Ценная бандероль стоимостью в один доллар 8. 3

История восьмая. Гильотина на площади Революции
Ч.6. Заложники революции
Предисловие от автора:
Передо мной – безумная теория. Весь вопрос в том, достаточно ли она безумна, чтобы стать истиной.
Нильс Бор

"Пока не наступит завтра, ты не поймешь, как хорошо тебе было сегодня"
(Леонард Луис Левинсон)

Mauern seh'ich gesturzt,
und Mauern seh'ich errichtet, Hier Gefangene,
dort auch der Gefangenen viel. Ist vielleicht nur die Welt ein
grosser Kerker? Und frei ist Wohl der Tolle,
der sich Ketten zu Kranzen erkiest?
(Goethe Гёте)

Стены я вижу, 
и стен  воздвиженье,
пленники здесь –
заложники нового мира.
Если же мир – темница и подземелье, –
Цепями  венчаем  свободных 
                безумных  кумиров?
(Вольный перевод автора)

Людовик XVI

 Совсем  недавно Людовик XVI считал, что отъезд из Версаля в Париж будет позором для него, а сейчас он занял место в своей карете вместе с королевой, двумя  детьми и сестрой Елизаветой. Смутно на душе, под стать и погода: серая и сырая, небо  заволокло тучами, накрапывает мелкий дождь.  Женщины и дети кутаются в лёгкие шали и  жакеты. Они так спешили, что не взяли с собой тёплых вещей.
– Холодно, матушка! –  всхлипнув, произнесла  Мари, прижимаясь к Марии Антуанетте.
Малыш Луи, отталкивая сестру от матери,  заплакал.
В это время к карете   подошёл Лафайет, который хотел  удостовериться, что королевская семья устроилась благополучно.
 – Гражданин фельдмаршал!  – обратилась Антуанетта к нему, выглянув из окна кареты.
Само слово «гражданин» было для неё непривычным, но она понимала, что иначе может вызвать гнев  толпы.  Женщины – простолюдинки  с удивлением уставились  на королеву и стали шептаться:
—Смотри, королева!
—Какое красивое платье!
—А причёска!
Если бы они знали, что Антуанетта собиралась на скорую руку, ей не удалось причесаться и переодеть другое платье. Но она была рада, что одеяние у неё не было торжественным.
—Жильбер! 
— Слушаю вас, ваше величество.
 – Разрешите  отправить служанку за тёплыми вещами.  Погода испортилась и дети замёрзли.
Лафайет обратил внимание, хотя у королевы был тяжёлый день,  и  не было времени  на сборы в дорогу,  однако ни один волосок не выбивался из ее прически.
– Я уверен, что  ни единой складки не прибавилось на платье, – думал он, глядя на Антуаннетту, а  вслух   произнёс:
 –  Хорошо, ваше величество,  я что-нибудь придумаю.
   Разговор услышала совсем молоденькая девица,  одетая очень смело и кокетливо.  Хотя вокруг  несмолкаемый шум, её голос прозвучал необычно  громко и звонко.
– Жиль Бер!  –  игриво  обратилась  она к Лафайету.
– Пока мы не тронулись в путь, Я,  – говорит девица, делая упор на  «Я», – сбегаю за тёплой одеждой детям и королеве. 
    Лафайет знаком с  ней  – это   Мадлена    Шабри по прозвищу Луизон.  Она продаёт цветы в Пале Рояль. У неё  неоднократно  покупал  розы сам  Максимильен Робеспьер.
– Пошлите со мной гвардейца, чтобы меня пропустили во дворец.
Ах, Луизон, Луизон! Не дают покоя тебе королевские драгоценности, нежные шелка и фламандские  кружева.
   До Парижа  на быстроходных лошадях можно  доехать часа за четыре, но в  кортеже в несколько тысяч человек, который будет сопровождать королевскую семью, продвижение вполне естественно затянется, и дети  могут  простудиться. Так что   Лафайету ничего не оставалось, как  отправить Луизон  в сопровождении гвардейца   Лавальера  и служанки  королевы  юной Аннеты за тёплой одеждой для королевских особ.
  Если бы знал Лафайет, что отправляя с девушками Лавальера, он невольно вмешался в судьбу юной Аннет.
   Троица вернулась нескоро. Аннет и Луизон нашли, что искали: тёплые пальто для детей и меховые накидки королеве и Елизавете. Луизон  прихватила себе лёгкую кружевную накидку, обвязав её вокруг талии и спрятав под жакет. Аннет и Лавальер ничего не заметили,  так как были увлечены разговором друг с другом.
   Пьер Лавальер – высокий стройный молодой человек, был искусным обольстителем,  на него обращали внимание и  фрейлины,  и  богатые  светские дамы. Вот и Аннет приглянулся.    Пьеру она тоже очень понравилась.
– Невинное создание, – думал он. – К тому же, королева к ней благоволит. Почему бы не воспользоваться этим?
  Лавальер усмехнулся про себя, был он большим проказником и плутом, но Лафайет об этом не знал. Лафайет был для него кумиром. На службе Лавальер  был дисциплинирован и не раз доказывал  свою храбрость.
– И почему я раньше тебя не видел?
То свет в окне, то сумерки ночные,
Немного надо – встретиться любя... (1)
Девушка смутилась от слов  понравившегося ей гвардейца.  Она была молода и наивна. В 15 лет  попала  в Версаль. Сначала работала на кухне, потом стала убираться в королевских покоях, в детских спальнях. Она подружилась с  принцессой   Мари, иногда рассказывала ей сказки. Верила, что встретит настоящую любовь и будет счастлива.
 – И долго вы будете тут копаться? – неожиданно громко  прозвучал в конце коридора  голос  Лафайета, прервав обольщение  Аннет Лавальером.  – Всё готово к отправке. Шествие вот-вот отправится.
– Всё готово, мой генерал, – чётко, как на параде произнёс Лавальер.
    Когда принесли тёплую одежду, дети, измученные событиями, спали, укрытые меховой мантией Людовика, которую он успел прихватить.  Малыш Луи так и не проснулся, а Мари оделась сама.  Мария Антуанетта и Елизавета тоже слегка продрогли, так что с большим наслаждением укутались в меховые накидки.
   В сумерках   шествие тронулось.  Оно растянулось на несколько миль. Вокруг королевской кареты  толпился народ,  мешая лошадям продвигаться быстрее.  Дети и женщины задремали, а  Людовик  был настолько возбуждён, что не мог отвлечься  и заснуть. День был слишком  тяжёлым.  Он выглянул в окошко и  увидел странную картину. Всё смешалось: шли гвардейцы во главе с Лафайетом, за ними повозки с зерном, вывезенные из Версаля. Мужчины и женщины,  разукрашенные трёхцветными лентами,  приплясывали от восторга.  На  штыках многих были насажены хлеба. Но тут король разглядел на пиках  головы  убитых  телохранителей Миомандра и Тардье.
   – Боже мой! И это мой народ!
От всего увиденного Людовик был просто шокирован. Врассыпную  за повозками,  еле шевеля ногами, избитые, в разорванной форме продвигались его лейб-гвардейцы.  Ещё более унизительно было то, что на них надели гренадёрские шапки. 
 За королевской каретой следовали кареты с депутатами Учредительного собрания. Среди них   сидели  Оноре Габриель Мирабо и Максимильен Робеспьер.
– Король должен быть ближе к народу, и Учредительное собрание в особенности,– обращаясь к Мирабо,  говорит Робеспьер.
Он,  прежде всего,  думает о себе, ведь  находиться в Версале не для него.  Не привык он к такой роскоши.  Ему нужно быть  в центре событий.
– Неизвестно  к чему это всё приведёт, – прозорливо  предрекает Мирабо. – Положение короля в столице небезопасно. Я считаю, что  Людовик  должен удалиться вовнутрь Франции, например в Руан, и оттуда, обратившись с воззванием к народу, созвать конвент.
– Вы считаете, что король должен скрываться? – в недоумении произносит Робеспьер.
– Это в целях безопасности.  Людовик должен не только  утвердить все декреты Учредительного собрания, но и признать, что феодализм и абсолютизм исчезли навсегда. Вот тогда между королем и нацией установятся  новые отношения, которые должны честно соблюдаться с обеих сторон, – жестикулируя, будто выступает на трибуне с речью, говорит Мирабо.   
     Он убеждён в своей правоте. Глаза его блестели. На его лице со следами оспы, которой он переболел в детстве, проступили капельки пота. Мирабо  не подаёт виду, что в эту промозглую  погоду у него разболелась  нога.
—Интересный человек этот Оноре Габриель де  Мирабо, граф.  Блестящий оратор, — глядя на своего спутника,  думал Робеспьер. 
Он знал о нём практически всё.
Мирабо   
     Во Франции не так уж много дворян, ведущих свою родословную с XI века.  Предки Габриеля Мирабо—венецианский купец Аригетти Флорентийский, поселившийся в  Провансе,  и марсельские коммерсанты, получившие графский титул.  Так что искусство торговли, управления  и экономика в буквальном смысле у Мирабо в крови. Он любил повторять:
—Для того,  чтобы хорошо управлять, порядок и последовательность нужнее великих дарований.
    Многие считали его безобразным, но внешняя непривлекательность искупалась красивыми глазами,  необыкновенной подвижностью и выразительностью лица.  Умный, в меру ироничный Мирабо обладал благородными манерами и добрым сердцем. Если любил, то отдавался своему чувству до конца, если веселился, то кутил  до последней монеты.  Может быть, на его душеное состояние наложило отпечаток  место рождения –  родовой замок Мирабо –  суровое и мрачное сооружение, расположенное на утёсе, загораживающем вход в ущелье и с двух сторон обдуваемом ледяным ветром?
   В жизни Оноре Габриель испытал много трудностей. Он родился с искривленной ногой и в 3-летнем возрасте чуть не умер от оспы. Для Викт;ра  Мирабо(2)  сын всегда доставлял лишние хлопоты.
— Это  чудовище в физическом и нравственном отношении, все пороки соединяются в нём. — Так говорил родной отец  о десятилетнем мальчике.
        Порывистый, своевольный и непокорный характер (как и у отца) приводил к частым столкновениям между отцом и сыном. Началось с того, что Викт;р Мирабо отдал четырнадцатилетнего  Габриеля  в военную школу под именем Пьерра Бюффье, которое  он носил долгое время. Отец  возненавидел своего сына и всячески преследовал его, всегда находясь в курсе его дел. В восемнадцатилетнем возрасте он  выхлопотал для сына  lettre de cachet -  указ о заточении без суда и следствия  на острове Ре.
  Через два года отец посылает  Габриеля  в дисциплинарный батальон на Корсику с таким пожеланием:
—Пусть его высадят шестнадцатого апреля следующего года прямо в море. Дай Бог, чтобы он не выплыл!
     Выплыл!   Именно здесь Габриель, получив чин капитана драгун,  написал "Histoire de la Corse" – «Историю  Корсики», которую его отец уничтожил.   
   —  Невозможно объяснить поступок отца, — думал Габриель. — Как может человек, родной мне по крови, так ненавидеть меня? Отец, заключивший меня в замок на острове Иф, а потом в главную башню Венсенского замка.
   Пять лет  отсидел  Габриель Мирабо  в темнице. Проходила  молодость, но  в то же время крепла  его душа, развивался ум.
    Видя огромный умственный потенциал сына, Викт;р Мирабо всеми силами старался привлечь его на сторону своих экономических теорий.  Он вызвал сына  к себе, разрешил  принять вновь имя Мирабо и  поручил ему управление своими поместьями. Вскоре Габриель  Мирабо женился на богатой наследнице Эмилии Мариньян. Брак  не принёс  ему счастье. Промотав значительную часть состояния своей жены, наделав долгов  на 120000 франков, Габриель Мирабо   в 1774 году, по требованию отца, был  сослан  в маленький городок Маноск. Здесь он встретил Софию и похитил  её у сурового, ревнивого, дряхлого старика.  Потом Габриель сбежал из Манока, чтобы вызвать на дуэль  наглеца, оскорбившего его сестру.
–  Судьба Мирабо не жаловала, но силе его убеждений  можно только поучиться, – подумал Робеспьер.
– Единственный  оплот  против разгула анархии   в стране – это сохранение монархии,  – продолжает Мирабо.  – Что мне до того, что мнимые патриоты рисуют мне перспективу залить Францию кровью, чтобы освободиться от монархии, если на её развалинах они не хотят установить суверенитет нации и гражданское и политическое равенство? Я предпочитаю видеть народное представительное Собрание и граждан, пользующихся свободой и уважением при наличии короля, чем рабский и униженный народ под палкой аристократического сената и диктатора.
– В этом я с тобой согласен, – кивает головой Максимильен.
Разговор прервался громкой музыкой, послышавшейся у кареты. Собеседники выглянули в окно. Несколько женщин в широких длинных юбках плясали  под звуки шарманки и бубна.
    Вдруг раздаётся крик, который слышит и Людовик:
– Радуйтесь, друзья! Мы больше не нуждаемся в хлебе, мы везем  булочника, булочницу и пекаренка!
   Король понимает, что это о нём, о королеве и его сыне. Он  в  смятении.  Темнота накрыла не только землю, но и проникла в души людей.
– Эта настоящая вакханалия. Что происходит с моими подданными? Какие силы овладели ими? Вопросы теснились в голове Людовика,  и это было так невыносимо. Он даже не догадывался, что тут не обошлось без вмешательства голубого бриллианта Око Бхайравы.
   Робеспьер не расставался с камнем. Удивительно, но он ни разу даже не подумал промыть его водой, очистить от серости, покрывавшей его.  Для него это  был обычный камень в форме сердца, ставший его талисманом удачи. 
    Робеспьер тоже, как и Людовик наблюдал с безразличием за происходящим. Дорога была долгой, а  то, что за окном назвать пейзажем  было невозможно.  Шли пешие телохранители, медленно продвигались торговки на лошадях, грузчики сидели  верхом на увитых лентами пушках, сотня депутатских карет, около трехсот повозок с зерном и мукой, захваченных в Версале и усыпанных желтыми осенними листьями. Несмотря на дождь, люди продолжали танцевать,  веселиться и петь:
– У булочницы есть деньжата,
Что ничего не стоят ей.
 Королева слушала, прижимая к себе спящих детей.   От колёс карет летела грязь, превращаясь в сплошное месиво. Влага пропитала трёхцветные  полотна, но чувство радости толпы было неописуемым.  Раздавались крики:
 – Мы  победили! Король возвращается в  Париж. Vive le Roi! Да здравствует король!
Это был вторник 6 октября 1789 года.
Уже затемно  королевский кортеж въехал в Париж. Карета остановилась у Ратуши. Мэр Сильвен Байи  встречал короля и королеву у подножия импровизированного трона: наспех сработанного, поскрипывавшего под  трёхцветной  бархатной обивкой.
Мэр Парижа   прочитал приветственную речь. Она оказалась очень длинной и утомительной. Все буквально падали с ног, когда Байи закончил. Король усталым голосом произнёс:
— Я с прежней радостью и доверием вручаю себя жителям славного Парижа.
Только в  11 ча¬сов вечера королевское семейство  добралось до своего пустующего, давно покинутого дворца Тюильри.  Их не ждал ужин, здесь не было даже  мебели, чтобы разместиться на ночь.  Лафайет с гвардейцами принесли   раскладные кровати, подушки, перины и одеяла.  Мария Антуанетта была  очень  встревожена.
– Боже мой! Луи! Это невыносимо!
– Матушка! Мы будем здесь спать? Я хочу домой!
Мари не понимает, почему они ехали сюда  в окружении страшных  людей в простых цветных одеждах с трёхцветными флагами и ленточками.
– Домой, домой! – повторяет маленький  Луи вслед за сестрой.
Мария Антуанетта прижала детей к себе.
– Всё будет хорошо. Это наш старый дом.
–Здесь холодно и сыро. Давайте уедем отсюда,  – говорит Мари дрожащим голосом.
– Как объяснить детям,  почему мы здесь? – думает Людовик. – Как долго это всё продлится?
И тут же находит  что сказать:
–Не надо капризничать! Тюильри был построен ещё при Екатерине Медичи и служил резиденцией мно¬гим французским королям.    Здесь жили Карл IX, Генрих III, Генрих IV и Людовик XIV.  В то время дворец имел совершенно другой вид.
Действительно здесь сейчас царило такое запустение, что эхо  разносило  голоса по  коридорам и производило жуткое впечатление.
– Папочка!   Tuile –черепица.  Тю-иль-ри – но почему так назвали дворец? – спрашивает  Мари,  успокоившись.
Людовик, гладя дочь по волосам,  объясняет:
– Действительно,  название происходит от слова «черепица», поскольку на этом месте находился черепичный заводик.
    Но он не уточняет, что Екатерина Медичи после гибели своего су¬пруга, короля Генриха II, на рыцарском турнире в 1559 году, не захотела больше жить в Тюильри. Астролог  предсказал, что она умрет рядом с Сен-Жерменом, а дворец Тюильри относился к приходу церкви Сен-Жермен л'Оксеруа. Предсказание всё же сбылось: умирающую ко¬ролеву причащал монсеньор Сен-Жермен.
Людовику вдруг стало жутко.
    О Тюильри! Тюильри! Мрачный дворец.  Возможно, в твоих камнях  заключено какое-то страшное колдовство, а  под твоим порогом, должно быть, таится некая смертоносная сила. Вспомним  последних королей, которым довелось  поселиться в его  стенах. Представьте, что он  с ними сделал! Из пяти венценосных особ лишь Екатерина Медичи  мирно ушла  к праотцам, с четырьмя же другими королями –  Людовиком XVI, Наполеоном, Карлом Х и Луи-Филиппом, Тюильри  расправился по-своему: одного отправил на эшафот, трех других — в изгнание.  Но пока Тюильри стал прибежищем для семьи Людовика XVI.
   Людовик ещё не понимает, что  его семья и он сам стали заложниками революции, Тюильри и рокового бриллианта. Потеря  Ока Бхайравы, его долгое пребывание в грязи парижских улиц, ещё больше ожесточило голубой бриллиант. Сила его вышла из-под контроля. События стали  развиваться непредсказуемо.  Напряжение витало в воздухе, разразившись летними грозами и падением Бастилии, октябрьской непогодой и голодным  походом на Версаль.
  Людовик   не подаёт вида, что  обеспокоен. Он выдержан,  сосредоточен,  держится истинно по-королевски, хотя нередко перед трудностями  обыкновенно склонял голову. Но здесь другая ситуация. Он – не только король, он – глава  семьи. Встретившись взглядом с Антуанет, он успокаивает детей,  потом нежно обнимает королеву.
– Cheri! Дорогая! Мы должны быть выше всех жизненных ситуаций. Наше главное оружие – выдержка и спокойствие.
На следующее утро    Байи спросил Людовика:
– Как Ваше Величество  вы расположились?
Король  стальным голосом отвечает:
– Мне достаточно хорошо, но мои дети и королева заслуживают удобств.
–  Сир! Не беспокойтесь, дворец в срочном порядке будет обставлен и переоборудован, –  кланяясь,  произносит  Байи.
Уже к обеду  завозится мебель, обустраиваются спальни, детская.  Дворец приобретает прежний вид королевской резиденции.
     Дети потихоньку привыкали  к новому месту. Мари играла с новыми куклами,  хотя скучала по своим старым игрушкам. Рядом с ней всегда находился  Луи. Часто он  копал лопаточкой землю  в огороженном садике.  Здесь же для них  соорудили маленький шалашик, в котором  можно  было спрятаться от мелкого осеннего дождя.
За  игрой детей наблюдала её высочество Елизавета, младшая сестра Людовика XVI.
Принцесса  Елизавета (Madame Elisabeth)
 Комната Елизаветы находилась на первом этаже.  Она сидела у открытого окна. Воздух в комнатах дворца  ей казался затхлым, нежилым.
— Нужно проветрить помещение, чтобы лучше было спать.
Елизавета приказала распахнуть окна. Повеяло осенней свежестью, мокрой листвой, сразу стало легко дышать.
— Как хорошо!
 Елизавета  вдохнула воздух полной грудью и задумалась.
 — Так пахло  в детстве, когда я мчалась быстрее ветра  на моём любимом Ахилле.
  Так звали арабского скакуна, которого ей подарил дед Людовик XV.  Скачки на лошадях  Елизавета любила с детства.  А ещё она хорошо рисовала. Вот и сейчас её высочество  держала в руках карандаш(3)  и делала набросок  осеннего сада, так напоминающий любимый Версальский парк. (4) В душе рождались строчки:
 — Версаль, мой Версаль!
Ты меня  вспоминай!
Непогода порой,
Оставайся со мной!
Я вернусь, так и знай,
Мой любимый Версаль!
Но её мечтам не суждено было исполниться.
    С детства Елизавета была привязана к своим братьям, к своей стране и даже не думала, как все девушки о  принце на белом коне. В 1777 году император Иосиф II предложил ей выйти за него замуж, но она отказалась. Людовик XVI не мог её разубедить, и вынужден был согласиться с решением сестры.  Елизавета так и не вышла замуж, оставаясь во Франции до самой смерти.
   В 1789 году, когда  началась Великая Французская революция, принцесса Елизавета отказалась покидать страну. Она была предана  своему  брату-королю и не хотела  оставлять его семью в опасности.
   Принцесса Елизавета  благочестивая, очень набожная, каждые утро и вечер вместе с  капелланом   Фирмонтом (5) молилась о спасении короля и его семьи.
Вот и рисунок почти готов.  Остались  небольшие штрихи.  Елизавета решила выйти в сад, чтобы рассмотреть  поближе то, что из окна не было видно. В одном из коридоров она встретила Людовика.
— Ваше высочество! Милая Лизбет, — обратился к ней брат, — как ты устроилась?
 — Благодарю, ваша светлость! Там, где вы, мне ничего не страшно!
— Ну что ты! Чего бояться? Мы под надёжной охраной Лафайета и его гвардейцев!
Людовик страдал, что не может заняться своим любимым слесарным ремеслом и охотой.
— Луи! У дворца целый день толпились люди! Они выглядели такими  весёлыми. 
— Не так часто им приходится  видеть  королевскую семью.
— Мужчины и особенно  женщины  жадно смотрели на меня и играющих Мари и маленького Луи. Они  махали руками и  посылали воздушные поцелуи. Один простолюдин даже крикнул,   что я очень красивая.
— Я с ним согласен, моя маленькая сестричка, — Людовик, наклонившись, поцеловал её в щёку.
—  По-моему, не так уж трудно править таким народом!
— Я уже теперь ничего не знаю, чувствую себя марионеткой Национального собрания.  Все говорят: «Революции конец! Король избавился от Версаля, от придворных, от советников». Представляешь, Лизбет, они считают, что нас в Версале держало  колдовство, что мы были  в плену в окружении мраморных бездушных статуй и подстриженных тисов.
— Боже мой! Как такое можно было придумать!
— Я сегодня услышал разговор депутатов  Петиона и  Редера. Представляешь,  о чём  они говорили:
«Слава Богу, король  возвращен к настоящей жизни, к людям».
«Ранее Людовику предоставлялась возможность лишь совершать зло, а  сегодня, вернувшись к нам, к своему народу, он  волен делать добро!»
— Луи! Тот ужас, который мы пережили 5 и 6 октября  парижане пытаются  искупить не только сердечным приемом, но и искренней симпатией. Они надеются, что  всё изменится в лучшую сторону.
   Слова Елизаветы  были прерваны криками, прозвучавшими в  кромешной темноте.  Внезапно всё осветилось факелами, которые отбросили зловещие отблески на высокие стены  Тюильри.
— Король, иди к нам! Король, мы с тобой! Зачем тебе прятаться за спинами жалких депутатов? Иди к нам!
Внезапно с неба прогрохотал  гром,  и сверкнула молния, осветившая  выступавших.  Перед лицом одного из них оказался яркий сгусток, полыхнувший искрами, и человек упал. Толпа в страхе разбежалась.  Только один монах в сером одеянии, подняв голову  и руки к небу, громко произнёс:
— Дворец короля – точно треснувший факел,
Ведь с неба летит смертоносный огонь! (7) 
  Громовые раскаты осенью? Это могло перепугать любого. Особенно  были напуганы  члены Национального собрания,  одни   за свою собственную жизнь,  другие  за судьбу короля. Тогда они еще полагали, что полностью зависят от короля, но сто пятьдесят членов Национального собрания на всякий случай обзавелись паспортами.
Мария Антуанетта
    На  душе у Марии Антуанетты было беспокойно.  При виде кричащей толпы она не испытывала ничего, кроме раздражения. Она не верила этим людям с трёхцветными кокардами и ленточками на груди. С самого начала революции королева враждебно отнеслась к конституционно-демократическому режиму, она  чувствовала, что счастье и мир уже не вернуть.  Мыслила Антуанетт  рационально, недаром  была дочерью австрийской   императрицы  Марии Терезии(6), умной и дальновидной  женщины.  Мария Терезия  предчувствовала испытания, какие лягут на плечи её дочери. После вступления Людовика XVI на престол  в письме  Антуанетте  она писала: «Дочь моя, Антуанетта! Я очень взволнована последними событиями во Франции:  ты, я верю, будешь настоящей королевой.  Но я очень  озабочена  твоей судьбой.  Будь осторожна. Судьба твоя будет либо блистательной, либо глубоко несчастной. Врагов вокруг тебя будет много. Умей их распознать и вовремя разоблачить».
     Мария Терезия умерла за девять лет до революции и так не узнала о страшной участи своей дочери и её семьи.
   Когда принцесса Ламбала потеряла голубой бриллиант Око Бхайравы – главную драгоценность французской короны, Антуанетт сразу поняла, что  её семью  ожидают трагические последствия.
По Версалю  поползли злостные сплетни, что королева не только  вмешивается в политику, но и шпионит в интересах Австрии.  При нападении  на Версаль 5-6 октября 1789 года жизни  её угрожала серьёзная опасность, но судьба пока  благоволила королеве.  Тревога не проходила, предчувствие чего-то ужасного преследовало Антуаннетт. Не помогала даже забота о детях. Часто она сидела вечерами с книгой, но ловила себя на том, что не видит ни строчки, а думает о своём детстве, мысленно уносясь на просторы своей родной Австрии.
— Матери было не до меня, она занималась государственными делами,  но со мной всегда была моя нянечка Гретхен, — думала Антуанетт. — Она рассказывала истории с хорошим концом и всегда говорила, что я буду счастлива. Как давно это было!  Что ждёт моих детей?
  С такими мыслями и засыпала, сны были яркие, но  тревожные. Она гуляла по роскошному парку. В голубом небе светили два солнца, пели птицы, прямо на глазах распускались цветы: вот был бутон, и  тут же роза. Внезапно   налетел ветер, окутал землю серым, вязким туманом.  В небе показалась огромная луна кровавого цвета.
Шум парка наполнен бедой небывалой,
Созведья прольют окровавленный свет. (7)   
   Идти стало трудно, каждый шаг давался Антуанетт с трудом. Ноги стали мокрыми, оказалось, что она вышла к небольшой запруде. В центре что-то булькало. Вдруг раздался негромкий всплеск – это появилась белая огромная лилия, поплыла, качаясь из стороны в сторону. Вот она наткнулась на корягу, внезапно скрылась под водой, а когда вновь появилась, она  стала трёхцветной –  бело-жёлто-зелёной.
— Ой, — только успела выдохнуть Антуанет, как лилия вспорхнула над водой и оказалась на уровне её груди. Мягко приземлилась на платье и застыла. Зазвучала музыка и нежный голос прошептал:
В туман  уходит город снов,
А за воротами осталось
Лишь горсть увядших лепестков.
(Андрей Писной)
   Вновь поднялся ветер,  и разноцветные лепестки лилии  опали, окрашиваясь алым цветом,  закружились по воздуху, танцуя,  как осенние листья  в саду Тюильри.
 Утром Антуанетт проснулась,  губы её прошептали:
— Лишь горсть увядших лепестков.
Королева задумалась:
— Но почему трёхцветная лилия? Почему не другие цветы?  Ах, да! Лилия – цветок французских королей, окрашенный в цвета революции. 
   О  последних, пережитых  событиях, как и о будущем, ей  думать не хотелось. Она  снова прошептала:
— Qu'une poign;e de p;tales fan;s. Лишь горсть увядших лепестков. Mon  dieu!  Боже мой!  Ведь опавшие лепестки окрасились  цветом крови.
Сердце у  Антуанетт забилось, как у раненой птицы. На глазах появились слёзы.  Она неустанно повторяла:
—Mon  dieu!  Боже мой!  Mon  dieu!  Боже мой! 
Восклицания королевы услышала Аннет и, постучавшись, вошла  к ней в спальню.
— Ваше Величество! Плохой сон приснился? Я тоже не сомкнула глаз.
Девушка не спала по известной причине – не дождалась своего возлюбленного Лавальера.
— Ваше Величество! Вам нужно  отвлечься. Давайте после завтрака  прогуляемся по Тюильрийскому саду.  На завтрак – кофе  с булочкой... из ржаной муки, ваших любимых круассанов, к сожалению нет. Но  кофе вас взбодрит.  Вы мне так и не рассказали, почему  круассан называют рогаликом.
— Неужели тебе интересно, Аннет?  Тем более,  круассаны (фр. croissant)  нам сейчас не готовят  к завтраку.
—Ваше Величество! В Париже  сейчас не достать хорошей муки и масла.  Расскажите, пожалуйста!
—Хорошо!  В 1683 году турецкое войско под командованием визира Кара-Мустафы  осадило Вену. Пекари, работавшие по ночам и готовившие для горожан свежие булочки к утру, услышали шум от мотыг и кирок. Они  поняли, что турки делают подкоп под стенами города. Предупредив об этом солдат, они сорвали план врага. 
—А что было дальше?
—Ты такая нетерпеливая! В том же году венский пекарь Питер Вендлер впервые испёк  булочки из слоёного теста в честь победы Австрии над Османской империей.
—А причём здесь рогалик? Потому что в форме рога?
—Анн! Ты опять перебиваешь! Круассаны – так булочки стали называть во Франции. Их  делали в  форме полумесяца – мусульманского символа, как у нас в христианстве – крест.
    Жители Вены смогли попробовать не только круассаны, но  и ароматный кофе по-восточному. Первая кофейня под названием «Blue Bottle» или «Hof zur Blauen Flasche» (У синей бутылки) открылась   в 1683 году.  Владельцем кофейни был поляк Франц  Кольшицкий.  Переводчик восточного торгового общества, он пробрался через вражеский заслон, чтобы просить помощи у   Карла фон Лотрингена.  Помощь пришла вовремя,  войска Лотрингена совместно с войсками польского короля Яна Собески освободили Вену. Турки бежали.
    Как спасителю Вены,  Кольшицкому  предложили выбрать  награду.
— Мне не нужно ни золота, ни оружия, ничего ценного, — сказал Франц. — Прошу, дайте мне мешки с коричневыми кофейными зёрнами, которые оставили турки при бегстве из лагеря.
—Хорошо. Но что ты будешь  с ними делать? — удивился фон Лотринген.
— Есть у меня одна мечта.  Пока ничего не буду рассказывать, вдруг не сбудется.
     Кольшицкий знал о зернах кофе по своим поездкам в Турцию. Он часто встречал теплые компании, где распивали ароматный черный напиток и вели дружеские беседы. Уже тогда Франц  думал:
— Хорошо бы внедрить этот прекрасный обычай в Вене.
 Помимо кофе Кольшицкому  подарили еще и дом, который как нельзя лучше помог воплотить его мечту.  Так и появилась первая венская кофейня.
    Франц обжаривал зеленые кофейные зёрна, размельчал их и заливал kaffee «кофе» горячей водой. Этот напиток он предлагал в своей кофейне, сначала с небольшим успехом, ведь  венцы всего охотнее пьют хорошее вино, а горький черный напиток им не пришелся по душе. Да еще и обостренные патриотические чувства вызывали негативное отношение к турецкому кофе. И тут  на помощь Кольшицкому  пришел Его Величество Случай. Как-то совершенно случайно в напиток попал сахар. Когда Франц попробовал, – вкус кофе неожиданно для него, ему понравился. Тогда он  добавил кроме сахара ещё  несколько капель молока – так был создан «Wiener Melange – «Венский  меланж».(8)   
    Кроме того Кольшицкому также было дано разрешение на изготовление хлебных булочек в форме рогалика, которые он стал подавать к кофе. Жители Вены   увидели в этой форме турецкий полумесяц и с удовольствием откусывали кусочек за кусочком.
  Впервые   круассан  появился во Франции в 1770 году. Именно  благодаря переезду  Марии-Антуанетты, которая и стала  основательницей традиционного французского завтрака: caf; - кофе с круассанами.   
     Выпив чашку кофе, только мечтая о круассанах,  королева вышла в сад в  сопровождении Аннет.
   Совсем недавно  сад  Тюильри по предложению   Шарля Перро, известного своими сказочными историями,  был открыт для всех, «кроме лакеев и солдат». Это было излюбленным местом прогулок парижан.  С одной стороны  сада открывался вид на набережную  Сены, а с другой — на улицу Риволи. Сад был несколько запущен и не ухожен,  но  всё так же красив, как и в былые времена. Он привлекал всех  своим великолепием.  Казалось, что только   здесь, сквозь тёмные облака пробиваются солнечные лучи, отражаясь в лужах на садовых дорожках и освещая  отцветающие   поздние астры, яркими пятнами украшавшие пожелтелую траву ещё недавно зелённых газонов и цветочных клумб.
  Мрачная и сырая погода, преследовавшая весь октябрь, в  один из последних дней месяца резко изменилась. Солнце  будто отогревало и пыталось растопить то, что витало в воздухе и  проникало в  душу.
   Было яркое  солнечное  утро.  Над головой Антуанетт было чистое,  голубое  небо.   Она подняла глаза вверх, глубоко вздохнула чистый, хотя и прохладный воздух. 
– Анн! Какой хороший сегодня день! Так надоело ненастье и хмурый дождь, – произнесла она  и, забыв про сон,  прошла к клумбе  цветами.
  Аннет только кивнула головой.  Мысли её были заняты  Лавальером.  Она уже  несколько дней его не  видела,  и поэтому на душе было пасмурно, как в осенний ненастный день. Даже  солнечные лучи, которые так ласково согревали кожу,   не радовали.
     Главный вход в сад — с площади  Революции, поэтому  и публика здесь была  самая разнообразная.  Мужчины  с   трехцветными  кокардами,  женщины с ленточками на платьях.  Изредка  они  кланяются  Антуанетте,  почтительно расступаются, некоторые смотрят  с состраданием. Порой  приглушённо  переговариваются, но  Аннет слышит каждое слово. 
   – Смотрите! Королева гуляет без свиты!
   –Бедная Антуанетта!
Антуанетта, сорвав багровые астры,  погрузилась  в свои мысли, но от столь явного внимания ей не по себе. 
  – Боже, как же меня все раздражают. Ни на минуту нельзя остаться  одной.
 Вслух говорит Аннет:
   – Пойдём, Анн, к  пруду, посмотрим на уток, пока ещё они не попали нам на обед.
Повар, что готовил  королевской чете, скрылся в момент наступления женщин на Версаль, сейчас их обслуживал шеф-повар Лафайета. Роскошными обедами не баловал – туго в Париже было с продуктами. Как предсказывал Нострадамус:
Наступят жестокие годы лишений,
И воск будет стоить дешевле, чем мёд.
Монахи и пастыри – жертвы гонений.
И ветер безбожные песни поёт. (7)   
    У  пруда  гуляет несколько парочек. Чуть поодаль стоит  молодой мужчина в белом напудренном парике,  в сером камзоле  с неизменной трёхцветной кокардой в петлице.  Утки кряканьем выпрашивают у него   хлебные крошки, но он не обращает на них никакого внимания.
   Это был Робеспьер. Он поддержал переезд короля  и Национального Собрания  в Париж.
Максимильен Робеспьер
   В середине октября 1789 года  Максимильен  поселился в квартале Марэ, на улице Сен Тонж, в доме № 30. Небольшую квартиру из двух комнат он делил  со своим другом Огюстом, работавшим в типографии. Уходил Огюст  очень рано и возвращался поздно. Это Робеспьера устраивало, порой они не встречались по нескольку дней.
    Максимильен часто приходил в сад Тюильри.  Его тянуло сюда, к  пруду,  где, глядя на  воду, он  предавался размышлениям.
–   Вновь на Париж надвигается голод. Всего лишь  несколько  мирных  веселых  дней  изобилия   после восстания женщин.  Подводы с хлебом,  привезенные из Версаля,  исчерпаны.  Радость от возвращения  короля – восстановителя свободы,  поутихла. Новости с предместий неутешительные. Нужны коренные перемены.
    Действительно, вновь поднялись женщины, ведь детей нужно кормить. Смертность среди младенцев достигла рекордных размеров.  Продолжаются беспорядки перед пекарнями. В Сент-Антуане  разгромлена   булочная, где хозяин не только  повысил цены, но и припрятал часть   хлеба. В  припадке ярости  толпа сооружает для него импровизированную виселицу и вешает. Без суда и следствия.   Но  хлеб от  этого  не дешевеет. 
    Мельники придумывают разные способы  для получения большего помола. Они принимают неочищенное зерно. Так нередко зерно ржи невозможно одним веянием отделить от такого сорняка, как спорынья.  Время экономят, да и количество муки становится больше.   Мука со спорыньёй   синеватая, тёмная  и «дурно» пахнет. Пекари на такую муку жалуются: тесто  из неё расплывается, а хлеб разваливается. Чего только не добавляют в тесто, чтобы хлеб потом не рассыпался.  Бывали даже случаи отравления и пищевые расстройства.
– Будто злой дух витает над Парижем. Злой людям придётся дышать атмосферой... (7)   – Робеспьер тяжело вздыхает.
   Там, где встретились несколько женщин – у овощного ларька, у булочной, у продуктовой лавки – разговоры о хлебе приводят к  стихийным волнениям, которые заканчиваются столкновениями с гвардейцами. 
   Перебои с мукой и хлебом  дали Национальному Собранию повод издать 21 октября 1789 года специальный декрет о военном положении на случай незаконных сборищ.
«В случае возникновения опасности, для общественного спокойствия,  городским властям предоставляется  право объявлять военное положение и разгонять сборища с применением вооруженной силы, вплоть до расстрела отказывающейся разойтись толпы».
   Этот   закон  вызвал резкую критику со стороны «крайних  левых», и прежде всего со стороны Робеспьера. Его выступление было гневным:
 – Как вы не понимаете, что это только оттолкнет массы от революции!  Не о Франции ли говорил Нострадамус:
«Реформы в кровавый наряжены цвет». (7) 
 Максимильен выступает  с новой инициативой.
– Вместо военного закона необходимо создать  особый  трибунал по делам о преступлениях, направленных против народа.  Если резкий скачок цен не зависит от булочников и пекарей, то  сокрытие продуктовых запасов – считать за злостное преступление.
 Его поддерживают лишь немногие едино¬мышленники, и декрет о военном положении   принимают  громадным большинством голосов.
Это знаменитый военный закон с его  красным  флагом  (drapeau rouge), в силу  которого  мэру  Байи и вообще  всякому мэру отныне достаточно вывесить новую  орифламму (oriflamme) (8)  затем заговорить  о "спокойствии короля", чтобы  потом, через  некоторое время, Национальная гвардия смогла  выступить против всякого  не расходящегося сборища  людей  с оружием в руках.   
Большой человек был повешен на рее.
За сколько же смерть покупает король?
Став белым, закон голубой не краснеет,
И Франция чувствует горечь и боль. (7) 
Здесь, стоя у пруда,   Робеспьер размышляет:
 –   Фактически  принятый Национальным собранием военный закон  вводит в  Париж осадное положение. «Реформы в кровавый наряжены цвет». Иначе не скажешь.
    Робеспьер не видит, как к пруду подходит  королева. В руке он сжимает голубой бриллиант, казавшийся ему обыкновенным камнем, продолжая   размышлять:
 – Ещё одно  постановление, принятое  Учредительным Собранием,  сводит на нет статью о  равенстве  всех граждан, записанную  в «Декла¬рации прав человека и гражданина».
Робеспьер вспомнил, с какой гневной речью он выступил на одном из заседаний Национального собрания:
– Это же надо было придумать! Чтобы разделить всех граждан на активных и пассивных. Предоставить политические права   только первым, а быть активными гражданами могли только лица, уплачивавшие налог не ниже определенного размера. А это значит, что крупная буржуазия превратится в привилегированный класс.
  Выступление Робеспьера не  нашло серьёзной поддержки у большинства депутатов. От бессилия он только крепче сжал  кулак, в котором был Око Бхайравы.  Максимильен сразу ощутил,  как жар  от ладоней заструился  по всему телу и проник  в  сердце. Сердце на миг сжалось и застучало быстрее.  Он обхватил голову руками.
    – Трудно  найти единомышленников среди  тех, кто стремится к власти,  – в  этом Робеспьер был уверен.
–  Разве что Дантон поддерживает. Человек – скала.  Всюду и всегда Дантон  против королевского двора и  даже Национального Собрания. Другом его назвать трудно, слишком разные взгляды на революцию. Как и  у давнего  друга Камилля  Демулена.
Максимильен иронически улыбнулся.
– Из юриста в журналисты!  Идёт на поводу у Дантона. А Марат?
Тут Робеспьер покачал головой. Если бы за ним наблюдали со стороны, то обязательно сказали, что он ненормальный, так как разговаривает сам с собой, да ещё жестикулирует сжатыми кулаками.
– Если бы он так и остался врачом, то, наверно, от его жестокости пострадало бы много пациентов. Но и он выбрал карьеру журналиста.
     С 12 сентября 1789 года  Марат  начал издавать газету «Друг народа» («Ami du peuple»).  Целью этого издания было изобличение врагов народа, причём Марат с одинаковой резкостью обрушивался на королевскую семью, на министров и депутатов Национального Собрания. Слова «друг народа» из названия газеты превратились в часть имени ее автора.  Марат редко о ком отзывался  одобрительно или хотя бы бесстрастно. Всякий, кто привлекал его внимание и попадал на страницы «Друга народа», клеймился как изменник и злейший враг революции.
     Марат повсюду видел заговоры, всех обвинял и всех изобличал. Газету   «Друг народа»  читали нарасхват, она стала очень  популярной в Париже.
   Отправлял свои статьи в газету и Робеспьер.  В одной из статей он особенно категорично  возразил против декрета, согласно которому в Национальную гвардию допускались только активные граждане.
– Опять активные граждане! Лишить права на оружие одну часть граждан и в то же время вооружить другую – это значит одновременно нарушить принцип равенства. На каком основании разделять  нацию на два класса, из которых один, по-видимому, должен быть армией для подавления другого как какого-то сброда рабов, всегда готовых на мятеж?
 В основу организации   Национальной гвардии должен быть положен основной принцип, что всякий гражданин, имеющий постоянное жилище, должен быть по праву ее членом.
    Все выступления Робеспьера пронизывала идея народовластия и политического равенства.  Порой он обращался  к народу через головы депутатов Собрания со страниц  газеты «Друг народа» и других периодических изданий. В этом Робеспьеру помогал его друг  по квартире Огюст.
     Но не всегда Робеспьер мог определить истинное значение принимаемых Национальным собранием декретов.  Вместе со всеми депутатами он  проголосовал за декрет, предложенный Ле Шапелье(10) , запрещавший объединения рабочих и стачечную борьбу. Рабочий класс  тогда только зарождался. Трудно было понять его требования.
   В то время из всех революционеров-демократов только один Марат сумел определить зловещий характер закона Ле Шапелье,  безжалостно заклеймив этот закон на страницах газеты «Друга народа».
    Начиная с 1790 года,   Робеспьер  становится всё более популярным в демократических кругах, он получает  поддержку Якобинского клуба, Клуба кордельеров, политических клубов Марселя, Тулона и других городов.
     Робеспьер занял наиболее радикальную позицию и в аграрном вопросе, поддерживая требования крестьян. Борясь за интересы городской демократии, Робеспьер был едва ли не единственным в Собрании защитником интересов мелкого крестьянства. Издаваемые Национальным Собранием законы, нарушавшие обещания 4 августа и делавшие отмену феодальных прав выгодной для помещиков, но не для крестьян. Когда эти законы вызвали в некоторых провинциях Франции восстания и в Национальное Собрание был внесен проект декрета о распростра¬нении на деревню закона о военном положении, Робеспьер выступил с протестом:
– Несколько законов о военном положении в течение одной только сессии, — не слишком ли это много для представите¬лей народа и восстановителей свободы?
     Но и на этот раз голос Робеспьера не был услышан большинством Собрания, проект был принят с некоторыми неболь¬шими изменениями. Отменив право  захвата третьей части общинных земель, Национальное Собрание признало законными все захваты, произведенные помещиками до дня издания декрета. Робеспьер потребовал возвращения крестьянам всех земель, захваченных помещиками в течение последних 40 лет, но это предложение было отвергнуто.
     Выступал он и по поводу вопроса о праве охоты. До революции это право входило в число феодальных прав помещиков. Собрание пере¬дало право охоты собственнику земли. Ро¬беспьер противопоставил предложение объявить право охоты свободным для всех желающих, при условии охраны целост¬ности посевов.  Как и следовало ожидать, это предложение в за¬щиту интересов мелкого крестьянства было отвергнуто.
    Защищая интересы городской и сельской бедноты, Робес¬пьер не мог обойти молчанием и положения армии, в кото¬рой сохранилась палочная дисциплина старого режима. Настаивая на улуч¬шении положения солдат и матросов и смягчении налагаемых на них при всяком нарушении дисциплины   нака¬заний, он требовал чистки офицерскою состава, состоявшего из дворянства. Также он протестовал против старого принципа набора в армию, согласно которому солдаты вербовались из третьего сословия, офицеры же почти целиком принадлежали к дворянству.
– В стране дворянство уничтожено, но оно продолжает оставаться в армии. Недопустимо предоставлять ему защиту революционной Франции. Вы утверждаете, что все публичные должности должны быть замещены согласно принципам свободы и равенства, и в то же время сохраняете вооруженных должностных лиц, созданных деспотизмом!
     Насколько своевременными были эти заявления, показали солдатские бунты, прокатившиеся по стране весной и летом 1790 года.  Когда летом 1790 года в полку Шатовье, расположенном в Нанси, вспыхнуло восстание, подавленное с большой жестокостью генералом Буйе, Робеспьер выступил защитником солдат, доведенных до бунта зло¬употреблениями офицеров. Собрание же приняло постановление, одобрив¬шее поведение правительства и вынесло генералу-убийце "благодарность от имени нации".
– Вы ещё услышите об этом Буйе, – утверждал Робеспьер. И как всегда, был прав.

