Часть восьмая «Эхо души, разбивающейся на части»
Тридцать пять
Конец апреля. Мы уже отпраздновали пасху: украшали дом лилиями, покупали плетеные корзинки и украшали их живыми цветами, бантами, лентами, красили яйца и посетили грандиозное костюмированное уличное шествие. В наиболее посещаемых и больших парках устраивались игры для детей: пасхальный кролик прятал в траве или в кустах яйца из пластмассы, наполненные конфетами, а дети должны были их отыскать. Ну, разве я не отношусь к детям? Поэтому вопреки всему я тоже бегала с ними, ища эти угощения. В эту пасху я наелась шоколадных яиц до отвалу. А после мы все вместе устроили ужин в кругу семьи (я, моя семья и родители Ив, у всех остальных уже были планы), набивая животы сладостями, фруктовыми салатами и печеным картофелем.
Мне часто снятся кошмары. Почти каждую ночь. Снова и снова. Вновь и вновь.
Вновь и вновь…
И я уже не знаю, где реальность. Там ли она, в моих до жути странных снах, после которых разум затуманен? Где меня избивают, калечат и сердечно ранят, где умирает мой брат, где всплывают самые яркие, самые прекрасные моменты моей жизни, где появляется Ив, и мир словно бы обретает краски. Или же реальность здесь, рядом с ними, в которой я умираю?
Ив снится мне на фоне вишневых деревьев. Улыбается и машет. Сияет так ярко, как никогда раньше. Она будто бы пришла оттуда, где всегда весна. Она и есть весна.
Мне становится хуже. Тут даже гадать не стоит, относится данный симптом к последствиям опухоли или нет. Конечно, относится.
Сегодня я не могла встать с кровати. Я пыталась заставить свои ноги двигаться, но они не слушались; посылала сигналы от мозга к конечностям, но они не отзывались, словно на том конце кто-то просто-напросто оборвал связь. Я двигала руками, пыталась стащить своё тело с постели, но успехов было мало. Меня одолел приступ страха. Тогда я в отчаянии начала рыдать, хватаясь руками за голову и выкрикивая мольбы о помощи.
Почему я не могу двигаться?! Почему я не чувствую свои ноги?! Почему?!
— Кристи! — кричу я, заливаясь истерическими слезами. — Мама! Папа!
Но первым в комнату вбегает Джеральд, его сразу же ошарашило моё состояние. Он, в растерянности оглядевшись по сторонам, не зная, как поступить, всё же подбежал ко мне. Я знаю, как я выглядела: вся красная, зареванная, по губам стекают сопли. Джер подбегает и мечется между решением, что же со мной делать.
— Я не могу встать! — истерю я. — Помоги мне!
Тогда он наклоняется ко мне и говорит, чтобы я цеплялась за него. В эти минуты в мою комнату вбегают все остальные.
— Что случилось? — волнуясь, проговаривает мама.
Я цепляюсь за плечи Джера, и он помогает мне сесть в кровати. Я откидываюсь назад, руками хватаюсь за ноги, пытаюсь их заставить работать, массажирую их — но ничего. Я даже не чувствую, как прикасаюсь к ним. Мои ноги холодные.
— Я не чувствую ног… — лепечу под нос. — Почему я не чувствую ног! Мама!
— У неё паралич, — резко произнесла Кристи. — Я читала об этом. Я звоню доктору Фитчу! — И сестра выбегает из комнаты.
— Мама, — рыдаю, — что со мной?
— Всё хорошо. Всё обязательно будет хорошо. — Она пытается меня успокоить, садится рядом, прижимает к себе и гладит по голове, откидывая назад мои волосы. Я, уткнувшись лицом ей в грудь, продолжаю рыдать.
Но я знаю, что ничего не будет хорошо. Совсем.
Папа стоит у стены, глядя на меня и держа одну руку у головы. Скорее всего, он снова думает, что он всём виноват, что это его вина. Джеральд что-то у него спрашивает, но я не расслышу что — уж слишком тихо, а ещё мама мне напевает убаюкивающую колыбельную. Папа кивает, его взгляд отрешенный, он словно покинул этот мир и отправился куда-то в свои мысли.
Джер закатывает рукава своего свитера и слишком громко вздыхает, а затем выходит из моей комнаты навстречу Кристи. Я знаю, теперь от него что-то скрывать — бессмысленно. Он только что стал свидетелем того, что ему не нужно было видеть, и теперь Кристи остается лишь всё рассказать ему.
Я всё ещё продолжаю истерически плакать, мой голос срывается, непонятные утробные звуки издаются из моего горла, дыхание прерывается; чувство страха полностью овладевает мною.
Когда прибыл доктор Фитч, то он сразу же сказал, что нужно ехать в больницу, и из-за этого я на него закричала. Я не вернусь в больницу! Я не хочу больше её ни разу посещать! Я ненавижу больницы! Меня никто не затащит туда по собственной воле. «Ладно», — отвечал он.
— Почему я не чувствую ног? Почему я не могу встать!
— Видимо, поврежден пирамидный путь. Успокойся, всё наладится, это временно. Я сейчас вколю тебе лекарство, и ты уснешь, а когда проснешься, то снова сможешь ходить, ладно? — Доктор Фитч говорил как можно убедительнее и спокойнее, но я не верила его словам.
— Вы лжете. Вы все лжете. Ничего не наладится! — Закричала я и попыталась вырваться из рук матери, но из-за неработоспособных ног я упала на пол и, рыдая, свернулась калачиком. Я вырывалась так сильно, настолько была сейчас способна. Папе пришлось держать меня за руки, чтобы я не двигалась, и тогда доктор Фитч сделал мне укол, от которого мне сразу же захотелось спать.
Меня вновь уложили на кровать и накрыли одеялом. Доктор Фитч начал всё пояснять моим родителем, вероятно, думая, что я уже давно в отключке. Но я ещё была в сознании и всё слышала. Он говорил, что меня нужно отвезти в больницу, чтобы больше такого не происходило. К тому же, нужно вновь сделать диагностику, ведь мы её уже так давно не делали. Но сквозь эти пропадающие из моего сознания голоса я попыталась выкрикнуть «Нет! Никаких больниц, я не вернусь в больницу!». Я понимаю, что если сейчас сделаю диагностику, то это совсем сломает всех, ведь обязательно что-нибудь да выявится. И, скорее всего, это будет что-то серьезное. Я не могу так поступить с ними, ведь всем и так сложно далось осознание моей смерти. И я не смогу сдержаться. Правда, не смогу. Вся моя броня, которую я возводила так долго, разрушится, а мне ещё нужно обо всём сообщить Майки.
«Это похоже на гемиплегию. Это пройдет, но, возможно, будут ещё похожие приступы. И такое не остается без следа. Скорее всего, скоро Эмили понадобится помощь в передвижении», — говорил он. Тогда Кристи произнесла:
— Но я же читала… — Она умолкла, стараясь подобрать слова. — Все не должно так происходить, не так. Если у неё и поражено правое полушарие, то паралич должен приходиться на конечности с левой стороны.
— Да, так и есть. — Доктор Фитч сделал глубокий вдох. — Значит, скорее всего, опухоль поразила уже почти весь головной мозг, и из-за этого паралич пришелся полностью на нижнюю часть тела. У неё ведь совсем недавно было нарушение координации, и она вновь ударилась головой, помните? Это всё тоже влияет.
Затем тишина. Я слышу, как доктор складывает свои профессиональные вещи в чемоданчик, а затем закрывает его — звякает защелка. Скрипят половицы от того, что все переминаются с ноги на ногу. Они тоже глубоко вздыхают и, скорее всего, следят за движениями доктора.
— А Эмили раньше жаловалась на какие-нибудь нарушения? Дрожь в конечностях, неспособность их контролировать? — задает вопрос доктор.
— Дрожь была, — произносит отец.
Да, действительно, было такое однажды. На протяжении часа у меня непроизвольно дергалась левая нога и правая рука, словно они вместе были на одной волне. Я сначала испугалась и не поняла, в чём дело, но затем подумала, что это из-за нервов или, быть может, судорога. Мы даже не обратили внимания на такой пустяковый симптом, думая, что должно быть что-то более серьезное, а оно вот как.
Скоро я не смогу двигаться, значит, нужно скорее заканчивать со своим списком.
Тридцать шесть
Доктор Фитч согласился на то, чтобы я проводила время дома. Он сказал, что, возможно, скоро мне понадобится серьезная помощь, и дома с этим могут не справиться, но я отвечала, что всё в порядке, я про это знаю.
Действительно, после того, как я уснула и успокоилась, паралич прошел, правда, не сразу и не полностью. На протяжении нескольких часов я могла не чувствовать отдельные участки на ногах, меня постоянно били болезненные судороги, от которых я выворачивалась в постели, и когда я пыталась самостоятельно встать, то или падала из-за слабости в ногах, или спотыкалась, потому что они меня все ещё не слушались.
Три дня я провалялась в постели, говоря всем, что у меня дела, но, чтобы никто за меня не волновался, постоянно отвечала на звонки и сообщения. Все то и дело порывались прийти ко мне домой, чтобы убедиться, что всё в порядке, но я просила этого не делать. «Всё хорошо, просто немного занята, правда», — убеждала я.
А на четвертый день, убедившись, что я смогу твёрдо стоять на ногах, отправилась в школу. Лондон, стоящая у крыльца и оглядывающаяся по сторонам, завидев меня, сразу же бросилась ко мне. «Ты точно в порядке? Ты же знаешь, мне можно рассказать», — говорила она. А я все также отвечала: «Всё в порядке. Правда, ничего не было». Мне было неприятно лгать подруге, но и не хотелось грузить её своими проблемами: если она узнает, какие последствия у моей опухоли, то совсем сойдет с ума, хватит с неё и простого осознания моей смертности.
Фелиция, Майки и даже Брэд тоже интересовались, как у меня дела. Не знаю, почему именно Брэд посчитал, что теперь со мной можно свободно общаться, но я, на самом деле, не против, ведь теперь он другой человек. Теперь я его не боюсь.
Перемена в лице Майки, когда Брэд подошел ко мне и стал разговаривать со мной, была видна сразу. Он сжал свои кулаки и нахмурил брови, а затем вовсе отвернулся. На мой вопрос «Эй, ты чего так реагируешь на него?», он отвечал, что терпеть не может этого выскочку. «Даже тот факт, что он ничего не помнит, не изменяет всего того, что он натворил в прошлом», — говорил он. — И вообще, может, я ревную? — Смеясь».
После занятий мы решили с Майки прогуляться по весеннему городу. Мы сидели на лавочке в парке и наблюдали за рекой, чьё медленное течение уносило с собой расслабленно плавающих уточек. Некоторые бросали в воду хлеб, и утки сразу же набрасывались на угощение.
Мне так не хочется возвращаться домой, потому что там, определенно, все будут волноваться за меня. Они будут жалостливо смотреть на меня. Особенно Джеральд, который только-только узнал всю правду обо мне. Кристи будет сидеть на кухне и учить конспекты, забивая мысли учебой. Мама будет печь кексы. А папа все также будет сидеть в интернете, ища информацию о том, как же меня вылечить или как хоть на немного, но увеличить мой срок. Он надеется на то, что я ещё могу выздороветь, даже после всего, что произошло. Он просто безнадежен.
— Знаешь, мне бы хотелось сейчас прыгнуть в автобус — все равно какой — и уехать куда-нибудь, где никто меня не знает. — «И где никто не знает, о том что я больна, где никто не будет жалеть меня, где все будут проходить мимо, абсолютно игнорируя моё существование». Это мне ещё хотелось добавить, но я не смогла.
— Так в чём проблема? — задал вопрос Майки.
Он схватил меня за руку и потащил в метро, мы высадились через несколько остановок у станции «Автостанция». Когда мы подбежали к кассе, то уже объявляли о том, что какой-то там маршрут вот-вот будет отбывать.
— Нам два билета на первый попавшийся автобус! — проговорил парень.
— Первый попавшийся? — удивилась женщина и косо посмотрела на нас. — Хорошо. — Пожала плечами. — Сан-Франциско. Уже отправляется, — произнесла женщина и указала на автобус, двери которого вот-вот закроются.
Майки схватил два билета и мою руку и помчался к транспорту. Двери закрываются перед нашим носом, от чего мы смеёмся, но тут же открываются, когда водитель видит, что мы стоим с билетами.
— Спасибо, — произнесли и сели на свободные места.
У нас не было с собой ничего, кроме денег, но мы не тосковали. Мы обсуждали то, как же могли совершить такой сумасбродный поступок, чем займемся в Сан-Франциско и просто глядели в окно. Меня внезапно одолел смех с ничего: я стала смеяться, словно ненормальная, а Майки смеялся, глядя на меня, и постоянно спрашивал, чего это я. Но я не знаю. Мне просто в один момент стало жутко смешно, и от этого я рассмеялась.
Сан-Франциско нас встретил приветливо: без пробок. Огромный красно-ржавый мост «Золотые ворота» приветствовал нас. Из-за ветреной погоды, он раскачивался из стороны в сторону, и, даже сидя в транспорте, можно было почувствовать некую вибрацию ближе к середине моста. Дух захватывает! Выглядывая из окна, я могла видеть прекрасную панораму города: бухты, пляжи, холмы Сан-Франциско, а внизу, в море, уже раскачивались на волнах отважные сёрферы, которых не пугали ни акулы, ни подводные течения.
