Пока их помнят - они живы

МНОГИЕ ИЗ НИХ ПОГИБЛИ В НЕРАВНОЙ БОРЬБЕ С ЗЕЛЁНЫМ ЗМИЕМ

Юрий Шиханов, Владимир Морозов, Валентин Конычев, Михаил Рабилизиров, Пётр Мурый, Юрий Романов, Михаил Васильев, Игорь Сабода, Александр Захаров, Сева Попов, братья Клименко, братья Фомичёвы(?), Володя Михайлов, Геннадий Гудков, Вадим Кузищин, Виктор Ведерников, Анатолий Сапожков, Виктор Межевов,  и другие мои знакомые в этом рассказе, с большинством из них  я неоднократно выпивал.
Вспоминает своих домашних друзей Александр Лофиченко (материал сырой, текст не редактирован, дополняется).

Я (на фотографии слева), Юрий Шиханов (на фотографии справа), Валентин Конычев, Пётр Мурый, Юрий Романов  и большинство упомянутых в этом очерке (другие, были их друзьями)  жили в одном доме, построенном в 1965 году по проекту известного архитектора Жолтовского на Проспекте Мира, все в коммунальных квартирах.
Отдельные квартиры имели особо важные персоны:  генерал КГБ, директор ВСХВ - двухкомнатные; полковник КГБ, директор поликлиники МСХ СССР - однокомнатные.

Наш дом строился почти два года, первый подъезд, а за ним и второй были заселены ещё в 1964 году, а третий подъезд в 1965 году, и строился он уже без лепных украшений на всех потолках, как это было в первом и втором  подъездах.

Наступила Хрущёвская эпоха тотального экономного строительства «без излишеств» (тогда единственный выход из станции метро ВСХВ построили не с четырьмя, а с тремя эскалаторами). Почти все ответственные квартиросъёмщики этого дома работали в МСХ России или Союза, или же имели какое-то отношение к нему, остальные были работниками КГБ, МВД и других аналогичных служб.

Юрий Шиханов и я приехали в этот дом из подмосковных посёлков по Казанской железной дороге: Юрий из Вешняков, я – из Удельной. В этих  посёлках находились церкви: каменная – в Вешняках; деревянная – в Удельной, единственных, вплоть до самого Раменского.   На Пасху, некоторые богомольные старушки шли туда прямо по железнодорожной насыпи из посёлков, находившихся между ними.
Когда я познакомился с Юрой, мне было 14 лет, а ему16 лет, и оба уже курили.
Курить мы выходили на лестничную клетку, где и познакомились.  Я  был из семьи  инженеров-гидротехников Главводхоза Союза, у Юрия отец был парторгом Минсельхоза России, мать его была домохозяйка. У обоих были младшие брат и сестра.   
Постепенно, Юрия и меня стали знать в их семьях, теперь они могли уже по-приятельски заходить друг к другу. Дома меня все звали Николаем, хотя по метрике я был Александр,
 
Мой отец, Лофиченко Фёдор Кириллович, после  войны, решил  называть меня Николаем, в память своего брата, тогда считавшегося без вести пропавшим. Поэтому, школьные приятели  меня звали Александром, а приятели по дому - Николаем.

С Юрием я часто посещал ВДНХ (тогда ВСХВ). Тогда там функционировали павильоны 16-ти советских союзных республик с демонстрацией в них всего самого лучшего, что производило в  ту пору их сельское хозяйство. В некоторых павильонах южных республик были  оранжереи с тропическими растениями. 
Постоянно на территорию выставки приезжали гости со всей нашей великой страны в своих национальных костюмах, играла музыка – там постоянно была праздничная обстановка.
Нам нравилось отдыхать на лавочках напротив фонтана «Дружба народов» и, любоваться фонтаном «Каменный цветок». ВСХВ была преимущественно сельскохозяйственной, и на её территории между павильонами стояла всевозможная сельскохозяйственная техника, на которую мы залезали и потом друг друга фотографировали.

Всё было бы хорошо, но у Юрия была беда, правая его рука была сухой, здороваясь, он подавал левую руку.  До Вещняков, его семья жила в Воронеже, а ещё раньше в Перми, где он, катаясь на коньках, цеплялись крюками за борта проезжавших (тогда редких) грузовиков. При этом, однажды он неудачно упал на правую руку и повредил в ней нерв. С той поры она стала сохнуть.

Теперь, компенсируя это, он усиленно тренировал левую руку, что легко мог отжиматься от пола одной левой.  Он много вспоминал про своё житиё в Воронеже, в частности про пленных немцев, которые строили у них дома, мальчишки залезали на крыши соседних домов и стреляли по ним из рогаток.
Жили мы в больших четырёхкомнатных коммунальных квартирах, окна которых выходили во внутренний двор, Я на шестом  этаже, Юрий на пятом, прямо подо мной.

Каждое утро мы встречались так: я слегка дважды стучал в свой пол, что слышал живший ниже Юрий, и мы выходили на лестничные площадки со своими папиросами и сигаретами. Иногда я спускался на Юрин этаж, но чаще наоборот, Юрий поднимался на мой шестой.
Там было веселее, на шестом этаже в квартирах проживало больше  молодёжи, к тому же, там часто присутствовал, живший на нём,  Геннадий со своей семиструнной гитарой. Несмотря на то, что был он старше нас на несколько лет, он дружил с нами.

Чтобы отличить его от других живущих в нашем доме Геннадиев, между собой мы его называли «Генка-нос», за его большой с горбинкой нос (на смуглом узком лице), он  немного смахивал на цыгана.  Ему импонировало наше к нему уважение, к его виртуозной игре на гитаре.
Поначалу, он играл модные  тогда блатные и цыганские песни (Высоцкий тоже начинал с них), но после того, как ему пришлось отсидеть несколько лет в лагере в Карелии, за ограбление со своими друзьями одногодками (из соседнего дома № 186) табачного киоска.
В память об этом, на его плече осталась красивая цветная татуировка с красивой Карельской природой (лесное озеро, и над ним, на  скале - одинокое дерево).

После отбытия срока, Геннадий охладел к своему старому репертуару.   
Он   стал брать уроки игры на гитаре у известного в ту пору гитариста Иванова-Крамского и, выходя на лестничную площадку, играл преимущественно классику, деликатно отказывая нам играть блатную музыку. 
Среди нас на лестничной площадке иногда появлялась Лида Копылова (жила напротив квартиры Славы Дунина, рядом с Женей Филомафитским), которая тоже слушала виртуозную игру Геннадия.
Через много лет я случайно встретил Геннадия в Доме пионеров (на «Чистых прудах»), где он вёл гитарный кружок, жил он тогда в Ясном проезде с молодой женой.

Каждый вечер на шестом  этаже собиралась небольшая кампания: Генка-нос с гитарой, Юра Шиханов, Слава Дунин, братья Коноваловы - младший брат Саша был немного младше нас, и был постоянным нашим приятелем (коновал), старший брат, недавно окончивший суворовское училище, иногда выходил со своей трубой.

Когда он начинал на ней громко играть, этим самым приводил в негодование Цветаеву – лифтёршу, сидевшую на стуле у лифтов на первом этаже.
Её сын Саша (цветай) появлялся среди нас реже, они жили на пятом этаже.
Рядом с ними жила семья Зонтовых, их сын Саша постоянно был среди нас (его звали целиком по его фамилии), его симпатичная мать одно время работала кассиршей в маленьком кинотеатре клуба «Дружба» (в доме №188), в народе прозванном «ватник». Его отчим был моложе его матери, и иногда был не прочь пропустить стаканчик вместе с нами. 
На десятом этаже жил Виктор Ерёмин (ерёма), у него был большой  немецкий мотоцикл БМВ с двумя карданными валами, который он умудрялся затаскивать в свою квартиру по лестнице, в лифт он не помещался.  Его отец часто ездил в командировки на Кавказ, и как-то привёз чемодан грецких орехов, которыми он кидался из своего окна в Славу Дунина, который садился на его мотоцикл, стоявший во дворе под его окном, тот его просто дразнил.
Во второй секции жили два брата Фомичёвых, они были ещё моложе нас, но когда подросли, то органически влились в нашу большую кампанию.

На этом многолюдном шестом этаже иногда появлялся парень (одних лет с Генкой-носом), живший в первой секции нашего дома. Это был сложного типа инвалид: у него был большой горб и частично парализованные нижние конечности. Передвигался он с помощью больших костылей. Среди ребят, он звался всеми коротко - Горбатый.
 
Это было время, когда книги в красивых твёрдых обложках были в большом дефиците, и на нашем этаже он, почти всегда, появлялся с несколькими такими книгами. У нас глаза загорались от взгляда на них. Он их приносил на продажу или  в качестве обмена на другие, не менее редкие книги.
У Горбатого были резкие и хищные черты лица. Кисти его мускулистых рук с длинными пальцами были необычайно сильными. Никто не решался испробовать  их силу на себе.

Однажды, проходившая мимо нашей кампании мать Жени Филомафицкого, увидев его, и как он ловко и изящно тасовал карты, сказала: «какие у вас музыкальные пальцы», не подозревая, что была недалека от истины – это были пальцы профессионального вора карманника. 
На первом этаже в нашем третьем подъезде  находилась небольшая  библиотека. Приходившие люди вешали свою верхнюю одежду на вешалку при входе в основное помещение,  так он при посещении её, не забывал обшарить все карманы в висевшей одежде.
 По-своему, он был даже демонически красив. Несмотря на такое своё инвалидное состояние, он всегда был в бодром и весёлом настроении духа (возможно, из-за вечно лёгкого опьянения).
Появившись из лифта на своих костылях, он по ступеням необычайно ловко и быстро оказывался среди нас, и тут же доставал из своего кармана  колоду карт. Играли обычно в «очко», иногда в «буру» на маленькие деньги (большим деньгам в нашей кампании было не откуда взяться).
В этой игре иногда принимал участие ровесник Генки-носа Виктор Мурушкин с восьмого этажа (его отец был полковник КГБ).

Играли также и на принесённые Горбатым книги, который, повиснув на костылях, очень крупными кистями рук профессионально тасовал, видавшие виды, карты, поставив на кон принесённые с собой редкие книги.  Потом, случайно выяснилось, что их он «добывал» в подвальном хранилище книжного магазина «Прометей», находившегося в цокольном этаже под третьим подъездом нашего дома.
Вроде бы, туда он попадал из соседнего подвального помещения под жилыми этажами.

Самым азартным игроком был Слава Дунин, желавшим, во что бы то ни стало, заполучить одну  из принесённых «горбатым» книгу в красивом твёрдом переплёте.  Сейчас, встречаясь с Дуниным на лестничной клетке или на улице, мы иногда вспоминаем наши озорные юношеские годы, и печально вздыхаем по ушедшим в мир иной общим друзьям.   
Кто-то из ребят первой секции дома говорил, что, когда происходило поэтапное вселение в него жильцов, нижние его этажи были ещё в лесах, и Горбатый по ним залезал в чужие квартиры и, по мелкому, воровал.
Однажды, в одной из квартир его «застукали», и он, убегая, спрыгнул с третьего этажа. Вот тогда он и повредил свои ноги, а до этого, он был просто горбатым.  Его отец был каким-то ответственным работником Минсельхоза, простых людей в этот «сталинский» дом не заселяли.

Ещё на нашем шестом этаже моими непосредственными соседями были братья Клименко: старший – Вова (клим), моложе меня на шесть лет, ровесник моего брата Володи и  младший – Олег (олежка) ещё на три года меньше.
Их отец, Дмитрий, выходя на лестничную клетку покурить, встречался там с моим отцом Фёдором, и тогда они говорили между собой на разные темы. Конечно, упоминалась и военная тема, им было о чём вспомнить.

Дмитрий Клименко (для нас он был – дядя Дима) в войну был военным разведчиком (по современному, спецназовец), его несколько раз забрасывали в тыл врага, обучив выживанию в любых экстремальных условиях. А в мирное время он работал прорабом, и возвращался с работы сильно выпившим. Его жена работала уборщицей в общепите гостиниц на Ярославской улице, и приходила оттуда с продуктами и хмельная. Потом из их квартиры доносились его крики, там он «выяснял» отношения с женой и тёщей. Родом, был он с Одессы. 

Как-то на лестнице в сердцах он сказал Славе Дунину (как мне он сказал) про свою жену: ну хоть через раз была бы она честной.  Когда он начинал  бить свою жену Лизку, то подросший старший сын, защищая мать, начинал бить его самого, в итоге он выскакивал из своей квартиры и прятался в соседней квартире - у нас.
 
После моего поступления в институт, у меня появился магнитофон Яуза (20 кг.), тогда у меня стали собираться мои друзья, преимущественно это происходило в летний период, когда мои родные были на даче.
Слушали мы  Теодора Байкла (Бикель или Байкалов – не помню) – «На руке моей вьётся колечко, это всё, что осталось от счастья, от любви за туманною речкой, от негаданно вспыхнувшей страсти), Рубашкина  – (Чернорубашкин) «Берюзовое злато колечико, покатилось по лужку, ты ушла и твои плечики, скрылися в ночную мглу» и Петра Лещенко.
Мише Рабилизирову очень нравилась его песня: Марусечка: «Как-то вечерком, мы с милой шли вдвоём, а фонарики горели», - он выучил её наизусть и, будучи в хорошем настроении, постоянно её напевал, помахивая в такт перед собой рукой. Мне нравилась песня: У самовара я и моя Маша.
А Юрию больше всего нравились песни: Чубчик кучерявый и Чёрный ворон. Когда они были навеселе, то непременно исполняли их совместно и, непременно, очень громко (точнее, просто орали).

По молодости, мы играли в футбол непосредственно на нашей просторной лестничной площадке. С пятого этажа поднимался Дунин Слава. В игре иногда участвовали и братья Клименко. С седьмого этажа спускался, такой же молодой, Исламов (ислам). 
Это очень не нравилось некоторым жильцам, особенно пенсионеру Когану из среднего коридора шестого этажа. Он грузно, грозно и  медленно  выходил из квартиры в длинном кожаном пальто, сверкая линзами очков (говорили, что во время войны он служил в СМЕРШ-е). Он был немного похож на Берию.
После чего, вся наша футбольная кампания разбегалась во все стороны. Наступала тишина.
Потом выходил к нему мой квартирный сосед пенсионер Илья Карпушин (он и его жена Елена Порфирьевна (до выхода на пенси работали в Минсельхозе Союза агрономами). Илья Петрович в первую Мировую войну ходил в штыковую атаку на Австрийском фронте (он мне как-то рассказал, про первого им заколотого австрияка, потом были и другие, а этого он запомнил навсегда – это был высокий голубоглазый солдат, в последующие дни он приходил к нему во сне, после чего Илья начинал громко кричать, и его вместе с кроватью выносили из казармы во двор). 
Он иногда выходил на кухню с маленькой гитарой и пел песни, особенно проникновенно он пел песню «Бандурист» по-украински, хотя сам был русским. 
Они регулярно, предварительно созвонившись, отправлялись во внутренний наш двор, там  гуляя по кругу, следили за порядком в нём.   

Но этот этажный футбол был короткое время, когда мы были очень молоды.
Потом, закономерно, наши футбольные баталии протекали на, построенной к этому времени, спортивной площадке на задней части внутреннего двора. 

А до этого там располагался небольшой цементный заводик, вместе с вечной пылью, грохотом, шумом подъезжающих и отъезжающих самосвалов, который остался после окончания строительства нашего дома (с большим трудом удалось его оттуда убрать). Рядом построили благоустроенные дворики с беседками для яслей и детского сада, находившихся в нашем доме.
На новую спортивную площадку стало приходить много ребят со всех трёх подъездов нашего дома. Там стихийно формировались команды, преимущественно по подъездному принципу.
В нашей команде третьего подъезда были: Юра Шиханов (шихан) Слава Дунин (дунин), Саша Мельников (генерал), Саша Коновалов (коновал), Юра Романов (роман), Саша Зонтов, иногда Женя Филомафитский (фила) - жил в том же коридоре, что и Дунин, ещё реже Саша Цветаев (цветай) и Ремизов (ремиз) - с восьмого этажа.
Последние двое позже стали ездить играть в  футбол в Сокольники на Ширяево поле.  Ещё к нам присоединялись  братья Клименко и братья Фомичёвы.
Потом старших братьев посадят вместе с третьим  – Смолиным (жившим неподалёку). Милиция застанет их с одной малолетней проституткой в кустах около ВСХВ, рядом с интернатом. Её мать заставила её сказать, что, мол, её насильно затащили в кусты эти ребята.
В противоположной команде были, в основном, ребята с первого подъезда: Александр Колесников (колесник), Игорь Попов, Валентин Конычев (коныч) с младшим братом, Женя Агеев (агей), Пётр Мурый (мурый), и Юрий Мелешко (мелеха), игравшего потом за команду мастеров.
Ребята из немногочисленного второго подъезда:  Сева Попов, Игорь Сабода (гарик), Саша Захаров (захар),  братья Горбуновы. 