«Спасение белого флага»
     Во Франции с первых дней революции началось бегство  дворян за границу  во имя «спасения белого флага», флага Бурбонов. Особенно «белая эмиграция»  усилилась после октябрьских событий.  Эмигранты создали недалеко от французской границы в Турине, а затем в Кобленце вооружённый лагерь и надеялись на помощь Австрии. Они ждали, что к ним присоединится Людовик XVI.
А в это время в Тюильри  Антуанетт  призывала  короля   к решительной деятельности.
–Ваше Величество! Мы не можем просто так сидеть здесь и ждать нашей участи. Нужно что-то делать!
Людовик последнее время совсем сник. Ему казалось то, что с ним происходит, это какой-то сон. Вот-вот он  проснётся и всё будет как прежде. Поэтому он никак не отреагировал на призывы  королевы. Тогда Антуанетт решила.
– Есть один человек, который нам поможет. Мирабо!
Она знала  Мирабо как самого ярого сторонника  монархии, хотя и конституционной и поэтому хотела использовать его во имя спасения своей семьи. Он давно подбирался к ней со своими любезностями и вот время пришло.
– Мирабо, оставаясь верным революции,  поддерживает  власть короля. Это будет нам на пользу. 
   С октября 1789 королева наладила с ним  тайную связь с Мирабо. Он подготовил документы для всех членов королевской семьи.
       Между тем по Парижу поползли слухи о связи  Мирабо с королевским двором. Ежедневно  газеты  приводили данные о его продажности.  Положение Мирабо  становилось невыносимым, от перенапряжения он заболел, но продолжал  работать, хотя врачи прописали ему абсолютное спокойствие. Мирабо, как никогда одолевала жажда деятельности, будто во искупление  своих прегрешений.  Он был не только  председателем Национального Собрания, но и  командиром батальона Национальной гвардии, членом администрации департамента Сены. 27 марта произошёл  тяжелый приступ болезни, но, несмотря на это, Мирабо   выступает  с речью по вопросу о рудниках, защищая вместе с общественными интересами и частные интересы своего приятеля Ла-Марка.
— Ваше дело выиграно, — говорил он ему после заседания, — а я мертв.
   С томительным напряжением, с затаенным дыханием наблюдали друзья, враги, весь французский народ  ход болезни и предсмертную борьбу могучего телом и духом человека. 2 апреля 1791 года  в возрасте 42 лет Мирабо  скончался. Весь Париж присутствовал при его похоронах. Тело его было положено в церкви Святой Женевьевы, переименованной в Пантеон.
  Тем не менее, Мирабо  подготовил план  бегства королевской семьи. Он предлагал три пункта прибежища:  Мец, Лион или Нормандию, но Антуанетт самостоятельно  решила отправиться на запад, в  небольшой городок Варенн,  в 190 км от Парижа.  В километре от городка находился Аргонский  лес, а за ним – заросшее деревьями ущелье Ла-Шалад, где можно было  затеряться и переждать погоню.
C 8 июня  в Варенне, во францисканском монастыре, расположился отряд  гусар для встречи короля и дальнейшего его сопровождения до Клермона, где  гусары полковника де Дама, должны были отвезти королевскую семью в Монмеди.
   20 июня, в час ночи, Людовик и Мария Антуанетта, переодевшись в простое платье, покинули Тюильри,  сели в экипаж с паспортом  на имя баронессы Корф, со свитой, и поехали по направлению к Шалону и Монмеди. Здесь стояли войска под командованием  маркиза де Буйе, сторонника монархии. Оттуда, по плану,  во главе контрреволюционных войск король должен был двинуться на Париж, разогнать Собрание и восстановить свою власть.
   Отъезжали в спешке,  задержавшись на целые сутки. К тому же маленький Луи, расплакался и не хотел одеваться, а Мари никак не могла найти свою куклу. Словно  злой рок, вернее,  Око Бхайравы, не отпускал королевскую семью из Парижа.
    Всё-таки карета с беглецами благополучно достигла Сен-Мен и была недалеко от границы. Королевской карете, прибывшей в Варенн вечером 21 июня, пришлось остановиться, чтобы дождаться гусар.
  Лицо короля и без того приметное, было  достаточно известно по монетам и ассигнациям, к тому же, Людовик, хотя и переодетый кучером,  не  принял  никаких мер предосторожности. Вместо того, чтобы подать руку Антуанетт при выходе из кареты, он первый бросился к входу в дом, оказавшийся домом господина де Префонтена,  где столкнулся с лицом к лицу с почтмейстером Жана-Батистом  Друэ. Тот и узнал короля по изображению на монете в 50 ливров.
   В пять тридцать утра 22 июня к Варенну подошли поднятые этими офицерами 100 драгун из Дён-су-Мёза под командованием  Делона, но из-за обилия народа, привлечённые слухами о прибывшем короле,  не смогли войти в город. Прорвалась только часть офицеров, которые задержали Друэ, и карета  королевской семье продолжила путь.
   Друэ собрал отряд  из  вооруженных крестьян и  бросился вдогонку.
– Именем революции приказываю стоять!
Но королевский экипаж, подгоняемый самым известным кучером, устремился вперёд. Началась погоня. 
– Быстрей, быстрей!
Подгонял лошадей Людовик. Казалось, что преследователи остались позади. Два дня свободы дали надежду на успех. Но на мосту через реку Эру,  недалеко от городка  Варенн у кареты слетело колесо, и беглецы вынуждены были остановиться. Король и королева были задержаны.  Делон предложил королю пробиться сквозь толпу с помощью оставшихся верными  гусар, но тот отказался применять насилие. Людовика, Антуанетт, детей и Елизавету  взяли  под стражу и  как пленники они были возвращены в Париж. 
Он ночью идёт сквозь леса возле Рейна,
А камень белеет в Волторте-Херне,
Весь в сером  монах вызвал бурю  в Варенах,
Где вольные люди и храмы в огне. (11)
    Ключевое слово, которое позволяет отнести катрен Нострадамуса к судьбе Людовика XVI – Варен, вернее Варенн. Не того ли серого монаха имеет в виду известный врач и астролог XVI века, который говорил о дворце, как о  треснувшем факеле? 
   Только граф Прованский, поехавший  в другом направлении, благополучно достиг границы.
Бегство королевской четы было обнаружено в то же утро, и Лафайет,  действовал энергично.
Париж был разбужен гулом набата.  Собравшиеся на площади Революции парижане услышали недобрую весть:
–Людовик бежал! Король оставил своих подданных и бежал за границу.
 Негодование охватило народ.
–Измена!  К оружию!
Призыв был подхвачен населением города. Известие об измене короля заставило  парижан взяться за оружие. 
      Стоявшая у власти крупная буржуазия не желала, однако, ликвидировать монархический режим. Пытаясь спасти и реабилитировать монархию, Учредительное собрание приняло решение, поддерживавшее  версию о «похищении» короля.
       И  вот,  французские король и королева  должны теперь  пробыть  во   дворце Тюильри, пока  неистово взбудораженная Франция не вырабатывает  их судьбу  и  свою собственную, как  судьбу революции. 
         Небо  мрачно, задернуто  тучами, но  сквозь облака прорываются золотые лучи – заря ли  это
или предвестники мрачной грозовой ночи? 
   Сменятся суровые,  холодные зимние   месяцы  с изменчивой погодой,    тёплым  мартом,  за ним апрель с мягким солнечным блеском,  май с преддверием  зеленого лета, наконец, наступит жаркий июль.
 
Ждут Францию годы скорбей и лишений,
Но веру не  сгасит обманчивый  свет,
Хлеб, соль и вино здесь декретом заменят,
Тюрьма, голод, холод – герои злых лет.
Нострадамус VII. (12)

   (1) По мотивам стихов «Венок сонетов» Владимира Солоухина
   (2) Виктор Рикети маркиз де Мирабо (1715 —  1789) — французский экономист-физиократ и философ. Умер 13 июля 1789 года за день до падения Бастилии.
(3) Первый документ, в котором упоминается деревянный карандаш, датирован 1683 годом. В Германии производство графитных карандашей началось в Нюрнберге. В деревянный корпус карандаша вначале и на конце вставляли кусочки чистого графита, в середине же находился низкокачественный искусственный стержень.  Современный  карандаш изобрел в 1794 году талантливый французский ученый и изобретатель Николя Жак Контэ.
(4) Некоторые из  рисунков Елизаветы Французской хранятся в музее Шато в Версале.
(5) Генри Эджворт де Фирмонт (1745—1807) — сын англиканского священника, перешедшего в католицизм. Был капелланом принцессы Елизаветы и  духовником  Людовика XVI.
(6)Мари;я Тере;зия Вальбурга Амалия Кристина (1717— 1780) — эрцгерцогиня Австрии, король Венгрии с 25 июня 1741, королева Богемии с 20 октября 1740 (имела эти титулы лично, по наследству) и супруга, а затем вдова Франца I Стефана Лотарингского, избранного императором в 1745 году. Среди её детей — два императора, Иосиф II и Леопольд II, а также французская  королева Мария Антуанетта и королева Сицилии Мария-Каролина. В 1765 году умер император Франц I, Мария Терезия назначила  соправителем своего сына,  Иосифа II, ограничив его деятельность придворными, финансовыми и военными делами, да и тут не давая ему полной самостоятельности.
(7) Нострадамус (1503-1566) –средневековый врач и астролог, центурии IV,II,I,IV. В книге Вячеслава Завалишина  «Нострадамус. Центурии», Краснодар 1992
(8) «Wiener Melange – «Венский  меланж». Так называют  кофе по-венски – кофе с взбитыми сливками с сахаром. Рецепт приготовления: Взбить сливки с небольшим количеством сахарной пудры в стойкую пену, поставить в холодильник.  Всыпать кофе и сахар в турку, залить 2/3 стакана холодной воды. На очень маленьком огне, помешивая, довести почти до кипения, процедить кофе в подогретые чашки такого объема, чтобы кофе занял меньше половины чашки. В горячий кофе положить холодные взбитые сливки, подавать по желанию с шоколадным сиропом или какао-порошком.
(9) Орифламма (лат. aurum - золото, flamma - пламя) - в средневековой Франции флаг короля. На  его красном полотнище были  вышиты  языки  золотого  пламени. В битве это знамя должно было находиться впереди армии.    
(10) Исаак Рене Ги Ле Шапелье (1754—1794) — якобинец,  по его инициативе Учредительным собранием Франции 14 июня 1791 года был принят антирабочий закон, получивший название закон Ле Шапелье. Под страхом наказания (лишения политических прав на один год и штрафа в 500 франков) закон запрещал объединение рабочих в профсоюзы и другие ассоциации. Был отменен (в отношении запрета стачек) только в 1864 г.; свобода деятельности профсоюзов была восстановлена по Франции еще позже - в 1884 г.
(11)В этом катрене усматривают пророческое предвидение Нострадамуса злоключений Людовика XVI в Варенне.
(12)Этот катрен Нострадамуса долгое время признавался предвидением Робеспьеровского периода Французской революции XVIII века. 

Ч. 7  Кровавый дух свободы

...Восставший народ прогонял короля
Нострадамус

От камня, брошенного в воду,
Далеко ширятся круги.
Народ передаёт народу
Проклятый лозунг:  «Мы враги!»
Валерий Брюсов
 
