Старые проблемы новых иранских и русских поэтов 19

(о книге “Новые иранские поэты на берегах Невы”. СПб.: Изд-во “Алетейя”, 1999 г.)



                В чертогах, где цари вершили суд,
                Теперь колючки пыльные растут.
                И с башен одинокая кукушка
                Взывает горестно: “Кто тут? Кто тут? ”
                Омар Хайям

Выступая в качестве переводчика современной иранской поэзии в книге “Новые иранские поэты на берегах Невы”, вышедшей в начале 1999 года в издательстве “Алетейя”, я пришел к ряду неутешительных мыслей, которыми мне и хотелось бы поделиться не только с любителями поэзии востока, но и с самой широкой аудиторией.
Нетрудно заметить, как, буквально у нас на глазах, происходит широкомасштабная война культур. Не взаимообогащающий обмен, не расширение рамок и не заимствование новых жанров, а именно война на уничтожение. Россия оккупирована западными культурными ценностями (с трудом их так называю), в виде бульварной литературы, американского кинематографа, западной эстрады и других достижений попкультуры. Причем, Запад не виноват в том, что он безудержно рвется на Восток, как не виноваты полевые травы в том, что из года в год штурмуют площади, отведенные под культурные растения. Это заложено в их природе. Если огород забили сорняки, винить надо не сныть или лютики, винить нужно садовода, их не выпалывающего. Это не американцы, а мои соотечественники пишут на ценнике в кафе “айскрим”, вместо “мороженное”, это мои соотечественники бросают в мой почтовый ящик великолепно изданный при помощи цветной печати, на мелованной бумаге проспект с призывом отдать ребенка в школу изучения английского языка, исполненным дословно так: “...Без английского языка у вашего ребенка нет будущего...”. То есть, это русские люди убеждают нас, что без знания английского языка русский ребенок в России не будет иметь будущего. Это я не к тому, что иностранные языки изучать не следует. Напротив, знание иностранных языков способствует повышению культурного уровня, но попробуйте представить себе подобную рекламку где-нибудь в Нью-Йорке, с таким же категоричным предложением изучать русский язык. Думаю, на рекламодателя тут же подали бы в суд за оскорбление национального достоинства американских граждан. И соответствующие законы, защищающие национальные интересы своих граждан, у них бы нашлись.
Вы спросите, какое отношение к нашим национальным бедам имеет иранская поэзия? Отвечу — самое непосредственное. Читая современных иранских поэтов, я увидел, что они так же, как мы, если не больше, больны западом. Это показалось мне тем более странным, что поэзия востока значительно старше нашей, а, значит и традиций ею накоплено больше. Следовательно, иранской литературе больше терять, чем нашей. Уже в X веке Аль-Фараби написал свой “Трактат о классификации наук и законов искусства поэзии”, а в XI веке Радуяни создал трактат “Тарджуман аль балага”, что в переводе означает толкователь риторики, где изложил основные правила стихосложения. В XII веке Ватват изложил свод поэтических правил “Сады волшебства в тонкостях поэзии”. Наш Василий Тредиаковский издал книгу “Новый и краткий способ к сложению российских стихов с определениями до сего надлежащих званий” лишь в начале XVIII века. Одиннадцать веков назад Абуабдулло Рудаки уже писал бейтами со смежной рифмовкой. По одной из легенд, именно он изобрел рубаи, впоследствии гениально разработанные Омаром Хайямом.
В предвкушении работы над переводами современных иранских поэтов, я предполагал, что причудливые и изощренные формы восточной поэзии, такие как касыды, газели и месневи, развиваются и поныне, идя по пути совершенствования. Однако, к моему удивление, у большинства современных иранских литераторов я встретил безликий авангардизм, который распространяется по нашим землям со скоростью СПИДа. Утрата ритма и рифмы, забвение строфики, зачастую разорванность логических связей внутри стихотворения, игнорирование принципа художественной обязательности — вот зримое проявление иммунного дефицита как в нашей, так и в иранской поэзии.
В 1991 году я так же в качестве переводчика участвовал в сборнике современных американских поэтов под названием “Манхеттен на Неве” (обратите внимание на сходство с названием иранского сборника), вышедшем в издательстве “Аквилон”. Это были поистине бесформенные груды едва связанных друг с другом предложений, отрывочный поток сознания, по какой-то случайности названный стихами.
