09-03. Как это было

Все случилось достаточно неожиданно. С намерениями уволиться из «Спектрэнерго» я заигрывала уже давно, но не предпринимала никаких действий, не слишком надеясь на их результативность. И вдруг все начало происходить само собой, как  будто меня начали направлять свыше. Впрочем, перед этим именно туда – наверх! - я и обратилась за помощью: безоглядно и не размышляя о последствиях. К моему немалому удивлению, обстоятельства тут же  приобрели мистический оттенок и стали определять мою судьбу.

Логика моих поступков удивительна. Порой я доверяюсь судьбе безоговорочно, считая, что кому-то выше меня лучше знать, что для меня нужно. И если мне позволят расстаться со «Спектрэнерго», про которое,  кажется, я уже поняла все – и про себя, и про его руководителей, - значит надо идти дальше и приобретать новый, необходимый мне опыт. Перемены не могут быть только к лучшему, так же, как они не могут быть и только со знаком минус. Я не ищу перемен, но, видимо, не моя судьба просидеть всю жизнь на одном и том же месте в приятном (или неприятном) расслаблении, не напрягая мозгов на освоение нового дела и изучение новых правил игры, не судьба ходить по давно обкатанной дорожке. Я не обладаю необходимым количеством равнодушия к тому, что делаю для получения хлеба насущного. Почему-то место  работы для меня всегда было чем-то гораздо большим, чем только заработок. И ничего с этим не поделаешь.

Шеф,  в очередной раз собираясь лечь в больницу, снова почиркал наше новое штатное расписание, из которого окончательно забрал от меня не только должность инспектора по кадрам, но и должность  экономиста по планированию. Когда я выразила свое несогласие на остававшуюся мне сомнительную вакансию экономиста по нормированию  труда, Нестерович,  уже подогретый дурацкими решениями Шефа, сорвал свои эмоции на мне. Это и оказалось началом конца. В тот же день я сочинила на себя красивое резюме, взяла у Светы телефон платной биржи труда «Балтика» и оставила там свою заявку на подбор вакансий. Уже на следующий день я получила направление на собеседование в Издательство «Из рук в руки», где мое  резюме понравилось. Вскоре после звонка из Издательства мне позвонила из дома мама и продиктовала телефон, оставленный мне по поводу работы.  Я,  решив, что ее информация идет  из того же источника, только по чистой случайности не выбросила бумажку с телефоном, чудом заметив, что записанный на ней  номер другой. Удивилась. Позвонила. Это и была «Петербургская Металлургическая компания», где мне предлагали посмотреться на место инженера по логистике с приличным окладом. Я нисколько не сомневалась, что второе предложение также исходит от «Балтики». Не давая себе долго думать, я договорилась о встрече с обоими руководителями на следующий же день:  утром – в «Металлургической Компании»,  а вечером – в Издательстве.

«Металлургическая компания» была первым предприятием, куда я за все время работы в «Спектрэнерго» пришла на «смотрины». Дорога до Компании понравилась – в этом  районе города прошло детство моей мамы, к тому же на метро сюда можно добраться за полчаса. Аккуратное 3-х этажное здание с вывеской ЗАО находилось недалеко от ТЮЗа. Возле  дверей - охранник, на третьем этаже, где находится организация, тоже охранник. В небольшом холле пусто:  беседы с посетителями происходят в отдельной комнате для переговоров. На стене скромная реклама предприятия - железнодорожные вагоны, подъемный кран и груды строительного металлопроката. Предприятие, имеющее ряд филиалов в России и на Украине, занимается его складированием и продажей.

Главный инженер фирмы  носил «мистическую» фамилию Козлов: ровно через три дня должен был вступить в свои права года Козы. Козлов – плотный, среднего роста и спортивного телосложения мужчина с пронзительными, темно-карими глазами, коротко остриженными чуть вьющимися на лбу волосами и лысой макушкой, с виду – мой ровесник или чуть моложе. Как выяснилось из разговора - уволенный из ВС офицер, флотский отставник. Сбегая от одного «Полковника», я плавно переходила в руки другого. В прошлом командир подводной лодки, капитан 1 ранга Юрий Александрович - так звали Козлова - охарактеризовал  себя жестким, с трудным характером, требовательным человеком. Это заявление мне больше понравилось, чем испугало: тот, кто оценивает себя критически, не так плох, как те, кто хвалится своим  замечательным характером! Да и с мужчинами, особенно бывшими военнослужащими, мне работать нравится. Вместо долгих слов я протянула ему свое резюме. Писать я умею – это моя сильная сторона.