Король! Защищайся от новых времён!
Нострадамус

Тает, как след от кометы
Жизнь, словно блик бриллианта… …
Татьяна Лаин

    
    В бегстве короля Робеспьер видел контрреволюционный заговор.
– Враги свободы, тайно  поддерживаемые некоторыми членами Национального собрания, при помощи короля и тиранов поставили цель подавить патриотов, – говорил он. – Истина, свобода и общество для меня дороже жизни.
–Мы все умрем с тобою, –  восторженно воскликнул Камилль Демулен.
–Настоящий революционер должен отдыхать в могиле, – подтвердил Антуан Сент-Жюст. (1)
– Это честь умереть за свободу, – согласился Робеспьер.  –  Но я хочу видеть Францию свободной! А короля предать суду!  Мы должны  спросить народ о форме правления, что он выберет: монархию или республику. 
    Попытку  бегства Людовика XVI и его семьи  расценили как измену.  Вера в короля окончательно была подорвана.  Разгневанные парижане вслед за Робеспьером потребовали отречения Людовика XVI и суда над ним.
    Старинная часовня среди разрушенных мраморных надгробий. Ступеньки ведут в  подземелье. Здесь раньше располагалась типография Марата. Идёт заседание  клуба кордильеров. (2) В полутёмном зале, освещённом свечами в бронзовых  подсвечниках, сидят  Жорж Жак Дантон,  Камилль  Демулен,   Марат, Анахарсис Клоотс и Анна Теруань де Мерикур . (3)
  Анна-Жозефа Теруань – это она возглавила поход женщин на Версаль. 6 октября, когда королевскую семью везли в Париж, Теруань держалась у дверцы кареты со стороны Марии Антуанетты, ограждая ее от насмешек толпы.
    Анна рано потеряла мать. Отец, состоятельный купец из крестьян, женился во второй раз, а дочь отдал на воспитание в монастырь. Выйдя из стен монастыря в семнадцать лет,  красивая, начитанная девушка,  задумалась:
–Что теперь мне ждать от жизни? Выйти замуж за какого-нибудь буржуа, родить кучу детей и похоронить себя в провинциальной глуши? Нет! Я заслуживаю большего!
А что именно, она пока не знала.
Отец, видя её непокорный и свободолюбивый  характер, только качал головой:
– Трудно будет найти мужа для такой злючки.
Злючка, иначе и не назовёшь! Огрызалась мачехе, когда та заставляла её доить корову. Берегла свои руки.
– Пусть ухаживают за скотиной необразованные девицы, – говорила Анна.
Тем не менее, мачеха нагружала девушку домашней работой.
   Был обычный летний день.  Анна  спустилась по  узкой тропинке к реке. В руках у неё была корзинка с бельём, которое мачеха дала постирать.  Девушка  торопилась.
– Быстрее выполнить   эту нудную работу и продолжить чтение книги.
Вы удивитесь: читала Анна  «Эмиль или о воспитании» Руссо.  Необычно для  семнадцатилетней девушки!
–Как говорил Руссо, – думала умница Теруань,  – «Трудись для того, чтоб наслаждаться».  «Терпение горько, но его плод сладок». Надо постирать бельё так, чтобы мачеха не придиралась, а потом уже и почитать можно.
   На душе у девушки стало веселее, и  она запела:
–Столетия – фонарики! О, сколько вас во тьме,
На прочной нити  времени, протянутой в уме!
Огни многообразные, вы тешите мой взгляд.
То яркие, то тусклые фонарики горят.
Сверкают, разноцветные, в причудливом саду,
В который, очарованной, и  я теперь иду. (4) 
      Звонкий голос и красота  девушки привлекла проезжавшего по мосту молодого англичанина, лорда Спайнстера. Он наговорил девушке кучу комплиментов:
– Веlle! Такой красавице не место в сельском захолустье.  Ты  способна украсить любой лондонский или парижский салон, если, конечно, у тебя  будет влиятельный покровитель.  Com with me! Viens avec moi! Поедем со мной! Я тебе покажу блистательный высший свет!
    Анна не растерялась и с радостью последовала за англичанином, даже не простившись с отцом и братьями. О мачехе она и не думала.  В  Лондоне Спайнстер  стал обучать её  музыке и пению, не забывая об искусстве любви.  Эта пара знала толк в развлечениях и любила шокировать благопристойное общество. Анна-Жозефа носила яркие наряды, с большим декольте. Увлеклась Древней Грецией и Римской республикой.  Она  решила, что ее имя Анна-Жозефа  звучит слишком уж банально, так на свет появилась Теруань де Мерикур.
    Скоро лондонские туманы и чопорное английское общество наскучили Теруань, как и сам  Спайнстер, хотя она не показывала виду. Он  увез её  в Париж, где они продолжали веселую жизнь.  На одном из маскарадов в Опере Анна предстала в образе афинянки  в длинном  платье-хитоне, скреплённом  на талии  поясом  из золотых колец.  На плечах хитон укреплялся драгоценными пряжками. Руки были открыты и чуть выше локтя перевиты тонким браслетом в виде золотой змейки.  Волосы завиты и уложены в элегантную причёску, чёлка спускалась до середины лба по древнегреческой моде. Дополнением был  золотой обруч – филле, он не только украшал  причёску, но и   скреплял  волосы, поддерживая завитые пряди на темени.
      Именно такой прекрасной «афинянкой»  увидел Анну шевалье Дубле, маркиз де Персан. Галантный дворянин очаровал Анну-Жозефу и, вскоре она стала его любовницей. Англичанин был позабыт. Хорошая актриса, она умело пользовалась мужчинами в своих интересах.
    Маркиз снял для мадмуазель де Мерикур особняк с  многочисленной прислугой. Теперь Анна не ходила пешком, а  только в экипаже. Вся в драгоценностях и мехах. Де Персан подарил ей фамильное кольцо с голубым бриллиантом.  Даже маркиз не знал, что это  был осколок знаменитого бриллианта Тавернье – часть Ока Бхайравы.  С этого момента судьба  Теруань   была предрешена.
    Анна стала настоящим украшением салона маркиза де Персан,  где играла  роль радушной красавицы - хозяйки.  Гостей встречала прекрасная гетера в элегантном белом хитоне.   Густые волосы были искусно убраны в большой узел на затылке  и украшены диадемой.   
 Салон  был примечателен тем, что сюда часто любил заглядывать  двоюродный брат Людовика XVI герцог Орлеанский, будущий Филипп Эгалитэ, мечтавший о королевской власти. С его помощью маркиз помог  получить Анне Теруань  имя графини де Кампинадос.
    Теруань искренне увлекалась  новыми идеями,  используя  свою сексуальность для привлечения внимания талантливых и знаменитых мужчин к политическим спорам и дискуссиям.
   Вскоре  на улице Рю Турнон она открывает  салон «;galit;» - «Равенство». Здесь нашла  приют политическая оппозиция монархии. Завсегдатаями салона кроме герцога Орлеанского  становятся чуть позже Дантон, Мирабо, Петион, Ромм, Демулен и аббат Сийес.
    Особенно радушно Теруань принимает тех, кто  приходит не один, а  со своими спутницами.
     Вы спросите, почему?  Анна Теруань одна из первых заявила о равенстве женщины.
 – Хватит быть сексуальными рабынями! Женщина  должна иметь такие же права, как и мужчины.
– Женщина должна иметь собственное мнение, а не идти на поводу у мужчин.
Недаром же феминистки и в  будущем  будут видеть в Теруань де Мерикур свое знамя.
   Анна  следила за совещаниями Генеральных штатов и Национального собрания. После падения Бастилии вместе с юным русским графом Павлом  Строгановым, будущим первым министром внутренних дел Российской империи, которого она называла Попо,  участвовала в митингах и собраниях. 
       Попо в восторге от всего, что происходит во Франции, ходит в красном колпаке и мечтает учинить «revolution» (революцию) у себя на родине, в  России.
   Обладая ораторским искусством, Теруань выступает  с энергичными протестами против тирании, требует осуждения ее обществом. На одном из  собраний в Пале-Рояле  она выступила с заявлением:
– Человечество должно добиться полного освобождения  и иметь гарантии своих прав.
    Теруань отдалась революции так же, как ранее отдавалась мужчинам.
...Бывало, жизнь мутили страсти,
Как чёрный вихрь морскую гладь. (4)
     Будучи актрисой, в  ней было много театрального, особенно чисто внешне.  Она любила и умела привлекать к себе внимание. Хитон сменил короткий плащ, обычно красного цвета, широкие мужские панталоны, даже   обувь на ногах была очень похожа  на греческие сандалии. На публике она появлялась  верхом на лошади, вооруженная с ног до головы.  Теперь Теруань называла себя  «амазонкой Революции».
У каждого свой тайный демон.
Влечёт неумолимо он. (4)
Недоброжелатели  называют Теруань «Цирцея партии» и «Муза демократии».  Но вслух побаиваются произнести – с  5 октября при ней всегда  большая сабля.
    Маркиз остался в прошлом, теперь у Анны другой поклонник – Анахарсис  Клоотс, подыгрывающий ей во всём. Родился в герцогстве Клеве, принадлежавшем Пруссии. Его настоящее имя было Жан Батист, а имя Анахарсиса он принял в начале революции под влиянием увлечения классической древностью. Идея равенства и братства народов нашла в нем страстного последователя.
     Но вернёмся  на заседание Клуба кордильеров.
 – Царица Савская собственной персоной, посетившая Соломона, – восхищаясь ее красотой, приветствовал Анну Теруань Камилль Демулен, основатель клуба кордильеров. 
     Впервые в Клуб  Анна пришла в  феврале 1790 года, где и познакомилась с Анахарсисом.  Дантон  и Камулен  разрешили  ей  выступить с речью к участникам клуба.
– Это необыкновенная женщина, – думал Дантон, – её мысли ещё послужат революции!
– Если вы подлинно Соломоны, — говорит Теруань, — вы это докажете, вы воздвигнете Храм, — Храм Свободы, дворец Национального Собрания.  Мы его выстроим на месте, где была Бастилия! Париж, хранитель храма, будет не городом, но общей для всех отчизной,  Иерусалимом мира!
– Построим Иерусалим мира! — слышатся восторженные голоса.
–Построим же этот алтарь! Построим единый истинный храм, – воодушевлённо восклицает Теруань.  – Нет дома достойного Бога, кроме того, где была провозглашена декларация прав человека. Обратимся к парижанам,  пусть все этому способствуют, пусть все несут свое золото, свои драгоценные камни. Вот мои драгоценности!
  Теруань срывает из ушей бриллиантовые серьги, снимает кольца с  пальцев, бросает их в металлический сосуд, чем-то напоминающий древнегреческую амфору.  Взгляд её падает на кольцо с голубым бриллиантом, она медлит в нерешительности...
– Как же жалко расставаться с этим кольцом, – думает  Анна. – С ним я всегда была  под  эгидой. (5)  Но революция не признаёт роскоши, и я должна расстаться, как бы мне не хотелось оставить это кольцо. 
    Анна и это кольцо тоже положила в сосуд.  Эх, Анна!  Тебе подарили фамильную драгоценность Персанов, это было от души, а ты так легко  с ним рассталась. Око Бхайравы  уже затаил зло и готовит для тебя расправу. 
Теруань, ощущая на душе какое-то неосознанное беспокойство, отгоняет  тёмные мысли прочь.
...постепенно
Душа истаивает. Мгла
Ложится в ней. (4)
Тем не менее,  старается себя успокоить:
– Ведь бриллианты, как и роскошные наряды,  могут  стать поводом для того, чтобы повиснуть на ближайшем фонаре. Драгоценности и старорежимные платья  стало носить опасно для жизни.  Прочь дорогие наряды!
     На тех, кто не смог отказаться от дорогих туалетов и драгоценностей, Теруань объявила регулярные облавы, в ходе которых ее сторонницы хватали хорошо одетых дам, срывали с них одежду, кольца, серьги и подвергали публичной порке.
   Ваза пополнялась. Туда же положили  деньги и драгоценности и другие члены клуба. Дантон – своё  золотое обручальное кольцо. Он подумал:
 – Для революции не жалко,  а наши отношения с Габи  не зависят от каких-то  предрассудков.
Если бы он знал, что это решение станет для него роковым и его жена умрёт при родах.
Нужно сказать, что потеря обручальных колец   нередко  приводит к печальным последствиям. Даже то, что некоторые мужчины не носят обручальное кольцо   чревато расставанием.
   Камилль Демулен   не стал отдавать  своё обручальное  кольцо. Он недавно женился на самой милой, очаровательной, как он считал девушке – Люсиль Дюплесси.
– Хотя Люсиль всё поймёт, – Камилль был в этом  уверен, – но придётся объяснять её отцу, месье Дюплесси.  Врать, что потерял, не хотелось бы.
Поэтому Камилль с лёгкостью расстался с 2000 франков.
      Женившись, Камилль  получил всё, о чём мечтал – прекрасный дом,  красавицу жену, поддерживающую его во всём. Интересы зятя Дюплесси были непонятны, тем более, он очень   боялся  революции и иногда ворчал:
– Оставит революция нас без денег! А  эти острые, как штык, памфлеты Камилля  против аристократов и короля ни к чему хорошему  не приведут.
Упрямая Люсиль отвечала отцу:
– Даже если я нахожу недостатки в Камилле, я и их люблю.
     Главное, что было необходимо для ее спокойствия,  не расставаться с мужем. По вечерам, когда Камилль  писал свои памфлеты и статьи для газеты, Люсиль сидела поблизости, занимаясь рукоделием, штопкой  или попросту раскачиваясь на качалке.
    Соратники Камилля  знали, что, устав после обсуждений и споров в клубе, они  всегда могут рассчитывать на  ужин у гражданки Демулен. Сидя за круглым столом, они будут пить первосортное  вино, разлитое по хрустальным графинам с переплетенными инициалами «К» и «Л» из не менее красивых и старинных хрустальных бокалов на тонкой ножке.
    Люсиль же становилось страшно, когда к ним в гости приходил  Жан Поль Марат. Внешность Марата была уродливой, кожа на лице и руках – морщинистая, порой  красная.  Это потом она узнала, что у него экзема. В моменты сильного эмоционального стресса он покрывался сыпью. Как женщина очень добросердечная, Люсиль, преодолев неприязнь, пыталась  выяснить причину и  найти  способы лечения болезни. Она узнала, что  экзема –  это воспаление на коже и часто вызвана  аллергическими реакциями от химических реактивов и психоэмоциональными  встрясками, которых в жизни Марата оказалось предостаточно. 
   Они даже как-то разговорились.  Марат был откровенен. Он жил один в тёмной, холодной квартире и порой ему не с кем было даже поговорить.
– Стоит мне   понервничать, как на коже начинаются  высыпания, вызывающие зуд. Лоб   и ладони покрываются  мелкими пузырьками, которые вскрываются с такой болью, что невозможно терпеть.  Спасаюсь тем, что регулярно делаю  холодные примочки из отвара коры дуба, ромашки и тысячелистника.
– Боже! Как он одинок и как страдает! – Люсиль  было жалко Марата.
 От зуда она  порекомендовала ему принимать ванны  с мятой, крапивой и чистотелом.  Кстати, в  такой вот  ванне его и застала смерть от кинжала молодой аристократки Шарлотты Корде, поплатившейся за это жизнью. Хоть Марат был некрасив, но друзья и  парижане  его любили. 
Да,  жизнь Марата была полна и любви, и ненависти, взлётов и падений. Как тут не обойтись без душевных волнений и потрясений.
   Врач по образованию Марат   занимался не только  медициной, физикой,  химией, даже астрономией. Но главным его занятием долгое время была анатомия. В своей квартире он создал специальный зал для препарирования трупов. Вот и химические реактивы, которые и вызвали аллергию. Он не обращал на это внимание, запустил болезнь, так и вылилась она в тяжелое заболевание в будущем.  Но он думал только о своих анатомических исследованиях.
– Я хочу найти то место, где находится душа, – заявлял Марат.
    С возрастом люди оценивают обычно трезво свои  возможности. А этого качества будущий трибун революции был лишён. Препарировав множество трупов, он отказался от затеи поиска обитания души. Сам себя убедил:
–  Разве можно спорить с Богом?  Душа не материальна и исходит из тела с последним вздохом (или выдохом?) умирающего.
   После неудач  Марат уехал в Великобританию, где занимался врачебной практикой и даже получил учёную степень доктора медицины. Но и это занятие ему вскоре надоело, он увлёкся политическими сочинениями. Научно-философскую  работу  Марата «О человеке…»  отрицательно встретили  Вольтер и Дидро, ругая  за её антиматериалистическую направленность.
    Но это не остановило Марата. За 15 лет до Французской революции он  анонимно издал в Амстердаме  (на английском языке)  политическое сочинение «Цепи рабства», ставящее во главу угла борьбу с абсолютизмом. Здесь Марат доказал  неизбежность и  возможность революции. Эту идею он развил в политико-юридическом произведении «План уголовного законодательства».
Вы меня только послушайте:
Цепи рабства должны быть разрушены!
Я взываю к народу:
Поднимайтесь на бой за свободу!
Предрекая будущую Вандею,
Всех врагов – на рею!
    Журналы, газеты, издательства со страхом наблюдали  за творчеством Марата. Все были  так напуганы одним только  именем автора, что Марат вынужден был посылать свои рукописи анонимно. От огорчений, бессонных ночей, плохой пищи и беспорядочной жизни незадолго до революции Марат серьезно заболел и едва не умер.  Отсюда и источник экземы.
      Когда во Франции началась революция, Марат  принял её как своё детище и со свойственной ему страстностью с головой ушёл  в политику. Но сказалось нервное истощение, и ему везде виделись  контрреволюционные заговоры. 
–Самым действенным и единственным верным  средством борьбы против  всеобщего заговора,  – считал и считает  Марат, – должны быть только репрессии.
   Марат всех обвинял и всех изобличал. И что удивительно,  иногда он угадывал правильно. 
Именно он первым обвинил Мирабо   в продажности и поддержке  короля.
– Мирабо нужно повесить! – писал Марат. – Для спасения общества необходимо беспощадно расправляться с его врагами, подобно тому, как хирург отрезает у пациента зараженную гангреной руку.
    Таким образом, со страниц «Друга народа» зазвучали  не только политические обвинения, но и призыв к террору.  Марата заговорил о  терроре  раньше многих французских революционеров.
   Постоянные призывы к насилию создали ему немало противников и в то же время множество восторженных поклонников, особенно в народе.  Марата в Париже хорошо знали и любили. Его мнение было авторитетным. Присмотревшись, санкюлоты увидели, что он ходит как они, в простой одежде, с грязной повязкой на голове, что контрастировало с напудренными париками вождей революции.
—Оглянитесь! Вас предали! Вы голодаете, а лавки распирает от товаров. Правительство боится навести революционный порядок. Мы будем очищаться сами. Всех подозрительных – на эшафот! — гремел голос Марата на парижских улицах.
Он бежал улицы столицы из пустого  и холодного дома.  К тому же прогрессировала болезнь. Обычные примочки и отвары уже не помогали. Он стал по вечерам  принимать травяные ванны, бинтовые повязки с цинковой пастой. Идя по улице,  с повязкой на голове,   потемневшей от травяной мази  из мелиссы, мяты и чабреца,  Марат старался скрыть  своё лицо под воротником, к которому тоже  была пришита марля, пропитанная раствором борной кислоты.   
— Что ж, построим храм Свободы!  Жертвую 3 тысячи франков, —  согласился Марат с призывом Теруань.
   Марат подошёл к вазе и бросил деньги. Теруань стояла рядом, на неё повеяло терпким ароматом лекарственных трав.
— Как в аптеке. Настоящий врач. Только запаха чеснока не хватает, — подумала Анна, скрывая усмешку.
    На заседании было решено провести сбор  драгоценностей и денежных средств на Марсовом поле,  куда должны были  возложить петицию  о низвержении короля и провозглашение республики.   
      14 июля на Марсовом поле состоялся Праздник Федерации — торжество в честь первой годовщины взятия Бастилии. Название празднику дали федерации — братские союзы, заключённые в 1789-1790 годах  между муниципальными властями городов и провинций Франции для защиты завоеваний Революции. Торжества в Париже символизировали слияние этих союзов в единую национальную федерацию и достижение целей этого народного движения — единство страны и устранение остатков феодальной раздробленности.
    Новую Францию по инициативе Учредительного собрания представляли делегаты от Национальной гвардии, выходцы из имущих слоев населения. Праздник Федерации, на котором присутствовало огромное число парижан и представителей от разных департаментов, по мнению Учредительного собрания,  должен был способствовать  росту солидарности революционного народа различных частей страны.   Но это  оказалось не совсем так. Дальнейшие  события развивались, увы,  не по сценарию Учредительного собрания.
     Утром 16 июля члены Клуба кордельеров отправились в  Якобинский клуб(6), призывая поддержать  петицию. При обсуждении этого вопроса в клубе произошел раскол. Левая часть якобинцев поддержала петицию. Правая часть, противники республики,  Лафайет, Байи, Барнав, Дюпор, братья Ламеты  Александр, Шарль, Теодор  демонстративно покинули  заседание, и вышли из состава клуба, вскоре основав новый политический Клуб фельянов, (7) по названию  монастыря, в котором происходили его заседания.
   В целом политика Клуба фельянов пошла по консервативному пути и имела целью предотвратить дальнейшие революционные преобразования.
Днём 16 июля члены Клуба кордельеров обратились к  народу:
—Граждане Парижа! Честные патриоты! Призываем собраться на  Марсовом поле для принятия петиции о ликвидации монархии во Франции, упразднения имущественного ценза и переизбрания депутатов Учредительного собрания.
Текст петиции был составлен членами клубов кордельеров и якобинцев и редактирован Жаком-Пьером Бриссо — одним из известнейших деятелей революции и редактором «Французского Патриота» - «Le patriote fran;ais». Петиция заканчивалась следующими словами:
«Нижеподписавшиеся французы формально требуют, чтобы Национальное собрание приняло от имени нации отречение Людовика XVI от врученной ему короны, и позаботилось бы о назначении ему преемника при помощи  конституционных средств, причем
нижеподписавшиеся объявляют, что они никогда не признают Людовика XVI своим королем, если только большинство нации не выразит желания, противного выраженному в этой петиции».
Так витиевато Бриссо  объявил в петиции о провозглашении республики.
         Было солнечное воскресное утро 17 июля. Небо было чистым,  дул ветерок, приносящий свежесть на разгорячённые лица собравшихся на Марсовом поле вокруг Алтаря Отечества. Скоро толпа составила несколько тысяч человек. Каждый хотел поставить подпись под петицией кордильеров. 
     Возбуждение людей  возрастало.   Началась давка. Невинными жертвами стали двое бродяг, проходивших мимо.  В них заподозрили врагов республики. 
   Агрессивность   народных  перепугало членов Учредительного собрания. В срочном порядке мэру Парижа был доставлен приказ о введении в городе военного положения.
— Любой ценой восстановить порядок!
На Марсово поле прибывает Лафайет. Его встречают враждебно.
—Именем революции, приказываю разойтись!
Но людей почувствовавших дух свободы уже не остановить. На  призыв Лафайета толпа отвечает градом камней. Один из камней попадает в  голову генерала.  Кровь струится по лицу, но Лафайет продолжает взывать к толпе:
— Разойтись! Именем революции! 
Но парижане расходиться не собираются.
— Вы не заглушите голос свободы! Мы требуем, чтобы немедленно приступили к суду над королём-изменником и австриячкой!
—Учредительное собрание решило, что Людовик неприкосновенен? Но он имеет теперь такие же права, как все граждане Франции.
Дух свободы реет над  собравшимися и их уже не остановить простыми призывами.
На Марсово поле с батальоном гренадёр прибывает мэр Байи.
— Граждане!  Призываю вас к порядку!
Голос мэра прерывается новыми воззваниями, записанными в петиции:
—Мы требуем принять  отречение короля  и созвать новое Учредительное собрание, для того, чтобы приступить к действительно национальному суду над виновным и заняться вопросом организации новой исполнительной власти.
В это время  подошедшая артиллерия производит несколько залпов картечью. Падают убитые и раненые. Поднимается шум и яростные крики:
 — Свободу и революцию не задушить!
Лафайет, превознемогая боль, кричит канонирам:
—Приказываю прекратить огонь!
Голос генерала, наконец,  был услышан. Пушки  замолчали и больше не произвели ни одного выстрела. Внезапно подул сильный ветер, нагоняя чёрные тучи. Загрохотал гром, сверкнула молния,  и  тучи пролились июльским дождём, несколько охладив страсти и собравшихся, и карателей.
  Народ постепенно стал расходиться, а на  поле осталось около 50 трупов, около тысячи человек получили ранения.
    Во время народного мятежа на Марсовом поле Робеспьера не было.
     После разгона мирной демонстрации последовали карательные меры правительства. 18 июля Учредительное собрание издаёт  декрет:
—Мятежники и бунтовщики подлежат суровому наказанию.  В срочном порядке начать преследование участников демонстрации и провести  судебное расследование.
     В подстрекательстве к мятежу были обвинены 14 человек, в основном члены Клуба кордильеров.  Было задержано несколько человек.  Лежандр, Сантерр и Камилль скрылись от преследования, так же как и Марат, Фрерон и Робер.
   Расстрел 17 июля 1791 года и начавшиеся преследования означали открытый переход крупной монархически настроенной буржуазии на контрреволюционные позиции.  Но поражение республиканцев было кажущимся.  Демократически настроенные круги населения всё более заражались республиканским духом.
     С конца июля начинается судебный процесс, выделившийся в особое дело «Дело о  17 июля». Заседания проходили при открытых дверях. Учредительное собрание так хотело показать народу, что оно ничего от него не скрывает.  Одновременно газеты начали шумиху:
—Мятежники – это убийцы и скрытые противники революции. Они должны быть сурово наказаны. 
   Но процесс затягивался, оказалось, что подсудимым нечего предъявить, кроме как  организацию демонстрации для подписей под петицией об отречении короля.  14 сентября вышла общая амнистия и с обвиняемых по делу «О 17 июля» были сняты все обвинения.
    Наступила  третья осень революции.  Стояли тёплые солнечные дни. Небо  ещё сверкало синевой, воздух был чист и прозрачен. Оделись в золотой убор деревья, но к концу сентября налетели порывистые холодные ветры, и закружили листья  по улицам Парижа.  Утром опускался  белый влажный туман, сквозь который фигуры патрулирующих город  гвардейцев превращались в размытые пятна. 
    Робеспьер  торопился на последнее заседание Учредительного собрания. Было прохладно, несмотря на туман,  моросил  мелкий дождь. Максимильен спрятал  лицо в воротник серого пальто.  Тут его окликнули:
—Сitoyen (гражданин), стойте!
Перед Робеспьером встали три гвардейца. Он только взглянул на них, как один воскликнул:
—Извините, citoyen Робеспьер!
Отдав честь, гвардейцы, чеканя шаг, скрылись за пеленой тумана.
—Я уже стал известной личностью, — подумал Максимильен, продвигаясь вперёд. — Да, старое французское обращение monsieur  отвергнуто,  как аристократическое. Его заменили новым словом citoyen (гражданин). Теперь все во Франции – граждане, согласно «Декларации прав человека и гражданина» 1789 года.
     Мокрые листья шуршали под ногами,  дождь кончился. Робеспьер шёл, не оглядываясь по сторонам. Ветер приятно холодил лицо. А у сердца в кармане сюртука лежал его талисман – камешек –  Око Бхаравы, постепенно очищаясь от серости и грязи, но, ещё не открывая свой цвет Робеспьеру.  Хотя ему так и не удастся  узнать истинную ценность бриллианта.  Мысли  Максимильена были далеки от камня.
— Два года Учредительное собрание посвятило выработке Конституции для обновлённой Франции. И вот первая во французской истории Конституция  утверждена. Но что-то на душе нет радости, — думал Робеспьер. — Что будет дальше?  Наивно думать о сохранении политического равновесия между буржуазией и королём. 
   3 сентября 1791 года  Учредительное собрание утвердило первую в истории Франции  Конституцию. Франция стала конституционной монархией.      Король стал именоваться «королём французов», а не «король милостью божьей». Личность короля считалась неприкосновенной. Король должен был принять присягу на «верность нации и закона».
     Законодательная и судебная власть переходила в руки третьего сословия. Исполнительная власть вверялась королю и дворянам. Король  мог не согласиться   с постановлениями и законами, но это не распространялось на законодательные акты финансового и  конституционного характера.
     Конституция открывалась «Декларацией прав человека и гражданина» 1789 года. Она дополнилась новыми  политическими  правами  и свободами – свобода передвижения, свобода собраний, но без оружия, свобода вероисповедания. Не допускалось лишь право на создание союзов одной профессии (Закон Ле Шапелье). Кроме того предусматривались и социальные права – введение общего и частично бесплатного народного образования, забота о покинутых детях.
     Избирательное право согласно Конституции получили мужчины, достигшие 25 лет, согласно имущественному цензу: надлежало выплачивать налог в размере  3-х дневной платы и не состоять в услужении; ~1/6 часть  населения страны (из 25 млн. право голоса получили всего 4,3 млн.)
      Непоследовательный характер Конституции проявился в том, что идея равенства не распространялась на французские колонии, где сохранялось рабство. Хотя Конституция не ликвидировала полностью феодальные порядки, в целом она носила буржуазный и антидемократический  характер.
    Высшим законодательным органом  власти  становилось однопалатное Национальное собрание. Избиралось оно на два года и не могло быть распущено  королём. Депутаты наделялись правом неприкосновенности. Для преследования по уголовным делам требовалось согласие Национального собрания. 
   Конституция 1791 года  установила временное и очень шаткое  равновесие между монархическими и революционными силами. Людовик XVI, хотя и подписал конституцию, но не оставлял  надежду на  возвращение старых времён. На это надеялись и   феодальная аристократия, и дворянство.  С другой стороны власть буржуазии была непрочной. Кроме того, единства среди её представителей не было.   
   30 сентября  состоялось последнее заседание Учредительного  собрания. Туда и торопился Робеспьер. Депутаты долго не засиживались. Фельяны(7) поздравили своего лидера Антуана  Барнава  с днём рождения. Ему 21 сентября исполнилось 30 лет. Приветственные речи не заняли много времени. Потом обсудили декрет о прекращении полномочий и самороспуске Учредительного собрания.
 Учредительное собрание за период 1789-1791 гг. выполнило свои обязательства  перед народом Франции по стабилизации внутреннего положения  в стране.  Учредительное собрание прекращает свои полномочия и объявляет о самороспуске. Власть, согласно  принятой Конституции, переходит  к  Законодательному собранию.
 По предложению Робеспьера в декрет было вписано следующее положение:
 Члены  Учредительного собрания не могут быть избираемы в Законодательное собрание.
Против этого решения  горячо протестовал лишь один человек – Барнав, (8)  но он  остался  в абсолютном меньшинстве. Его не поддержали  даже соратники по партии – те, кто до этого поздравлял с днём рождения.
     Робеспьер был на высоте, а  Барнав  так растерян, что после собрания перестал встречаться с друзьями по партии. Он еще несколько месяцев провел в  Париже, а затем, после  аудиенции у короля, в январе 1792 года  вернулся на родину в Гренобль.  Активной политической деятельностью больше не занимался.
      Сразу после свержения монархии 10 августа 1792 года среди бумаг Людовика XVI были найдены документы, изобличавшие Мирабо и Барнава в связях с королевским двором. 15 августа  Барнав был взят  под стражу прибывшими из Парижа жандармами и отправлен в тюрьму Гренобля, где провёл около десяти месяцев. Позднее содержался в крепости Барро и ещё нескольких тюрьмах.
      В ноябре 1793 года Барнав был переведён в Париж, в тюрьму Аббатства, а затем в Консьержери. 28 ноября он предстал перед судом революционного трибунала. Приговор был суров: смертная  казнь. На следующий день, 29 ноября 1793 года (9 фримера II года Республики), Барнав был гильотинирован на Гревской площади. Ему было 32 года.
    Кровавый дух свободы  жестоко расправлялся с  теми, кого считал своими  врагами. Под удар попадали даже те, кто говорил о свободе.
       1 октября 1791 года открылось  Законодательное  собрание.  По своему составу оно отразило новую расстановку сил.  В нем практически не было открытых сторонников монархии (роялистов). Значительная часть депутатов (264 человека) составили  правое крыло и принадлежали  к фельянам,  представителям крупной торговой и промышленной буржуазии, связанные с производством предметов роскоши,  судовладельцы, работорговцы, плантаторы, владельцы алмазных  копей и  земельные собственники. Среди них были и  либералы,   и  консервативно  настроенные  дворяне, но  их объединяла общая цель:  не допустить дальнейшего развития революции, сохранить монархию и Конституцию 1791 года. 
        До свержения монархии (10 августа 1792 года) фельяны были фактически правящей партией в Законодательном собрании. После свержения монархии часть фельянов влилась в лагерь контрреволюции.
   Левое крыло  Законодательного собрания  представляли депутаты, связанные с якобинским клубом (136 человек).  Вскоре они раскололись на две группы. Одна из них получила название жирондистов (наиболее видные депутаты были делегатами от департамента Жиронда  с главным городом Бордо). Это была  торгово-промышленная  и новая  землевладельческая  буржуазия, главным образом из южных, юго-западных и юго-восточных департаментов, заинтересованные в коренном буржуазном переустройстве общества. Они были настроены более радикально, чем фельяны. На первых порах они поддерживали Конституцию 1791 года,  но в дальнейшем перешли на республиканские позиции и превратились в буржуазных республиканцев. Виднейшими ораторами жирондистов были журналист Бриссо и юрист Верньо.
    Само разделение на левых и правых является порождением французской революции: в Законодательном собрании представители революционных клубов, выступавшие в защиту третьего сословия, рассаживались по левую сторону, тогда как фельяны  и прочие роялисты занимали места справа от председательствующего.   
    В якобинском клубе политика жирондистов подвергалась критике со стороны Робеспьера. В ноябре 1791 он был избран в Париже общественным обвинителем (фр. accusateur public) и стал главой Якобинского клуба.  Его поддерживают  не только члены клуба, но и крайне левая группа депутатов в Законодательном собрании, представлявших интересы наиболее демократических слоев  Франции. Эти депутаты получили название монтаньяров, иначе  «Гора», так как в Законодательном собрании, а позднее в Конвенте, они занимали места на самых верхних скамьях в зале заседаний, на «горе» (по-французски гора - lamontagne). С течением времени монтаньяры стали неотделимы от  якобинцев.
      Жирондисты и монтаньяры вначале выступали совместно против роялистов и против правящей партии фельянов, но потом между жирондистами и монтаньярами начались разногласия, перешедшие в открытую борьбу.
     Почти половина депутатов (345 человек) не имела точной политической ориентации, и представляли неустойчивую массу, которую позже  назвали – «болото». Постепенно под давлением обстоятельств лидерство все более захватывали жирондисты-республиканцы.        Таким  образом, в Законодательном собрании отсутствовало  организационное единство. Единство правительственной деятельности обеспечивалось политически: в марте 1792 г. король назначил на должности министров в основном жирондистов.
  Сложным для решения оказался вопрос о мерах по отношению к политическим иммигрантам.
Не ко всем, а к тем, кто готовил вторжение в революционную Францию.  В обстановке всеобщей неуверенности инициативу в свои руки решил взять Верньо.  29 октября он выступил со страстной обличительной речью, обращенной против контрреволюционеров, эмигрировавших из Франции. Это выступление заканчивалось следующими словами, адресованными Людовику XVI:
–Если король имеет несчастье не находить в своих братьях той любви и послушания, которой горят защитники свободы, пускай он обратиться к сердцам французов, там он найдет все, что позволит ему восполнить эти потери.
   Выступление Верньо было встречено овацией, и уже на следующий день малоизвестный депутат от Жиронды был избран председателем Законодательного собрания.
    В ноябре и декабре 1791 года Верньо усилил атаку на эмигрантов и священников, несогласных с революционными преобразованиями, укрепив свою славу непреклонного борца за дело революции и блистательного оратора.
     Январь 1792 года был отмечен началом дискуссий относительно возможного объявления войны тем государствам, которые поддерживали и укрывали у себя иммигрантов, вынашивающих планы борьбы с  революцией. Главными идеологами войны стали жирондисты, которые к тому времени начали занимать лидирующее положение в Законодательном собрании. 
   Кроме того, к зиме 1791 года усилилось недовольство народа. Цены на хлеб стремительно взлетели вверх. Звонкая монета исчезала из обращения, а бумажные деньги с каждым днём теряли свою ценность. Надо было отвлечь народные массы от стихийных выступлений, втянув в революционную войну. 
   Нужно отметить, что в вопросах о необходимости начала войны с врагами революционной Франции жирондисты столкнулись с якобинцами, придерживавшимися более реалистичного взгляда на вещи. Его однажды лаконично выразил Робеспьер, сказав следующее:
–  Никто не любит вооруженных миссионеров.
      В апреле 1792 он сложил с себя обязанности обвинителя и основал якобинский журнал: «D;fenseur de la constitution» («Защитник конституции»).  Робеспьер выступал против войны и нападал в Якобинском клубе, чаще всего  в печати на Бриссо и жирондистов. 
Впрочем, позиции якобинцев в тот период были отнюдь не так сильны как позиции жирондистов.
     Идею войны горячо поддерживал  Верньо:
– Военная  кампания даст возможность начать борьбу за освобождение и счастье всех народов мира. Но мы не желаем  кровопролития!  Взывая  к совести и гуманизму правителей европейских государств, может быть можно убедить сильных мира сего реформировать несправедливое общественное устройство и  перестроить мир на принципах всеобщего благополучия?
    Задавая этот вопрос, он сам до конца не верил, что это возможно.
Законодательное собрание обратилось к населению Франции с призывом вступать в армию:
  Революционная Франция встретилась с серьёзной внешнеполитической проблемой –  Австрия, Пруссия и Англия, объединившись в коалицию,  готовятся к интервенции. Встанем на защиту   Родины и  революции.
     20 апреля 1792 года Законодательное собрание и Людовик XVI объявили войну Австрии. Несмотря на некоторые мобилизационные меры, французская армия не была готова вести военные действия.  Поражение следовало за поражением.
    А в Париже расцветала весна. Несмотря на тяжёлые дни, посаженные вдоль тротуаров деревья, зелень и  нарциссы на газонах радовали глаз. Цвели каштаны. Яблоневый и вишнёвый аромат окутывал весь город  сиреневой дымкой.
   Но пасмурно было на душе у Робеспьера. Ему постоянно чудилось, что его  преследуют. Какая-то чёрная тень неустанно следовала за ним. Он остерегался многотысячных сборищ, старался по мере возможности уединиться в своей комнатке. Но оставаться там постоянно он не мог. Приходилось часто бывать в Якобинском клубе. Вот и на это раз он торопился на заседание вдоль аллеи  Елисейских Полей (9). Мысли Робеспьера были далеки от дел.
–Елисейские Поля. Когда-то здесь лежал высохший рукав Сены. На заболоченные места приезжали охотиться на уток французские короли. По указанию Марии Медичи в 1616 году проложили аллею и обсадили её вязами. Она шла от дворца Тюильри и сразу стала модным местом для прогулок. 
   День был солнечным.  Максимильен почувствовал лёгкое жжение в том месте, где у него лежал камешек-талисман – Око Бхайравы. Он достал его из кармана камзола, взглянул  и скорее почувствовал, чем увидел, как  солнечный лучик протянулся к камню. Робеспьер невольно сжал его в руке. Чувство, что за ним наблюдают, усилилось. Он ускорил шаг,  камень тянул его вперёд.
   Внезапно перед Максимильеном, словно материализовавшись ниоткуда, появилась фигура в чёрном плаще, похожем на рясу. Лицо  скрывал  капюшон. Было непонятно, мужчина это или женщина. Движения были плавные, чуть расплывчатые.
–Человек ли это? – мелькнула у  Максимильена мысль  и он невольно остановился.
    Несмотря на тёплый день, от фигуры веяло холодом.  Незнакомец (или незнакомка)  протянул ему небольшой серый свёрток.  Рука, в которой Максимильен держал камень, невольно разжалась. Он почувствовал лёгкое головокружение, перед ним замелькали неясные картины: громкие крики, голоса, выстрелы и чёткий силуэт гильотины.
   Это длилось несколько мгновений, но когда Робеспьер очнулся, перед ним уже никого не было, а в руках вместо камня – свёрток. Он надорвал бумагу и увидел,  что это была тоненькая книга в синей обложке. Времени на ознакомление не было. Только пришло окончательное решение по долго мучавшему его вопросу:
    –  Только террор может спасти революцию! Борьба с врагами должна быть беспощадной.
И   Робеспьер произносит  в Якобинском клубе речь, в которой  развивает программу террора.
–  Корень всех страданий, — говорит он, — в исполнительной власти и в Законодательном собрании. Необходимо исчезновение призрака, называемого королем, и учреждение Национального Конвента и Национального Суда.  Приговор  врагам революции – смерть на гильотине.
    В XVIII веке казни во Франции были развлечением для простого народа: на них ходили целыми семьями, за много часов до начала занимали удобное место в первых рядах.  Для особо опасных преступников применялись жестокие методы казни: сожжение на костре, четвертование. Бедняков обычно вешали, а аристократам, которых презрительно называли «аристо»,  рубили головы. Для этого требовалось два удара мечом или топором. Отрубленную голову поднимали над толпой  – считалось, что преступник в последние мгновения жизни видит смеющихся над ним людей. Но вскоре на казнях перестали смеяться.
    Известный врач Жозеф-Игнас Гильотен(10) , друг Робеспьера и Марата, был большим гуманистом и противником смертной казни. 10 октября  1789 года  на заседании Учредительного  собрания он предложил использовать специальную машину для быстрого и, главное, безболезненного умерщвления одним ударом.
– Только как временную меру, пока сохраняется смертная казнь, – убеждал депутатов Гильотен.
  Первоначально Учредительное собрание его идею отвергло. Только с третьего раза депутаты утвердили гильотину в качестве основного инструмента "революционной законности". Они еще не знали, скольким из них доведется лишиться жизни при помощи этого устройства!
      Но первоначально французов следовало уравнять в праве на смерть. 25 сентября 1791 года во французский уголовный кодекс была внесена статья, предусматривающая «казнь через обезглавливание для всех сословий». До этого привилегия предстать перед апостолом Петром с собственной головой под мышкой принадлежала только дворянам.
  Учредительное собрание обратилось к известному хирургу Антуану Луи. Предполагалось, что если он умеет «резать» человека с целью сохранить ему жизнь, то сможет придумать  как быстрее всего «отобрать» у человека жизнь.  Антуану Луи ничего не оставалось, как продолжить работу Гильотена. 
– Как бы своей жизни не лишиться, – подумал он и стал рассуждать:
– Что может убить человека так, чтобы он умер сразу и не почувствовал боли? Отрубить голову!
Несколько изменив конструкцию Гильотена, Луи обратился к немецкому механику и фортепьянному мастеру Тобиасу Шмидту. Шмидт  по его чертежам построил гильотину.
      Гильотина была похожа на другие машины смерти – «шотландскую деву» и «виселицу из Галифакса». Только у гильотины лезвие было срезано под углом.   
   Знаменитый парижский палач Шарль-Анри Сансон участвовал в испытаниях гильотины. Для начала он тренировался на трупах в одной из городских больниц, а после того как 20 марта 1792 года  Законодательное собрание прияло специальный декрет, который  одобрил казни с использованием гильотины:
«Усекновение головы должно производиться посредством «специальной механической машины».
   Первой ее жертвой уже в апреле стал разбойник Николя Пеллетье.  На площади Революции собралась тысячная толпа народа, чтобы  поглазеть на  казнь.
   Нож гильотины, приведённой в движение палачом Сансоном, упал так быстро, что те, кто стоял на задних рядах, не успели даже моргнуть глазом.  Толпа  была   разочарована. Но, тем не менее, смотреть на казни  первые годы приходило много народа. Завсегдатаями стали старушки в красных колпаках, ожидающие с ночи, чтобы  занять лучшие места. Вскоре казнить стали по нескольку человек сразу. Головы сыпались в специально приготовленную корзину. 
   А что же врач Гильотен? После первой же казни  он узнал о том, что «машину смерти» назвали его именем. Зная о его изобретении, все стали называть его «ужасным доктором», а доктора стали терзать чудовищные душевные муки. Он считал себя виновным в смерти каждого из казнённых. Гильотена стали преследовать страшные видения. По ночам ему являлись  отрубленные головы, он  вымаливал у них прощение.
– О, Боже! Прости меня, ибо я грешен! Простите меня все, кто принял такую мученическую смерть.  Я хотел как лучше...
Эти слова были искренними.
– Когда придет мой час, взойдя на эшафот, я  буду просить прощения у  народа.  Плюну  на «мадам Гильотину» и предам её  проклятию. Так мне легче будет умереть. 
   В начале лета  1794 года Гильотен был арестован по приказу Робеспьера, его поместили в тюрьму Консьержи, где он  стал  ожидать  встречу с  «мадам Гильотиной» или «Луизеттой», как стали называть гильотину.  Но судьба к Гильотену была благосклонна и не допустила близкого знакомства доктора с его изобретением.
    После казни Робеспьера  28 июля 1794 года,  Жозеф Гильотен был освобождён.  Он скрылся в глухой провинции, в Париж приезжал  редко. Он стал прилежным  христианином и до последних дней жизни вымаливал у Господа прощения за свои грехи. В 1805 году Гильотен выступал сторонником применения прививок против оспы в Париже. В 1814 году умер от карбункула на плече.
После смерти Гильотена, члены его семьи просили французское правительство изменить название гильотины, но им было отказано. Тогда семья изменила собственное имя.
    Утром 17 апреля 1792 года, когда обезглавили  Николя  Пелетье, даже природа взбунтовалась: грянул гром, сверкнула молния, и начался сильный ливень. Массы народа стали разбегаться, началась давка. Бежали буквально по трупам.  Но и это не остановило Законодательное собрание. Казни с использованием гильотины продолжались.
   В апрельский вечер, после встречи с  незнакомцем в чёрном капюшоне, Робеспьер открыл синюю книгу. Максимильен  в некотором смятении прочитал:
– «Нострадамус  «Центурии» – одна из удивительных книг, известных человечеству. Она принадлежит перу средневекового врача и астролога Мишеля Нострадамуса.  Это предвидение того, что должно случиться в будущих столетиях, начиная с XVI  века, когда Нострадамус творил».
Книга была на французском языке. Робеспьер увлёкся чтением. Оказалось, что    Нострадамус в своих Центуриях много писал   о грядущих  событиях во Франции. Разгадать строки было сложно, но постепенно перед Робеспьером вставала современная картина:
Уж фурией к Эксу несётся зараза,
Разбою Фоценса открыты пути. (12)   
– Экс-ан-Прованс — город на юго - востоке Франции, главный город исторической  провинции Прованс, –   удивился  Робеспьер, – город находится в 20 км к северу от Марселя, на реке Арк.  Фоценс – старинное название Марселя.  Нострадамус предрекает будущее  разорение и несчастья:
Прованс мой! Несчастья неистребимы! 
...Повсюду пожары с клубящимся дымом... (12) 
   –   Действительно поднялось  крестьянство, создавая Добровольческие отряды. Идея республики становилась всё более популярной не только в Париже, но и по всей Франции. 
Поверь, что раздоры начнутся в Марселе,
Бьёт дикое пламя от новых идей.
Над миром мятежные гимны летели,
И всё человечество гибнет везде. (12) 
  –  Этот катрен, видимо, побудил гвардейцев в самом начале Французской революции осквернить прах Нострадамуса, – решил Робеспьер, – настолько верно из XVI  века он описал  события, отделяющие его по времени  более чем в 200 лет!    И даже слова о мятежных гимнах – это же о гимне марсельцев! 
       Весной 1792 года молодой капитан сапёрных войск, военный инженер,  поэт и композитор Клод Жозеф Руже де Лиль (1760-1836) в порыве вдохновения за одну ночь написал знаменитую «Марсельезу». Через полтора года, 24 ноября 1793 года Конвент выберет Марсельезу в качестве государственного гимна Франции. Марсельеза переживёт разные режимы и опалу, станет гимном современной Франции.
La Marseillaise
1.Allons enfants de la Patrie
Le jour de gloire est arriv; !
Contre nous de la tyrannie
L';tendard sanglant est lev;
Entendez-vous dans nos campagnes
Mugir ces f;roces soldats?
Ils viennent jusque dans vos bras.
;gorger vos fils, vos compagnes!
Refrain:
Aux armes citoyens
Formez vos bataillons
Marchons, marchons
Qu'un sang impur
Abreuve nos sillons

