Как ангел

           Ее учили на балерину, а его не учили ничему. Потом они познакомились – она маленькая, но с мощными ляжками, он длинный с белыми прямыми волосами. Потом она как-то странно перешла в фигурное катание (и здесь ее ляжки очень пригодились), а он так и остался: средним школьником и студентом.
           Поженились.
           Он ходит с работы между домами нашего микрорайона – худой, высоченный в черном пальто, в руке портфель, над воротником голова с бело-желтой соломой. Она гуляет с коляской у подъезда – крепенькая, в яркой спортивной куртке, в шапочке, полосатом шарфе.
           Это было нормальное такое счастье.
           Которое, скорее, приближение к стандартам, чем их нарушение.
           Девочка у них очень хорошенькая, никто спокойно мимо не может пройти, как увидят, так засюсюкают – ути-пути. Особенно старается соседка с третьего этажа Наринэ Мефодиевна Большегородская, бывшая преподавательница балетного училища. Она видела в девочке, в Лялечке, недовоплощенный смысл трех жизней. Своей, Лялечкиной матери – не ставшей ни балериной, ни фигуристкой и бывшей ученицы, с которой связана трагическая история, покрытая флером подрагивающей истерики. 
           Дом еще у них такой – много творческих работников проживает. Соседний с нашим. Кооперативный. Улучшенной планировки. В нашем-то один пролетариат селился, а в соседнем, сплошь работники филармоний и театров. Даже из оперетты есть насельник – Алебастров Иван Абрамович – билетер второй категории.    
           Вот они Лялечкой и восхищаются.
           И принимают участие.
           Особенно, как уже выше было сказано, мадам Большегородская.
           Пока папаша Лялечкин воюет с тещей, замдиректора дворца спорта «Электрон-БСК», девочку протаскивают по всем кругам персонального ада будущей примы Большого театра.
           Причем, протаскивают почти без материнского участия. Потому что той некогда, у нее на работе завал. У нее проверка за проверкой.
           В результате всех этих усилий у Лялечки появилась странная привычка, она подходила к отцу, била его кулачком куда придется, и приказывала – пари! В том смысле, что лети, а не спорь. И отец парил, смешно расставлял руки в сторону, поднимал левую ногу и старался удержаться на правой. Делал что-то наподобие ласточки.
           Молодец – поощряла его девочка, и отправлялась по своим делам. То есть по тем, что ей полагались по разумению Наринэ Мефодиевны.
           Там круг какой-то бесконечный каторжный.
           Подъем чуть ли не в пять утра, отбой в девять. И так каждый день, без выходных.
           А затем что-то случилось. Неизвестно что. Но папаша ее с белыми волосами перестал ходить с работы между домами нашего микрорайона, а куда-то исчез. Последний раз его видели, несущего в руке авоську с шампунем, стиральным порошком и туалетной бумагой. Это теща его, Поликсена Андреевна, рассказала соседям, сетуя на бестолковость зятя, мол, послали в магазин за рыбой, кофе и творогом, а он вернулся с бытовой химией.
           Рыба для кота Барсика.
           Кофе для тещи.
           Творог для Лялечки, последнее время больше тусующей во дворе с другими детьми, чем в балетном классе.
           Балерины из нее, судя по всему, не получится.
           Лялечке все равно, а Наринэ Мефодиевна очень сильно переживает.
           Летом из окна нашего дома, стоящего напротив артистического, и выходящего окнами на детскую площадку, можно увидеть такую картину.
           Лялечка растаптывает девчоночьи куличи, распинывает мальчишечьи машинки и гордо удаляется с прямой спиной на сине-красные металлические качели.
           Вот засранка, говорит старуха Бенедиктова-Альтаирская, курящая на балконе второго этажа.
           А Наринэ Мефодиевна восхищается.
           У нее получается слитно – какангел, честное слово, летает какангел.
           И какангел старается – парит.