Становление спеца

"Здрасьте, я Данила Данилкин" - с этими словами в кабинет начальника ПМС-38 вошёл выпускник Хабаровского железнодорожного техникума, и протянул потную ладошку.
Николай Петрович Постников ладошку проигнорировал, не скрывая удивлённой брезгливости окинул взором вновь прибывшего и произнёс сиплым басом:"В техотдел. Представишься там Нонне Сергеевне. Да штаны поменяй, чёрт, - в ширинку сморкался, что ли?"

Женский коллектив техотдела принял Данилкина заинтересованно, но заинтересованность быстро сменилась разочарованием, разочарование сменилось неприязнью, а неприязнь - раздражением. Новый сотрудник был неопрятен, неловок, неумён, технически абсолютно неграмотен, но при всём при том невероятно похотлив.Часами он мог смотреть на стройные ноги и глубокие декольте сотрудниц, осоловев глазами, и совершая недвусмысленные телодвижения в глубине карманов своих бездонных штанов. И однажды, как раз в канун ноябрьских праздников, Данилкин, находясь с сексуальном трансе, загрузил в шредер документы предназначенные на подпись, а уже через два дня, лёжа на полке в своём сиротском купе, прислушивался к стуку колёс рабочего поезда, уносящего его, сквозь морозный туман и якутскую тайгу, в неизведанное...

В обязанности Данилкина входил ежедневный подсчёт десяти пикетных столбиков старого образца, валявшихся на одной из платформ. Они лежали там уже два года - числом ровно десять. "Дальше столбиков этого беса не пускать - головы поснимаю всем! Дать ему тетрадку и кусок мела и чтоб до весны я о нём не слышал!" - этот приказ Постникова все ИТРовцы поезда запомнили назубок.

Тянулись бесконечные дни... Утром, когда народ уходил на работу, Данилкин, пугливо прокрадывался в столовую, торопливо глотал остывшую кашу, пробирался на платформу, где, припорошенные снегом, стыли пикетные столбики, ставил на них крестик и возвращался в купе - мечтать. В мечтах он видел себя бронзовотелым атлетом, обнимающим за талию пышногрудую Нонну Сергеевну, потом его воображение рисовало картины зверского избиения Постникова, что вызывало спонтанную эрекцию, после чего Данилкин переключался на мысленный образ Эли, и получал разрядку...
Элей он называл Джамилю, свою квартирную хозяйку, сорокалетнюю вдову азербайджанского бандита - объект неутолимой страсти и самых фантастических желаний. Сама Джамиля, с чисто восточной проницательностью, об этом догадывалась и драла за квартиру втридорога.

Вечером возвращались с работы путейцы: в коридоре гремели их шаги, гремел металл неведомых инструментов, звучали грубые голоса и грубый смех. Данилкин пугливо вздрагивал, но тем не менее жадно прислушивался к голосам этих сильных людей, ощущая в себе какой-то первобытный зов плоти... Ночью, съев свой скудный ужин, он прокрадывался туда, где, тесно прижавшись друг к другу, спали эти люди, прекрасные в своей звериной первобытности. Не в силах превозмочь себя, Данилкин протискивался худеньким тельцем между спящих и с замиранием сердца ожидал тепла... И оно приходило...

А потом пришла весна. ПМС была расформирована, пикетные столбики были выброшены под откос, Данилкин был уволен с пометкой "к Ж/Д не допускать" и, после лечения у проктолога, отправился на Сахалин - на поиски лучшей жизни и другой Эли...