера и Уайтхолла, строгость стоящего рядом Аббатства.

     Когда Ян Ливенс собрался обратно в Голландию, любезный ван Дейк, остававшийся в Англии, предложил написать рекомендательное письмо, да не к кому-нибудь, а к Питеру Паулю Рубенсу в Антверпен. Питер Пауль - благородный, отзывчивый человек, пояснял Антонис, он может помочь Яну первое время с заказами. Нечего и думать, авантюрный Ян схватился за возможность быть представленным письмом самому Рубенсу, быстро изменил планы и отправился в Антверпен.
Антверпенский Апеллес оказался именно тем, кем описывал его его ван
Дейк. Рубенс сразу помог Ливенсу устроиться на первых порах, представил одному-другому, третий вспомнил его лейденскую славу и Ян мгновенно оброс заказами.

     В антверпенском доме Рубенса Ян встретил Адриана Браувера – художника, которому Рубенс покровительствовал, такого же авантюрного как сам Ян и отчаянного гуляку. Они вскоре стали близкими друзьями. Одарённый актёр и незаурядный художник, чьи картины пользовались широким успехом здесь и в Голландии, Адриан Браувер, тем не менее, не выбирался из бедности, несмотря на поддержку Рубенса, а теперь и Ливенса. Он оказался беспомощным и безтолковым, когда дело касалось денег. Куда бы он их не вкладывал, всё неизменно заканчивалось крахом. В конце концов, талантливый неудачник заразился во время эпидемии чумы и умер. Его с почестями похоронила антверпенская гильдия художников. Ян Ливенс оплакал потерю близкого друга.

     На одном из приёмов его представили известному скульптору Михелю Колинсу и его дочери Сюзанне. Ян быстро покорил сердце полюбившейся девушки и вскоре назвал её своей супругой. Прекрасно оплачиваемые заказы, всеобщее признание, покровительство антверпенского Апеллеса, любимая жена – Ян был счастлив. Но через несколько лет ему пришлось горько оплакать и смерть Сюзанны. После её кончины Ян не находил себе места, забросил картины и портреты, всё в Антверпене казалось ему не мило. Кроме того, роскошная жизнь, бесконечные сюрпризы и подарки для Сюзанны подорвали его финансовое положение. Он подумывал об отъезде. Куда?... Амстердам!
 
     В Амстердаме Ян Ливенс остановился в недорогом инне* и, прежде всего, начал подыскивать подходящее место обосноваться. Он навестил скульптора Артуса Квеллинуса, они знали друг друга Антверпене, сейчас же Артус работал в Амстердаме. Он приехал незадалго до Ливенса по приглашению амстердамского правительстваукрашать город скульптурой. Артус радушно принял вдового зятя своего друга и для начала заказал Яну свой портрет.

     Какое же имя слышал Ян, куда бы не привёл его Артус? Рембрандт ван Рейн! До него в Антверпен доходили слухи об успехах и скандальной славе друга молодости, но он не предполагал, что в каждой компании, где бы он не появился, он услышит имя Рембрандта ван Рейна. Сгорая от любопытства, Ливенс отправился в гильдию хирургов взглянуть на «урок анатомии» - он уже называл групповой портрет как называли его амстердамцы – и в Кловенирсдолен посмотреть портрет отряда Франса Баннинга Кока. Он застыл как вкопанный перед групповым портретом отряда стрелков. После первого взрывного впечатления Ян принялся ревниво, как бывало у них с Рембрандтом, рассматривать работу с разных сторон, оценивая композицию, фантастическую игру света и тени, предпологая как готовились краски. Кинув на картину последний долгий взгляд, он расправил плечи, гордо поднял голову и вышел из зала.

     Ян шагал по улицам, не замечая куда ступает нога. Перед глазами стояли образы персонажей Рембрандта, он всё ещё был наполнен стремительностью и энергией, исходящей от картины.  Противоречивые мысли и чувства сплелись в замысловатый узор, он не знал что и думать о давнем друге. «Вот Пикеной, Флинк. Прекрасные, достойные работы, - размышлял Ян, - заказчики, несомненно, довольны. О ван дер Хелсте и говорить нечего: отменно написано, несколько напоминает прелестного ван Дейка. Да, Флинк и ван дер Хелст – славные ребята». Ян заочно уже знал обоих, словоохотливый Артус в первые же два дня вылил на него все рассказы и сплетни мира художников, которые только знал. «Но почему ОН не написал как все?» – вопрошал Ян.

