Чаепитие

     Мария Михайловна неторопливо разливала чай по чашкам. И чему-то рассеянно улыбалась про себя. Старая добрая и дородная. Но довольно медлительная. Не только в силу весьма преклонного возраста. Скорее потому, что много повидала и выстрадала в своей жизни. И никуда теперь не торопилась. Удивить ее было почти не возможно. Да и сильно обрадовать тоже. Вот, разве, что внуки. Да, она их любила. Любила ровно, не выделяя никого из отпрысков четверых своих сыновей. У нее на даче все были желанными гостями. Хотя помощи от внуков ждать не приходилось. Так, хлопоты одни. Но ей не привыкать. Своя ноша…

     Однако, в суете летней дачной жизни случалось и редкое затишье. Вот и сейчас из гостей остались только внучка Маша двенадцати лет от роду да теща младшего сына, Нина Георгиевна. Чай решили пить на террасе. Там прохладнее. Любопытный ветер приподнимал  легкие занавесочки на окнах. Доносил ароматы цветов с участка, и дальние запахи реки, леса и луга. Белела скатерть с ручной вышивкой по краю. Букет собранных Машей еще днем полевых цветов стоял посередине. Ромашки, синие колокольчики, сиреневые душистые фиалки, немного васильков. На отдельной подставке – электрический самовар и заварной чайничек. Парадные чашки и сахарница из уже неполного парадного сервиза красовались на кружеве вязаных салфеток. В вазочках вперемешку: конфеты, печенье и машины любимые сушки. В розетках – разное варенье. Даже свежее земляничное. Немного сливочного масла на печенье, как любила Нина Георгиевна. И холодное молочко в баночке – чай забелить – для самой хозяйки дома, Марии Михайловны. Что может быть лучше чаепития в конце длинного летнего дня? Только спокойная тихая беседа.

     Взрослые разговаривали, а Маша слушала и не слушала. Думала о своем. Она предпочитала никуда сама не лезть, когда не спрашивают. Особенно во взрослые разговоры. Так была воспитана строгой мамой. Помолчи – и за умную сойдешь. Лучше потом бабушке помоги посуду помыть, да со стола убирать. Пользы больше. А Маше хотелось набить полные карманы сушек и умчаться к ребятам. Но деваться было некуда. Дачная гоп-компания уже разбрелась по домам, чтобы завтра снова вырваться на волю. И жить, жить изо всех молодых нерастраченных сил, приключениями, чувствами, радостью бытия. Маша с легкой грустью уткнулась в свою чашку, наблюдая за кружением чаинок, игравших в салочки на дне. Когда они замедляли ход, Маша брала ложечку и нарочно подгоняла их. Своевольно ускоряла их бег. Движения чаинок завораживали, напоминали то метель, то танец. То соревнования спортсменов-бегунов, то круговой заезд велогонщиков. Маленькая арена поглотила все ее внимание. Но тут как бы издалека она уловила знакомое слово. Произнесенное высоким надменным голосом Нины Георгиевны, оно острием впилось в мозг. С Маши враз слетела ее полусонная вежливая безучастность.  Ведь это было имя ее мамы.

     … Нина Георгиевна была вдовой военного. Дамой состоятельной. Две квартиры.  Трешка для дочери, зятя и внука Вовки. Ну и у нее однокомнатная. Все в коврах и хрустале. Деньги мужа на сберкнижке. А в потайных местах – облигации. Много, на достойную жизнь хватит. Поэтому можно изредка своим присутствием сделать одолжение дальним родственникам и знакомым. Поучить их уму-разуму. А то жить совсем не умеют.