Саша Мельников жил на  моём шестом этаже (в противоположном коридоре),  стал  капитаном нашей дворовой сборной команды завоевавшей первое место среди дворовых команд Москвы.
Когда умер его отец генерал КГБ (немногим ранее, умерла ещё не старая его красавица мать), я вместе с ним ездил  в военный госпиталь.
Работал Саша в институте Кинематографии (ВГИК-е) осветителем, и был дружен с институтскими работниками музыкального отдела, чем пользовался сам, и по просьбе своих знакомых приносил записи всех музыкальных новинок  (песню  Марины Влади на смерть Высоцкого он нам принёс сразу же после её записи).
Последние годы жизни он уже там не работал по причине появления  на работе в нетрезвом состоянии.

И вот, с ним произошёл инсульт, и он какое-то время перестал выпивать, но, почувствовав себя лучше, пришёл к решению употреблять лишь коньяк.
Я его встречал на северном торговом рынке (у северного входа ВСХВ), где он хвастал, что покупает фляжки с коньком у знакомого грузина, а тогда в годы перестроечной разрухи это было довольно сложно.
Постепенно у него стала собираться кампания из случайных людей,  происходили пьяные разборки, после чего он появлялся с «фонарями» под глазами.

Чтобы опохмелиться, Саша звонил своим старым друзьям с просьбой дать ему в займы, обещая скоро деньги вернуть, но обычно забывал это сделать.
Как он ушёл из жизни, не помню, но помню, из-за его большой квартиры какое-то время происходили схватки между его, давно с ним не жившей женой (у неё была дочка от Саши), и другими его родственниками.    
 
Юра Романов был моложе меня на несколько лет, жил этажом ниже (рядом с Шихановыми), и тоже участвовал во всех футбольных баталиях в нашем дворе.
Его отец был высоким и сутулым, иногда курил папиросы «Герцеговина Флор» на лестничной площадке. Он работал в Минсельхозе Союза, курируя шелководство в республиках  Средней Азии.

Сам Юрий активно занимался велосипедным спортом, и частенько его можно было видеть на лестничной площадке возившимся со своим велосипедом. В это время он учился в университете Связи и информатики.
Потом он исчез из нашего поля зрения, а когда появился, то оказывается всё это время он был во Франции, где работал шифровальщиком в советском посольстве (ему мной посвящён отдельный рассказ в проза.ру)   

Ещё реже к нам присоединялся Коля Добриан, живший в нашем подъезде на седьмом этаже. Его мать работала врачом в поликлинике министерства Сельского хозяйства СССР, и во время войны была военным врачом, потом долгое время состояла в руководстве союза ветеранов отечественной войны.   
Отец его - типичный армянин (с крупными глазами навыкат, под кустистыми бровями),  выглядел очень важно. Тогда он, как и отец Юрия Романова нам казались очень старыми людьми.
 
Повзрослев, многие ребята приходить на спортивную площадку стали реже, и уже в меньшем количестве. К этому времени:
Саша Колесников окончил «закрытый» факультет Бауманского института, потом работал и руководил работами по оборудованию околоземных спутников.
Сева Попов  окончил Энергетический институт, работал в одном из центральных НИИ. 
Женя Агеев  работал в ХОЗУ МГУ, часто выезжал в Приэльбрусье, на её базу в Балкарии. Петя Мурый, после окончания Ветеринарной Академии, работал в ней по «закрытой» теме   научным сотрудником, а потом экспертом в Центральном Патентном бюро Союза.

Юра Мелешко выступал за футбольную команду мастеров и с неё выезжал на игры за рубеж, но потом из-за пристрастия к выпивке ушёл из большого спорта. Его жена, после этого подала на развод, который они отметили в ресторане.
 Последний раз я его видел около котлована под строительство нового корпуса «Лубянки», где он работал строителем (его туда устроил по блату его старший брат) в сильном похмельном состоянии.

Игорь Сабода устроился в фирму по устройству различных столичных (и подмосковных)  выставок, с довольно свободным распорядком дня.
Саша Захаров стал мастером по холодильным установкам, и был желанным гостем во всех продуктовых магазинах.

Горбунов старший после окончания какого-то института успешно работал в народном хозяйстве Москвы. Горбунов младший, окончив институт физкультуры, стал известным фехтовальщиком Москвы.
Конычев Валентин, после восьмого класса поступил работать на завод Сельскохозяйственной техники (у Курского вокзала), продолжая учиться в вечерней школе, потом женился на своей первой любви Галине, и заводское начальство предоставило ему, их комсоргу, однокомнатную квартиру у ВИСХОМ-а (на Дмитровском шоссе). Переехав туда, он стал реже играть с нами  в футбол в нашем дворе.   

К нам во двор приходили играть в футбол ребята и из других домов, учившиеся в одной школе с нами. Иногда из числа собравшихся зрителей находился охотник поучаствовать в игре какой-нибудь команды в футбол.
Это позволялось с условием баланса - найти тут же второго участника игры для другой команды. 
Иногда, предварительно сговорившись, играли против ребят с Сельскохозяйственной улицы на лужайке среди берёзок перед Северным входом ВСХВ, или на площадке, где сейчас находится подземный гараж (помню лишь  Бережного и  Клячкина).
 
В числе постоянных футбольных зрителей были черноволосый Геннадий с золотым зубом из первого подъезда, и рыжий Сашка (седой) с третьего подъезда – оба с первых этажей. Реже были (с нашего подъезда) элегантный Володя Соколов  и добродушный Виктор Мурушкин , позднее переехавший в другой дом, но не забывал приходить к своим старым друзьям на задний двор, с которыми он азартно играл в домино, и душевно выпивал.

К этому времени он работал бульдозеристом на одной из больших подмосковных свалок. Оттуда Виктор приносил много разных книг, выкинутых туда из типографий, по причине какого-либо их брака (к примеру - листы страниц были из разного цвета бумаги).
Ещё он угощал всех сигаретами «Ява» удивительной длины, вдвое большей обыкновенного. Их выбрасывали мешками с сигаретных фабрик, по причине сбоя автоматов при обрезке сигарет перед упаковкой их в пачки.
Ещё он себя обеспечивал, по аналогичной причине, и продуктовыми товарами, не говоря и, о спиртовочных товарах тоже. 

Ещё реже появлялись двое взрослых братьев (не помню их фамилию) из среднего коридора шестого этажа (за квартирой Когана).  Они были очень непохожими. Младший был высокий красивый брюнет, белобрысый старший был коренастым парнем, он имел мощный немецкий мотоцикл, на котором гонял с большой скоростью по всей Москве.
Однажды произошла трагедия: на одном из крутых поворотов, он не рассчитал свой тормозной путь, и влетел под третий прицеп (тогда были  и такие) грузовой машины.   
С младшим братом дружил Володя Кишинёв из первой секции, окончивший финансовый институт, он работал в московских властных структурах, выезжал с проверками в разные регионы страны.

Потом Володя вместе с матерью переехал из аналогичной моей коммуналки в отдельную квартиру в дом, находившийся сзади дома №182 (на Проспекте Мира). К этому времени он работал в команде известного политика Александра Яковлева. Володя был коммуникабельным и весёлым человеком.
В последнюю нашу встречу, он, зная, что я коллекционирую разные открытки, принёс мне много своих, приобретённых им  во время его многочисленных командировок. Мы сидели и выпивали хорошее вино, принесённое им, а в винах он знал толк (водку он принципиально не пил), часто бывал в известных винодельческих местах страны. Я, в это время работал в Минсельхозе России,  часто выезжал  в командировки, и делился с ним  некоторыми своими  о них впечатлениями. Он тоже рассказал о некоторых своих.

Во время одной из своих бухгалтерских  проверок он чуть не погиб – на катер, где он находился на одном из волжских водохранилищ, внезапно налетел другой, после чего быстро скрылся.  Ещё он сказал, что проще всего ему было устраиваться в гостиницу в Молдавии. Когда он протягивал свой паспорт, то весело говорил, что с такой фамилией, как его (Кишинёв), ему должны непременно дать самый лучший номер, что так и происходило потом.   

Мне приходилось выпивать в кампании с Виктором Мурушкиным в нашем дворе, очень интересным и начитанным человеком, он никогда не бывал в плохом настроении, и относился ко всем одинаково дружелюбно, жил на 8-ом этаже (потом переехал).
Об отце, полковнике КГБ  он говорил мало, но долгое время очень переживал смерть своей матери, и часто вспоминал, как ему  пришлось со слезами на глазах умершую мать вынимать из ванной и переносить её на кровать.
К этому времени, у него уже был в нашем подъезде сынишка Серёжа в квартире на седьмом этаже, которого ему родила Светлана Назарова (и дала ему свою фамилию), но его он не признал своим.
Там была запутанная история, в которой был замешан и упомянутый мной друг Кишинёва «младший брат». В то время у Светланы была подруга, старшая сестра Володи Прошина, с которой они весело проводили время.

С Володей Соколовым с десятого этажа я при встрече обычно здоровался, и не думал, что мне придётся  с ним выпивать в «интересном» месте.  Как-то зимой встретившись с ним в «милицейском» магазине (на 2-й Ярославской улице), купив бутылку вина, я посетовал, что негде её «культурно» выпить (без неожиданно появляющихся за спиной милиционеров).
Сам он предпочитал употреблять только «беленькую», и предложил мне составить ему кампанию, а вино оставить себе на потом, а насчёт места, где её можно «употребить», можно не беспокоиться.   

Я его знал как очень порядочного и надёжного человека, потому, не долго думая, согласился. Потом купили немного любительской колбасы (тонко порезанной) и хлеб. Выйдя из магазина, Володя направился через дорогу к воротам спартаковского стадиона «Имени Мягкова».
Не углубляясь далеко, и войдя в калитку, он сразу пошёл направо вдоль забора, и, подойдя к котельной, уверенно (предварительно постучав) открыл в ней дверь. На нас сразу хлынуло жаром, и сквозь облако пара, я разглядел огненное чрево топки и около него сидящего на табурете человека.

Я понял, что Володя здесь он уже не первый раз. Поздоровавшись, мы сели на две другие табуретки. В появившиеся на маленьком столике гранёные стаканы тут же была налита водка. Хозяину этого «заведения» было налито пол стакана, в ответ он поделился  взятыми из дома бутербродами.

Мне стало понятно, что к нему иногда наведываются и другие его хорошие знакомые  (в итоге, к концу дня у него получалось в сумме «на грудь» не меньше бутылки).  Обменявшись с истопником разными новостями, и мнением о качестве недавно появившейся в продаже новой водки, прозванной  в народе «Андроповкой», разомлевшие от выпитой водки  и жаркой топки, довольные мы вышли на морозную улицу.
Потом, оказалось, он был вхож и в котельную клуба «Дружба», в которой работал старый знакомый по предыдущей его работе, Однажды я побывал я с ним там тоже.
Прошло какое-то время, я перестал его видеть в своём подъезде, и кто-то мне сказал, что его уже нет в живых.

Напротив Соколова жил Володя Прошин, который был в кампании Игоря Попова из первой секции. Игорь жил ( тоже в коммуналке) в небольшой комнате с матерью, и  был душой этой кампании. У него все они часто собирались.
Его друзьями были: Юрий Абросимов,Валерий Черников, Виктор Артеменко, Виктор Шепилов из его же секции.
Ещё к нему приходили Володя Дугин и Валера Потапов, живших у красивого пруда в обрамлении многочисленных ив на улице Касаткина. Потом этот пруд засыпали и построили там большую больницу.

Володя – коренастый, крепко сбитый парень, отличавшийся от остальных тем, что мог выпить намного больше своих друзей, оставаясь относительно не пьяным. Но стоило ему закурить, сразу пьянел, и не держался на ногах, и приходилось его приятелю Валере Потапову тащить его на себе. 
Зная такую его особенность, собутыльники в период застолья сразу отбирали у него сигареты, не обращая внимания на его громкие протесты. 

Игорь Попов, с отличием закончивший десятилетку, и бескорыстно помогал успешно закончить школьное образование другим, в частности Дугину.
Игорь, выпивая в кампании, всегда знал меру (да ему и мало надо было), после окончания института, через некоторое время, не вылезал из загранкомандировок.   В его кампании был его однокашник Виктор Жестаков, живший в «Шанхае».
Так назывался ряд бараков за домом №188 вдоль Проспекта мира, на берегу реки Яузы (в которой тогда можно было купаться (и с другой стороны Проспекта за институтом НИСО).
 
Он тоже, как и  Игорь Попов, впоследствии стал выезжать в загранкомандировки.
Но не все ребята из его кампании так хорошо утраивались в этой жизни. Дугин (по словам Володи Прошина), переходя пьяным через ж.д. пути, попал ногой между рельсами стрелки, и погиб страшной смертью. Другой их общий приятель Женя Агеев, большой друг Прошина Валера, купаясь пьяным, в присутствии его жены на пляже, неожиданно захлебнулся почти у самого берега.

У меня сохранились две черно-белые фотографии, сделанные Абросимовым: на одной – я играю на губной гармошку, а рядом хлопают в такт музыке Володя Прошин и Михаил Рабилизиров; на другой – я, Прошин Володя, Юра Шиханов, Сева Попов, Михаил Рабилизиров – все на ветвях одного раскидистого дерева.   

Отдельно надо рассказать о Геннадии с фиксом (фамилию не помню) высоком худощавом смуглом парне с иссиня чёрными волосами и желтоватыми белками глаз, отчего был похож на грача.
Каждую субботу он выходил из первого подъезда во внутренний двор в чёрных рубашке, брюках и блестящих ботинках с аккуратно причёсанными блестящими чёрными волосами, по которым он ещё раз проводил, вынимая из грудного кармана, небольшой расчёской. Медленно прогуливаясь по двору, он знал, что сейчас к нему выйдут и другие ребята.

Потом  выходил его закадычный друг - Сашка (кличка седой), худенький рыжий парень, его окно на первом этаже (прямо над ступеньками третьего подъезда) выходило во двор, откуда он видел своего лучшего друга.
Примерно в это же время выходил во двор со своей собакой  Миша Васильев, среднего роста шатен с густой шевелюрой. 
Они усаживались за дворовый стол доставали домино и привычно соображали на троих. Если в это время к ним подходил к ним кто-нибудь ещё, тогда пускали и его в долю.
Часто к ним присоединялся Володя Михайлов с пятого этажа третьего подъезда. Если в тот день во дворе появлялся Мурушкин, то и он был желанным человеком в  этой кампании, как и все остальные подошедшие позже. 

После ликвидации в нашем доме, в начале яслей, потом и детского сада (в котором была моя сестра и другие её будущие одноклассники), осталась просторная крытая ажурная площадка (потом её снесли)
Там по вечерам собиралась дружная кампания наших ребят отдохнуть после рабочего дня. Многие  приходили туда со своими бутылками портвейна, и щедро наливали его тем, у которых на тот момент не было денег для его приобретения.

А по выходным дням и с самого утра, с диагнозом «птичьей болезни – перепил», желающие поправить своё здоровье единственным известным им способом: «клин клином выбить». Среди них было популярно изречение: «из пике надо выходить постепенно».   Во время непогоды там было относительно уютно, особенно в период затяжных осенних дождей.   
Помню, как-то утром, выглянув во двор из своего окна, я увидел Сашу Зонтова с чекушкой водки в руках ходившего в одиночестве по двору.
Окликнув его, я спросил, есть ли у него какая-нибудь закуска, на что он отрицательно покачал головой, и сказал, что боится, что  она «не приживётся». Тогда я пошёл к холодильнику, взял оттуда немного съестного, положил в пакет, подошёл к окну, и позвал Сашу под моё окно, после чего, сказав, лови, бросил пакетик вниз. 
Через некоторое время, я его снова увидел под окном, и спросил, как дела, на что он утвердительно кивнул головой. Потом он пошёл к бывшему дедсадовскому крытому строению, чтобы  потом там встретится с другими нашими ребятами.

