Лолита из города Р

Памяти мужа,поэта -барда Юрия Арестова посвящается

 

«Лолита» должна была заставить нас всех–  родителей, социальных работников – с вящей бдительностью и проницательностью предаться делу воспитания более здорового поколения в более здоровом мире.

Джон Рэй,  доктор  философии о романе  В. Набокова «Лолита»


Реальность  ясна и зрима  до  осязаемости,  но сознание так упрямо  отторгает  эту реальность, что на какое-то мгновение  Людмилой  овладевает  сумасбродная мысль: наверное, она забыла  сделать  что - то   очень  и очень важное,   и    стоит  только   вспомнить  и сделать  это  «что - то»,  как   всё  вернётся,  всё  будет как прежде! Но мгновение  проходит, унося  с собой  жалкое подобие надежды, и Людмила  окончательно  трезвеет:  нет, ничто  и никто  уже    ничего  не изменит.  Его нет.  И  не будет. Ни - ког  -да!  Ледяная змейка  ужаса пробегает  по спине,  тело  становится чужим  и непослушным, и листы, усеянные буквами, цифрами и печатями  рассыпаются  по  полу. Людмила  бессильно  опускается  в кресло. Как  же  их  много, этих листов!  Сколько  понадобится  времени, чтобы как  следует  разобраться? Да и  хватит ли у неё сил? Неужели  прав тот  следователь с усталым лицом  и холодным взглядом стальных глаз, который  бросал ей в лицо тяжёлые, будто каменные слова:
– Женщина,  Вы  что себе позволяете?  Какое убийство?  Что Вы орёте на весь отдел? У  Вашего мужа было больное сердце.  Он умер от острого нарушения сердечного кровоснабжения. Прочтите заключения судмедэксперта и – до свидания. Никакого уголовного дела никто возбуждать не будет за отсутствием состава преступления.  И вообще,  покиньте кабинет. Мне работать надо.
–  Я ухожу, но не думайте, что вам всем это так просто пройдёт! – в отчаянии кричала Людмила. – Я добьюсь справедливости! Я буду жаловаться самому Президенту!
–   Да жалуйтесь  кому угодно, хоть самому Всевышнему. Даже он ответит Вам  то  же, что и я.
И вот они, ответы на  Людмилины письма и жалобы… Их уже более  десятка. Одни лаконичные, всего в несколько строк, другие – многословные, с подробным объяснением и даже нотками сочувствия. Но суть всех их одна : состава преступления нет.  Но как же так: человек убит, а преступления нет?  Или убийство – это только когда топором по темени? А как  назвать то,  что произошло с Виктором?
***
Была середина  декабря, но день выдался  по-осеннему  серый  и слякотный.  Виктор вернулся  с работы  продрогший, с  капельками -  бисеринками  на  некрасиво  потемневшей  от  влаги ондатровой   «обманке». На Людмилин  вопрос  про дела  на  работе  он  не отшутился обычным    «как  сажа  бела», и Людмила  решила, что   у него  снова какие - то  проблемы на работе.   
 – Ах,   эта скверная  директриса  Александра  Васильевна!  Вечно  она  придирается  к хорошему  работнику   Виктору Павловичу! Так ведь?
 – Александры Васильевны на работе сегодня не было.  На совещание  уехала.  Людочка,   поставь чайник, пожалуйста.
– А ужинать?
– Потом, попозже.
Людмила заварила его любимый  зелёный чай  с мятой, но Виктор сделал всего пару глотков  и отодвинул чашку:
– Ты знаешь, недели две тому назад пришла ко мне девочка из девятой школы записаться на гитару. Я сказал, что у нас приём уже закончен и посоветовал ей пойти в Дом творчества. Там Миронович  гитару ведёт, если помнишь. Кстати, это мой бывший ученик. Хороший специалист и человек  – тоже. Ну  а  девочка  –  ни  в какую: хочу  у вас  заниматься,  и всё тут! И не уходит! Что было делать?  Записал. А вот сегодня… Ты представить себе  не можешь, что она сегодня рассказала мне! С  виду   Лена –  её зовут Леной – обыкновенная  девочка. Про  таких  говорят «серая мышка».  И на занятиях сидела  она  тихо, как мышка. Только всегда  как-то  странно  смотрела   на меня. Я сначала  думал, что у меня во внешности непорядок  какой:  вдруг усы зубной пастой испачканы или галстук  криво повязан, и тайком в зеркало поглядывал. Вроде всё нормально, а она смотрит и смотрит!
 – Ну и пусть смотрит. Тебе жалко, что ли? – отозвалась возившаяся у плиты Людмила.
 – Да взгляд  у неё  какой-то  «гиперболоидный». Ну, не очень приятно это, если на тебя так смотрят. А сегодня прихожу я на работу  – Лена  стоит у дверей моего кабинета.  Я даже спросить ничего не успел,   а  она    мне навстречу:   Виктор  Павлович,  мама хочет выдать меня замуж! 
Я  от неожиданности чуть ключи не уронил: какое «замуж» может быть в пятнадцать лет?!
 А  она   стала рассказывать,  что у неё от ухажёров отбоя нет, что замуж ей уже не раз предлагали,  и сейчас   какой-то мамин знакомый,  очень богатый  – его  Сергирьяном зовут  – хочет на ней  жениться. Вот за этого Сергирьяна мама и решила  её и выдать.  Потом она что-то говорила про отца, который «бросил маму за её запои» А когда я сказал, что в милицию идти надо,  она испугалась, что « маму ж  тогда  посадят!».  Не знаю,  что тут   делать и чем помочь.
– Ну, если девочка красивая, то за ней рано начинают ухаживать, –  отозвалась   Людмила. – Только вот имей в виду, что этим акселераткам с ногами от ушей не очень-то  доверять  надо. Они тебе такого насочиняют…
 – Вот видишь, как ты меня слушала! –  обиделся   Виктор. – Какая красивая? Какая  акселератка? Я же тебе сказал: серая мышка,  несчастный ребёнок!
Людмила недоуменно пожала плечами:
 – В   таком случае, о каких  многочисленных поклонниках и    целых очередях  желающих жениться  может идти  речь? А если ещё учесть, что Елена несовершеннолетняя, то вообще абсурд какой – то получается.  А вернее, преступление.
– Вот  я и хочу посоветоваться с тобой. Может,  и правда  в милицию обратиться? Там у них специальный отдел есть по борьбе с торговлей людьми.
 – Ну, я не знаю. Меня вот что удивляет: почему  этот, как ты говоришь,  несчастный ребёнок  доверился тебе, практически чужому  человеку, к тому же   мужчине?
 – А  она говорила, что у неё  совсем нет друзей,  что она никуда не ходит и что ей очень плохо.  И ты, Люда,  к тому  ещё одно постоянно забываешь: я всё - таки, прости  за нескромность, личность не рядовая. Конечно, я не Пушкин, но поэт  вроде  неплохой.  А у нас  многие   убеждены, что пишущие люди могут  решить  любые  жизненные  проблемы. Помнишь, как писателей ещё не очень давно называли? Инженеры  человеческих душ!
– Послушай, инженер человеческих душ,  –  улыбнулась Людмила, –  а позволь-ка  ты мне  поприсутствовать на твоих занятиях.  Уж очень мне хочется увидеть эту  девочку! Вот  в  субботу я и прикачу к тебе, если ты, конечно,  не  против.  Представишь меня как  психолога. Я попробую поговорить с  девочкой.  Ну а потом  вместе подумаем, как помочь этой потенциальной  Серьгирьяновой    (и что за имя такое? )  невесте. Лады?
Занятия  двух  кружков – игры на гитаре и стихосложения, – которыми   руководил   Виктор,  проходили    в Доме культуры. В этот  детей на занятиях было человек десять: четверо мальчиков, остальные – девочки.  Людмила уселась в кресло перед журнальным столиком и, сделав вид, будто  углубилась в чтение, незаметно стала наблюдать за учениками. Елену Порченко она  узнала не только и не столько   по описанию Виктора: эта девочка    как – то необъяснимо «выпадала» из группы  подростков. Её  присутствие  здесь  казалось  случайным и даже неуместным.  Сутуловатая,   с плоским,  без тени румянца лицом, неулыбчивая,  чем – то озабоченная.  И  этот её непонятный взгляд…  Ноги? Ноги уж точно не от ушей. Впрочем, она  пришла на занятия   то ли  в брюках,  то ли в джинсах, собранных «в гармошку».   В общем,  маленькое  жалкое существо, обиженное судьбой.
После занятий Виктор попросил  Порченко   остаться:
– Лена, вот Людмила Петровна  хочет с тобой поговорить. Она психолог. Ты  расскажешь ей то, что рассказывала мне, и мы вместе тебе поможем.
– Нет – нет, спасибо!  Ничего не надо! – воскликнула Порченко и заторопилась к выходу.
–  Но ты ведь сама просила тебе помочь. Вот Людмила  Петровна специально  и приехала. Или ты действительно замуж собралась?
Порченко  уставилась на Людмилу  немигающим  взглядом  дегтярно –  чёрных глаз:
– И Вам, спасибо, конечно, но …   про  замуж мама просто пошутила. -  Можно я  пойду, а то мне ещё уроки надо делать?
«А ведь   девочка  очень близорука, – отметила про себя Людмила. – Вот  откуда  у неё этот «гиперболоидный»  взгляд, который  так смущал Виктора!  Близорукие обычно или щурятся, или, наоборот, вот так широко распахивают глаза, стараясь скрыть свой недостаток. Вот уж действительно бедолага! Неужели  и вправду  какой - то   негодяй   польстился на этого  ребёнка?   Да, с виду Елена  ребёнок.  Только  вот голос у неё …     Это голос не девочки – подростка,  а зрелой, много пожившей и много  пережившей женщины.  И всё-таки  не голос (Людмила ведь только сейчас его услышала), а что-то  другое, неприятное,   с  самого первого мгновения   насторожило Людмилу в Лене Порченко. Но  что?  Как  ни старалась она  это понять,  так и не смогла. На память приходило только одно: странная, очень странная девочка…
Когда  Порченко   ушла,  Людмила укоризненно взглянула на мужа:
 – Ну, представляешь, как бы ты выглядел, если бы пошёл в милицию?  Ведь  скорее всего   твоя Лена всё выдумала.
 – Но зачем  ей это? – недоуменно пожал плечами Виктор. 
 – Ты плохо разбираешься в женской психологии, друг мой. А  ведь Елена Порченко  уже не ребёнок, несмотря на свой  полудетский внешний  вид. В   этом возрасте каждая  девочка  любой ценой хочет  привлечь внимание окружающих, выделиться из массы. Так что  давай-ка  не будем  лезть  в это сомнительное  дело. Ты и так вечно попадаешь в какие-то нелепые ситуации.  К тебе пришли учиться игре на гитаре, вот и учи. А всё остальное тебя не должно касаться. Витя,   ты, пожалуйста, не обижайся, но порой твоя наивность удивляет меня. Вот хотя бы твои последние стихи. Сколько раз я просила тебя  больше никогда не трогать эту тему, а ты снова за своё! Ты  мне напоминаешь Дон Кихота, воюющего  с ветряными мельницами. Тебе   ещё мало того, что с тобой тогда сделали? Разве здесь бы ты сидел, если бы не твоё «сомнительное прошлое»?
 – Ну, хватит! Мне надоел твой менторский тон! А  особенно надоело   то, что ты пытаешься указывать, о чём мне можно  писать, а о чём нельзя! И без тебя цензоров хватает!
Тогда они серьёзно поссорились. Людмила назвала мужа инфантилом и размазнёй. А он её – бревном бесчувственным. Почти неделю   друг  с другом  не разговаривали. Потом помирились, конечно,  но    про   Елену Порченко  разговора  больше не  заводили. Правда, пару раз Людмила  видела её  сидящей на первых рядах во время творческих встреч Виктора,  а на его сольном  концерте в ДК  она даже угостила конфетами эту чем- то  сильно   расстроенную «серую мышку»
***
Елене  было всего тринадцать лет, когда в очередной раз «заболевшая» мать отправила её  к «одному хорошему человеку»:
 –Ты  только слушайся  дядю Петю и   делай всё, что   он попросит, – пряча глаза, сказала она. – Если дядя Петя будет доволен, я куплю тебе … что скажешь, то и куплю.
Елену удивила  абсолютно несвойственная мамаше щедрость. Удивила и насторожила.
«Наверное, этот   дядя Петя  живёт один, а убираться ленится, вот и  придётся мне  чистить  заросшую грязью квартиру, – с неудовольствием  думала Елена  – Если так,  то уж заставлю мамашу раскошелиться».
Но «хороший человек» дядя Петя пригласил Елену вовсе не для того, чтобы она убрала в квартире, кстати,  ничуть и не запущенной.  Сначала  он угостил её чаем с конфетами, а потом стал делать то, что  делал когда-то  с ней, тогда девятилетней,  дядя Лёня,  мамин старший брат: усадил  на колени  и, запустив руку под платье, стал  легонько поглаживать  её  между ног. И Елене это было приятно, хотя и немножко стыдно. Но вот «дядя Петя» резко ссадил её с колен  и   заставил  выполнять  его страшные   просьбы – приказы: снимать  ему трусы, трогать его естество  руками. А потом…  Потом  он  заставил её делать вообще  ужасное. Она  хотела закричать, но, подняв глаза,  встретилась с безумным дяди Петиным взглядом и,  содрогаясь от отвращения,  подчинилась  желанию дрожащего от возбуждения «дяди».
Потом её долго тошнило…
***
Прошло, наверное, с полгода, прежде чем   она смирилась со своей «работой». Но скоро этой работе конец. У неё начнётся новая жизнь. Как же  всё- таки  хорошо, что  она  сумела сохранить свою невинность.  Истинную цену   этой «невинности» знает только сама она, а другим знать незачем.  Да, как это ни удивительно в её положении, Елена физиологически  девственница! Конечно, спасибо мамаше, но  это вовсе не значит, что в знак благодарности Елена позволит ей  распоряжаться  принадлежащим Елене сокровищем. Мать  собралась  продать это «сокровище»   Сергирьяну ,  тому самому, который, как сказала Елена Виктору Павловичу, хочет жениться на  ней. Какое там «жениться»! Он просто зажрался, и ему в его пятьдесят с хвостом  захотелось девственницу. Елена нужна ему для  одноразового пользования. Интересно, неужели  он не мог через интернет найти  девственницу? Там же сплошь и рядом объявления о продаже  этой самой ценности… Хотя, наверное, боится засветиться как-либо.   Ведь он тоже  какой-то «крутой». Этот сытый кот  уже  два  месяца  захаживает к ним домой и  не перестаёт выставлять напоказ свою щедрость. Когда он пришёл в  первый раз, Лена  подумала, что это очередной мамашин кавалер, хотя слегка удивилась: он не был  похож на обычных  её ухажёров - полупьяных и вечно  небритых. Этот был не только чисто выбрит и хорошо одет, но и благоухал каким - то, наверное,  очень дорогим  парфумом. Он выложил на стол богатое угощение, потом достал  из  барсетки   толстый бумажник  раскрыл его так, чтобы видны были  не только белорусские деньги, но и доллары, покопался в нём и, протянув  Елене  стотысячную  купюру,  сказал: «Сходи за мороженым и немного погуляй, а нам  с мамой  надо поговорить». Елена  понимающе  улыбнулась:  мол, знаем мы эти «разговоры» .  И мамаша знает, что Елена знает. Но с неё как  с гуся вода. Ей, похоже, никогда стыдно не бывает.  Елена  ушла, не догадываясь, что   между матерью и Сергирьяном  в самом деле произойдёт разговор, а вернее, будет заключён  договор о продаже Елениного «сокровища». Такое вот «замужество»  светило  Елене. А Виктору Павловичу она соврала. На ней не только Сергирьян, но и вообще никто не собирался жениться.  Да и липнуть никто не липнул. Просто ей хотелось   цену себе набить.
Но нет,  не видать  Сергирьяну   желанного!   Теперь – то Елена знает, что  каждому мужчине хочется быть первым.  И  Виктору Павловичу, конечно, тоже этого хочется. У  своей  - то он вряд ли первым был. Ведь это её он увёл у «серьёзного человека».  А вдруг да   он ни у кого первым не был?! И если это так, то  ему обязательно захочется! Ведь он  тоже мужчина.  И какие удивительные у него глаза!  Наверное, про такие говорят «миндалевидные». И цвет очень интересный: по медовой радужке россыпь мелких чёрных точек. Он такой смешной: верит всему,  что  Елена ему  говорит. Нет, всей правды о ней  он никогда не узнает. И вообще никто не узнает.  Не станут же те, кто пользовался ею, распространяться. Они же не дураки: знают прекрасно, что бывает за совращение несовершеннолетних. 
***
Однажды   Виктор  забыл дома свой «Сименс».  Людмила  никогда не имела привычки заглядывать в телефон мужа. Наверное, не изменила бы этой привычке и сейчас. Но как прикажете поступить, если в течение какого - то получаса  она услышала пять… нет, шесть  сигналов о поступивших сообщениях. На седьмом Людмила  не выдержала: а вдруг что-то  неотложное, мало ли? Недаром же кто-то так настойчиво добивается внимания Виктора. Она  взяла телефон и нажала кнопку сообщений… Вы, конечно же, слышали выражение «сердце у горла»? Людмила тоже слышала. Но одно дело  - слышать, а совсем иное – почувствовать, как твоё сердце, вопреки законам физиологии, срывается со своего привычного места и, перекрывая дыхание, подбирается к горлу. А  во рту сухая полынная горечь…
Что делать? Бросить  этот проклятущий телефон оземь, чтобы он разлетелся вдребезги? Только что от этого изменится? Нет  уж,  коль суждено ей  испить эту чашу, то я она выпьет  её одним глотком.
Итак, что там  дальше? Ого! «Скажи, что это пройдёт! Я уже больше так не могу!», »Я знаю, что мы были бы счастливы, Витенька!». «Я хочу от тебя ребёнка, очень хочу!» «Я буду ждать  и  любить тебя всегда!»
Нет,  хватит!  С неё хватит!  Вот так – то бывает в жизни. Двадцать пять лет прожили! Двух сыновей вырастили! Хотя чему тут удивляться?  Банальная история. И банальная истина: все мужики -  кобели.
Весь день Людмила металась по квартире, вслух задавала себе вопросы и сама же  отвечала на них, лихорадочно собирая вещи мужа и   беспорядочно  запихивая их в огромную дорожную сумку.
Как только Виктор переступил порог,   Людмила  молча  протянула ему телефон и  жестом показала  на туго набитую  сумку.
Виктор шагнул навстречу и попытался положить руку на её плечо:
 – Я, конечно, виноват, что не рассказал тебе всё сразу,  но я собирался. Выслушай меня, пожалуйста. Это совсем не то…
Людмила резко оттолкнула его руку и продолжила начатую им фразу:
 – Ну да. Это,  конечно же, совсем не то, что я подумала. Так ведь?
 – Да, это совсем не то, что ты подумала! Я очень прошу:  выслушай меня! Ты помнишь ту девочку,  Лену Порченко,  которую мама вроде  замуж выдать собиралась?  Ты ещё на зимних каникулах посмотреть на неё приезжала.
 – Помню, конечно. Но какое отношение  она имеет к твоей любовнице?
 – Люда, да пойми же  ты   наконец: нет у меня никакой любовницы! Все эти СМС мне шлёт та самая Лена Порченко! Мне надо было сразу тебе всё рассказать,  но  я ж тебя  не один год  знаю. Ты меня фантазёром называешь, а сама иногда на пустом месте  напридумываешь  себе такого, что   не всякому  фантасту    под силу. А потом сама в свои фантазии  поверишь и будешь мучиться. Я хотел сам с этой Леной разобраться, но раз так вышло…
 – Ну, всё! –  сердито прищурилась Людмила. – Хватит.  Твои способности к сочинительству я, конечно же, ценю, но имей же совесть. Как это ребёнок может хотеть ребёнка да к тому же, прости, от пожилого мужика с брюшком?
 – Люда, я обращаюсь к тебе в последний раз.  Пожалуйста, усмири свою гордость, набери этот номер. Хотя постой, я наберу сам его со своего телефона, а ты послушаешь и убедишься, что я говорю правду!
Несколько минут в душе Людмилы боролись противоречивые чувства: боль, обида, уязвлённая гордость и – надежда.  Наконец, страдая от унижения,  она нажала кнопку вызова. Ответ последовал мгновенно:
 – Виктор Павлович – Вы?!  Ты… Вы всё-таки позвонили! Вы не представляете, как я рада Вас слышать!
Да, это была она, неприметная девочка с голосом много пожившей и многое пережившей женщины. Это была та самая «серая мышка»,  «несчастное, обиженное судьбой существо»!
Свой вопрос Людмила задала уже чисто механически:
 –  Лена, так это ты?!  И это  ты шлёшь такие сообщения   моему мужу?!
 – Оп-па!  Жена объявилась! – голос зрелой  женщины из радостного превратился в  насмешливый.  – А я Вас тогда ещё срисовала, когда Вы под видом психолога на занятия приезжали. Ну  да,  это я. А пишу потому, что люблю Вит… Виктора Павловича. Надеюсь, он меня – тоже. Обычная ситуация.
Сражённая  наглостью «несчастного  существа»,  Людмила  не могла вымолвить ни слова. Как же это?   Пятнадцатилетняя  девочка с голосом зрелой женщины  предлагает себя пятидесятилетнему мужчине?!  Нет,  никогда Людмиле не понять этого!  Наверное, она отстала от жизни. А может, это всего лишь розыгрыш? Шутка? Но если и шутка, то  очень жестокая.
 – Но, Витя, с этим же надо  что – то делать! Это надо прекратить!  Я сейчас  же…
 – Подожди, – остановил Виктор  раскрасневшуюся от волнения жену, которая, похоже, куда-то вознамерилась бежать, – я попробую ещё раз поговорить с ней. Мне самому это уже костью в горле.