 К концу нашей короткой встречи неожиданно выяснилось, что к кадровому агентству «Балтика» Козлов не имеет никакого отношения, а на мой вопрос, как же он на меня вышел, он только таинственно улыбнулся. Я до сих пор этого не знаю.

 Название «Металлургическая Компания» я никогда прежде не слышала. Козлова не знала. Тем не менее, я почему-то сразу же поверила каждому слову этого человека и захотела у него работать, понимая, что легким мой хлеб здесь быть не обещает.

Вечером, уже без особой охоты, я  посетила «Издательство», где меня оценивали на должность офис-секретаря с бешеным по моим меркам «белым» окладом в изысканной, но неискренней атмосфере известного и богатого издательства. Моим работодателем была жеманная «светская» женщина, обстановка живо напоминала Высшую Экономическую школу при Финэке, а  территориально организация  находилась невдалеке от Центральной районной администрации. Хотя  других столь хорошо оплачиваемых предложений  у меня не было, мне  было страшно подумать, что меня туда возьмут. Закабалять себя на глубоко противную мне и абсолютно негармоничную моему характеру роль мне ужасно не хотелось. Напротив, в «Металлургической Компании» мне понравилось все. В обоих местах мне пообещали сообщить о своем решении через неделю. Я почувствовала,  что боюсь согласия Издательства, а согласия Компании хочу, хотя Издательство производило впечатление более стабильной и  лучше оплачиваемой фирмы. Не странно ли?

Спустя неделю, подкрепив свое намерение «одобрением» любимого мною советчика И-Цзина, я вновь позвонила Козлову. Он предложил встретиться, чтобы обговорить дату моего перехода. Домашние  встретили эту новость с радостью, им почему-то тоже нравился этот вариант: железная дорога, металлопрокат, актуальная для страны проблема логистики казались маме делом надежным и заслуживающим внимания. Впрочем, никаких других предложений мне больше не поступило: как будто их и не должно было быть! Как будто ветер перемен без всякой логики и рассуждений поднял меня с одного места и опустил на другое - вполне конкретное.

До сих пор никто из моих знакомых еще не знает о моем предстоящем увольнении.  Даже на работе я до самого последнего дня ни с кем не делилась своими новостями. Я так долго представляла себе этот день, мне так порой хотелось «отомстить» этим поступком всем тем, кто так долго унижал меня в этих стенах (а может, мне это только казалось?), а когда, наконец,  это случилось – стало грустно. Уходила целая страница моей жизни – такая яркая, такая абсурдная. Нигде мне не будет так интересно, как здесь, в нашем театре абсурда. Все придется начинать заново. Это и хорошо – можно исправить старые ошибки, и плохо – страшно наделать новые. И опять начнется долгий этап вживания в новые вопросы, опять я буду «молодым специалистом», дурак дураком, неуклюжей, испуганной, тупой из-за  нервного напряжения. С каждым годом мне все труднее вживаться в новые роли. Но на старом месте – пепелище и безысходность, что бы мне здесь ни наобещали – ничего хорошего в «Спектрэнерго» мне уже не светит, а будет ли еще один шанс воскреснуть на новом месте – не знаю.

Не позднее весны в «Спектрэнерго» начнется новая компания по увольнению, смене коллектива, потому что все пришедшие сюда уже освобождаются от розовых иллюзий и начинают понимать происходящее. А к моему подчиненному положению удобного исполнителя и курьера Парочка уже привыкла, и оно их устраивает. Да и Подруга приложила руку к моему теперешнему положению – она меня не любит, а ее отношение всегда определяет политику Литвинова. Впрочем, кого она любит? О ком она хорошо говорила за спиной, кого искренне пыталась удержать? Я  уже не вижу  себя в этой организации, где из «стариков» остались лишь Шумилова, Лялин да Ларин. Мне уже не сохранить лица, дальше я буду только еще больше падать вниз и терпеть унижения. Здесь меня ожидала безысходность, там – неизвестность. Но если я уцеплюсь за Веревку с Неба, если смогу осуществить на практике то, на чем мы фиксируем память в группе Алеф, то все самое правильное и лучшее, пусть даже и еще более трудное, только начнется. Со мною мои Три Драгоценности, - разве можно бояться жизни?

