09-09. Муха на липучке

Умер Саша Доронин. Это известие оказалось таким неожиданным и таким убийственным. Не должны дети уходить раньше родителей. Не должны. Саша – бывший одноклассник Маши, студент – медик и уже много лет врач от бога. Он рано потерял мать, отец ушел из семьи еще раньше, за что Саша так и не смог ему простить. Саша жил в маленькой квартире на Петроградской стороне вместе с бабушкой и дедом, заканчивал Медицинский Педиатрический институт  и параллельно работал в больнице, в отделении хирургической реанимации. У нас, как известно, что охраняешь, то и имеешь. Для Сашиного случая  эта фраза приобрела печальный смысл. Он  пострадал от того, от чего сам спасал других людей в своем отделении – от аневризма сердца. Скончался скоропостижно, у себя дома, где 12 мая  2003г бабушка обнаружила его в постели уже мертвого.

Саша был потрясающе интеллигентным и удивительно отзывчивым, добрым человеком. Он давал медицинские консультации всей нашей семье (еще в школе Доронин слыл и был для всех лекарем!). А как он владел письменной речью! У редкого взрослого встретишь такое умение излагать мысли, вести рассуждение, трезво судить о жизни и  разбираться в ситуации. Саша прочел несколько моих книг, и у меня до сих пор хранятся его письма-рецензии на них. Как по глубине, так по форме они превосходят все, что пытались написать мне когда-либо мои прочие друзья и ровесники. И вот его – мальчика-реликта, удивительного человека и отличного врача больше никогда не будет в нашем доме и вообще в этом мире. Мне просто невыносимо об этом думать.

Урну с прахом Саши захоронили  на Южном кладбище на могиле  его мамы. Маша  узнала обо всем случайно, спустя день после сороковин, его родные никого не поставили в известность. Почему у него такая карма? Почему дети повторяют карму своих родителей? Где он сейчас? Хочется думать, что в высоких мирах, что он свободен от всего того, что определило его столь быстрый уход, не успев привязать в этой жизни ни к семье, ни к детям. Он даже институт не успел закончить, хотя как врач уже многим людям сделал много доброго.

Удивительно, но в последнее время я все время получаю известия о семьях, в которых прослеживается кармическое возмездие, коснувшееся  всего  рода. Уж не мои ли это «посланники богов», используя терминологию Сонши?

Во-первых, следует вспомнить семью Гали Патрахиной. Счастливое начало, отличный, любящий и любимый муж, два здоровых сына. Потом в один год – сначала скоропостижная смерть мужа от рака, вслед за ним и по той же причине – долгая болезнь и уход матери, чуть позже – отца.  Метание по группам – в моей, Сахадж йоги, в протестантской миссионерской секте. Пожар в квартире сына Андрея, где нечаянный поджог совершил его не совсем нормальный в психическом отношении друг Вадик, долгая социальная неустроенность младшего сына -  тоже, как выяснилось позже, мальчика со странностями. Галин размен собственной квартиры с большим убытком для себя, ее странный способ раздачи мебели тем, кто злоупотреблял ее добротой. Было ли всё так, как она мне об этом рассказывала? Тогда я верила в это безоговорочно. Слушая  возвышенные рассказы Гали о ее всепрощении своим обидчикам, даже о ее потакании им, я плохо понимала ее поступки:  и восхищалась, и недоумевала, но верила, что она знает, что делает. Верила в искренность всех ее рассказов о себе. Потом мы расстались – совсем перестали понимать друг друга. О ее дальнейшей судьбе я долго ничего не слышала. Галя скрывалась ото всех, кто ее знал. Наша общая знакомая, Фаина, как-то нашла Галю на квартире ее старшего сына Андрея. Оказалось, что полгода назад, незадолго до свадьбы Галиного внука – сына  Андрея и Тани, их автомобиль попал в аварию. Внук погиб, Галя долго находилась в гипсе и только недавно оправилась. Второй Галин сын, Максим в настоящее время тоже не жилец: ему поставили страшный и неизлечимый диагноз, тот, что в народе называют «размягчение мозга». Галя продала свою однокомнатную квартиру, теперь они все вместе  живут у Андрея, но ее нынешнее поведение более, чем странно. Она, как и прежде, все время говорит о Боге и почти не слышит собеседника. Этому я и сама уже была свидетелем, но, по словам Фаины, теперь она еще и «вымогает деньги», то есть постоянно рассказывает друзьям о своем бедственном материальном положении и охотно принимает от них деньги и подарки, после чего на полученное тут же  угощает других своих гостей или одаривает их принесенными ей вещами. Она явно забывает то, что говорит, излагая все новые и новые версии своих несчастий. Во всяком случае, на Фаину и на ее приятельницу Розу она произвела именно такое, неприятное впечатление. Обе считают, что Галя сознательно ведет себя бессовестно, более того, что она есть и всегда была такой же лживой. Слушая эти россказни о Гале, мне кажется, что все это из какого-то другого, незнакомого мне мира. То ли Фаина видит не того, что есть, то ли  после всех несчастий и под влиянием ее миссионерской религиозной деятельности у Гали что-то случилось с головой, она просто не ведает, что творит.

