Что конь, что кобыла, - всё одно, лошадь!

О перегибах стихотворцев, пишущих о лошадях, «поведал пролетарский поэт Владимир Маяковский 25 марта 1930 года на выступлении в доме комсомола Красной Пресни: «Я был на юге и читал стихотворение в газете. Целиком его не запомнил, только лишь одну строфу:
В стране советской полудённой,
Среди степей и ковылей,
Семён Михайлович Будённый
Скакал на сером кобылЕ.
Я очень уважаю Семёна Михайловича и кобылу его, пусть его на ней скачет, и пусть она невредимым выносит его из боёв. Я не удивляюсь, отчего кобыла приведена в мужском роде… но если по кобыле не по месту ударение сделать, то кобыла занесёт, пожалуй, туда, откуда и Семён Михайлович не выберется. Таким образом, стихотворение, которое рассчитывали сделать героическим, на самом деле звучит юмористически…» (1).
Мы же ни при каких обстоятельствах не должны путаться с половой принадлежностью лошадок, иначе уподобимся героям Василия Шукшина, попавшим в неловкое положение:
«Этот конь - он кто: жеребец или кобыла? <...> - Жеребец, жеребец это, дорогой товарищ. <...> - Неужели жеребец? - Конечно, жеребец. - Значит я Василиса Прекрасная. - При чём тут Василиса? - При том, что это не жеребец. Это ишак. <...> На нём только в кабак и ездить».
Но вот сразу два моих читателя, в целом правильно говоря о том, что слово «конь» иногда может употребляться без уточнения половой принадлежности, выразили сомнение в том, что конь, о котором в «Коньке» сказано «конь заржал» (2), это не конь-отец, не отдельный жеребец, а всё та же кобылица. Ну, конечно, я мог бы послать этих непонятливых читателей подальше… Но нет, не туда, куда вы подумали, а, например, в славный город Петербург, чтобы они там внимательно посмотрели – а что же находится между задних ног у лошади «Медного Всадника»? И при этом твёрдо убедились, что эта лошадь, названная Пушкиным «гордым конём», всё-таки не кобыла, а жеребец!
А ведь я, казалось бы, чётко пояснил, что именно пятая голова лошади на рисунке с «удивительным автопортретом» и заставила меня задуматься о наличии её в «Коньке», выведя на вопрос: почему Иван слышит коня, а видит кобылу? И лишь после этого в рисунках Пушкина мной была найдена (и не один раз!) вся лошадиная семейка из пяти её членов. Дополнительно скажу, что даже на рисунке Пушкина под названием «Семь лошадей» можно выделить всю семейку из пяти лошадок по их дружному бегу в одном направлении, отбросив при этом из всех семи двух, которые в стороне брыкаются меж собой и никуда не бегут (3).
Указав же на перекликающиеся пушкинские рисунки, мной было показано, что каждый из них по-своему дополняет первый рисунок. Так, в частности, пушкинский рисунок под названием «Лошадиные головы, лошади и черкес» показал не только головы лошадей, но и всю фигуру одной из них, которая находилась всё в том же левом углу и которая должна была быть недостающим для данной лошадиной семьи жеребцом. Синхронно же с этим рисунком Пушкин сделал и рисунок под названием «Медный всадник» без Петра», на котором была изображёна всё та же фигура лошади, но уже в привязке к памятнику Петру Великому. А то, что на памятнике жеребец, как я уже сказал выше, можно проверить и самим.
Изобразив же коня с главного в Петербурге памятника, Пушкин тем самым предотвратил возможные споры о том, какого пола изображённая на его рисунках лошадь. Когда же я указывал на рисунок, где одна лошадь подмяла в недвусмысленной позе другую, то и тут легко можно было догадаться, кто жеребец, а кто кобыла.
Указал я и примету, т.е. - как по нарисованному Пушкиным хвосту можно иногда определять пол его лошадей, а также указал направление поиска прототипов, среди которых мужские образы прятались под всеми лошадьми «Конька» (кроме, конечно, белой кобылицы).
Но почему нам так важно определять пол пушкинских лошадок? Да потому, что Великий Мистификатор часто ведёт игру, то имитируя смену пола, то создавая образы-гермафродиты («Месяц-мать» в «Коньке»!), то обыгрывая слова, не определяющие однозначно пол животных.