К этому времени, он уже был женат. Его мать нашла ему жену, толстую татарку (сам он был худеньким парнишкой), которая родила ему двух белобрысых, как и он сам, девчушек. С ними он иногда гордо появлялся в нашем  дворе. Потом, он с матерью разъехался, и переехал в другое место, но иногда, когда хотелось выпить со старыми друзьями, приезжал обратно в наш двор.
 
В «перестроечные» годы не у всех была работа, а если и была, то не гарантировала достойную и регулярную зарплату. Почти всё заработанное у моих дворовых знакомых уходило на покупку спиртного. Саша (седой) работал в столярной мастерской в Марьиной роще, Генка с фиксом – слесарем на заводе у речки Яузы (за больницей на Касаткина), Володя Михайлов – на заводе на штамповочном агрегате (от постоянного грохота он плохо слышал). Мурушкин на бульдозере  на большой мусорной свалке под Москвой.
С выпивкой Сашку Седова выручал его друг Генка с фиксом, вскоре он стал уходить в запой, и не выходить на работу, с которой вскоре и вовсе расстался.  Его маленькая жена очень его любила, теперь была вынуждена содержать его на свои деньги уборщицы в школе.
Теперь  его иногда я видел пьяным, сидевшим невменяемым на рекламной тумбе в начале улицы Галушкина. Через некоторое время он умер. Его лучший друг Генка после этого сильно сдал, и стал выпивать всё больше и больше.
Как-то я шёл к красному дому и встретил его неподалёку с бутылкой 0.7 портвейна в руках, которую он собирался выпить прямо там. 
Увидев меня, он радостно приветствовал, и, протянув бутылку, предложил мне выпить вместе с ним. Я, сказав спасибо, и извинившись, сказал, что иду по делу, и не могу там появиться поддатым.
Пока я с ним разговаривал, он её всю в себя влил. С той поры я его видел реже, а потом он и вовсе исчез из нашего двора.

Васильев Миша из первой секции (его окна выходили в сторону центра города) был специалистом по автоматизированным системам управления, но с развалом страны перестроился на обслуживании простейших механизмов, включая лифты.
Потом он установил у себя несколько аквариумов, в которых стал разводить редких рыбок. 
Несмотря на тяжёлые времена, старый Птичий рынок на Калетниковской улице позволял выживать многим москвичам и пенсионерам, стоявшим там между платными рядами со своими баночками с рыбками.
Вот там и пропадал все дни Михаил со своими рыбками, и всегда возвращался оттуда хмельным с небольшой суммой денег.
Хотя его супруга работала в администрации гостиницы «Космос» и могла прокормить своего мужа, но на выпивку ему приходилось зарабатывать самому.
На какое-то время он исчез, оказывается с ним произошёл инсульт, а когда он снова появился в нашем дворе, то слегка волочил ногу и с плохой речью, получив инвалидность, но выпивать не перестал. 

Получив пенсию, он тут же отправлялся в аптечный киоск (в Красном доме), где покупал сразу несколько пузырьков со спиртом.
Уже довольно в зрелом возрасте, я стал встречаться с Михаилом по причине общих увлечений аквариумных рыбок (и водных черепашек), к этому моменту речь у него полностью восстановилась, впоследствии у него появился новый приятель (и мой хороший знакомый) Юра Романов.
Они  стали выпивать вместе, после чего Юрий стал оставаться у него ночевать, через некоторое время он умер (у себя дома). После этого Михаил вроде уменьшил количество выпитых бутылочек аптечных бутылочек,  его лицо и тело покрылось небольшими язвочками, как я предположил, это были метастазы. Через некоторое время его не стало. 
Со временем «зелёный змий» стал делать своё чёрное дело и с другими  моими знакомыми.

В предыдущие годы в выходные дни я видел из своего окна – во двор из второго подъезда выходил Саша Захаров,  сразу же открывал дверь в рядом находящийся мусоропровод и исчезал там на какое-то время.
Это помещение в нашем «сталинском» доме состояло из  двух частей: основной – под мусоропроводной шахтой, и небольшого предбанника, где были небольшие столик с табуреткой.

Там всегда присутствовал Серёга (так его все звали), взрослый белобрысый, с выпуклыми голубыми глазами мужик, «заведовавший» этим помещением.
Он ежедневно потом тащил через весь двор полную тележку с мусором.
По его словам, он когда-то был матросом (под его распахнутой рубашкой всегда была тельняшка).
Саша Захаров брал у Серёги деньги и быстро отправлялся в «милицейский» магазин на Ярославскую улицу. Так же быстро он вновь появлялся во дворе и исчезал за  этой дверью.
К концу дня Серёга еле держался на ногах, на все слова обращённые к нему он лишь молча счастливо улыбался. Потом во дворе появлялась тучная Серёгина супруга и, ругаясь, уводила захмелевшего супруга домой.  Через какое-то время его не стало видно во дворе, и тележку с мусором стала возить его жена.

Надо сказать и про одного нашего жильца, бурята.
Как его звали по-бурятски, не знаю, но в России он всем представлялся Александром Фёдоровичем.
Жил он на 4-ом этаже (под Славой Дуниным) и был женат на профессорской дочке, имел научную степень и работал в солидной закрытой  фирме. У них было двое сыновей, похожих на бурятов даже больше, чем он сам.
Но и Сашу не минуло знакомство с «зелёным змием», которого он не смог побороть.

В последние свои дни он работал в фирме по продаже деревянных домов и срубов, сидел дома на телефоне, отчего днём не мог ни куда отлучиться (его жена была этому довольна).
Но Александр выходил из этого положения так: рано утром он покупал в киосках у метро ВДНХ водку в закупоренных стаканчиках (поганого качества), и выпивал её там, его видел там Зонтов, который тоже в это время там бывал. 

По вечерам он навещал другой киоск, находившийся  за нашим домом у въезда в авторемонтную базу. Но вот пьяным его я никогда не видел, он был всегда в хорошем настроении, и заботился о своём здоровье, регулярно посещал поликлинику, и полностью оснастил свой рот дорогими фарфоровыми зубами.
Но, мы предполагаем,  а господь Бог располагает. Умер он неожиданно, ничем особенно не болея. Лично я предполагаю, что всему виною была контрафактная водка.

А вот Володя Михайлов из центрального коридора пятого этажа (за квартирой Дунина) кроме большого  употребления спиртного ещё и много курил, отчего ему отрезали на одной ноге ступню.  К нему переехала жить его взрослая дочка с небольшим сыном и своим сожителем, которые тоже злоупотребляли спиртным.
Потом ему отрезали ногу выше колена, но он упрямо  продолжал выпивать и курить, пока не умер.
А несколько лет назад  он всё это употреблял в меру, приходил ко мне и моей жене в гости с небольшой бутылочкой водки и за беседой мы её выпивали маленькими стопками, закусывая миниатюрными бутербродами.
После смерти Володи у себя дома умерла его дочь, обгорев во время сна – уснув с непотушенной сигаретой.

Ещё был на моём шестом этаже другой Геннадий, бывший моряк, который неожиданно быстро спился. Я с ним часто виделся на нашем этаже, он был старше  меня на несколько лет, и я советовался с ним, насчёт поиска новой для себя работы.
Я тогда с женой голодал, от голода у меня исчезли ягодицы, и даже опухла левая нога.
На Пасху на Яузской пойме я срезал ивовые ветки и продавал у метро как вербу. Ещё покупал  в табачном киоске на Тверской дефицитные тогда сигареты «Краснопресненские» и продавал их у метро ВДНХ. Продавал автозапчасти у платформы Северянин, и другие бытовые вещи на рынке в Измайлово.
 Геннадий был радиотехник, имел хорошую специальность и работал в Госзнаке на Маломосковской улице, куда устроиться было не просто. Как-то он хотел меня устроить к своему приятелю, с кем назначил встречу в Сокольниках на улице Короленко.

Он туда приехал абсолютно трезвым, и ничто не говорило о его будущем неожиданном запое.  А тогда, для успеха дела он привёз с собой бутылку водку, но приятель почему-то не сумел приехать (тогда мобильных телефонов в стране не было), не дождавшись его, мы пошли в сам парк, и там её выпили в ближайшем пивном баре.
Геннадий был первоклассным мастером по ремонту всяческой радиоаппаратуры.
В его комнате повсюду были коробки с динамиками, радиолампами, диодами, конденсаторами, сопротивлениями, и другими тому подобными вещами, чем он с большой щедростью делился. 

Постепенно он пристрастился к выпивке, со здоровьем у него начались проблемы, стал с трудом  ходить, получил инвалидность, и почти не выходил из дома, лишь за бутылкой в магазин. В этом ему стал помогать Саша Захаров, и вместе с ним выпивал. А когда они пропивали Генкину пенсию, тогда Саша относил его ценные вещи в «милицейский» магазин своим знакомым продавщицам в обмен на водку. 

В одной коммунальной квартире со Славой Дуниным в небольшой комнатке жила семья из отца доктора наук, матери, устроительнице всевозможных выставок, и двух взрослых  сыновей.
Старший из братьев, был ростом выше среднего и атлетически сложенным парнем, его мы видели редко. Он серьёзно занимался штангой, и однажды, как с восхищением рассказал Слава Дунин, принёс домой на пятый этаж на себе холодильник «Зил». Потом я узнал, что он работал мясником, вроде бы на каком-то рынке, и как однажды он сам мне сказал, среди всех московских мясников  у него самый тяжёлый топор.

Младший брат, среднего роста тоже крепко сбитый парень примерно наших лет, несмотря на свой невысокий рост, увлекался баскетболом. Но с некоторых пор стал активно играть в хоккей, и однажды мы его увидели с верхними и нижними зубами, связанными проволокой.

Теперь, будучи на бюллетени он иногда выходил  на этаж, до  этого мы его почти не видели, и широко расставив губы, показал нам эту «лечебную»  проволоку.
Он рассказал, что во время одной игры, когда мчался к чужим воротам, его защитники сделали ему «коробочку», и сломали ему челюсть.

Выходил он обычно, с чекушкой в руках, чтоб её выпить. Дома это он не мог сделать, было много ненужных ему глаз. Но так как выпить её обычным способом, открывая рот, уже не мог, поэтому он её переливал частями в стакан, прислонял к своим плотно связанным зубам и медленно цедил её.
Понятно, что закусить чем-то твёрдым он уже не мог, ему теперь на какое-то время была прописана лишь жидкая диета.

Виктор Мурушкин, Володя Соколов, Генка (нос), Генка (с фиксом), Генка (моряк), старший брат Славы Дунина Виктор, старший брат Саши Коновалова, Кишинёв, братья (соседи Когана), Володя Михайлов, бурят Александр – были старше нас на 3-5 лет между собой особо не знались, но в отдельности, в разные периоды времени, контачили с нами по линии небольших выпивок.
 
У кареглазого (в мать) Шиханова Юрия были голубоглазые (в отца) младшая сестра Таня и ещё моложе брат Владик.  Татьяна после школы поступила в библиотечный техникум. Брат Владик, как подрос, тоже стал участвовать в футбольных баталиях, но недолго, он вместе со своими школьными друзьями увлёкся ручным мячом, и выступал за юношескую команду Москвы.
При активном содействии своего папы Николая Герасимовича он поступил в МГУ, но вскоре бросил учёбу. 
Потом, поменяв множество разных работ, он поступил в только что организованную бригаду по установке телевизионных «тарелок». Эта работа на крышах домов была довольно опасной, зато хорошо оплачивалась. В это время, он жил в другом доме, где находился военкомат Дзержинского района, вместе с женой Татьяной, детьми, Колей и Машей. Когда  они выросли, то сын поступил в Юридический институт и работал помощником судьи, а дочка поступила в Финансовую академию. Студенткой вышла замуж за какого-то тренера, но быстро разошлась (он пил и, по её словам, "распускал руки"). Потом вышла замуж за богатого предпринимателя и работала в солидной московской фирме.

С годами Владислав после удачных заказов стал возвращаться домой сильно выпивши. Его жена очень была недовольна этим, и он, когда был в таком состоянии, по пути заезжал к своему другу Юрию Романову с шампанским и конфетами, чтобы потом немного протрезветь, что не нравилось теперь уже Наде, жене Юры.
Когда Юрий умер, то он продолжал в подпитии приезжать в наш дом, теперь только к Наде, чтобы погоревать вместе, но ему там (вместе с Надей жили её мать, дочь с мужем и внучкой) перестали открывать дверь.
Он ещё с детства знал, что над его квартирой, где когда-то он жил, живёт старинный  друг его старшего брата Юрия, и теперь, после тщетной попытки встретиться с Надей, поднимался на этаж выше уже ко мне и моей жене Наташе.

При каждой нашей встрече, он будучи «под большим градусом» вёл пространные разговоры, в частности, постоянно вспоминал про свою рыбалку в дельте Волги.  Однажды он, хвастаясь, рассказал, что его бригада устанавливала телевизионную «тарелку» на даче у самого Березовского. Когда они протягивали кабель внутри его комнат, то увидел огромного попугая, который, испугавшись новых людей, стал бегать по всей квартире, а домашние его безуспешно ловили.
 
Лучшей подругой Татьяны Шихановой была её одноклассница, Светлана Солодовникова. Она жила без матери с одним отцом инвалидом на первом этаже четвёртого подъезда (вход в него был рядом с входом в третий подъезд).
Это было большим исключением из общего правила заселения нашего дома.
Весь цокольный этаж нашего дома был занят книжным магазином «Прометей», булочной,  ателье по пошиву одежды, яслями, детским садом и  небольшой гостиницей, который как раз и был расположен в четвёртом подъезде.
Её отец был без ног и передвигался с помощью коляски.

В своё время, её отец был крупным работником Минсельхоза, и потерял ноги, работая где-то на севере, поэтому ему была предоставлена (как исключение)  маленькая квартирка  на гостиничной территории, куда он мог въезжать на своей коляске без особого труда. Мы, ребята нашего дома, знали его уже как симпатичного и талантливого художника.
Единственное окно их комнаты составляло угол с входными дверями третьего подъезда, по этой причине было всё время занавешенным, оттуда часто доносилась весёлая музыка. Её отец во всём потакал своей единственной дочке, и большую часть времени находился на своей коляске около дома, предоставляя комнату ей и её молодым друзьям.
Сам он был очень общительным человеком, и у него тоже был свой круг друзей, с которыми он обычно  играл в домино на внутреннем дворе нашего дома.
Его партнёрами по игре в домино были пенсионеры: бывший генерал КГБ (отец нашего младшего товарища Саши Мельникова), который на Нюренбергском процессе открывал дверь в зал союзнической группе обвинения, бывший генерал танковых войск (из первой секции дома).  Четвёртым партнёром у них часто был мой приятель Слава Дунин, присутствуя при их интересных разговорах и воспоминаниях военной поры.

У Татьяны была ещё подруга Брусова из первого подъезда, у которой было две младшие  сестры, ставшие в будущем её соперницами. Их строгая мать входила в педсовет 293  школы, где училась вся молодёжь нашего дома.
Мальчишки в их кампании жили преимущественно во втором подъезде. Особым вниманием у них пользовался приятной наружности мальчишка Курносов (курнос). У всех у них родители занимали большие посты у себя на работе, большей частью в МСХ России и Союза.
Большая часть квартир принадлежала этим министерствам, меньшая часть в нём была предоставлена другим важным ведомствам: КГБ, МВД, и прочим важным государственным ведомствам.   
До сих пор встречаю у дома Емельянова Володю. Он тоже учился в нашей школе в одном классе со Славой Дуниным. 

Его отец занимал большую должность в Минсельхозе Союза, и ему приходилось выезжать за рубеж (по обмену опытом), и приезжал он оттуда не с пустыми руками.
На праздничный выпускной вечер 1959 года Володя принёс из дома в школу необыкновенный проигрыватель, в который загружалась целая стопка пластинок, автоматически сменяемых, что было для всех нас тогда настоящим чудом, хотя в это время он закончил только девятый класс. Это было актом доброй воли, у него было много друзей и в наших десятых классах. Он потом женился на одной из сестёр Брусовых.
    