Когда мы прибыли в место назначения, то сразу же побежали на автобус, чтобы попасть к пирсу №33 на тур к Алькатрасу. Ко времени нашего прибытия один тур уже отправился, и через полчаса должен был быть второй заход, поэтому мы просто бегали по пристани, оглядывая местность, и смеялись от счастья, словно сумасшедшие. Когда же пришло время, то мы сели в катер и поехали к острову, где нас ожидала экскурсия и аудиотур. Девушка-гид ещё в катере начала рассказывать историю тюрьмы.
Из её рассказа я выудила много нужной и полезной информации. Тюрьма Алькатрас, расположенная на острове близ Сан-Франциско, ныне бездействует. Остров, на котором она находится, словно бы специально создан для тюрьмы строгого режима: ледяные воды Тихого океана с сильными течениями обеспечивают ей естественную изоляцию. Многие пытались сбежать из данной тюрьмы, но все они или погибли от выстрелов охранников, или захлебнулись в холодных водах.
«Если ты нарушаешь законы, ты попадаешь в тюрьму. Если ты нарушаешь тюремные законы, то ты попадаешь в Алькатрас», — такую фразу я сразу же запомнила из повествования гида. Данная тюрьма была пристанищем самых отъявленных преступников с 1933 по 1963-й год, в которой сидели люди с самыми странными и пугающими прозвищами: «Автомат Келли», «Ужасный Джарвис» и другие. Даже сам Аль Капоне когда-то здесь сидел! И еще немало мафиозных «шишек», главарем которых являлся Фрэнк Моррис.
Однажды арестанты как-то умудрились совершить побег: они разобрали бетонную стену с помощью самодельной дрели, построили плот из тридцати резиновых плащей и уплыли подальше от острова. Никто так и не смог их отыскать. Данному «подвигу» голливудцы даже посвятили фильм.
Слушая рассказ гида о судьбе и истории Алькатраса, мы бродили между тюрьмами, камерами и столовой. Везде, где мы побывали, что-нибудь происходило, и это не могло не потрясать! Нам даже разрешили потрогать наручники, в которых когда-то заковывали самых ужасных преступников.
Наконец, через почти два часа экскурсии мы вновь отбыли в город. С острова Алькатрас открывался восхитительный вид на залив Сан-Франциско и мост «Золотые ворота», а еще там было жутко холодно и ветрено, от чего я и Майки десять раз пожалели, что не прихватили с собой куртки.
Оказавшись на пристани, мы сразу же отправились к знаменитому аквариуму города. О, как же дух захватывает то, что мы увидели! Огромный прозрачный туннель буквально встроен в океан, и складывалось ощущение, что в «аквариуме» находимся мы, посетители, а огромные медузы, пучеглазые крабы и прочие морские обитатели залива разглядывают нас! Мы могли ближе рассмотреть подводный ландшафт или обитателей вод в специальные телескопы, а также могли понаблюдать за тем, как люди кормят морских чудищ.
День двигался к завершению и, чтобы поскорее подобраться до следующего пункта в нашем путешествии, нам пришлось запрыгнуть на канатный трамвай, который, к счастью, довозил нас почти до нужного места. Мы запрыгнули на подножку трамвая и покатились по головокружительным горкам Сан-Франциско, попутно разглядывая и сам город, и всё его окружение. Проехав по живописному маршруту, я и Майки так и спрыгнули с подножки, не заплатив, и тут же убежали. Ха, зайцы!
Мы как раз успели до заката попасть в знаменитый заповедник Мьюир Вудс! Лес из древних секвой был просто невероятно красив: громадные коричнево-красные деревья вершинами чуть ли не упираются в небеса! Как же я была удивлена, когда узнала, что большей части секвой уже тысячи лет. К тому же, мы сумели дойти до главной достопримечательности парка Мьюир Вудс — громадного пня. Это огромный пень, который отлично справился с ролью сцены, когда на нём однажды устроили вечеринку. Его никак нельзя пропустить, но легко спутать с обыкновенной землей под ногами, если увлечься осмотром местности!
А затем мы побывали в маленьком кусочке Японии с чайными пальмами, пятиярусными пагодами, бронзовой статуей Будды и чистейшими прудами, в которых безмятежно плавали карпы, не опасаясь о том, что их могут выловить. Зеленые газоны, рощи карликовых деревьев, в которых прыгают проворные белки, журчащий мини-водопад и японские храмы — всё это можно найти в японском чайном саду, находящемся в знаменитом парке «Золотые ворота».
И, наконец, осталось ещё одно место нашего маршрута. Сумерки сгущались над Сан-Франциско, но от этого город становился лишь ещё краше: зажигались огни фонарей, включались лампы в домах, загорались фары автомобилей и вывески «Такси». Мы успели на последний автобус, ведущий к двум холмам-близнецам «Твин Пикс». Доехали мы до него уже тогда, когда город накрыла ночь, и это оказалось просто как нельзя кстати. С холмов открывается умопомрачительный вид на Сан-Франциско, особенно сейчас, ночью: весь город, подобно новогодней гирлянде, сиял всевозможными огнями. А затем мы стали свидетелями великолепного зрелища: как Сан-Франциско накрывает пелена тумана. Он словно бы потихоньку подкрадывается к городу, укутывая его плотным белым дымком, забираясь всё дальше и дальше, облепляя своим дымом весь-весь город.
А затем нам с Майки пришлось долго добираться до следующей станции, на которой ещё ходят автобусы, чтобы приехать к автостанции и отправиться домой. Нам хотелось взять такси, ну, уж слишком мало денег осталось — только на обратную дорогу, поэтому мы звонили таксистам и, заливаясь смехом, говорили, что пойдем пешком.
Ещё один невероятный день, проведенный с Майки. Этот человек делает меня неимоверно счастливой лишь одним своим присутствием в моей жизни. И я не просто благодарна ему за это: я благодарна ему за то, что, действительно, чувствую себя живой, что я, действительно, живу.
Тридцать семь
Сезон кошения позеленевших газонов настал. Папа вытащил из гаража старую газонокосилку и стал сдувать с неё пыль, что-то приговаривая себе под нос. Я лежала на нескошенной траве, на покрывале, и, закинув голову, внимательно наблюдала за отцом. Он старался завести машину, дергал за шнурок, но та никак не работала, тогда отец зашел в гараж, взял оттуда какие-то принадлежности и, разложив их у косилки, стал думать, что же с ней делать.
Надо мной пролетали птицы, звонко щебечущие свои песни; надо мной проходил ветер, легонько касаясь моих волос. В траве ползают маленькие божьи коровки, перелетая с одного перышка травы на другой; почти у всех на крыльях очень много черных пятнышек — по детским сказкам, значит, что живут уже долго. Я глядела на мир вверх тормашками, это ничуть не портило его, наоборот, даже приукрашало.
Папа наконец-то смог завести машину, и она стала издавать очень громкие звуки, напоминающие мне рык дикого животного. Да и сама косилка походила на хищника: вот у неё длинные и острые клыки, вот глаза, вот утробный звук. Она, подобно льву, также быстро двигалась, настигая свою добычу — траву.
Папа стал ходить кругами, постригая газон, и мне в нос ударил приятный запах свежескошенной травы. Помню, как в детстве Том рассказывал о том, что он постоянно просил дедушку дать ему самому постричь зелень, когда наступал этот сезон, и что он радовался, когда дедушка наконец-то позволил ему это сделать впервые. Я любила этот сезон раньше, и сейчас я люблю его не меньше, но после долго пребывания в неком коматозном состоянии при жизни я почти что забыла все эти ощущения. Сейчас я переживаю всё заново, впервые.
— Эмили, детка, поднимайся, ты мне косить не даешь, — попросил отец.
Но вместо того, чтобы уйти, я просто перекатилась на то место, где трава уже острижена, и прихватила с собой покрывало. Папа ухмыльнулся моей находчивости.
— Пап, ты мамины цветы, главное, не состриги, — произнесла я, — а то она тебя сама потом хорошенько пострижет.
И папа рассмеялся этому моему замечанию. Он произнес «Хорошо» и принялся дальше за работу. Мама была в саду, на заднем дворе, и пересаживала цветы в другие горшки. Её руки покрывались слоем земли, и земля оказывалась под ногтями, но мама что-то напевала себе под нос и улыбалась — ей доставляло удовольствие возиться в саду. Недавно она занималась посадкой цветов перед домом, а теперь они, принявшись, поднимали свои цветки к солнцу. Позже они с отцом обещали приняться за стрижку зеленых кустов.
А я, раскинувшись на покрывале, стала смотреть в облака, рассматривая и находя в них некие сходства с животными, людьми и вещами, грезя о счастливом будущем, в котором я окончу школу и поступлю в университет, побываю на свадьбе Кристи и Джеральда, отпраздную собственную свадьбу с Майки, подержу на руках ребёнка Лондон; в котором у нас с Майки будет собственный ребенок, а точнее все четверо: Калеб, Саймон, Вивьен и Феликс.
Чем больше я чувствую себя живой, тем больше я верю в то, что мои мечты исполнятся.
Как глупо.
— Ребзя! — громко сказала Лондон и плюхнулась на стул, поставив на стол свой поднос с ленчем. Шум людей в школьной столовой заглушал наши голоса, поэтому нужно было говорить чуть громче обычного. — Недалеко от города открылся новый парк аттракционов. Может быть, поедем туда как-нибудь?
— О, да, я слышала об этом от Майки, — произнесла Фелиция. — Я только «за»!
Майки пожал плечами и посмотрел на меня, а я, улыбаясь, ответила «Конечно! Выходные наши!».
Мы договорились, что отправимся в парк в субботу сразу же после занятий. И будем все мы: Майки, я, Лондон, Фо и Патрик. Фелиция оставила Олли дома из-за того, что он в чем-то провинился. По окончанию занятий мы схватили свои сумки и запрыгнули в старенький пикап Майки, а затем отправились в путь.
Всего полчаса пути, и мы уже у цели. Огромный парк развлечений раскинулся между рощами и озером. Патрик припарковал машину на стоянке, и когда мы вышли из пикапа, то удивились, сколько же здесь народу — проходу не давали! Перед входом расстилался прекрасный ковер из цветов в виде кролика, естественно, что по нему нельзя было ходить. Повсюду стояли палатки с угощениями, игрушками и прочими сувенирами, и каждый продавец выкликивал свою собственную зазывалку, чтобы привлечь ещё больше народу.
— Ну же, давайте! — проговорила Лондон и, схватив всех в кучу, щелкнула фотоаппаратом.
«Клик!» — раздалось из него.
Я не могла узнать Майки, его глаза буквально горели. Он стоял, оглядываясь по сторонам, и улыбка не сходила у него с лица. Он чуть ли не боготворил данный парк!
— Ой, гляньте! — прокричал он. — Крыса-переросток! — И указал пальцем на человека, одетого в костюм. — Как ми-и-и-ило!
И мы всё рассмеялись, особенно громко — Патрик. Он подошел к брату и стал смеяться над ним, по-доброму, конечно. А затем они стали толкать друг друга, как дети.
— Чой-та с ним? — поинтересовалась Лондон.
— Да так, неважно. — Фо пожала плечами.
— Да ну тебя! — бросил Майки и ушёл.
Через пару минут парень вернулся с картой-путеводителем. Он сказал «Ладно, ребятки, мы должны прокатиться на всех аттракционах в парке, накупить сувениров, наесться сладостей и дожить до церемонии завершения сегодняшнего дня!». Произнося это, он был крайне возбужден, а затем помахал картой у нас перед носом и понесся выбирать первый аттракцион.
Огромные машины в форме чашек носились по электрическому полу, сталкивались друг с другом, разворачивались, снова сталкивались; и те, кто был на данном аттракционе, заходились в хохоте и кричали от радости. Майки рулил, он словно бы специально наезжал на других на бешенной скорости, от чего мы вскрикивали во все горло, а водитель лишь смеялся от счастья.
— Уху-у-у-у-у! — визжал он, жмурясь.
— Майки-и-и, пожалуйста, полегче!!!
— Иха-а-а-а!
— Да мы можем разбиться в любую секунду, Майки-и-и!
Но тот игнорировал любые наши просьбы и продолжал делать своё дело — развлекаться так, что у нас волосы дыбом встают. Но, соглашусь, такое вот необычное чувство адреналина — это как раз то, что нужно. Только после окончания нашего времени, все поняли, что это было очень круто.
— На чём ещё прокатимся?! — восторгаясь, произнёс Майки.
Мы прокатились на американских горках, визжа от радости и волнения; побывали на «Вихре» — это когда огромное колесо раскручивает множество сидений, прикрепленных к нему железными цепями, от чего кажется, словно ты паришь в воздухе; посетили колесо обозрения; побывали на горках страха; наелись огромным множеством мороженого и накупили всякий бесполезный хлам. Когда Майки и Патрик примеряли ушки Микки-мауза, их невозможно было узнать! Словно их подменили на детей пяти-шести лет. Фелиция пыталась заработать огромного слона, швыряя мячи в стоящие домиком кегли; Лондон играла в автоматы, а я покупала карамельные яблоки, как напоминание об Ив.
Когда мимо нас проходил человек, переодетый в костюм неизвестного животного, немного смахивающего на хомяка, мы переглянулись. И Майки закричал «Эй! Постой!», а затем побежал к нему, махая нам рукой.
— Ну же, давайте! Где фотоаппарат? — кричал он.