Будучи членом Российской Академии, которая издавала толковые словари, Пушкин прекрасно знал и о том, что «конь или лошадь - общее название» (Даль), и о том, что слово «конь» чаще употребляют в отношении самца, и о том, что иногда люди говорят не только о лошадях, но и о конях, не связывая их с половой принадлежностью. Это и позволило ему поморочить голову как с «конём нетерпеливым» из «Зимнего утра», так и с конём, который заржал на поле в стихе №123 «Конька». То, что Иван в ночной темноте не разглядел чёрного коня, вполне понятно, но вот когда Пушкин в зимнее и солнечное утро ("Мороз и солнце; день чудесный!") не видит какого пола его лошадь и сразу же через две строчки называет бурую кобылку "конём", то это, конечно, настораживает. Бороться же с обманами Великого Мистификатора можно лишь конкретизацией при рассмотрении каждого отдельного случая, поскольку «раз на раз не приходится».
Однако я ничуть не обижаюсь на моих непонятливых читателей и даже благодарю их за критику, которая хоть и оказалась неконструктивной, но при этом принесла реальную пользу, заставив меня проверить всё написанное о пушкинских лошадках и при этом сделать неожиданное открытие. Так, задумавшись, я задал дополнительный вопрос: а ржут ли кобылы у Пушкина вообще? И вот на этот неожиданный вопрос я получил неожиданный ответ - "Кобылы у Пушкина НИКОГДА не ржут!" Если не верите, то смотрите Словарь языка Пушкина.
Т.е., выходит, что уже по одному пушкинскому слову "заржал" вполне можно определить половую принадлежность лошади! Отсюда вытекают следующие правила:
1. Кобылы у Пушкина никогда не ржут.
2. Если кони или лошади ржут, то это жеребцы.
3. Если кони или лошади не ржут, то для определения половой принадлежности надо искать другие приметы.
При всём этом неплохо обратить внимание и на определения лошади, коня и кобылы в словаре Даля: «лошадь; лошадь добрая, не кляча; на юге, сев. и в Сиб. редко говорят лошадь; жеребец или мерин, не кобыла; особ. верховая лошадь. …Коня, коняшенок, коняшка м. в отличие от кобылки, жеребя, жеребенок.   Коняшка м. ряз. жеребя, жеребенок (не кобылка)». «Жеребец - самец лошадь.. Конь или лошадь - общее название; мерин - легчёный; кобыла - самка; (Даль). Или чёткие определения кобылы: «самка лошади, матка; бран. кляча, лошаденка; кобылица, матка, для приплоду. …Кобылка, кобылочка, умал. жеребенок женского полу, не жеребчик. Жеребенка, для различия, назыв. жеребчиком и кобылкой… жеребенок м. лошадиный детеныш».
На жеребёнка мы вынуждены обратить внимание из-за того, что один из двух вышеуказанных непонятливых читателей не остановился на том, что конь на поле это якобы кобыла, а пошёл дальше и на основании того, что «конь или лошадь - общее название» и что в отношении коней из Конька" используется слово «лошадки», распространил женскую составляющую даже и на конька и «двух коней золотогривых»! Мол, и они могут быть кобылами! При этом он, конечно, не подумал о бакенбардах с удивительного автопортрета Пушкина, которые к женщинам не относятся, но прямо ведут к Пушкину. А он всё же мужчина.
Но я бы обратил внимание на слова царя о «золотогривых конях»: «Эй, ребята! Чьи такие жеребята?», поскольку тут в очередной раз прячется пушкинская намеренная ошибка. Не видите?
Ну, что ж, посмотрим глазами следователя. А дело в том, что В.И.Даль в своём словаре даёт не только определение жеребёнка, но и указывает некоторые важные для нас детали: «жеребенок м. лошадиный детеныш; на другое лето он однолеток или лоншак, на третье двулеток, стригун, а там трехлеток и идет в упряжь».
Ну, и что?- спросит кто-нибудь. А нюанс в том, что словом «воз» («А Иван под воз присел», стих №499), и словом «впрягали» («Тут коней они впрягали», стих №501) автор создал логическое противоречие в хронологии, обозначенной им после правок сказки в стихе №250 «Год ли, два ли пролетело», поскольку в упряжь, как говорит Даль, не должны идти двухлетки или однолетки, а только трёхлетки и более старшие лошади. Т.е. мы имеем намёк на то, что «златогривые кони» могли расти ускоренно, из-за чего и использовались братьями Ивана ранее обычного для молодых лошадок возраста. Проверяем по скрытой в «Коньке» хронологии и уточняем, что с момента покорения кобылицы прошло два года, поскольку она была покорена в июле 1824г (см. слово-сигнал «саранча», выводящее на 1824год и слова-сигналы «злой вор» и «косить» в первой редакции «Конька», выводящие на Е.Ольдекопа и июль всё того же 1824-го года), а встреча в столице с царём была у Пушкина, одевшего маску Ивана-дурака, в сентябре 1826г. Но зачем автор намекает на ускоренный рост потомства белой кобылицы? Подумаем.
