Венценосный Государь Николай II. глава 66

LXVI

   В то время, когда Николай II пожимал руки встречающих его, в столице князь Михаил отрекался от престола, который, в надежде на спасение династии, передал ему Государь.
   Едва получив в свои руки акт отречения Николая, самозваный Временный комитет сразу же решил, что никакой император Михаил им не нужен. Не для того совершался весь этот переворот, чтобы на российском престоле воссел новый император. К Великому Князю тотчас явились князь Львов и Родзянко. После продолжительных уговоров Михаил Александрович заявил, что не может принять царский престол, без одобрения народа. Узнав об этом, Керенский сказал, что этот поступок оценит история.
   Можно сказать, что под давлением, Михаил Александрович был вынужден подписать акт отречения, в котором говорилось следующее:
   «Принял я твердое решение в том лишь случае воспринять Верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего, которому и надлежит всенародным голосованием через представителей своих в Учредительном собрании установить образ правления и новые законы Государства Российского».
   Наивный князь полагал, что все это действительно возможно, и не мог даже и предположить, что своим отречением ввергает страну в кровавый хаос, и что Россия, как историческое государство, перестала существовать уже в самый момент его отречения.
   В Могилев прибыла вдовствующая императрица Мария Федоровна, для того, чтобы повидаться со своим сыном. Она долго плакала, обнявшись с Николаем, и упрекала Михаила Александровича за то, что тот отрекся от престола, переданного ему Ники.
   Поняв, что в Ставке ему делать больше нечего, Николай решил отправиться в Царское село. Больше всего ему сейчас хотелось быть со своей семьей. Она была единственным, что у него теперь осталось.
   Императрица Александра Федоровна, в противоположность мужу была уверена в том, что единственное их спасение – это ни в коем случае не отрекаться от престола. Она не могла допустить и мысли, что сможет вынести тот тяжкий крест, который им был напророчен Серафимом Саровским. Поэтому, получив известие о том, что Николай подписал акт об отречении, она не поверила этому, посчитав сообщение дезинформацией. Она не могла поверить в то, что ее муж добровольно подписал приговор всей своей семье.
   Когда же Императрица убедилась, что полученная информация верна, то едва не потеряла сознание. Все поплыло у нее перед глазами и, если бы ее не подхватили под руки, она бы наверняка упала бы в обморок.
   Удар был слишком силен. Александра Федоровна до самого последнего конца надеялась на то, что сия чаша минует их. Но этого не произошло. Случилось самое страшное. За последнее время слишком много бед и несчастий обрушилось на царскую семью. Что стоил один лишь тиф, уложивший в постель почти всех ее детей. А тут еще и такое. Императрица готова была зареветь в голос, она чувствовала, что выдержка покидает ее. Когда она вошла в комнату, где лежали больные, но уже идущие на поправку княжны, то ее дочери сразу же решили, что случилось нечто непоправимое.   Они поспешили на помощь матери. Все они поняли, что произошло что-то страшное а, быть может, и вовсе роковое.
   - Что случилось? – спросила одна из княжон, увидев, насколько сильно изменилось лицо матери. Оно стало почти не узнаваемым.
   Императрица некоторое время ничего не отвечала, словно бы углубившись в свои собственные мысли.
   - Ваш отец только что отрекся от престола, - каким-то чужим голосом, наконец, произнесла она.
   На несколько мгновений в комнате повисла мертвая тишина. Все были слишком потрясены, чтобы не то что поверить, а даже просто осознать услышанное.
   - То есть как это, отрекся? 
   - А вот так, ваш отец больше не Император Российского государства.
   Это прозвучало, как гром среди ясного неба. Для детей, и для всех придворных, это было столь неожиданно, что никто из них не мог даже понять, что означает это отречение для всех них.
    Восьмого марта к Александре Федоровне пришел генерал Корнилов, и от имени Временного правительства сообщил ей, что с этого момента она и Николай находятся под арестом.
   Это известие вовсе не удивило теперь уже бывшую Императрицу, так как она ожидал этого.
   - Понимаю, - произнесла она, в ответ на это. – Что еще?
   - Те из приближенных, кто желают уйти, должны покинуть дворец к четырем часам дня. Все остальные, кто пожелают остаться, будут арестованы вместе с семьей.
   Корнилов и сам не ожидал такого поворота событий. Он никак не думал, что новое правительство посмеет отдать такой приказ. Но делать было нечего. Ему было тяжело, и он не хотел выглядеть в глазах Императрицы злодеем. Поэтому, стараясь загладить впечатление, произведенное им на нее, он принялся клятвенно уверять царицу в том, что ни ей, ни кому-либо из членов ее семьи не будет причинено ни малейшего вреда. Верил ли он сам этим заверениям – было неизвестно, но судя по всему, он и сам не понимал того, что происходит сейчас в стране, и какие страшные события ждут ее в ближайшем будущем.
   Как и было сказано Корниловым, в четыре часа ворота Александровского дворца были наглухо закрыты, отрезав императорскую семью от остального мира. Сразу же после этого произошла смена караула. Сводный полк государственной охраны, который неотлучно находился при императорской семье, был заменен революционными войсками. Произошел государственный переворот.
