Тинка-льдинка-холодинка

                Памяти Н.К.

Во времена моего детства «дразнилки» и про-звища были обычным явлением; иногда это звуча-ло обидно – «жиртрест, сосиска, колбаса», чаще – беззлобно. И меня cудьба не обделила. Я была «Ренка-пенка-гренка», ну, а героиня рассказа, Ти-на, тоже имела прозвище. Вообще-то это имя ей на редкость не подходило – какое-то вязкое, трево-жащее, холодное. А она была человеком подвиж-ным, эмоциональным и, главное, теплым, – ника-кой Арктикой от нее не веяло. Почему она выбрала специальность экономиста, отнюдь не популярную в начале пятидесятых годов, объяснить трудно. Училась в школе хорошо, любила черчение, задач-ки решала проворно, анкета была без помех, – и вот пошла  почему-то на экономический факультет строительного института. Там же познакомилась со cтаршекурсником, вышла за него замуж и, как признавалась, не могла себе объяснить, зачем это сделала. Она оказалась не просто в чужой, а в чу-ждой среде, где родители мужа без всякой уважи-тельной причины считали, что их сын буквально осчастливил Тину. Семья была ярокоммунистиче-ской. Сыну, родившемуся в год принятия сталин-ской конституции, очень хотели дать имя, связан-ное с «вождем всех времен и народов». Но как ни крутили, – ничего не получалось. Уже подрастали девочки, СталИны, но мальчика никто не осмели-вался назвать Сталиным, а Иосифом – просто не-прилично. Иди потом, доказывай… В общем, по-шли по пути наименьшего сопротивления и дали ребенку имя Владлен, то есть сокращенно – Вла-димир Ленин. После двадцатого съезда, когда пе-рестали петь песню «Один сокол – Ленин, другой сокол – Сталин», и осиротевшая страна осталась с одним соколом, имя Владлен звучало очень значи-тельно и соответствовало новым веяниям, так что родители попали в яблочко.
Возможно, имя и при распределении в инсти-туте сыграло какую-то роль – не послали парня строить таежные города, а предложили работу про-раба в Москве, в самой Конторе (конторой тогда называли КГБ). Много лет, в самом центре Моск-вы, между Детским миром и знаменитым зданием на Лубянке, что-то копали, прокладывали, засыпа-ли, снова пригоняли бульдозеры, снова рыли.  Фе-ликс Эдмундович равнодушно взирал со своего пьедестала на подкопы Органов, – испокон под ко-го-то копали. А москвичи хихикали тихонько: не иначе себе яму роют, разве для других так стара-ются. Как ни удивительно, у нас на работе тоже можно было говорить такое, и присутствие Тины никого не смущало. Она не держала в секрете, где работает ее муж. Конечно, можно было заподоз-рить провокацию. Но думать так не хотелось: за то время, что Тина работала, ни у кого никаких не-приятностей не было, – так что во «враги народа» ее не зачислили. Об обстановке в своем доме она говорила с такой брезгливостью, что никак не ук-ладывалось в голове: да как же можно там жить. Гордость родителей по поводу карьеры сына была Тине смешна, их бранные слова в адрес отщепен-цев Синявского и Даниэля вызывала отвращение. Может быть, в знак протеста с системой она и по-шла вместе со мной к зданию суда на Таганке, где вершили правеж над Даниэлем и Синявским, де-монстрируя свое единение вовсе не с теми круга-ми, где вращался ее муж. Наш путь с работы до-мой лежал по одному маршруту, мы разговаривали «обо всем понемногу». Я жила у Белорусского во-кзала, она – в Кунцево, куда ездила электричкой, и мы провожали друг друга на платформе, где, заго-ворившись, иногда стояли по часу, пока мимо про-бегали поезда. Я никогда больше не встречала та-кого внимательного слушателя, который умел бы «пропускать рассказ через себя», улавливая под-текст в словах собеседника. И сама Тина могла рассказывать о себе без драматических нот, сдаб-ривая неприятные подробности юмором, стараясь видеть себя со стороны.
– Не хотела портить свое настроение на целый день, но «мать его», – так она называла свекровь, – с самого утра без перерыва жужжала и жужжала. И тут раздался характерный треск – это лопнуло мое терпение. До сих пор не может успокоиться, поче-му я не говорю ей «мама», хочет, чтобы я ее «ума-терила».
Силу этого треска я могла вообразить – когда Тина чувствовала фальшь, она и на работе могла взорваться.