…Долго ждала, пока приедет Нестерович, пока он освободится в своем кабинете. Секретарша умирала от любопытства, уже  догадываясь, с чем я иду, но я до поры ничего не говорила. Наконец вошла в кабинет Полковника. Начала с передачи ему экономической статистики за 2001 год – он, как всегда,  дал мне это задание и забыл про него. Для отчетов такого рода у него теперь  есть Дунаева и ее современный пакет программ в ее новом мощном компьютере. А я готовила свой по старинке, программируя на Excel, почти вручную. Нестеровичу отчет понравился. И тут я  вручила ему  своезаявление – «Прошу уволить по….».

Виталий Станиславович в происходящее сразу не врубился, он не ожидал от меня ничего подобного. Поначалу решил, что это просто мой шантаж, но потом понял, что все серьезно. Сказал, что не отпустит меня. Я объяснила, что в фирме себя больше не вижу – меня как таковой нет в штатном расписании, что мой старый фронт работ уже завершен, а новый уже распределен между другими. Ответить на это ему было нечего, кроме жалких фраз, что «еще не все решено» и что он «сам мучается с Литвиновым, который не дает ему воли и медленно, но верно разрушает коллектив и мешает работать». Я сказала, что прекрасно это понимаю и именно поэтому больше не хочу ничего ждать и бороться с ветряными мельницами. Что уже поздно, потому что в другом месте уже написано заявление, а я считаю себя человеком слова.

Шеф все еще находится в больнице и выйдет на работу только в понедельник. Разговор с ним мне еще предстоит. Я не думаю, что он что-то изменит. Хотелось бы высказать Шефу причины моего решения, чтобы он задумался. Но не нужно. Это никак его не изменит. Кроме того, он пожилой и нездоровый человек, который вовсе не хочет слышать то, что я могла бы сказать. Не лучше ли  расстаться в добрых отношениях, ничего особенного не объясняя? Во всяком случае, не стоит говорить о деньгах, если я и хотела одно время  привлечь к себе внимание увольнением в надежде, что о моей судьбе наконец задумаются, то теперь это уже не нужно. Я не настолько глупа, чтобы поверить несбыточным обещаниям, и уже не уверена, что хочу получить здесь ответственную работу, чтобы позже  быть за нее битой, как это случается здесь со всеми.  Разум говорит мне, что разбитого горшка не склеить. Но что поделать, если я, как кошка, привыкаю к месту, и мне бесконечно грустно расставаться с этим неподражаемым и несчастным  «Спектрэнерго»?

9 февраля 2003г мы с Машей побывали на Смоленском кладбище и поставили свечу на место упокоения Святой Ксении Петербуржской.  Пошла последняя неделя моей работы в «Спектрэнерго».

                *     *      *
Целую гамму самых противоречивых и неожиданных чувств я испытала в свою последнюю пятницу в «Спектрэнерго». Ожидалось чествование всех Водолеев (в число коих входил и сам Нестерович), а заодно и празднование Дня влюбленных. Истинная причина затевающихся шашлыков заключалась, конечно, не столько в этих поводах, сколько в очередном затруднительном финансовом положении «Спектрэнерго». Нужно было спустить пар у коллектива, напоив его водкой.  Московский банк сидел на картотеке, в Строительный поступил платеж от ГУП ТЭКА, но нужды на комплектацию по основным договорам его существенно перекрывали. Выдача зарплаты, в том числе и «черным налом», оставалась проблематичной.  Шеф, несмотря на недавний выход из больницы, плохо выглядел и опять томил руководителей совещаниями. Новые начальники, уже разобравшиеся в обстановке, роптали и матерились, а тут еще подоспело мое увольнение, которое вдруг оказалось неожиданной трещиной в фундаменте нашего и так нестабильного коллектива.  Парочка никак не ожидала от меня подобной выходки, рядовой персонал и рабочие откровенно горевали о случившемся. Нестерович (единственный из руководства) на каждом шагу повторял о своем глубочайшем сожалении, и мне казалось, что в данном случае он был искренен…