Мы нашей маленькой компанией побежали следом, а Лондон, которая постоянно все снимала, отдала прохожему фотоаппарат с просьбой сфотографировать их.
— Эй, ты посмотри, как классная фотография! — восклицала я.
Хомяк-переросток стоял в центре и махал рукой в кадр. Справа от него был Майки, который обнимал человека в костюме и строил гримасу, словно малый ребенок. А еще там была Лондон. С другой стороны находились я, Патрик и Фелиция, которую обнял человек в костюме.
Фо, которая все время скептически относилась ко всем этим переодетым людям, глядя на фотографию, внезапно произнесла «Черт! Да ведь этот хомяк был реально крутым!», на что мы сразу же хором среагировали «Серьезно?!».
И вот тут вот понеслась. Мы обошли все сувенирные лавочки, перемерили и осмотрели всё вещи, которые там были. Переиграли во все игры и посетили все самые крутые аттракционы. К концу вечера у нас в кармане не было ни гроша, зато все руки были заняты выигранными игрушками и пакетами с сувенирчиками.
Когда настала глубокая ночь, пришло время электрического парада! На площадке у озера танцевали и показывали трюки гимнасты, чуть поодаль было огненное шоу, на котором фаерщики жонглировали факелами с огнем, выдували, и глотали огонь, и делали множественные трюки; устроили маленький спектакль актеры труппы; играли на африканских музыкальных инструментах музыканты. А по озеру прошёлся небольшой пароход в форме старинной коляски, выглядывая из которой, всех приветствовал и махал рукой ещё один переодетый в костюм животного актер.
Ох, это просто превосходное окончание дня!
А затем небо озарили салюты, свистящие и устремляющиеся высоко-высоко в небо. Все посетители хлопали в ладоши и яро обсуждали прошедший день, и мы не были исключением. Лондон всё также клацала все возможные моменты, чтобы не упустить ни одного.
Я отошла от компании, чтобы лучше разглядеть концерт на другом пароходе, и встала у края площадки, облокотившись об ограждение, но затем выпрямилась. Почему-то мне стало грустно, пусть и день прошел замечательно: внезапно в голову пришла мысль, что я этого больше не увижу, не увижу их улыбок и не услышу смеха, и мне стало очень грустно.
Чья-то ладонь коснулась моей руки, и наши пальцы переплелись. От неожиданности я повернула голову, чтобы разглядеть, кто это был, и увидела его глаза. Майки наклонился, — его взгляд был серьезен и немного суров, но он чем-то пленил меня — и под свист салютов парень поцеловал меня.
Тридцать восемь
Начало июня. Учебный год в школе закончился. Все сдали переводные экзамены, а выпускники получили свои табели с баллами на поступление в высшие учебные заведения. Совсем скоро у них будет выпускной балл. И я очень волновалась. Майки пригласил меня на свой выпускной балл. Пригласил в качестве партнера! Что в этом страшного? На самом деле, ничего. Но меня просто беспокоила атмосфера, что там будет. Во-первых, там будет присутствовать Брэдли Уайт и, скорее всего, приведет с собой Стейси Лоуренс, потому что кроме неё у него особо друзей больше нет, да и, как я знаю, их семьи между собой дружат, он ей доверяет. А все остальные люди, которые пытались с ним сблизиться, просто-напросто хотят вырасти в своем положении в иерархии школы. Думаю, Брэд это видит, но почему же он не может разглядеть, какая же гнилая эта его Стейси? Не понимаю.
Совсем скоро школа получит готовый ежегодный альбом, а Майки и Фелиция — по своему собственному выпускному альбому. Я помню, что Бриттани специально для этих альбомов запечатлела меня с Майки вместе, хоть я того и не хотела.
Лето в самом разгаре. Хотя у нас лето началось уже в мае.
Моё вступление в клуб бойскаутов еще в начале весны не прошло даром! Мистер Стивенсон, психолог и заодно человек, отвечающий за наш класс, недавно ошарашил нас новостью: 11 и 12 классы по желанию через неделю идут в поход в лес на целых четыре дня! Тот, кто был бойскаутом, естественно, сразу же согласился, ведь у них уже есть хоть какой-нибудь опыт в этом. У меня не было опыта, но меня за несколько уроков научили ставить палатки, разжигать костры, вязать различные узлы. Конечно же, я согласилась на такое предложение, ведь это же поход! В лес! Я давно об этом мечтала!
В целом, доктор Фитч ничего против такого вот похода не имел. Сначала он дико волновался и говорил: «А что с тобой будут делать, если тебя вновь накроет паралич?», но затем я его уверовала, что это лишь моё дело. Какая разница, умру ли я там или здесь? Всё одно. И пообещала, что если что-то подобное случится, то обязательно не буду паниковать, а просто успокоюсь и буду лежать, ждать, пока паралич пройдет, ведь в моем случае он вспышкообразный и прекращается вскоре после проявления. По крайней мере, думаю, за четыре дня похода я точно не умру. И, скорее всего, лес мне даже пойдет на пользу — чистый горный воздух, тишина, нет городской суеты и токсинов. Однако же, сразу после похода я должна вновь прийти в больницу, чтобы снова сделать полную диагностику. Вообще, её нужно делать раз в месяц, но мне сейчас не до больниц. Я настолько чувствую себя живой, я настолько поглощена жизнью, что мне не до воспоминаний о моей болезни. Я и не заметила, как меня съела жизнь.
Сразу же после того объявления я с улыбкой и с криком «Мам, пап, Кристи! Я иду в поход!» внеслась в дом, радуясь всему на свете: бликам света на стене, радуге, исходящей из вазы, шуршанию, который издавал кролик, неаккуратно сложенным на столе учебникам и разложенным по полочкам вещам (сверху светлые рубашки, снизу темные свитера). Я не знала, что со мной происходит, все казалось крайне восхитительным: соседский рыжий кот, который постоянно пробирается к моему окну, прыгая по крышам, а я уже так к этому привыкла, что стала оставлять блюдечко с молоком у открытого окна; яблоня, росшая у нас в саду, и томаты — семейная реликвия; меня безумно воодушевляли цветы, которые мама сажала у тропинки, под ногтями у неё постоянно оставалась грязь, но зато на душе так тепло и светло становилось от цветных газонов. А еще я любила небо, сейчас оно было таким глубоко синим и чистым, без единого облачка, словно бы и не небо вовсе. Мне нравилось представлять, что небо — это огромный океан, и в нём тоже есть свои киты, медузы, рыбы, только особенные, умеющие летать.
Чем больше я принимала жизнь, тем лучше мне становилось. Хотя иногда моё поведение настораживало родителей, им казалось, что я чересчур счастлива. Иногда я начинала что-то говорить невпопад, иногда я смеялась с ничего — просто вдруг в голову приходила какая-то мысль, и становилось очень смешно. А иногда я смотрю на ситуацию по-другому, вроде бы ничего забавного нет, но если рассмотреть под другим углом её, то кое-что смешное можно найти. И это тоже очень настораживало родителей.
Первые несколько дней мы собирали информацию о том, сколько человек пойдет в поход, затем собирали различные бумаги (такие как страховые полюса), чтобы нам дали разрешение отправиться в лес на свой страх и риск, но, конечно же, со страховкой. Ещё один день мы потратили на составление и расчет количества необходимых продуктов, на примерную оценку того, сколько же денег нам сдавать на покупку этих продуктов. А плюс к этому нужно же что-то вкусное купить к чаю.
Я не участвовала в покупке продуктов. Мы с Майки были заняты жизнью, наслаждались ею как только могли: творили безумные вещи, запускали воздушных змеев, съездили к морю, а также побывали у нас в роще, попробовали там березовый сок и понаблюдали за птицами. С Майки я проводила почти всё своё свободное время; и дни, и ночи; мы провожали закатное солнце и вместе встречали рассветы.
А еще Лондон тоже частенько заходила к нам на чай — я до сих пор не могу себя простить за то, что так накричала на неё, не знаю, что на меня нашло. Словно это была не я, словно кто-то захватил мой разум всего на некоторое время. И я понимала, почему она так сделала — она не хотела губить свою жизнь, ведь ей только восемнадцать.
На распределении продуктов присутствовало примерно тридцать человек — все, кто собрался отправиться в поход. Так как доктор Фитч выписал мне специальную справку, в которой указывал максимальный вес, что мне можно было унести, мне выдали самый минимум продуктов. Эти продукты были не лично мои, они были общие, но ведь до места нашей остановки нужно чтобы их кто-то нес, потому всем вот так их распределяли. Девочкам до восьми килограмм продуктов, мальчикам — кто как унесёт. Ну, а я исключение — мне досталось очень мало продуктов и гитара. Если честно, я не понимаю, зачем в поход брать гитару, ведь все и так нагруженные?
А еще нам выдали рюкзаки, коврики и спальные мешки, а мальчикам вновь самое трудное — котелки, палатки, спицы к ним и многие другие тяжелые принадлежности. Каждый получил по листику, на котором написано, какие личные вещи нужно с собой взять. Времени на сбор рюкзаков немного — всего оставшийся день и ночь, а в пять утра — на вокзал, к перронам, к электричке, которая унесет нас вдаль.
Майки проводил нас с Лондон до моего дома, помог донести вещи и даже не сказал ни слова тяжело ли ему или нет. Хотя я и так знала — тяжело, но вида он не подавал. Чуть позже, после вечернего чаепития, за Лондон приехали родители, и в доме стало тихо — родители вернутся позже с работы, а Кристи, вероятней всего, с Джеральдом, они готовятся к предстоящей свадьбе. Потому мне ничего не оставалось, как наконец-то разобрать пакеты с продуктами и разложить все это в рюкзак. Я включила музыку и с удовольствием принялась за дело.
Итак, на самый низ отправляются: свитер, пару футболок, шорты и пижама, несколько пар носков, купальник и две пары обуви, которые я заранее положила в пакетики, — шлепки и тряпичные кеды. Затем кладу полотенце и некоторые туалетные принадлежности, предварительно всё завернув в целлофан. Уж очень я пунктуальная, но так лучше, чем после искать вещи, перерывая весь рюкзак — достал и всё. Следом в рюкзак ныряют пару банок консервов и банка тушенки, пакетик сгущенки и немного сладостей, особенно я приметила казинаки — божественная сладость. А сверху в пакетике я кладу две булки хлеба. В боковые кармашки засунула средства от комаров, фонарик и мелкие принадлежности: прищепки, бельевая веревка, в спичечном коробке соль. В отдельный карман были засунуты медикаменты на всякий случай. В оставшееся в рюкзаке место я положила спальный мешок и хорошенько затянула ремешок на рюкзаке, проверила все молнии, каждый карман должен быть закрыт, чтобы ничего случайно не вывалилось в процессе. Затем закрыла его сверху и к верхним лямкам прикрепила свернутый в трубочку коврик. Готово!
Сам процесс складывания вещей меня очень воодушевлял, после него оставалось какое-то тепло на душе, словно с упаковыванием вещей все мои мысли в голове сложились по порядку. Весь оставшийся день я ходила очень взволнованная: проверяла по сто раз поставила ли я будильник и на сколько, затем включила еще десять по всему дому, чтобы встать уж точно; ходила от стены к стене, представляя, каким же будет этот поход. Я легла довольно рано. Настолько — чтобы выспаться и легко встать в четыре утра, а к пяти уже быть на вокзале с вещами.
Перед тем как уснуть, все мои мысли были о лесе — побродить вечерком по прохладным лесным тропинкам, не утоптанным ранее человеческой ногой, прикоснуться с мягкому, влажному мху у реки, походить по скользким речным камням, покрытым илом; посидеть на берегу реки, послушать шепот вод, песни птиц, посмотреть на прекрасный лесной закат и на низкие звезды.
Итак, день первый.
— Эмили-и-и-и, подъем! — протянул кто-то.
Расслышав это, я, как ошпаренная, соскочила с кровати и быстро начала бегать по дому, надевая вещи, в которых собиралась поехать.
— Что?! Я что, проспала?! Почему будильник не сработал!
Никогда еще так быстро я не собиралась! Запрыгнула в шорты и накинула на себя футболку, сверху толстовку надела, чтобы не замерзнуть, натянула носки и запрыгнула в кеды. Мама стояла у кровати, сонно потягиваясь, и смеялась, глядя на меня.
— Что смешного, давай скорее, мы опоздаем! — волновалась я.
— А ты на время погляди, — улыбаясь, произнесла она.
Подойдя к столу, где на зарядке стоял мобильник, я нажала на кнопку, чтобы засветился дисплей. 3:45. Что?! Так вот почему будильник не сработал, еще даже четырех утра нет!
— Мама, за что ты так со мной? — жалостливо произнесла я и села на пол, выравнивая дыхание.
— Просто я проснулась почему-то и решила, почему бы тебя не разбудить всего на пару минут раньше? — Она вновь улыбнулась. — Я же не думала, что у тебя будет такая реакция.
— Ну, м-а-а-а-ам. Догадаться же можно было, — выдохнула.
— Ладно, спускайся вниз, сейчас соберем тебе паёк в дорогу и перекусим чего-нибудь, — скомандовала она и скрылась за дверью.
Успокоившись, я подошла к зеркалу и посмотрела на себя. Волосы по-быстрому в спешке я собрала в растрепанный хвост, пряди постоянно свисали по бокам. А еще я задом наперед надела футболку! И, правда, это так забавно — и я рассмеялась сама себе.