А пока вернёмся к другому способу определения пола «коней золотогривых», да и самого конька и спросим читателей: а не возникало ли у кого-либо из вас ощущения, что три сына «старинушки» из «Конька» чем-то близки трём детёнышам белой кобылицы - коньку и «двум коням золотогривым»? Т.е. нет ли тут скрытого параллелизма? Мой ответ таков: конечно, есть. Тем более что схема построения образов одна и та же: три в одном. О трёх братьях я уже писал, что все их определения («умный, дурак, так и сяк») вытекают из определений, дважды повторенных Пушкиным в черновиках «Онегина» к одному герою, т.е. - самому Онегину. То же самое и с детьми белой кобылицы. Не видите? Ну, тогда вопрос на засыпку: а почему Иван при потере «двух коней золотогривых» завопил - «Ой, вы кони, буры сивы» (4), хотя кони были вороными? Просто так? Нет, просто так у Пушкина ничего не бывает. А потому он в присказке ко второй части «Конька» и пишет: «Зачинается рассказ От Ивановых проказ, И от сивка, и от бурка, И от вещего коурка». Т.е. делит, как и Онегина, богатырского коня, о котором в русских сказках говорят «Сивка-бурка, вещая коурка» на три самостоятельных образа. Ну, а что о богатырском коне говорит нам В.И.Даль: «Сивка, бурка, вещий коурка, сказчн. …Сивка-бурка, вещий каурка, стань передо мной, как лист перед травой! и каурка является».
Но что нам особо интересно, так это то, что Даль добавляет: «Вещий(ая) каурка, в сказках, конь-колдун». Внимание, колдун! Ну, а кто в «Коньке» вещий конь как не сам Горбунок, который всё знает заранее? Ну, а кто колдун, как не тот же Горбунок, который колдует следующим образом – «В те котлы мордой макнул, На Ивана дважды прыснул, Громким посвистом присвистнул», после чего Иван и не сварился в кипящем котле?
А потому, когда были украдены лишь вороные кони, то никаких слов о «вещем коурке» при причитаниях Ивана не оказалось. Им осталось лишь –«буры-сивы», указывающее на возможность в других пушкинских образах быть как сивыми, так и бурыми.
Любопытно, что в «Словаре многих выражений» имеется и более развёрнутое определение: «Сивка бурка вещая (вещий) каурка В русских сказках: конь, дающий советы своему хозяину и обладающий чудесным свойством изменять внешний вид и одежду хозяина, а также переносить его по воздуху в нужное место». Отсюда и вопрос: а разве Горбунок не переносил Ивана в нужные тому места и не летал с ним на небо? Ответ, конечно, положительный.
В первой редакции «Конька» царь однажды назвал Ивана «уродом», хотя никаких поводов, связанных с внешним видом Ивана, у него не было. Уродом же в данной сказке является Горбунок. А общее у него с Иваном то, что оба они младшие братья: Иван по отношению к Даниле и Гавриле, а конёк – по отношению к «двум коням золотогривым». И даже когда кобылица говорит о рождении коней, то в первую очередь она выделяет двух красивых коней, а потом лишь говорит об уроде-Горбунке. И это уже намёк на то, что из рожденной ею тройни она считала Горбунка младшим. Я, например, не раз замечал, что какой-нибудь близнец при споре с другим братом о лидерстве главным аргументом выдвигал то, что он старший, поскольку родился на несколько минут раньше.
Ну, а теперь, чётко определив, что всё потомство белой кобылицы построено из одного Сивки-бурки, а точнее – полного наименования этого богатырского коня, мы и отправим читателя, вообразившего, что Горбунок и «два коня золотогривых» могут быть кобылами, к фольклористам, которые разъяснят ему, что Сивка-бурка никогда в русских сказках кобылой не был. Или же – к каким-нибудь ура-патриотам, которые сразу возмутятся тем, что славный русский конь Сивка-бурка этому читателю может представляться кобылой. Побьют, ой побьют!
А ведь что заставило меня обратить внимание на схему ТРИ В ОДНОМ? Конечно же, та же схема построения образов в отношении Ивана и его братьев, ведущая к пушкинскому Онегину.