Единственное, что объединяло семью, это сы-нишка Тины, которого она именовала «задохлик». Тининого мужа, который имел домашнее имя «Ушастый», я никогда не видела. С тех пор, как он начал продвигаться в ведомстве Галины Борисовны  (еще одна «кликуха» КГБ), их отношения посте-пенно портились. Тина называла его де-Лен, ирони-зируя над преданностью семьи идеям Ильича. Сво-его мальчика Тина привела как-то на работу.
Ушастый и очкастый ребенок, очевидно по-хожий на отца, по странности картавый, вежливо ответил взрослым на все банальные вопросы, а по-том раскрыл принесенную с собою книжку, да так и просидел с ней до обеда, не отрываясь. Он со-всем недавно научился читать самостоятельно, еще  любил  слушать мамино чтение, а потом с во-одушевлением пересказывать: «И вдр-р-руг выхо-дит из леса отвр-р-ра-тительный хищник – волк». Книжка, которую Дима принес с собой, была весе-лая, он читал сам, только обращался с вопросами к маме.
– Мамусь, а кто такой истопник?
– В старые времена, когда в домах не было ба-тарей, нанимали людей, чтобы они топили печки, углем или дровами, назывались они истопниками.
–  Тогда почему тут написано: и сидит на дер-р-реве истопник, и говор-р-рит истопник человече-ским голосом. А если он истопник, он что ли  не человек?
– Еще один борец за справедливость растет, – тихонько пробормотала Тина.
– Димочка, ты не любишь, когда кого-то оби-жают?
– Не люблю, – сказал с вызовом. Я вообще многие вещи не люблю.
– Можешь сказать, какие?
– Могу. Вот взять к пр-р-римеру гр-р-ре-чневую кашу…
Мы пошли втроем в кафе у Петровских ворот.
– Сынок, сосиски с пюре будешь есть? – спро-сила Тина, ознакомившись со скудным ассорти-ментом.
– Сосиски буду, а пюр-р-ре – одну каплю.
Разозленная мама переложила гарнир себе в тарелку, а Диме – чайную ложку.
– Мамусь, что это?
– То, что ты просил, – спокойно сказала Тина,  мужественно поедая двойную порцию пюре сине-ватого цвета, от которого отказался «задохлик».
В число вещей, которые Дима любил, входило собирание, как теперь говорят, «пазлов», а тогда –  просто частей игрушек. Димин папа, теперь уже начальник участка на таинственной подземной стройке, периодически выныривал на поверхность и отправлялся в Детский мир за добычей. Сына он очень любил, никаких денег на игры и книжки для него не жалел. Однажды, честно отстояв громад-ную очередь в Детском мире, принес мальчику на-бор – железную дорогу, с рельсами, вагонами, раз-вязками, светофорами, платформами. Надо было только умело все это собрать. Ночью, не обнару-жив в спальне мужа, Тина вышла в столовую, так назывались нынешние «салоны». Распластавшись на ковре, Владлен собирал железную дорогу. Он не тренировался в сборке, а просто по-детски ув-леченно играл. Тина рассказывала это, смеясь, но чувствовалось, что неожиданная детскость мужа, ставшего сухим и неразговорчивым в своем пу-гающем учреждении, была ей по душе. Она бук-вально задыхалась в доме, где основным чтением были газеты «Правда» и «Известия», а в разгово-рах серьезно обсуждали, как все-таки перегнать Америку по удоям молока.
– Бронислава Александровна, – говорила она с насмешкой и возмущением, – и как об этом спорят  на полном серьезе! Неужели взрослые люди ис-кренне могут верить в такой идиотизм? А Владька в кого превратился в Конторе своей поганой? Мол-чит, как сыч, это не спроси, то не скажи. А ведь был нормальный человек, и способный, в аспиран-туру собирался, мы с ним в компании дуэтом ро-мансы пели, песни Галича. Почему его туда понес-ло, на что польстился? И зарплата «не ах», а уж среда, обстановка – себе жизнь коверкает и мне заодно.
Чувствовалось, что она так долго не продер-жится. И ружье, висевшее на стене, выстрелило, – она влюбилась.
Пришел к нам новый заместитель главного инженера, лет на десять старше Тины, уже не об-ремененный малыми детьми, – дочь и сын учились в институтах, – лохматый верзила, Евгений Ари-стархович. За неуживчивый характер его необыч-ное теперь отчество было переделано в «Архи-страхович». Сотрудники, с которыми он успел пе-реругаться за полгода, так и называли его за глаза. Даже Тина, с которой вскоре начался роман и в которой он души не чаял, тоже не составляла ис-ключение, – он и здесь проявлял свой норов, мог прилюдно накричать на нее, убежать, хлопнув дверью. Она все это сносила, притом отнюдь не по бесхарактерности. Она понимала и прощала его срывы, стараясь оправдать, как мать оправдывает своего неуравновешенного ребенка.