Выпив кружку кофе, чтобы не уснуть в пути, и съев пару крекеров, я вполне наелась. Мама собрала мне небольшой пакетик печенек, достала бутылку минералки из холодильника, а также немного фастфуда, который я купила на днях: чипсы, сухарики, различные крекеры. Всё это мы аккуратно засунули в свободные места в рюкзаке, все равно это нужно съесть в дороге.
Затем я просто слонялась вокруг да около, ожидая заветных циферок на часах и заранее вызванное такси. Солнце уже поднималось: небо из иссиня-черного потихоньку превращалось в фиолетовое, красное, розовое, оранжевое.
На перроне я оказалась одна из первых. Поприветствовав всех присутствующих, сняла с себя рюкзак и села на лавочку в ожидании остальных членов группы. Приятная утренняя свежесть и прохлада радовала меня. Хотя меня радовало и волновало абсолютно всё. С каждой минутой присоединялось всё больше и больше людей к нашей компании, повсюду теперь были слышны разговоры и приветствия. Моя семья сидела рядом со мной, они что-то обсуждали между собой, но я не обращала внимания. Меня очаровывала неизвестность.
— Эмили! — растянула гласные подруга. — Доброе утро! — поприветствовала Лондон меня и всех остальных.
— Доброе, — отозвалась я.
— Как настроение? У меня просто потрясное!
— Да, у меня тоже. Я жду не дождусь, когда мы наконец начнем свой путь!
А затем к нам присоединились Майки и Фелиция. А еще чуть позже подъехали учителя, которые будут нас сопровождать — мистер Стивенсон и миссис Кэрридит. В 5:30 утра мы сели в электричку, а в 5:45 тронулись с места. Все родители, что пришли отправить в путь своих детей, стояли на перроне и махали вслед уходящему транспорту.
Все из рюкзаков достали то, что они взяли с собой в дорогу поесть, а также то, чем можно себя занять в пути. Мы ехали почти четыре часа до конечной станции, но это был еще не конец — нужно было пересаживаться на другую электричку, которая отвезет нас в ближайшую точку к нашей остановке.
Все то время, что провели в пути, мы развлекались, как могли: играли в карты, в покер, слушали музыку, читали книги, разговаривали между собой, перекусывали. Не знаю, как это еще описать — было крайне душевно вот так сидеть и болтать обо всем. Мы с Майки, в основном, перекидывались парой фраз, а затем лицезрели мелькающие виды из окна.
— Вам не кажется, что становится душно? — спросила Фо.
А мы лишь пожали плечами.
— А мне вот кажется.
Она встала с сидения и подошла к окну, нажала на щеколду и стала поднимать окно. Фо раскрыла его до максимума и вновь нажала на щеколду, чтобы зафиксировать его положение.
— Ну вот, дышать легче стало!
И правда, сразу потянуло таким чистым воздухом, и ветер подул в лицо. Фо высунула голову из окна, и ветер тут же принялся развевать её волосы, когда же ей надоело так вот стоять, она приняла прежнее положение. Волосы у неё ужасно растрепались и запутались, но брюнетка лишь отмахнулась и рассмеялась этому.
— Попробуйте, это нереально круто! — проговорила она.
И мы вчетвером мигом ринулись к свободным окнам! Деревья проносятся так быстро, что я не успеваю их рассматривать. Только если фокусируюсь на одном каком-нибудь листике или кусте, тогда смогу разглядеть их. Звук колес и легкое пошатывание из стороны в сторону меня успокаивали. Я приоткрыла окно и высунула голову из него. Ветер сразу же обдул все моё лицо, развевал волосы.
Боги, этот запах трав и деревьев! Никогда еще никуда не ездила по рельсам. Новые территории, пейзажи и рельеф будоражили моё сознание. Я не могла налюбоваться природой, которая еще хоть и не так сильно была выражена, как в лесу, но все-таки была уже намного красивее, чем у нас в городе.
Когда мы уже пересели на другой маршрут и приближались к месту назначения, учителя предупредили нас «Так, давайте готовиться уже, через две остановки мы выходим». И все сразу же начали суетиться, Майки достал с верхних полок наши рюкзаки и помог каждой из нас надеть их. Вот уж джентльмен. А когда время пришло выходить из электрички, он был одним из тех, кто стоял внизу и подавал руку всем спускающимся девушкам. И возможно, я немного ревновала его к остальным, ну, не считая Лондон и Фелиции, но не подавала виду.
Мы оказались в пересеченной местности. Единственными признаки цивилизации здесь были несколько одиноко стоящих в ряд домиков и железнодорожная станция. Вокруг были травы по пояс, деревья и дорога, выложенная из гравия, а с другой стороны железной дороги возвышались заросшие лесом горы.
— Ну что, ребятки, если кому нужно, то переодевайтесь в одежду, которую не жалко запачкать, переобувайтесь, и затем мы тронемся, — посвятил нас в планы мистер Стивенсон.
— Извините, а где мы, собственно, должны переодеваться? Здесь что ли? — спросила какая-то девушка.
— Можете зайти за станцию, — психолог пожал плечами, — будто бы кому-то нужно за вами подглядывать.
Некоторые девушки пошли переодеваться, но я не двинулась с места. А зачем? Я и так в подходящей одежде. Лондон тоже переоделась и после присоединилась к нам уже в футболке и шортах. Солнце стояло уже почти в зените и пекло неимоверно, потому, чтобы не обгореть, я намазалась кремом для безопасного загара, сняла с себя кофту и запихнула её между лямками рюкзака.
— Все собрались? — спросила миссис Кэрридит.
— Да.
— Тогда в путь!
Начало было очень легким: мы шли по равнине, по гравию — видимо, это была дорога. Но постепенно мы уходили всё дальше от железной дороги, и чем дольше мы шли, тем глубже уходили в лес. Примерно через час пути откуда ни возьмись налетели тучи, и учителя сказали держать поблизости дождевики. Еще через несколько минут мы услышали заветный шум — река! И нам предстояло её перейти вброд.
Горная речка была не глубокая, — сантиметров на пять выше щиколотки — но очень холодная и безумная. Течение было просто ужасно быстрым, от чего сложно было идти, ноги заплетались, и трудно было передвигать ими. Я чуть было не упала, споткнувшись о свою собственную ногу, но, к счастью, Майки вовремя меня схватил и помог удержать равновесие — рюкзак постоянно тянул меня куда-то в бок.
Из реки мы выбрались с мокрыми ногами, и потому нужно было переобуться. На самом деле, некоторые умные личности это сделали еще на том берегу, зная, что промокания не избежать, но я не была в их числе. Усевшись на сухом камне, я стянула с себя мокрые кеды и носки и начала рыться в рюкзаке, чтобы найти дополнительную пару. У реки было море мошек и комаров, и они сразу же налетели на нас, как только почувствовали свежую кровушку. Потому все сейчас стояли и обрызгивали друг друга спреем против насекомых.
Когда мы вновь тронулись, неожиданно начался небольшой дождь, и всем пришлось идти, накинув на голову длиннющие дождевики. Я, Майки, Лондон и Фелиция держались близко друг к другу, мы не переставили травить шутки по поводу и без, а также просто болтать, обсуждать местность вокруг и поддерживать друг друга.
Когда мы начали подниматься в гору, я почувствовала наконец-таки насколько тяжелая моя ноша: и рюкзак, и гитара. Местность вокруг начала меняться: стало больше деревьев с тонкими, но длинными стволами, повсюду росли полевые цветы, на дорогах валялись большие булыжники, да и сама дорога становилась извилистее. А после дождя дорога стала просто невыносимой, размокшей, грязной. Вся моя обувь была в грязи.
Чем дальше мы заходили, тем становилось всё круче: дорога стала сужаться, больше встречалось обрывов и грязи. Каждая минута ходьбы казалась равной десяти минутам, и если, как нам казалось, мы шли уже час, то значит, мы идем всего минут двадцать-тридцать. Почти каждый час мы интересовались у руководителей, как долго нам еще идти, а они отвечали «Пятнадцать километров. Двенадцать. Десять».
Когда мы прошли примерно половину пути, — знаком нам была встретившаяся река — то решили сделать привал впервые за три часа беспрерывной ходьбы. У меня адски болели плечи из-за лямок рюкзака, набитого почти что до полна, и гитары, висевшей на нем, даже несмотря на то, что я специально надела закрытую футболку. Мои бедные плечи были ужасно красными, и я молила лишь о том, чтобы я не стерла их, иначе будет очень плохо. А вот о ногах и молить даже не стоило — с непривычки я сразу же натерла мозоли. Обработав их перекисью, что лежала в аптечке, я решила охладить их в речушке. Горная вода просто волшебная. Как только я опустила ноги в ледяную воду, то сразу же пришло облегчение. Привал был получасовой, но я отдохнула так, словно бы проспала всю ночь, а все из-за того, что я подкрепилась и немного поплескалась в речке с Майки. Ему тоже досталось, его плечи были ужасно красными, словно бы он получил ожог, и пришлось поплескать ему на плечи немного холодной водички.
Дальше мы вновь тронулись. Склоны становились всё круче, и идти было всё сложнее, но теперь осталось пройти всего десять километров, не двадцать.
— Эй, заводите песню! — выкрикнул мистер Стивенсон.
И бойскауты начали петь незнакомую мне ранее песню, затем её подхватили и другие, и в итоге, песню пели почти все, кроме меня, ведь я слов-то не знаю. Но все равно в этом было какое-то своё очарование — походная песня, спетая почти всей группой, придавала больше сил и энтузиазма на оставшийся путь.
Когда мы прошли мимо огромной отвесной скалы, рушащейся буквально у нас на глазах, нам сказали, что осталось всего пару поворотов, и мы придем на место стоянки. Ура! Я была просто неимоверно рада — еще немного потерпеть, и я смогу снять с себя эту тяжеленную ношу!
Место нашего лагеря было довольно красивым — большая поляна на небольшом возвышении над речкой, которая текла тихо-тихо, с другой стороны была та самая скала, только мы обошли её с другой стороны.
Сбросив с себя рюкзак и положив рядом гитару, я стала разминать себе плечи.
— Уф! Вот это да! — произнесла Лондон, которая тоже не ожидала такой нагрузки.
А вот остальные, видимо, уже бывали раньше в походах, и довольно спокойно отнеслись к этому. Посмотрев на время в мобильнике, я очень была удивлена, уже почти три часа дня! Затем я закинула мобильник вглубь рюкзака, чтобы не доставать его больше и не растратить случайно заряд батареи.
— Ну что, ставим палатки? — поинтересовалась Фо.
— Да! — Я кивнула.
Мы отхватили палатку приличного размера, по крайней мере, для нас втроем в ней было многовато места, но в этом даже и плюс, не будем тесниться. Мы с Фелицией забивали колышки, а Лондон подавала нам сначала саму палатку, затем её каркас и следила за тем, чтобы все было ровно и отлично натянуто. На низ палатки мы постели коврики, чтобы было не так жестко спать, а сверху разложили наши спальные мешки; в свободные углы поместили наши уже полупустые рюкзаки, предварительно вынув оттуда и сдав все продукты питания учителям.
Через полчаса все палатки были расставлены, а мальчики были разделены на две группы: одна пошла рубить дрова и собирать хворост, другая — рыла яму для будущего костра. Еще через пару часов наше место обитания было совсем обустроено: все палатки расставлены, яма вырыта, и в ней уже даже развели костер, рядом с костром были устроены сидения из стволов деревьев; между другими деревьями были натянуты бельевые веревки, и уже сушились кое-какие вещи.
Всего на нашей поляне было десять палаток для учеников, в каждой по три-четыре человека, и одна палатка для учителей. Главное условие — парни спят в одной палатке, девушки в другой. И это было довольно обидно: значит, мы с Майки не сможем спать вместе. Итого: четыре палатки девушек, шесть палаток мальчиков.
Приближалось время ужина. И, конечно же, его должны были приготовить девушки. Было решено, так как у нас всего будет восемь приемов пищи за весь поход, то каждая палатка будет готовить по два раза. Так уж вышло, что начали именно с нашей палатки. А сегодня на ужин у нас обязательно должен был быть суп, потому что весь день мы ели сухой паёк.
Пока Фелиция, Майки и еще один парень с ними ходили к роднику, находящемуся поблизости, за водой, мы с Лондон чистили лук и картошку, нарезали морковку. Сегодня на ужин суп — харчо, походный вариант. Один котелок использовался нами для приготовления зажарки, в другом мы нагревали воду и варили картошку с рисом для будущего супа, затем все вместе смешали с небольшим количеством тушенки и оставили еще на пару минут провариться. В итоге, мы потратили где-то час-полтора на приготовление ужина.
Я была ужасно измождена, потому решила прилечь на пару часиков, да подремать. Я и не заметила, как сразу же провалилась в сон, как только моя голова легла на кофту-подушку.
— Да ты всё проспишь! — возмутила Лондон, расталкивая меня. — Подъём!
— Чего? — сонно пробормотала.
— Ты что, забыла про ночь страшилок? — спросила подруга.
Ах, точно, и правда, забыла. Первая ночь в походе — всегда ночь страшилок.