Горше всех было мне. Я навсегда расставалась с этими стенами, ставшими мне домом – шумным, несправедливым домом с плохим хозяином и дурно воспитанными домочадцами, но именно таким, какими и бывают обычные семьи. Здесь все критиковали всех,  на словах отлично знали, как надо решать проблему и кто виноват, но всё оставалось, как всегда, а проблема решалась сама по себе и своим, непредсказуемым способом. Мы каждый раз каким-то образом выплывали, восстанавливались, залечивали раны и набивали себе новые шишки, совершенно не меняясь по существу. Мне часто казалось, что все происходящее здесь было только игрой, выгодной самой Парочке, более того,  инсценировалось ими, чтобы скрыть ото всех выгоды, о которых я не знала.

Я считала Парочку  за одно целое, но именно целым Парочка не была. Они в чем-то имели общие интересы, но при этом и вели каждый свою собственную, эгоистическую политику, едва ли это осознавая.

 Шеф был болен, упрям и скуп. Понимая, что особых запасов у него нет, он  хотел жить  так, чтоб себе не ни в чем не отказывать, поскольку, как он считал, он заслужил это непомерным трудом на благо других, а «паразитов» при нем было более, чем достаточно. Он постоянно путал и смешивал методы руководства современной жизни (которую он так и не принял) и совковые принципы, а для коллектива это было хуже, чем если бы было что-то одно. Он был полон фиксированных идей и витал в облаках, постоянно искал виноватых, срывался на них и одновременно страдал от своего характера, от своих промахов, хотя и  упорствовал на своей правоте. Его душа находилась в вечном раздоре и страдала, пока он, требуя выполнения своих мелочных и часто нелепых указаний,  никогда не соблюдал им же установленных правил игры, самодурствовал, лгал, занимался демагогией и был отвратительным дипломатом. Он очень зависел от своих подчиненных, которым  не доверял, не давая необходимой свободы действий и, в то же время, давно уже не брал на себя никакой ответственности, окружая себя «стрелочниками». К сожалению, он уже давно престал быть специалистом, профессиональным исполнителем работы, за которую брался, хотя по-прежнему считал себя таковым. Он практически ничего не мог сделать самостоятельно. Отношения портил со всеми одинаково, и с верхами, и с низами, и одинаково страдал из-за этого. При этом оставался стихийно и неуправляемо щедр и расточителен: по велению души он мог сделать дорогой подарок из своего кармана, не считая денег и не задумываясь о последствиях, о будущем, но при этом скупо придирался к списку затрат на производство, не понимая, что даром никакую работу выполнить невозможно. Словом, это был чисто русский характер со всеми его недостатками.