     В следующее мгновенье он вспомнил о своей гордо поднимающейся голове, расправляющихся помимо воли плечах. «Вот почему», - ответил он сам себе. Он вдруг остановился и огляделся вокруг, примериваясь где находится, куда пришёл пока ругал Рембрандта. Усмехнулся. «Что с тобой, Ян? -спросил он себя, –  Что это? Зависть? Восхищение? Негодование? Наверное всё вместе». И Ян повернул к Артусу спросить, не составит ли он ему компанию в ближайшей таверне.
Ко времени, когда Ян Ливенс подходил к просторному дому на улице художников, он знал о Рембрандте всё и – он полагал – даже больше чем всё.

     Дверь Яну открыл сам Рембрандт. Внушительная, слегка уже погрузневшая фигура, тёмно-русые с рыженой кудри, не такие длинные как у него, но Рембрандт никогда не носил длинных волос. С минуту они молча смотрели друг на друга. Ян, для кого встреча была менее неожиданной, пришёл в себя первым:
- Рембрандт, ты так и будешь держать меня на пороге?
- Ты, как всегда, не вовремя, Ян, – ворчливо проронил Рембрандт и отступил вглубь, давая пройти Яну.
- Рембрандт, Рембрандт, это действительно ты, как всегда, груб. Я тоже очень рад видеть тебя, дружище, – рассмеялся Ян. Он видел, что за показной, выпячивающейся грубостью Рембрандт прячет своё волнение.

     Друзья, наконец, обнялись. Объятия - крепкие, искренние - подтвердили Ливенсу истинные чувства Рембрандта. После рассказов друг другу о жизни и, в случае Ливенса, странствиях, Ян спросил:
- А в твою мастерскую мы пойдём?
- Конечно, пойдём, если пожелаешь, – ответил Рембрандт и встал, показывая, что готов вести Яна в святая святых.
- Жду с нетерпением, – Ян поднялся с кресла, - я уже был в гильдии хирургов и Кловенирсдолене, видел твои работы.
Рембрандт вопросительно взглянул на Яна.

- Впечатляет, – кратко изьяснился Ян и, вспомнив свою прогулку неведомо куда, вызванную созерцанием картины, не походившей ни на один групповой портрет, Ян добавил, – она стоит того, чтобы прийти в Кловенирсдолен.
Рембрандт понял, что Ян говорит о портрете стрелков и мысленно усмехнулся.  Из уст Ливенса, не потерявшего ни капли своей былой сверхсамоуверенности, это была высокая оценка.
  - Но мне также кажется, – продолжил Ян осторожно, стараясь, чтобы его слова не выглядели поучением, но при этом поучая, – эти интерестные, даже сногсшибательные по своему впечатлению опыты, – он постепенно распалялся от своих слов, чувств и вина, –  можно проводить в мастерской на эскизах, а не на портретном заказе. Вероятно, я не ошибусь, если скажу, что далеко не все портретируемыее остались довольны результатом, потому, что твою работу едва ли можно назвать групповым портретом.

     Рембрандт не удивился неожиданному взрыву Яна, даже предвидел его. Всё это он уже слышал не раз, когда закончил работу и вывесил её в Кловенирсдолене:
  - Я сказал то, что хотел сказать. Ты видел картину, она больше чем портрет.
  - Не нужно было больше! – в сердцах воскликнул Ян, – Портрет – сторого определённый жанр, где ты воспроизводишь портретируемых, то что видишь, может быть, слегка приукрасишь.
  - Я воспроизвёл не только лица портретируемых, не столько лица, сколько их мысли, чувства и состояние духа. Занятно получилось, не правда ли?
  - Так ты вскоре можешь остаться без портретных заказов, а это наш основной хлеб. Ну вот, Рембрандт, я один выпил почти всё вино, а ты по-прежнему мало пьёшь.