Из  записей Виктора Вардомацкого
Это  началось   совсем недавно и совсем неожиданно для  меня.
После занятий, когда все уже разошлись, эта девочка  осталась сидеть в кабинете.  Я  вопросительно взглянул на неё:
 -Лена,  у тебя ко мне какие-либо вопросы?
Она подошла  ко  мне  и протянула  вдвое сложенный листок:
 – Виктор Павлович, посмотрите, пожалуйста. Это моё стихотворение. Я старалась правильно подбирать рифмы и  ритм соблюдала.
Я удивился:
 – Ты  пишешь стихи?  И давно? Почему  тогда на гитару записалась, а не на стихосложение?
Она пожала плечами:
 – Да на гитаре играть  я давно мечтала научиться.  А стихи  только начинаю писать. Так что  можете  считать  меня  начинающей поэтессой. Это  стихотворение - одно из самых первых.
Она уселась напротив и  стала лениво перебирать струны гитары.
Я  даже улыбнулся про себя: ничего себе самомнение  - поэтесса она!  – но  вслух произнёс:
– Ну, тогда с почином тебя! Посмотрим, что мы имеем.  Я развернул листок,  пробежал по неровно написанным строчкам и как-то  не по себе стало.:
Я люблю Вас давно и навеки,
Я ревную Вас к Вашей жене,
Нет прекрасней, чем Вы, человека,
И я часто Вас вижу во сне.
Вам хотела бы тоже я сниться,
Если большего с Вами нельзя.
Рвётся сердце  испуганной птицей,
Застилают мне слёзы глаза.  
 Порченко подождала, пока я  прочёл её творение, отложила гитару в сторону, обошла стол, за которым  я сидел, и прижалась грудью к  моему  плечу:
 – Ну,  и как Вам мой почин?
В первую минуту   я не мог найти нужных слов и начал  растерянно  бормотать  про рифму, ритм, художественные средства.  Порченко перебила  меня:
 – Ну, а  в общем-то  Вам нравится?
– Лена, –  я   наконец  оправился  от   смущения, –  а почему ты выбрала  для своего стихотворения такую тему?
Порченко   улыбнулась:
– Да просто моя одноклассница влюбилась в женатого  мужчину  и хочет ему об этом сказать стихами, а стихов писать не умеет, вот и попросила меня.
– Не понял, а зачем твоей однокласснице женатый мужчина? Ей ровесников мало, что ли?
Порченко скривила тонкие бледно-розовые губы:
–  Ой, они все  такие дебилы…
***
Домой Порченко возвращалась в приподнятом настроении. Кажется, лёд тронулся! Когда она показала Вардомацкому   своё стихотворение,  он смутился. Покраснел даже. А когда  «случайно» прикоснулась к  его плечу грудью, то заметила, как он вздрогнул. Поплыл! … В  тот    момент  ей    захотелось  впиться в его  яркие губы под пушистой полоской усов, зажечь в  глазах   этого  человека огонь страсти, подчинить  его себе, как подчиняла до этого  многих других, вот таких же взрослых солидных мужчин.  И это желание было таким острым, что она еле-еле держала себя. Нет, ещё не время!   Не стоит торопить события. Никуда  он  от неё  не денется! Против молодости ни один мужик не устоит. Каждому хочется прикоснуться к  свежести и невинности. А любителями невинность  дорого  ценится. И чем старше «любитель», тем выше цена.  Кто-кто,   а  Лена Порченко  это  уж точно знает. Помнится, она однажды разыграла свою мамашу, сказав, что  с одним из клиентов  она перестаралась  и  тот не сдержался. И вот, мол, теперь «доча» – как в минуты  хорошего настроения называла её мамаша - уже не девочка.  Ой, что с маман начало твориться! Она рвала волосы (не на своей, а на её, Лениной, голове) и орала так, что, наверное, во всём доме было слышно:
 – Ты чё, сука, натворила?! Чё  я теперь Сергирьяну  скажу?!
–  Скажешь, что передумала.
– Заткнись,  уродина!  Кому ты теперь нужна будешь? У тебя  только одна эта   гордость и была – твоя  типа  девственность! Ты знаешь, сколько Сергирьян  за неё заплатить обещал?! Тебе и не снилось! Да я и аванс уже взяла. Ну, всё!  Этому козлу, что  тебя трахнул,  я голову оторву! Я ему напомню про договор! Так напомню, что он у меня или раскошелится по полной, или сядет и тоже по полной!  А тебя,  дуру,   сколько раз  учила: подставляй чё  угодно,  но  ТАМ чтобы на месте всё было, пока найдём кого надо! Так  вот я нашла, а ты чё натворила?!
 – Да успокойся ты, всё на месте! – скорее от боли, чем от желания оправдаться крикнула   Елена,  высвобождая свои волосы из цепких мамашиных рук.
 Она только тогда   поняла, почему никто из «козлов», к которым отправляла её мамаша,  на это самое «дорогое» не позарился. « Козлы» заставляли её делать им разные гадости  и говорили тоже  гадости, ощупывали Еленино тело и…всё! И платили деньги. До некоторого времени у  Елены эти «козлиные» манипуляции  вызывали только лишь  отвращение. Потом её занятие стало даже  нравиться ей.  Вернее,  ей нравилось видеть, как недавно важное лицо какого-либо солидного мужчины начальственного вида  постепенно становилось растерянным, приобретало расслабленное,  глуповато - безмятежное   выражение, и недавно строгий и серьёзный человек превращался в самца,  раба единственной  своей страсти: дыхание его учащалось, глаза покрывались влажной плёнкой,  а из груди рвались глухие   стоны  и нечленораздельные звуки, похожие на мольбу.
А однажды, во время  очередного «сеанса»,  её пронзило острое, неведомое ранее ощущение: горячая  волна  прокатилась  по всему  телу,  обожгла  поясницу, замерла ТАМ, в самом низу, и Елене безудержно захотелось  ВСЕГО, но, конечно же, не с этим толстопузым  слюнявым уродом, который, сжав руками её грудь, совал туда своё твёрдое, как резиновая дубинка, мужское достоинство и  сладострастно хрюкал.
В тот же   вечер прямо  на улице она остановила симпатичного парня. Уже начало  смеркаться,   и Елена, сделав вид,   что ей страшно,  попросила:
  – Молодой человек, если  Вы, конечно, не боитесь темноты, проводите меня, пожалуйста. Тут совсем недалеко.
Ну какой же молодой человек  в такой ситуации скажет, что он боится  темноты, если даже на самом деле он её боится панически?
Парень, назвавшийся Димой, проводил Елену до самого подъезда их дома и с радостью откликнулся на приглашение выпить чашечку кофе, который  Лена пообещала ему приготовить собственноручно, так как «предков дома нет  и  сегодня не будет».
 Всё началось вроде нормально, но уже через несколько минут   Порченко  с удивлением обнаружила, что молодой человек не вызывает в ней никакого желания и не вызывает именно потому что он  … молодой. Она привыкла, что её раздевают и ласкают, мужчины,   которым «далеко  за», и движения их рук умелые и уверенные и порой довольно грубые.  А  этот дрожал, как цуцик, суетился  и  потел. Ей  стало противно, она оттолкнула его, но несостоявшийся любовник  успел пролиться  ливнем на Еленино бельё.  Именно в тот вечер Елена поняла, что  ей хочется зрелого мужчины. Она даже мысленно нарисовала его портрет. Это  крупный, но стройный  мужчина с  проседью в тёмных волосах, похожих  из-за  этого на мех чернобурки. У него сильные руки, твёрдо очерченные губы и  карие глаза. А сосунки  её ни капельки не возбуждают. Но и  среди этих мамашиных протеже  никого похожего на  составленный  Еленой образ  не было. И вот он Вардомацкий.  Впервые увидев  его  так близко, как никогда  ранее не приходилось,  Порченко   сказала себе: «Вот тот, кто мне нужен,   и он будет моим». Спасибо Борчику за его «задание»,  которого Елена, конечно же, теперь и не подумает выполнять.  То есть она постарается, чтобы .Вардомацкий  захотел её, но вовсе не для того, чтобы его «подставить», как  выразился  Борчик.

