Том

Щенок был совершенно чёрный, породы – терьер. На семейном совете мы решили обзавестись собакой, благо, что стали жить не в коммунальной квартире,  при двух старушках, Матрёне Илларионовне и Анне Прокофьевне.

У Матрёны Илларионовны Самохваловой были родственники: племянница в Москве и где-то не очень далеко от Москвы, в деревне, – внук, от дочки, которая умерла молодой. У Анны Прокофьевны Ларченковой родственников никого не осталось. Во время войны, она жила в деревне, в Смоленской области, немцы сожгли их деревню вместе с жителями, а маленькая Аня, тогда двенадцатилетняя, чудом спаслась, смогла убежать.

В 1987 году умерла Матрёна Илларионовна. Анна Прокофьевна очень тосковала по ней, прямо даже и заболела. Начались неполадки с головой, то газ забудет выключить, а то и зажечь, то забудет кран с текущей водой закрыть. Участковый врач посоветовала ей перейти в дом-интернат. Мы ведь не могли за ней присматривать, при двух детях: старшей, дочке Вере, было двенадцать лет, а сыну, Коле – десять. Сначала Анна Прокофьевна не соглашалась на переход в дом-интернат, но потом, по совету своей подружки, согласилась. Марина, жена, полностью взяла на себя оформление на переход в дом-интернат, что находится на улице Островитянова, недалеко от метро «Коньково». Комнату Анны Прокофьевны, как и полагалось, оставили за ней на полгода, со всеми её вещами. Мы часто навещали Анну Прокофьевну. Прожила она в доме-интернате два года. Ей там нравилось, подружек нашла, о кормёжке беспокоиться не надо было, да кое-что и мы привозили.

Через полгода мы стали хозяевами всей квартиры, поэтому и смогли приобрести чёрненького щеночка, за 140 рублей. Как сказал мой брат, что он лучше бы за эти деньги купил телёнка. Понятно, что в его хозяйстве в деревне телёнок больше пригодится, а собаку в дом кто же в деревне пускает, пусть бегает себе по двору, может быть и на привязи сторожит. У брата и было таких две собаки.

Щенка взяли двухмесячного. Первое, что мы стали обсуждать тоже на общем совете – какое ему дать имя. Думали-подумали и остановились на кратком слове Том. Кратко и звонко.

Первое время ему было тоскливо без мамы. Скулил невыносимо. Пришлось мне на время заменить ему маму. Я стал по ночам опускать ему с кровати руку в коробку, в которой была его постель. Потихоньку он привык к такому соседству, и уже начинал скулить, когда не было в его домике моей руки.

Продавцы Тома тогда сказали, что чёрный цвет – это не очень надолго, потом он должен стать серым. Так и произошло. К возрасту, кажется, одного года он превратился уже в серого терьера, даже пока ещё – терьерчика.

Гулял с ним, в основном, я. На поводке, который смастерил сам из какого-то длинного матерчатого ремня. На конце прикреплялся ошейник, на котором мы чернилами записали его кличку и телефон хозяев. Потому гулял с ним я, особенно по утрам, что я по своему складу – жаворонок. Очень рано просыпаюсь, но уже после обеда – практически не работник. Тогда я работал преподавателем в институте. Так вот, для меня занятия с вечерниками – сущая каторга, потому что эти занятия заканчивались в то время, когда я уже смотрю очередной сон. В обеденное время мы с Томом практически не гуляли, только если в выходные дни.

Обычно наши прогулки проходили по улице Островского, которая идёт параллельно улице Пятницкая. По улице, дворикам и закоулочкам в сторону метро «Новокузнецкая»: к домику Островского, к Третьяковской галерее. Иногда ходили, тоже дворами, в сторону метро «Павелецкая», примерно параллельно улице Валовая.

Когда он был ещё совсем маленький, он обычно справлял малую нужду на улице и дома, немного приседая на задние лапы. Я всё ждал, когда же он будет делать это нормально, как и все собаки. Его инстинкт, наконец, сработал. Однажды он подбежал к дереву, как и положено, обнюхал его, а потом довольно резко поднял заднюю ногу. Но это получилось так резко, что он упал на бок. И так случилось несколько раз за это гуляние, пока он не научился  осторожнее поднимать ногу.