Когда я закончил десятилетку, Юра Шиханов после техникума по озеленению территорий уже работал в тресте Зеленхоз с главной конторой в НАТИ, и стал иметь уже свои, а не, как его друзья, родительские деньги. 
В первый год проживания в нашем доме у Юры Шиханова не было друзей, кроме меня Саши Лофиченко. Потом в результате футбольных баталий уже стал своим среди всех их участников.
Но особенно сблизился он с моими приятелями одноклассниками: Петром Мурым (ему посвящён отдельный рассказ в проза.ру)  и Володей Морозовым.  Пётр жил в первой секции нашего дома с матерью, старшим братом, его женой и их сыном Сергеем.
Они происходили из кубанских казаков, и Пётр иногда шутил, что от казаков у него остались одни кривые ноги. Володя Морозов жил в «цековском» доме (так его называли вначале по причине основного его застройщика)   на улице Бориса Галушкина). Позднее, этот дом все в округе стали уже называть «красным» из-за красных облицовочных плиток.   
Отец Володи курировал отдел культуры в ЦК КПСС.
Когда я бывал дома у Володи, то видел у них большие портреты руководителей партии и правительства, нарисованные на больших ватманских листах, которые приносили его отцу для экспертной оценки и одобрения к будущим типографским тиражам. 
В школе Володя был активным спортсменом и быстрее всех пробегал стометровку. В прыжках в высоту его конкурентом была наша одноклассница длинноногая Сунгурова (с Сельскохозяйственной улицы), которая ему тогда очень нравилась.

В том же «красном» доме жил и наш одноклассник Дима Макаров, отец которого был директором Университета Марксизма-Ленинизма при ЦК КПСС.

С Валентином Конычевым, среднего роста, физически крепким парнем (ему посвящен отдельный рассказ в проза,ру) из первой секции, мы вначале  познакомились во время игры в футбол, и потом он близко сдружился с Юрой Шихановым в дачном посёлке Минсельхоза России, где снимали дачи их высокопоставленные отцы.  Кроме футбола Валентин ещё самозабвенно любил играть в домино, которое всегда носил с собой в кармане. 

Это потом Юрин отец от МСХ России (в котором был освобождённым парторгом) получил дачный участок в Калистово (по Ярославской ж.д.), куда на всё лето переезжала их семья.
Так как Юрий работал в организации снабжавшей все московские цветочные магазины всевозможными семенами, то, естественно, его дача была вся в цветах, за которыми усердно ухаживала его мать.
Когда в нашу семью приехал мой дядя Ваня из Навои (он там служил в армии, женился, и остался), то я попросил Юру достать для него газонные семена Мавританской смеси, что он и сделал. И мне, для моей дачи в Крюково, он доставал семена различных овощных культур, тогда он брал меня с собой во время своих рабочих визитов в подопечные ему магазины, и всё, что я просил, он мне вручал. 

Как-то незаметно, в нашей кампании появился Михаил Рабилизиров, тоже из моего класса, и тоже благодаря мне. Вначале, он дружил только со мной. Поздними вечерами, когда в моей коммуналке все засыпали, мы с ним на кухне по маленькому приёмнику «Москвич-3» ловили джазовую музыку.
Жил Миша в одном из двухэтажных бараков, расположенных несколькими рядами между улицами: Касаткина и Бориса Галушкина (в большинстве из них находились студенческие общежития), которые назывались Алексеевский студенческий городок (АСГ) в тесной комнатушке вместе с родителями и двумя старшими братьями.
По национальности они были азербайджанские таты. 
В их маленькой комнате было много ковров, которые лежали на полу, их рулоны находились сверху двух шкафов.

Его отец был большим специалистом по коврам, которыми он успешно торговал. Понятно, в этом деле ему, посильную помощь оказывали его сыновья.
Когда я приходил к Михаилу, чтобы потом направиться гулять на любимое ВСХВ, то всегда удивлялся, как они все там умещаются, и, тем более, вместе спят (естественно, на нескольких развёрнутых коврах).
Меня очень радушно встречала его мать, маленькая, сухонькая, с чёрными кудряшками женщина. Появлялся  у них я обычно днём, старшего брата уже не было, второй   брат,  собираясь уходить, обычно крутился перед трюмо, примеряя перед зеркалом один пиджак за другим.
Их, щупленький отец, с голым, коричневым  черепом Сократа сидел неподвижно на табуретке посередине комнаты, как сомнамбула,  абсолютно не реагируя, на всю суету вокруг него. У всех них были глаза, как бы навыкате, и были маленького роста, а мой друг Миша был самым крупным среди них телом, и как я понял, самым любимым сыном у их матери.     В школе его единственными друзьями были я и Петя Мурый, и только потом, через меня,  Юрий Шиханов.   

Михаил  был непременным участником всех игр в карты и домино у Петра Мурого. В его комнате четверо друзей собирались, когда его мать куда-то уходила, он об этом нам сообщал. Играли мы в карты поначалу на интерес, а потом и на мелкие деньги. Проигравший должен был положить свой проигрыш на середину стола.

Когда там набиралась сумма, необходимая для приобретения бутылки 0.5л. армянского портвейна, который продавался по трём ценам: 1.27 р., 1.32р., 1.37р. Портвейн с первой ценой был неважным, чувствовалась краска, со второй – уже лучше, а с третьей ценой был хорошим, даже сказать, вкусным.

Теперь, кто больше всех проиграл, должен был бежать в магазин «на горке», находившийся за Яузой в городке «Моссовета» на пригорке. Иногда, заигравшись, забывали про время, а, взглянув на часы, увидев там  без 15-ти 11-ть, быстро посылали в магазин  самого скорого, чтобы успеть туда до его закрытия.
Помниться, мне иногда приходилось туда бегать, что было прыти,  вместе с Мишкой, и успевали к самому его закрытию, уже буквально двери закрывали, но мы так умоляли продавщицу, что она милостиво отпускала нам наш товар. 

Не зря наш дом находился рядом с ВДНХ. Все мы ходили туда гулять, выпить пива или вина. Особенно когда закончили школу и почувствовали себя совсем взрослыми. Как-то мы с Мишей Рабилизировым пошли туда гулять и  Миша впервые для себя попробовал водку, которая там продавалась в разлив у самого ресторана «Золотая подкова».
Проходя мимо него в сторону выставочных прудов, мы увидели столик с белой скатертью, на котором стояли бутылки с вином и водкой с ценниками за 100 грамм. Мы не удержались от этого «ненавязчивого» сервиза и заказали молодому официанту по 100 грамм водки, как самого дешёвого из всего стоящего на этом  столике. На закуску взяли там же по паре шоколадных конфет.

Был конец жаркого дня, и солнце светило прямо в лицо, поэтому мы оба, неожиданно для себя сильно опьянели.
Точнее, я не очень, так как у меня уже был какой-то опыт употребления  алкоголя, а вот Миша, так вот он совсем через  короткое время чуть стоял на ногах, у него такого опыта не было, он был из совсем непьющей семьи.   
И мне пришлось его, буквально на себе, тащить его обратно к нему домой.

После школы Михаил поступил в институт Цветных металлов (потом, Стали и сплавов), и научившись играть на кларнете, участвовал в институтском оркестре. Потом, закономерно, освоил и саксофон. Женился он на девушке скрипачке. Однажды он мне позвонил и пригласил в дом культуры на ВДНХ, где в тот раз выступал их оркестр.
Окончив институт, он поступил в аспирантуру, сделал изобретение по флотации руд, которое потом внедрил на одном из уральских заводов. В последние годы  он работал научным сотрудником  в Московском НИИ молочной промышленности, куда я однажды приходил к нему в гости.

Уже взрослыми мы ходили туда к пруду, в котором был фонтан «Золотой колос» пить чешское пиво в кафе, которое находилось на самом его берегу.
Как-то раз, когда мы пришли туда, там сидела большая кампания за несколькими сдвинутыми вместе столами, уставленными кружками с пивом.
Мы сидели неподалёку и поняли, что это были студенты из ВГИК-а, которые обмывали какое-то своё знаменательное событие.
Самый старший из них потом встал за спины сидящих с чекушкой водки и стал из неё понемногу наливать всем, и парням и девушкам, в их кружки с пивом. Он так ловко и оперативно это делал, что её хватило на всех сидящих за их столами, что сразу было видно, что делает это не впервые.   

На закуску тогда там продавался набор, в котором был кусочек воблы.
Все присутствующие покупали этот набор исключительно этого кусочка рыбы. Володя Морозов как-то сумел уговорить продавщицу, а, просто, заплатив больше, положил в свой портфель несколько цельных рыбин, и дал каждому из нас по большой вобле.   Сидевшие за соседними столами студенты стали нас расспрашивать, где мы их достали, но мы гордо отнекивались, говоря, что принесли их с собой.
Вероятно, они обмывали чей-то дипломный фильм. Тогда у них была одна похвальная традиция, такие фильмы они демонстрировали на большой стене рядом с аркой северного входа ВДНХ по вечерам, когда стемнеет. Там собирались не только сами студенты ВГИК-а, но и все желающие.

В один мой день рождения мы решили его отметить в ресторане «Арагви», это были Юра Шиханов, Петя Мурый, Миша Рабилизиров, Володя Морозов. Скинувшись по десятке, мы направились в него, думая, что этой суммы нам хватит с лихвой.  Пока мы ждали заказ, Володя мастерски травил анекдоты, он это делал лучше всех.
Как у самого неопытного в питейном деле, через некоторое время Михаила стало тошнить, и тут Володя вовремя поднёс к его рту вазу, стоявшую на нашем столе, предварительно быстро вынув из неё находившиеся в ней цветы. Потом также ловко он их туда опять поставил. Всё это было проделано очень быстро, и, главное, незаметно для официанта.
Когда нам принесли чек с расчётом за всё нами выпитое и съеденное, то там было указано, что мы съели несколько килограмм яблок и апельсин.
Мы стали спорить, говоря, что в стоявшую на столе фруктовую вазу физически не может  поместиться такое количество фруктов. Официант нехотя согласился с нами, и уменьшил в два раза их количество.

Чуть напротив (и левее) нашего дома стоит обелиск «Рабочий и колхозница» (тогда его постамент был значительно ниже), к которому каждую весну нашу маленькую кампанию вёл Юрий, когда у его основания стаивал снег.
Под солнечными лучами облицовочные плиты обелиска нагревались, и, прислоняясь к ним спиной,  мы  грелись, разговаривая обо всём, что нас тогда интересовало. Но, самое главное было в другом,  Юра очень любил играть в «вопристенку» – игру монетами, которыми надо было так ловко ребром стукнув о плиты обелиска, чтобы отскочившая монета попала в принадлежащие другим игрокам монеты, лежащие вблизи на недавно оттаявшей земле.
А если эта монета падала недалеко от какой-нибудь лежащей монеты, тогда надо было, поставить большой палец руки на свою монету и дотянуться до неё каким-то другим пальцем этой руки. Если это удавалось, тогда считалось, что он её выиграл, или выиграл какую-то сумму, ранее всеми играющими оговоренную. Юре Шиханову нравилась эта игра, а к обелиску охотно шли, потому что там ранее всего стаивал снег, и там отчётливо чувствовалась весна, и было теплее, чем в других местах.   

Сзади постамента обелиска находилась всегда закрытая железная дверь, но однажды мы обнаружили её кем-то открытой, и зашли в помещение под статуей.
Там была железная лестница, по которой мы поднялись на сам постамент, выйдя из пятки одной из  статуи.
Погуляв немного на такой высоте, мы решили лезть ещё выше уже внутри самой статуи, где был полумрак – свет туда попадал через отдельные щели в самой статуи, но вскоре отказались это делать из-за того, что внутренняя арматура была вся загажена голубиным помётом.          

В нашем доме на пятом этаже в среднем коридоре (сразу за квартирой Славы Дунина) жила одинокая женщина Вдовина с молодой дочкой художницей Ольгой.
Так в эту дочку и влюбился Юра. Мы, его друзья, об этом не знали, он от нас это скрывал. Потом он мне рассказывал, что с ней гулял по Сокольникам, посещал тамошние кафе, и даже имел с ней интимный контакт в лесистой части этого парка.
Он был вхож в их семью, и мать была не против  их брака.  За спиной Юры незримой тенью высился его папа, парторг целого министерства, невысокий, лысенький, круглолицый, улыбчивый Николай Герасимович.

Но, вскоре, эту красавицу с большими чёрными глазами увидел опытный ловелас с 1-й секции. Это был высокий брюнет (очень похожий на современного иллюзиониста Коперфильда), у которого во дворе  стояла вначале «Победа» (доставшаяся ему в наследство от его отца – большого московского чиновника), потом на её месте появилась «Волга», к которой он подходил особой походкой, слегка подгибая ноги при каждом новом шаге.
Около его машины часто видели разных молодых девушек.  И однажды из окон я увидел около этой машины черноокую Ольгу, и понял, что она тоже попала в его сети. Конечно, из своего окна, всё это видел Юра Шиханов. 
Они прекратили свои встречи, Юра очень долго молча переживал этот разрыв.   Но об этой стороне своей жизни он рассказал мне, уже тогда, когда зарубцевалась эта любовная рана.

В третьем подъезде, на моём шестом этаже (в третьем коридоре)  жила очень важная особа, которая вероятно работала в каком военном ведомстве, её постоянно видели в сопровождении военного большого чина, у неё была собственная машина, на которой они важно отъезжали из переднего двора.
У неё была молодая дочка, которая тоже попалась на липкие глаза упомянутого ловеласа. Через некоторое время она забеременела.
А так как ей ещё не было и 16-ти лет, то для этого человека эта ситуация «запахла» уголовным делом.  Как они между собой разрешили это пикантное дело, но в итоге девушка родила девочку, которую усыновила её мать, превратив её в сестру этой девушки.
Наверняка, у этого соблазнителя были какие-то важные связи «на верху».
Когда эта «старшая сестра» выросла (фамилию её не называю), она стала учиться в одном классе с моей младшей сестрой в нашей 193 школе.
Потом она стала работать в МВД, наверняка пошла по стопам своей матери.
Как-то в лифте она обмолвилась, что на тот момент работала в «Матросской тишине».

Иногда, собираясь маленькой кампанией: я, Шиханов, Конычев и Дунин, мы отправлялись вместе с футбольным мячом через Проспект Мира, на зелёный газон напротив нашего дома, чтобы немного размяться.
Играли настоящим футбольным мячом того времени,  с резиновой камерой внутри. Почти всегда мяч накачивал насосом и потом его зашнуровывал специальной иглой сам Валентин. Однажды окончание игры  было омрачено.

Как обычно, поиграв небольшой кампанией, мы, расположившись там же на травке,  доставали из чьей-нибудь сумки бутылку вина, чтобы её там же распить.
Чаще всего у купленных нами бутылок вина были пластмассовые пробки, которые легко с них  снимались любым дверным ключом, а у этой была пробка внутри горлышка.
Мы пытались её расковырять, но как-то не получалось.
Тут один из нас – Слава Дунин, заявил, что знает, как вынуть из бутылки эту пробку, надо просто крепко стукнуть донышком бутылки о землю.
После этого заявления, он принялся за дело, мы, наблюдая за его действиями, боялись, что бутылка разобьётся совсем, но  он  уверял, что не раз это делал.

Когда, наконец, пробка вылетела из бутылки, то вместе с ней вылетело и немного вина, которое попало на спину Вали Конычева, сидевшего рядом и готовил нехитрую закуску, принесённую Шихановым из своего холодильника.
Это было настоящей трагедией. Валентин в этот раз пришёл в новой капроновой рубашке, очень редкой и дорогой в  те времена, которую дорогому внуку  подарила его бабушка.
Чуть не плача, он запричитал. Недавно он пришёл домой в этой рубашке, на которую, по его словам какнула птичка. Её еле тогда домашние очистили.
А теперь, что он скажет дома? Что на него какая-такая очередная птица наделала? Он чуть не полез драться с Дуниным.  Все мы были расстроены, этот вечер был испорчен.
 Обычно, закончив игру, мы, с чувством полного удовлетворения, распивали бутылку вина.

Прежде чем выходить нашей маленькой кампании играть в футбол, Юра всех обзванивал, и предварительно шёл занимать деньги у живущих в нашем подъезде знакомых ему взрослых людей, чтобы после завершения  игры совместно распить бутылочку вина. Юра мог пойти к солидным родителям Саши Мельникова и занять у них, не сообщая ему самому об этом. Только Юра мог позволить себе это - все в нашем подъезде знали, что его отец большой человек в Минсельхозе России, поэтому его можно спонсировать. А в основном ребята сбрасывались на эту финальную бутылочку вина сами.