***
 Борчик –  самый отвратительный её клиент. Он вытворял  над Еленой такое, что  у неё не однажды появлялось желание  убить его.  Но убивать было,  конечно же, нельзя, потому что Борчик  платил в разы больше, чем остальные. К тому же он, по словам мамаши,   он был «крутым».
Но в тот  раз Борчик  был непривычно серьёзен и деловит. Едва кивнув в ответ не её приветствие, спросил:
 – Хочешь  заработать реальные бабки?
Елена  насторожилась. Конечно, лишние «бабки» никому никогда не  мешали, но слишком хорошо она знала Борчика, чтобы вот так, с ходу,  согласиться.  Ведь  скорее всего  он  предложит ей «подружиться» с таким же, как и  сам, извращенцем. Нет уж, с неё и Борчика хватит!  Борчик словно прочитал её мысли:
 – Да не сучи ногами зря! Это  не совсем то, что ты думаешь. Ты знаешь Виктора Вардомацкого  –  стихоплёта с гитарой?
 – Ну, как знаю… – Елена несколько растерялась от  такого  вопроса. – Ну, на концерте его раз была. А ещё его в нашу школу приглашали. А что?
 – Да  спецзадание тебе от серьёзных людей. Выполнишь – озолотят.  К тому же  никого больше и облизывать не надо будет, –   оскалился  Борчик и,  подмигнув, добавил:   – Ну, разве что  ко мне  по старой дружбе заглянешь.
Когда он подробно объяснил, чего   хотят от неё «серьёзные люди», Порченко задумалась.
 Ей,  как  и  многим в городе, нравились  песни и стихи  Вардомацкого.  И как мужчина  он ей нравился, но …    Впрочем,  этих» но» было  несколько. И дело  вовсе  не в том, что  Вардомацкому   уже хорошо за сорок и  что   он  имеет  семью. Это для Елены не имело абсолютно никакого значения.  Она на собственном опыте не  раз убеждалась, что  ни возраст, ни семейное положение, ни должность  не останавливают мужчину, если в нём пробуждается «основной инстинкт». Но  это ж поэт всё - таки…    А  она просто школьница.  Да, просто школьница, как думают многие. И пусть думают. Им незачем знать  про вторую жизнь Елены, тем более, что на сегодняшний день она не такое уж исключительное  явление.  Даже в их   небольшом городке  таких, как она,  «школьниц» хватает.  Правда, Елена, в отличие от остальных, не стоит на «пятаке» в ожидании покупателей, как эти дурочки, которых в любую минуту могут отловить менты.  И зарабатывает она  побольше.  Да к тому же она…   Да,  девственница она! А Вардомацкий приблизительно в таком возрасте, как  и все  Еленины «клиенты». Ну  да, вспомнила: Вардомацкому  сорок восемь.  Но выглядит он  клёво, не то, что эти  кривопузые обезьяны, к которым подсылает Елену мамаша. А «подобраться к стихоплёту» –  именно так выразился Борчик – было очень просто: Вардомацкий  работал руководителем литературно-музыкального объединения в городском Доме культуры. Вот в один из кружков этого объединения Борчик и посоветовал  Елене записаться. Например, в кружок игры на гитаре. 
– Да  не хочу я играть  на гитаре, –   воспротивилась Порченко. – У меня  музыкальный слух плохой. Да и гитары нет. Может, в какой  другой,   например, на  стихосложение?  Вардомацкий ведь и стихосложение ведёт.
Борчик покровительственно  улыбнулся:
 – Нет, голубушка, только на гитару. Ведь именно при обучении игре на гитаре возможен  наиболее близкий контакт с «объектом», что нам и  нужно.
–  А зачем это  вашему серьёзному человеку?
 – Не твоё дело! –   повысил голос Борчик,  но,  заметив, что Порченко  строптиво вздёрнула  подбородок, совсем иным, близким к просящему тоном  добавил:
 – Да женщину этот стихоплёт у того человека увёл. Вот он и хочет отомстить. А инструмент я тебе презентую.
На следующий день, пораньше уйдя с уроков, Порченко ждала  Вардомацкого  в фойе  Дома культуры. За Елениной спиной  в дорогом кожаном чехле лежала «шикарная фирменная», по словам Борчика, гитара.

Из  записей  Виктора Вардомацкого
Сегодня  Елена Порченко снова осталась после занятий. Меня  это насторожило, и  я  сделал вид, что очень тороплюсь:
–  Извини, Лена, сегодня я не могу уделить тебе времени.
 – Виктор Павлович, ну всего пару минуточек! Я хочу, чтобы Вы посмотрели ещё одно  моё стихотворение.
–  Давай своё стихотворение, я дома посмотрю.
Но она уже не попросила, а потребовала:
–  Нет, я хочу, чтобы Вы посмотрели сейчас!
Я, сдерживая негодование, прочёл очередное  произведение  «начинающей поэтессы»  и,  убедившись,  что тема прежняя,  сказал:
–  Порченко, давай поговорим о твоих стихах в следующий раз. Сегодня я действительно спешу. Да и сейчас у меня нет  настроения  обсуждать  эту тему. Вот у тебя же  бывает так, что просто нет настроения? 
Я  хотел подняться, чтобы уйти, но  она  подошла ко мне почти вплотную:
 – Виктор Павлович, неужели Вы ничего не замечаете?
–  А что я должен заметить?
 – Хотя бы то, что не нужны мне ваши занятия.
 -Ну, не нужны, так не нужны.  Силой тебя тут никто не держит, - ответил я.  - Можешь не ходить. Деньги за обучение  я тебе верну, тем более что особых результатов ты не добилась.
Порченко   бросила гитару на пол и пнула  её ногой:
–  Виктор Павлович, Вы не поняли!  Да, мне не нужны эти занятия, потому что я терпеть не могу гитару.  Но мне нужны Вы! Я хочу быть с вами рядом  всегда. Я люблю Вас,  давно люблю! И вы меня полюбите. Ничего, что Вы женаты. Можно же развестись. Ведь жена Ваша уже немолода. А мне  только шестнадцать  через полгода  исполнится. Вы сейчас ничего не говорите. Я подожду. Я сколько угодно буду ждать Вас!
 Я вскочил из - за  стола: 
 – Девочка,  ты соображаешь, что  говоришь?! Сейчас же иди домой! И вообще, лучше будет, если ты больше тут не появишься!
Но  Порченко,  упрямо сверля  меня взглядом  чёрных  –  не различить зрачок и радужку – глаз,  отчеканила:
 – Никуда я не уйду. А если Вы выгонять меня  станете, то так и знайте: я с собой что - нибудь  сделаю и записку оставлю, что Вы виноваты!
–  Не говори глупостей! –  не на шутку разозлился я. – Сейчас же  марш домой! И чтобы я тебя здесь больше не видел!
 – Ах, так?! Тогда смотрите!
Она выхватила из сумки пластмассовую  коробочку, высыпала всё её содержимое  в ладонь и  поднесла её   ко рту.
Я  ударил её по руке. Мелкие жёлтые шарики рассыпались по полу.  Порченко всхлипнула:
–  Ну почему Вы не хотите меня понять? Я люблю Вас и больше никогда  никого не смогу так полюбить! Я жить без Вас не могу! И не хочу! Понятно Вам?! Вот только попробуйте мне запретить приходить к Вам на занятия! Пожалеете!
«Пожалеете!» –   протяжным эхом отозвалось в моей  памяти, и перед глазами встало лицо Жени Светловой, самой первой и, наверное, самой сильной  моей  любви. На мгновение ожила и боль, боль от Жениного  «больше  никогда не хочу тебя видеть».  Боли от выстрела я не почувствовал.   Не успел почувствовать… Пришёл в себя только в больничной палате.
–  Ну, паренёк, ты, видать, в рубашке родился, –   сказал мне  врач   и показал извлечённую из  тела пулю.
Будь я  в то время совершеннолетним, меня ещё и судили бы: ведь пистолет, из которого   пытался застрелиться,  я  сделал сам, сразу же после того как  меня исключили из комсомола  и   все  мои  друзья и знакомые отвернулись от «антисоветчика и шпиона Вардомацкого».  Возможно,  я  не решился бы на тот ужасный  поступок, если бы среди ВСЕХ   не оказалась и Женя.  Без неё мир рушился окончательно. Оставалось только умереть. Умереть, чтобы она поняла и ПОЖАЛЕЛА.
Много лет прошло с той поры. Недавно я  встретил Женю Светлову, точнее уже давно не Светлову, а Халецкую. Встретил, и ни одна жилочка во мне   не дрогнула.  Даже странным  сейчас казалось, что из- за этой очень даже обыкновенной женщины  я  когда- то готов был лишить себя жизни. Но это  казалось странным сейчас.  А тогда мне, шестнадцатилетнему Вите Вардомацкому, пусть бы кто посмел сказать то, что было для всех очевидным: Женя Светлова  вовсе не красивая, даже не симпатичная,  а к тому же и примитивна я и не по годам расчётливая особа!  И разве бы я  поверил тогда, что  именно  Женя  передала мою  тетрадку с «крамолой» в ТЕ органы?!  Женя, самая прекрасная, самая  чистая девушка на свете  и  —предательство?!