Я надела на себя теплющий свитер, спортивные штаны и вышла на улицу. Прохладно, но к утру будет еще холоднее, так всегда. Лондон заняла для меня место у костра. Я села на пенек, поближе к Майки, что сидел слева от меня, и стала внимать рассказу мистера Стивенсона:
— Когда-то давно — никто не знает, когда точно — в горах проводилась экспедиция. Была зима, и на эту опасную экспедицию решились шесть альпинистов. — Мистер Стивенсон говорил приглушенным голосом, от которого шли мурашки по телу. — И однажды они попали под лавину и провались в глубокую расщелину, из которой не могли выбраться. Шли дни, а они всё находились в этой расщелине, и их одолевал ужасный голод. Потихоньку сходя с ума, они начали есть друг друга, пока не остался всего один альпинист. Он умер, и, по легенде, его призрак теперь забирает людей, которые идут последними, отстав от своей группы, чтобы утолить свой голод. — Майки улыбнулся краем губ. Не страшно же. — Однажды группа таких же вот туристов как мы заблудилась в лесу, они решили разделиться, чтобы найти выход. Никто не знает, что именно случилось, но вернулись не все, а вернувшиеся по пути нашли чьи-то обглоданные останки.
Кто-то начал перешептываться. У меня коже пробежали мурашки. Дрова в костре приятно потрескивали, а тепло огня согревало всех вокруг. Я положила голову на плечо Майки.
— Еще есть одна. Про деву в белом одеянии, — проговорила миссис Кэрридит.
— Да, точно, — подтвердил учитель. И таким же приглушенным голосом начал вторую историю: — Была война. Парень и девушка очень любили друг друга и совсем скоро собирались пожениться, но тут парню приходит повестка, что он должен идти на фронт. Прощаясь, девушка обещала, что будет ждать его. Постоянно ей приходили от него письма, а она тоже писала ему их, рассказывая обо всём, что происходит с ней. Но однажды… письма приходить перестали. Девушка не находила себе места, она все ждала и ждала ответа от любимого, которого так и не было, и её волнение ещё больше усиливалось. И вот в один из дней ей приходит похоронка. Её любимого больше нет. Девушка просто обезумела от горя, она плакала целыми днями напролёт, пока не выплакала все глаза в кровь, а затем сбросилась со скалы. Теперь она ходит ночью по лесу и ищет своего любимого, потому что не верит в его смерть. А узнать её можно легко — она носит белое одеяние. А ищет она своего любимого на ощупь, если прикоснется к голове — поседеешь, к пяткам — лишишься ног, и так далее. Избежать с ней встречи можно только одним способом — не надевать на ночь ничего белого, потому что призрак трогает только тех людей, на ком есть хоть одна белая вещь. — Чем дальше продвигалась история, тем тише говорил психолог, и мы невольно наклонялись к нему ближе, чтобы расслышать его слова.
— Да ну, это бред, — сказал кто-то.
— У меня есть один знакомый, который тоже водит в походы детей, он мне рассказывал свою историю, — продолжил рассказчик. — И он, и его ребята тоже не верили в эту легенду. Сидели ночью они у костра, тоже слушали легенду про эту деву и высказывали свои скептические мысли. А затем слышат — вой. Подумали, что показалось, и обратно принялись за свои разговоры, но тут вой повторился и совсем близко. И вдруг между деревьев что-то белое промелькнуло! Подумали — показалось. Но не тут-то было, этот белый отблеск всё чаще, всё хаотичнее мелькал, и казалось, что он приближался всё ближе и ближе. Все тут же спохватились и побежали к своим палаткам. Послышался ещё один вой. А затем всё утихло.
И мистер Стивенсон выпрямился. Как-то только он закончил рассказ где-то в лесу послышался вой.
— Что это было? — спросил кто-то, и все стали оборачивать и глядеть по сторонам, я в том числе. Непонятное чувство стояло во мне. Мне было страшно. Правда.
Снова вой.
— Что-т я это, в палатку пойду, наверное, — произнесла одна из девушек и встала с пенька.
Вокруг темно, ничегошеньки не видно, только костер освещает немного местность, но этого мало. Вдруг что-то мелькнуло между деревьями.
— Что это было?! — воскликнул кто-то.
— Это дева в белом, — пояснил мистер Стивенсон.
— Вы смеетесь? И говорите все в таком спокойном тоне?! — Снова вой.
— Ну, на мне нет ничего белого, — он пожал плечами.
Некоторые девушки стали потихоньку подниматься и направляться к своим палаткам. Как вдруг из-за деревьев показался чей-то облик в белом. И все разом закричали на весь лес, девушки стали бежать обратно, к костру, с криками и воплями, полными ужаса. Но затем раздался смех, и белый облик стал приближаться к нам всё быстрее. Никто из нас не переставал вопить, как вдруг, когда дева подошла вплотную к костру, она сбросила с себя белую простынь, и это оказалась миссис Кэрридит. Но каким образом?! Она же сидела рядом с мистером Стивенсеном. Когда она успела ускользнуть из-под нашего взора?!
Отдышавшись, мы рассмеялись тому, какие же мы все-таки пугливые, несмотря на то, что почти все из нас совершеннолетние или совсем скоро будут ими.
— Так, не разбегайтесь, у нас еще есть, что рассказать, — произнес мистер Стивенсон.
Через несколько минут почти все вернулись обратно на свои места, правда, некоторые, произнеся, что это полнейшая чуть, забрались себе в палатки, но это совсем не мешало продолжить наши забавы. И когда все расселись по местам, мистер Стивенсон умолк, а свой рассказ начала его коллега, миссис Кэрридит.
— Жил мужик. Денег у него всегда было достаточно, ни в чём себе не отказывал, но был он чересчур эгоистичным и подозрительным, жил отдельно от семьи, потому что думал, что они могут забрать у него все богатства. В общем, как кощей, над златом своим чах. — Манера миссис Керидит и то, как она приглушала свой голос, рассказывая что-то, наводила какую-то задумчивость на меня, полное погружение в повествование. Словно я сама являюсь героем данной истории. — Однажды с ним приключилась трагедия, после которой ему пришлось ампутировать ногу, а на её место он поставил себе золотой протез. Прошло несколько лет, и мужик серьезно заболел, а после умер. Его так и похоронили с этим золотым протезом. А спустя время, когда его семья (из жены и трех сыновей) растратила все деньги, оставшиеся им в наследство, то они почувствовали нужду в деньгах. Ну, и решили трое сыновей бросить жребий, кто же пойдет на кладбище, да откопает могилу отца, чтобы забрать тот самый протез. Бросили раз — выпал старший сын, бросили два — выпал средний сын. Но старшие сыновья побоялись пойти ночью на кладбище, а младший, храбрясь, отважился на это. Ну, откопал он могилу, забрал протез и пошел домой. И слышит — идёт за ним кто-то. Оборачивается — никого. Чувствует — кто-то буквально дышит ему в спину. Снова оборачивается — снова никого. И подумал он, что, наверное, перенервничал, вот и мерещиться ему чушь собачья. Но ощущение, что его кто-то преследует, так и не покинуло младшего сына, потому он скорее устремился домой. Прибежал, закрылся дома и стал ждать. Тут же в дверь кто-то застучал. «Кто там?» — спрашивает он. Но никто не отвечает. «Эй, там кто-то есть?» — снова задает вопрос младший. Тишина.
Все были такие расслабленные. Действительно, весьма странно, что этот рассказ является страшилкой, он ведь совсем не страшный. Кто-то вновь начал перешептываться и хихикать. Миссис Кэрридит наклонилась вперед, продолжая свой рассказ:
— Тогда он задал третий вопрос: «Что тебе нужно от меня?».
Учительница сделала паузу. Все насторожились.
— Протез! — воскликнул мистер Стивенсон, сидевший рядом с женщиной, и схватил за ногу человека, который сидел справа от него. Это была девушка, и в тот же миг она закричала во все горло, и остальным закричали вместе с ней, и мы подхватили этот крик тоже. Это было похоже на эффект мозайки.
Мы кричали, мы смеялись, и мы никак не могли успокоиться, обсуждая этот момент между собой снова и снова.
После страшилок мы еще немного посидели у костра, просто наблюдая за тем, как тлеют в нем угольки, а затем разошлись по своим палаткам. Это был прекрасный первый день в лесу, и я была очень этому рада. Подложив себе под голову еще немного кофт, чтобы «подушка» была мягче, я залезла в спальный мешок, опрыскав себя с ног до головы спреем от укусов комаров, и застегнула его по самое плечо. Было очень тепло. Мы втроем еще пару минут поболтали между собой, обсудив прошедший день, а затем, пожелав спокойной ночи, замолчали.
По среди ночи нас разбудил дождь. Он очень сильно трещал по палаткам. Снаружи слышались различные голоса. «Проверь там, не стекает ли вода под палатку?». «Нет? Тогда отлично!».
— Эй, что происходит? — высунувшись из палатки, я спросила кого-то в темноте. Холодный дождь сразу же ударил мне в лицо, и я поморщилась.
— Ливень пошел, вот и проверяем, чтоб нас не затопило. Не беспокойтесь, мы и вас проверили, всё в порядке. Продолжайте спать.
— Окей, — вновь залезла в палатку.
Становилось ужасно холодно. Из-за ледяного дождя наше спальное место становилось прохладнее, несмотря на то, что мы втроем хорошенько надышали тут, согревая воздух. А ещё чувствовалось, что палатка сыреет — это тоже один из факторов, почему она охлаждалась. Что ж, ничего не поделаешь.
— Эй, всё нормально там? — спросила Лондон или Фелиция.
— Да, все хорошо, — кивнула я и перевернулась на другой бок.
День второй.
— Подъе-е-е-е-м! — закричала учительница.
Мерзкий, противный звук оглушил нас. В голове всё зазвенело от этого шума. Миссис Керидит била ложкой по алюминиевой тарелке. Как я поняла, это в порядке вещей — такой вот подъем. Но так как я была в первый раз в походе, и для меня всё это было в новинку, то я очень испугалась такого неожиданного пробуждения. Сердце чуть ли не упало к пяткам. В буквальном смысле.
Странный шум заглушал всё вокруг. Словно бы идёт просто неимоверно сильный дождь. А ещё повсюду была грязь.
Утро началось в девять часов. Выбравшись из палаток, мы увидели, что завтрак уже давно готов — гречка с тушенкой по-походному. А еще к чаю у нас были печенья со сгущенкой, конфеты, казинаки, сухарики — в общем, всё, что душе угодно. Хотя отчасти — всё, что прихватили с собой ребята и учителя.
— Что это за звук? — поворачивая голову по сторонам, стала спрашивать я.
Действительно, откуда-то исходил очень сильный шум воды, но дождя нет. Кстати, над лесом склонились серые тучи. Но, видимо, ветер гонит их отсюда, потому что они становятся всё реже и реже.
— Это река, — ответил мне проходящий мимо парень.
— Река? — удивилась я и поспешила поглядеть, что же это значит.
Подойдя к краю возвышенности, я увидела, что вниз ведут небольшие, но крутые спуски, состоящие из огромных булыжников и валунов. А река! Если вчера она была тихая, спокойная, не очень большая в ширину и не сильно глубокая, то сейчас она разлилась так широко, она стала такой бурной и шумной, такой глубокой, что дна не видно в середине реки!
Позавтракав, мы были представлены самим себе до самого обеда. Хотя это было не совсем так. Некоторые работали: рубили деревья на дрова, сушили свою одежду, варили чай в котелке или мыли посуду. А ближе к полудню другим нужно будет готовить обед. В общем, за этот небольшой промежуток времени мы могли сделать всё, что душе угодно. В рамках разумного, конечно же.
— Хэй, вы идёте купаться? — спросила Лондон у меня и Фелиции. Мы лежали в палатке, высунув головы, и глядели на небо, которое постепенно прояснялось. К вечеру будет солнечно.
— А ты не думаешь, что вода будет просто невыносимо холодной? — произнесла Фо.
— Да пофиг. Это же горная речка — она всегда холодная. — Лорен пожала плечами.
— Ну да. — Брюнетка фыркнула. — А, ладно! Была не была.
— Эмз, айда с нами! — воскликнула Лондон.
— Почему бы и нет?
Мы достали из рюкзака купальники и переоделись в них в палатке. Прихватили с собой полотенца и туалетные принадлежности. Мне было очень стыдно появляться полуголой перед людьми, тем более, что у меня почти все тело в шрамах. Потому я накинула на себя кофту, а полотенце завязала у талии, чтобы оно скрыло мои ноги.
Мы втроём аккуратно спустились вниз, к реке, по булыжникам, которые были очень скользкими, я несколько раз чуть было не упала, впрочем, как и всегда, ведь я такая неуклюжая, особенно с этим усиленным нарушением координации я стала просто невыносимо неуклюжей. Мы несколько минут шли вдоль берега, чтобы найти лучшее место для купания, и вскоре мы нашли такое! Камней почти что нет, только мелкие камушки и песок. По другую сторону всё та же скала.
Девочки положили свои вещи на небольшой камень близ берега, чтобы можно было их забрать в любую минуту, и зашли в воду.
— Черт возьми, какая она холодная! — воскликнула Лондон, а Фелиция усмехнулась, мол, говорила же.
Брюнетка лучше понимала всю ситуацию, потому она сразу же постаралась погрузиться в воду полностью, дабы поскорее привыкнуть к температуре воды. Её примеру последовала Лондон.
— Эй, Эмили, давай с нами, — выкрикнула блондинка. Я кивнула.
Мне было интересно сидеть на берегу и наблюдать за ними обеими. А еще просто наблюдать за тем, что происходит вокруг. Например, река течет слева направо; её течение сильнее всего вдоль противоположного берега и в центре; в центре виднеется вода более темного цвета, чем у берега, следовательно, там или речка становится глубже, или дно покрыто каким-нибудь мохом или илом.
