Бумага

1

— Что у тебя в пакетах?
— Рис и овсянка. Перед тем, как прийти сюда, я заглянул к букмекерам, дабы забрать свой выигрыш. Снова тысяча рублей на жёлтых карточках. Как и месяц назад. Европейский футбол перестал быть живым, все загнаны в схемы. В какой-то степени он является отражением нашего общества. Я купил на всю сумму риса и овсянки. Этого хватит примерно на месяц, а когда закончится, я сделаю то же самое.
— Сколько уже продолжается твой аскетизм?
— Около полугода. Я хочу окончательно освободиться от всего этого, понимаешь? Стать по-настоящему свободным. Свободным от города, от лишних чувств и вещей, от всевозможных протезов, подаренных нам цивилизацией, от потребления того, что, по сути, не нужно. Не должно быть никаких привязанностей.
Он сделал паузу.
— Я больше не нахожу для себя смысла оставаться в городе. Я и раньше понимал, что здесь жить нельзя, но оставалась привязанность. Привязанность к ненужным удобствам. Пора уезжать в горы, в глушь. Навсегда.
— Ты постоянно твердишь про горы, но до сих пор не уехал.
— Мне не хватало духа, чтобы сообщить об этом родным. Я не мог доставить им такую боль и перечеркнуть все их ожидания, связанные со мной. В этом я также был несвободен.
— Теперь можешь?
— Да.
— Нельзя ведь совсем без людей.
— Я полгода совсем без людей. Иногда забываю, как звучит собственный голос. И я хочу забыть совсем. Люди способны лишь осуждать других за те действия, которые не укладываются в их головах, и раздавать советы, которыми они портят друг друга, будучи неспособными это понять. То же самое касается и заботы. Я ненавижу заботу. Ты по-настоящему свободен лишь тогда, когда тебе не нужен никто. Солнцу, например, никто не нужен. Ему без разницы, что творится вокруг, оно просто бескорыстно светит.
Наступила небольшая пауза.
— И нужно обязательно удалить отовсюду то, что я называл своим творчеством. Чтобы ничего не осталось.
— Это ещё зачем? Не нужно.
— Затем, что это гадость, которой вообще не место в этом мире. Плюс, всё это — тщеславие. А тщеславие — одно из проявлений идиотизма, от которого нужно избавляться, если это вообще возможно.
— Ты писал из тщеславия?
— Я это делал, чтобы вытащить из себя всё то, что там написано, и размазать по листам. Это были моменты счастья. А вот последующие попытки поделиться этим — не что иное, как тщеславие. В моих работах нет позитива, там крайне мало доброго и светлого. Так не должно быть. Но таков уж я. Нельзя было просто так брать и наполнять этим мир. Хотя, уже поздно. Ошибка была в том, что я произвёл на свет эти мыслеформы, тем самым добавив их в информационное поле нашей планеты.
— Бред какой-то. Лучше бы ты снова пить начал.
Он улыбнулся.
— Это ничего бы уже не изменило.
Молодой человек в одиночестве сидел в пустом, залитом солнцем кафе на окраине города. Весь этот диалог он вёл сам с собой в своей голове. Его подруга, которую он представлял своей собеседницей, уже давно переехала в другой город.