В нашем капитальном «сталинском» доме был глубокий противорадиационный подвал, оборудованный для спасения жильцов нашего дома в случае атомной войны. Он был очень обширным, с несколькими туалетами и душевыми.
Вход  в него был внутри цокольного этажа дома и закрывался двумя (с просторным тамбуром между ними) большими стальными дверями, с массивными поворотными рукоятями.  Вот этот подвал стали посещать несколько человек из нашей кампании, вначале: Юра Шиханов, Слава Дунин, Валентин Конычев, Саша Коновалов.

Света во всех его разветвлённых помещениях не было, была единственная лампочка у самых дверей. Поэтому у кого-то из нас был китайский фонарик, у которого вечно отказывали батарейки, и тогда мы оказывались в кромешной темноте.
Прописывали вновь посвящённых так. Вначале его проводили при свете фонарика в одну из самых дальних комнат, потом его выключали, а сами сразу при этом замолкали и замирали, потихоньку отходя обратно к выходу.
Все мы к этому моменту уже знали наизусть расположение всех комнат и прекрасно ориентировались, попеременно касаясь ладонями подвальных стен.

В  одну из встреч со Славой Дуниным, он, узнав, что я начал писать про наши юношеские годы, вспомнил про неожиданную встречу в одной из подвальных комнат с нашим участковым милиционером. Эту комнату обнаружил Слава Дунин, в ней кроме пустого патрона для лампочки у потолка ничего не было.
Наша кампания туда затащила старый стол и  несколько стульев, и мы стали там периодически играть  в карты. 
 
В этой комнате в верхней части было маленькое окно, накрытое со стороны двора  сверху решёткой.  Однажды участковый милиционер, проходя вечером по нашему двору, заинтересовался светом, идущим из окна одного из подвальных помещений. Нагнувшись, он попытался увидеть что-нибудь конкретное через мутные грязные стёкла, но кроме отдельных теней ничего не мог определить.
Тогда он решил спуститься в подвал, и выяснить, кто там находится – его должность это требовала.  Хотя мы были увлечены карточной игрой, но всё же услышали посторонние шаги снаружи, притихли и замолкли.
Входная дверь у нас была не закрыта, и мы увидели, как она потихоньку открывается. У нашей кампании тогда были свои недруги, поэтому Слава Дунин крикнул: бей его стулом!
После чего, дверь распахивается, и в комнату врывается участковый с рукой лежащей на кобуре, с криком: стоять, ни с места! Все мы были испуганы таким поворотом событий. Слава богу, он всех нас узнал, и, успокоившись, стал сильно ругать. Мы стали оправдываться, говоря, что на улице играть холодно, а была уже глубокая осень, и мы  решили обосноваться тут.   

Кроме, почти ежедневных игр в футбол, я с Юрой и Володей  посещал пивные бары, которых тогда было в Москве много.  Самый близкий к нашему дому был на Проспекте Мира рядом с Ростокинской улицей в двухэтажном здании на втором застеклённом этаже, внизу был ресторан. Там мы почти всегда встречали Женю Агеева из нашего дома (он жил ниже Петра Мурого) со своей кампанией.
Как-то будучи в сильном подпитии Женька обратился ко мне и сказал, что я живу как растение, не предпринимая видимых усилий в своей повседневной жизни, смотря на всё вокруг как-бы со стороны с любопытством стороннего наблюдателя на всё происходящее вокруг.
 
Все любители пива здешней округи собирались там за своими круглыми столиками, стульев там не было, все стояли, повесив свои сумки на крючья стойки, в которых у некоторых были спрятаны бутылки с вином или водкой.
Местные выпивохи приходили туда с непременной бутылкой спиртного, рискуя нарваться на штраф за её распитие, поэтому делали  это быстро, и успевали до того, как милиционер, которому  сообщил кто-то из присутствующих об этом, поднимется по лестнице, и появится в пивном зале.
Во всех обыкновенных пивных Москвы пиво пили стоя за круглыми столиками, под которыми были крючки, на которые вешались сумки пришедших туда. из которых вынимались запретные бутылки, и куда они же прятались, при сигнале о появлении у них милиции.   

Только в центральных районах столицы в пивных барах были сидячие места за квадратными столиками, а в дорогом пивбаре с официантами в подвале на углу Пушкинской (теперь Большая Дмитровка) и Столешникова переулка  за длинными массивными деревянными столами были такие же массивные лавки.
Но их посещать было для наших ребят очень накладно. И официанты там жульничали, приносили неполные кружки с пивом, наполненные на треть сверху густой белой пеной.   Ещё был пивной бар у Белорусского вокзала, а самым престижным был пивной бар на Новом Арбате.

Работая в подмосковном НАТИ, домой  Шиханов  приезжал на платформу Рижская, и ближайшая пивная была у Крестовского моста в начале Мурманского проезда в небольшом круглом помещении, в котором к пиву тогда всегда продавали  настоящие сардельки с квашеной капустой, и это было чертовски вкусно!
Этот пивной  бар у всех местных посетителей назывался Шайбой (за свою форму). Потом, по мере накопления денег его владельцами, сзади   его построили длинный сарай вдоль проходящей рядом железной дороги.
Его превратили в обширный пивной бар, где к пиву подавали варёные креветки и нарезанные копчёные сардины.  Но по старой привычке на него перешло старое название, его по инерции продолжали именовать Шайбой.

Туда приходили большими кампаниями, и старались занять столики  в самом конце этого сарая без окон с внутренним слабым освещением, подальше от входа, для чего заранее посылали своего человека, который всех предупреждал, что столик занят.
Такие кампании обычно приносили с собой спиртное, и когда, время от времени, в пивную входили милиционеры, выпивох не особенно было видно, по причине массы народа. А появлялись они обычно после сигнала кого-нибудь из обслуги, и сразу направлялись к, указанному каким-то стукачом, столу.

Но пока они пробирались между столиками с людьми, те успевали спрятать все штрафные улики в свои сумки, висевшие на крючках под их столиком, и потом смотрели невинными глазами на появившихся около них алчных блюстителей закона.    
Вот там и происходили  воскресные встречи Юрия Шиханова со своими друзьями - мной и Володей Морозовым.  Но так как вокруг столика обычно стояли не менее шести человек, то частые посетители поневоле уже знали друг друга, и иногда обзаводились нужными по жизни знакомствами, и, встречаясь где-нибудь на улице, уже кивали друг другу, как старым знакомым, и справлялись о новостях на пивном «фронте». 

Потом Юрина семья переехала в трёхкомнатную квартиру в Новые Черёмушки, которую его отец получил от Минсельхоза России. Через некоторое время,
Юрий пригласил самых близких друзей к себе в гости, чтобы отметить это знаменательное  ту пору событие: Валентина Конычева, Петра Мурого, Михаила Рабилизирова и меня.
Вина было достаточно, поэтому мы быстро опьянели.
Курить мы выходили на балкон, а когда я случайно поднял голову, то увидел над собой лицо красивой девушки, которая вышла на свой балкон, привлечённая громким разговором с нижнего балкона.
Мне она так понравилась,  что я стал с ней разговаривать, а потом и совсем встал на  перила  Юриного балкона, чтобы лучше общаться, потом и вовсе стал делать попытку залезть на её балкон. Она не на шутку испугалась за меня, как бы я не свалился вниз, поэтому  ласково предложила  мне зайти к ней в гости, что было значительно проще.
Дверь мне открыла её мама, и, пригласив  за стол, предложила чай с печеньем. Сидя  с ними за одним столом, я стал им говорить о причине моего появления в нижней квартире, где стал жить мой друг Юрий, не сводя своих глаз с девушки. 
Через некоторое время за мной пришёл Юрий, и я, попрощавшись, и,  обещая прийти к ним в гости потом, вернулся к своим друзьям.

Когда мы ехали обратно  к себе домой на Проспект Мира, я заметил, что Валентин слегка пошатывается, и сказал Петру Мурому, чтобы тот поддерживал его.
Услышал это, Валентин обиделся, и продемонстрировал нам свою относительную трезвость, стремглав сбежав  по эскалатору  метро вниз, да так, что  никто не смог его догнать.
Потом, Юрий мне говорил, что, встречаясь около своего дома в своих Новых Черёмушках с живущей над ним девушкой, та спрашивала его о его друге Александре, почему он не  приезжает  к нему больше. Видно так сильно её поразило его (то есть моё) стремление залезть на её балкон, чтобы познакомиться с ней.

Тогда в воскресные дни мы иногда посещали пивной бар  на Колхозной (сейчас Сухаревской) площади Садового кольца, напротив Склиф-а. Это было как бы посередине между ВСХВ (где жил я и Володей) и Черёмушками (где потом жил Юра). Там к пиву продавали то же, что и в Шайбе, но иногда завозили раков и лангусты, но, судя по их запаху, второй свежести.

Этот недорогой пивной бар был очень популярен среди студентов,  там мы встречали Петиного племянника Сергея, высокого красивого светловолосого парня, тогда уже студента МГИМО со своими друзьями. Иногда, в этот пивбар прибегали санитары из СКЛИФ-а с бидонами за пивом, говорили, что однажды один из них попал под машину, когда перебегал Садовое кольцо.

Серёга, когда был маленьким, часто приходил на наш этаж вместе со своим дядей Петей, и озоровал вместе с другими своими одногодками, которые иногда перебирались на другую сторону лестничных перил и играли в догонялки. Однажды Серёжа сорвался и пролетел с шестого этажа два пролёта вниз, вылетел на четвёртый этаж, и, самое удивительное, остался цел и невредим. 

В школьные годы он воспитывался в интернате на Проспекте Мира рядом с ВДНХ, когда его отец Николай (брат Пети Мурого) с женой были в загранкомандировке в Индии. Потом он поступил в МГИМО, а в летние каникулы подрабатывал проводником поезда на маршруте Москва-Мурманск. Уже тогда он начал злоупотреблять алкоголем и подрался там с другим проводником. Но благодаря его отцу, этот эпизод в его институте благополучно замяли. Через некоторое время он оказался вместе со своей женой в одной  Африканской стране.

Как он сам весело рассказал, вместе с ним в его машине постоянно была его жена, чтобы он не выпивал в течение дня, там во всех придорожных кафешках продавалось спиртное. Позже, когда Петя переехал из нашего дома в Бирюлёво в однокомнатную квартиру (после смерти матери), к нему в гости стал приезжать Серёга вместе со своим младшим братом Колей, который родился уже в Автралии, где их отец был по обмену опытом в разведении  тонкорунных овец. Уже тогда Сергей приезжал уже навеселе.
Когда они стали жить в угловом с банным переулком доме на Проспекте Мира, у него появилась очаровательная сестрёнка.
Во время сухого закона в стране, когда ему приходилось присутствовать на различных приёмах, где на столах было спиртное для иностранных гостей, русским запрещалось прикасаться к нему, он умудрялся незаметно для соглядатаев опрокинуть  не одну рюмку.

Потом произошло загадочная смерть Петиного брата Николая отца Сергея. Поздней осенью он вместе со своей женой и детьми был на своей даче, вечером пошёл к только что замёрзшему пруду и пропал. Потом его долго искали и нашли водолазы на дне пруда. 
Прошло какое-то время, и мы с Шихановым и Морозовым встретились в пивбаре на Колхозной (тогда) площади с Николаем, племянником Петра Мурого, и узнали, что его старшего брата уже не было в живых. Как мы поняли, в этом был виноват всё тот же зеленый змий.

Юрий и Володя – друзья «не разлей вода».
Со временем получилось, что самым близким другом Юрия стал Володя Морозов, надо понимать, их сблизило, как детей высокопоставленных родителей.
Одним летом, друг Юриного отца, директор виноградарского совхоза на Тамани   пригласил его семью в летний их отпуск к себе отдохнуть.
Николай Герасимович побыв немного, отбыл в своё министерство, оставив у моря своих трёх детей: Юрия, младших, дочь Татьяну и сына Влада с его женой. Благодаря Юрию, вместе с ними там был и Володя с женой Ириной.

Юра с юмором потом рассказывал, про Володю, который перебрал вино нового урожая.  Они обедали вместе с рабочими, которые собирали виноград.
На длинном столе, за которым они все сидели, ставили несколько трёхлитровых банок со свежим виноградным вином.
Рабочие, поев и выпив, сколько им хотелось, ушли, а Володя, увидев, сколько ещё осталось в этих банках вина, не мог это вытерпеть. Он взял и полностью допил одну из этих банок. Но вино свежего отжима имело коварное свойство.
 Когда они пришли к своим палаткам, то с ним стало плохо. Он лёг, на лице его пошли красные пятна, он стонал, и его жена клала ему на лоб мокрое холодное полотенце. 

Юра настолько сдружился с Володей, что стал его первым и, даже, основным другом. Когда у того квартира пустела после отъезда всех его родственников на дачу, он приглашал его к себе в гости, и они, напившись вина, горланили: «Чёрный ворон, я не твой!». Выспавшись, они звонили мне, чтобы я приходил к ним, и присоединялся к их мальчишнику. Я, естественно, приходил с бутылкой винца.
На закуску Володя из холодильника вынимал пиво и всевозможные закуски, которые приносил его отец из цековского буфета. Это была буженина, красная рыба и другие деликатесы не известные тогда простым гражданам.

К пиву Володя однажды поставил на стол большую консервную банку, в которой вертикально была уложена бесподобная вобла (мягкая, полупрозрачная, и чудно пахнущая), не такая, какую обычно продавалась на наших рынках, которую потом все колотили изо всех сил об что-нибудь твёрдое.  Потом, кто-нибудь из нас спускался вниз за очередной выпивкой, где в этом же доме на первом этаже был большой гастроном, 
Утомившись от всего этого изобилия, мы решали отдохнуть в парке Сокольники.
Володя в дорогу делал бутерброды из своих продуктов, и, купив пару бутылок вина в гастрономе на первом этаже его дома, все отправлялись в сторону пивного бара Прага,  который был на пригорке в Сокольниках (в «перестройку» его сожгли, руины стоят по сию пору).

Когда Володя женился на Ирине, красивой блондинке из дома напротив (она работала в ближайшей столовой), он приходил туда почти всегда с Юрой Шихановым. Ирин отец всегда их радушно встречал.
Он работал стеклодувом в закрытом институте, в «ящике», которым заведовал Капица, был любитель выпить, но преимущественно водку, и получал такую большую зарплату, что успешно содержал себя, её и двух уже своих взрослых детей: Ирину и её младшего брата.
 При появлении у него в квартире его зятя вместе с Юрием (а иногда и со мной) он приглашал их на кухню и торжественно ставил на стол бутылку водки, приглашая разделить с ним его скромный ужин. 
Это был интересный собеседник, и большой жизнелюб. Он со своими товарищами на плоту провёл один свой отпуск, кажется, на реке Каме, потом показывал массу интересных фотографий. 
Как стеклодуву, ему не было равных в Москве. Однажды мы вчетвером сидели на кухне и выпивали, уже изрядно  захмелевшему Володе он незаметно заменил рюмку. Володя этого не заметил, и когда все стали выпивать, взял эту рюмку и, опрокинув её в рот, и вдруг понял, что его рюмка пуста, хотя, на вид, со стороны, она была полна. 
Он громко возмутился, чем привёл в большое веселье своего тестя. Оказывается, тот сумел мастерски выдуть эту рюмку с двойными стенками, между которыми поместил подкрашенную жидкость.
Не работавшая тёща не вмешивалась в такие выпивки, хотя её муж частенько приходил домой «на бровях», но он зарабатывал так хорошо в своём «ящике», что успешно содержал и её и двух уже взрослых детей. Юра к ним домой заходил как свой человек, и всегда с ним была какая-нибудь бутылочка. 

Отец Володи Морозова настоял, чтобы его жена Ира окончила пищевой институт, и потом помог ей устроиться на работу в фирму «Океан». Сам Володя  окончил институт «Стали и сплавов», в котором когда-то учился его отец, после чего стал получать тот мизер, что получали тогда все выпускники и других вузов.  И теперь его жена, работая в своей (знаменитой и богатой тогда) фирме, зарабатывала значительно больше своего супруга, получая там шикарные рыбные наборы ко всем праздничным датам.
А в новый год, кроме  шикарного праздничного рыбного набора, Ирине выдавали на два лица приглашение в один из столичных ресторанов к полностью сервированному столу, что,  конечно, нравилось Володе, но в то же время и немного уязвляла его как супруга.
На его работе ничего такого не было (в годы "перестройки" он там работал "ночным директором"). Он даже сожалел, что учился в институте «Стали и сплавов», и иногда, выпивши, горестно высказывался, что, окончив его, ему осталось только сталь есть.   
 