   В этот день слуги, приближенные, и многие из тех, кому доверяла царская семья, показали свое истинное лицо. Они трусливо разбежались, словно крысы с тонущего корабля, оставив царскую  семью в беде. Фраза, написанная в дневнике Николая II: «кругом измена, трусость и обман» - была как нельзя более справедливой, и очень точно характеризовала все то, что происходило в Царском дворце. Однако некоторые из приближенных решили остаться, и Императрица была весьма благодарна им за это. Среди оставшихся был и наставник наследника Алексея Пьер Жильяр. В тот день он вошел в комнату цесаревича, который, в связи с болезнью, еще ничего не знал о случившемся. Императрица берегла его от такого ужасного известия, опасаясь, как бы мальчику не стало хуже. Но дальше откладывать было нельзя.
   Пьер Жильяр должен был сообщить мальчику об отречении его отца. Но как это можно было сделать, не взволновав его?
   - Завтра ваш отец возвращается из Могилева, - сообщил Жильяр цесаревичу, вызвав на лице Алексея недоумение.
   - Возвращается? – переспросил он. – Но почему?
   - Потому что ваш отец не хочет больше быть главнокомандующим.
   Эта фраза только еще более усилила недоумение.
   - Что значит, не хочет?
   Жильяр помедлил, он тщетно подыскивал слова, которые бы могли не так сильно ранить мальчика, как он опасался.
   - Боюсь, что ваш отец отрекся от престола.
   На мгновение повисла тишина, которая действовала французу на нервы. Он не знал, как среагирует на эти слова Алексей.
   - Как? Почему?
   - Я думаю, что он слишком устал за последнее время. Слишком много трудностей навалилось на него за эти дни.
   Цесаревич понимающе кивнул.
   - Да, я знаю об этом, ведь он хотел приехать из Могилева домой, но поезд был задержан.
   Жильяр ничего не ответил.
   - Но  ведь потом же он снова будет Императором?
   Наставник засопел. Ему было тяжело говорить правду ребенку, она слишком сильно жгла ему язык.
   - Ваш отец отрекся от престола в пользу своего брата Михаила Александровича. А тот, в свою очередь, отказался принять его.
   Эти слова еще больше смутили мальчика. Он ничего не понимал.
   - Тогда кто же будет Императором?
   Пьер пожал плечами, выразив тем самым свое полное неведение. Несколько мгновений мальчик молчал, а затем произнес:
   - Если не будет Царя, то кто же тогда будет править Россией?
   При этих словах Жильяр взглянул на цесаревича. Столько искренней озабоченности за судьбу страны прозвучало в интонации Алексея, что он был поражен. Мальчику даже не пришло в голову заговорить о своих правах на престол, он даже не заикнулся о том, что является наследником. Все, что беспокоило Алексея – это судьба России. Но что мог ответить на этот простой вопрос Пьер Жильяр?
   - Я полагаю, что власть перейдет к Временному комитету, который образовался на днях. Потом будет созвано Учредительное собрание, и тогда, возможно, Михаил Александрович все же взойдет на трон.
   Но это звучало неубедительно, тем более что сам Жильяр далеко не был уверен в такой возможности.
   Следующим утром в Царское село прибыл царский поезд, в котором ехал Николай Александрович. Встречал бывшего Императора полковник Кобылинский, которого Корнилов назначил начальником Царскосельского гарнизона. Не говоря ни слова, Николай прошел к присланной за ним машине, в которую, вместе с ним, сел гофмаршал Долгоруков. 
   Едва только Николай Александрович покинул поезд, началось паническое бегство всей его свиты, которая прибыла вместе с ним. Картина была точной копией происходящего в Царском селе, с различием только лишь в том, что с императорской семьей все же осталась часть приближенных, а от Императора в страхе разбежались все. С павшим в немилость Царем оставаться было просто-напросто опасно. Выглядело это позорное бегство отвратительно. Это признал даже полковник Кобылинский, наблюдавший за всем этим.
    Когда автомобиль подъехал к воротам Царского села, из них вышел дежурный прапорщик, и громко приказал:
   - Открыть ворота бывшему Царю!
   Эта фраза прозвучала откровенно презрительно, тем более что прапорщик старался сознательно унизить своего Государя, которому служил еще несколько дней назад. Когда автомобиль проезжал мимо него, Николай увидел, что прапорщик стоит в небрежной позе, одна рука его засунута в карман, а во рту дымится сигарета.
   Автомобиль въехал внутрь, и ворота за ним тут же наглухо захлопнулись. Николай Александрович стал пленником революции.
   Так началась русская голгофа для Императора Николая II и всей его семьи. 
   С враждебным к себе отношением Николай столкнулся сразу же, как только вышел из автомобиля. Стоявшие возле крыльца офицеры носили на рукавах красные банты, символизирующие измену и принадлежность к революции. Никто из них не отдал чести Императору, и лишь только капитан Аксюта на приветствие Николая ответил:
   - Здравствуйте, господин полковник.