Особое внимание я уделяю отвесной скале, она необычайно красива: от рельефа, до необычного цвета и сочетания пород. Если глядеть на скалу в анфаз, то ничего особенного в её форме не заметишь, но если посмотреть с какого-нибудь другого угла, то заметно, что в середине есть весьма выделяемое углубление. Иными словами, гора в профиль напоминает кусочек откусанного торта, или сыра, или ещё чего-нибудь съедобного. Именно с центра она и рушится. Сейчас. На моих глазах. Откалывается небольшой кусочек породы, и он скатывается вниз, сталкиваясь с разнообразием выступов или углублений, рушась ещё по кусочкам, ещё и ещё. В итоге, вниз, к подножию реки спускается лишь небольшой кусочек и куча горного песка. А ещё каким-то образом из центра же спускаются небольшие ручейки воды. Видимо, протоки речки есть и где-то в скале. А на самой верхушке — деревья. Они расположены самыми разнообразными способами: ровно, отвесно, чуть ли не свисая с края скалы. В основном, над нами виднеются ровно расположенные деревья, но уж очень близко к краю выросшие, толстые корни так и висят по краям или обвивают породу.
Я стягиваю с себя кофточку и полотенце и кладу их на камень, прихватываю с собой шампунь и гель в мягких упаковках и, немного помявшись на месте, пробуя стопами воду, все же решаюсь сделать шаг. Как только я добираюсь до места, где стоят Лондон и Фо, меня хватает судорога, и я плюхаюсь в воду. Плюс этой реки, что, находясь даже в центре, глубины совсем не чувствуешь — она по талию, ну, а мне по грудь. Я чертыхнулась и успела проклясть воду за то, что она такая ледяная, и это рассмешило девушек. Через малый промежуток времени я совсем привыкла к температуре и уже свободно плескалась вместе с подругами. Мы искупались, помыли головы и стали выходить на берег.
— Что за черт? — выкрикнула Фелиция и, подхватив какой-то небольшой камушек, запустила его в деревья. — Пошли вон, озабоченные чертовки!
Обернувшись полотенцем и набросив на себя кофту, я стала вглядываться в деревья, ища причину гнева Фо. Ах, вот оно что! Несколько парней решили словить момент и, укрывшись в тени деревьев, все это время наблюдали за тем, как мы купаемся. Мне сразу же захотелось провалиться под землю со стыда.
— Я что сказала? Прочь отсюда! — снова крикнула брюнетка. — Вот заберу у вас из лагеря всю одежду, поглядим, как будете бегать!
Выжимая свои волосы, я еле сдерживалась, чтобы не рассмеяться в голос. Фелиция всегда такая резкая, серьезная и грубоватая. Если честно, я ей восхищаюсь, ведь она такая сильная, она стоит во главе своей семьи вместе с Патриком и родителями. И она никогда не сдается. Лондон лишь пожимала плечами и легонько улыбалась.
Затем мы тем же путём вернулись в лагерь и вновь в палатке переоделись, мокрые купальники и одежду развесили на бельевой веревке. Солнце уже, кстати, давно вышло и наконец-то стало в несколько раз теплее.
Весь оставшийся день мы восстанавливали наш лагерь от ущерба, что нанес дождь. Пришлось всё-таки переставлять палатки на другое место, на случай, если снова ночью пустится дождь, иначе потопа точно не избежать. А также мальчики рыли небольшие окопы, чтобы вода уходила по ним с поляны.
Часа в четыре дня мы все слонялись по лагерю, словно сумасшедшие, ища сеть, чтобы позвонить родным и рассказать, как мы тут, что происходит и всё в этом духе. Представьте картину: поляна, окруженная лесом с одной стороны, с другой — спуск к реке и скала, на поляне палатки, и все люди бродят туда-сюда с поднятыми к небу руками, в которых держат мобильники, и постоянно глядят на дисплей в надежде увидеть хотя бы одно-два деления сети.
Некоторое время мне было совсем нечего делать, потому я просто сидела у костра, грелась и наблюдала за язычками пламени, что весьма завораживало. А также я наблюдала за всем, что происходило вокруг. Все такие занятые.
— Псс.
Повернув голову в сторону, откуда исходил звук, я увидела Майки, который махал мне рукой, подзывая подойти. Я направилась прямо к нему.
— Идём, — произнес он и повёл меня куда-то вдаль.
Мы шли осторожно, тихо, мягко наступая на подлесок, глядя под ноги, чтобы не наделать лишнего шуму, правда, я не понимала, к чему такая осторожность. От нашего лагеря мы отошли на приличное расстояние, и меня волновало, что мы можем заблудиться — вокруг абсолютно одинаковый лес и нет никаких меток, которые отличали бы деревья друг от друга. Однако, присмотревшись, я все-таки нашла различия: во-первых, это, конечно же, мох, он рос не по направлению нашего движения, а с обратной стороны, во-вторых, это сами деревья, если внимательно вглядываться, можно обнаружить, что они не одинаковые, где-то растёт один вид, где-то другой, и в-третьих, это пометки на деревьях — вероятно, Майки бывал здесь раньше и сделал небольшие метки ножом, чтобы после вновь найти это место.
Майки, шедший впереди, присел у кустов и приставил палец к губам, мол, тише, не шуми. Я осторожно, стараясь не наступать на ветки, подошла к нему и тоже присела. Парень показал пальцем куда-то в сторону, и я стала сразу же вглядываться туда, куда он указывал. На поляне, освещенной солнечными лучами, мирно пасся оленёнок, пощипывая траву у своих копыт, слышно было, как он фыркал, когда рыл копытами землю. Видимо, он был очень молоденький, потому что ни рог, ни большого роста у него не было. Оленёнок постоянно ворочал ушками, ловя каждый звук вокруг, и оглядывался.
— Потрясающе, — произнесла я, невольно улыбаясь.
А затем я наступила на палочку, лежащую под ногами, и она очень, ну, очень громко треснула. Олень навострил ушки, и сразу же повернул голову в нашу сторону, и увидел нас с Майки, выглядывающих из-за кустов. Животное пристально смотрела на нас несколько секунд, а затем, повернув голову, резко и быстро запрыгало в сторону, скрываясь между деревьями.
— Эй! — проговорила я и выбежала на поляну. Но оленёнка уже будто и не было. — Я и не знала, что здесь водятся олени, — удивленно произнесла.
— Я тоже, — Майки пожал плечами.
А затем парень просто лег на землю и стал вглядываться в небо, греясь в лучах солнца. И я повторила за ним, даже не знаю, почему и зачем. По небу теперь плавали белоснежные пушистые облака. Если включить воображение, то можно увидеть в них множество разных фигур, животных или мифических существ. Земля, трава, мох, на котором мы лежали, после дождя казались ужасно холодными. Они были до сих пор сырыми или даже влажными, хотя уже прошло больше половины дня. Кое-где виднелась блестящая в лучах солнца роса. Солнце освящало всю поляну со всех трехсот шестидесяти градусов; листья блестели золотом в теплом струящемся свете; а между ними пробивались желтые лучики, падающие прямо на зелень трав. В кустах жужжали какие-то насекомые, и разноцветные бабочки махали своими крылышками. Из-за мокрой земли становилось холоднее, и моё тело начала бить мелкая дрожь. Тогда я решилась спросить:
— Ты можешь мне объяснить, почему мы лежим здесь, в лесу, на мхе, и смотрим на небо вопреки тому, что уже замерзли и промокли в росе до чертиков?
— Неа. Но знаешь, мне это нравится, — ответил Майки.
В лагерь мы вернулись уже на закате и получили хороших тумаков от наших руководителей, потому что ушли без разрешения. Кстати, вернулись мы удачно — к ужину!
Больше ничего особого не происходило. Мы всё также пили чай, греясь у костра, и рассказывали друг другу истории. Самым забавным был рассказ какого-то парня о том, как они рубили деревья. Рубят одно, значит, парень замахивается и хорошенько так топором ударяет по стволу, и тут дерево начинает падать прямо на другие деревья, что были впереди. Падает и с собой прихватывает другие деревья, впереди стоящие. В одну линию несколько сразу же упало, словно хрупкий карточный домик.
— Зато теперь дров у нас навалом, можно не жалеть, — произнес говорящий. И мы в подтверждение кивнули.
Сегодня из-за того, что встали очень рано, в сон начало клонить сразу же, как начали сгущаться сумерки. Потому мы все расстались у костра и разошлись по своим же палаткам.
На утро третьего дня наша палатка вновь стояла в очереди готовки завтрака. Благо, что нас снова не будили тарелками, а тихонько: заглянули в палатки. Но это было понятно: кому захочется проснуться в шесть утра от звона тарелок и узнать, что ещё вовсе не подъём, а это было сделано, чтобы разбудить поваров. Думаю, отраду в этом мало кто найдёт. А на завтрак у нас была походная рисовая каша с тушенкой.
Как обычно, утром мы занимались или делами лагеря, или были предоставлены сами себе. В основном, мы сидели у костра и небольшой группой играли в карты, поедая остатки провианта. Сегодня, можно сказать, наш последний день, ведь завтра после завтрака сразу же отправимся в обратный путь, поэтому нужно провести его как нельзя лучше.
После обеда мы разделились на две группы: те, кому охота пробираться по грязи в лесу, чтобы прийти к водопаду, и те, кто решил остаться в лагере. В конечном счете, в лагере осталось, примерно, человек двенадцать и миссис Кэрридит. Естественно, что я высказала желание пройтись к водопаду!
Дорога была долгая: около часу блуждания по лесу. К тому же, мистер Стивенсон повел нас прямо рядом с обрывом, а земля там была крайне хрупкая, все время уходила из под ног, откалывались породы и падали с большой высоты вниз, в реку. Один раз я так чуть не сорвалась, когда наступила на очень хрупкий участок, но, к счастью, меня вовремя поймали. По словам мистера Стивенсона, другого пути к нему нет, иначе можно совершенно заблудиться.
И вот наконец-то мы добрались до нашей цели. Водопад был не очень грандиозным, но красивым. Огромные углубления и пещеры в скале можно было разглядеть сквозь несильные потоки воды, растекающиеся в небольшие бассейны. Минус данного места — огромные и скользкие камни и валуны, которые нужно было или обходить, или аккуратно переступать. Главное — не споткнуться и не упасть. Над берегом росли какие-то кустарники с ягодами, а также высоченные деревья с редкой растительностью и тонкими стволами. Повсюду были травы и полевые цветы.
Мы, сняв с себя верхнюю одежду, остались в купальниках — нас заранее предупредили надеть их. И под общее «Еху-у-у!» плюхнулись в воду. Я, как и всегда, старалась держаться подальше от людей, потому купалась в отдаленности от всех вместе с Лондон.
Журчание воды. Пролетающие над головой птицы. Мелкая рыбёшка, плавающая у ног, когда долго стоишь на месте. Шелест листьев. Насекомые над цветами. Треск мелких камушков под ногами. Всё это образовывало некую атмосферу гармонии, спокойствия и уюта. Я люблю лес. Люблю природу и всё, что с ней связано. Люблю эти дикие земли. Как бы я хотела остаться жить в лесу.
Обратная дорога была ещё сложнее, потому что мистер Стивенсон все же рискнул пойди в обход. И мы заблудились. Лишние пару часов мы бродили по лесу, пока наконец не нашли дорогу в наш лагерь.
Сегодня последняя ночь в лагере, а значит — королевская. Сегодня никак нельзя спать!
После ужина и всё оставшееся время мы играли в различные игры: в мафию, в дурака, попробовали себя в покере. Когда ночь накрыла лес, то почти все перебрались в тепло — к костру. Мы жарили картошку, сосиски и сладкий зефир на палочках. Болтали о том, как провели своё время здесь, в лесу. А затем на веселее решили потратить последние заряды батарей на телефонах, лишь бы послушать музыку. Учителя уже давно спали в своих палатках и вовсе не обращали внимания на шум, исходящий снаружи.
Один из парней, Карл, достал припасённую специально для этого колонку, полностью заряженную, и включил музыку. Мы, перекофеиненные, пели песни, танцевали у костра, прыгали через него и постоянно смеялись. Меня не покидало ощущение, словно я какая-нибудь средневековая ведьма, которая сейчас вместе со своим шабашем устраивает поклонение темным силам. А затем кто-то предложил:
— Эй, так у нас же есть гитара. Какого чёрта, мы на ней ещё не играли?
— Заводите нашу любимую! — сказал кто-то.
И какому-то парню вручили в руки гитару, вероятно, потому, что он умеет на ней играть. Заиграли первые аккорды, и я сразу же узнала чудо-песню!
— Let go of Julie, and take my hand.
Let go, it's time to be my man.
Let go of Julie, and kiss my face.
She's standing, she is standing in my place.*
И мы все вместе заголосили её, сидя у костра:
— So take home Julie, we'll be drinking at two.
Take home Julie, we've got catching up to do.
Just take home Julie, take up my heart;
I'm ready, I'm ready to start.*
Часам к четырём утра начало ещё больше холодать, и я натянула на себя длиннющий
свитер, пряча в рукавах кисти и натягивая его на коленки. К этому времени, Майки пришла в голову дурацкая идея: искупаться. Снова.