Юра, Володя и я иногда, созвонившись, встречались в «Шайбе», то в выходные дни они собирались в Сокольниках на Ширяевом поле, где, распив бутылочку портвейна, наблюдали за игрой молодёжных футбольных команд Москвы.
Кроме клубных команд, там часто выступала команда ФШМ, в которой играл (известный тогда в футбольном кругу, как «всадник без головы») Рейнгольд, знаменитый  своим перебрасыванием в атаке футбольного мяча через себя. 

Потом, они с хорошим настроением шли в сторону пивбара «Прага» - в его меню всегда были бесподобные  шпикачки. Когда там было слишком много народа тогда неподалёку, через аллею, находился длинный зеленый фанерный сарай без окон с дневным светом изнутри, в котором продавалось разливное пиво с простенькой закуской

Полные кружки клиентами ставились на узкие столы в середине и короткие полки  по обеим стенам во всю длину этого неказистого сарая. Но в хорошую солнечную погоду людям не возбранялось выходить с кружками наружу за этот сарай в низину.
Ребята, взяв для начала по две кружки пива, шли за сарай, где на одном из многочисленных пеньков Володя раскладывал свои аппетитные бутерброды, любовно сделанные из рыбных наборов, которые регулярно получала его жена в фирме Океан. После дождевых дней это место с пеньками слегка затапливалось, за что этот фанерная пивнушка называлась у его посетителей «Лягушатник». 

Какое-то время они собирались в небольшом лесном массиве (через него шла уютная тропа от Ростокинского проезда к Ширяеву полю) между Богородским шоссе и 6-ым Лучевым просеком.
Неподалёку на Б.Оленьей улице Володя Морозов случайно обнаружил незаметный магазинчик, в котором стояли большие бочки с солёными огурцами, квашенной капустой и всевозможные стеклянные банки с консервированными овощами (типа – «завтрак туриста»).
Но самое главное – там продавались большие 0.8 л бутылки с яблочным и фруктовым вином (плодововыгодным, как его иногда называли) по недорогой цене.
И ещё там продавалась тоже недорогая Семипалатинская сухая колбаса.
Мы покупали по одной тяжёлой «бомбе» на брата, немного этой колбасы, чекушку чёрного хлеба и отправлялись в неподалёку расположенный лесок, где на стволах упавших деревьев и на пеньках уютно беседовали, не забывая то  и дело оглядываться – милиция в те времена рьяно занималась прибыльным для себя делом, скрытно подкрадываясь, штрафовала.
Часто, потом сообщала об этом на наши работы, что негативно сказывалось на нашем там финансовом положении, и рабочем климате.    

Ещё одна пивная находилась в жилом доме на улице Королёва (с другой стороны от музея Королёва). Кроме высоких круглых столиков, по двум боковым стенам там были дополнительно устроены питейные места в виде длинных коротких (таких, чтобы можно было только поместить кружки с пивом) полок. К пиву продавалась разнообразная закуска, но она была там дорогой, поэтому многие приходили со своей закуской, а некоторые и с выпивкой, на свой страх и риск, Среди обслуги находились (обычно) милицейские  наводчики.

Когда закрыли это заведение (по настойчивой просьбе живущих в этом доме жильцов), на улице, почти рядом, за тротуаром, возник пивной киоск, в котором продавалось пиво исключительно на вынос.
Но это не мешало местным «алканавтам» с литровыми банками пива пастись неподалёку. По выходным дням, к  открытию киоска, рядом уже стояла солидная очередь с одной, а то и двумя трёхлитровыми банками, с которыми потом, счастливые их обладатели отправлялись по своим домам. 

Отдельно стоящие пивные киоски тогда стояли повсеместно по всей Москве, в них продавалось исключительно  жигулёвское пиво. Внутри них стояли бочки (поначалу деревянные с деревянными пробками, потом металлические), где на закуску продавались сушки, посыпанные крупной солью, из находившегося там большого бумажного мешка.  Кружки с пивом люди ставили на полочки, устроенные по четырём бокам этих киосков.

Помнится, один такой киоск стоял на Трубной площади  со стороны Страстного бульвара, в конце которого стоял общественный туалет, что было очень кстати для пьющей пиво публики.
Зимой в таких киосках  продавщицы держали у себя  чайник с тёплым пивом, из которого доливали в уже налитые кружки, по желанию клиентов, вежливо спрашивая, перед тем, как налить пиво в кружку: «вам с подогревом?»

В сильные морозы, в процессе пития, по краям кружек образовывался слой из замёрзшей пивной пены, но это не могло испортить настроение настоящим любителям пива. Некоторые «гурманы» приходили со своими чекушками, из которых доливали (а то и полностью вылив) в свои кружки, предварительно, настороженно оглянувшись по сторонам.
Таких рисковых выпивох частенько караулили издалека местные милиционеры, в надежде содрать с них штраф за распитие спиртного в общественных местах, а особо ретивых и вовсе отвезти в вытрезвитель.         

Когда Юрий в конце недели, задержавшись на своей работе в НАТИ, в кампании лиц, кому он доверял, нагружал себя спиртным больше обычного, тогда у него, естественно, утром в субботу голова сильно болела.
В субботу, едва проснувшись, он подходил к телефону, и тихо, чтобы не разбудить домочадцев (а также, чтобы не слышали его разговор) звонил мне домой, и спрашивал, есть у меня чего-нибудь выпить. 
Услышав утвердительный ответ, а у меня всегда в холодильнике была  половина (а то и полная) бутылка вина, он тут же говорил: «сохрани её до моего приезда, я сейчас выезжаю к тебе» - в такое раннее время магазины в городе ещё не работали.
Приехав ко мне, он тут же опохмелялся, и после пространного объяснения, где и с кем он вчера выпивал. Когда время приближалось к 11-ти часам, открытию продовольственных магазинов (часу "волка" - на циферблате кукольного театра Образцова), он по телефону звонил Володе Морозову, чтобы тот с бутылкой вина приходил к Николаю (то есть, ко мне). 

Но видно Володя накануне тоже злоупотребил спиртным, поэтому, едучи ко мне в лифте на шестой этаж, умудрялся там выпить треть бутылки (как бы свою долю).  Появившись в моей комнате  с двумя третями портвейна в бутылке, он извинялся, что не утерпел. Но Юрий и я прощали ему такой, понятный им, проступок, и великодушно делили на троих, оставшееся в бутылке вино.

Потом они решали, куда они направят свои стопы в эту субботу, на ВДНХ или в Сокольники. Если на ВДНХ, то там имелись свои отличные продовольственные магазины, если же в Сокольники, тогда надо было заранее запастись вином.   
Иногда в выходные дни друзья отправлялись на ближайший Спартаковский стадион (находившийся на Ярославской улице, неподалёку от перекрёстка с улицей Бориса Галушкина), где смотрели игру молодёжных московских футбольных команд, предварительно выпив бутылочку  портвейна  на лавочке в миниатюрном сиреневом скверике этого стадиона.

Вино мы покупали в магазине напротив, который назывался «милицейским», потому что на его заднем дворе находилось 21 отделение милиции.  По правую сторону  от него был маленький овощной магазинчик, который мы тоже посещали, там иногда продавалось яблочное вино и сидр в больших 0.8 л бутылках (ребята их иногда называли бомбами). Потом там устроился приёмный пункт по приёму стеклотары, где мы по утрам встречались со своей пустой посудой, и, сдав её, мы отправлялись в милицейский магазин.   

Но, естественно, друзьям такого количества выпитого было недостаточно, и они отправлялись по Ярославской улице, в сторону находившихся на ней сельскохозяйственных гостиниц, где находился большой продовольственный магазин, чтобы приобрести там бутылку водки за 2.87 руб. Обычно, деньги на дополнительную выпивку бывали лишь у Шиханова.
Но, вечером в конце выходного дня, часто водки на прилавках  уже не было (была полностью раскуплена), оставался лишь коньяк за 3.12 руб. 
Делать было нечего, покупали этот коньяк, хотя он труднее выпивался большими порциями. Умудрялись его выпить в телефонной будке прямо неподалёку от дверей этого магазина, после чего сильно охмелевшие друзья, провожали шатающегося Юрия домой, посадив на автобус №81, который ходил по тогда 2-й Ярославской улице (от Курского вокзала до гостиницы «Турист»).

Когда Юрий переехал в третий проезд Марьиной Рощи (в соседнем доме жила известная право защитница Новодворская, её иногда видели в одной нижней рубашке, выбрасывающей мусор в ближайший мусорный бак), то иногда по пути домой «застревал» в ресторане Рижского вокзала, и оттуда звонил мне, чтобы я составил ему кампанию. 
Один раз, я застал его уснувшим за последним столиком, сложившим голову на сложенные руки, перед ним стоял недопитый графин с томатным соком.
Надо понимать, в сильном подпитии, он заказал томатный сок, чтобы встретить меня трезвым. Подошедший официант сказал, что его предупредили о скором приходе к нему друга, и он, деликатно ждал.
Так как Юрий неоднократно посещал этот ресторан, то его уже знал все официанты, на чаевые он не скупился.
Я иногда приходил в гости к Юре Шиханову  в Марьину Рощу и, немного выпив,  выходили курить на балкон, выходивший в сторону товарных путей Рижского вокзала.
Однажды, когда мы стояли на балконе и курили, Юра указал на стоявшие почти под самым его балконом железнодорожных путях три грузовых вагона, и сказал, что это грузины привезли в Москву портвейн и коньяк.
Во  время своей стоянки они приторговывали вином в разлив. Для этого надо было подойти к первому вагону со своей пол литровой банкой, постучать в их дверь, и, в открывшуюся на стук дверь протянуть банку и деньги.
Потом, так же безмолвно открывалась эта дверь и выдавалась полная банка с вином.
Теперь с пустыми банками, мы с Юрием  с вожделением  подходили  к этим вагонам с лёгкой закуской, там  уже были и другие «жаждущие».
Выдержав небольшую очередь, с наполненными банками  друзья отходили под ближайшие деревья, где на траве уже сидели марьинорощинские  ребята со своими банками. Между прочим, вино было вполне приличным, не хуже магазинного, к тому же значительно дешевле.
Через некоторое время об этих вагонах узнало всё пьющее население  Марьиной рощи, некоторые выпивохи там не только дневали, но и ночевали.
В поисках своих мужей туда отправлялись некоторые жёны, чтобы забрать их обратно домой.
Когда на Трифоновской улице открылась новая пивная, где кроме пива, поставили автоматы  по продаже вина в разлив,  мы на продолжительное  время сменили место своего вечернего «досуга». Там стали встречать знакомых ребят по «Шайбе» и по улице Королёва, которые тоже решили  перебазироваться сюда, откуда можно было, выпив пива, возвращаться обратно с наполненными вином двухлитровыми полиэтиленовыми бутылями.

 Личная жизнь у Юрия Шиханова проходила в кратковременных знакомствах с женщинами, не обременёнными супружескими узами. И когда в такие ночи он отсутствовал дома, и его мать спрашивала, где он пропадал, тот говорил, что ночевал у меня.
Вследствие этого у Юриной матери стало складываться нехорошее отношение ко мне, и как-то она об этом прямо сказала, когда тот звонил Юрию.
Мне это было очень неприятно слышать, и он прямо сказал, что её сын ни разу у него не ночевал, после чего Юрина мать перед ним извинилась.
Потом я  имел крупный разговор с Юрием, который потом передо мной извинился. Иногда к Юриным амурным делам присоединялся и Володя, который в свою очередь говорил дома, что ночевал у Юрия.

Точнее, было обычно наоборот, вначале Морозов заводил знакомство с девушками, а так как, с деньгами у него было неважно, то, зная, что у Юрия они «водились», приглашал его. После чего с вином и закусками они отправлялись к ним в гости, и иногда с ночёвкой.
Но был один случай, когда Володя неожиданно пригласил Юру и меня в гости к своей новой чернокудрой любовнице. Оказалось, что она была, так называемой «московской  женой» какого-то богатого торговца грузина, который, по приезде в Москву, останавливался  у неё. После его отъезда, в её уютной однокомнатной квартирке оставалось большое количество вина и коньяка, и в его дни отсутствия там стал появляться наш Володя.
А при виде такого большого количества спиртного он решил сделать широкий жест, пригласить к своей новой любовнице и своих постоянных друзей-выпивох.
Его новая пассия, решила ему не перечить, и в какой-то день мы сидели  вчетвером за её столом, уставленым дорогими бутылками спиртного и всяческими закусками.     И это было при существовании у Володи законной супруги белокурой Ирины. 

В так называемые годы «перестройки» как у меня, так и у Морозова Володи, на наших работах зарплату платили с большим запозданием, и в таком размере, что только хватало на коммунальные платежи, при галопирующем росте цен на всё. Мне приходилось торговать авто запчастями у платформы Северянин. Володя, поначалу, когда его перевели на работу «Ночным директором» и платили хоть какую-то зарплату, терпел.
Но потом и на той работе стали ему платить с большими перебоями, тогда он устроился рабочим грузчиком на Сахарный завод. По своей природе интеллигента, он с трудом таскал мешки с сахаром, и сильно уставал.
Местные грузчики были намного выносливее его, а потом, после рабочего дня они совместно пили водку, которая в то время была плохого качества, и часто фальсифицированной.
И вот однажды жарким летом после конца работы он после выпитой такой водки по пути домой упал на улице, и, не приходя в сознание, умер. Про это и его работу на Сахарном заводе мне рассказал потом Шиханов Юра.   

Когда Шиханов жил в Марьиной роще, его вечером в дверях встречала маленькая дочка его сестры Татьяны, Она внимательно всматривалась в него, и, увидев, что он пришёл «навеселе», быстро поворачивалась, и бежала к Юриной матери с криком: «бабуля, а Люля пяный пишол!», чем приводила в большое веселье всё их дружное семейство.
 Юра Шиханов не долго был холостым, он стал жить гражданским браком с женщиной, у которой была маленькая дочка, и стал жить у неё на Шаболовке.  Потом пригласил своих друзей Володю и  меня к себе в гости, накрыл стол, со стороны его пассии были две её подруги. Юра был очень заботливым отцом для новой своей дочурки, когда та пошла в школу, он помогал ей готовить уроки.  После этой женитьбы он уже старался не приходить в новое своё жилище сильно поддатым. В конце тяжёлых лет «перестройки» его гражданская жена с дочкой уехала в Израиль на ПМЖ

Во время сухого закона, водку продавали лишь по справкам из  похоронного бюро, и ЗАГС-а.  А одно время был лишь спирт  «Рояль».
Большой урожай смертей произошёл в период так называемой «перестройки», когда люди стали пить всякую дрянь, и особенно спирт «Рояль», который за рубежом считался техническим. 

У одних людей отнимались ноги, они становились инвалидами, другие же совсем покидали  этот свет. Кто имел дачные участки, те тайно ночами гнали самогон, из всего, что могли купить в пустующих магазинах, это было видно по ночным тонким струйкам  дыма из печных труб. Некоторые в городских условиях пытались что-то делать из прокисших фруктов, и путём каких-то манипуляций с вымораживанием. 

Юра рассказал, что в период борьбы с пьянством, когда его отец стал в его министерстве начальником Главка Коневодства, то, курируя Ипподром, он со своими сотрудниками после конных соревнований посещал тамошний ресторан, вместе с едой им приносили бутылочки с кока-колой, в которых уже был коньяк.   
После смерти Юриного отца, Шиханова Николая Герасимовича, в трёхкомнатной квартире в Марьиной роще остались жить трое: сам Юрий, младший брат Владик, и их мать, которые потом удачно разменяли свою квартиру.
В итоге, Юрий с матерью переехал в двухкомнатную небольшую квартирку у станции «Лось» (по Ярославской ж.д.), а его брат с женой на улицу Руднева, в дом, где был тогда районный военкомат.   
В те годы, когда деньги стремительно обесценивались, Юра при этом обмене сумел дополнительно получить миллион рублей старыми деньгами и теперь важно называл себя миллионером.  Переехав в новый дом у платформы «Лось», при посещении единственного продовольственного магазина, где местное мужское население покупало спиртные напитки, он встретил некоторых своих знакомых по прежнему адресу. В период частичной сноски марьинорощинских пятиэтажек, власти города переселили его жителей во вновь построенные дома у станции «Лось». Когда они стали вспоминать общих знакомых, то оказалось, что многие из них быстро ушли в мир иной.