Подруга во всех отношениях являлась его противоположностью. Другое поколение, ни в чем не поддерживающее коммунистов и их порядков. Хитрая и безжалостная, поскольку к себе никогда не ощущала жалости от других и научилась выживать в самых жестких обстоятельствах. Умеющая скрывать свои эмоции  с людьми, от которых зависела, хотя на своих подчиненных легко срывала настроение, считая это правильным, никогда не употребляла с ними таких слов, как «пожалуйста» или «спасибо», не считалась с  чувствами подчиненных, их интересами и самолюбием. Это был тип сознательного и жестокого эгоиста, оправдывающего в себе такой способ жизни, как единственно возможный в бизнесе. От Шефа Подруга терпела все, но, кажется, его не любила. Впрочем, по-моему, она никого не любила, не была эмоционально привязана, даже к собственному сыну относилась прагматично – он был всем обеспечен, но редко виделся с мамой, и она считала это правильным. При нас она часто иронизировала над Шефом, тихой сапой гнула свою линию, незаметно, но умело убирала со своего пути опасных или не симпатизирующих ей  людей, причем цель ее тайных козней определялась даже не интересами фирмы, а ее сугубо личными соображениями. Подруга была наблюдательна и умна (чисто по-женски), но абсолютно не склонна к поддержанию какого-либо внешнего порядка, хозяйственности, бережливости, хотя суть любого вопроса, вернее его интригу, возможную выгоду или опасность, всегда улавливала четко. Умела поддерживать хорошие отношения с сильными и полезными для дела людьми, делать им подарки, договариваться о решении вопроса обходными путями. Близких друзей по-моему не имела – она всех использовала, причем ровно до той степени, до какой ей это было нужно: могла не пожалеть и своих, если с ними сталкивались ее интересы по работе. Многие из ее однокашниц некогда работали у нее на нашей фирме, но все они не только не имели от нее поблажек, но и кончали так же, как и все мы – увольнением по собственному желанию с осадком обиды и горечи в душе. Свою политику Подруга вела тайно, по-женски, не проявляя свои интересы в открытую, но в итоге Шеф всегда делал именно то, что она желала, хотя на людях они постоянно ссорились по работе, и Шеф на совещаниях ее часто унижал и критиковал даже более, чем прочих.

В последнюю неделю перед моим увольнением Подруга никак себя не проявила. Не нашла для меня ни одного слова. Мы так и расстались, не попрощавшись. При этом она не упустила возможности дать мне напоследок пару курьерских поручений в Московский район, которые относились исключительно к ее кругу обязанностей и были ее недоделками. Так используют слугу, уже незанятого собственной  работой, но пока еще не получившего расчет. Я чувствовала, что именно этого она и хотела. И это ее отношение ко мне определило мое положение на фирме в последний год и даже заторможенную реакцию на мое увольнение  Шефа, все эти годы на словах всегда относящегося ко мне с симпатией и уважением,  ни разу не обругавшего меня, хотя и  не знающего толком, в чем состоят мои обязанности.  Он был занят более важными вопросами.

Из последних рабочих минут в «Спектрэнерго» вспоминается сцена, являющаяся типичной для всей  полосы моей здешней жизни. Я только что передала  дела кадрового учета Элевтине, поставила печать в свою трудовую книжку. Раздала подарки Гале и Антонине, отнесла на кухню большой глиняный чайник, принесенный из дома. Сижу за тщательно убранным и пока еще моим столом. В комнату входит Нестерович, во всеуслышанье в очередной раз объявляет о своем глубоком сожалении по поводу  моего ухода и добавляет, что на время моего испытательного срока на новом месте, если мне там что не понравится, он будет  рад, если я надумаю вернуться обратно. Мы обмениваемся добрыми словами, делаем друг другу вполне искренние реверансы. Чуть позже к Любе заходит немолодая женщина, и по их разговору я понимаю, что она – соискатель на место экономиста по нормированию труда – на мое место. Мне становится неуютно от этой вполне наглядной нестыковки слов и дел,  и я ухожу в инженерное бюро – единственную комнату, так и не дождавшуюся ремонта, с обвисшими со времен нашего первого субботника обоями, с последними оставшимися со времен старого офиса на Яковлевском переулке людьми – Лариным и Шумиловой. Двое молодых парней – Дима и Витя, что-то чертят на мониторах компьютера, Антонина Васильевна набивает текст рабочего проекта, Ларин как всегда разглагольствует  за своим  столом. Ларин – это тот самый,  молодой и самоуверенный инженер, чей образ из портретной галереи образов «Спектрэнерго» я изобразила в своих «Письмах» первым. Поддержав  поднятую  мною тему о смысле нашего бытия в связи с недавно прочитанной мною книгой Пелевина «Чапаев и пустота», Сережа постепенно переводит наш диалог в монолог. Он, как всегда, начинает говорить о себе любимом, о том, как он много работает, какой он умный и настырный, но вот жизнь почему-то всегда не соответствует тому, что он запланировал. Ларин  рассуждает о том, как опасно бывает хотеть «подумать о чем-то еще». Я, чувствуя, что уже потеряла нить его логики, замолкаю, о чем Серега нисколько не жалеет – ему важно выговориться. Он говорит и говорит, временами обращаясь почему-то к Диме, который вообще-то туповат и выступает для Сереги в постоянной роли мальчика-стрелочника, которому так приятно объяснять все про теплотехнику, зная, что его будут молча слушать, но все равно ничего не поймут и оттого не возразят. Все остальные просто заняты своим делом, и монолог Ларина никто не прерывает. Происходящее напоминает мне сумасшедший дом, в котором находился Петька Пустота из пелевинской книжки, только менее осмысленный и уже до боли знакомый.