 
 
Марсельеза
1.Вперёд, Отчизны сыны вы,
Час славы вашей настал!
Против нас вновь тирания
Водрузила  кровавый штандарт.
Слышишь  ты в наших полях
Зло воет вражий солдат?
Он идёт чтоб сын твой и брат
На твоих был растерзан глазах!
Припев:
К оружию, друзья
Вставайте все в строй,
Пора, пора!
Крови гнилой
Омыть наши поля.
    Призыв «К оружию!» был подхвачен  патриотами, ведь враг угрожает революции. Законодательное собрание, основываясь на речи Верньо,  обратилось к народу с призывом:  «Отечество в опасности»:
Граждане Франции! Отечество в опасности! Регулярная армия деморализована, только новая армия на основе всеобщей повинности способна  остановить вооружённую  интервенцию.
В Париж из всех департаментов стали собираться тысячи вооруженных добровольцев и  Марсовом поле идёт запись   в  Добровольческую армию.
     Войска продолжали отступать под натиском более подготовленного противника.  Мария Антуанетта ещё до начала военных действий передала австрийцам план военной компании. Кроме того, командующие армиями и многие французские офицеры были настроены контрреволюционно. 
   В начале августа в Париже распространяется манифест главнокомандующего австро-прусскими войсками герцога Брауншвейгского о задачах войны:
«Восстановить законную власть короля».
Он  пытается запугать парижан:
«Если король и его семья подвергнутся малейшему оскорблению, Париж будет предан полному уничтожению!»
 Это ещё больше накаляет  политическую обстановку в столице и в целом  политический кризис во Франции. Жирондисты теряют свои позиции. Им на смену поднимаются более радикальные слои. Парижане требуют низложения короля и организации новой власти. Создаётся  революционный орган – городской муниципалитет, или Совет Парижской Коммуны.
 «Тираны созрели. Восстань!» –
Народ призвал; Революция.
«Абсолютизм должен пасть!
Да здравствует новая  Конституция!»
   

