Учительница невыдуманная история

Когда-то, еще при советской власти, мне пришлось делать один материал о конфликте в одной из ташкентских школ. Я тогда сам только еще учился в университете. И, конечно, сделал материал таким, каким его хотели видеть цензоры. Тогда все было строго - есть вопиющий факт, значит и нужно сделать его вопиющим. Материал я сделал, все были довольны.Учительница, конечно же, была правой Но ощущение душевного дискомфорта меня не покидало. Поэтому я сейчас хочу представить другой материал по тому же поводу. Другую сторону медали. Очень уж хочется понять механизмы давления на личность. Если мне это не удалось, значит память что-то не удержала.
Имена изменены.
Учительница

Она не знала, что навело ее на мысль устроить судилище. Желание зрело исподволь долгие месяцы и, наконец, вылилось в непреодолимую потребность. На самом последнем уроке, не умея выразить словами все, что горькой накипью оседало у нее в душе, но, чувствуя необходимость избавиться от навязчивого и гнетущего ощущения полной своей некомпетентности, она произнесла, еле двигая онемевшими вдруг губами:
- После уроков не расходитесь. Мы будем, - она кашлянула, словно пытаясь выиграть время, - мы станем… обсуждать поведение Малиновской.
В глубине души она понимала, что обсуждать нечего, потому что сама ставила Тамаре Малиновской пятерки по поведению. Но как иначе было ухватить и сформулировать то, что она собиралась сейчас проделать? А собиралась они ни много, ни мало – сломать свою ученицу. Нет, конечно, не физически. Физически и ломать было нечего – маленькое и тощее создание никак не тянуло на свои двенадцать лет, словно все энергия, данная ей для роста, уходила в мозг, работа которого была для учительницы тайной за семью печатями. Тайной? Да как она смела иметь тайны от того, что учил ее с семи лет? Иногда Татьяне Ивановне вдруг приходила на ум мысль, что тайны-то и нет никакой, что ученица живет в своем особом мире, постичь который она, учительница с тридцатилетним стажем, не может, потому что он ей не понятен. Помилуйте, ей ли не знать детей… Нет, нет, здесь точно была какая-то тайна. И вот сейчас, говоря – «мы станем обсуждать поведение», она ждала со жгучим любопытством, как тайна вылезет наружу, проявится словно снимок на фотобумаге, и тогда все станет понятным. И уйдет это тяжелое чувство собственной слабости и некомпетентности.
Она героически выдержала удивленный взгляд тридцати пар глаз и наткнулась на последний тридцать первый – понимающий и насмешливый.
- Пусть она выйдет сюда, и стоит перед всем классом.
Это было слишком, и Татьяна Ивановна знала, что это слишком. Обычно, «обсуждаемый» сидел на своем месте. «Не выдержит», - ликовало сердце учительницы. Тамара поднялась со стула, и все так же насмешливо глядя в глаза Татьяне Ивановне, прошла по ряду и остановилась возле доски. Но вдруг она заметила что-то интересное на полу, наклонилась и принялась ладошкой будто бы кого-то ловить. Поймала и поднесла к лицу Татьяны Ивановны. Учительница содрогнулась от отвращения.
- Ящерица, - торжественно провозгласила Тамара. – Сейчас я ее выпущу и продолжим.
Она подбежала к окну и выбросила ящерицу в сад, где в лучах почти летнего солнца сияли зелено-белой радостью цветущие вишни. И той же радостью засияло лицо Тамары, словно не было за ее спиной мрачного класса, пропитанного запахом мастики для пола и еще чем-то неуловимым. Неистребимым запахом школы. И вот через секунду она на прежнем месте у доски, удовлетворенная спасением ящерицы.
« Она это специально», - подумала Татьяна Ивановна, - «хочет меня сбить. Какая гадость. Не получится, красавица».
«Красавица» молча стояла на лобном месте и выжидающе смотрела прямо в лицо учительницы. Это было невыносимо. И учительница пошла в атаку. Она вытащила из портфеля увесистую пачку писем и швырнула их на стол:
- Вот, - сказала она. – У Малиновской нет своего почтового ящика. Эти письма приходят на имя школы.
- Да, - ответила Тамара, - это отзывы на мои статьи в газете. Как же они могут приходить домой, если внизу указывается номер моей школы?
