Волк Серый, гл. 23

Глава 23

     Битва была закончена…

     Придерживая рукой левый бок, атаман спустился вниз и подозвал одного из джур.

     - Пригоните-ка сюда мой возок! – тихо сказал Сирко, морщась от боли. – Мне нужно прилечь. Да, и мой походный стул подайте.

     Сирко присел на стул. Боль усилилась, и он неимоверным усилием воли с трудом удерживал зыбкую грань сознания, стараясь не потерять ее до той поры, пока не отданы будут все необходимые распоряжения.

     Подскакал Трофим Волошанин и, спрыгнув с коня, уселся прямо на землю рядом с кошевым.

     - Раненых очень много, батьку! – сказал он хриплым после битвы голосом. – Мы не сможем всех отправить в Сечь, повозок не хватит, ибо их более тысячи. Да и не всех раненых можно будет везти далеко по ухабистым дорогам, у иных в пути будут растравливаться раны. Что будем с ними делать? Многие тяжелые, - вот-вот начнут помирать.

     - Разошли посыльных по близлежащим хуторам и зимовникам, - сказал Сирко. – Будем оставлять их в попутных селениях.  Пусть приезжают родичи, односельчане, ратные побратимы, обихаживают раненых.

     - А как не стануть принимать их местные? Тогда что?

     - Станут! – уверенно произнес Сирко. – Милеет народное сердце к победителям страшного ворога. Хотя и тут – у каждого свой расчет. Немало ведь скитается по Великому Лугу и голи перекатной. Но даже ежели у человека ни двора ни кола, он, глядишь, где зацепился, там и прирос. А сила земли – в людях! Сколь помню себя в делах ратных, всегда простые люди принимали раненых и берегли как родных, приставляли к ним сидельцев, находили лекарей – и травников, и костоправов, и рудометов – лечили, не жалея снадобий и кормов. И часто те, кто выжил, оправился от ран, там же и оставались, где приют получали. Иди, Трофим, распорядись!

      Кошевой вдруг тяжело, надсадно закашлялся… И повалился набок…

      Груша скакал впереди Благого, опережая его на десяток шагов, и первым увидел двух татар, спокойно стоявших в тени огромного разлапистого дуба.

     Груша осадил Снежка…

     - Э-э, да ти сапсэм старий! – сказал один из татар и дал коню в бока. – Шта, жизна надоел?!

     Они сшиблись, и Трофим первым нанес удар. Сипай не стал его отбивать, а принял на обух своей сабли. Клинок Трофима скользнул вниз – еще миг, и он вылетит из его руки… Груша успел напрячь кисть и удержал саблю  в руке.

      Сипай криво ухмыльнулся и мигом перебросил свою саблю в другую руку, не оставив сопернику и сотой доли мгновенья, чтобы сделать то же самое. Груша отбил удар, но отсушил руку…

     Он понял, что противник ему достался не по его старым зубам… «Это мой последний бой!» - подумал казак. «Жаль, что приму бесславную гибель посреди широкой степи, и никто никогда не узнает, что со мною случилось».

     Трофим пытался наносить удары, но татарин легко, все с той же кривой ухмылкой на устах, отбивал их. 

     - Э-э, старик, не надоэло тебе искушать судьбу? – спросил он, снова перебрасывая саблю в другую руку.

     Остатки давно забытого мастерства владения саблей вдруг пришли старому казаку на помощь. На сей раз он вовремя заметил, что татарин сейчас перебросит саблю с руки на руку и воспользовался этим. Это была даже не его заслуга – просто мышцы отреагировали на то, что некогда умел делать блестяще, не давая никаких шансов выжить сопернику.

     В тот миг, когда сипай бросил саблю, Груша привстал в стременах и метнул свой клинок в лицо противника, одновременно выхватив из ножен кинжал. Татарин успел схватить за рукоять свою саблю, но клинок казака отбить уже не успевал. От страшной боли он качнулся в седле и, выронив саблю, двумя руками ухватился за рассеченное лицо.

     Снежок сделал короткий рывок, приближая Грушу к врагу, и Трофим завершил поединок ударом кинжала в шею татарина.

     - Урус проклятая! – успел прохрипеть сипай, прежде чем отдал душу своему богу.