 (1) Луи; Антуа;н Сен-Жюст (1767—1794) — деятель Великой французской революции, соратник Робеспьера. Главный обвинитель короля и идеолог террора.
 (2) Кордельеры (фр. Club des Cordeliers) — политический клуб в эпоху французской революции, известный сначала под именем клуба «Друзей прав человека»; собирался в предместье Сен-Антуан (фр. Saint-Antoine), в старом монастыре кордельеров (или, иначе, францисканцев), отчего и получил свое название.
(3)Клоотс Анахарсис (1755 - 1794) - один из деятельных участников французской революции.В годы революции принял французское гражданство, был избран в Конвент (1792) от департамента Уазз. Он называл себя личным врагом Христа и всякой религии и доказывал в своих литературных произведениях, что только народ может быть сувереном мира и что только глупцы могут верить в верховное существо, культ которого был установлен Робеспьером. По требованию последнего он был привлечен к суду по делу левой фракции якобинцев и казнен в 1794 году.
Анна – Жозефа  Теруань де Мерикур (1762-1797) – участница Французской революции.  Ее называли «мессалиной революции», «жандармом в юбке», «прекрасной льежкой». Себя она называла «амазонкой революции» и была горячей защитницей прав женщин.
Она любила революцию, как мужчин.  Выступала в защиту жирондистов. 31 мая 1793 года высечена розгами  в саду Тюильри  толпою женщин, от мучений  помешалась и умерла в доме умалишенных.
(4) Валерий Брюсов, стихи.
 (5)Эгида – в древнегреческих легендах щит Зевса, был символом покровительства. Под эгидой – находится под защитой, охраной.
(6)Якобинский клуб (club des Jacobins)— политический клуб эпохи Французской  революции. Образовался в июне 1789 года и получил своё название от места проведения заседаний клуба в доминиканском монастыре святого Якова на улице Сен-Жак в Париже. До 1791 года члены клуба были сторонниками конституционной монархии.
Якобинцы (преимущественно сторонники Робеспьера) участвовали в Конвенте, где выступали за единство страны, укрепление национальной обороны перед лицом контрреволюции и жёсткий внутренний террор. 
(7) Фельяны, вернее фейяны, от слова feuiller – росток,  — политическая группировка во Франции во время Французской революции. Конституционные монархисты. Представляли интересы крупной буржуазии. Среди членов клуба Э. Ж. Сьейес, О. Г. Мирабо, М. Ж. Лафайет и другие. Именно они весной  1790 года  выделились в узкое по составу «Общество 1789», формально сохраняя членство и в Якобинском клубе.
(8) Барнав  Антуан (1761 —1793), деятель Великой французской революции, социолог. В 1789—91 депутат Учредительного собрания. Сторонник конституционной монархии. После смерти  Мирабо в 1791 году вместе с  Дюпором и  Ламетом стал руководителем партии фельянов. В речи 15 июля 1791 Барнав призывал к прекращению революции. Казнён в период якобинской диктатуры.
(9) Елисейские поля – один из главных бульваров Парижа. Название Елисейские Поля было заимствовано из греческой мифологии: «элизиум» (или «елисейские поля») – это «острова блаженных», где обитали праведники и герои, получившие от богов бессмертие. В 1667 году под руководством архитектора Версаля Андре Ленотра (1613-1700) здесь была устроена новая прогулочная зона, как бы продолжавшая сад Тюильри. В 1709 году она получила название Елисейские Поля. В 1724 году герцог Антенский, управляющий королевскими садами, продолжил Елисейские поля до того места, где сейчас высится Триумфальная арка (площадь Шарля де Голля). Тогда же возвели на улице первые дома.
 (10)Жозе;ф Игн;ас Гильоте;н (Гийотен) (1738—  1814) — профессор анатомии, политический деятель, член Учредительного собрания, друг Робеспьера и Марата. Его именем названа гильотина — машина для обезглавливания.
(11)Антуан Луи (1723—1792), доктор,  известный своими научными трудами по хирургии. С 1764 года постоянный  секретарь Хирургической академии. 
(12) Нострадамус  Центурии XII,  XI

Ч. 8 Меч равенства

Libert;, ;galit;, fraternit;. Свобода, равенство, братство

 «Меч равенства должен быть занесен над всеми врагами народной свободы».
Мануэль Луи Пьер (1751-1793)