В конце декабря 1988 года мы установили небольшую ёлку, нарядили её. К нам сверху пришла соседка Зина с сыном Антоном, которому было, я думаю, два с половиной года. Как же они, Антон и Том, смотрели друг на друга! А тут ещё и ёлка наряженная. От избытка чувств под Антоном появилась лужица. Не замедлил и Том с тем же. За компанию. При этом присев на задние ноги, ещё не научился пока этому, как и положено грамотной собаке.

 Специально мы Тома ничему не обучали, получалось как-то само собой. Например,  запрет входить в кухню, когда в ней кто-то из нас или мы вместе. В наше отсутствие, понятно, он уже полный хозяин квартиры. Это было видно по всем смятым постелям на наших кроватях. Но что хорошо, он не грыз корешков книг и не трогал наши тапочки. А то собачники рассказывали такие ужасы про растрёпанные тапочки, про книги и обои. Нас это миловало. Да мы, уходя, кухню на дверь и не закрывали. Он в таком случае, когда мы в кухне, ложился в коридоре перед кухонной дверью на паркет так, что его передние лапы оказывались на границе паркета и кафельного пола кухни. Если лапы чуть заходили на кафель, то достаточно было только посмотреть на него, он тут же отползал до разрешённого положения. А если это не действовало, то произнесённое кем-нибудь из нас слово «Том!» так же приводило его в необходимое разрешённое положение.

То, что он без нас заходил в кухню – это бесспорно. Как-то раз Марина, купила отварную рульку. Забежала домой с работы, она работала в школе недалеко от дома, положила на кухонный стол, а убрать в холодильник забыла, так торопилась. Первым пришёл домой я. Захожу в квартиру. Обычно Том радостный выбегает встречать. А тут, полная тишина. Думаю, что кто-то пришёл пораньше меня и ушёл с ним гулять. Но поводок на месте. Странно. Хожу по квартире, зову Тома. Тоже тишина. Смотрю, в коридоре, где у Тома место с его постелью и миской для еды, лежит большой кусок мяса, с косточкой, тоже не маленькой. Покусанный со всех сторон. Что такое? Мы ведь Тому таких «деликатесов» не даём. Время-то было голодноватое, то, что Марина купила рульку – это просто везение. А тут, целый такой кус Тому!? Но вот под кроватью, чувствую, что-то движется. Заглядываю, а там наш Том, дрожит в предвкушении ожидания.
 
Но что он ожидал? Мы ведь за его шалости, а их было достаточное количество, никогда его не наказывали битьём. Громко отчитывали – это да. А вот чтобы шлёпнуть – никогда. Нас, правда, научили, как «наказывать». Газетой, одной-двумя её сложенными страницами. Это совершенно безболезненно, но одно только замахивание таким орудием приводит собаку в чувство.

Понятно. Стянул, значит, наш «деликатес», «не вынесла душа поэта», поэтому и тяготится возможным наказанием. Взял прямо со стола, для чего ему надо было забраться сначала на стул. Я, конечно, поругался на него, но оставшийся кусок рульки трогать не стал, косточку с мясом положил в его миску. Потом, когда все собрались, мы решили эту часть рульки выдавать ему порциями с его едой. А косточка ещё долго была его забавой.
 
У Тома была любимая резиновая игрушка, прыгучая такая. Бросишь ему, как будто бросишь, он уже весь вспрыгнет, поглядит быстро по сторонам, но понимает, что его обманули. А когда игрушка полетит по коридору или по полу комнаты, тут уж он за ней помчится. Ноги по паркету скользят, пробуксовывают. Найдёт игрушку, принесёт и как будто нехотя отдаёт в руки, давай, мол, ещё. А когда-то и не даёт. И если ты перестаёшь у него отнимать, то тут уж он сам отдаёт её в руки либо положит с тобой рядом на пол. А то ещё положишь эту игрушку на полочку над дверью. Том сидит и пристально на неё смотрит, считая, что она упадёт от его пристального взгляда. Читал он, вероятно, Константина Паустовского, у которого в одном рассказе есть такое, что, мол, свеча горела так тускло, кто, казалось, погаснет от пристального взгляда. Но игрушка не падала, пока ему её не сбросишь. А уж тут он во всеоружии, начинает метаться с ней по всей квартире.