     Первое, что бросилось в глаза Яну в мастерской Рембрандта – висевшие рядышком друг с другом на самом обозреваемом месте две картины на сюжет воскрешения Лазаря, написанные ими ещё в Лейдене.
  - Они всё ещё висят у тебя, – удивился явно растроганный Ян
  - Да, – просто ответил Рембрандт, – хотя Жак де Гейн хотел купить их для своей коллекции, и не только он. Но есть картины, которые я не продаю.
Ян перебирал, выставлял и разглядывал работы: много плечевых и поясных портретов старых мужчин и женщин вроде тех, какими они увлекались в Лейдене, но написанных по иному – энергичные мазки, плотная, густая, иногда до неприличия густая краска. Раз Ян воскликнул:
 - Рембрандт, ты работаешь здесь и здесь как скульптор, так густо кладешь краску.
Увидев Данаю, Ливенс схватился руками за голову:
 - Она бесподобна! Вот это работа. Кому из торговцев ты надеешься её продать?
 - Даная написана давно, я не собираюсь её продавать.
 - Кто тебе позировал?
 - Моя жена.

     Ян со смешанным чуством удивления и недоверия посмотрел на Рембрандта и только головой покачал, ничего не сказав, то ли осуждая его, то ли восхищаясь. В одном он был точно уверен  - он никогда не решился бы использовать свою жену как модель для такой картины.
Рембрандт выставил перед Яном свой и Саскии портрет в таверне. Глаза Ливенса перебегал с одной картины на другую:
  - Ах, Рембрандт. Немудрено, что о тебе столько всего болтают. Я уже всё о тебе знаю.
  - Даже намного больше, чем всё, я полагаю, - смеясь, предположил Ркмбрандт.
  - Ты совершенно прав, старина, - расхохотался Ливенс.

     Ян Ливенс возвращался домой во взбудораженном состоянии, вызванном восхищением, раздражением и недоумением. Он не понимал Рембрандта. Увидев работы друга юности, Ян из первых рук, а, точнее, из первых глаз удостоверился: его не зря называли Апеллесом, писал он превосходно. Несколько портретов, написанные, очевидно, на заказ выполнены первоклассным мастером, как и он сам. Но что он делает? Куда он идёт? Перед взором Яна возникла картина, изображающая освежеванного и подвешенного, словно распятого, быка с внутренностями наружу.
- Тебе ничего это не напоминает? – Рембрандт покосился на одно из изображений распятия.
- Какое кощунство, – пробормотал Ян, с любопытством разглядывая быка.

     Сейчас, припоминая тушу быка, он ощутил лёгкую вспышку в голове. Ему показалось, он понял, почему старики, которых он продолжал писать показались ему отличными от тех, что они писали в молодости. Рембрандт пытался вынести наружу внутренности этих людей – их мысли и чувства. Зачем ему эти портреты, рассуждал Ян, они постепенно становятся всё мнее популярны. Ян недавно прибыл в Амстердам и сразу разобрался в ситуации: в моду входит стиль Рубенса, а в портретах – ван Дейка. Поэтому Бартоломеуса ван дер Хелста - ему ещё не пришлось лично увидеть молодого художника - так превозносят. Возможно, смерти Рубенса и ван Дейка, случившиеся одна за другой, сыграли свою роль, предположил Ян.

     Он вспомнил как потрясла Антверпен смерть Питера Пауля Рубенса, хотя она и не явилась полной неожиданностью, мэтр долго и нестерпимо страдал от тяжёлой болезни. Ян, как и все художники Антверпена, присутствовал на пышных, церемониальных похоронах. Если Рембрандт будет продолжать в том же духе, он может остаться без заказов, хотя сейчас он, судя по всему, процветает.«Поэтому ты лучше подумай о себе, – заключил Ян, – приехал без гроша и заказчиков пока кот наплакал». Но Ян был уверен, что дела пойдут на поправку. В Голландии его ещё помнили, а если подзабыли, то быстро вспомнят.
*Инн – постоялый двор, гостиница, как правило с таверной внизу.
* Аллегория Мира и Войны. Лондонская Национальная Галерея.