Уж, такие, видать, люди...

Три котенка, три смешных отпрыска совершенно черной, с большущими, как прожекторы,  зелеными глазами красавицы, умницы и общей любимицы по имени Пума,  весело играют на балконе. Один умудрился залезть в пустую стеклянную трехлитровую банку, возится, катается в ней, двое других проявляют огромное желание тоже попасть в его обитель. Но малыш никого не пускает в свой прозрачный домик. А может, им соображения не хватает, как туда влезть? Они и так, и сяк заглядывают. То  сверху пытаются залезть, то сбоку. Наконец, один из них, пушистый полосатик, не выдерживает и лихо  вскакивает на перила балкона. И тут же, не удержавшись, падает с перил на землю. До земли  недалеко, второй этаж «хрущевки», но дочь уже опрометью кидается вниз по лестнице подбирать котенка, а я слежу за ним с балкона.

А котенок?
Как котенок. Приземлился на все четыре лапки. Испугался немножко.
И тут я слышу напоенный злобой и горечью голос:
- Вот люди! Котенка с  балкона сбросили!
 
У дверей подъезда, у края пышной клумбы, буквально залитой цветами всех возможных и даже невозможных оттенков, просвечиваемой насквозь пронзительными лучами южного солнца, – скамейка. На скамейке две очень пожилые женщины.  Смотрят на выбежавшую из дверей девушку. Из выцветших глаз, затуманенных слезой и прожитыми годами, так и брызжет нескрываемая злость.
- Не люди, звери! Как так можно?! – продолжает одна из женщин.
- Да уж, видать, можно! – вторит другая, поджимая и без того еле видные полоски сухих старческих губ.
– Уж такие, видать, люди.

Громко говорят, выразительно. Явно стараются, чтобы их услышали.
Я от неожиданности даже не нахожу, что сказать. Хочется объяснить, что котенок сам упал. Разве ж за ним усмотришь? И так весь балкон специально пленкой обтянули, все дыры закрыли. Кто же думал, что такой маленький на перила запрыгнет? Вот и дочь стоит, на женщин таращится. Не знает, что ответить.

А нужно ли?
Все равно ведь не поймут. Если уж до того додумались, что кто-то из нас, взрослых людей,  мог котенка сбросить, так что им можно объяснить?

Эта готовность приписать другим людям самое худшее, из всех возможных вариантов выбрать наиболее гадкий, увидеть то, чего нет на самом деле, поразила меня. Я едва не расплакалась от обиды.

И вдруг … резко сжалось что-то внизу живота, горячая волна стремительно рванулась из самой глубокой, само потаенной, сакральной глубины женского, материнского естества, затопила грудь, огнем обожгла губы, щёки, лоб.  Отдалась в сердце глухой тягучей болью.

Я вдруг пожалела этих старых женщин.
Острой, болезненной жалостью.
Бедные вы, бедные… Несчастные люди…
Сколько же зла причинила вам жизнь, как трепала и перемалывала она вас, сколько слез пролилось из ваших глаз и сколько скопилось внутри невыплаканных, сколько не заживающих ран огнем горят в ваших сердцах, если не осталось в них ничего светлого? Ни добра, ни понимания, ни человечности. Ни сомнения даже.
Только злоба.
Одуряющая, оглушающая, мороком застилающая глаза.
Злоба.
Прикрытая правильными словами.

(Из книги «Профессия- родитель, призвание — учитель»).