Про Москву

  Однажды все жители Москвы и ближайшего Подмосковья полностью осознают смысл демократии, и уедут жить в США, Израиль и Санкт-Петербург. В Москве останутся деревья.

  Деревья живут немного в другом ритме, и им понадобится годик-другой, чтобы понять, что все эти назойливые существа, которые топтали молодняк, спиливали ветки и ездили на грязных тележках, от которых пачкались листья – ушли. И тогда все они соберут большой совет. Деревья будут шуметь листьями и ронять шишки и жёлуди. И старый дед Лосиный Остров протяжно зашелестит – «Пора!».

  А ещё через год в Москве будет лес. Ботанический сад снабдит его редкими цветами и растениями, Царицыно, Измайловский, Филёвский, Бица – все начнут планомерное наступление на улицы и дома. Каждый маленький скверик, любое придорожное деревце, все начнут отправлять своё потомство с ветром, разнося его по площадям и проспектам. Хитрые маленькие ростки, которым люди не давали вырасти из стен и крыш, вознесутся к небесам, ломая кирпичи и бетон своими корнями. Белки смогут спокойно взбираться на сталинские высотки, перепрыгивая с ветки на ветку растущих из технических этажей деревьев. Их станет много этих белок. Много деревьев – много еды! Нескучный Сад и Парк Горького займут пешеходный мост, который превратится в оранжерею, и поползут в сторону академии наук. Воробьёвы горы поглотят МГУ так, что здание будет казаться высоким холмом. Повыползут отовсюду ежи, под Тверской будут рыть свои тоннели кроты. Лоси будут ходить по Котельнической набережной, а волки рыскать по Петровке. В стенах Кремля будут хозяйничать медведи, а самый косматый и старый поселится в руинах Резиденции Президента. Дом на Лубянке плотным кольцом окружат ёлки – так что туда ни войти, не выйти. А из Старого Детского Мира рядом вырастет тридцать три тысячи ромашек.

  В Мавзолее, прямо из тела Владимира Ильича, которого люди, конечно, не возьмут с собой в демократию, прорастёт здоровенный сибирский кедр. Раздвигая мрамор, он вознесётся выше кремлёвских башен, и начнёт транслировать на всю страну. На его зов из сибирской тайги в Москву придут лесники. Они будут строить избушки в чаще, и заботиться о зверье. А самый молодой из них из любопытства заберётся на так и не рухнувшую телебашню. Он увидит, как из бескрайнего зелёного моря тут и там торчат скелеты высоток, и позеленевшее Сити ритмично раскачивается под порывами ветра. А в самой глухой чаще города срубит себе избушку самый дремучий лесник. Он будет самый немногословный и бородатый. И ходить он будет не в клетчатой рубашке, как хипстер какой-нибудь, а в залатанной куртке защитного цвета, и резиновых сапогах, чтобы переходить многочисленные речушки и ручейки, разбежавшиеся по Москве. Зимой он будет одеваться в бушлат и ватник. В его доме редкого гостя всегда будет ждать чайник с горячим чаем, а если немного копнуть землю у поленницы, то обнажится брусчатка Красной площади.

  Несколько москвичей, из тех, что потупее, не способных уразуметь демократические ценности, останутся в городе. Спустя некоторое время их можно будет отличить от сибирских лесников лишь по акценту. Они станут жечь сигнальные костры на крышных полянах, сигнализируя друг другу о том, что всё в порядке, и демократия ещё где-то за горизонтом; дружить с лисами и волками, и вместе с ними выть на луну.

  И я останусь. Останусь потому, что это мой городи, и я люблю его. А когда любишь - ни на что не смотришь. Когда любишь - ты просто рядом, несмотря ни на что.

  В общем, тогда весь мир вздохнёт спокойно. Всем покажется, что Москвы больше нет. Она перестала вытягивать все соки из России, и угрожать войной всему миру. Кто-то другой теперь пусть угрожает; какой-нибудь ещё город теперь будет тянуть соки. А Москва всё, её как-будто нет. А значит, она не представляет опасности. Но она будет. Москва останется. Станет ещё лучше, чем была.