...  И ангелы смерти хоралы поют. (1)
 Нострадамус

    
       Август 1792 года выдался жарким. Летний зной переносился легко, но только какое-то нехорошее предчувствие не покидало Робеспьера. Он так жалел, что лишился своего камня - талисмана, понимая, что без него ему будет труднее бороться с  испытаниями, которые, он в этом был уверен, ждут его в дальнейшем.  Камень, а это был Око Бхайравы, охранял его, предостерегал, не давал появляться в тех местах, где могли произойти столкновения  народа с гвардейцами.
   Робеспьер не был на Марсовом поле 17 июля 1791 года, где собрались «все честные патриоты».   В то утро случилось не предвиденное. Он уже собирался выйти из дома, как почувствовал, что теряет сознание. Максимильен будто провалился в  небытие.
    Внезапно он оказался  в незнакомом месте среди огромных холодных камней. Слышался тяжёлый, давящий на уши, гул широкой бурной реки.  Падали  камни, но всплесков слышно не было.  Максимильен закричал – но себя так и не услышал. В свирепом грохоте воды слышался  вой ветра и  рёв бури. Загромыхал  гром. Но вдруг звук особый  разрезал этот грохот и гул, легко, словно шутя, будто природа  сама на время приостановила буйство стихии. Всё стихло.  Резкий свист, похожий на визг, перекрыл всё.
   Звук раздавался с середины реки.  На  сером камне, выделявшемся на  воде необычным островком, сидела большая синяя птица. Её было видно издали. Это она пела, и песню её невозможно было  заглушить. Одновременно в такт песни двигались  сине-зелёные крылья. Это было необыкновенное зрелище! От движения крыльев вокруг камня вздымались и трепетали упругие струи воды. Водяная пыль  на птице переливалась всеми цветами радуги,  покрывая её  блёстками  воды, как бриллиантами. Вот птица кончила петь, поклонилась невидимому зрителю, веером развернула хвост и скрылась в ореоле яркого пламени, только в  направлении  Максимильена протянулся красно - багровый луч, ослепивший его. Всё померкло.
   Очнулся  Максимильен  на полу. Спина затекла, будто  он лежал на острых камнях, но на душе было спокойно. За окном бушевала гроза. Дождь стучал по крыше тяжёлыми каплями. Взглянув на часы, Робеспьер увидел, что прошло несколько часов.
 – Что это было? Бурная река, синяя птица,  яркое пламя и багровый луч.
  В голове всё смешалось, но, как потом оказалось,  этот обморок  спас его. Чуть позже Робеспьер узнал  о расстреле на Марсовом поле. О том, что с ним  произошло на самом деле, он рассказывать никому не стал, просто сказал, что отлёживался в горячке целый день. 
   Но удивительно, после этого случая пришло не просто ледяное спокойствие, а что самое страшное – равнодушие.
Бриссо
У Робеспьера и раньше не было доверия к народу, а сейчас он просто  стал использовать  эти непонятные  ему массы для укрепления своего авторитета в революции.
– Раз революция совершилась «во имя равенства», а народ, как это нельзя не учитывать, становится хозяином положения, нужно его использовать в своих целях, – так размышлял Робеспьер.
   Он  следил за событиями на фронте.  Манифест герцога Брауншвейгского принял как очередную провокацию. Обращаясь к  Бриссо (2), который через  свою газету «Патриот франсе» («Patriote Fran;ais») упрекал  его  в   лести народу и обмане относительно целей войны, произнёс ему в лицо, чеканя каждое слово:
– Вы, который  призывал начать первыми войну,  осмеливаетесь обвинять меня в намерении угождать народу и вводить его в заблуждение? Да как бы я мог это сделать? Я не льстец, не повелитель, не трибун, не защитник народа: я – сам народ.
 Для Робеспьера это  были не просто слова. В своем сознании он находил  подтверждения своего отождествления с народом.  Жил просто, без роскоши, к этому он приучил себя ещё в детстве. Утвердить свою тождественность с народом означало присвоить себе право высказывать эту точку зрения: Робеспьер пользовался тем самым непререкаемым авторитетом, он считал себя вправе  устанавливать, кто принадлежит к народу, а кто – нет.
  Жак-Пьер Бриссо  тоже отождествлял себя с народом, так как  был сыном трактирщика. Учился праву в Париже, поступил на службу к тому же прокурору, у которого занимался Робеспьер, но вскоре увлёкся писательской деятельностью.  Также как и Робеспьер, считал себя  учеником  Ж. Ж. Руссо, ведь даже  имена у них совпадали.  Наиболее крупная работа Бриссо «Философские изыскания о праве собственности и о краже в природе и обществе» (1780), в которой он впервые сформулировал положение:
 «Собственность есть кража».
Тем самым признавал только мелкую собственность. Это повторил  позднее П. Ж. Прудон(3).
    Революция быстро выдвинула Бриссо вперед, играя видную роль в Якобинском клубе,  он рьяно выступал против абсолютизма, а после неудавшегося бегства короля в июне 1791 года,   высказался за установление республики. От имени общинных  советников города Парижа в октябре 1791 года Бриссо был избран  в Законодательное собрание.  Он возглавил  партию жирондистов, которую иногда по его имени называли бриссотинской.
   Будучи  горячим приверженцем республики Бриссо проповедовал войну против всех «коронованных тиранов» за  установление республики в Европе.
   Любопытный факт. До революции Бриссо близко дружил с  Жаном - Полем Маратом. Бриссо считал Марата непризнанным гением, смотрел на него, по словам биографа Марата Манфреда "снизу верх". Бриссо нападал на французскую академию,  не признававшую Марата. Но вот какая ирония судьбы! Революция сделала бывших друзей  политическими противниками.
   Бриссо  открыто выступил против резких обвинений, звучавших  со страниц газеты  Марата  «Друг народа»:
  —   Язык газеты Марата — это язык террора.  «Всех подозрительных – на эшафот!» — это ли не призыв к кровавой бойне своих же соотечественников, что приведёт к хаосу и  к  возвращению абсолютной монархии.
Падению королевской власти никто не содействовал так энергично как Бриссо со своими друзьями.  После свержения монархии и прихода к власти жирондистов он  заявил:
— Революция  сделала своё дело и на этом  можно поставить точку.
    Избранный в Конвент, возглавил борьбу жирондистов против якобинцев.   Бриссо был также в числе тех, кто на процессе высказывался против казни Людовика XVI. Однако, убедившись в бессмысленности своих усилий, он проголосовал за смертный приговор, но предложив обратиться с  апелляцией к народу.
Последними крупными политическими шагами Бриссо было подписание весной 1793 года декларации об объявлении войны Англии и Голландии от лица революционной Франции. Вскоре после этого на него и его партию обрушились якобинцы, набиравшие все большую и большую политическую силу.
    Неоднократно обвиняемый Робеспьером в антиреволюционных взглядах и  связях с роялистами 2 июня 1793 года Бриссо был арестован вместе с другими видными членами партии жирондистов. В ожидании приговора Революционного трибунала он написал мемуары, озаглавленные «Legs а mes enfants» («Наследство для моих детей»)(4).
     31 октября 1793 года Бриссо взошел на гильотину вместе с двадцатью товарищами по партии. Ему было 39 лет. 
Всю Францию ждут перемены крутые,
Событья летят на бунтарских конях.
Мятеж учреждает законы иные,
В Париже, Руане господствует страх.
Нострадамус(5)
Август 1792 года.
      События в Париже развивались  стремительно.  Манифест герцога Брауншвейгского, полный угроз в  адрес революции и революционного Парижа  вызвал  взрыв народного гнева.
Марат в газете «Друг народа» пишет:
 «Тираны, ваши троны рухнут под вами. Уступите же сами. Вас избавят от нищеты и эшафота. Узурпаторы верховной власти, взгляните на меня прямо... Разве вы не видите вашего приговора, написанного на стенах Национального Собрания? Не ждите, пока расплавятся скипетры и короны, идите навстречу Революции, которая избавляет королей от королевских оков и народы от соперничества с народами».
 На стенах домов появились афиши с призывами к восстанию. Одна из афиш заканчивалась словами:
«L;ve-toi! Les tyrans sont m;rs. Ils doivent gueule!»
«Восстань! Тираны созрели.  Они должны  пасть!»
    В журнале «Защитник конституции»,  издаваемом Робеспьером, он пишет:
 «Главная причина наших несчастий лежит одновременно и в исполнительной и в законодательной власти: одна из них хочет гибели государства, другая  — не хочет или не может его спасти. Именно  общенациональный Конвент должен решить  дальнейшую судьбу Франции».
    Робеспьер выступает  в Якобинском клубе с речью, в которой требует низло¬жения короля и созыва избранного на основе всеоб¬щего избирательного права Национального Конвента.
   Робеспьер призывал к легальной тактике,  тогда как нужно было призывать массы не к выборам в Конвент, а к восстанию, которое смело бы  монархию.
   Ночью 9 августа в Совете Парижской Коммуны, представленной делегатами из 48 секций Парижа,  никто не спал. Но  Робеспьер туда не попал и непосредственного участия в перевороте  10 августа не принял. Опять ирония судьбы? Или, всё-таки,  происки голубого бриллианта Око Бхайравы?  Вот что произошло.
   Надвигались сумерки. Париж погрузился в сумеречный туман. Фонари горели тускло. Робеспьер торопился на заседание Совета, но  произошло непредвиденное. Неожиданно на него напали двое неизвестных с дубинками. Их лица были закрыты масками. Всё произошло так  быстро, Максимильен только успел закрыть лицо руками, чтобы не осталось ссадин и синяков. Вдруг между нападавшими и Робеспьером втиснулась смутная фигура  человека в сером балахоне. Дубинки словно взлетели в воздух и неслышно упали  на мостовую.
     Максимильен почувствовал себя странно, как будто мир сместился,  и он оказался на грани  между сном и явью. Всё происходило беззвучно. Нападавшие от страха бросились бежать и скрылись из виду. В   голове у Максимильена  зазвучали слова:
— Я Франции правду столетий оставил на память,
Суровые тучи сгущаются вновь,
Народ тебя к власти желанной поставит,
Но только прольёшь ты соратников кровь.
Робеспьер  буквально оцепенел. Голос продолжал:
— Позднее иль раньше придут перемены.
Гоненья и ужас никто не смягчит.
Луной правит ангел, вскрывающий вены,
И небо дымящейся кровью чадит. (6)
Максимильен вспомнил, что  это был один из катренов Нострадамуса из книги, которую он читал.
И последнее, что он услышал:
— ...о, Франция! Мне ли тебе угрожать?
 Всё поплыло перед глазами.  Он покачнулся. В это время из дома напротив, вышел  человек. Каково же было его удивление, когда в прохожем, облокотившемся о стену,  он узнал Робеспьера.
— Гражданин  Робеспьер! Вам плохо?   Я парикмахер Дюшен. Вам повезло, мне показалось, что в окно кто-то постучал. Может быть, зайдёте ко мне отдохнуть?
Максимильену не оставалось ничего другого, как принять приглашение.  Голова у него кружилась, на языке был металлический привкус. От услышанных слов, которые мысленно повторялись снова и снова, бросало в жар.  Его качало.
— Гражданин  Робеспьер! Обопритесь на меня.
— Спасибо, — еле слышно прошептал Максимильен и вместе с Дюшеном вошёл в дом.
В прихожей пахло цветами. Робеспьер принюхался. Заметив это, Дюшен улыбнулся:
— Моя дочь Элоиза  обожает розы. Вам нравятся розы?
—Это мои любимые цветы.
— Жена и дочь уже спят. Может быть, выпьем вина?
—Я вообще-то не пью. Как говорит мой один знакомый: «Первая чаша принадлежит жажде, вторая — веселью, третья — наслаждению, четвертая — безумию».
Робеспьер вспомнил о Клоотсе Анахарсисе,  именно он  потребовал от Законодательного Собрания войны с Германией и пожертвовал на вооружение Франции значительную часть своего состояния.
—В  разжигании «революционной войны»  Клоотс и Бриссо были солидарны.
Видя, что Робеспьер отрешённо смотрит  в одну точку, Дюшен достал из буфета бутылку вина.
— Я думаю, бокал красного вина вам не помешает.
— Ну что ж, — согласился Максимильен, — в такой ситуации несколько капель вина, действительно, не помешает.
Сделав несколько глотков,  он почувствовал себя намного лучше  и засобирался в дорогу.
—Я благодарю вас, Дюшен! Но меня ждут.
—Может быть, вы задержитесь до утра?
Но Робеспьер настаивал. Он не мог сказать Дюшену, что должен  находиться в Совете Коммуны. Хотя понимал, что ничего не сможет изменить, если  народные массы пойдут в наступление, их уже не остановить. Максимильен чувствовал ещё лёгкое головокружение, но решил всё-таки уйти.
— Не стоит злоупотреблять гостеприимством.
 Старому парикмахеру понравился этот молодой человек.
—Внешне он выглядит суровым, — думал Дюшен,  но очень вежлив и учтив. С ним так легко общаться. Я бы хотел, чтобы у меня был такой сын!
И Дюшен пошёл  провожать Максимильена.
 Выйдя из дома,  они  были удивлены. Опустился такой густой туман, который не рассеивался светом  от фонарей. Небо и земля слились в одну  тёмно серую густую массу.
—  Такого ещё не было! Гражданин Робеспьер! Вы в таком тумане дороги не найдёте. Останьтесь до утра.
Максимильен решил остаться.
— Надеюсь, что в эти несколько часов ничего существенного не произойдёт, — подумал он.
Утром его ждал превосходный завтрак.
—Такого я давно не видел! Благодарю!
Действительно, кофе был таким ароматным, а  булочки – свежими и вкусными. Максимильену  показалось, что он   дома в Аррасе, в окружении его любящих сестёр Шарлотты и Генриетты. И тут же вспомнил о событиях  двенадцатилетней давности,  как тяжело переживал смерть Генриетты.
 — Милая Генриетта!  Умереть в  19 лет, так и ничего в жизни не увидеть!
Максимильену тогда было 22 года, но он плакал и  не стыдился своих слёз. В детстве и юности он потерял много любимых, это отложило отпечаток на его характер, сделала его меланхоличным. Фатальная судьба привела к печальному концу.
   Смерть  матери Жаклин Карро – одна из первых потерь для Робеспьера.   Отец Франсуа Робеспьер, адвокат,  покинул троих детей, защищая угнетённых и оскорблённых в Австралии,  умер в больнице.  Максимильен, преодолевая своё горе,  погрузился в учёбу. Он остался самым старшим в семье и,  несмотря на юный возраст,  быстро повзрослел.
   Дедушка  Жак Карро  души не чаял во  внуках, особенно в Максимильене. Шарлотту и Генриетту воспитывали  тётушки.  После смерти деда  Максимильену пришлось  содержать брата и сестёр.  Переехав в Париж, занимаясь политической деятельностью, Робеспьер не забывал помогать Шарлотте и Огюстену, порой отказывая себе в самом необходимом.  Потому он  решил, что будет лучше, если они будут рядом.  В начале августа Шарлотта и Огюстен приехали в Париж,  жили в съёмной квартире неподалёку от Робеспьера.
  Жена Дюшена Миранда  и его дочь Люсьен, узнав о высокопоставленном госте,   оказали Робеспьеру большое внимание и окружили его заботой. Он был чрезвычайно чувствителен к подобному обращению, сразу почувствовал перемену, попав сюда из  собственной  квартиры на улице Сен Тонж, где  последнее  время  жил один, так как сосед съехал.  С Шарлоттой жить вместе было невозможно, она была слишком сварлива, придиралась  ко всему по любому поводу.
  Младший Робеспьер –  Огюстен –  обладал  гуманным и мягким характером. В департаменте Верхняя Сона он приказал освободить бедняков, заключенных  в тюрьмы за религиозные преступления.
  Парижская коммуна и низложение королевской власти.
   Пока Робеспьер отсиживался у Дюшенов,  комиссары 28 секций, собравшиеся в полночь на Гревской площади, провозгласили себя «Революционной Парижской коммуной десятого августа». Именно она взяла на себя руководство восстанием.  В  большинстве своем здесь  были не известные  политические  деятели. Их знали  только на своей улице, в своем квартале. Среди  них: подмастерье-ювелир и в прошлом солдат, а позднее генерал Россиньоль, сапожник Люлье, красильщик Барюкан, торговец Милье, часовой мастер Тюрло. Усиленно шла подготовка к восстанию. Были назначены командиры, снаряжались батальоны, готовили артиллерию.
    Под утро в  состав  Революционной Коммуны были избраны Робеспьер, Дантон, Люлье, Колло д'Эрбуа, Шометт, Эбер, Паш и многие другие.
   Позже жирондисты стали утверждать, что ни Робеспьер, ни Дантон в событиях 10 августа не принимали. Тогда Дантон заявил:
– В муниципалитете я  потребовал смертной казни для Манда.
       Манд – офицер-роялист, незадолго до августовских событий утвержденный двором в качестве главнокомандующего Национальной гвардией. Он должен был руководить обороной дворца Тюильри. Ночью Манд был вызван в парижский муниципалитет  для объяснений, зная, из кого состоит Генеральный Совет Коммуны, он не сомневался, что легко сможет отговориться.      
      Однако ему пришлось иметь дело с новой Коммуной, которая, естественно, отнеслась к нему как к врагу. Манд  был допрошен, от него узнали о расположении орудий и расстановке сил в Тюильри. После этого Манду предложили перейти на сторону  народа, но он  отказался, заявив:
– Я не признаю самозванную Коммуну, Коммуну мятежников и заговорщиков.
Дантон схватил его за грудки и закричал:
– Эта Коммуна заставит тебя повиноваться. Коммуна, которая спасает народ, которому ты изменяешь.
Но Манд стоял на своём:
–Я не предам Людовика. Vive  la Roi!  Да здравствует король!
После этих слов к Манду подскочил Росильоль, подмастерье,  будущий генерал Конвента.  Он завязал ему рот трёхцветной лентой. Тот пытался сорвать повязку, тогда  Росильоль  связал ему и руки и вывел  на крыльцо Ратуши, где  убил выстрелом из пистолета.
     На место Манда начальником Национальной гвардии Революционная Коммуна назначила своего человека – Сантера, руководителя одной из секций  Сент-Антуанского предместья, с которым Дантон вел предварительные переговоры днем 9 августа.
     В результате смены руководства Национальной гвардии королевский двор потерял контроль над Национальной гвардией. Гвардейцы, которые собирались защищать Тюильри, перешли на сторону восставших.
    Так был подготовлен последний, решающий этап  восстания.
 Неспокойно было  и во  дворце, где разместилась королевская семья.  На Карусельной площади выстроились в томительном ожидании национальные гвардейцы, пешие и конные жандармы, отборные швейцарские части. У моста, вдоль стен  Тюильри и в сторону дворцовых ворот смотрели одиннадцать орудий.
Час решительной схватки приближался.
Между восемью и девятью часами вечера начали собираться секции. В одиннадцать часов секция Кенз-Вен постановила:
«Приступить к немедленному спасению общего дела…»
    Вскоре все стали вооружаться.  Когда надвинулся туман,  на улицах  Парижа  стало пусто.  Около полуночи из дома вышел Дантон, его ждали в Клубе кордильеров.  Буквально на ощупь он добрался до места. Ровно в 12 часов ночи  ударили в набатный колокол. Тотчас же набат зазвучал по всему Сент-Антуанскому предместью.
     Восстание началось. Кордельерский колокол звонил, звонил долго. Марсельский батальон, возглавляемый Шарлем  Барбару, (7)  рабочие предместий, все истинные революционеры взялись за оружие и с пушками, распевая марсельезу и карманьолу, (8)  двинулись на Тюильри.
Король обет нарушил свой –
Как верный сын править страной.
Припев. Друзья, сомкнём тесней ряды –
Тогда враги нам не страшны!
Пускай откроют бой, – мы встретим их пальбой!
Дворяне все стоят горой
За короля, за старый строй.
Но струсят все они, когда пойдут бои.
Припев.
   Восставшие  собрались на  Карусельной площади. Народ был настроен мирно и не желал кровопролития. Ждали, что начнутся  переговоры. Но король и его семья  к этому времени покинули Тюильри и скрылись  под защитой  Законодательного собрания. 
    Около десяти часов раздался первый провокационный залп. Площадь окрасилась кровью восставших санкюлотов. Снова и снова гремели выстрелы…
   Но вскоре  жерла орудий, еще недавно защищавших Тюильри, были обращены против его стен. Артиллерийские залпы гремели один за другим.
Свидетелем штурма Тюильри  был будущий император Франции Наполеон, тогда артиллерийский капитан.
–Какое безумие! – громко восклицал он. – Как они могли (имелись в виду деятели Коммуны) позволить этой черни вломиться во дворец? Почему не рассеяли пушками несколько сотен? Остальные бы живо убрались со сцены.
    Впоследствии Наполеон не постеснялся применить пушки для разгона толпы. Но случилось это значительно позже.
  Новая атака закончилась полной победой восставших. Последние защитники дворца бежали. Лишь немногим из них удалось спасти свою жизнь.
    Сохранились списки убитых и раненых. Сведения действительно были жестоки. Только в первой атаке коварно обманутые швейцарцами осаждающие потеряли несколько сотен человек.  Всего штурм Тюильри стоил  более пятисот убитых и тяжелораненых. Только рабочих и подмастерьев погибло  51 человек, ремесленников и лавочников — 54 человека.  Победа над монархией далась трудящимся ценою большой крови.
      Велико и справедливо было негодование народа. В Тюильри восставший французский народ устроил свой первый массовый самосуд – были перебиты около 1000 швейцарских  гвардейцев и дворян из королевской гвардии. По приговору Коммуны 96 швейцарских наемников, взятых с оружием в руках, были тут же расстреляны. Остальных  заключили в тюрьму.
Похороны борцов, павших за свободу, превратились в  народную демонстрацию.
     Жирондисты  прилагали  все силы к тому, чтобы спасти королевскую власть. Когда стало ясно, что сделать это невозможно, депутаты скрепя сердце провозгласили «временное отрешение» короля и назначили ему и его семье под «квартиру» Люксембургский дворец! 
 Вмешалась  Коммуна и сорвала планы жирондистов. В Коммуне  тоже обсуждали вопрос о судьбе короля и королевской семьи, выступил прокурор-синдик Мануэль:
 –В  Люксембургском дворце  слишком много выходов. Ни один муниципалитет не возьмёт на себя охрану короля.  Тюрьма Тампль (Temple)   будет гораздо надёжнее.
Было принято решение: 
– Арестовать короля и отправить под строгий надзор в Тампль. Назначить прокурора Мануэля ответственным за безопасность королевской семьи.
    В понедельник 13 августа  1792 года  в  тюрьму Тампль Людовика и его  семью сопровождает  сам прокурор Мануэль. 
   При  проезде  по  Вандомской  площади  столпотворение народа,  всем интересно поглазеть на низложенного короля.  Слышны редкие крики:
«Vive  la Nation! Да здравствует нация!»
Но большая часть  наблюдает молчаливо, как  Людовик  следует мимо разбитой статуи Людовика XIV.  Королева опускает глаза, а  король держится стойко и смотрит на всё с невозмутимым спокойствием.   Дети ничего не понимают, но заметно, что им страшно.  Открываются ворота Тампля,  и королевское семейство исчезает за ними. 
– Ворота ада! Где же ангелы? – думает Людовик.
   10 августа 1792 года, когда решалась судьба короля,  Франция была объявлена республикой, власть перешла в руки Законодательного собрания и Коммуны Парижа. В качестве высшего органа государственной власти был учрежден Национальный конвент.
     Дантон.
   Рано утром 10 августа  Дантона разбудили Камилль и Фабр.
– Вставай, – кричал Камилль, – ты министр!
– Ты меня должен обязательно сделать секретарем министерства! –  басил Фабр.
– А меня одним из своих личных секретарей! – вторил ему Камилль.
Дантон с трудом  открыл глаза.
– Послушайте, вы уверены, что я избран министром?
– Да,  да!
    Только после этого Дантон окончательно проснулся.
– Собирайся, тебя ждут в Ассамблее, ты должен  приступить к своим новым обязанностям.
Камилль Демулен чуть позже об этом писал:
«Мой друг Дантон, милостью пушек, стал министром юстиции; этот кровавый день должен был привести нас обоих либо к власти, либо к виселице…»
Власть их ждала сегодня, а гильотина (вместо виселицы) – полтора года спустя. И то и другое – по воле революционного народа.
Пока Дантон собирался, Фабр и Камилль уже вышли из дома. Дантон несколько отстал от них, тут  его окружила толпа  разъяренных женщин.
 Его узнали и стали кричать:
– Дантон, Дантон!  Наши дети голодают!
– Дантон! Кругом кровь, разруха – вот что принесла нам Революция!
 Проклятия посыпались на его голову.  Женщины  готовы были растерзать Дантона, но он не испугался. Где-то в глубине души Дантону стало жаль этих бедных женщин, он встал на тумбу и вместо того, чтобы как-то  успокоить, принялся их ругать. Первые слова его были очень грубыми.  Слушательницы  смутились. Начал  Дантон  зло, но потом голос его смягчился:
– Гражданки! Каждый должен заниматься своим делом. Идите к детям, они ждут вас. Дайте же и мне приступить к своим обязанностям. 
Тут  Дантон  помрачнел.
– Женщина рожает не для себя, а для Отчизны. Революция неизбежно несёт кровь и страдания.
Женщины увидели, как  глаза этого большого человека наполнились слезами.
 – Революция принесёт свободу Франции, а значит, народу!
   Услышав последние слова Дантона, женщины потихоньку стали расходиться, пряча свои лица в передники. 
Дантон был голосом самой Революции.
    В Революционной Коммуне наряду с Дантоном огромным влиянием пользовался Робеспьер. После 10 августа фактически именно он, а не официальный мэр, жирондист Петион, стоял во главе столичного муниципалитета и  возглавил  борьбу против Законодательного собрания.
   Начались выборы в Национальный Конвент, который должен был пересмотреть Конституцию. Был отменён имущественный ценз, законодательные права получили все мужчины, достигшие 21 года. На улицах Парижа крушили бюсты и статуи королей.  Были закрыты многие монархические газеты.
    Одного из журналистов  Сюло, особо отличившегося в  нападках на Анну Теруань, толпа в ярости разорвала. Именно Анна указала на него, назвав роялистом. Но вот ирония судьбы: через 9 месяцев  её,  поддерживающую жирондистов, окружила  на улице толпа женщин. Они раздели Теруань донага и стали жестоко избивать палками. Анна так кричала, что её вопли услышал проходивший мимо Марат. Лишь его вмешательство остановило избиение.  Но  после этого случая Анна помешалась,  и  её отправили в психиатрическую лечебницу. Там она провела 24 года, беседуя с ангелами,  и  однажды ночью тихо скончалась. 