Вторая семья, которую истребила карма рода, – это семья Толика Попова. Он рано потерял мать, умершую от рака легких еще молодой, отец привел в дом мачеху, тетю Любу, ставшую ему опорой. Но уже с девятнадцати лет  Толик начал жить самостоятельно. Умер он от той же болезни, как и его мать, не дотянув до пятидесяти. Сразу же после смерти, вся его семья практически закончила свое существование. Старшая дочь Лена вышла замуж и переехала в город. Больше она в Кронштадте не бывает. Младшая Галя стала употреблять наркотики и то ли уже умерла, то ли близка  к этому. Жена Валерия, участковый врач по профессии,  сошла с ума. Сейчас она постоянно находится в больнице Склифосовского и, кажется, безнадежна. Трудно сказать, как и почему это с ней случилось. Может быть, Валерия не смогла пережить череды несчастий и, будучи опытным врачом-терапевтом,  не простила себе своих собственных, как ей могло показаться,  упущений – возникновения пагубной привычки у дочери и запущенную форму болезни мужа. Впрочем, это только мои домыслы.

Вспоминается и еще один случай – семья моего отца. Уже через год после его смерти ничего не осталось от прежде благополучного дома, где он жил в  последние годы. Вскоре за ним сначала умерла его жена-генеральша – на вид более здоровая и ухоженная, чем моя мама, дама, а вслед за ней спился и погиб ее родной сын Никита. И дача, и папина квартира достались не мне – папиной  единственной дочери, а совершенно случайному для него человеку – уже бывшей к тому времени жене Никиты. Невольно задумаешься о странностях судьбы.

А вот и еще одна роковая история. С моим бывшим сокурсником и другом Толика  - Володей Пановым мы встретились в ЛИИЖТе по случаю 30-летия окончания института. Панова тоже не жаловала судьба. Жена Людмила – образованная, красивая и молодая женщина, вскоре после их свадьбы и рождения сына стала жертвой нашей медицины. После какого-то рядового заболевания ей вкололи что-то не то или не так, и у нее отнялись ноги. Какое-то время ей еще могли помочь, направив на дорогое лечение, но в советское время попасть в хорошую клинику могли только или особо важные, или очень обеспеченные персоны. Случай был упущен.  Находясь в инвалидном в кресле, Людмила вырастила сына, сама готовит и ведет домашнее  хозяйство. Володя изыскивает возможности вывозить ее на воздух, снимает дачу, спускает ее  вниз по лестнице без лифта и практически  один обеспечивает всю семью.