Всё это пронеслось в моей памяти за какие–то  считанные мгновения.  Я внимательно посмотрел в  Еленины  глаза, полные ожидания, и миролюбиво произнёс:
- Успокойся, пожалуйста. Никто не собирается тебя выгонять. Ходи, занимайся, заканчивай школу.  А  когда повзрослеешь, тогда и подумаем, как нам с тобой быть. Хорошо?
 Она радостно заулыбалась:
- Виктор Павлович!  Я буду  любить  и ждать Вас  сколько угодно!
***
 Порченко  выскочила из кабинета и мгновенно очутилась на улице.  Она долго ещё не могла стереть с лица  довольную улыбку. Всё получилось по высшему разряду!  Он поверил в то, что она действительно хотела отравиться!  Ага, не такая она дура!  В коробочке была обычная аскорбинка!  Но как  же он испугался! А как переживал насчёт её предполагаемого замужества! Нет, не зря говорят, что все поэты чудаковатые и наивные, как дети. Тем легче Елене будет добиться своего.  А том, что  у них  с Вардомацким  такая  большая  разница в возрасте, есть особый шик. Среди артистов и писателей таких пар  сколько угодно.  Так  почему бы Елене и  не стать юной музой  поэта?  Сначала музой. Ну а  потом, возможно, и женой. Она закрыла глаза и представила, как она, нарядная, с красиво уложенными волосами -  а волосы у неё густые и пушистые – всюду появляется рядом с Вардомацким и все завистливо  глядят им вслед…     Надоела  ей эта жизнь. Хватит спонсировать мамашины  потребности. Тех денег, которые  мать   за два года  имела   от «трудов» Елены, хватило бы не только на трёхкомнатную квартиру, но и на хорошую иномарку,  а мамаша только  двушку  в полуразвалившейся «хрущёвке»  купила. А всё  водочка! Если бы не эта сорокоградусная мамашина подружка, то и отец бы не ушёл, и Тася  бы в  семнадцать  лет  навсегда  из дому не убежала бы. Сестра  решила, что лучше  скитаться  по общежитиям, чем предложенным мамашей ремеслом заниматься. А  вот она,  «младшенькая»,   не посмела перечить матери. Но всё! Пора устраивать свою жизнь.

Когда за  обрадованной  Порченко  закрылась дверь, недоброе предчувствие кольнуло  Виктора, но он постарался успокоить себя: нет – нет, он всё сделал правильно. Ну, запретил бы он  ей приходить, а она вдруг и вправду глупость  какую сотворила  бы?  Только вот сейчас что с этой «любовью» делать? И тут Виктор неожиданно поймал себя на мысли, что признание  этой   в общем-  то некрасивой  девочки  льстит его самолюбию.
А что, разве много найдётся среди его сверстников таких, которые могли бы похвалиться, что в них влюбляются такие молоденькие  девочки? То- то! Значит, он, Виктор,  ещё очень и очень даже ничего!  Хотя  что тут питать иллюзии? Не в него эта девочка влюбилась, а скорее всего  в   героя его стихов. Ведь  многие читатели   путают  литературного героя с   автором.  Вот и эта  глупышка  небось начиталась его стихов и решила, что  Виктор и есть герой, святой и безупречный. Ничего.  Это возраст у неё такой. Надо надеяться, что  её «вечная любовь» скоро пройдёт.
Но надеждам Виктора не суждено было сбыться.
Порченко  снова и снова приносила ему «для оценки  с точки зрения профессионала» свои не всегда удачно  зарифмованные любовные признания.  Виктор  их читал, но    говорил    только  о технической стороне её» произведений». Порченко  начала заметно нервничать. А потом  пошли и  эти СМС…   Но пусть бы только СМС! Елена  начала приходить на  все мероприятия с  его  участием,  на  все его творческие встречи, где вела себя так, что   библиотечные работники начали язвить:
–  А что это за такое сопровождающее лицо у Вас, Виктор Павлович? Али секретаршей обзавелись? Однако зело юна  и  зело невзрачна она!
«Да,  приехали, что называется! – говорил себе Виктор. И почему было сразу не запретить ей посещать занятия? Жалко стало дурёху? Ну да, жалко, но   ведь надо  как- то заканчивать историю с этой взбалмошной девчонкой».
…Он ещё не знал тогда,  что история со «взбалмошной девчонкой» только начинается и уж никак не предвидел трагического конца этой истории.
***
Предел Людмилиному терпению наступил после того как  на её телефон стали регулярно поступать СМС-сообщения, автор которых легко угадывался, хотя  посылались сообщения с разных телефонов (в случае чего просто «кто - то ошибся номером»). После очередного вопроса  о «состоянии здоровья бабушки» –   под бабушкой  не по годам  изворотливая девица Порченко подразумевала, конечно же, втрое старшую Людмилу – Людмила решила поговорить с  её родителями. Постольку поскольку  из родителей у Елены Порченко  наличествовала только мама, Людмила отправилась к ней.
Дверь открыла хмурая, коренастая женщина  с короткой по - мужски стрижкой и землистой кожей  крупного, грубой лепки лица. Острый запах перегара заставил Людмилу   переключиться на дыхание ртом. Женщина,  настороженно  глядя на Людмилу , спросила:
–  Ты ко мне? Что надо?
–  Здравствуйте! Я хотела бы поговорить с матерью Порченко Елены.
–  Я ейная   мать.  Говори
 – Может, пригласите меня в квартиру? Вопрос деликатный, не  для  посторонних ушей.
–  Пригласить не могу, –  ответила женщина и   заговорщицки   подмигнула Людмиле: –  Ну, не одна я. Говори здесь. Ты из  школы?
–  Да нет, – замялась Людмила, –   я,  как бы это Вам сказать…в  общем, Ваша дочь моему мужу…
Договорить Людмиле не удалось.  Женщина обрушила на неё словесную лавину, в которой лишь изредка мелькали   допустимые цензурой выражения. К тому же похоже было, что женщина собирается  перейти от слов к действиям,  для Людмилы нежелательным.                               
Да,  пообщались, называется…    Теперь у Людмилы почти  исчезли сомнения в достоверности слов младшей Порченко относительно своей мамаши.
Отдышавшись  и   радуясь, что всё обошлось «малой кровью». Людмила  решила зайти  в школу, где училась «влюблённая». Кстати, она сейчас   должна быть на занятиях.  Пусть её вызывают   и решают,  что со всем этим делать.
Социальный  педагог Тамара Алексеевна, молодая девушка, похожая на школьницу, выслушав Людмилу, удивлённо распахнула красивые тёмно-синие глаза.
– Нет, Вы меня ошеломили! Но погодите, если я не ошибаюсь, Ваш муж Виктор  Вардомацкий? Так,  может, Елена просто поклонница его творчества, а Вы  всё неправильно поняли?  Ну,  совсем же не похоже на неё то, о чём Вы рассказали! Тихая,  скромная  девочка,  хотя и из неблагополучной семьи.
 – А  Вы пригласите эту  «Лолиту из  города Р.»  сюда, и я в её присутствии Вам кое - что покажу.
–   А почему Вы называете её Лолитой?  Насколько я помню,  набоковская Лолита – Вы ведь её имеете в виду? – это маленькая девочка,  жертва маньяка.
 Людмила снисходительно улыбнулась:
– Наверное, Вы невнимательно читали или просто забыли.  Да, главный герой –  существо психически больное. Но  вот Лолита  –    никак не жертва. Лолита у Набокова – лживое и развратное существо. Ведь не Гумберт совратил её, а она его. Причём, Лолита в свои двенадцать лет уже не была девственницей. А потом она убежала от пожилого Гумберта  к пожилому драматургу. А Вы говорите «жертва».
Тамара Алексеевна смутилась:
   – Вы правы:  я эту «Лолиту» как в институте прочла, причём по диагонали,  так больше и не открывала. Тогда мне противно было читать откровения явно  больного человека, а сейчас абсолютно нет времени. Вы не можете себе представить, что такое работа социального педагога!  Тут не до чтения,  а тем более не до перечитывания.  Сплошной негатив. Ведь мы с каким семьями работаем?  Некоторые из них и семьями - то назвать язык не поворачивается. А ведь дети всё равно любят своих горе - родителей. Когда приходится  этих несчастных детишек из так называемых семей забирать, сердце кровью обливается. А сколько времени  бумаготворчество отнимает!  Оно ж как сейчас устроено: ты  можешь абсолютно ничего не делать,  но если  у тебя  по папочкам  планы да отчёты аккуратненько разложены, ты хороший работник. В противном же случае ... Да что я Вам рассказываю, сейчас всюду эта  беда.  А в нашей работе к тому же сугубо свои сложности имеются. Не зря  лишь  немногие    надолго на этой должности задерживаются.
– Ну а Вы как настроены? – Людмила специально перебила   явно смущённую  Тамару Алексеевну.
 – Да нормально пока, хотя…  Ладно,  сейчас  я  приглашу  нашу по набоковским,  а вернее, по меркам его героя,  перезревшую лолиту.
Тамара Алексеевна вопросительно взглянула на Людмилу:
– Вы заметили, что я сказала «приглашу», а не  «вызову»? Да, именно приглашу, а она, если захочет, придёт. Её право. У наших детишек сплошь одни права. У нас   же, педагогов, исключительно   обязанности. Вот сейчас я приглашу Елену и проведу с ней беседу, за результативность которой поручиться не могу. А беседа – это, к сожалению, на сегодняшний день весь мой  арсенал. К тому же беседовать я должна очень  деликатно, чтобы  как- либо случайно не задеть честь и достоинство ребёнка.  Да, ещё  хочу спросить:  а не мог ли Ваш муж дать Елене  повод  таким образом вести себя?
–  Хорошо,  – Людмила  старалась быть спокойной, –  предположим, мой муж  и вправду, как  Вы говорите, дал повод. Но я - то уж точно никакого повода не давала. Я даже словом не перемолвилась с ней. И вот смотрите сами.
Она  положила на стол тоненькую стопку листков с  копиями  порченских  сообщений Виктору и  припечатала её  своим телефоном:
–  Читайте, уважаемая Тамара Алексеевна, и делайте выводы.
 Тамара Алексеевна медленно   просматривала  листки,  и  на её лицо  снизу, от шеи, наползали  крупные розовые пятна:
 –  Людмила Петровна, а  Вы уверены в том, что именно  Порченко  посылала эти сообщения? Ведь они не с одного, а с разных телефонов  отправлены.
–  Более чем  уверена.  Приглашайте свою гостью, – произнесла Людмила и,  не удержавшись, съязвила: –  Может, ещё и  чай - кофе приготовите для такой важной персоны?
Через несколько минут  в кабинет  с безмятежной улыбкой на лице  зашла Елена Порченко. В этот раз она была в очках с толстыми линзами, за которыми её чёрные глаза казались  крошечными,  отчего  взгляд   их   потерял былую свою  живость и  пронзительность  и казался  теперь взглядом робота.  Глядя на Елену Порченко , трудно было поверить, что эта несуразная девочка-подросток в собранных в гармошку джинсах и девица без комплексов, открыто предлагавшая себя более чем в три раза старшему мужчине, – одно и то  же лицо.
Увидев  Людмилу,  Порченко на какую - то долю секунды растерялась, но тут  же подобралась, словно кошка перед  прыжком:
 – Я слушаю Вас, Тамара Алексеевна.
Людмила привстала из - за стола:
–  Ну, здравствуй, соперница!
 – Это Вы мне?! – деланно удивилась Порченко,  подняв  брови над массивной тёмно - коричневой оправой очков. – Какая   Вы мне соперница? Вам лет - то сколько? И вообще, я не понимаю, зачем  меня сюда пригласили.
Людмиле нестерпимо захотелось  отвесить этому наглому  юному созданию полновесную оплеуху. Возможно, в ситуации  тет -а -тет   она не сдержалась  бы.
Тамара Алексеевна, кивнув на  разложенные на столе листы с распечатками СМС, спросила:
–  Лена, давай честно и сразу: твои эпистолы?
Порченко  наклонилась над  столом и, немного помедлив, процедила сквозь зубы: 
–  Ну, типа мои…
–  Так «типа» твои  или всё - таки или твои? – попыталась  уточнить Тамара Алексеевна.
–  Ну, мои.
 – И как это понимать?
 – Да это  прикол такой. Мы его с Аней  Рулановой   придумали.
 – А другой объект для своих «приколов» ты не могли избрать, если уж   так захотелось поприкалываться?  К примеру, кого-либо из своих одноклассников?
 – А   нам хотелось над взрослым мужиком приколоться.
–  Хорошо, – Тамара Алексеевна взяла в руки Людмилин телефон. – Ну а  как  насчёт  Людмилы Петровны?  Она - то уж точно не мужик, над которым вы собрались поприкалываться.
Порченко победно прищурилась:
 – А  это не я! Вы номера  телефонов  посмотрите! Моего там нет!
Тамара Алексеевна не на шутку  рассердилась:
– Если не ты, то откуда  тебе известно, что сообщения Людмиле Петровне приходили с  разных телефонов? Знаешь ли, милая моя,  свои  сказки  про  телефонные номера и приколы ты кому-либо другому расскажешь,  а мне обещай, что ты перестанешь лезть в эту семью.