  «Амазонка Революции» так и не увидела ни казней королевской семьи, ни  гибели на гильотине своего возлюбленного Клоотса  Анахарсиса и других прославленных революционеров, ни возвышения и падения Наполеона Бонапарта. 
   Узнав о том, что случилось с Анной Теруань,  Робеспьер стал выходить из дома в сопровождении якобинцев, вооруженных  тяжёлыми дубинками. Кроме того, памятуя о нападении на него, как он  чудом спасся, Робеспьер  выступил с предложением организации  особого Чрезвычайного трибунала для суда над  сторонниками  короля и врагами революции.
   Дантон поддержал инициативу Робеспьера,  и  трибунал был создан.  Но когда ему  предложили место председателя,  он отказался.
   – Я не могу брать на себя подобную ответственность. Я не обвинитель – я адвокат!  Я  защищаю,  оскорбленных и невинно осуждённых.
Это заявление вызвало разные суждения. Бриссо  обвинял Робеспьера  в связях с королевским  двором, вернее с королевой через принцессу Ламбалу. Бриссо доложили, что Робеспьер часто посещал парк Тюильри, где  иногда гуляла королева со своей служанкой Аннет  и принцессой  Ламбалой.   
   Робеспьер был даже незнаком с принцессой и тем более, не встречался никогда с королевой Марией Антуанеттой.  Максимильен  был в парке, у пруда, предаваясь там размышлениям, а Бриссо сделал свои выводы. Сам забыл, что предлагал Людовику XVI  в личной записке обратиться к германским князьям, чтобы они не принимали эмигрантов из Франции, «рассеивали их скопления на границах». Не   это ли серьёзнее, чем обвинять Робеспьера в том, чего не было? 
    В  это время положение Франции  на фронте становилось угрожающим. 19 августа прусская армия перешла границу. Через три дня стала известна измена Лафайета, пытавшегося повести армию против парижских революционеров. Потерпев неудачу, Лафайет бежал, бросив армию. Он рассчитывал попасть в Нидерланды, но был захвачен австрийцами, провёл  в плену  5 лет.  Вернулся во Францию в 1800 году. В период консульства и империи Наполеона Лафайет был в стороне от активной политической деятельности. Умер в 1834 году.
23 августа  капитулировала крепость   Лонгви.   Прусская армия двинулась на Париж.
       Дантон  в своей речи перед Законодательным Собранием объявил:
 – В качестве одной из мер по спасению Отечества должен быть немедленный  арест всех  «подозрительных».
Собрание приняло требуемый декрет, одобрив тем самым и постановление Коммуны  об обысках у «подозрительных граждан» и изъятии оружия.
–Мобилизовать Национальную гвардию, откомандировав для этой цели от каждой секции Коммуны по  30 комиссаров.
–Все граждане должны сидеть дома и не выходить на улицу, пока их не посетят комиссары.
– Всех «подозрительных» и арестованных разместить в тюрьмах или в любых пригодных местах. Подойдут для этой цели казематы монастырей.
   Массовые аресты в Париже прошли в ночь с 29 на 30 августа. В них  участвовало более 60 тысяч гвардейцев и федератов. Было изъято около 2 тысяч ружей, арестовано  3 тысячи  человек.
Тюрьмы были  переполнены, часть арестованных вскоре были  отпущены на свободу.
    Работа Чрезвычайного трибунала не удовлетворяла  население столицы.   
 Кровавый сентябрь.
Прусские войска продолжали наступление.    2 сентября пал  Верден. Оккупанты грабили и вешали беспощадно. Все это довело до отчаяния население. Парижан  раздирали  два чувства — гнев и жажда мести.
   Был объявлен массовый набор добровольцев.  Дантон призывал:
– Настало время сказать народу, что он всей своей массой должен броситься на врага! Чтобы победить врага,  нам нужна смелость, ещё раз смелость.
Народ понял это по-своему.
– К оружию, граждане!  – зазвучало на улицах города.
И всё это в  золотом  сентябре,  оказавшемся  предвестником   мрачных событий.
    Настроение парижской толпы поддерживали  ряд революционных деятелей, первым из которых являлся Марат. Известный историк Эдгар Кинэ (9)  даже считал, что «сентябрьские убийства — идея Марата. Он один предвидел их, один объявил о них, приготовил заранее».
     Неудивительно, Марат всегда рьяно призывал расправляться с врагами революции. В августе по всему Парижу пестрели яркие афиши  с призывами:
– Граждане столицы! В сложный час для нашей Родины, когда оккупанты наступают и угрожают революции,  расправимся с поднявшей голову  контрреволюцией. Добровольцы! Не уезжайте  на фронт, не совершив прежде суда над врагами Отечества, заключёнными в тюрьмах.
     А в своей газете «Друг Народа» Марат  писал:
«Решение более верное и разумное — отправиться с оружием в руках в тюрьму аббатства, вырвать из неё изменников, особенно швейцарских офицеров и их сообщников, и перебить их всех».
    К расправе над контрреволюционерами призывали и некоторые другие политические деятели, среди них  Фабр д’Эглантин (10). Но сентябрьские  убийства  в тюрьмах начались стихийно.
Нельзя перекладывать на чьи-то плечи вину в  жажде мести  со стороны народных масс. Им нужно было найти виновников в своих бедствиях.
   Прусские войска продолжали наступление.    Оккупанты грабили и вешали беспощадно. Все это довело до отчаяния население. Утром 2 сентября 1792 года по Парижу пронёсся слух, что прусская армия  взяла  Верден, последнюю крепость, прикрывающую дорогу на столицу. Стоит только удивляться, ведь на самом деле Верден пал вечером 2 сентября, и в Париже об этом могли узнать только через день. Было ли это  провокацией или предвидением, сказать сложно.
В целях пресечь стихию масс, Коммуна объявила генеральный сбор, чтобы придать действиям плановый характер. В секциях в спешном порядке собирали и вооружали волонтёров. Но стихию народа, как и природную, остановить практически невозможно.
     В это время по всему городу шли разговоры, что заговорщики в тюрьмах поднимут мятеж.  Под влиянием данных событий и слухов секция Пуассоньер приняла постановление:
«Нет иного средства, чтобы  избежать опасностей и увеличить рвение граждан для отправки на границы, как немедленно осуществить скорое правосудие над всеми злоумышленниками и заговорщиками, заключёнными в тюрьмах».
      Данное постановление было разослано,  и его одобрили   все секции Парижа, прежде всего Люксембурга, Лувра и Фонтэн-Монморанси.  Секция Кенз-Вэн вынесла своё постановление:
«Мы требуем предать смерти заговорщиков перед уходом граждан в армию».
  А на заседании секции Терм Юлиана  прозвучало  предложение:
«Предать смерти не только заключённых в тюрьмах, но и всех дворян и судейских крючков».
Пока  Коммуна совещалась, пока рассылались постановления, начались расправы над  узниками, содержащимися в тюрьмах Парижа.
 Около половины третьего дня  толпа атаковала 6 карет с 30 арестованными священниками, которых везли в тюрьму Аббатства Сен-Жермен. В одном из арестованных подмастерье Ришан, будучи глухим от рождения,  узнал аббата Сикара. Аббат обучал его  языку жестов, как и многих других глухонемых. Отец Ришана спас Сикара от расправы.  Все остальные священники  были убиты ударами сабель.
   После этого зверского убийства толпа ворвалась в Аббатство и началась стихийная резня   находившихся там заключённых. В это время в одной из камер образовался   «народный трибунал». Его глава Станислав Майяр — активный участник взятия Бастилии и предводитель похода женщин на Версаль 5 — 6 октября 1789 года. У трибунала имелись тюремные списки, которые они добыли у начальника тюрьмы,  по ним стили вызываться заключённые. Разговор был коротким: «За что и как попали в тюрьму?»
     Что удивительно, воров и разбойников  отпускали, а тех,  кто как-то были связаны с событиями 10 августа,  осуждали на смерть.  150 швейцарцев по очереди  ставили у стены  во дворе Аббатства и убивали выстрелами из ружей.  Не помогло даже то, что несколько  человек, стоя на коленях, просили оставить их в живых. Большинство же мужественно приняли смерть. Были убиты  телохранители короля, бывший министр Монморен, первый камердинер короля Тьерри и многие другие.
   Попытки некоторых секций Коммуны  ходатайствовать о спасении некоторых осуждённых, были отвергнуты  «народным трибуналом»:
  «Ходатайства за изменников бесполезны!».
   В ночь на 3 сентября Майяр  получил письмо от  Наблюдательного Комитета Коммуны, подписанное двумя его членами — Панисом и Сержаном:
«Товарищи, вам приказано судить всех заключённых в Аббатстве без различия, за исключением аббата Ланфана, которого вы должны отвести в безопасное место».
    Брат Ланфана Жан Этьен(11)  являлся членом Наблюдательного Комитета Коммуны, поэтому его друзья решили спасти  аббата от расправы. Это было расценено членами «народного трибунала» как одобрение их действий властями. Всего в Аббатстве погибло около 270 человек. 
По Парижу прошёл слух, что именно в Аббатстве дочь  Сомбреля, губернатора дома Инвалидов, вымолила своему отцу спасение,  выпив кровь из поднесённого ей  стакана.
      Не менее жестокие убийства произошли в  тюрьме Ла Форс, где  также был образован «народный трибунал», который возглавили члены Коммуны Эбер и Люлье. Действовал он по той же схеме, что и трибунал в Аббатстве. Расправы  начались в ночь со 2 на 3 сентября, в них участвовало около 60 человек. За два дня были убиты  160 заключенных. Среди погибших была   Ламбала, так называла   королева Мария Антуанетта  свою подругу принцессу де Ламбаль. 
     Принцесса де Ламбаль была безгранично предана королеве. Одна из тех немногих придворных, которые не сбежали в начале революции, как маркиза  Полиньяк.  Принцесса была  посвящена в план бегства королевской семьи из Парижа в июне 1791-го года. Она отправилась  в Англию. Узнав,  что побег не удался,   Ламбаль принимает решение вернуться и разделить судьбу Марии Анутанетты.
–Королева желает меня видеть, – говорила Ламбаль, – мой долг: при ней жить и умереть.
  В августе 1792-го года принцесса де Ламбаль, вместе с гувернанткой королевских детей, мадам де Турзель была заключена в тюрьму Ла Форс. Судья хотел спасти принцессу, от неё потребовали, чтобы она признала, что  ненавидит короля, королеву и королевский режим. Отказавшись делать это, принцесса подписала себе  смертный приговор.  Кроме того, в её чепчике нашли письма от Марии Антуанетты,  которые она бережно хранила и перечитывала.
–«У меня нет более никаких иллюзий, милая Ламбала, и я полагаюсь теперь только на Бога. Верьте в мою  нежную дружбу...»
– «Я грустна и огорчена. Беспорядки не прекращаются. Я вижу, как с каждым днём возрастает дерзость наших врагов и падает мужество честных людей. День да ночь – сутки прочь! Страшно думать о завтрашнем дне, неведомом и ужасном. Нет, ещё раз повторяю, моя дорогая, нет, не возвращайтесь ни за что...Не бросайтесь добровольно впасть тигра... С меня довольно тревоги за мужа да за моих милых малюток...»
     Бросаясь, по выражению Марии Антуанетты, в «пасть тигра», Ламбаль  думала только о   преданности  королевскому дому  и  она, не раздумывая,  пожертвовала своей  жизнью.
   Так ты, Око Бхайравы,
                жестокой расправой
Оплатил за потерю  бриллианта Ламбалой?
Хоть и верность она
                королеве хранила,
О потере своей она не забыла.
Перед смертью Ламбала всё повторяла:
«Я тебе, королева, не изменяла!»
 Тюрьма Тампль, где была заключена королевская семья, охранялась стражей с трехцветной кокардой. Беспорядков там не наблюдалось, но толпа народа появилась там для того, чтобы показать Марии Антуанетте, что сделали с её верной подругой.  Голову принцессы Ламбаль, напудренную и накрашенную,  водрузили на пику и пронесли мимо окон, где находилась королева.
– Смотри, Антуанетта, твоя верноподданная принцесса Ламбала! Ты посмотри, что с ней стало!
Зрелище было не для слабонервных. Королева, увидев это, застыла, она поняла, что  уже не спастись.
– Жалко детей, не пощадят и их. А как воспримет Людовик?
Мария Антуанетта в самые тяжёлые дни думала не о себе, а о своих близких.
В других тюрьмах толпа действовала стихийно, без следствия и  правосудия.
   Дикие банды выломали в тюрьмах двери и при полном бездействии Коммуны и министра юстиции Дантона беспощадно резали, под предлогом народного самосуда, как изменников отечества всех, кто там находился.
   В монастыре Кармелитов, на территории современного VI округа Парижа, погибло 190 священников, отказавшихся присягнуть на верность Революции. Среди них  Арльский архиепископ Дюло, епископ Бовэ, а также духовник короля, епископ Сента, который был с Людовиком XVI в ночь 10 августа.
 В  тюрьме Консьержи  погибло 289 человек, в основном лица, арестованные за подделку ассигнаций.
В Шатле в расправах принимали участие уголовники, в основном — воры, которых пощадили с  условием помощи убийцам. Здесь погибло 220 человек, содержащихся в этой тюрьме за уголовные преступления. Так, был убит аббат Берди, арестованный по обвинению в причастности к смерти брата. Физически очень сильный, он отчаянно сопротивлялся и убил двух палачей.
    Единственный из политических арестантов, кто спасся из  Шатле —  д’Эпремениль, член Парижского парламента в 1789 году, сыгравший определённую роль на начальной стадии революции, а затем в Учредительном собрании примкнувший к роялистам.
   В монастыре Бернардинов были перебиты уголовники, ожидавшие отправки на галеры.
   В Сальпетриере, представлявшем тюрьму для падших женщин, 4 сентября толпа расправилась здесь над 35 женщинами.
   В Бисетре, тюремном  госпитале для душевнобольных преступников, а также для нищих и бродяг, толпа из 200 человек во главе с Анрио (будущим командующим Национальной Гвардии Парижа) 4 сентября перебила всех обитателей, используя пушки.
 Анрио во главе отряда из 30 человек, расправился с 92 священниками в семинарии Сен-Фирмен,  не присягнувшими Революции и Конституции.
    Во дворе дворца, который занимал созданный 17 августа 1792 года Чрезвычайный трибунал для суда над роялистами, было убито около 80 человек, в том числе второй командир швейцарцев майор Бахман.
   Число жертв в Париже.
Согласно данным историков, изучавших сентябрьские «события», на 2 сентября в парижских тюрьмах содержалось 2 750 — 2 800 человек. Большую  часть составляли лица, арестованные за уголовные правонарушения. Погибло в результате сентябрьской резни от 1 100 до 1 400 заключенных. Из них «политических» — от 353 до 392, «неполитических» от 737 до 1003.
   Как же органы революционной власти Франции отнеслись к зверским убийствам? 
И Законодательное Собрание, и министры, и даже Коммуна оказались не в силах остановить стихию народного гнева.
    Законодательное Собрание послало в места совершения убийств депутатов, но их речи не произвели какого-либо влияния на санкюлотов. Некоторые  с трудом избежали расправы, а   депутат Дюзо  сообщил Собранию:
–Было темно, и мы не могли хорошенько рассмотреть, что происходит.
   Министр юстиции Дантон предпочёл не вмешиваться в происходящее.  Около 11 часов вечера 2 сентября в адрес инспектора тюрем Гранпре было доставлено обращение с просьбой принять меры для защиты заключённых.  Гранпре  заявил:
– Мне наплевать на заключённых! Пусть с ними будет всё что угодно!
 Министр внутренних дел Ролан выпустил послания с просьбами соблюдать порядок и закон.   Но 3 сентября в письме к Законодательному Собранию он заявил:
–События вчерашнего дня должны быть преданы забвению. Я знаю, что народ, хотя и ужасен в своей мести, но вносит в неё своего рода справедливость.
    Мэр Парижа Петион также не имел реальной силы, чтобы остановить убийства. На упрёк Робеспьера он ответил:
–Я могу Вам сказать лишь то, что никакие человеческие силы не были в состоянии им помешать. Поэтому на вопрос  одного из членов «народного трибунала» из тюрьмы Ла Форс:
– Что делать с оставшимися там заключёнными?
Петион ответил:
– Поступайте,  как знаете!
   Даже Коммуна оказалась бессильна остановить сентябрьские убийства. В  её составе не было единства, и ряд её членов полностью одобрял происходящие события.
Потекли реки крови,
Кровавые реки
           багрового цвета
Для Ока Бхайравы
               желаннее нету.
Бриллиант голубой
      становится красным
И это, поверьте,
                очень опасно!
  На требования Коммуны, адресованные командующему Национальной Гвардии Сантеру о применении силы для разгона убийц, она получила ответ:
– Я не могу  рассчитывать на повиновение своих солдат.
   Коммуна смогла только предпринять ряд мер по  ограничению стихийного террора. Так в 4 часа дня 2 сентября Генеральный Совет Коммуны принял постановление о направлении в тюрьмы комиссаров, чтобы те взяли под защиту лиц, заключённых в тюрьмы за долги и другие гражданские проступки.  На основании данного решения из тюрем Шатле и Консьержери до утра 3 сентября успели выпустить на свободу и спасти около 200 человек.
Как парижане отнеслись к сентябрьским убийствам?
    Большая часть населения Парижа  отнеслась равнодушно. Прямого одобрения не было, но не было и негодования. 2-5 сентября шла торговля,  не закрывались лавки, работали театры.
    Ходившим слухам ужасались, но парижане продолжали заниматься повседневными делами.
  Булочник  Жан Круа  говорил  жене:
Всё это, без сомнения, слишком печально, но они — заклятые враги, и те, кто освобождает от них родину, спасают жизнь тебе и нашим бедным детям.
Сентябрь в провинции.
По примеру Парижа расправы над заключёнными произошли и в других городах Франции, чему способствовал циркуляр наблюдательного комитета Коммуны от 3 сентября. Он был подписан Маратом. В этом циркуляре, направленном в департаменты, говорилось:
«Часть жестоких заговорщиков, заключённых в тюрьмах, предана смерти народом. Этот акт правосудия казался народу необходимым, чтобы путём террора сдержать легионы изменников, укрывшихся в стенах города в момент, когда народ готовился двинуться на врага. Нет сомнения, что вся нация, после длинного ряда измен, которые привели её на край пропасти, поспешит одобрить эту меру, столь необходимую для общественного спасения…»
В Орлеане толпа разгромила тюрьмы, разграбила дома богатых торговцев. Погибло 10 — 12 человек.
В Версале 9 сентября было совершено нападение на колонну арестованных, которых переводили для суда из Орлеана в Париж. Это были приближённые короля, в том числе несколько бывших министров. Погибло 50 человек. 
В Жизоре камнем, брошенным в окно кареты,  был убит герцог Ларошфуко, либерал, один из первых представителей дворянства перешедших в Генеральных Штатах на сторону третьего сословия, сторонник конституционный монархии и член Клуба фельянов.
Избиения офицеров, священников и «подозрительных», заключённых в тюрьмах, состоялись в Реймсе, в Орне, в Мо, в Кане, в Лионе, в Витто.  Всего в сентябре 1792 года в департаментах было зафиксировано 26 случаев народных расправ.
Это были страшные,  мрачные  и воистину кровавые сентябрьские дни.    
Фонтаны слёз, фонтаны крови
В Париже, Кане и Лионе.
Сентябрь мрачный, непогожий...
Беги, беги скорей, прохожий!
    К счастью, победа при Вальми 20 сентября отвлекла внимание от   ужасов кровавых расправ.
Командование французской армией осуществлял генерал Дюмурье(12), министр иностранных дел. Несмотря на свои пятьдесят лет, хороший солдат,  честолюбивый, понимавший практическую сторону дел. По карьерным соображениям вступил в Якобинский клуб. Не скрывал своего сочувствия к несчастному Людовику и его супруге, говорил сторонникам короля:
– Король, собственно, лучший человек.
В Якобинском клубе на эту тему не рассуждал, считалось, что он поддерживает жирондистов.
Опытный интриган сумел попасть в действующую армию и вскоре, после бегства Лафайета, был назначен главнокомандующим северной армией.
    Когда Верден пал, Дюмурье углубился в Аргонский лес. На подходе к ущелью с лесистыми холмами, он заявил офицерам:
– Мы будем  защищать  это место, для Франции – Фермопилы.
Таким образом, дорога на Париж была закрыта.
    Проведя военный совет, Дюмурье сосредоточил свои войска на высотах, у Вальми, против левого крыла  армии противника. 
   Армия герцога Брауншвейгского с первых же дней войны, несмотря на обещание эмигрантов,  что они будут избавителями от революционного террора, встретила   враждебное отношение со стороны крестьянства.  Солдаты страдали от недостатка свежей воды,   началась  дизентерия. 
Герцог был опытным стратегом.
– Идти вперёд, имея в тылу свежие силы французской армии – это безумие!
Поэтому, он и решил дать французам  битву у Вальми. 20 сентября, после продолжительной канонады, не причинившей ущерба   революционным войскам, герцог Брауншвейгский двинул против них свою пехоту.
  Генерал Келлерман(13), с шапкой на своей шпаге  в авангарде французских войск бросил клич:
– Vive la Nation! Да здравствует нация!
Клич с энтузиазмом был подхвачен  всеми солдатами.
   Герцог не решился дать битву и приказал:
– Трубить отбой!
   Прусская армия вынуждена была отступить. Позже  герцог Брауншвейгский  попытался  провести переговоры, чтобы получить гарантии для Людовика XVI.
 Дюмурье отклонил всякие предложение, коротко заявив герцогу:
– Я не могу дать никаких гарантий. Национальный конвент  22 сентября  провозгласил республику.  Судьбу короля будет решать французский народ.
 Заявление Дюмурье было не совсем верным. Решение о судьбе Людовика XVI решил не народ, Конвент.
Национальный Конвент о судьбе короля
    Революционерам казалось, что наступила новая эра:  22 сентября  начался 1 год республики. Вскоре старый календарь был заменен новым с  месяцами по 30 дней, разделенными на три декады. Осенние месяцы в новом календаре назывались: вандемьер, брюмер, фример. Зимние –
 нивоз, плювиоз, вантоз. Весенние — жерминаль, флореаль, прериаль. Летние — мессидор, термидор, фруктидор.  Воистину  красивые названия! Они останутся в истории и литературе: Жерминаль, 18 брюмера, 9 термидора. И канут в небытие, как и многие деятели французской революции. 
   Это закономерность.  Ведь победа была использована многими революционерами  не в интересах французского народа, а  для  своих честолюбивых  замыслов.
  С первых же дней существования Конвента вспыхнула вражда между жирондистами и якобинцами, обвинявшими друг друга в стремлении к диктатуре.   
   Подавляющее большинство в Национальном Конвенте составляли представители буржуазии и дворянства. Правое крыло –  умеренные республиканцы-жирондисты, и так как зал заседаний представлял по форме амфитеатр, они  располагались  на нижних скамьях. Левое крыло было представлено якобинцами, настроенными более решительно.  Это была «Гора», так как  сидели  выше, на верхних скамьях. Среди них были Робеспьер, Марат, Дантон. Их поддерживала Коммуна Парижа.
   Подавляющее большинство депутатов, около 590 человек, не присоединились ни к  какому крылу  и составляли неустойчивую массу, колебавшуюся  между Жирондой и «Горой». Это был «Центр», «Равнина»  или «Болото» (Plaine).  Они занимали места между якобинцами и жирондистами. Не играя самостоятельной роли, они поддерживали то правых, то левых.
    На их позицию оказывали влияние санкюлоты Парижа, требовавшие отмены свободной торговли хлебом.  Жирондисты, отстаивая свободу торговли, соглашались  на введение твёрдых цен.  Якобинцы поддерживали  горожан.
        В Конвенте единодушно были приняты два декрета: о неприкосновенности собственности, об упразднении монархии и установления республики. Девизом республики  стал лозунг «Libert;, ;galit;, fraternit;»  «Свобода, равенство, братство». 
   Но споры продолжались и уже переходили на личности.  24 сентября Ребеки (14) напал на Робеспьера.
– Вы только на словах поддерживаете народ. А сами отсиживались в самые ответственные дни революции! Где вы были 17 июля? 10 августа?
    Действительно,  в эти дни Робеспьера не было на улицах Парижа вместе с восставшими.
– Я не должен оправдываться! – подумал Максимильен.
  Но просто так оставить эти обвинения,   он не мог и выступил с речью, в которой  подробно описал свою деятельность по борьбе с контрреволюцией.
–Гражданин Ребеки! А где вы были, когда я выступал против военного закона? Против закона о разгоне народных сборищ с помощью оружия? – голос Робеспьера становился всё более резким и громким. –  А не я ли выступил  против разделения граждан на активных и пассивных? Не я ли выступил за учреждение Национального Конвента и Особого трибунала?  И вы смеете меня обвинять!
   Но тут выступил Луве(15) :
 – В  ваших словах, гражданин Робеспьер всё-таки звучат  оправдания.  Правильно говорил Руссо: «Жить - это не значит дышать, это значит действовать». Но если делать то, что требует от тебя тело: власти, славы, почестей – жизнь будет адом. Делай то, что требует от тебя дух, живущий в тебе: добивайся смирения, милосердия любви, – и тебе не нужно будет никакого рая. Рай будет в душе твоей. (16) 
Луве снисходительно посмотрел  Робеспьера, будто читал то, что отражалось в его душе.
– И ещё. Якобинцы и Робеспьер стремятся к диктатуре.  Древние греки недаром говорили, что последний и высший дар богов человеку - чувство меры. (17) 
     Остроумное возражение  смутило Робеспьера, он даже не знал, что на это ответить.  Долго готовился и  всё-таки довёл спор до сути разногласий.  5 ноября тщательно обработанной, эффектной речью Робеспьер произвёл фурор в Коммуне.
–Жирондисты упрекают  якобинцев  в лести, заискивании перед народом, в разжигании смуты, требуют  порядка и спокойствия.  Я  отвечаю: неужели вам нужна революция без революции! Кто может точно сказать, где должен остановиться поток народного восстания после того, как события развернулись!?
     Казалось бы,  решился один спор, но были и другие вопросы. Особенно острая борьба между якобинцами и жирондистами развернулась по вопросу о судьбе Людовика XVI.   Жирондисты были удовлетворены результатами революции, но выступали против казни короля.   Якобинцы же требовали немедленного суда над Людовиком XVI и его казни, казни на эшафоте.