От шума у меня вновь начала потихоньку болеть голова, потому я аккуратно спустилась к реке, чтобы побыть в одиночестве. Кстати, Лондон и Фелиция уже давно дремали в палатке — не выдержали усталости, а вот я бодра, словно огурчик, даже несмотря на то, что не спала уже сутки. Примостившись на небольшом валуне, я стала наблюдать за спокойным и неторопливым течением реки. Небо здесь, в лесу, кажется невероятно красивым. Звезды так низко, что кажется, протяни руки — и достанешь их.
— Эй, что делаешь? — Я вздрогнула от неожиданности. Майки шёл ко мне с той самой немного нахальной, но очень красивой улыбкой.
— Наслаждаюсь, — произнесла я и, окинув взглядом природу вокруг, спрыгнула с валуна.
Майки стоял ко мне лицом, он протянул руку и убрал у меня со лба слипшиеся волосы, заправил их за ухо. Мне так захотелось его обнять. Просто обнять. Просто почувствовать его тепло. И я скользнула к нему, обхватив рукам руками его тело. Я так по нему соскучилась, мне было мало того, как мы виделись в походе — всего пару раз на день.
— Все купаться! — выкрикнул кто-то.
И через несколько секунд ребята, что не спали, ринулись в ледяную утреннюю реку, чтобы освежиться.
— Ну что, кто со мной? — спросил Майки, когда я отпустила его и стала глядеть на всю эту картину.
— Не-е-е-е, сам давай, — ответили ему.
Майки стал снимать с себя одежду и складывать её на камнях. Затем, оставшись в одних плавках, он начал забираться на камни, двигаясь к самому большому и высокому валуну, что здесь находился. И с криком «И-и-и-и-ха!» он бросился в воду, в самый центр реки, где самое глубокое место.
— Трусы! — выкрикнул он, когда вынырнул.
Следом за ним стали прыгать и остальные. Одно и слышалось «Иха!», «Банзай!» и громкое «Бух!» — звук от столкновения с водой. А затем раздался голос мистера Стивенсона:
— Блэк! Оуэн! Мёрфи! Какого чёрта! Я же предупреждал, что нельзя прыгать с валунов!
И все рассмеялись, все засуетились и начали прятаться, лишь бы их не увидел учитель.
После завтрака мы принялись за сбор вещей. На самом деле, не было здесь ничего сложного, нужно было лишь сложить палатки, разобрать всю посуду, уложить свои вещи в рюкзак и раскидать остатки пищи по ним. Мы планировали пойти тем же путём, по которому направлялись сюда, и сделать привал там же, где и в прошлый раз. По нашему расписанию мы должны были отправиться в путь в одиннадцать часов, а часам к четырём-пяти уже прибыть на станцию, где мы могли бы доесть всю оставшуюся еду (а осталось там всего пару банок консервов и хлеб) и дождаться нашего поезда. К восьми часам мы должны будем пересесть на другой поезд, который отвез бы нас домой. И часам к одиннадцати мы были бы дома.
Всё так и было. На станцию мы пришли намного раньше, чем предполагали, ведь с полупустыми рюкзаками идти намного легче, поэтому около полутора часа мы находились на станции. Меня постоянно ужасно клонило в сон, сколько бы я кофе в себя не вливала с утра. Расстелив на бетонном полу походный коврик, я расположилась на нём и задремала, пока меня не разбудили. Но даже такой легкий сон не придал мне бодрости, а, скорее, наоборот.
Когда мы сели в поёзд, я облегченно вздохнула: ну, хоть где-то я смогу подремать. Качка меня усыпляла, и я потихоньку отключалась. Как вдруг ни с того ни с сего я рассмеялась, заливисто, громко, словно истеричка. Я стала закрывать лицо ладонями, чтобы меня никто не увидел, ведь я смеялась со слезами на глазах, и прикрывать рот. Мне было так смешно, что слёзы непроизвольно скатывались по щекам.
— Ты чего? — спросила удивленная Лондон.
И у неё, и у Майки, и у Фелиции было странное выражение на лице: они не понимали, что случилось.
— Не-не-не знаю, — заикаясь, ответила я. — Шутка была смешная, — солгала.
Я не знаю, что произошло, словно на несколько секунд я стала другим человеком, словно кто-то другой овладевал мною, отпихивая моё сознание подальше в чертоги разума и становясь на главенствующее место. И это меня пугало.
Майки тоже вёл себя странно. Он словно впадал в какую-то прострацию. Его взгляд был стеклянным и направлен куда-то в окно. Он словно бы смотрел на что-то, но ничего не видел. Парень сидел, не двигаясь, некоторое время, пока не пришел в себя. Но всё же, этот его взгляд, что он означал?
Все были уставшие, но очень довольные данным путешествием. А также почти все дремали в поезде, ведь мы не спали уже около сорока двух часов.
Когда мы прибыли домой, то на перроне в назначенный час нас уже поджидали родители. Они с нетерпеньем ждали, пока к ним выйдут их дети, заглядывали в окна, надеясь кого-нибудь увидеть, встретиться взглядами.
Мои родители стояли напротив выхода из вагона, я их сразу увидела. Мама прижимала к груди свои руки, а папа постоянно оглядывался кругом, не вышла ли я где-нибудь в другом месте. Сестра сидела на лавочке и тоже оглядывалась, она была первой, кто заметил меня. Кристи подскочила и сразу же подбежала к тому месту, куда я сходила, она обняла меня так, словно не видела тысячу лет; к ней подтянулись и остальные.
— Всё хорошо? — спрашивали они.
— Да, всё просто отлично, — отвечала я.
Ведь, действительно, всё было замечательно. После похода у меня осталось море впечатлений и картин природы в памяти, а также много фотографий, событий и историй, которые я могла бы рассказать своим близким.
Попрощавшись со всеми, я отправилась вместе с родителями домой.
«Ночевать в палатке». Теперь этот пункт выполнен.
Комментарий к главе:
* — Emily Kinney — Julie
Тридцать девять
Я отлеживалась на кушетке, глядя в потолок, и ждала, когда же наконец из моей руки вынут катетер. Весь сегодняшний день насмарку, ведь я с самого утра в больнице прохожу обследование. Ничего уж не поделаешь, я обещала.
Когда же из моей руки начали вынимать катетер, я почувствовала, как мою руку больно кольнуло, и это навеяло то, о чём я старалась не думать: Майки. Перед глазами сразу же вспыхнули воспоминания о вчерашнем дне.
Забравшись на крышу дома Майки, мы с ним в полутьме глядели на звезды. Где-то выли собаки, между нами сидела черная кошка и терлась о наши руки, мурча, шелестели листья, движимые ветром. Запах пыли, чувство легкой прохлады, темно синее небо, подмигивающий уличный фонарь, блестящие звезды.
Что это за чувство, накатывающее где-то из сердца? Любовь? Нет. Хотя с чего я взяла? Будто я знаю, что это такое… «любовь». Будто я знаю, как себя ведут люди, которые любят друг друга. Хотя почему и нет? Сколько о любви пишут, сколько о ней говорят. Любовь — это не влюбленность, верно? Я влюблена в Майки. Но люблю ли я его?
Опустив взгляд, а затем снова посмотрев на кучерявого парня, я заметила, как его взгляд устремлен в небо. Его волосы немного развевает легкий ветерок. Глаза темные и какие-то холодные, но в них виднеется и тепло. Почему меня к тебе так тянет? Почему мне так хочется быть с тобой рядом? Почему мне так перехотелось умирать, когда я встретила тебя?
Люблю ли я его? Ну, что за глупости?! Хватить лгать себе, Эмили!
Конечно же, да.
Спустившись с крыши по лестнице, я всё ещё глядела на Майки, который сидел на корточках у края крыши. Он смотрел на меня так, словно бы не видел: насквозь. И это меня напугало.
— Майки? — позвала я его. — Спускайся же.
Ещё секунда. И ещё. Тишина. Он не отвечает мне. Пару мгновений так и сидит, смотря в пустоту, а затем поднимается на ноги и начинает балансировать на краю. Высота — с двухэтажный дом, возможно, даже два с половиной.
— Что ты творишь!? — испугалась я.
Расставив руки в стороны, словно самолет, он стоял у края, пошатываясь вперед-назад, вперед-назад, будто вот-вот упадёт.
— Ты когда-нибудь думала о том, что мы птицы? Знала, что я могу быть птицей, могу летать, как они? — произнес Майки.
— Что ты, черт подери, несёшь? — возмутилась я, прижав руки к груди. Животный страх овладел мною. Майки говорил настолько бесстрастно, вел себя настолько пугающе, что мне казалось, словно сейчас наступит апокалипсис. Если он упадёт — я себе не прощу.
— Гляди, я сейчас прыгну и полечу.
— Какого черта! — крикнула я. — Ты — не птица, ты не умеешь летать, ты себе сломаешь что-нибудь, если упадёшь!
Из-за двери на мой крик вынырнула Фелиция:
— Ты чего, рехнулась? — спросила она.
— Он возомнил себя птицей и хочет прыгнуть! — выкрикнула я.
— Твою ж… ! — выругалась Фо. — Патрик! — И она побежала в дом.
Я всё ещё стояла на месте и смотрела на балансировавшего парня. Сердце билось часто-часто. Дыхание прерывалось. Я боялась, что он упадёт.
Из окна второго этажа выглянул Патрик и стал переползать на крышу, за ним — Фо. Они осторожно стали подходить к Майки, а затем схватили его и затащили в окно. Тот брыкался, но сразу же успокоился, словно бы ему вкололи лошадиную дозу успокоительного. А я так и стояла внизу и смотрела на них, не способная ничего сделать от парализовавшего шока.
Что это было? Что это, черт возьми, было?!
А затем из окна выглянула Фелиция и грубо рявкнула на меня:
— Иди домой! Зайдешь в дом — прибью!
— Ч-ч-чего? — заикаясь, чуть ли не прошептала я. Я, кажется, потеряла дар речь. Но мне никто не ответил.
Пока в доме не захлопнулись на защелки и не зашторились все окна, пока не закрылась на замок дверь, я стояла, как вкопанная, и смотрела на край крыши, где стоял он.
Голова кружилась. Медсестра сказала мне посидеть некоторое время, а затем идти в кабинет своего врача — к тому времени, диагностика моего мозга уже должна быть расшифрована. Молча, я кивнула и продолжила глядеть в одну точку между стеной и потолком, стараясь выбросить из головы вчерашние воспоминания. Как только всё закончу тут, навещу его и обязательно расспрошу Фо о случившемся. Почему он так себя повел и, главное, с чего бы? Почему у них была такая реакция? Почему меня нельзя было впустить в дом, чтобы узнать, что с ним? Почему меня прогнали?
Когда я подошла к кабинету своего врача, то напротив двери сидели мои родители. Словно бы по чьему-то велению, я спряталась за углом, а затем тихонько выглянула, чтобы понаблюдать за ними. Доктор Фитч только-только подошёл к своему кабинету, приоткрыл дверь… и закрыл её. Он подошел к моим родителям и что-то начал говорить, я не могла расслышать слов, к сожалению. Фитч крепко сжимал бумаги в его руках, постоянно опускал взгляд и вытирал со лба рукавом халата выступившие капельки пота.
Когда я увидела, как доктор волнуется, что-то сообщая мои родителям, когда я увидела, каким взглядом родители посмотрели на него, когда я увидела, как они плачут, сидя на скамейке, я поняла.
Мои дни сочтены.
Я стояла у врат больницы, облокотившись об каменную стену, и старалась выровнять дыхание. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Ну, же, Эмили… Ну же! Ещё чуть-чуть и истерика накроет меня с головой, затуманив разум. Сжимаю кулаки. Соберись! Соберись!
— Эмили! — окликают меня родители.
А от этого сердце сжимается ещё больше, становится маленьким и хрупким комочком, холодным и болезненным для хозяина. Я стискиваю зубы, стараясь не зайтись в крике, и, закусив нижнюю губу, чувствую, как по щекам льются слезы.
— Доктор, скажите честно, что со мной? — требую я.
Фитч опускает глаза и складывает руки в замок.
— Я ведь знаю, что со мной всё кончено, — продолжаю я.
У моих родителей глаза вздрогнули, словно бы они спрашивали меня, откуда я знаю это. Я видела. Я всё видела.
Доктор Фитч вздыхает, раскрывает листик, сложенный вдвое, и протягивает мне. «Эмили Беннет. Центральный мемориал…».
Я читаю каждую строчку, вырывая то там, то здесь по слову, по предложению, а когда дохожу до конца, то мои губы уже нервно дрожат в ожидании подступающей истерики.
— Скажи мне, тебя преследуют какие-нибудь сны, слишком яркие, правдоподобные, словно галлюцинации? — Я киваю. — Были ли у тебя внезапные приступы ярости, смеха, грусти? — Я снова киваю. — У тебя часто резко меняется настроение? Быстро переключаешься с одной мысли на другую? Бывают ли какие-нибудь срывы? — И снова я киваю. Фитч вздыхает. — Тогда это точно.
Мои руки дрожат. Я еле-еле удерживаю листик со своей диагностикой и диагнозом в них. Словно бы безумие потихоньку завладевало мною. Перечитываю последние предложения. Снова и снова. Снова и снова.
Это не может быть правдой. Нет-нет, не может. Я ведь… я ведь чувствую себя прекрасно. Я ведь…
— Она дала метастазы. В левое полушарие. Ответственное за психическое здоровье человека.
Всё ещё дрожа, я поднимаю взгляд на моего врача. Я знаю, что он читает в моих глазах.