– Да нужны мне старперы эти! – брезгливо скривилась Порченко и  приложила руку к воображаемому козырьку: – Разрешите  быть свободной?
–  Да уж будь. Надеюсь, ты не заставишь меня ещё раз обращаться к этой теме.
Порченко скрылась за дверью, а Тамара Алексеевна огорчённо вздохнула:
–  Психолог из меня неважный,  если не смогла  определить, что наша скромница Порченко – не такая уж и скромница. Казалось же, ученица как ученица: занятия без уважительных причин не пропускает, неплохо успевает. Не понимаю, откуда это всё  у неё?  Хотя…Может, и в самом деле влюбилась в  Вашего мужа? Бывает и такое.
 – Простите, а как же насчёт девичьей гордости, чести и человеческого достоинства вообще?! – возмущённо промолвила Людмила. –  Или сегодня этому не учат в школе?
Тамара Алексеевна безнадёжно махнула рукой:
–  У них сегодня  ориентиры  на иные ценности. Вы уж извините, но  больше я ничем помочь не могу.  Не  полномочна,  что называется. Конечно, с Порченко побеседует и наш   школьный психолог. Но опять же – побеседует. Двойку по поведению поставить мы не имеем прав. Нет в  школьном уставе  такого пункта, как приставание к чужим мужьям. Поговорите  с мужем. Может, ему   пожёстче  надо  быть  со своими поклонницами.
Попрощавшись с Тамарой Алексеевной, Людмила вышла из школы  и увидела, что Порченко  поджидает её  у крыльца. Людмила сделала вид, что не замечает её, но Порченко пошла следом:
 – Вы думаете, что чего- либо добились своим визитом? Опозорились только. А я Вам скажу как есть: люблю я его. Вот люблю и ничего не могу с собой поделать. И  хотела  бы  забыть, но не получается. И вот ещё Вам:  он ко мне  неравнодушен. Вы, конечно, довольно ничего выглядите для своего возраста, но Вы же почти старуха. А я…     Да где Вы видели мужчину, который бы не захотел завести себе юную любовницу? Так было и будет всегда. И Виктор Павлович не исключение. Что он Вам говорит, я не знаю, зато и Вы не знаете,  что он  обещал мне.  Алло, вы меня слушаете?
Людмила слушала. Слушала и в который раз ужасалась  несоответствию того ЧТО слышала и ЧТО видела. Видела  она девушку, почти девочку,  неухоженную, безвкусно одетую, а слышала циничные рассуждения опытной, знающей себе цену путаны. Слушала и никак не могла понять: то ли  девочка  действительно  глубоко порочна,  то ли психически больна. А  та, что, по мнению Людмилы,  была « то ли   глубоко порочна, то ли психически больна»,  продолжала:
 – Вы не переживайте, я не собираюсь за него замуж. Сейчас я просто влюблена и хочу его. Может, это скоро пройдёт. А может, не скоро.  Возможно,  я ещё передумаю и замуж за него выйти захочу. И Вы мне ничего не сделаете! Вот так вот!
Людмила потом долго ещё со стыдом вспоминала то, как  в ней, так называемой интеллигентке второго поколения,    вдруг     проснулся не очень далёкий её предок - простолюдин,  и  она, послушная  его велению, шагнула  навстречу  Порченко, схватила  за  ремень  переброшенной через плечо сумки и рванула  его на себя. К  несчастью, а может, и к счастью, ремень  оторвался. Сумка упала   на асфальт, а  её владелица, наверное, не ожидавшая такой реакции от внешне благопристойной личности, бросилась бежать.  Людмила подняла сумку, вытряхнула  содержимое  себе под ноги и уже собралась  топтать его, как её не очень далёкий и вовсе не интеллигентный предок, стыдливо спрятался в дальний уголок сознания, и Людмила, опомнившись, начала собирать  разбросанные  учебники и тетради. На одной из тетрадей   чёрным фломастером  была выведена надпись : «Мои стихи».
–  О, так это существо ещё и стихи пишет?! –  удивилась Людмила и, долю секунды поколебавшись, сунула тетрадь в свою сумку.  Порченскую  сумку она  швырнула  на скамейку возле автобусной остановки, а сама, безуспешно стараясь унять  дрожь, пешком  пошла  домой с намерением  учинить  Виктору пристрастный допрос. На полпути к дому она вдруг  остановилась,  несколько минут  постояла в раздумье  и решительным   шагом направилась   к зданию, при виде которого обычно у неё – да и только ли у неё? –  почему - то  всегда возникало  чувство  внутреннего дискомфорта  и   неосознанной вины.
Капитан, сидевший за столом регистрации,  выслушал Людмилу  и  сказал, что ей нужно обратиться к инспектору по делам несовершеннолетних   Алле Лукашиной,  кабинет которой  находится здесь же,  на первом этаже.
***
Порченко выглянула из-за угла соседнего со школой  дома,  убедилась,  что   Людмила  уже  на приличном  расстоянии,  и бегом бросилась к скамейке, где лежала растерзанная сумка.  Торопливо порывшись  в ней, Порченко до скрипа сжала зубы. Так и есть! Эта взбесившаяся старушенция забрала тетрадь со стихами!  Небось  снова в школу попрётся с тетрадкой. Впрочем, на это Елене глубоко наплевать, а вот то, что несколько новых стихов  она не успела скопировать – это хуже. Ничё!  Она вспомнит. А   стихов скоро на целую  книжку  наберётся.  Вот бы  напечатать  сборничек  да и подарить ему  Она уже и название придумала: «Весенняя осень». Очень неплохо звучит.  Да, она превратит осень поэта в весну! Она станет его второй молодостью, его вдохновением!
***
Темноволосая и темноглазая девушка в форме лейтенанта милиции ответила на приветствие, жестом пригласила Людмилу сесть, попросила «секундочку» подождать и минут на десять углубилась в изучение бумаг, лежащих  перед ней в  толстущей папке.  Людмиле эти десять минут показались вечностью. Она уже несколько раз кашлянула, чтобы напомнить о себе и уже собралась возмутиться таким  отношением со стороны представителя правопорядка, как девушка -лейтенант  наконец отодвинула в сторону,  видимо, тяжёлую  папку и подняла свои слегка подведённые глаза на Людмилу:
– Я слушаю Вас.
Хотя Людмила по пути в ОВД  обдумала, что и как она скажет  и  даже первую фразу подготовила, но тут вдруг  представила, как она будет выглядеть со стороны,  и,  растерявшись, не сразу нашла нужные слова: 
– Понимаете, я никогда не могла подумать, что пятнадцатилетняя девочка – это ж почти ребёнок! – способна на такое! Вы  представить себе не можете, что она позволяет себе!
Инспектор  невесело улыбнулась:
  – Вот я-то  как раз и могу  представить, на что способны некоторые пятнадцатилетние девочки! 
– Ах  да!  Это же Ваша работа! –  спохватилась Людмила. –  И всё же позвольте усомниться,  что такое в Вашей практике когда- либо  встречалось.
 – Да Вы успокойтесь и расскажите,  кто  та девочка, которая позволяет себе такое, чего  я представить  не могу,  где та девочка проживает и учится и что конкретно она позволяет себе.
 – Похоже, Вы иронизируете, – нахмурилась Людмила  и привстала со стула :  – Надеюсь, Вы здесь  не единственный инспектор?
 – Ну что Вы! – заволновалась девушка - лейтенант. – О какой иронии может быть речь?  Пожалуйста, рассказывайте.  Я внимательно слушаю Вас.
Людмила вдруг представила, какой она, зрелая женщина, пришедшая с жалобой на «почти ребёнка» видится     сейчас  лейтенанту   Лукашиной , и  старательно подготовленная заранее первая фраза  её филиппики рассыпалась на отдельные , абсолютно несвязанные между собою слова.
–  Скажите, а она оскорбляла Вас? – выслушав спонтанную Людмилину речь, спросила  инспектор. – Например, выражалась нецензурными словами в Ваш адрес  или  словами, унижающими Ваше человеческое достоинство.
Людмила растерянно пожала плечами:
 – Да чтобы так, напрямую,  вроде нет...
–  Очень жаль, – произнесла  девушка и, поймав недоуменный Людмилин взгляд,   поправилась: –  Это  я  к тому, что  в таком случае действия этой самой Порченко не подходят под  статью …   Но  Вы пишите заявление, я  вызову её к себе  и побеседую.
–  Простите, но с ней уже на эту тему беседовали в школе. Результат нулевой. У меня сложилось небезосновательное  мнение, что у девочки проблемы с психикой.
 – Вполне возможно.  Есть такое заболевание, а точнее, психическое расстройство,  если же  быть совсем точной, то половое извращение, которое называется   геронтофилией.
–  В таком случае  не могли бы  вы назначить ей медицинскую экспертизу?  Пусть бы выяснили, может, девочка  нуждается в серьёзном лечении.
–  Увы, она  несовершеннолетняя,   поэтому без согласия родителей мы не имеем  права назначать такую экспертизу. Конечно, многое в её поведении настораживает, но, поверьте, сегодня такие   явления  не единичны. И не обязательно  поведение  этих юных особ обусловлено  геронтофилией,   которая,  кстати, не  лечится. Так что ещё  раз  – увы.
–  А можно, я  напишу заявление дома, а потом принесу или вышлю почтой. Мне надо сосредоточиться, а нынешняя обстановка никак этому не способствует.
–  Что ж, если Вам так удобнее, пишите дома.  Всего доброго. Да, а почему Ваш муж ничего не  предпринимает? Или  всё это его устраивает?
 – Он считает ниже своего достоинства ходить с жалобами «на глупого ребёнка». Сказал, что сам разберётся. А того не видит, что этот «ребёнок» уже  на голову ему сел и ножки свесил.
Нет, наверное  обстановка была ни при чём. Вот уселась Людмила  в своё любимое кресло  за письменным столом, взяла  в руки лист бумаги, ручку, телефон даже отключила, чтобы не отвлекал.  И  что? Ровным счётом ничего. Не получается у неё это проклятущее заявление хоть криком кричи!  Да  если и подумать хорошенько,  то что Людмила могла вменить в вину Елене Порченко? То, что она слала любовные  послания её мужу? Законом это не запрещено. То, что спрашивала о здоровье какой - то  бабушки и пересылала сомнительного  содержания  стихи на Людмилин телефон?  Тоже никакого криминала.  Да и  посылала-то она всё это не со своего, а  с  «левого»  номера.  В общем, Людмила изрядно намучилась  и в конце концов выбросила плоды своего труда в мусорное ведро, с  сожалением отметив, что  извела   хорошую  бумагу. А тут  ещё разболелась голова, и поэтому,  когда  давняя Людмилина приятельница  Татьяна позвонила и пригласила  на вечернюю прогулку, Людмила согласилась.
 – Ну ты, Петровна, даёшь! – удивилась  Татьяна  после того как  Людмила  не сдержалась и рассказала  ей про свою  напасть. Какие заявления?! Какие беседы?! Неужели  ты не понимаешь,  что с тварями надо говорить на том языке, который доступен их  пониманию? Понимают   же  они только  язык грубой физической силы. А постольку поскольку твоя «бедная девочка» тварь и есть, то…
  – То есть,  ты считаешь, что я,  женщина зрелых лет с высшим  образованием  должна…
 – Ну  да, –  перебила  Татьяна Васильевна, –  за патлы её и мордой об колено! Уверяю, вся  любовь к твоему мужу пройдёт  у неё «как с белых яблонь дым».
Людмила почувствовала,  как  было  притаившийся  в уголке её сознания  не  очень   далёкий   предок-простолюдин   радостно зашевелился.
Людмила  послала невеже мысленное  «цыц» и   осуждающе взглянула  на Татьяну:
–  Хочешь, чтобы я опустилась до уровня базарной бабы? Я и так  чуть - чуть до неё  не опустилась. А  может, и  опустилась  бы, если бы не замечательные спринтерские способности «влюблённой». Похоже, она паркуром занимается.  Нет уж, таким дикарским  способом я   действовать не намерена.
–  Ну,  так смотри, чтобы  твоё благородство не сослужило тебе плохую службу.  Ведь   «порченство» сегодня становится чем-то  вроде моды, –  произнесла Татьяна Васильевна. – Кстати, постой - ка, я сейчас тебе одну статейку покажу. Как будто специально для тебя написана.  Называется «Кролики  - мутанты»
 – Татьяна, ты шутить изволишь? Мне сейчас  не  до кроликов!
Татьяна Васильевна  загадочно улыбнулась:
–  Готова    поспорить на что угодно, что эти «кролики» тебя очень даже заинтересуют!
Людмила  равнодушным взглядом скользнула по мелко набранным строчкам: «Мне было  семнадцать, ему – хорошо за пятьдесят. Я целый год добивалась его любви…», но тут же   в глазах её зажёгся неподдельный интерес,  и она с газетой в руках присела на тахту. Некто Александра Ивченкова писала:
 «Пожалуй, ни одна из публикаций текущего месяца не впечатлила меня так, как эта совсем небольшая (в треть газетной страницы) статья А. «О кроликах и удавах». Почему я решила поделиться своими впечатлениями? Дело в том, что проблема существует, и на неё  давно бы пора обратить действенное внимание.
      Не буду облекать в словесную оболочку мысли, возникающие у меня при виде пары «восемнадцать – под шестьдесят». Воздержусь. Тем более что я немного о другом. Об определениях «удав» и «кролик», данные автором статьи таким парам.  «Удав» – это, конечно же, он, Опытный мужчина, жаждущий «продлить свою молодость за чужой счёт», а «кролик» – она -наивное юное существо, лёгкая добыча коварного «удава».
      Но обратите внимание на это: кто за кем –  «удав» за «кроликом»  или «кролик» за «удавом» – открывает охоту?  Кто кого преследует и пытается заполучить?»
Далее в статье приводились многочисленные примеры бесстыдного поведения школьниц. А заканчивалась статья такими словами:
Кролики-мутанты», к сожалению, не такое уж и редкое явление в подростковой и молодёжной среде. На их зачаточных размеров совести и чьи-то бессонные ночи,  и слёзы, и разорённые семьи, и погубленные собственные судьбы.   Так что это? Врождённая патология или издержки воспитания? А может, какое-либо новомодное течение? Как вы думаете?».
– Ну, прочла? –  через некоторое время  спросила Татьяна. –   Теперь, надеюсь , ты поняла, что твоя  соперница не такое уж исключительное явление нашей действительности? И вовсе  не психиатр   тут нужен, а хорошая лозина, а то и  резиновая дубинка!   А лучше   давай  вот  что сделаем:  подстережём её в укромном месте,  юбчонку задерём да и отстегаем крапивой по голой   заднице!
–  Наверное, стоило  бы, –    грустно улыбнулась Людмила. – Но есть целых три «но».  Во-первых,  это существо не носит юбки.  Во – вторых,   где это ты сейчас найдёшь  свежую  крапиву?  В-третьих, это будет уголовно наказуемое деяние, причём совершённое в отношении заведомо несовершеннолетней  да ещё группой лиц по предварительному сговору.
 Татьяна удивилась:
–  Ого,  я вижу, ты уголовный кодекс изучаешь? К чему бы это?
 – Да перелистываю иногда  на всякий случай : мало ли? – неохотно отозвалась  Людмила  (не признаваться же, что она перелопатила весь УК,  сначала пытаясь найти  ту  статью, по которой можно привлечь к ответственности «кролика–мутанта» Порченко, а потом   ту, по которой придётся отвечать Людмиле, если она пойдёт на поводу у своего неинтеллигентного предка, то и дело  пытающегося  спровоцировать Людмилу на нецивилизованные поступки.
– Ну,  так что ты всё - таки решила? – спросила Татьяна. – Заявление будешь  писать?  Тогда пиши его  пиши его на мягкой бумаге –  может, сама знаешь, куда пригодится. Я предложила тебе радикальное  средство. А что крапивы нет, так  у меня  хороший пучок  сушёного пустырника в гараже  висит. Похлеще крапивы будет. В общем,  надумаешься  – приходи!