После развала Союза и массового закрытия небольших московских предприятий, некоторые рабочие, получив расчёт, с горя (другой работы им не предлагали) покупали ящики с водкой и  уходили в длительный запой, постепенно их не стало среди поредевшего трудового населения Марьиной Рощи.   

В Лоси, среди постоянных потребителей спиртного Юра стал очень уважаемым человеком.
Когда он после работы приезжал туда и появлялся на платформе, то его уже ждали новые приятели, самые нетерпеливые по части выпивки, и в окружении небольшой свиты он шёл к магазину.
Там он покупал бутылку водки, пачку любимых останкинских пельменей (не чета нынешним), и плавленый сырок «Дружба». Потом в безопасном месте (местная милиция свою шпану не беспокоила, не выгодно), он выпивал дежурный стакан, оставляя корешам сырок и остальное содержимое бутылки, и с пельменями отправлялся домой.
Надо тут напомнить, что в стране это были голодные годы, денег у большинства людей не было, а  у него они были, вырученные при переселении сюда. 
Когда Юра приглашал меня к себе в гости в Лось, то история с выпивкой и покупкой пельменей домой повторялась лишь с разницей, что я тоже участвовал в распитии бутылки водки, плюс второй сырок «Дружба».   Вовки Морозова уже не было в живых, а то и он бы там присутствовал.
Вскоре моя жена Наташа переехала из центра Москвы, (тогда улицы Алексея Толстого) на улицу Павла Корчагина (неподалёку от платформы Маленковская),  в результате размена её коммунальной квартиры в старинном московском доме.
Теперь в некоторые выходные дни Юрий приезжал к нам на электричке из своего Лося  с чекушкой водки и небольшой закуской, это было очень благородно в самые голодные годы «перестройки».

Качество водочных изделий тогда было откровенно неважным, происходили частые отравления, иногда со смертельным исходом. Как-то Юрий мне рассказал, что с ним однажды произошло на даче в Калистово.
Спиртное (водки, наливки, настойки) там продавалось в небольшом деревянном магазинчике у ж.д. станции.  Некоторые люди, живущие там, приехав после работы, купив бутылку в этом магазинчике, выпивали там же на троих прямо  за магазином. 

Так же поступил и Юрий в тот злополучный субботний день, приехав с работы, и отправился на свою дачу, где его ждал ужин, приготовленный для всего семейства его заботливой матушкой.
Глубокой ночью он проснулся, вышел с веранды во двор и хотел пойти по дорожке в туалет, но не тут то было. Обычно, в  это время на небе ярко светили звёзды, а сейчас перед глазами было абсолютно темно.
Он ничего не мог понять, он стал усиленно тереть глаза, но темнота перед глазами не проходила. Он откровенно перепугался, понял, что ослеп, и сел на ступеньку веранды, так сидел около часа, массируя свои глаза.
И только потом, темнота перед глазами постепенно рассеивалась, и он опять стал видеть звёздное небо.

Юрий с большим облегчением вздохнул, и понял, что это было последствием выпитого накануне некачественного спиртного на станции (в выпитой бутылке, вероятно, был метиловый спирт вместо этилового спирта). 
Он  с нетерпением дождался утра, и понёсся к станционному магазинчику.
Там уже был аналогичный народ, ждавший его открытия. Как только продавщица открыла дверь, все накинулись на неё: «ты нас отравила, что ты нам продала?». Она, чуть не плача, стала оправдываться, откуда она могла знать о качестве этой водки, её ей привезли тогда из Мытищ. Оказывается, в ту ночь не всем удалось успешно проснуться. Магазин тут закрыли, и вызвали милицию, для выяснения этого происшествия.   

Встречаясь со мной, Юрий говорил мне про своего умного пушистого кота, который, когда Юра лежал на кровати, забирался на него, укладываясь точно на ту часть его живота,  которое у него болело, как бы лечил его.   
Каким-то образом кот чувствовал, в каком месте у него болит, и после некоторого времени тупая боль в его животе проходила.   

В конце рабочего дня Юрий с одним  из руководителей его конторы в его  кабинете обычно хорошо выпивал, и с чувством полного удовлетворения отправлялся домой.  Такой режим почти каждодневного раннего ужина, вероятно, сказался на его здоровье. Хотя он стал уже ограничивать себя в употреблении спиртного, но неожиданная коварная болезнь (рак крови) его быстро уложила,  вначале в больницу, потом в собственную кровать.
За ним по усердно  ухаживали мать с сестрой, покупали самые дорогие лекарства, но всё было напрасно, и вскоре Юрия  не стало.

Пивная на Трифоновской улице просуществовала довольно долго. Я там  иногда встречался со своими приятелями по общей работе с Анатолием Сапожковым, главным инженером проекта «Большая Волга», и его помощником Виктором Межевым (в этом проекте я выполнял  «Противопаводковые мероприятия»).
К  этим ребятам я  часто по вечерам приезжал на Бауманскую улицу, где находилась их фирма «Союзвопроект», там встречались на втором этаже кафе «Три поросёнка». Толя Сапожков был завсегдатаем в этом заведении и в прекрасных отношениях с хозяйкой этого заведения.
К нам потом присоединялся их начальник Анатолий Колоколов.
Иногда мы, все четверо встречались в кафе на Каланчёвке, и там и там  обычно к бутылке водки и пиву брали жареную курицу. 
Реже. крупно выпивали в Тучково у Колоколова на его даче у реки Москва  подмосковную низкого качества водку.   
В последние годы жизни в «перестройку» Анатолий Сапожков работал дворником в своём дворе. Живя, после развода со свое женой, в однокомнатной квартире, он умудрялся сдавать молодой рыночной торговке половину своей постели (как он говорил, спали валетом), продолжая сильно пить, пока его не сразил удар. 
Его отвезли в больницу, куда я с Межевым приехали, Анатолий никого не узнавал, потом до самого конца его навещал младший брат.

Сам Витя Межевов  умер во сне, как сказала по телефону его матушка.
Я регулярно ему звонил, он говорил, что перешёл на домашнюю самогонку, которой втихаря торгует в соседнем доме старушка.  У него был большой сад
Под Шатурой, откуда он привозил много яблок.
В своё время я ему подарил для его там дачи  печку-буржйку, которую мне сварил рабочий на стройке, где я был сторожем в те трудные годы, на которую меня устроил Юрий Романов, работавший тоже там же сторожем (бывший секретчик в одном из зарубежных посольств).
Во время моей учёбы в институте, у меня появились новые друзья: Геннадий Гудков (он жил в общежитии) и Вадим Кузищин (он жил у Павелецкого вокзала), которого я потом познакомил с Юрием Шихановым.

Не помню по какой причине, но одной снежной зимой Юрию и Вадиму вздумалось поехать на Шиханову дачу. В этой поездке им составили кампанию: я, Миша Рабилизиров и Петя Мурый.  Шиханов сказал, что у него там есть электрообогреватель, и холодно не будет.
В электричке ехали уже все навеселе, и с несколькими бутылками вина. На станции Калистово, где была эта дача, был глубокий снег, а мы были все в городских туфлях мокасах, и шли мы по колено в снегу.

Подойдя к даче, мы увидели, что открыть калитку нет никакой возможности – снегом было заметено до середины забора, и нам пришлось через него кое-как перебираться.  Дача у Юрия была из щитовых блоков и одинарным полом, поэтому маленький обогреватель был бессилен против 15-градусного мороза.
Когда было выпито всё вино, пришло время укладываться спать. Пол был ледяной, Юрий притащил из сарая несколько пустых мешков, но всё было напрасно, и пришлось нам в полудрёме ожидать рассвета, чтобы, стуча зубами от холода, брести к станции, где смогли отогреться лишь в подошедшей первой электричке на Москву. 

Немного про Вадима.
В свои отпуска он отправлялся на заработки: в Карелии – сбор клюквы, Вологодской области – строил химкомбинат, на БАМ-е – прокладывал кабель вдоль железнодорожного полотна. По его словам, когда его посылали в ближайший населённый пункт за продуктами, то он покупал там ещё бутылку водки, и, выпив её целиком из горла, отправлялся в обратный путь.   

Геннадий Гудков мне намекал, что какое-то время Вадим был во Вьетнаме. Сам Вадим, выпивши, однажды как-то намекнул на это. (Мы вспомнили, в нашем институтском общежитии он дружил с вьетнамцем, которого звали Биг. Вьетнамцев там была большая группа, но в отличие от них, Биг был раскрепощённым и любил немного выпить среди русских. Перед приездом в Россию, он воевал во Вьетнаме  какое-то время). Обычно, когда Гудков из Вологды приезжал в Москву, он вместе с Вадимом приезжал ко мне домой, где мы солидно выпивали,
Работая экспертом по оценке  ущербов от ЧС, мне пришлось с выпивкой с большим трудом «завязать», и, продолжая встречаться втроём, теперь  бутылку водки приходилось моим друзьям выпивать уже вдвоём.

С личной жизнью у Вадима было не всё ладно. В институте он женился по большой любви на девушке Тане с ребёнком, потом родив своего.
С последнего курса института он ушёл, после чего попал а Таманскую дивизию. Вернувшись, он закончил институт, женился вторично, продолжая платить алименты за двоих. На своей работе в  Росоргтехводстрое Вадим познакомился с женщиной своих лет Надей  и стал жить с ней гражданским браком. Я её хорошо знал и периодически бывал у них в гостях.

Через несколько лет произошла трагедия. Надя, вернувшись с работы 7 марта, после праздничного застолья (накануне 8 марта) легла с непотушенной сигаретой и, сильно обгорев, умерла (Вадим ещё не пришёл домой).
В «перестроечные годы» Вадим работал каменщиком на строительстве московских особняков и жил один. 
Во время поисков другой  работы он встретился с девушкой Таней (закончившей МАИ), тоже искавшей работу, и впоследствии стал жить с ней в её однокомнатной квартире.  Вадим продолжал работать каменщиком, а она,  оставаясь на целый день дома, пристрастилась к выпивке.  Однажды он сообщил мне о своей новой пассии и пригласил меня в гости.
Теперь они стали дружно выпивать вместе.
Но у Вадима опять произошла очередная трагедия. Татьяна, в ожидании Вадима с работы, перебрала спиртного (а тогда паршивого) и умерла в самый день его рождения.
В последний год своей жизни, по словам его последней подруги, с которой я познакомился уже после его кончины (узнав об этом по телефону), Вадим пил преимущественно пиво, продолжая много курить, но это не ему не помогло, и он умер от рака.

С Виктором Ведерниковым я познакомился на пятом курсе института после своего академического отпуска.
Окончив институт, наши пути разошлись. Он за это время успел жениться, родить сына, съездить за границу, купить квартиру. Вновь я с ним встретился через своего однокурсника Анатолия Березина, с которым он вёл совместную работу, и потом участвовали в международном съезде дренажа, проходившей на ВДНХ, в качестве ответственных за отдельные демонстрационные  залы (они оба знали французский язык).

С Анатолтнм Березиным Ведерников сдружился и часто проводил совместные  «вечеринки» в женской кампании (однажды, даже ушли на работу в разных ботинках, перепутав их в спешке). 
Когда Виктор приходил в Союзгипроводхоз к Анатолию, они звонили мне, после чего собирались  у меня дома и выпивали. Всё это время он работал в нашем институте аспирантом, понемногу (но регулярно) выпивая. К этому времени он успел развестись и вторично жениться на своей студентке, которой потом помог защитить диссертацию.

Теперь у него появилась цель, самому получить докторскую степень, что и сделал через несколько лет.  Это событие мы обмыли втроём у него в новой квартире. К этому времени он развёлся со своей второй женой (по причине частых его выпивок), и продолжал совместно работать с Березиным (защита нефтеносных районов  Прикаспия от нагонных волн) .   В конце концов, он перестал выходить на работу, продолжая, теперь уже по многу, выпивать.

 А для этого он стал сдавать половину своей комнаты в наём.  Березин продолжал работать в Союзгипроводхозе, куда я изредка приходил по праздникам, для совместного их отмечания. И однажды на майские праздники, хорошо выпив, мы решили по телефону поздравить Ведерникова. К телефону подошла его последняя жена и сказала, что Виктора больше нет.
А пятью годами ранее ушёл из жизни наш общий знакомый Сергей Жаров (тоже гидротехник) по той же причине.  Ему я посвятил отдельный рассказ в Проза.ру, в котором описал .совместный с ним туристический поход в Карпатах.
      
 Упомянутых выше Вадима Кузищина, Геннадия Гудкова, Виктора Ведерникова, Анатолия Сапожкова, Виктора Межевова и Анатолия Колоколова давно нет  в живых, по самой банальной  в России причине.

 


P.S. Рассказ не отредактирован, и ещё не дополнен вставками моих новых воспоминаний про других моих хороших знакомых, это:
Сева Попов, Игорь Собода, Саша Захаров, братья Клименко, и другие.
 



СЕВА ПОПОВ
Сева Попов жил в одном доме со мной на восьмом этаже в однокомнатной квартире вдвоём со своей матерью учительницей, и учился, как большинство ребят нашего дома в рядом расположенной школе № 193. Там он сдружился с Женей Филомафитским по причине общих музыкальных пристрастий к Битлам, Луи Амстронгу, Френку Синатра, Дейву Брубеку, Джерри Маллигану, и симфоджазу вообще. Тогда же появился на музыкальном олимпе Булат Акуджава, которого обожал наш друг Слава Дунин.
В конце 10-го класса (1959 год) одним тёплым майским днём, находясь у своего открытого  окна, услышал громкую музыку, доносившуюся со стороны моей школы. Это была популярная песня Битлов, которая транслировалась через внешний школьный динамик. Как потом выяснилось, это сделали Сева Попов со своим другом Женей Филомафитским (ответственный за школьное вещание) из школьной радиорубки.  В те годы это было неслыханной смелостью – песни ансамбля «Биттлз» тогда в стране были под запретом. Для живущих в нашем доме советских пенсионеров это было, как красная тряпка для быка, услышав эту громкую музыку со стороны школы, они все понеслись туда, и вскоре музыка прекратилась.
Директор школы Мария Ивановна в гневе, хотела исключить Женю из школы, но милостиво, и по большой просьбе его матери, которую очень уважала, так и быть простила,  тем более, накануне выпускных школьных экзаменов (чтоб не портить парню жизненную карьеру).
Темы выпускных сочинений были примитивно идеологически причёсаны и однообразны. Только один школьник осмелился нарушить этот закостенелый порядок, это был Сева Попов, который написал сочинение, озаглавив его: «История джаза», и написал его настолько интересно, талантливо и грамотно (не зря его была учительница), что получил за него отметку «Отлично».
После окончания школы, образовался небольшой кружок любителей джазовой музыки, собиравшийся преимущественно у Жени Филомафитского, жившего в однокомнатной квартире  в третьем подъезде нашего дома, куда иногда заглядывал и автор этих строк.
Признаюсь, в те годы, кроме Битлов, я слушал Бикеля, Рубашкина и Петра Лещенко, которые мало интересовали наших джазманов. В моей кампании, вышеназванные певцы хорошо слушались под  бутылочку портвейна.  А Сева, Женя и их музыкальные друзья  были абсолютными трезвенниками.
Это не мешало нашему общему стремлению к получению музыкального образования. Недалеко от киностудии им. Горького находился музыкальный педагогический техникум (и недалеко от нас), где проходили музыкальные вечера, был музыкальный кружок, куда набирали со стороны, при наличии лишних музыкальных инструментов.  Вот в этот кружок однажды заявились несколько человек из нашего дома, в их числе были Сева и я.
Севе предложили учиться играть на трубе, мне же был предложен контрабас -  я даже успел купить самоучитель игры на контрабасе, но посещали это кружок недолго, что-то нам тогда помешало.
Будучи студентами (я – МИИВХ, Сева – МЭИ) мы посещали Дегустационный зал на ВСХВ (у пруда с фонтаном Золотой колос), куда приводили своих однокурсников им однокурсниц. Потом, Сева надолго исчез из моего поля зрения.
Снова наши пути встретились уже в годы «перестройки».  Севу я вновь стал видеть на его балконе. Там же появлялась его жена - красивая брюнетка, вместе с ними жила и его старушка мать. Взрослый сын  с его внуком жили отдельно в другом месте.
Со своей работы в каком-то научно-исследовательском институте он ушёл, не взяв даже трудовую книжку. Деньги он стал зарабатывать  в каком-то магазине по продаже автомобильных шин. По выходным дням мы иногда виделись на Южном продуктовом рынке, где мы отоваривались, там он иногда позволял себе выпить бутылку пива.
В эти непростые годы в его дом пришла беда – у его жены обнаружили рассеянный  склероз и она очень быстро сгорела.
Сам Сева тоже не долго прожил после смерти своей жены. Сева Попов был из мало выпивающих людей, в отличие от  остальных названных тут (которые часто злоупотребляли выпивкой), но и он потерял сознание в конце рабочего дня в душном вагоне метро. Он и раньше не блистал особым здоровьем, а, работая в конторе по продажи шин, ему приходилось, против своей воли иногда участвовать в коллективной выпивке (не он выбирал напиток).
Сева Попов был из мало выпивающих людей, в отличие от  остальных названных тут (которые часто злоупотребляли выпивкой), но и он «погиб» по словам его старенькой матери, в конце рабочего дня в душном вагоне метро. Он и раньше не блистал особым здоровьем, а работая в конторе по продажи шин, ему приходилось, против своей воли иногда участвовать в коллективной выпивке. Когда я позвонил ему домой, к телефону подошла его старушка мать, и на мою просьбу позвать Севу к телефону, ответила рыдающим голосом: «он погиб».