- Вот Я, например…

     Мария Михайловна слушала без раздражения. Что ж поделать. Сын ее младшенький угодил в такую семью. Зато жена его, Тома – настоящая красавица. Тихая, трудолюбивая молчунья. Да и внук Вовка хорош, увалень этакий. Красив, в родителей пошел. Большой балованный ребенок. Ну, ничего, вырастет, женится – остепенится. А там и детки пойдут. Бабушка немного помечтала, поверхностно следя за течением речи своей Богом данной гостьи. При этом смотрела вперед рассеянно и близоруко. По-деревенски прихлебывала из блюдца горячий чай. В чашку наломала сушек и кусочков печенья. Шоколадную конфетку разрезала на меленькие кусочки. Зубов-то почти не осталось. Но она очень любила чаепития. И смаковала их как блаженное отдохновение, так редко выпадавшее ей на долю. Да еще когда народу немного. Бывало, что за столом собиралось гостей человек шестнадцать-семнадцать. Вот тогда только поворачивайся. А тут просто нечего делать. Убрать, посуду помыть, помолиться – и на боковую…

      Нина Георгиевна сидела на удивление прямо. Как аршин проглотила. Поджимая тонкие в ниточку губки, она упорно вела свой монолог. Но теперь у него была одна очень внимательная слушательница. Маша. Она не пропускала ни единого слова. И лицо ее становилось все бледнее. Потому, что для своего возвеличивания Нина Георгиевна на этот раз выбрала на редкость благодатный пример – Машину семью. Благодатный потому, что брак мамы и папы так и не был официально зарегистрирован. И девочка оказалась ребенком из неполной семьи. А раз неполной, то и неблагополучной. Сколько стыда выпало на ее долю. Начиная с какого-то пособия в школе, получать которое вызывали при всем классе. И заканчивая собственными муками неполноценности при заполнении всяких документов. У отца тогда еще не было другой семьи, он жил вместе с бабушкой в доме на Халтуринской улице. Туда Машу привозили несколько раз поболеть. Мама работала, и Маше болеть было не с кем. Вот ее и брала к себе сердобольная Мария Михайловна. А потом мама опять возвращала дочку обратно, в маленькую комнатку в коммуналке на Преображенском валу.

     … Дом на Халтуринской имел какой-то странный запах. Вероятно, причиной этого были старые деревянные перекрытия между этажами. Маше казалось, что и бабушка пахнет так же. Она навсегда запомнилась Маше этим запахом, тощей седой косицей, свернувшейся змейкой под всегдашним темным платком. И еще – вечерними молитвами, которые бабушка пела перед сном. Именно пела. Тонким жалостным голоском, как в раннем детстве, когда была певчей на клиросе. Раньше все ее молитвы были о своей семье, потом о муже и сыновьях. А теперь, состарившись, она как умела, просила у Бога лучшей доли для своих внуков. Каждый день на даче заканчивался ее пением и тихим шепотом. Лежа в полутьме при мягком свете лампадки у икон, Маша прислушивалась, пытаясь уловить бабушкины тайные чаянья. И тихонько засыпала в блаженном детском неведении. Ей казалось, что бабушкины молитвы защитят ее, так же как защищали бабушкиных сыновей. Ведь никто из них не погиб в войну. И все будет хорошо. Мама с папой помирятся …

... Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас ...

     Но так случилось, что на этот раз все неурядицы жизни Машиной семьи стали предметом обсуждения въедливой и вездесущей дальней родственницы. Нина Георгиевна без труда доказала себе и всем присутствующим, что Машина мама - просто сущая дура. Жить не умеет. А значит - так ей и надо. И девчонка пошла в нее. Яблочко от яблоньки…

     Маша крепилась, сколько могла. Сидела пригнувшись. Низко опустив голову. Сжалась пружиной, стараясь не смотреть вперед. Но и без этого знала, как выглядит ее обидчица: как злая тощая крыса. Узкое лицо с длинным тонким носом и блеклыми, словно выгоревшими, глазками. Но самым неприятным было наличие острых золотых зубов во рту. Они подчеркивали агрессивное превосходство их обладательницы. Вот сейчас как прыгнет, как вцепится в горло…

    - Ненавижу ее! - молча сжимала руками чашку Маша. Но услышав очередное едкое оскорбление в адрес своей мамы, вдруг не выдержала. И, сама от себя не ожидая, привстала, коротко размахнулась и кинула чашку прямо в лицо ненавистной тетки. Промахнулась. Но крепкий и еще довольно горячий чай пролился на скатерть и цветастое, раздражающе крикливое, как и его хозяйка, платье. Чашка глухо стукнулась, упав на вязаный половик. Раздался визг. Обвинения и проклятья мелкой дробью посыпались на девочку. Бабушка, встрепенувшись как от невидимого толчка, засуетилась и принялась чистым полотенцем промокать подол дорогого наряда гостьи, приговаривая:

     - Ну что ты, Ниночка. Все отстираю. Проглажу. Не переживай ты так. Завтра будет как новое. Прости девочку. Жизнь у нее не сахар, сама знаешь. Старший-то мой характерный. Трудно с ним. Зато девочка хорошая. Что на нее нашло – не понимаю. 