 От чего так болит сердце? Вернее для чего оно болит, и надо ли мне так сожалеть, что ничего этого я больше уже не услышу? За границей считают правильным часто менять работу – чтобы обновлять впечатления и не загнивать в привычном… Пора мне посмотреть новые сны, помня, что они – лишь сны, и всегда есть куда проснуться…

Наконец всех нас пригласили на «балкон», где поставили и накрыли столы, принесли шашлыки Владимира Ивановича – вкуснее их я нигде еще не едала! Уселись в тесноте. Коллектив куда более, чем на половину, новый, Андрей Сухоруков и Миша Васильев вообще ушли домой – они в обиде на начальство. Подруга забилась в дальний конец  стола и никак себя оттуда не выражала. «Тамадил» Нестерович. С голода (застолье началось вместо обеда) все накинулись на еду, с холода – на водку. Поздравили всех рождающихся в феврале, выпили за день влюбленных. Я прочла свои последние стихи Водолеям, дополнив тост Литвинова (до этого он сам просил меня написать им поздравление). Народ быстро пьянел. Шеф, которому обычно не дает пить Елена, в этот раз сидел на другой половине стола и выпил много. Он снова начал произносить  знакомую мне длинную речь о том, как  все когда-то началось, как его унижал Собчак, ни черта не понимавший в энергетике, как трудно становилась на ноги его фирма. Из присутствующих этого еще почти никто  не слышал, но с пристальным вниманием слушала Шефа почему-то одна я – мне снова было безумно жаль этого красивого, в общем-то не злого, несчастного человека, который искренне многого хотел, но никогда не смотрел на происходящее, как на Зеркало. После этого снова налили бокалы, и Шеф сообщил, что фирму покидает А.К, о чем он очень сожалеет, чувствуя свою вину, что не смог вовремя подумать о моей судьбе, что очень расстроен этим и готов принять меня обратно в любом качестве, если что-то мне не понравится на новом месте. Его поддержал Нестерович, рабочие  и Галя. У меня неожиданно потекли слезы – сцена получилась еще та, но ничего поделать с собой я не могла. Моя реакция почему-то всех удивила – еще никто не увольнявшихся отсюда не уходил со слезами грусти – кто шел с обидой, кто, хлопая дверью, кто равнодушно. Я почувствовала, что ко мне все относятся искренне, особенно те немногие, кто знают меня здесь давно, они говорили, что теряют хорошего человека...  Шеф передал  мне конверт с «премией», видимо из собственного кармана - при нашей финансовой обстановке это было неожиданно: обычно «предателям» у нас даже расчет делают спустя несколько месяцев, не то что «премию» выделяют.

Подруга куда-то испарилась, больше я ее не видела. Возле кухни мы дружески, как старые и добрые друзья, поговорили с Нестеровичем – это было уже наверху, когда все пошли перекурить,  туда же подошел Рыбников, и мы наконец-то  впервые беседовали как друзья – я видела, что он жалел, что мы с ним не нашли общего языка, что он все понимает и уважает меня. Тоже самое было и со мной – я ведь давно обнаружила  в нем не только эгоизм и бездушие, но и явные достоинства – систематический ум, чувство юмора, выдержку. Он все это время, хотя и задевая меня постоянно, боялся меня точно так же, как и я его, просто что–то между нами сразу же не заладилось, о чем я уже искренне сожалела…