ИГОРЬ СОБОДА.
Игорь Собода жил во втором подъезде нашего общего дома на седьмом этаже окнами во внутренний двор. Когда он выходил на свой балкон, тогда я его приветствовал его из своего окна (третьего подъезда), которые тоже выходили во двор, Летом, я иногда садился у своего окна и играл на губной гармошке, Игорь появлялся на балконе и слушал, ему нравилась моя игра.
Пользуясь моментом, мы потом переговаривались, на наши голоса выходил Саша Захаров на свой балкон 8-го этажа, находившийся выше балкона Игоря. И уже разговор приобретал коллективный характер.
 Если в это время был дома Петя Мурый из первой секции, то, слыша  эти голоса, он подходил к своему окну на десятом  этаже, и иногда тоже присоединялся к нашему разговору. Таким манером, мы иногда без всякого телефона договаривались о выходе во двор играть в футбол.
Игорь и Саша были на несколько лет моложе нас с Петром, и были неразлучными друзьями. Их всегда видели вместе: невысокий чернявый Игорь, и долговязый блондин Саша. Они вместе знакомились с девушками, вместе выпивали и потом приводили их домой к Игорю, когда его родители были на даче. Когда Игоря призвали служить в Армию, то  он оказался  на Украине в Сумской области вместе с Птей Мурым. У Игоря была очень красивая старшая сестра журналистка с прекрасной фигурой, она была невысокой, но её стройные ноги были, как говорится «от ушей».  Её молодой человек через некоторое время превратился в ещё одного приятеля Игоря, с которым они частенько выпивали вместе.  Но самым лучшим другом его был, конечно, Саша Захаров.
Игорь был женат три раза, и каждый раз разводился по инициативе его жён, причине его ухода в очередной запой, из которого он выходил благодаря его матери, которая его укладывала в специальное платное лечебное заведение. И у каждой его жены потом оставались дети, которых он не забывал, когда бывал в очередной «завязке».
В результате одного из квартирных разменов Игорь оказался в старинном доме неподалёку от почтамта на Новом Арбате в большой коммунальной квартире.  Но всё равно, он постоянно приезжал в наш дом.
Когда не заставал Сашу Захарова, тогда заходил ко мне с бутылкой вина.  В ответ, я доставал свою бутылку из холодильника вместе  с какой-нибудь закуской. Как-то, в свою очередь,  он пригласил меня к себе, в своё новое жилище. В доме дореволюционной постройки у него была просторная комната, в которой были пока лишь кровать, стол и один стул, на котором сидела его очередная пассия.
Так что выпивали вино мы с Игорем стоя.  В этой  коммунальной квартире был длинный широкий коридор с расположенными по одну сторону комнатами. Потолок в этом коридоре был такой высоты, что над входами в комнаты был устроен небольшой  внутренний второй этаж, куда вели небольшие вертикальные лесенки. Там находилось всякое барахло жильцов. Некоторые умудрялись там устраивать и небольшие комнатки, отгородившись от основного коридора  фанерной стенкой или занавеской.
И вот, в этой самой квартире произошла беда. Один из соседей в большом подпитии стал приставать к Игорю на общей коммунальной кухне, который, обороняясь от обидчика, ударил того сковородкой по голове, от чего тот упал, и, не приходя в сознание, скончался.
Был суд, на котором, учитывая то, что это было сделано в состоянии вынужденной обороны, приговорил Игоря к трём годам лишения свободы. После своего освобождения, Игорь, у меня в гостях, рассказал, что сидел он в одном из лагерей в Ивановской области, и в последний свой год он там заведовал библиотекой.
Он сказал, что там были ребята, которые украли шпульки с нитками на ткацкой фабрике. У некоторых в их домах не было телевизора, который они увидели впервые, попав в заключение, как и чистое постельное бельё, не говоря о регулярной кормёжке.               
Теперь на него свалились другие проблемы. Старший сын стал наркоманом, необходимы были немалые деньги для его лечения. Его старшая красавица сестра, вместе со своим сожителем уходили в запой, на что уходили все ранее заработанные деньги.
Последний раз, она позвонила мне с просьбой занять  денег, обещая в течение месяца их отдать, (мой телефон дал ей брат), за деньгами, в размере стоимости бутылки водки вскоре приехал сам Игорь.  Естественно, денег от неё я так и не увидел. 

САША ЗАХАРОВ
Саша Захаров жил в нашем доме во второй секции на девятом этаже с большим балконом выходившим во внутренний двор и когда на него выходил, то непременно переговаривался со своим другом Игорем Сободой, выходившим на свой балкон, находившийся ниже на седьмом этаже.
Он сыграл негативную роль, в том, что загремел на второй срок  Володя Клименко. Недавно вышедший из заключения озлобленным ещё довольно молодым мальчишкой, он стал по другому относиться к ребятам нашего дома. Как-то проходя к себе домой в третий подъезд ему встретился Саша Захаров в новой меховой шапке (а тогда они были очень дорогими и редкими), которую ему купил его отец, он снял её с его головы и одел на себя. Хотя потом его отец отнёс её обратно в семью Захарова, но те не простили его, и он угодил вторично в тюрьму теперь Володе приписали грабёж.
Он женился на одной девушке, после того как она родила от него девочку, вернее его женили на ней их родители, но они почти не жили вместе потом. Он нигде не работал, жил на иждивении своей работающей матери, и вёл откровенно праздный образ жизни, умудряясь быть своим в любых кампаниях.
Однажды я увидел его с большим барабаном на одной ноге. Как рассказал его друг Игорь, Захаров возвращался домой в сильном подпитии и переходил улицу Касаткина, чтобы войти в наш задний двор. Он по своей обычной привычке, даже не смотрел в сторону появившихся машин, одна из которых не затормозила и переехала через его ноги. В результате на одной ноге произошёл сложный осколочный перелом. В больницу он ездил под присмотром его матери, чтобы он опять где-нибудь не напился, и опять не попал в какую-нибудь негативную историю. Он был завсегдатаем в вином отделе магазина, который у всех назывался «милицейским», куда он приносил разные вещи а обмен на вино и водку.  Продавцами там были молодые женщины: красивая брюнетка Тамара Жабина и две сестры близняшки яркие блондинки Валя и Тоня. Все они были в дорогих украшениях. Многие местные «алканавты» несли к ним в бытовку, взятые дома хрусталь и редкие антикварные вещи, в обмен на водку. 
Все вино водочные магазины открывались в 11 часов, как тогда называли в «час волка» - в это время открывалось окошко в часах на кукольном театре Образцова, и там появлялся волк из «ну погоди».
К этому времени у «милицейского» магазина образовывалась большая очередь из дисциплинированных покупателей, с которой совсем не считалась местная шпана. Она большим роем облепляла все входные ступеньки магазина. И когда открывались двери магазина, то вся эта «кампания» полностью заполняла его небольшое помещение, и плотно стояла друг за другом в единой очереди, оставляя остальных стоять снаружи. Такой ажиотаж был продиктован определённым количеством популярных (и относительно дешёвых) портвейнов. Когда они кончались, очередь распадалась, оставляя не популярные в народе сухие вина. Некоторые из прорвавшейся шпаны, одними из первых в помещение магазина, стоя потом в очереди, входили в долю с теми, кто входи в магазин потом, или же уступали им свою очередь за деньги. 
Захаров был настолько своим среди продавщиц этого магазина, что мог запросто входить в него с чёрного входа, с очередной ценной вещью. В нашем доме было несколько человек, настолько зависимых от выпивки, и не всегда самостоятельно могущих дойти до магазина. Вот этих людей умело обслуживал Саша. Он брал у них одну за другой какую-нибудь ценную вещь, потом приносил из магазина водку, и вместе с ними её распивал. В нашем третьем подъезде таких бедолаг было трое. Ещё он знал, когда те получат свою пенсию по инвалидности, и тут совместно с ними её пропивал, оставляя тех потом голодными на много дней.
Скоро от него ушла его жена. Потом его выслали за тунеядство за 101 км (кажется в Александров). Это произошло уже после смерти его терпеливой матери.  По словам его друга Игоря, он и там продолжал вести тот же праздный образ жизни. Потом его следы затерялись. 
Когда Игорь Собода и Саша Захаров переехали из нашего дома в другие места жительства, они часто появлялись вместе в старой дедсадовской деревянной веранде нашего двора, где в скором времени к ним присоединялись другие их собутыльники, продолжавшие жить в нашем доме, для совместного распития спиртных напитков. Там было особенно «уютно» во время осенней непогоды.
 
БРАТЬЯ КЛИМЕНКО и БРАТЬЯ ПОЛЯКОВЫ
После того как отсидели в тюрьме старшие братья по одному и тому же делу (им приписали изнасилование несовершеннолетней), старший Клименко – Володя  вновь сел, теперь уже за грабёж он снял шапку со своего знакомого Захарова (они учились в одном классе и жили в одном доме, только в разных подъездах). Старший Фомичёв стал работать шофёром в торговой сети, и зарекомендовал  себя там с положительной стороны, что ему позволили держать его служебную машину у нас во дворе.
Я иногда его встречал на переднем дворе выходящим из своего 2-го подъезда, и мы здоровались, после чего обменивались местными новостями. Как-то он спросил меня, где я работаю и сколько получаю, а узнав, что мне в Минсельхозе России платят 150 рублей в месяц, пожалел меня, и стал звать меня идти к нему в экспедиторы.
Поблагодарив его за такое приглашение, я отказался – всё-таки работа у меня была интересная, я занимался противоэрозионными гидротехническими сооружениями, и их внедрением по всей России. 

Я о нём вспомнил, когда у меня был большой напряг с финансами перед Октябрьскими праздниками, и, увидев его снова, я спросил, а может ли он меня устроить на выходные дни в его контору Моспищеторг.  Он охотно согласился и сказал, чтобы я  выходил во двор рано утром к его грузовой машине, и потом мы поехали к нему на работу.   (об этом на проза.ру имеется отдельный рассказ). После трудной разгрузки (вдвоём с напарником) 40-тонного пульмана с болгарским вином, вечером я получил наличными 25 рублей, и был необыкновенно этим доволен. Потом мне было позволено отовариться в ближайшем продуктовом магазине. Вместе с напарником в магазинном складе мы выбирали на эти деньги дефицитные продукты, которых не было на витринах.

Я был очень опечален, когда узнал, что старший Поляков  был вскоре убит в пьяной драке в кампании своих старых тюремных дружков.  Я его помню высоким стройным блондином с широко расставленными голубыми глазами, и всегда в хорошем настроении, он пользовался большим успехом у девушек   

Младший его брат, похожий на него (как две капли воды) потом переехал в новый десятиэтажный дом на Трифоновской улице. Я его встречал в пивной на этой же улице (рядом с шахтой метростроя), где наряду с кружечным пивом стояли под внешним навесом автоматы по продаже портвейна (я там бывал в кампании с Володей Морозовым и Юрием Шихановым).  Потом он не стал там появляться, и я спросил одного из наших общих знакомых, куда он делся, который мне сказал, что он заболел, и предложил его навестить. Мы налили в 2-х литровую бутылку из под Колы вино, и отправились к младшему Полякову.
Его небольшая однокомнатная квартира была на последнем этаже. Дверь нам открыла молоденькая симпатичная девушка, она была очень печальной, которая нас провела в комнату, где на постели лежал он исхудавший и с болезненным румянцем на щеках. 
Он с нами поздоровался тонкой бледной рукой, и попросил свою девушку принести стаканы. К принесённой нами закуске он так и не притронулся. Посидев немного и поговорив, мы стали прощаться, и у самой двери, я тихо спросил: что с ним? Так же тихо, она ответила: цирроз печени.

Старший брат Володя Клименко недолго пробыл на воле.  Второй раз его посадили за  дорогую шапку Саши Захарова, которую он, пьяным, снял с него, когда тот выходил из своего подъезда. Через некоторое время он вновь «загремел» за пьяную драку.  После этой отсидки, его направили на поселение где-то в Сибири, откуда он прислал мне первое письмо.
Младший брат Олег, которого я часто видел (наши квартиры находились рядом), однажды остановил меня для разговора.
Ему пришла повестка в армию, и он просил дать ему совет, идти ли ему туда или нет - как он сказал, что может от неё отмотаться.

Я его часто видел в пьяной кампании, и мне очень не хотелось, чтобы он пошёл по пути старшего брата, поэтому убедительно сказал: непременно иди.
Он меня послушал, и через несколько лет он позвонил в мою дверь, открыв которую, я увидел улыбающегося моряка – это был Олег. Он пригласил меня к себе, чтобы показать большой альбом с фотографиями. Такие альбомы выдавались всем отслужившим положенный срок морякам, последнее время плавания он был у берегов Кубы. Самыми интересными были фотографии американских кораблей, которые сопровождали его корабль, и пролетающих над ним бреющим полётом их самолётов.
Казалось бы, теперь его жизнь должна наладиться, и пойти по правильному пути. Но  появились старые дружки и друзья его старшего брата, и он всё чаще стал появляться в нетрезвом виде у своей квартиры вместе с собутыльниками и  авоськами полными бутылок.  Прошло какое-то время, и  мне сказали, что его убил в пьяной кампании его же дружок.   Не знаю, как Владимир узнал об этом. В то время он находился в Ворошилоградской области, Словяно-сербском районе, посёлок Лозовский 314-60,откуда он написал мне 29/11-83г., с просьбой узнать подробности этого страшного события.

Через несколько лет в Москве появился старший брат Олега Володя. Я его встретил на улице около дома. Он сам первым ко мне подошёл, Поначалу я его не узнал, так он изменился.
На сером лице с глубокими вертикальными морщинами сверкали глубоко посаженные глаза. Он был в лёгком подпитии, и сказал, что найдёт тех, кто убил его младшего брата, при этом быстро достал нож и нажал на кнопку, тут же выскочило из него блестящее лезвие. Я у Володи  спросил, где он теперь живёт, он сказал, что за городом, и будет добиваться прописки по старому  адресу. После этой встречи, я его больше не видел.

Из всех упомянутых в этом повествовании  в нашем доме остались Саша Колесников, Слава Дунин, Игорь Ремизов и я – Саша Лофиченко.
Каждый раз, когда я сажусь за дополнение, то вспоминаются всё новые кусочки нашей общей жизни.
,
И вот, вспомнил, что среди нашей поздней дворовой кампании - ребят моложе нас появилась девчонка по фамилии Родина. Она своей фигурой и внешностью немного смахивала на мальчишку, грудь у неё была внешне плоской.
Она почти всё своё время проводила среди них, участвовала во всех их делах, даже играла в футбол и никто не смел её обидеть ни словом, ни делом. Выражение её лица было постоянно спокойным, и лишено характерной девичьей мимики.  Я не помню её среди других девчонок нашего двора, вернее она с ними общалась как-то поверхностно, но весь её жизненный интерес был мальчишеским.
И по-моему, она не давала повода для двусмысленного отношения к себе. Когда она повзрослела, потом куда-то переехала.