Приехали как-то мои родители. Они жили в Узуново, по Павелецкой дороге. Всегда что-нибудь привезут. Наварят холодца, яиц несколько «трафареток», как говорил отец. Холодец отец замораживал, привозили ледяным, в «окорёжках», так тоже отец говорил. А то и кур, если повезёт там купить, творогу наделают.

Отец мой работал в совхозе пчеловодом. Всегда у него были собаки, для охраны пасеки. Чаще всего выбракованные кавказские овчарки. У нас в архиве есть фотография одной такой собаки. Её выбраковали из-за короткой нижней челюсти. Печенье с земли, например, взять она не могла. В деревне у нас, когда мы жили в Тамбовской области, тоже всегда были собаки. Но в дом собак никто не пускал. Их место – двор и улица. Не то, что кошка. У неё, кроме двора и улицы, ещё и дом, даже может и рядом с человеком поспать, полежать, поласкаться с ним. Собака была и в деревне Яковлевское, где жили родители до получения квартиры в Узуново. Но это была собака у нашего подъезда, ничья и породы никакой. Эта собака тоже есть у нас на фотографии 1977 года, вместе с начинавшей ходить Верой: на переднем плане – сидящая наша собака, на втором – осторожно переступающая по траве Вера, а на третьем плане – тоже Вера, но бабушка Вера (для маленькой Веры – прабабушка). Следит, как бы чего не вышло.

 Наши местные ребятишки собаку просто замучивали, верхом катались, таскали за шерсть. Но она только морщилась и даже не позволяла себе на них огрызнуться. При случае только убегала от шалунов. Вот тебе и «никакой породы». Она сторожила наш общий дом и территорию вокруг него. Однажды мимо пробегала свора чужих собак, произошла драка, в которой наша собака погибла. Драка была такая остервенелая, что собаки не обращали внимания на людей, которые их разнимали.

Так вот, приехали в очередной раз родители, а у нас в квартире собака. Отца как-то даже передёрнуло, так он это воспринял. Мама-то ничего, сразу с Томом стала заниматься, а отец косо так на это всё смотрел. А мы им демонстрировали всё способности нашего питомца, которым он уже обучился к этому времени. Игра с игрушкой. Потом научили его переворачиваться через спину, им тоже продемонстрировали. И ещё. Сидим, смотрим программу «Время». Уже заканчивается. Я смотрю на Тома, он – на меня. Ждёт «заветного» слова «гулять». Закончилась программа «Время», я говорю Тому:
– Ну что, Том, пойдём?

Том насторожился, но другой реакции пока нет, поскольку не прозвучало «заветное» слово.

– Гулять-то поёдёшь? – спрашиваю.

Тут уж он взвивается до потолка, прыгает около меня, по комнате бегает. Но я ещё не всё сказал. Говорю:
– А где твой поводок, неси его сюда.

Том реагирует, понятно, на ещё одно заветное» слово, «поводок». Он бежит за ним к входной двери, где и лежит, дожидается своего часа этот поводок, тащит его в комнату. Вторым заветным словом, равным «поводку», было слово «верёвочка». Это я сделал для разнообразия, так больше видно, что тут не всё просто.

Смотрю, а отец просто ошалел от такого нашего «диалога» с Томом. Зауважал нашего питомца.

Пришли мы с гуляния. У отца в руках Томина игрушка. Смотрю, а отец стал с ним играть, как и я. Ну, слава Богу! Образовалось. А то ведь могло и по-другому получиться, не принял бы его никак.

Утром, слышу, в комнате, где спали родители, мамин смех. Вхожу, а мама рассказывает:
– Ну какой же Том умный! Я просыпаюсь, а он сидит на полу, голову свою положил ко мне на подушку и смотрит на меня. Я, прямо, сначала испугалась.

А за завтраком отец, посмотрев на нас, сказал:
– Да вы, наверно, с ним из одной тарелки едите?
– Ну что ты, папа? Из какой одной тарелки? – отвечаю я. – Просто у него такая же тарелка, как и у нас. Она, вон, и с отметиной, чтобы не перепутать.
Сказал, а приведись такому случиться, и ели бы из одной.

Ели не ели, а случай такой представился. Нам дали участок земли в Вельяминово Домодедовского района под строительство дачного домика. Приехали мы туда все вместе, Тома тоже взяли. Июнь, жарко. На соседских дачных участках, в товариществе «Радио», попросили воды, набрали её в полиэтиленовую канистрочку, которая имела две крышки-чашки, чтобы из них можно было попить. Сидим под дубом. Ребята наши попили, я себе тоже налил, поставил рядом. Слышу, вода плещется, как будто. А это Том, которому тоже налили отдельно в какую-то посудину, лакает из моей чашки. Напился он, я вылил остатки, чуть сполоснул, себе налил и тоже попил.