   Это приветствие носило ярко выраженный саркастический тон, и имело целью показать Николаю Александровичу, что тот больше не является Императором.
   Николай прошел во дворец. Первой, кто его встретил, была жена, Александра Федоровна. Они крепко обнялись, и довольно долго стояли в таком положении. Никто из них не проронил ни слова, да и что они могли сказать. Государь чувствовал, что Аликс находится на грани нервного срыва, но не знал, как ее утешить. Все было ясно и без слов.
   Многие из тех, кому Николай и его супруга верили и доверяли, предали их в этот день, трусливо бежав из дворца. Среди них были полковник Мордвинов, ехавший вместе с Императором из Могилева, и покинувший его на станции, и флигель-адъютант Саблин. Но были и те, кто проявил мужество, и пожелал остаться с низложенным Царем. Среди последних оказались князь В. А. Долгоруков, доктор В.Н. Деревенко, воспитатель цесаревича Пьер Жильяр, обер-гофмаршал граф Бенкендорф, обер-гофмейстерша Е. А. Нарышкина, лейб-медик Е. С. Боткин, фрейлина А. В. Гендрикова, граф Апраскин, фрейлина баронесса С. К. Буксгевден, мадам Лили Ден, гоф-лектриса Е. А. Шнейдер и А.А. Вырубова. Поначалу с царской семьей оставался еще и граф Апраскин, но через несколько дней он попросил, чтобы его выпустили.
   Но позже верных Николаю людей стало еще меньше. Через некоторое время были арестованы Анна Вырубова и Лили Ден. По приказу Керенского их вывезли из дворца. Через некоторое время заболели Нарышкина и Бенкендорф, и их тоже выпустили из дворца.
   Больные дети начали постепенно поправляться от тифа, за исключением Марии. Она заразилась болезнью позже других, и болезнь никак не хотела ее оставлять. Кроме того ее состояние еще усугубилось и тем, что княжна простудилась и подхватила воспаление легких. Ее здоровье никак не шло на поправку, и Николай часто сидел у изголовья больной дочери, читая ей какую-нибудь книгу.
   Свобода царской семьи ограничивалась постепенно все больше и больше. Ей уже не разрешалось свободно гулять в парке, а было позволено находиться только в специально отведенных для этого местах.
   Ограничение свободы передвижения не было само произволом охраны. Такой приказ исходил от самого Керенского, который видел в Николае угрозу. Ведь он прекрасно понимал, на чьем троне сидит, и боялся того, что свергнутый Император сможет вернуть его себе обратно. Надзор усиливался, свобода ограничивалась, и уж ни о каких посетителях не могло быть и речи.
   Николай сильно постарел за эти дни. На него негативно действовала разнузданность солдат, которых ему постоянно приходилось наблюдать из своих окон. За несколько дней, проведенных в этом заключении, он впервые начал седеть. Седые волосы появились у него на висках. Наблюдая за солдатами, носившими красные банты, и выкрикивающими революционные лозунги, он говорил:
   - Видимо, все идет к концу России. Без закона, уважения и повиновения Империя существовать не может.
   Положение и в самом деле усугублялось с каждым днем все больше и больше. Было ясно, что слова Николая сбываются. Российская Империя разрушалась.
   Однажды Николаю попалась на глаза газета, в которой были размещены фотографии министров нового Кабинета. Взглянув на них, он печально покачал головой, и с горечью сказал:
   - Я был прав. Достаточно посмотреть на лица этих новых министров, чтобы понять, что это лица криминального типа. И они еще хотели, чтобы я утвердил этот Кабинет, и требовали от меня, чтобы я согласился на конституцию. Я содрогаюсь при мысли о том, каким будет их правление.   
   А положение царской семьи все больше ухудшалось. Охрана была настроена враждебно к своему бывшему Государю, и не скрывала этого. Однажды произошел такой случай; Николай подал руку для приветствия прапорщику Ерыничу, но тот отступил назад, и не пожелал пожать протянутую ему руку. Николай со слезами на глазах произнес:
   - За что же это?
   Ерынич, нагло уставившись в глаза бывшего Императора, с вызовом ответил:
   - Я представитель простого народа. Когда весь народ протягивал вам руку, вы отказались принять ее. Теперь же я отказываюсь подавать вам руку.
   Слова звучали нагло, дерзко, но спроси Николай о том, о какой протянутой народом руке говорит Ерынич, то тот, наверняка, не смог бы ответить на этот вопрос.
   Временное правительство постепенно входило во вкус. Теперь на автомобиле, ранее принадлежавшем Императору, разъезжал Керенский, причем водителем оставался прежний шофер. Через некоторое время Керенский решил изъять все бумаги и документы, принадлежащие Государю. Николай не стал возражать, а даже, напротив, стал объяснять Керенскому, где какие бумаги находятся, и что в них содержится. Смешно и нелепо, но Керенский был одержим бредовой идеей, будто бы и Николай и Александра находились в связи с кайзером Вильгельмом, и являлись его шпионами. Он искал документы, которые бы подтверждали эту связь. Само собой, ничего подобного он не нашел, да и не мог найти.