     Благой лежал в сотне шагов от него, и над ним стоял его Гнедко, толкая головой своего мертвого хозяина, призывая подняться и скакать дальше, вперед, в битву...

     Трофим подъехал к телу побратима – он лежал с разрубленной грудью, а в трех шагах от него валялся зарубленный им татарин. Около татарина силился подняться на ноги его конь – арабский жеребец, который тоже получил удар в шею, закрывая. видно, своего седока.

     Груша, который все еще держал в руке кинжал, склонился над конем и одним движением клинка перехватил его горло, отворив кровь.

     - Прости меня! – сказал Груша коню, который забился в предсмертных судорогах, взбивая копытами степную пыль…

     - Ну, вот и всё, Яков! – Трофим присел около тела Благого, выбросив в сторону свою негнущуюся ногу. – Вот и всё! Закончилась наша погоня за Кара-Мухамедом. Нет смысла идти дальше мне в одиночку, брат. Нет, смерти я не боюсь, но я не хочу, чтобы она была дурной и бессмысленной. Пойдем-ка домой, побратим!

     Ему пришлось изрядно потрудиться, чтобы взвалить тело Якова, которое вдруг стало неподъемным, на седло. Он привязал его арканом и тут вспомнил, что его сабля осталась лежать в траве на месте его сечи с басурманом.

     Груша вернулся к татарину и поднял с земли саблю, попутно прихватив пистоль татарина – с рукоятью из красного дерева, отделанной золотом и перламутром. Он подивился мастерству оружейника и, сунув пистоль за пояс, сел на коня.

     Когда Груша воротился в казачий стан, солнце, долго висевшее в небе, зацепившись ярко-алым краем за верхушки акаций, устав смотреть на бесчинства, учиняемые людьми под его теплыми лучами, закатилось за  Днепр.   Целый день дневное светило с отвращением взирало как люди, круша топорами и кривыми саблями черепа себе подобных, рубились яростно и зло. Откатывались, чтобы утереть пот и пополнить ряды павших, и снова сходились. Древняя Степь тяжело дышала, ибо была залита кровью, и песок не успевал впитывать ее, темнея черными пятнами на месте битвы. Отрубленные руки, ноги, головы взывали к Солнцу, молили о пощаде...

     Но светило равнодушно взирало на беспредел, творимый людьми. Оно давно привыкло к тому, что люди не видят и не ценят его заботу о себе. Сколько не делай им добра, они все равно рано или поздно, бросятся друг на друга, как дикие звери. И будут рвать, крушить, рубить, жечь слабую человеческую плоть. И никогда не насытятся убийством...

     Груша словно привидение ехал по стану, посреди разложенных тут и там костров, а рядом с ним шел конь Благого со страшной ношей на седле. Никто не обращал на старого казака никакого внимания – все были заняты своими делами. Он тоже никого не беспокоил, направляясь к наблюдательному посту, где ожидал увидеть кошевого.

     - Где атаман? – спросил он джур, которые сидели у костра, заваривая ароматный кулеш.

     - Вон там, у криницы! – встал один из джур. – Это вы, дядько Груша?

     - Я! Снимите тело Якова Благого с седла! – наказал Груша и, встав с коня, пошел к кринице.

     Около возка, в котором лежал кошевой, стояли Василь Сушняк, Петро Гук, Григорий Байрак, Данила Черный, Василь и Иван Соломахи, еще кто-то – неузнаваемый в темноте.

     - Что с атаманом? – спросил Груша и не узнал собственного голоса.

     - Без сознания! – ответил Сушняк. – Уже давно…

     Груша шагнул к возку и вдруг увидел, как Сирко, видимо услышав его голос, открыл глаза и приподнял голову.

     - Живой!.. – еле слышно произнес атаман. – Я рад, что ты жив, побратим. Слава Богу!

     - Как ты, батьку?! – воскликнул Груша, низко склоняясь над головой кошевого.

     - Всему есть начало, - тихо промолвил Сирко, - и есть конец. Я сделал всё, что мог…

     Он закрыл глаза, и голова его тихо опустилась на душистые травы, коими было устлано изголовье возка.

Продолжение следует -