В Узуново, у родителей, у нас уже был небольшой участок с домиком. Огородом там занимались родители, а мы приезжали с детьми на лето. В основном – Марина. У меня были летние практики со студентами в Загорске (Сергиевом Посаде). А это очень длинный путь. Практически через всю Московскую область по направлению север-юг: 70 километров до Москвы, да ещё 170 от Москвы до Узуново. Вместе с ними в домике обитал и Том. Когда ходили к родителям, то собачку с собой не брали, поскольку пришлось бы её заводить в квартиру. У родителей была квартира городского типа. Как бы отец не относился к Тому, но, я думаю, ему всё равно было бы не очень приятно видеть в своей квартире собаку. Мы его оставляли на даче, привязывали.

Вот что интересно. Казалось бы, всё время на улице, бегает по участку, звенит на прохожих. Но это для него как квартира, поскольку слово «гулять» им и здесь, в такой ситуации, воспринималось так же, как и в московской квартире. То есть «гулять» – значит выйти за ограду.
 
Часто ходили в лес, на речку. Том бежит в густой траве впереди нас, а то и сбоку, но никогда – рядом. Убежит далеко, нас не видно. Вот он встанет, как суслик, на задние лапы, а передние висят так же, как и у суслика, увидит нас и снова побежал по своим делам.

Как-то переходили с ним без поводка через Пятницкую, на углу типографии Жданова (тогда она так называлась). Он побежал и попал под машину. Повредило ему ногу. Тут же отправились в звериный травмопункт, зашили там, забинтовали. Том долгое время после того, как была снята повязка, ещё прыгал на трёх ногах, хотя необходимости в этом уже и не было.

В Москве мы жили на очень оживлённой улице, в самом конце Пятницкой, у Садового кольца и Добрынинской площади. Эта улица была единственной, которая принимала на себя весь южный поток машин. На юг из Москвы, со стороны Кремля, поток машин формировался, в основном, по двум улицам: по Ордынке и по Полянке. Загазованность была мощная. Тем более – для собаки. Её нюх отбивался, надо думать, полностью.
 
Так однажды, в январе 1993 года, случилось с Томом. Гуляли с ним без поводка, он убежал в неизвестном направлении. Дома не был почти сутки. Утром я услышал у двери небольшое повизгивание. Открываю дверь, а за ней – дрожащий и мокрый Том. Он медленно так, виновато вошёл в квартиру и быстро потом к своей миске, сначала попить воды, а потом уж и поесть. Как будто всё успокоилось.

Через неделю он снова убежал. На этот раз – совсем. Мы писали несколько раз объявления, но ничего не получилось. Пропал.

В то время в стране было очень неспокойно и нестабильно. Известно, чем всё это потом закончилось, так называемой октябрьской революцией 1993 года, которая началась после выхода 21 сентября 1993 года Указа № 1400 Президента Б.Н.Ельцина о роспуске руководящих и законодательных органов страны. Было мощное противостояние группы Ельцина с Черномырдиным и группы Руцкого с Хасбулатовым, которое 3-4 октября закончилось военными действиями, расстрелом танками Таманской дивизии Белого Дома. Тогда только за 3-4 октября погибло порядка 125 человек и ранено было около 350 человек.

В начале 1993 года были сплошные перебои с продуктами. Говорили, что очень предприимчивые люди отлавливали на улице собак и превращали их в еду (пирожки с мясом, шашлык, фарш и т.п.). Всё может быть. Мы так и подумали, что с Томом случилось нечто похожее, потому что он не боялся чужих людей, подходил спокойно, если позовут.

Сейчас от него остался тот самый заветный поводок, который мы используем для крепления каких-либо вещей на багажник машины. И ещё. Том продолжает нам помогать. Мы его за всё это время два раза стригли, когда он становился очень уж обросшим. Его порода не линючая, поэтому шерсть вся оставалась на нём. Марина связала из неё полоску, которую кто-нибудь из нас, время от времени, при необходимости, привязывает на руку, ногу или поясницу. Помогает здорово.