Я заметила Панова в аудитории, где собрался наш факультет. Несмотря на абсолютно лысую голову, он остался узнаваем. Володя охотно рассказал мне о себе и, кажется, был рад меня видеть. Рассказал о жене, которая так и не встала с инвалидного кресла, об инвалиде-матери, которую он не в силах взять к себе из более скученных жилищных условий сестры – ему не справиться, не поднять такое количество людей, нуждающихся в его помощи.  Пановы живут  вместе с сыном, невесткой и внучкой. Сын пристрастился к наркотикам. Заработка на всех хватает с трудом, Володя уже на пенсии: в последние годы он работал в милиции, где дают пенсию раньше, но подрабатывает. Живут они на улице Ярослава Гашека, недалеко от МНТК. У Люды неудобное кресло, с ее прогулками с учетом расположения их квартиры на 6-ом этаже большие сложности. Жена по-прежнему не может ходить. Володя, судя по всему, ей изменяет, но считает, что настоящий мужчина должен делать это так, что бы жена ни о чем не догадывалась. От жизни Володя устал и далек от оптимизма. Он несколько раз предлагал мне  встретиться -  «попить водицы», потолковать. Записал мой номер телефона и оставил  свой, мобильный.

Странное у меня было чувство. Я хотела увидеть Володю, хотела услышать от него о последних днях жизни Толика, а когда мы стояли у окна – вдруг почувствовала желание поскорее закончить разговор и пойти сфотографироваться со всеми. Новая информация о человеке, с которым мы не виделась тридцать лет, входила в меня с трудом и утомляла. Кстати, на встрече бывших сокурсников мы все больше говорили о себе, чем слушали других. А мне даже о себе говорить не хотелось. Слишком редко встречаемся. Показывали фотографии детей, внуков. Сведения мешалась в голове, а с фотографий на меня смотрели лица, ничем не напоминавшие ни нас молодых, ни нас теперешних. Чужие лица. Я не взяла с собой  Машину фотографию – зачем? Кому она интересна, кроме меня? А может быть, зря? Может быть, только я стала такой? Я даже к нашей общей фотографии, сделанной в Колонном зале ЛИИЖТа и выданной нам в тот же день, отнеслась равнодушно. Сунула в альбом, особо не разглядывая. И только, когда в комнате Раи на кафедре физики (она сейчас там  работает секретарем), собрались все наши – Нина, Наташа, Рая, Виталик, Ира – мне вдруг показалось, что мы все точно такие же, как были, словно и не прошло тридцати лет. Долго разговаривать нам  было не о чем – вспоминали, что было, а что происходит с каждым сейчас – в двух словах было не рассказать да и не нужно. В одно ухо влетит, в другое вылетит. И снова мы все разойдемся на долгие годы по своим дорогам.

Несколько девчонок, пришедших  по распределению в наш ВЦ ОЖД,  проработали там  тридцать лет. Те, кто не менял места работы, дослужились до хороших должностей и окладов, вросли в привычное им окружение. Хорошо ли это? Нину Денисову это ужасает – она не видела в жизни ничего другого. Я ей завидую. Хотя … В отличие от нее, я все-таки прожила сразу несколько жизней, пусть даже ни в одной из них не вкусила плода вложенных усилий. Вспоминая свою трудовую деятельность, я вижу какие-то разрозненные, не похожие друг на друга страницы. Не жизнь, а стартовые площадки к  новым подъемам, причем, каждый раз подъем начинается с нуля. До вершины не дошла даже до половины. Ничего толком не удалось, ни на одном поприще. Всего было понемногу, и все не принесло ощутимого результата. Может быть, поэтому мне так тягостна эта встреча с однокашниками – слишком много всплывает в душе противоречивых чувств: и радость, и горечь, и раскованная экзальтация, и зажатость, и юмор, и косноязычие одновременно. Разве так бывает? Даже описать этот винегрет ощущений  сложно.