Вот такие тревожные параллели возникали у меня при работе с подстрочниками иранских поэтов. Отказ от своих корней нивелирует и национальные особенности, и неповторимый колорит, и философскую глубину образов. Подобная поэзия невольно приобретает статус, чья аббревиатура так хорошо известна с советских времен — БОМЖ — без определенного места жительства. Она может проживать и на Манхэттене, и на Васильевском острове, и в Исфахане, при этом нигде не являясь родной. К примеру, вот такой отрывок:
Сорняки шептались об Анархии
и протискивались сквозь
каждую щель в городе —
Бесчисленные
маргаритки шелестели,
спрятались в тень
Август толкал меня,
падчерицу из книжки,
в слишком тесных башмаках,
Кусачих, как драконы!
А вот еще один отрывок, из совсем другого поэта:
И город со страхом
Восстал от кошмарного сна,
И снова начинал
Свои несусветные хлопоты
                накопительства.
Накопить, да —
                и как следует накопить,
чтоб как следует ударить
по пустым рукам!
А солнце — это мгновенная вспышка,
многократная
               в гордыне своей
                мгновенная вспышка,
которая оставляет
на окраине вечности
                свой жалкий след —
временный,
относительный,
временный…
Откуда родом эти стихи, а главное, о каких местах, о каких городах они? На каких континентах находятся эти города?
Не буду испытывать терпение читателей. Первый текст (ей-Богу, текст, а не стихи) принадлежит Холли Энн Шмил из сборника “Манхэттен на Неве”, второй написан Ахмадом Шамлу из книги, о которой я и веду речь.
По сути дела, при таком подходе, оригинальные стихи превращаются в обыкновенный подстрочник, который поэт просто не трудится доводить до настоящего стихотворения. К чему трудиться рифмовать и ритмизировать свои ощущения. Всегда можно сказать, что поэт “так видит”, это его мир и т. д. Плата за подобную халатность — охлаждение читательского интереса. Западные поэты стали платить по счетам уже в начале века. Мы начинаем выплачивать в конце восьмидесятых.
Новая герменевтика, на которую нынче модно ссылаться, прекрасно иллюстрирует собой крылатое выражение: “Истина, возведенная в абсолют, не является истинной”. Наделяя любое произведение, любой текст бесконечной ценностью, она, таким образом, обесценивает все литературные вершины и достижения, уравновешивая их тем самым с полной графоманией. Тексты рекламы “Сникерса” становятся равны по художественной ценности кытам Муслихиддина Саади.
Но вернемся к нашему сборнику. На мой взгляд, лучшие переводы в этой книге принадлежат В. Полещуку, который многие тексты все-таки превратил в классические газели, хотя сами авторы, например Фаридун Таваллали, такими изысками себя уже не утруждают.
И все же, несмотря на общую аморфность текстов, некая экзотика, свойственная только восточной поэзии, все же прорывается. Изредка, но все же вспоминают современные поэты персонажей поэмы “Шахнаме” Абулькасима Фирдоуси. Возвращаются мысленно в доисламский Иран Заратустры, что всегда занимало немало места в творчестве классиков таджико-персидской литературы. Особенно сильны исторические корни, на мой взгляд, в поэзии Ахмада Шамлу.
Интересны короткие зарисовки Хошанга Эбтехаджа. По крайней мере, в них видно, что поэт отказывается от традиционных форм ради ярких симфор и сравнений. Он вполне обеспечивает должным количеством находок небольшое пространство своих произведений. Например, вот такой “Эскиз”:
Перерезали горло птице — глашатаю рассвета,
Еще
В этой реке светлеющей
Алая песня ее
слышна.
Конечно, есть объективные языковые явления, такие как фиксированные ударения,  которые не могут не влиять на запас рифм. Да и сегодняшний персидский язык не тот, на котором писал свои непревзойденные, остроумные басни Джалалиддин Руми. Упрощение фарси — языка, на котором говорят современные иранцы, потеря флексий и другие необратимые процессы неминуемо сказываются не только на литературе, но и на психологии носителей языка.
И все-таки, полагаю, что основные причины нужно искать в экспансии западных вкусов на иранскую почву, в первую очередь, французских и англо-американских. Говорю это, имея перед глазами прежде всего подобный прискорбный опыт России, страны с богатейшим, пока еще, языковым запасом. Думаю, что у русских и иранских поэтов одинаковые проблемы — защита, сохранение и приумножение национальной культуры. И решать их можно и нужно сообща, используя уроки истории. Ведь Иран перенес не одно нашествие, не одну смену государственного языка и даже религии, но все же не потерял своего уникального, прекрасного и загадочного лица. И нам в России необходим этот бесценный опыт.