 Виктор ещё не вернулся с работы.  Людмила приготовила  «ленивый»  ужин (макароны по-флотски, салат), уселась на диван и  раскрыла конфискованную у Порченко тетрадь. На первой странице крупными, с наклоном влево буквами  было написано: «Любимому поэту,  любимому и желанному мужчине -  мои стихи»
«Но какая предусмотрительность! – заметила Людмила. – Ни  имени, ни фамилии. Мол, если  что, то  мало ли кто …    Да, девочка, что на современном языке называется,  «крученая». Ну  что ж,  взглянем на  «творения»  новоявленной служительницы Музы!
Прочитав несколько  не очень удачно зарифмованных любовных   порченских    фантазий, Людмила долго не могла придти в себя. Да что же это?!  Неужели сейчас считаются нормальными  для школьницы такие вот мысли и желания:
В постель к  другому я не лягу,
Хочу  в твою!  И вообще,
Мечта  моя, что вдруг  однажды
Я на твоём проснусь плече.
Ну а вот это, судя по названию, адресовано  Людмиле.  А название опуса  - «Жене поэта»:
Нет, так, как я, любить  и ждать
Его не сможешь ты.
Ты мне его должна отдать,
Уйдя с пути
Дальше она  решила  не читать, но,  закрывая тетрадь,  всё - таки  зацепилась глазами за строчки:
Впусти ты  в жизнь свою меня,
Чтоб я плюс  ты была семья.
Я о тебе мечтаю дни и ночи
И знаю, что меня ты тоже хочешь.
Нет,  тут явно клинический случай, – подумала Людмила. – Тут, наверное, психиатр нужен. Но это,  конечно, не Людмиле решать. Всё – таки надо идти в  ту самую комиссию по делам несовершеннолетних. Может, они бы показали эту особь специалисту. Пусть послания её почитают. И эти вот так называемые «стихи».
 Она уселась за стол и написала  новое  заявление. Идти в инспекцию  больше не захотелось – как-то неловко Людмила  там себя чувствовала – и  заявление своё вместе с порченской тетрадкой она выслала по почте, предусмотрительно присовокупив к письму уведомление  о получении. Ответ из инспекции пришёл через две недели. Инспектор  ИДН Ольга Лукашина сообщала, что в действиях  несовершеннолетней Порченко не усматривается  элементов административного нарушения и что с   Порченко  Е. О. проведена беседа. Что называется, круг замкнулся. А  на Людмилин телефон снова поступило несколько сообщений. В этот раз  отдельно от традиционного вопроса   о здоровье бабушки было  прислано изображение мультяшной  рожицы -дразнилки с прищуренным глазом и высунутым языком.  Телефонные номера, с которых отправлялись «послания», каждый раз новые…
***
 – Ты говорил « с бедной девочкой?»  - был первый вопрос Людмилы к  едва переступившему порог Виктору.
–  Говорил, но…
–  Что – «но»?! – вскипела Людмила.  – Ты посмешищем стать хочешь? Может, тебе это всё нравится?  Тогда так и скажи!
 – Не говори глупостей. Я просто боюсь.   Ты же знаешь, что со мной в юности было. А вдруг она действительно  сотворит что- либо. Тогда кто отвечать будет?…
–  Ой, не смеши меня!  Неужели ты думаешь,  что это существо способно на человеческие  чувства и поступки?
– Люда, я,   конечно, понимаю твоё возмущение. Но …
 – Опять «но»? Если ты считаешь, что  атака на мой телефон это не её рук дело (хотя  я лично  уверена, что  никто, кроме неё,  это делать не будет),  так давай я расскажу тебе, как вела себя  «бедная девочка» при встрече со мной. И не надо так смотреть на меня. Я была вынуждена  с ней встретиться. А ещё я обращалась в комиссию по делам несовершеннолетних. И вот ответ оттуда.
Нет, права всё же  Татьяна. Только так: за волосы и мордой об колено!  Жаль  вот,  что  Порченко сейчас  вряд  ли  предоставит мне такую возможность. Так что данная воспитательная мера, к  великому моему сожалению,  исключается. А  всякие разъяснительные беседы для таких, как  она,    - это, как говаривала моя знакомая гадалка, «пустые хлопоты по поздней дороге».  Да и на кой ляд нам её воспитывать? Остаётся одно. И это «одно» ты должен незамедлительно выполнить. Короче, утираешь сопли,  слёзы жалости и выгоняешь эту горбатую  Лолиту с её стишками и гитарой в шею.  Всё понятно?
 – Да  куда понятнее. Только  если она пожалуется, как я объясню  директору причину «изгнания»? Ведь главная цель таких кружков, как мой,  -  увести детей с  улицы. О том, чтобы  из них профессионалов делать, и речи нет. И вот я отчисляю  из кружка девочку из неблагополучной семьи. На каком основании я это делаю?
 –  Так и объясни всё как есть!   
 – Ну,  это уж извини! Я  не хочу, чтобы началось копание в моём грязном белье. Конечно, я виноват: ну не понял я,  что  такое на самом деле  эта «бедная  девочка»  и чем грозит общение с ней. Но выгонять её я не буду. Я решу эту проблему по – своему.   
У Виктора был столь решительный вид,  что  Людмила,  вопреки желанию продолжить  «дискуссию»,  замолчала и  ушла в  кухню.