Первое впечатление от вида своих бывших сокурсников пугающее – никого не узнать: незнакомые,  очень солидные тети и дяди. Потом начинают проглядывать знакомые черточки, а через некоторое время уже кажется, что все мы – точно такие же. Глаз быстро привыкает к новому обличью. Тем не менее,  все изменились и постарели  с разной скоростью. Вера, которую я не видела двадцать лет, сильно подурнела. Выглядела она много хуже Раи, самой старшей девушки нашей группы, которая почти не изменилась. Лариса  совсем не захотела придти: после аварии и гибели ее Миши, случившейся почти  двадцать пять лет назад, она так и не вылезла из своей скорлупы. Нет семьи, нет детей, подорвано здоровье. Я ее понимаю. Напротив, Рита и Света выглядели шикарно - пышнотелые, цветущие женщины. Особенно Рита, пришедшая в ресторан в смелом декольте. Одни сохнут, другие хорошеют. А ведь ровесники!

В ресторане была отличная музыка – хиты наших лет. Собравшиеся приятно удивили хорошими манерами, трезвостью, интеллигентностью. Мне очень хотелось танцевать, но меня почти не приглашали. В бывших эвээмовских группах преобладали женщины, автоматчики и связисты  танцевали со своими. Я снова почувствовала скованность, на быстрых танцах тело меня не слушалось, и я ощущала себя ужасно неуклюжей. И, вот удивительно, наблюдая происходящее со стороны, я, боясь выглядеть грустной, хотела общения, но едва только начинался диалог  –  мечтала  об уединении! Как  разговор с глазу на глаз,  так и сознание, что я сижу, не участвуя в общем процессе веселья, меня одинаково сковывали. Весь этот день – двенадцать часов на высоких каблуках в кругу знакомых незнакомцев -  оставил в памяти  удивительно противоречивые  впечатления.

За две недели моего отпуска мы сделали косметический ремонт в половине квартиры. Устала я ужасно. Мама жила на даче, Маша работала. Я двигала мебель, убирала мусор, разбирала вещи, перекладывала и выбрасывала тряпье, стирала. Когда приехала мама, все стало только сложнее. Ни слова похвалы, зато масса замечаний по моим недоработкам. Недоработки были. Как может быть иначе, если в моей жизни это был первый ремонт, целиком легший на мои плечи. Этому позднему созреванию поспособствовала моя мама, не делившая со мной тягот  домашнего хозяйства и до сих пор не желающая принимать меня в качестве хозяйки. Мне одновременно приходится исполнять и мужскую, и женскую роль в доме, с опозданием приобретать навыки, которые мои ровесники получили уже давно. Я осваиваю множество разрозненных ступеней, каждый раз начиная с нуля, без помощников, не научившись ни слушать полезных, но бестактных советов, ни сдерживать свои эмоции, ни жить по принципу «лучше меньше, да лучше». Мне все нужно сразу и хорошо. Но я не справляюсь. А мама только подливает масла в огонь, жалит меня в самые уязвимые мои места. С ней я не чувствую себя под защитой.  Мама совсем не умеет хвалить и хочет все делать только  по-своему. Ей глубоко наплевать, что чувствую при этом я,  единственное, о чем она беспокоится, это чтобы я помнила, насколько я обязана ей.

 Когда у Фаины умерла мать, она почувствовала облегчение. Больше всего на свете я не хотела бы этого для себя. Не та боль, когда теряешь хорошего человека, а та, когда понимаешь, насколько ты был одинок и не нужен этому человеку еще при его жизни, насколько тебя никогда не пытались понять, даже преданно тебе служа и многим жертвуя. Но жертвы бывают губительны, если в их основе лежит непонимание.

Последняя и тоже не разрешимая для меня проблема, это Добрусины. Старший Добрусин снова в России. Он уже посетил нас, и опять за красиво накрытым столом неожиданно вспыхнул ненужный спор о религии. Вернувшись со своей исторической родины,  он заявил, что, будь его воля, он удавил бы всех мусульман, живущих в Израиле. Я зачем-то  вякнула, что эти слова неприемлемы для того, кто считает себя верующим, что воюющие стороны всегда найдут убедительные аргументы считать себя правыми и действующими во имя Бога. Атмосфера за столом перестала быть дружественной. Ну почему я никогда не могу оставлять подобные темы без внимания? Почему вечно вступаю в ненужную дискуссию?