- Статьи??? Статьи??? – Выкрикнула, задохнувшись, учительница. – Значит у нас тут свой писатель? Да как ты…
Татьяна Ивановна поперхнулась словами. Да и что можно было сказать? Ты не имеешь права писать в газету? Министерство образование такого приказа не давало. Даже, наоборот, поощряло творческие задатки детей. Не могла же учительница рассказать всем о, пережитом ей унижении, когда она предложила Тамаре помощь в редактировании и даже свое соавторство. Что она ей тогда ответила? «Пишите, пишите. Вас опубликуют.»
- Корявые статейки, - с ненавистью выдохнула Татьяна Ивановна. – Позор для меня, позор для любого учителя.
- Да? – спросила Тамара, - а мне казалось, что школа должны бы гордиться этим.
- Гордиться? Чем? Тем, что я не научила тебя писать?
Татьяна Ивановна вдруг закусила губу, вспомнив оригинальные сочинения ученицы по литературе, за которые сама ставила пятерки и читала их всех перед классом. Да, это было ошибкой. Нужно было ругать, ругать и ругать. И заставить писать как пишут все. Как положено!
Класс загудел. Это правда тебе пишут? Почему мы не знали? Почему?
На столе валялась открытая авторучка с красными чернилами. Ее перо покоилось на кусочке марли. И это красное пятно на белой ткани, словно капля крови притягивало взгляд Татьяны Ивановны и будило в ее голове совсем уж неподходящие мысли.
- Пусть каждый, - сказала она, справившись с собой, - пусть каждый скажет Малиновской все, что он о ней думает. Расскажите, что она плохой товарищ, что недостойна вступить в комсомол. Словом, говорите правду. Сегодня урок правды.
Они вставали один за другим, маленькие мальчики и девочки в красных галстуках.
- А еще у нее шнурки развязаны.
- А еще она стукнула меня на перемене по голове.
Это было все не то. Татьяне Ивановне хотелось настоящего обличения. Ей хотелось, чтобы кто-то сказал, что Малиновская унижает ее, поправляя ошибки. Ну, каждый может ошибиться и что-то перепутать, а Тамара постоянно отмечает эти ошибки учительницы и поправляет. Ей хотелось, чтобы кто-то сказал о насмешливых взглядах, о постоянном ощущении опасности, но… кто мог это сказать? Кто мог это видеть?
- Словом, - подытожила она, - ваша подруга Тамара Малиновская деградирует, она – деградированная личность. Я уверена, что она уже и книги не читает. Вот, что ты сейчас читаешь?
Тамара посмотрела на нее усталым взглядом, в котором читалось только одно – «вам, что – делать нечего? Как же вы все мне надоели».
- Что читаю? – медленно произнесла она. И вдруг, улыбаясь, выдала, - Седьмой том «Тысячи и одной ночи».
- Вы слышали? – Обрадовалась Татьяна Ивановна, - Это в то время, когда надо читать «Молодую гвардию». Ну что ж, я думаю, что все понимают – вы должны помочь вашему товарищу, который сбился с пути. Взять на буксир. Помочь вернуться в ряды пионеров.
- Я, я, я …. – Раздались голоса, - я помогу ей.
Но Татьяна Ивановна вдруг разглядела за такой необычной активностью – желание многих дружить с Малиновской. И это ей не понравилось. Ей хотелось остракизма, презрения. И она почувствовала, что совершила очередную ошибку. И вправду – отличницу незачем брать на буксир. Выгнать ее из пионеров, тоже не за что.
- «Я поговорю с учителями, - решила она. – Они будут снижать ей оценки. Да-да, это единственный выход. А потом я отправлю ее в ПТУ.»
- Ничего не получится, - словно прочитав ее мысли, вдруг сказала Тамара. – Ничего не получится – либо я уйду сама, либо Вы станете терпеть меня до окончания школы.
Татьяна Ивановна вдруг схватилась за сердце и медленно опустилась на стул. Ненависть – тяжелое чувство, и не каждый может с этим справиться. В ту минуту она еще не знала, что скоро ей придется оставить школу и лечь в психбольницу, а еще через два года, ее не станет. И не сумеет она испортить жизнь своей ученице, которую мысленно всегда называла ведьмой. Вот и сейчас ее бледные губы шевельнулись, и одно единственное слово раздалось в тишине класса – «Ведьма!».