Порченко  специально пришла на занятия кружка пораньше. Сегодня она  намеревалась очень серьёзно  поговорить с Виктором Павловичем.  Через два  месяца ей  исполнится 16 лет, и она вправе сама, без мамы, решать свою судьбу. И  самое главное, причём очень твёрдое  решение она уже приняла. Теперь слово  за Виктором Павловичем, за Витей, как она уже давно мысленно называет его.  А сегодня, возможно, назовёт его так и вслух. Вот появится он, а она ему навстречу: «Здравствуй, Витя!» Или нет: «Здравствуй, Витенька!»   Но несмотря на своё «твёрдое решение»,  Порченко  всё –таки немножко  волновалась. Скорее бы он пришёл! Но он почему – то не шёл и не шёл. Странно, ведь обычно он  на полчаса раньше  появляется, а тут вот - вот занятия начинаться должны,  а его кабинет заперт.  И никого из кружковцев почему - то  нет…     Наверное,  Порченко  ещё долго стояла бы возле двери кабинета, если бы не  уборщица .
–  Ты кого тут ждёшь, девочка? – спросила она,
–  Виктора Павловича. У нас занятия, а его вот  нет. Может, заболел?
 – А ты разве не знаешь, что Виктор Павлович  уже не работает у нас? Да  не расстраивайся ты так! Кружок же ваш не закрывают. Кто – то другой вести будет.  Я-то не знаю, кто.  Да какая тебе разница? Если хочешь, у Александры Петровны спроси. Ну, иди - иди,  а то мне тут убраться надо.
Елене стало жарко. Как же это так?! Почему на последнем занятии он не сказал, что  собирается увольняться? И почему он это сделал? Может, случилось что-то с ним? Она выхватила из сумки телефон. На все её  попытки  дозвониться   до Вардомацкого  равнодушный голос  неустанно  повторял ей стандартное « в настоящее время абонент...» То же самое этот  голос сообщил ей  и  назавтра,  и на послезавтра... Несколько дней Порченко  находилась в неведении  и   уже собралась было подежурить у его дома, но  тут   подумала    о «сумасшедшей старушенции»,  как с  той, последней встречи стала называть  жену  Вардомацкого , и отказалась   своего плана,  решив выяснить  всё по - другому.
Вскоре она   знала  место новой работы Вардомацкого.  Ей всё стало ясно: старушенция  принудила Виктора Павловича уйти.  Уйти  из -  за неё, Елены.  И номер телефона он поменял, конечно же, по настоянию этой бабы – яги. Только напрасно она думает, что это её спасёт. Конечно, плохо, что она узнала о  Елене. Да и те глупые смс не надо было посылать. Только разозлила старушку.  Что ж, сейчас придется действовать иначе.  Надо на какое – то время затаиться. До  14 апреля. Ведь  Елена давно догадалась, что Вардомацкий  боится близких отношений  с ней  только потому, что  она несовершеннолетняя. А сам хочет, очень хочет её! Она по глазам его это прочла. Но ничего! 14 апреля Елене исполнится 16!  Тогда и ей никто не указ, и Вардомацкому  ничего не надо будет бояться.  За это время надо постараться  узнать новый номер его телефона и приобрести себе вторую  симкарту,  а лучше несколько, потому что нынешний номер   старушенция знает, а звонить с чужих телефонов хлопотно. Правда,  ждать надо почти два  месяца. А тут ещё мамаша со своим Сергирьяном  достаёт. Она не знает ещё, что фиг её Серьгирьян получит, поэтому стала оберегать  «дочу» :  только изредка теперь  посылает  её «на работу»  и только к проверенным  клиентам. К тому же каждый раз  напутствует. Елена называет это напутствие инструкцией по сбережению». Знала бы маман,  какой план созрел в голове её «дочи» –  убила бы. Ничего.  Переживёт. А с Елены хватит. На всю жизнь воспоминаний хватит.  Иной раз  всплывёт  в памяти такое, что  от обиды и злости начинает колоть в висках,  а кисти невольно сжимаются в кулаки  так,  что ногти  впиваются в ладони.  Вот хотя бы последний (теперь уж точно последний!) визит к Борчику.  Конечно, Елена понимает, кто она для Борчика, но  всё же она человек,   а не тварь бессловесная. У неё всякие были: и вежливые, и деликатные, и хамы,  и даже психопаты, но такого мерзкого животного – никогда.  Но  скоро закончится всё это. И станет она  женой человека, имя которого очень долго не забудется. И её, Еленино, имя. Конечно, появится куча завистников. Будут  осуждающе качать головами, а некоторые презрительно - брезгливо улыбаться и  предсказывать рождение уродов  «в таком неравном браке». Да и старушка, конечно же,  пену пускать начнёт. Да ну её! Как говорится в одном анекдоте,  «пошипит  - пошипит да и смоет». А вернее, смоется. Но как же тяжело ждать!  Каких - то восемь…нет, девять дней она не видела Виктора Павловича, а  кажется, что целый год прошёл. Так,  может, не надо себя мучить  до  этого самого 14 апреля? Может, выждать, когда он останется в кабинете один,  и попытаться объясниться окончательно,   потому  что, во - первых, уже нет сил  ждать, во   - вторых,  Сергирьян может раньше срока потребовать обещанное, тем более, что аванс  он, кажется, уже  заплатил.
***
Она  лежала рядом с Вардомацким – нет,  с Витей,  Витенькой! – на широкой кровати, застланной удивительно  ярким, неожиданной  расцветки  постельным бельём: по густо - чёрному полю – крупные красные и жёлтые розы с каплями росы на лепестках.  Он  перебирал её  длинные пушистые  волосы, разбросанные по подушке, и нежно  касался губами её губ, приятно щекоча   лицо  ничуть   не жёсткими  против ожидания   усами. Елена  сняла  прозрачную  кофточку и подставила  для поцелуя маленькую упругую грудь. Он, одной рукой легонько пощипывая    её  соски,  другой   уже  спускал   с Елениных бёдер  тоненькие кружевные трусики.  Елена замерла в трепетном ожидании.  Какие ласковые и тёплые у него руки! Но почему он так медлит?! Она всем телом устремилась  к Вардомацкому  и  только сейчас  увидела, что  на нём  … пальто, ботинки  и меховая  шапка! Она засмеялась, сняла шапку и бросила на пол. Через несколько секунд следом за шапкой отправилось тяжёлое тёмно-серое пальто. Елена уселась у ног Вардомацкого и уже потянулась рукой к молнии на  безукоризненно отглаженных брюках, как  Вардомацкий вдруг грубо  оттолкнул  её, встал  с кровати и, больше не  обращая никакого внимания на Елену, ушёл. Она выбежала  на улицу,  пытаясь догнать его,  и уже почти догнала,  как  неожиданно увидела своё отражение в витрине  магазина и ужаснулась: на ней не было ничего из одежды! Абсолютно ничего! Так вот почему не неё  –  кто с удивлением, а кто со смехом –  оглядывались  прохожие! От   стыда, обиды и отчаяния она громко заплакала  и… проснулась.
Неужели и вправду сон? Но разве могут быть сны такими «живыми»? Ведь Елена  и сейчас  ощущает тепло, оставшееся  на  теле от его прикосновений его рук. Она недоверчиво  огляделась: никаких роз на застиранном до грязной желтизны белье  и абсолютно никого рядом…  Неужели и вправду сон? Но  откуда такое непонятное, двойственное чувство  вроде и  сон, а вроде и нет? И как  бьётся сердце!  Нет, хватит! Завтра же она поговорит с ним. Но сначала  позвонить бы…     Только вот номер его мобильника  ей пока не удалось узнать. Да если бы и знала, то не осмелилась бы звонить: вдруг в тот момент старуха рядом будет?   Лучше всего  будет просто   придти  к Вардомацкому на  занятия его нового кружка. Ну,  не совсем на занятия, а подождать, например, в библиотеке,   когда   занятия окончатся, и поговорить.  А что?  Очень даже удобно: и библиотека,  и Дом творчества в одном здании: библиотека  на первом,  Дом творчества – на втором. Лестница одна, выход – тоже. Да как раз завтра и занятия. Порченко на всякий случай заглянула в листок  с  расписанием работы кружков «Проба пера» и «Серебряные струны». Да,  завтра «Проба пера».   Впрочем, названия мог бы   уже и  поменять, а  не брать старые. Кстати, и время работы то же: с 16  до 18.  Значит, завтра!  Зав  -  тра!   Всего несколько часов ожидания,  и всё окончательно решится. Всё   будет  так, как ей  хочется. А ей очень хочется, чтобы сбылся сегодняшний сладостный сон! И  он обязательно сбудется!  Она  сотворит с  Вардомацким такое, что он не только свою старуху, но и  всё на свете забудет!  Уж в чём - чём,  а в этом  Елена  настоящая искусница! Опять же спасибо мамаше.  Всего несколько часов ожидания,  и всё окончательно решится!
***
 -Так, а тебе здесь что надо?
Порченко настолько  – «на все сто» – была уверена    в успехе своего плана,   что  даже не  сразу осознала  смысл сказанного Вардомацким и поэтому даже переспросила:
– Виктор Павлович! Это Вы мне?
 –Тебе, Порченко,  именно тебе!
– Виктор  Павлович,  вы что?!  Я  же  Вас люблю! Послушайте! Я   хочу отдать Вам  свою девственность!!!
 – Ну,  если тебе  и сейчас непонятно,  скажу яснее: марш отсюда  вместе со своей девственностью! И не смей тут разыгрывать свои сцены. Больше ты меня ими не разжалобишь!
Перед глазами Елены  замелькали какие -то бесформенные чёрные пятна  с огненными  зубчатыми краями. Противная  сухая горечь  обожгла нёбо, и  Порченко,  уже плохо владея собой, крикнула:
 Если ты не будешь моим,  то не будешь ничьим, запомни!
– Да пошла ты… –    мысленно  произнёс  Вардомацкий   и облегчённо вздохнул.

Позже Людмила часто вспоминала   «беспорченковский»  период их  с Виктором  жизни  как самое  счастливое  время.  Она  уже не вздрагивала от  каждого телефонного звонка – Виктор сменил  и свой, и Людмилин номер -  стала более ровной  в  отношениях  с   людьми и начала понемногу забывать историю с «бедной девочкой», надеясь, что продолжения  этой истории уже не будет.
Неладное   в поведении  мужа  она заметила сразу.  Впрочем, не  заметить этого было невозможно: слишком резко  изменился Виктор.  Аккуратный до педантизма, собранный и энергичный, он стал рассеянным, задумчивым,  часто отвечал невпопад на Людмилины вопросы, а иногда просто отмахивался от неё, как от назойливой мухи, и даже грубил.  Всё это  обижало Людмилу и неприятно удивляло её,   и всё же было одно, что ещё  больше удивляло её  и   казалось  ей почти невероятным:  Виктор перестал писать стихи. Впервые за все годы их совместной жизни! Да и гитару он уже давно не брал в руки. 
Она ещё не знала, что «история с бедной девочкой»  с  не только продолжается, но и принимает опасный  для Виктора  оборот…

***
   –  Здравствуйте!  Это Виктор Павлович?  Я хотела бы попросить  Вас позаниматься с моей дочкой, –   женский голос  в трубке был  незнакомым. – Простите, что не представилась. Меня зовут  Виктория  Анатольевна.  Моя дочка пишет стихи.  Мы с мужем в поэзии не очень разбираемся, а Вы  ведь поэт и, говорят, очень талантливый.  А вдруг и  у нашей Машеньки талант?  Пожалуйста, помогите нам.
 – Так в чём  проблема? – несколько удивился Виктор.   –   В нашем ДК  работает кружок «Проба пера», которым я руковожу. Пишите  заявление на имя директора и  на первое занятие приходите вместе с Машенькой. И стихи свои пусть возьмёт. Мы занимаемся  два  раза в неделю: по четвергам и по субботам. Завтра как раз суббота. Приходите, пожалуйста.
– А не могли бы  Вы заниматься  с Машенькой индивидуально,  у нас  на дому? Мы готовы заплатить столько, сколько скажете. Люди мы состоятельные, не сомневайтесь.
 – Вы, пожалуйста,  не обижайтесь, но   я   не располагаю свободным временем, чтобы заниматься обучением на дому, - Виктор старался быть вежливым  вопреки огромному  желанию  послать эту состоятельную дамочку  куда подальше. – Пусть Ваша дочка  приходит сама.
 – К сожалению, это невозможно,  -  вздохнув, промолвила женщина. – Наша Машенька уже три года прикована к инвалидному  креслу.   Такие вот дела.
От  услышанного  Виктору сделалось  не по себе ,  и он не сразу нашёл нужные слова:
 – Простите, я  не хотел Вас обидеть. У меня действительно  мало свободного времени, но раз у Вас  такое положение, я по мере возможности буду заходить к вам.
– А когда у Вас будет такая возможность? – живо поинтересовалась женщина и,  не дожидаясь ответа, зачастила: – А  как насчёт завтрашнего дня или вечера?   Я скажу Машеньке, что Вы придёте завтра, хорошо?  В какое время Вам будет удобно? Машенька будет просто счастлива  видеть Вас!  Вы часа в три дня сможете?
Не выдержав такого напора, Виктор пообещал зайти именно завтра  и именно  в три часа дня, но  ненадолго, потому что   к 16 часам ему надо быть в Доме творчества.  Он просто познакомится с Машенькой,  посмотрит её стихи и  подумает, стоит ли девочке  всерьёз заниматься их сочинением. Машенькина мама очень обрадовалась, назвала адрес и   добавила:
  – Я больше не буду надоедать Вам  звонками. Просто приходите,  как  договорились. Мы с Машенькой будем ждать Вас.  Очень будем ждать!
Она с такой горячностью произнесла это «очень будем ждать», что Виктору стало неловко за недавние неприязненные чувства  к  «состоятельной дамочке». Он представил себе грустное лицо  Машеньки, склонившейся над тетрадкой с написанными от руки стихами –  именно написанными, а не набранными на компьютере! – и  решил  завтра же зайти к этому действительно несчастному ребёнку.   
 Назавтра   Вардомацкий позвонил в   квартиру, где его, по словам Машенькиной мамы, очень ждали. Позвонил раз, второй – никакого ответа. Он уже собрался уходить, как    за дверью послышались осторожные шаги и еле слышное шушуканье. Затем щёлкнул замок, и на пороге появилась девушка лет шестнадцати – семнадцати, светловолосая и светлоглазая, налитая какой - то  нездоровой, несвойственной юности полнотой.
–   Простите, я, наверное, не туда попал, -  растерялся  Вардомацкий . – Мне нужна Маша Рослина.
 – Нет – нет, Вы  не ошиблись.  Маша там; -  улыбнулась девушка и  показала на приоткрытую дверь: - Вот  её апартаменты.
–  А Вы кто? Сестра?    А мама где?
  – Я  Таня,  подруга Машина. А её мама в магазин ушла. Она скоро будет. Раздевайтесь и проходите.   А мне домой пора.
 Вардомацкий недоуменно пожал плечами - странная мама у этой Маши, ведь сама же назначила время!– повесил куртку на  искусственные оленьи  рога, имитирующие вешалку, шагнул к двери Машиных «апартаментов» и,  постучав, вошёл.
Маша  сидела  не в инвалидной коляске, как ожидал  Вардомацкий, а в обычном кресле с высокой спинкой. Но  вот она подняла голову, быстро вскочила  с кресла и …бросилась  Вардомацкому на шею. Порченко! Это была Елена Порченко! Вардомацкий  смотрел на неё  как на инопланетянку, внезапно появившуюся из летающей тарелки. А Порченко,  всем телом припав к нему, горячо шептала: «Милый, любимый, единственный мой!   Ну, будь же смелее! Я этого хочу! Не бойся, здесь никого нет. Мы одни! Ну же!»
Вардомацкий с трудом  оторвал от себя отчаянно сопротивлявшуюся «Машу»  и  почти швырнул её на стоящий рядом диван:
 – Сейчас же  успокойся и оставь при себе свои бредни! Я надеюсь, что это последний наш с тобой разговор на эту тему, да и вообще последний разговор!
  – Виктор Павлович, Вы, наверное, просто боитесь! Не бойтесь, никто ничего не узнает! Я уже просто не могу  так! Я Вас  люблю и хочу!
Порченко подхватилась с дивана с явным намерением повторить свой приступ, но   Вардомацкий,  уже не сдерживая себя, крикнул:
– Да пошла ты вон,  маленькая дрянь!   Сейчас же открой мне дверь и больше никогда   не смей попадаться мне на глаза, иначе я… не знаю, что я с тобой сделаю!
 Она покраснела – не от стыда,  конечно, а от  злости – и  с затаённой угрозой произнесла: 
– Ну, смотрите сами, вам виднее. Только как бы не пожалеть потом. Ещё  на коленях передо мной ползать будете, чтобы я замуж за вас вышла!
От такой  наглости  у  Вардомацкого  даже  реакция на её слова замедлилась. Только на лестничной площадке он рассмеялся, представив себе,  как он умоляет  это не по возрасту  раскрепощённое, а вернее, распутное существо  выйти за него замуж.  Да, права Людмила: вечно он во что – либо вляпается.  Вот и сейчас. Ведь когда «Машина мама»  назвала  адрес, тот показался ему  знакомым.  И стоило только перелистать тетради со списками своих  недавних  ГДК -овских учеников, чтобы понять, какая  «Маша»  проживает  в седьмой квартире  дома номер шесть по улице Скорины! Но  да разве ж он мог себе представить, что существо это  способно на такую авантюру?   Если бы кто рассказал подобное, Вардомацкий ни за  что   не поверил бы. Подумал бы, что клевещут на ребёнка. Да ведь  уму непостижимо, почему эта Порченко с такой агрессией вот уже полгода преследует его?  Любовь? Да какая тут к чёрту любовь, если он ей в дедушки годится?  Ладно, допустим, что любовь, но зачем же  так унижаться? Наверное, надо было сразу  не деликатничать, а  послать куда подальше. И на будущее урок:  только сугубо служебные отношения со своими учениками!  Все их попытки задушевных бесед пресекать на корню! А эту  … психологу, а,  может, даже и психиатру показать  не лишним было бы. Но это уже её проблемы. Только вот шея вся расцарапана.  И когда  ухитрилась,   тварь?
***
Светловолосый с  двумя языками  залысин   дознаватель  Семенюк – так он представился – сверля  Вардомацкого  брезгливым взглядом   мутно – зеленоватых  глаз,  спросил: –
– Ну что, господин Вардомацкий,  девочку захотелось? Стимул для творчества потребовался? На малолеток потянуло?
  – Может, Вы изъяснитесь  удовлетворительнее? – съязвил Вардомацкий. –  Во - первых, почему меня сюда  вызвали?  Во - вторых,  почему Вы так со мной разговариваете?
  – Может, хватит прикидываться невинной овечкой? Лучше признайтесь сразу.  Чистосердечное признание…
  – Ну и в чём я должен признаться? Не понимаю.
–  Так- таки  и  не понимаете?  Ну что же.  Объясняю.  Вот заявление   Марии  Михайловны  Порченко,  матери несовершеннолетней    Елены Порченко.  В нём   Мария Михайловна   сообщает, что Вы обманным путём  в её  отсутствие  проникли в их квартиру и попытались  изнасиловать её несовершеннолетнюю дочь Елену. А вот результаты экспертизы, проведённой в отношении потерпевшей. Одежда, в частности, нижнее бельё, разорвана. На теле имеются  ссадины и гематомы. Под ногтями обнаружены частицы кожного покрова, принадлежащего  неизвестному лицу. Поэтому Вы сейчас будете отправлены на экспертизу  и если там установят …   Кстати, откуда у Вас эти царапины на шее?
–  Да от неё же, той самой Елены Порченко.
  – Значит, Вы не отрицаете, что  совершили попытку изнасилования несовершеннолетней Елены Порченко?
– Прежде чем делать такие выводы, послушайте, что на самом деле произошло у меня с  этой девицей.
 Дознаватель поднял рыжеватые брови, и на лбу у него пролегли бороздки ранних морщин:
 – Так у Вас с ней всё  же что – то произошло? 
  – Ещё  как произошло! – обречённо вздохнул Вардомацкий. – Вы  даже представить  себе не  можете, что именно.
Выслушав сбивчивый рассказ Вардомацкого,  Семенюк  растянул  в презрительной  улыбке бледные тонкие губы:
– И  Вы думаете, что  кто – то поверит  в этот бред, который Вы здесь  несёте?  Вы сами - то  себе верите?   Вы, наверное, забыли, сколько Вам лет и вполне серьёзно считаете, что  Вами может увлечься пятнадцатилетняя девочка!
  –  Бред – это то,  в чём  Вы пытаетесь обвинить меня! –     вспыхнул Виктор. – А я говорю  Вам истинную правду и готов поклясться в  этом!
Дознаватель резко поднялся из- за стола:
  – Довольно! Сейчас, как я уже говорил, я отправлю Вас на экспертизу. До получения её результатов Вы не должны выезжать из города. Вам это понятно?
  – Да куда уж понятнее!
***