Всякое страдание, всякое ощущение неудовлетворенности приходит к нам через разум. Если даже не из-за чего страдать, страдание приобретает абстрактную форму недовольства миром. Причина не в том, что мир плох, а в том, что наша истинная природа заставляет нас его переделывать. Если невозможны внешние действия, если разум подсказывает, что мир переделать невозможно, то нам остается внутреннее действие – устранить себя. Отсюда многочисленные случаи самоубийств знакомых нам людей, которые не обошли стороной ни одного человека. К сожалению, такой уход из жизни не освобождает нас от страданий. Мы просто переносим их в свою следующую жизнь, в которой не будем в силах понять, за что, за какие грехи они нам выпали. Мы никогда не избавимся от страданий только потому, что они нам не только свойственны, но и необходимы. По мнению Веллера «причина страдания – в избыточной энергетике человека, которому необходимо всегда стремиться сделать не так, как уже есть». («Все о жизни»)

Саша Доронин не умер, Саша добровольно ушел из жизни. Его, уже холодного, нашли днем в воскресение, в собственной кровати. Родные думали, что он заспался... Вскрытие обнаружило передозировку сердечного лекарства. Укол себе сделал Саша и сделал его сознательно.

Сашу сгубил материализм. Он не освободился от проблем, а только еще прочнее завязал их в узел. Я не осуждаю его поступок, я очень жалею его. Сходила в церковь, хотела заказать по нему панихиду. Сказала священнику о причине смерти и получила отказ:  в случае самоубийства сперва надо получить разрешение от митрополита. Как у нас все сложно... Я не пошла -  не верю в эти людские игры, но моя душа болит за этого мальчика. Где он сейчас? Каково ему?

Прихожу в отчаяние от нашей несвободы  - мы не только обречены на страдание, но обречены и на жизнь. Мы не можем просто так сбежать из жизни, у нас один путь – выстрадать положенное. Есть, правда, возможность достигнуть освобождения, о котором говорит Будда, но далеко не у всякого на это хватит сил и приверженности. Нет опыта, нет веры. Сами Достигшие дают нам поводы для сомнения. Хотя та выдуманная нами жизнь, что мы имеем, нисколько не лучше их жизни.

Вспоминается одна сценка, очевидцем которой я стала на станции метро «Пушкинская». Прямо на полу, возле стены внутреннего зала метрополитена лежало покрытое грязноватой белой простыней тело человека. Из-под простыни виднелись ботинки, надетые на раскинутые в стороны ноги. Парочка милиционеров, стоящая неподалеку, поджидала прибытия труповозки. Мимо шли люди, в большинстве своем даже не заметившие этого страшного предмета. Заметившие проходили своей дорогой, торопясь по делам. Было бы лучше остановиться, поглазеть?! Нет, конечно. Но все равно, страшно и холодно становилось от мысли, что будь на месте этого тела наше,  мимо нас точно так же прошли бы люди, а само событие не произвело бы особого впечатления на окружающих.

Даже известие о смерти хорошо знакомого нам человека привлекает наше внимание лишь на очень короткое время. Потом на смену ему приходят другие впечатления. Мир не останавливается, не цепенеет от ужаса необратимости конца, волны бытия равнодушно продолжают свой бег на месте. Собственно говоря, смерти нет, умирает только тело, его конкретная форма, а атомы, из которых оно состояло, перегруппировавшись, со временем  займут новое место в других комбинациях. Душа воплотится в иных мирах и получит другую телесную оболочку, а сознание вообще никуда не денется, ибо оно есть не более, чем прозрачное вместилище безграничного пространства, по своей природе способного отражать все, что возникает на его поверхности, уподоблять себя этому отражению и, уподобляясь, вовлекаться в череду желаний и страданий.