– Женя – редкой доброты человек, – делилась она со мной. Зайдется, ляпнет что-нибудь, а потом ноги мне целует, что уж я такая красавица?
–  Красота в любви, если можно так выразить-ся, вещь первичная, да и то не всегда. Потом появ-ляются другие критерии, среди них – умение быть терпимым, а, главное, сопереживать.
Это ее замечательное свойство я знала. И еще  сумела понять из рассказов Тины, что сумасброд-ный, трудный в общении «Архистрахович» – чело-век ранимый. А, главное, теплый и щедрый, – пол-ный антипод де-Лена. Тина и Евгений стали поду-мывать о совместной жизни, – Тина колебалась, и отнюдь не из-за сложного характера своего друга. Дима, – вот что было болевой точкой, она не могла его обделить и честно признавалась, что ей жалко и Владлена и даже «мать его».
А пока что приятель Евгения отдал им ключи от своей комнаты в коммунальной квартире, а сам поехал на год зарабатывать деньги на Кубе.
Никто не знал, какими путями жена Евгения открыла это «гнездышко». Она вычислила и раз-лучницу, о чем сообщила Тининой свекрови. По-видимому, через соседей заговорщицы узнали, где хранится ключ и совершили набег, увезя холо-дильник «Юрюзань» и вспоров на тахте греховный матрас. Это был их подарок к Восьмому марта. Ничего не подозревавшая Тина вернулась домой с работы и увидела в мусорном ведре смятые и по-ломанные свежие цветы. Владлена не было.
Евгений ушел из дома, в спешном порядке по-кинул свою должность, и перешел в другое место, чтобы уберечь Тину от лишних пересудов. Тинина семья, разумеется, кроме сына, объявила ей об-струкцию. Кое-какие сведения все-таки на работу просочились.
 Тинина мама заведовала костюмерным цехом в Музыкальном театре имени Станиславского.  Благодаря работе Ксении Сергеевны в театре, мы тоже иногда там  «прикармливались», – доставали билеты на хорошие спектакли, которые шли с ан-шлагом. В это время Ксения Сергеевна получила долгожданные шесть соток – дачный участок. Жи-ла она вдвоем с разведенной и бездетной младшей дочерью, моложе Тины на девять лет, родившейся уже после войны. Во время войны Ксения Серге-евна была санинструктором и четыре года проша-гала по разным фронтам вместе с мужем, а потом еще год пробыла с ним в оккупированной Вос-  точной зоне Германии.
Тину отправили в эвакуацию с бабушкой и де-душкой. Когда семья, наконец, воссоединилась, отец уже был на инвалидности, – серьезные непо-ладки с печенью. Вскоре он умер, и мама двух де-вочек сама поднимала их и давала образование. Отношения у мамы с дочками были скорее сест-ринскими – никаких поучений, откровенность и дружба. Но теперь, когда открылась Тинина тайна, в Ксении Сергеевне проснулась наставница и ба-бушка, которая очень не хотела, чтобы внук рос без отца. И она, всю жизнь учившая своих девочек честности и правдивости,  давала Тине не слишком праведные советы: «Вот поведут тебя на расстрел, а ты тверди – не было, и все тут».
Дачный участок стал для Тины «кислородной подушкой», можно было пореже бывать дома и помочь маме и сестре. По-видимому, в ней дрема-ли крестьянские корни, – все лето Тина вкалывала на огороде, помогала матери добывать строитель-ные материалы для садового домика, щебенку и прочий дефицит. Она постепенно отвлекалась и от своей травмы, и от Евгения. Невзирая на шипение свекрови, Владлен так с женой и не разошелся. У каждого была своя жизнь. Тинины интересы те-перь были связаны  с маминой семьей даже боль-ше, чем с Димой,  уже ходившим в  школу.
Внешне Тина тоже изменилась, меньше сле-дила за собой, крестьянский труд плохо сочетается с маникюром. Однажды принесла на работу краси-вый темно-красный вязаный костюм. Повертела его в руках и сказала: «Вот лежит, он мне теперь чуть-чуть маловат. Сестричке думаю отдать, пы-таюсь разобраться в себе, – жалко или не жалко».
– Тина Александровна, я Вас слишком давно знаю, поэтому предполагаю ваше решение: «не жалко»!
(Несмотря на долгие годы работы и достаточ-но близкие отношения, мы так и не перешли на «ты»). О личном больше не говорили, – закрыли страницу и – все. Зато много и совершенно откро-венно говорили о происходящем в стране, в развал которой редко кто верил. «Да, крепка советская власть!» – так обычно заканчивала Тина свои гневные риторики.