Ну, а теперь спросим: а где это «три в одном» воплотилось в сказках Пушкина? Отвечаю: конечно, в образе царевича Гвидона из «Сказки о царе Салтане». Не видите? Ну, тогда подскажу, как пользователям интернета, некоторые тэги: в «Коньке»: «рожу», «по исходе» и «рожу конька ростом только в три вершка, На спине с двумя горбами», что в «Салтане» перекликается с «родила б», «и к исходу сентября», а также с «Родила … неведому зверушку». Кстати, эта «неведома зверушка» при правках «Конька» была введена в стих №315 в виде «чудной зверушки». Не чуете сближения?
В редакции «Конька» 1834г. покорённая белая кобылица категорически говорит Ивану: «Первых ты коней продай». Однако после правок фраза была смягчена: «Двух коней, коль хошь, продай» (5), хотя и это не исключает предназначенность коней для продажи. А откуда же это? А это из пушкинской «Сказки о медведихе», где пойманных медвежат мужик как бы между прочим, но всё же оценил: «Трои медвежата по пять рублёв». («Рублёв», кстати, после правок вернётся в стих №404 и не просто так, а именно при оценке коней – «хоть за тысячу рублёв»). А оценка намекает на то, что медвежата могут стать товаром, т.е. предназначенными для продажи. Медведиха в этой сказке не белая, а бурая, что возвращает нас к бурке из присказки ко второй части «Конька», который, как я уже говорил, может быть рождён от матери такого же цвета. Сивую же кобылу (это для сына-сивки!) мы находим в пушкинском «Балде».
Но есть ли у Пушкина особые намёки для определения кобыл, кроме того, что они у него не ржут? Да, есть. И вновь эти намёки связаны с его намеренной ошибкой, поскольку он заставляет некоторых своих кобыл кусать не удила, которые у них во рту, а поводья, которые сбоку соединены с этими же удилами и которые кусать кобылам и неудобно, и нет надобности. Так, он пишет в уже знакомом нам письме от 2 октября 1835г.: "Милая жёнка, есть у нас тут кобылка, которая ходит в упряже и под верхом. Всем хороша, но чуть пугнет её что на дороге, как она закусит поводья, да и несет верст десять по кочкам да оврагам - и тут уж ничем ее не проймешь, пока не устанет сама. Получил я, ангел кротости и красоты! письмо твое, где изволишь ты, закусив поводья, лягаться милыми и стройными копытцами» (6).
Конечно, надо было сказать: закусила удила, мундштук или трензель, но Пушкин ошибся. Якобы ошибся… Однако зная об этой намеренной ошибке, мы уже с уверенностью можем определить пол лошади в изданном в следующем году «Путешествии в Арзрум», когда Пушкин пишет: «Лошадь моя, закусив повода, от них не отставала; я насилу мог ее сдержать» (7). И когда эту же лошадь, Пушкин чуть ниже называет «усталой», то помня его кобылиц, и в особенности уставшую белую кобылицу из «Конька», мы понимаем их взаимосвязь по основному прототипу.
А вот кони у Пушкина, как и положено, грызут только свои удила (бразды): «Что ты ржешь, мой конь ретивый, Что ты шею опустил, Не потряхиваешь гривой, Не грызешь своих удил? (8), или - «Ко рву примчался конь ретивый, Взмахнул хвостом и белой гривой, Бразды стальные закусил И через ров перескочил; (9), или «вдали штыки сверкают, Лихие ржут, бразды кусают, Да изредка грохочет гром» (10) и т.д..
Но нет ли ещё каких-нибудь примет, чтобы угадывать пушкинских жеребцов, если в «Коньке» написано, что «Кони ржали и храпели» (11), а в первой редакции о Горбунке было сказано: «Заржал и захрапел» (12)? Т.е. рядом с конями вдруг появляется глагол «храпеть». Этот вопрос мы пока оставим открытым, поскольку, хоть и редко, но храпят у Пушкина и особи женского пола. А с ними надо разбираться особо.
Примечания.
1. Фима Жиганец «Семён Михайлович Будённый скакал на рыжем кобыле». Проза.ру.
2. стих №123.
3. См. в ПСС рисунок VII.1-19 “Семь лошадей» сент-окт. 1829г. на отдельном листе.
4. ст.345.
5. ст.171.
6. Пс 1098.3,7.
7. ПА 469.39.
8. ЗС 16.4.
9. РЛ II 66.
10. С1 53.115.
11. Ст.281.
12. Ст.375.