Всё это: все мои сны, все мои перепады настроения, мои внезапные припадки смеха, яростные расстройства, мой временный, а возможно скоро и не временный, паралич — всё это последствия чертовой глиобластомы, которая не захотела убивать меня сразу, а захотела мучить меня долго и мучительно. Мучить, разбивая мою душу на части. Убивать, разрушая моё сознание: сначала по малюсеньким кусочкам, а затем сразу — словно огромная волна, сносящая всё дочиста.
— То есть, — пауза, — вы хотите сказать, что я…
— Да. — Кивает. — Эмили, ты, скорее всего, лишишься рассудка.
Сложенный лист лежит у меня в кармане. Прямо на груди. И с каждой секундой все больше и больше причиняет боли. Словно бы оно — это огромный нож, которым бьют мне прямо в сердце, но я, к сожалению, не умираю.
— Эмили! — Снова слышу я.
Мама с папой выбегают на улицу и, когда видят меня, успокаиваются. Они подходят ко мне и приобнимают за плечи. Но мне все равно. Стеклянным взглядом я смотрю на асфальт, скрепя зубами, не сдерживая слезы, сжимая кулаки. Они говорят «Идем» и ведут меня куда-то вместе с ними. Но я не хочу.
— Нет! — выкрикиваю я.
Разворачиваюсь и иду на выход. Медленно. Но с каждым шагом ускоряясь. А затем я и вовсе перехожу на бег, стирая чертовы предательские слёзы со своего лица.
«Ты ведь знала, что всё так и закончиться, дурочка», — твердит мне внутренний голос.
Нет.
Нет…
Нет!
Солнце клонится к западу. Ноги меня принесли в парк, стоящий напротив моей старой школы. Скоро закончится вторая смена — смена моих бывших одноклассников. Почему-то мне захотелось увидеть их, ведь, быть может, это будет в последний раз.
Я, сжав кулаки, захожу в здание школы. Охранника нет на месте, потому я направляюсь к расписанию. Все мои бывшие одноклассники раскиданы по разным группам, но я выбираю ту группу, в которой находится Джон. Он мне омерзителен, но мне хочется узнать, что же он скажет мне теперь.
Застряв в дверях, я встретилась с удивленными взглядами моих бывших знакомых. С раскрытыми ртами, округленными глазами, возмущенными лицами они начали перешептываться.
— Вы кто? — спрашивает учитель.
— Я… — и осекаюсь. — Никто. Ошиблась классом.
Уже собравшись уходить, я слышу, как кто-то позади меня произносит моё имя. Имя и ещё кое-что.
«Сумасшедшая».
«Больная».
«Что она здесь делает? Душевно нездоровая».
«Самоубийца».
Сумасшедшая… Сумасшедшая… Сумасшедшая…
И я выкрикиваю, захлопывая за собой дверь и пнув её ногой со всей силы:
— Я не больная!
Злость закипала во мне, подобно просыпающемуся вулкану — сначала медленно, с еле заметными искорками, а затем быстро, топя всё вокруг, разрушая и поглощая всё на своём пути.
Не заметила, как оказалась в инвентарной комнате спортивного зала. Сразу же, не понимая, что же происходит, не думая о последствиях, я хватаю биту и несусь на пустынный задний двор, где обычно паркуют свои машины старшеклассники.
Вот она — машина Джона. Вот машины тех девушек, которые шептались обо мне, говорили, что я сумасшедшая. Прямо сюда выходят окна их кабинета — ну и пусть! Вокруг нет ни кого, но мне плевать, если кто-то да будет. Я ведь умру! Я ведь с ума сошедшая! Мне плевать!
Из меня разносится яростный утробный рык, я замахиваюсь битой со всех сил, какие у меня есть, и кричу, кричу, что есть мочи, так, чтобы меня услышали, так, чтобы вся моя боль высвободилась наружу:
— Я не сумасшедшая!
Звук разбивающегося стекла. Осколки летят во все стороны. Сигнализация. Но я всё ещё кричу:
— Я вас всех ненавижу! — И замахиваюсь на следующую машину.
Осколки летят во все стороны, но каким-то магическим способом не долетают до меня.
— Сдохните! Сдохните вы все!
И я пробегаю весь ряд машин, оставляя за собой шлейф из валяющегося побитого стекла, потресканных, но недобитых окон или вовсе разбитых передних стекол. Слезы льются из меня так сильно, как никогда раньше, словно бы это был мой последний выход, мой последний вздох. Бита выпадает из моих рук.
— Доктор Фитч. Сколько мне ещё осталось? Только правду, пожалуйста.
— Я не хочу тебя обнадеживать, Эмили.
— Пожалуйста. Я ведь должна знать, не так ли? — Почему-то я улыбаюсь ему, но эта улыбка… Словно я за ней скрываю накатывающий на меня ужас.
— Эмили, я…
— Осень. У моей сестры свадьба в октябре. А мой парень должен будет поступить в университет. У подруги последний, заключительный год учебы. Скажите, я доживу?
Доктор смотрит на меня, моргает и произносит на выдохе:
— Боюсь, что нет.
— Почему я? — Шатаясь, тру рукавами кофты свои глаза. — Я не хочу умирать.
И под крики уже выбегающих учащихся, чьи машины я разбила, я убегаю прочь, петляя между улицами туда-сюда, чтобы вновь постараться выбить из себя все чувства бегом.
Когда же я оказалась у своего дома, там было тихо — внутри ни души.
Допустим, они позвонят фараонам, тогда те, в первую очередь, поедут ко мне в старый дом, точнее на квартиру родителей. Они не сразу узнают, что я теперь живу здесь. Теперь я — хулиганка. Преступница. Какая ирония.
Вытаскиваю из нагрудного кармана рубашки лист, что так сильно жег моё сердце, разворачиваю и читаю ещё раз. «Метастазы в левое полушарие мозга. Повышение психотизма. Нестабильное состояние. Лишение рассудка. Галлюцинации. Возможна шизофрения. Возможен полный паралич нижней части тела». Морщусь и сворачиваю вчетверо листок, яростно бросаю его на тумбочку у входа и, разувшись, бегу в свою комнату. Раскрываю окно, вдыхая свежий воздух, и сажусь на стул, ожидая приезда или родителей, или полицейских — смотря, кто из них окажется первым.
Все краски, все звуки, вся жизнь вокруг вмиг для меня погасла. Я видела, как летит самолет, как бегут дети на пляж, как облака принимали все различные формы, но мне было все равно, впервые за такое долгое время. Будто бы я вновь оказалась в том времени, год назад, когда мне было плевать на весь окружающий мир, и я жалела лишь себя. И сейчас я вновь жалею лишь себя. Я сама себе омерзительна.
Я вновь вспоминаю о числах. Они, словно чертовы глубокие шрамы, врезаются мне в память, даже когда я не хочу этого, даже когда я их вовсе не пересчитываю, даже когда я о них забываю. Триста тридцать восьмой день. Ровно середина июня. Совсем скоро будет год, как я узнала о своей болезни. Совсем скоро.
«А как же Майки? Ты что, так и умрешь, внезапно, молча, без слов?» — задаюсь вопросом.
Точно. Майки. Что с ним случилось? Все ли в порядке? От одной мысли о нём сердце сжимается в игольный комочек, только иглы не снаружи, а внутри, и они давят на меня, они ранят мне, когда все внутри сжимается ещё больше.
Что же я наделала. Не стоило с ним сближаться. Не стоило нам вообще встречать друг друга. Ведь я сделаю ему так больно. Я… лучше сама рассеку все узы, проходящие между нами. Пусть лучше он думает, что я — ужасный человек, что я — предатель, лишь бы Майки не видел, как я буду потихоньку сходить с ума, умирая.
— Эмили? — доносится голос снизу.
Я выглядываю и вижу Фелицию, что стоит у входа и глядит в моё окно. Меня словно бы ударяет током, я шарахаюсь от окна, чтобы девушка не увидела моё заплаканное лицо, и переворачиваюсь вместе со стулом на пол. Жуткий грохот.
— С тобой всё в порядке? — выкрикивает она.
— Да, всё нормально. Заходи! — отвечаю я.
А попутно я выбегаю в ванную, чтобы умыться холодной водой и оценить своё состояние в целом.
Я выгляжу ужасно. Плескаю на лицо холодной водой, а затем тщательно вытираю его полотенцем, от чего становлюсь ужасно красной, но зато теперь не заметно, что я рыдала. Делаю жадные глотки воды из-под крана, а затем вытираю губы ладонью. Смотрю на себя в зеркало: глаза блестят, лицо красное, волосы сбиты в ком — думаю, и невооруженным глазом заметно, что со мной что-то не так, но да ладно, авось и прокатит.
Я дергаю ручку двери и делаю первый шаг за пределы ванной комнаты. Всё хорошо. Всё в порядке. Главное — не выдай себя истерическим голосом. «А зачем она вообще пришла?» — проносится у меня в голове. «Может, что-то серьезное случилось?». Я наигранно натягиваю улыбку и начинаю с шумом сбегать по лестнице, а затем останавливаюсь, пораженная ударом молнии.
Фелиция стояла у комода и держала в руках развернутый лист моей диагностики. Её глаза бегали туда-сюда, читая каждую строчку, каждое слово моего диагноза. Когда я спустилась вниз, она оторвала свой взгляд от листочка, и в нем было столько эмоций. В её глазах светились искорки гнева, предательства, и не было ни капли сожаления — это и без слов могла угадать я.
Когда я пришла в себя, было уже поздно. Подбежав к девушке, я выхватила у неё из рук лист и стала тщательно сворачивать его: пополам, ещё пополам, ещё и ещё — пока листик не стал вмешаться в карман моих джинсов.
— Это… я могу всё объяснить, — мямлила я.
Фо смотрела на меня в упор. Я не могла предугадать, что же она сделает или что скажет, хоть и могла понять её чувства. Я знала, что Фелиция что-нибудь съязвит, я была уверена, что она помчится к Майки, чтобы всё ему рассказать, но она превзошла все мои ожидания.
Брюнетка подошла ко мне вплотную и со всего размаха влепила мне такую пощечину, от которой я отлетела к перилам лестницы. Ноги подкосились, и я чуть ли не упала на пол, но вовремя успела схватиться за перила.
— Мерзавка! — выкрикнула она. — Я так и знала! Так и знала, что ты его окончательно убьешь!
Мне стыдно. Мне больно. Я…
— Я сожалею, — произношу.
— Ты сожалеешь?!
Фелиция хватает меня за грудки — не знаю, откуда у неё столько силы — и поднимает на ноги, а затем, толкая к выходу из дома, гонит меня наружу.
— Посмотрим, как ты будешь сожалеть, — со всей злостью, что были в Фо, говорит она. — Сама ему скажешь. Сама на него посмотришь. Посмотришь, что ты с ним сделала.
Фо захватывает ключи с комода и закрывает входную дверь, а затем бросает их мне; она ведет меня, держа за шиворот, словно провинившегося котенка, и совсем не слушает мои оправдания.
А когда мы прибываем в дом Милковичей-Блэков, то Фо сразу же ведет меня на второй этаж, в комнату парня. Она сильно-сильно сжимает моё запястье, но я не подаю вида, что мне больно, и стараюсь поспевать за ней, но все равно не успеваю.
Фо бросает меня к кровати брата, и я падаю на колени прямо у его постели, как в какой-нибудь дешевой и наигранной мыльной пьесе.
— Посмотри, что ты с ним делаешь! — выкрикивает она.
И я смотрю.
Майки лежит на кровати, укрытый легким покрывалом. Его грудь медленно-медленно вздымается. На первый взгляд, может показаться, что он спит — но это не так. Глаза у парня открыты, и он смотрит куда-то в сторону, почти не моргая, не переводя взгляда.
— Майки? — спрашиваю я и поднимаюсь с колен.
Я обхожу его постель с другой стороны и сажусь на корточки прямо у его лица. Но Майки меня не видит. Я снова зову его, но он игнорирует. Тогда я беру в ладони его лицо и заставляю смотреть прямо себе в глаза,… но ничего. Абсолютно. Русоволосый словно бы смотрит сквозь меня, как будто я — невидимка. Он не произносит ни слова и совсем не двигается.
Это не мой Майки. Нет. Это не он.
Я шарахаюсь от него, смотря в ужасе на это тело, в котором словно бы нет души. Он напоминает мне живую куклу.
— Что с ним? — проговариваю я, поднимая взгляд на брюнетку.
На прикроватной тумбе лежит огромная куча таблеток и стакан воды. Пустые и полупустые пачки, пилюли и таблетки, рассыпанные, сложенные кучками и горками. Это всё — большое количество вариаций одного лекарства — лития.
Я чувствую, как земля уходит у меня из-под ног. Отчаяние накатывает на меня с большей силой всякий раз, как я бросаю взгляд на парня.
«Ты его убьешь».
Нет! Этого не может быть!
— Что с ним?! — вновь повторяю я, повысив голос, в нём уже слышны нотки вновь зарождающейся истерики.
Фо смотрит на меня с презрением, словно бы в любой момент готовая броситься на меня, как пантера, и перегрызть мне горло.
— Биполярное расстройство, Эм, — отвечает за Фелицию только-только зашедший в комнату Патрик. — У него биполярное расстройство.
Помоги мне исполнить мечты. Часть 8. 35-39 главы
© Copyright: Таисса Либерт, 2015
Свидетельство о публикации №215060101734
Свидетельство о публикации №215060101734
Рецензии