Однажды мне дали почитать, ровно на сутки, напечатанную на отдельных листах книгу Евгении Гинзбург «Крутой маршрут». Я читала ее полночи. У мужа было дежурство, за ним – операционный рабочий день, так что прочесть он все равно бы не успел. Я решила взять книгу на работу, чего рань-ше никогда не делала, хотя «Самиздат» в нашем доме не был редкостью. Очень хотелось читать вместе с Тиной. Сделать это было возможно, часть я уже  прочла, а листы мне дали несброшюрован-ные. Но как укрыться от сотрудников? На счастье директор и главный инженер уехали в область, – предстояло какое-то всесоюзное совещание, и они проверяли график выполнения монтажных работ. Тогда я пошла на авантюру: пригласила Тину к се-бе в кабинет, мы закрыли дверь и повесили снару-жи табличку: «Извините, готовим материалы к со-вещанию». Нас никто не тревожил, и мы еще до-поздна «задержались на работе», после чего я по-ехала возвращать книгу.
Перестройка принесла реформации и реорга-низации. По всем штатным нормам начальником отдела труда должна была стать Тина, но она уже к своей работе утратила всякий интерес, – дачный участок и политика волновали ее значительно больше. Сотрудники, которым теперь предстояло работать под ее началом, сопротивлялись: «Хоро-ший человек – это еще не специальность» – угова-ривали меня. И я сдалась, понимая в душе, что они во многом правы, и порекомендовала назначить начальником хорошего специалиста, но человека  неважного.  Отношения наши с Тиной стали про-хладными, и до сих пор мне неясно, верно ли я то-гда поступила, и довольны ли были потом работ-ники отдела своей настойчивостью. Ситуация на работе неожиданно резко изменилась, и небольшая группа, в том числе и я, ушла вслед за директором. Тина осталась. Поначалу мы перезванивались, по-том перестали. Прежней открытости между нами уже не было. Однажды мне понадобился справоч-ник, который я,  уйдя с работы, не взяла с собой. Я позвонила Тине.
– Тина Александровна, мне очень нужен, хотя бы на время, сборник Института цен. Я верну.
Тина, конечно, знала, с каким трудом я когда-то раздобыла его. После непродолжительной за-минки она спросила: «А как срочно он Вам ну-жен»?
– Чем раньше, тем лучше.
– За неделю я сниму для себя копию, а Вам верну оригинал, хорошо? Мы были теперь «по разные стороны баррикад», но вела она себя, как прежде, по законам совести.
Когда мы всей семьей собрались «в отрыв», я позвонила Тине.
– Тина Александровна, я хочу с Вами попро-щаться.
Она не спросила, что случилось – поняла сразу.
– А когда?
– Через десять дней.
– Вы сможете встретиться со мной завтра?
– Конечно. На платформе. Не возражаете?
– Да, я езжу старым путем и в тот же дом…
Мы даже не уточнили с Тиной, в каком месте  надо ждать, и я пошла к последнему вагону, возле которого мы обычно задерживались. Накрапывал дождик. Остановилась проходящая с Савеловской дороги электричка, и из нее вышли два мужичка навеселе. Один, с аккордеоном, развернул меха и запел: «Эх, жисть моя, жистянка», а второй пус-тился в пляс. В темпе «цыганочки», попеременно взмахивая руками, он приблизился ко мне.
– Разрешите пригласить Вас на танец!
– Спасибо, нет, я жду подругу.
– П-под-д-руга п-придет, – уверенно сказал он. А мы п-пока п-поп-пляшем.
–  Нет, нет, я не могу, боюсь пропустить ее.
– Н-ну, чт-тож, – обиженно сказал незнакомец. Н-не к-кажный п-понимает в с-скусстве.
Вдали показалась Тина с красной сумочкой наперевес, она немного опаздывала и спешила. Мы обнялись, и стояли на платформе под зонтами, по-года к нам не благоволила. Тина поцеловала меня, сказала: «Прощай, прощай, любить не обязуйся» и протянула маленький сверток.
– Не жалко? – спросила я, и мы обе рассмея-лись, вспомнив костюм, отданный   младшей се-стре. 
Я положила Тине на ладошку коробочку с ку-лоном из уральского малахита, который когда-то ей очень нравился.
Уже семнадцать лет стоит на моей тумбочке, возле кровати,  пастушок с вазочкой в руках, точно сошедший со старинного гобелена. В этой вазочке-коробке я держу украшения, которыми чаще поль-зуюсь. На голове у пастушка шляпа с загнутыми, широкими полями, с которых я постоянно стирала пыль. Сейчас цементный завод в городе закрыли, и пыль с пастушка я стираю  реже.