Меч равенства— нож гильотины.
На эшафоте нет невинных!   
 
(1) Нострадамус
(2)Превенти;вная война; (фр. pr;ventif, от лат. praevenio — опережаю, предупреждаю) — война, которую начинают, считая, что будущий конфликт неизбежен, и основная цель которой — опередить агрессивные действия со стороны противника.
Превентивную войну начинают, чтобы не дать противнику изменить баланс сил в свою пользу. Из-за угрозы спекуляций превентивными войнами международное право считает эти войны актами агрессии. Превентивный удар предполагает удар по источникам грозящей опасности.
  (3) Прудон Пьер Жозеф (1809, Безансон,—19.1.1865, Париж), французский  мелкобуржуазный социалист, теоретик анархизма, философ, социолог и экономист. Отстаивал «владение» — мелкую собственность, не связанную с эксплуатацией чужого труда. В опубликованном  в 1846 сочинении «Система экономических противоречий, или Философия нищеты» («Systeme des contradictions econoniiques, ou Philosophie de la misere») Прудон предлагал путь мирного переустройства общества и резко нападал на коммунизм.
(4) Мемуары Бриссо  в 4 томах  «Legs а mes enfants» («Наследство для моих детей») изданы его сыном в Париже в  1829—1832 гг.
(5) Нострадамус Центурия III
(6) Нострадамус Центурия I, III
(7) Шарль Жан Мари Барбару (1767 –1794)  — начальник марсельского батальона,  французский политический деятель, один из выдающихся жирондистов.
 (8)  Карманьола — революционная песня, написана в 1792 году,  авторы которой (как музыки, так и слов) остались неизвестны. Это своего рода повествование о 10-м августа, когда народ завладел  дворцом Тюильри
(9)  Кинэ Эдгар (1803—1875) — французский историк. В своем труде по истории Французской революции Кинэ размышляет о том, почему революция не принесла французам политической свободы. Причину этого Кинэ видит в том, что французы недостаточно уважают индивидуальную свободу, а последнее обстоятельство он объясняет условиями “старого порядка”. Будучи сам республиканцем, он выступал против крайностей  революции.
(10)  Филипп Франсуа Назер Фабр д’Эглантин (1750 - 5.IV.1794) - Из семьи торговца, участвовал в восстании 10 августа 1792 года, якобинец. Провинциальный  актер. В 1787 году переехал в Париж, где выдвинулся как драматург. Член  Клуба кордельеров с 1790 года.  В  1792 году член  повстанческой Парижской коммуны.
(11)фантазия автора, но Жан Этьен (1794-1834) – реальное лицо – адвокат, депутат Конвента, якобинец, с 1792 года член Наблюдательного Комитета Коммуны. 
(12)Дюмурье Шарль Франсуа дю Перье (1739 — 1823), французский генерал и политический деятель. На военной службе с 1758. Во время Великой французской революции из карьеристских соображений вступил в Якобинский клуб, примкнув к жирондистам. С марта до середины июня 1792 министр иностранных дел, в июне 1792 военный министр. В августе 1792 был назначен командующим армией, которая осенью 1792 одержала победы при Вальми и Жемапе и отбила первый натиск войск австро-прусской коалиции. В марте 1793, потерпев поражение при Нервиндене, вступил в секретные переговоры с австрийским командованием о совместном походе на Париж для разгона Конвента и восстановления монархии. Не получив поддержки в войсках, Дюмурье  в апреле 1793 бежал к австрийцам. После долгих скитаний по Европе (между прочим, в 1800 году он был в России и предлагал свои услуги Павлу I) Дюмурье поселился в Англии, правительство которой назначило ему пенсию в 25 тысяч франков.
 (13)Франсуа;-Кристо;ф Келлерма;н, герцог де Вальми (1735— 1820) —французский военачальник Революционных войн, при Наполеоне I — почётный маршал Франции. В1752 году был завербован во Французский гусарский полк, в 1788 году был уже генералом. В 1792 году Келлерман, с увлечением примкнувший к революции, был назначен главнокомандующим мозельской армией, соединился с Дюмурьеи 20 сентября выдержал знаменитую канонаду у Вальми, устояв против превосходящих сил пруссаков. Обвинённый в том, что недостаточно энергично преследовал отступивших пруссаков, Келлерман был оправдан судом. В 1793 году Келлерман  вторично обвинён в недостатке энергии и брошен в тюрьму. Падение Робеспьера спасло Келлермана. Он  встал во главе альпийской армии, но вскоре уступил часть своих войск Бонапарту. В 1801 году Келлерман был назначен президентом Сената, в 1804 году получил звание маршала Франции и возведён в герцоги де Вальми. В 1814 году он примкнул к Людовику XVIII, который сделал его пэром Франции. Похоронен на кладбище Пер-Лашез. В 1892 году Келлерману был поставлен в Вальми памятник.
(14) Франсуа Трофим Ребеки (1760 (или 1744)—1794) — марсельский негоциант, деятель Великой французской революции, депутат Конвента, жирондист. Покончил жизнь самоубийством, утопившись в море.
(15)Жан Батист Луве де Кувре (фр. Jean Baptiste Louvet de Couvray или de Couvrai; 12 июня 1760 года, Париж — 25 августа 1797 года, Париж) — французский писатель, видный деятель эпохи французской революции, защищал интересы жирондистов,  издавал газету «La Sentinelle», выпускал памфлеты и листовки, боролся с роялистами и якобинцами. Луве прославился как автор романа «Приключения кавалера Фоблаза» (фр. Les amours du chevalier de Faublas) ( 1787—1790). Роман был написан им в ранней молодости. Огромный успех романа основан на его эротической фабуле. Прототипом главной героини была возлюбленная Луве, на которой он впоследствии женился. Второй его роман, «Эмилия де Вармон», пропагандирует разрешение развода и брака священников.
(16) Лев Николаевич Толстой, афоризм
(17) Иван Тургенев, афоризм