2

Молчаливая обстановка небольшой безликой комнаты отлично сочеталась с угрюмой атмосферой улицы. Улицы, чья аура, казалось, ещё ночью без стука ввалилась в помещение. Подобно хищному зверю, выжидающему добычу и готовому напасть в любой момент, за окном весенней наледью оскалилась крыша дома напротив, обильно роняя слюни на асфальт, медленно, но верно выползавший из старого поношенного снежного ватника. Резкий хамоватый дождь выбивал незамысловатый ритм на поверхности подоконного металлофона. Гривы мёртвых деревьев послушно прогибались под порывами небрежно расчесывающего их ветра. Интерьер комнаты, обклеенной светлыми однотонными обоями без орнамента, составляли высокий шкаф, прилегающие к нему кресло с кроватью и восседающий на старенькой тумбочке небольшой телевизор с причёской в виде комнатной антенны. Был ещё табурет, над которым, сидя на кровати, склонился молодой человек. Табурет служил импровизированным обеденным столом, в очередной раз обнаружившим на себе лишь тарелку, наполненную постным отварным рисом, пустую чашку и заварочный чайник с дешёвым зелёным вьетнамским чаем внутри. Молодой человек поглощал привычное блюдо, наслаждаясь каждым моментом церемонии: тем, что в его желудок падает здоровая пища, тем, что она безвкусна, что она нейтральна, как и он сам, тем, что она лишена ненужных характеристик и свойств. Его также радовала минималистичность церемонии в целом. Когда он принялся за чай, произошло нечто странное. Хозяин квартиры смотрел на кружку, но в его поле зрения также попадал и телевизор, стоящий напротив. Парень заметил, что комнатная антенна, находящаяся на телевизоре, шевелилась. Она медленно, едва заметно раскачивалась подобно ленте из плотной бумаги. Такое уже случалось днём ранее, но тогда молодой человек подумал, что это ему попросту показалось, ведь тогда картина сиюсекундно исчезла. «Это повторилось. Похоже, я всё-таки тронулся умом», — подумал он. Он медленно отвёл глаза от чайного прибора и перенаправил взор в сторону антенны. Удивлению молодого человека не было предела — антенна действительно стала бумажной и даже не думала принимать первоначальный вид. Он встал и подошёл к ней, чтобы ощупать. На ощупь антенна также оказалась подобна бумаге. «Я свихнулся! Что же делать!? Что делать!? Я не хочу этого!» — бил тревогу разум молодого человека. Но это было только начало. Изменяться стала вся комната. С предметов начали убегать знакомые цвета. На глазах тлел привычный для взора велюр физического мира, которым было оббито пространство. Казалось, что пространство без всякой робости раздевалось, обнажало для парня своё тело, которое прятало долгие годы. На стенах, мебели, потолке начали проступать какие-то линии, пересекающиеся между собой. «Что это? Как это остановить?» — твердил внутренний голос хозяина квартиры, уже предчувствуя необратимость происходящего. По истечению нескольких мгновений молодой человек уже не узнавал ничего из того, что ещё совсем недавно окружало его. Вокруг была лишь бумага, лишь клетчатые тетрадные листы, аккуратно сложенные и скрученные в фигуры кровати, табурета и всего остального. На всех этих листах были какие-то непонятные записи, где-то их было больше, где-то меньше, но у каждого предмета, очевидно, они были свои. Также бумага разнилась своей плотностью в зависимости от предмета. Парень резко дёрнулся к почти прозрачному окну и увидел за ним то же самое. Бумажным стало всё вокруг: небо, деревья, дождь, падающий тонкими шустрыми ленточками. «Верните мне мой мир! Верните!» — закричал молодой человек, глядя на свои клетчатые тетрадные руки, но окружавшее его белое воплощение гармонии и умиротворения никак не отозвалось. Похоже, что прежним в этом мире осталось только солнце, раздававшее свои лучи откуда-то свысока сквозь натяжное небо.

* * *

Он думал, что последние годы его жизни перевернули всё с ног на голову, но как же он заблуждался. Последние сутки — вот что действительно изменило его жизнь до неузнаваемости. На удивление быстро исчезли страх и беспокойство, внутреннее состояние молодого человека также стало совершенно иным. Было чувство полной удовлетворённости, мир больше не казался чем-то хоть сколько-нибудь сложным и важным. Мир и он сам были всего лишь бумагой.

Молодой человек находился возле торгового центра. По истечении нескольких часов пребывания там он уже неплохо освоился в новой для себя обстановке и понял, насколько и чем отличаются друг от друга люди. Все они были бумагой, которая отличалась лишь записями на ней. На ком-то было мало слов и слова эти были красиво и ровно выведены тонкой линией чернил. Таких было абсолютное меньшинство. В основном, люди были вкривь и вкось обильно исписаны различными словами и символами, не несущими в себе никакой гармонии. На многих помимо этого вообще стояли огромные чернильные кляксы. «Ну и какие мне теперь горы? Уже нет смысла куда-то бежать. Горы, небо, люди, космос — всё бумажное. Теперь нет никакой разницы между городом и глушью. Что мне делать дальше?» — молодой человек вёл беседу с самим собой, наблюдая за калейдоскопом многочисленных человеческих фигурок, вырезанных из чьей-то тетради и спешащих по своим делам.

Откуда-то сбоку раздался женский плач. Молодой человек быстро определил, кто является источником, и подошёл к ней.
— Почему ты плачешь?
— Мне больно. Мне просто очень больно.
Парень взглянул на неё. Слева, чуть ниже груди, часть её тела покрывала огромная густая чернильная клякса. В этот момент молодой человек всей своей сущностью осознал, что он в силах помочь и чувство это не имело и тени сомнения.
— Позволь.
Он стал медленно водить рукой в районе кляксы и та начала поддаваться и отпускать бумажную плоть.
Некоторое время спустя процедура была окончена.
— Тебе стало легче?
— Да.
В голосе девушки сочетались нотки недоумения и сдержанной радости. В этот момент молодой человек всё понял. Он больше не задавался вопросом о том, что делать дальше.