Еще чуть позже вспоминается сценка, когда мы – Шеф, Леша Баранов, Лялин и  Женя Прибытков – сидим пьяненькие за столом, за которым остались одни мужики-работяги, и все плачем.  Шеф целует меня, держит за плечи и все время повторяет, что, что бы ни случилось у меня, я всегда должна обращаться к нему, что он никогда меня в беде не оставит, что он все понимает и жалеет, что так получилось. Помню плачущего Лялина, который говорит, как он плохо себя чувствует в этих стенах, как он расстроен, что останется теперь совершенно один, что никого больше не будет из «хороших людей», а все, кто приходят сюда взамен  - все страшнее… Потом мы с Женей Прибытковым танцевали и пели хором «есть только миг между прошлым и будущим», а я не стеснялась делать это громко… Впервые за все время работы здесь я чувствовала себя абсолютно расковано, я то плакала, то нервно смеялась, всех любила, понимала, жалела и проявления своих чувств не стеснялась. Почему-то именно в  это время я была удивительно счастлива. Радость и печаль, наверное, всегда идут рядом. Я понимала, что на всех нас просто действовала водка плюс мое нетипичное для нашего времени неравнодушное реагирование на жизнь, моя непосредственность реакций что ли, по которой народ стосковался, отвык, очерствев и став излишне прагматичным. Но в то же время опьянение  поднимало из глубины наших душ то, что в них действительно было, мы все находились в гармонии  со своей совестью и с миром, водка  снимала с души всю шелупень, наши маски, нашу стыдливость, равнодушие, эгоизм.

Я не знаю, что будет с нашей фирмой дальше. Главный энергетик Панин, приведенный к нам недавно Шефом, часто появляется на работе пьяным и его уже готовили к увольнению. Главбух Ирина, по ее словам,  выходит замуж и вскоре уезжает в Москву – об этом она сообщила совсем недавно. Ландаева планировала уволиться в марте. На Любу свалили все, что раньше делала я. Впрочем, у нее хороший характер, возможно, то же самое она будет делать уже при совсем других деньгах. Элевтина приняла от меня кадры – она дотошна и исполнительна, но, как мне показалось, совершенно глупа и корыстна, она безропотно будет делать все по указке Нестеровича, но только сам Нестерович не способен ничего удержать в голове, и я плохо представляю себе, как все это будет происходить. Впрочем, я всегда цепляюсь за мелочи, которые никому не нужны. Ни Люба, ни Эля не беспокоятся, не задают мне вопросов, куда, когда и зачем им придется ездить, как делать. Это кажется мне странным. Я бы на их месте волновалась. Но нормальные люди в таких случаях спокойно ждут указаний начальства и не проявляют инициативы заранее.

Довольно о низком. Мы – действительно пустота. Наше содержание целиком и полностью состоит из эмоций и реакций, которые создает в нас окружающий мир. Мы самозаводящиеся фабрики снов, способные рыдать при воспоминаниях о волнующих минутах уже ушедшей жизни и проявлять внешнюю активность только под влиянием мыслей, зародившихся в нашей голове совершенно случайным образом. Мы строим модели других людей по примеру собственной, но плохо понимаем собственное устройство. Мы глухи и слепы к тому, до чего мы еще не дозрели, и,  бессознательно подвергаясь влияниям других, сознательно упрямо ищем в мире только те идеи, которые соответствует нашему сиюминутному пониманию, даже не замечая, как часто и  незаметно для себя меняем свои мнения.

Мне почему-то показалось, что я отмыла часть своей кармы, связанной с местом работы. Впервые, после 1993 года я меняю работу по собственной  воле и перехожу на новое место, слыша слова благодарности и уважения. Я ухожу с легким сердцем, чистой совестью и с надеждой, что «Спектрэнерго», ставшее мне родным, выстоит. Я действительно искренне желаю ему этого.

Завтра я иду на новое место работы. Все хорошо. Со мной не случиться ничего из того, что не должно случиться. Я даже не слишком переживаю, что кое-что  для меня изменится к худшему, что многого, ставшего привычным, уже никогда не будет. Главное – адекватно принимать каждый миг настоящего, принимать полностью, не думая о плодах и своих выгодах, и следовать тому, о чем говорит Истина. Пока я крепко держусь за Веревку, опущенную мне с Неба, пока соблюдаю Заповеди  и терпеливо отмываю свою собственную карму, мне нечего бояться.