     А сама все оттесняла вскочившую Нину Георгиевну от стола, заслоняя растерявшуюся Машу широкой доброй и такой родной спиной. Маша сидела, уставившись в эту спину взглядом. Ровно в узел, где сходились завязки фартука. Девочка застыла словно каменная, не зная, как такое могло случиться и что ей за это будет. В принципе можно было извиниться, встать и выйти. Пусть взрослые разбираются. Но она упорно не уходила. Не просила прощенья. И молча выносила продолжавшийся поток брани. Из которого самым безобидным являлось привычное слово «незаконная». Что поделать, такова была правда. Но ей очень хотелось плакать. Было жаль себя, маму и суетящуюся бабушку. Испорченную скатерть… Ну, хоть чашка не разбилась. Бабушка свою посуду всегда жалела и берегла.

     Терзавший слух голос, наконец-то, замолк. Нина Георгиевна развернулась и, сопровождаемая семенящей бабушкой, гордо проследовала в свою комнату. Не обращая ни на кого внимания. «Ах, от вас ничего другого и ожидать не стоит», - свидетельствовала ее гордая спина… - Вдовствующая королева в изгнании, - вдруг подумала Маша…

     Назавтра Нина Георгиевна скоропалительно укатила домой и с Машей больше никогда не встречалась… 
     Никогда…


      <…>

     Прошли годы.

     Девочка Маша выросла. На дачу ездила все реже. Учеба в институте, потом работа. Родители так и не помирились. Но это было уже не важно. Все равно они оставались для нее любимыми мамой и папой.

     Но этот эпизод на даче, в сущности малозначительный в свете всей ее жизни, вдруг припомнился ей на другом чаепитии...

     Однажды Маша приехала к отцу в гости. Его жена, Анна Сергеевна, радушно накрыла на стол. За чаем разговорились. Речь зашла о прежних временах и людях. Марии Михайловны тогда уже не было в живых. Она умерла, когда ей было восемьдесят два года. Сварила борщ, легла и не встала. Вот так. Но и Нина Георгиевна не намного ее пережила. Хотя была гораздо моложе. А умерла она при следующих обстоятельствах. У нее была обнаружена язва желудка и требовалась срочная операция. Разумеется, Нина Георгиевна не могла позволить себе лечь в больницу, не распорядившись имуществом. Вот она и придумала поменяться с внуком Вовкой: прописать его в свою квартиру, а самой прописаться в квартиру дочери и зятя. Не известно, как, но это было сделано в кратчайшие сроки. И она легла на операцию с чувством выполненного долга. Между тем ее надежда и смысл жизни, ее единственный внук, красавец-парень (внешне просто вылитый Элвис Пресли), здоровяк и балагур Владимир вдруг заболел. С высокой температурой он попал в больницу. Где по стечению обстоятельств заразился чем-то инфекционным и умер в свои неполные двадцать лет. Единственный ребенок в богатой и благополучной семье. Так они потеряли не только сына, но и квартиру. Нина Георгиевна была успешно прооперирована. Но не смогла пережить эту двойную утрату. Вскоре скончалась. За ней умер и отец Вовы. А доживать свой век безутешной матерью и вдовой пришлось царице Тамаре.

     Мария Михайловна была похоронена на сельском кладбище, что рядом с дачей. Простая многострадальная женщина. Четверо сыновей и она одна кормилица. Трудная ей выпала доля. Упокой Господи незлобивую Душу ее.

     ... Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас ...

                Ибо не ведаем, что творим...