После экспертизы – процедуры, стоившей Виктору очередного унижения,  прошло почти две недели, но  о нём будто забыли. Ни телефонных звонков,  ни повестки. Виктор  уже  подумал, что  ОНИ всё выяснили, и, немного  успокоившись,  решил написать жалобу на  дознавателя Семенюка. Пусть его начальство объяснить ему, как нужно разговаривать с людьми и, конечно же, заставит  извиниться.  Да и с «жертвой насилия» тоже стоило бы разобраться. Хотя бы отчитать   как следует, если уж наказать её по - настоящему закон не позволяет.
 Он уже во всех подробностях представил себе, как  все ОНИ  будут извиняться перед ним за это позорное обвинение,   и даже уже  успел решить, что никаких извинений не примет, как раздался  телефонный звонок.  Прозвучавший затем  голос    был холоден и суров:
 - Виктор Павлович Вардомацкий? С Вами говорит следователь  Михайлов.
–  Завтра  к 10 .00 Вам следует явиться в кабинет  номер 314  для  проведения очной ставки с потерпевшей Порченко  и ознакомления с результатами экспертизы.
«Вот тебе и извинения и прощение,  - горько улыбнулся  Вардомацкий. – Всё  уже разложено по полочкам: он преступник,  а эта гадина – потерпевшая. Интересно, что она скажет на так называемой  очной ставке? Ведь там  ей  придётся в глаза мне смотреть».
Когда Вардомацкий зашёл в кабинет,  Порченко уже сидела там. Он взглянул на «потерпевшую» и   буквально остолбенел от  произошедшей  с ней  метаморфозы.
Перед следователем сидела не  прежняя Елена Порченко, напористая и беззастенчивая, а маленькая беспомощная девочка  с наивно распахнутыми чёрными глазёнками и полураскрытым  ротиком. И голос  её  разительно изменился. Это уже был даже  не голос, а голосочек, тонкий и жалобный. И вот этим голосочком она начала говорить такое, от чего Вардомацкого бросило в жар. Надо же всего  за пятнадцать лет своей жизни суметь вырасти  в такую тварь!
«Он… Вардомацкий Виктор Павлович  на меня сразу глаз положил. Сначала после занятий  оставлял  и стихи читал любовные. А потом  прямо сказал мне, что хочет со мной…ну, это. В общем, приставал ко мне с сексуальными намерениями. Спрашивал,  девственница я или нет.  От него исходила опасность, поэтому я перестала на занятия ходить. А он меня поджидал всюду и  говорил,  что  любит меня и жениться хочет. А   четырнадцатого пришёл ко мне домой. Наверное, узнал, что родителей дома нет, вот и пришёл. Как только я дверь открыла, он сразу меня на руки схватил и понёс в спальню. Нёс и всё уговаривал, что мне с ним хорошо будет. Я стала вырываться, он порвал на мне одежду. Тогда я стала очень громко кричать. А окно было открыто. На улице, наверно, слышно было, что я кричу «спасите», вот он испугался и отпустил меня. Когда уходил, то приказал, чтобы я никому ничего не  говорила,  и пригрозил,  что если не буду молчать, то он меня убьёт. Я его очень боюсь. Может, я и не сказала бы маме ничего, но у меня и платье, и колготки порваны были,  мама всё равно бы меня спрашивала. Я его очень боюсь. Его надо от детей оградить».
Она  лгала так  нагло,  уверенно, была так последовательна и логична, казалась таким  маленьким и беззащитным ангелочком, что и  у тех, кто не знал, что на самом деле представляет собой этот « ангелочек», не могло возникнуть и тени сомнения в правдивости её слов. Ничуть не сомневался в искренности  «потерпевшей»  и следователь, которому был передан собранный дознавателем материал.  Как ни старался Вардомацкий  опровергнуть  это чудовищное обвинение, все его попытки были безуспешными.  Словно сквозь сон он слушал слова следователя ,  ставил свою подпись под какими  - то бумагами, потом почему – то очень долго шёл домой, хотя дом их был совсем рядом.
Из записей Виктора Вардомацкого .
«Сегодня я впервые почувствовал, что у меня есть сердце, то есть, что оно может так болеть.
Я до последнего скрывал от жены  то ужасное, что произошло со мною. Когда она спрашивала, почему я  стал  таким,  я делал непонимающий  вид: «Каким  - «таким»?  Она обижалась и даже тайком плакала,  наверное, думала, что я разлюбил её.  Однажды    даже прямо спросила: «У  тебя кто – то есть?» «Конечно, есть, - ответил я, пытаясь улыбнуться.  – Ты и наши дети».
   Нет ничего тайного, что не стало бы явным. Мне, как и большинству из нас,  была знакома эта истина. Но вот то, в каком виде  проявится  это «тайное», я не мог  представить себе даже в  самом кошмарном сне.  Ещё днём на работе я заметил, что  на меня как – то странно посматривают все наши сотрудники,  даже уборщица  Марковна.
И вот только сейчас, просматривая почту,  я всё понял. Первой, как всегда, я  взял в руки нашу районку  «Новое слово»,  и сразу меня словно током ударило. Буквы  запрыгали у меня перед глазами, я зажмуривался, как от яркого света, но всё же сумел прочесть ЭТО от начала  до конца:
« Как рассказали нам сотрудники  районного отдела внутренних дел, житель нашего города, 1961 года рождения, работающий в городском Доме культуры руководителем объединения по игре на гитаре и стихосложению, пытался склонить к интимной связи свою несовершеннолетнюю ученицу . Девочка испугалась и перестала ходить на занятия .  Тогда горе –руководитель  пришёл к ученице  домой и, пользуясь тем, что девочка была дома одна, попытался её изнасиловать. Родители школьницы обратились  в милицию».
Информация называлась «Музыкальная  клубничка » и подписана была любительницей подобного жанра корреспонденткой Жанной Стопудовкиной – бабищей, мощные телеса которой вполне оправдывали её  фамилию. 
Не отставала от районки и областная газета:
«В Р. возбуждено уголовное дело,  в котором задействована несовершеннолетняя.
Пятидесятилетний мужчина,  житель районного центра, будучи руководителем кружка при Доме культуры, пытался совратить свою ученицу. Оскорблённая и испуганная девочка  перестала посещать этот кружок. Но пожилой ловелас  продолжил домогательства. Родители девочки обратились в милицию».
А одна из республиканских газет  уже   и тюремный срок «преступнику» определила:
«Пятидесятилетний мужчина  вёл в городском ДК кружок. «Учитель» влюбился в  пятнадцатилетнюю посетительницу занятий и всячески пытался склонить её к сожительству. Девочка испугалась и стала избегать «учителя». Тот постоянно  преследовал её и  однажды сделал попытку совершения насильственных действий. «Влюблённому» грозит до восьми лет лишения свободы».
Фамилии авторов  последних двух  публикаций   как будто  из рубрики «Нарочно не придумаешь» - Чернота и  Злобченко. Может, псевдонимы? Хотя, как говаривал  великий Гоголь, « на Руси есть такие прозвища, что только плюнешь да перекрестишься, коли услышишь». Так если существует фамилия Стопудовкина,  почему бы не быть Черноте и  Злобченко?  Хотя какая мне разница, чьи фамилии стоят под этой от начала до конца клеветнической информацией? Мне об  ином  сейчас думать надо.
Я  ведь  представляю  себе, с  каким настроением   читает эту  информацию «возмущённая общественность», как негодует «народ»: «Ах, такой – переэтакий,  маньяк, ату  его, ату!» А если учесть то,   что личность  «маньяка»   легко  узнаваема,  то сразу становится понятным: выходить на улицу «маньяку»,  то есть мне, весьма  опасно». Странно всё это: о том, что против меня всё – таки возбуждено уголовное дело, я узнаю из газет. Ещё более странно, что следствие ещё только начинается,  а информация – будто приговор окончательный и обжалованию не подлежит.     Но что же делать?  Надо же что – то делать!  Надо искать какой  - то выход. Ведь не должно же быть,  чтобы  вот так,  ни за что был уничтожен человек! Да, у меня такое ощущение, что я  прежний  умер и что  это ужасное существо «маньяк – насильник» никакого отношения ко мне не имеет. Только вот почему   так больно не  тому существу, а мне?!  Как же больно!  Так больно мне  никогда …

Когда Людмила зашла в комнату, Виктор сидел, неловко откинувшись на спинку кресла, и в застывшем  взгляде  его широко раскрытых глаз уже не было ни тепла, ни живого света…