Апрельский вечер

Он позвонил в дверь, неловко держа в руках цветы, как веник. Тишина. Не пришла еще… ладно, он открыл дверь своим ключом. Хоть и любил, когда она его встречала. Нет, никто никому никогда на грудь не кидался, хотя и хотелось бы иногда, но все-таки, отдавая ей какую-нибудь специально купленную фигню, можно, будто невзначай, коснуться пальцев. И уже сразу всё понять.
Вошел, потянул носом – едой не пахло. Жалко… Под ногами, спрыгнув с лежанки, требовательно заходила кругами кошка, призывно и жалобно муркая. Соскучилась. Смешная, мелкая, по-весеннему облезлая…
Он уронил свои двадцать девять роз – ага, уже знал про местные суеверия насчет чётных чисел – на диван, нагнулся, привычно подобрал с полу кошку. Зелеными глазами и угрюмым выражением физиономии кошка малость напоминала ему хозяйку. И, хоть и линяющая, кошка была теплая и уютная. И это было лучше, чем ничего… Поначалу кошка его не то, чтоб не любила, а опасалась, видимо. Потом привыкла и даже стала помогать.
Кошка ткнулась носом ему в уголок рта, убеждаясь, что да, это – он, и он всё такой же, и счастливо уложила мордочку на его плечо, уцепившись передними лапками. Одна задняя лапка всегда трогательно висела вниз из-под его локтя,  совсем по-детски…
Ключ в замке повернулся. Он обернулся, слегка прикрываясь кошкой, как щитом. Кошка мурчала… А она… Она, низко наклонив голову, глядя в пол, быстро прошла на кухню и чем-то там принялась старательно греметь. Спустил кошку с рук. Еле впёрся в тесную кухоньку, заглянул женщине в лицо. Так. Глаза отчаянные, пустые… и где-то на самом дне плещется нечто, похожее на вину.
- Что не так?
- Ничего.
- Well. Again, your dreams, right?
- Нет.
Дернул углом рта, схватил с вешалки куртку и вышел. В дверь, как все. Хватит, надоело… Пора с этим разобраться.
Некоторое время он шел, а потом даже и ехал… Знал, куда и как. Так как-то получалось, что знал.
Институт помещался в жилом квартале. Более того, в жилых домах. Только в каких-то очень неприятных, казенных, серых и явно сделанных с претензиями на современность. Не помогало даже то, что парк рядом, через дорогу. Правда, и парк слегка кошмарный, замерзевший за зиму, что особенно видно сейчас, в ростепель. Всё повытаивало…
Well, вот расползаются последние студенты.
Он прислонился к стене и достал сигареты. Ни один местный полицейский до него не докопается… Или не посмеет, или не увидит.
А вот и вышел… этот. Н-да. Такого и бить как-то… неспортивно. Мелкий, тощий, на лице болезненного и некормленого фавна совершенно уже козлиная эспаньолка. Ага, то-то она мне всю плешь проела, что не любит, когда у мужчины борода или усы. Он автоматически потер щеку.
Мужик приближался тем временем, поправляя на плече сумку с ноутом и напяливая на остатки черных кудрей юродскую черную же шапчонку с кисточкой. Особенно хорошо это смотрелось с эспаньолкой…
Он отлепился от стены, отбросил в сторону пустую сигаретную пачку.
- Стой.
Шедший навстречу умело вильнул в сторону, улыбаясь и разводя руками привычно-отработанным жестом: «Не курю!»
А вот улыбка-то и выдала. Клыки у него выступали, отчего улыбочка выходила весьма своеобразная, волк - не волк, а вот на ящерицу он почему-то стал смахивать.
- I say, «Stop».
Чтоб посмотреть в лицо, пришлось чуть нагнуться. А фальшивая у тебя улыбочка-то… Как приклеенная.
- You dream of my wife. Why?
- Что? – мужик слегка запаниковал, – Чего? Какая жена?! Ты чё, совсем? У меня своя есть!
- Какая? My wife has green eyes. She loved you for a long time.
- Да пошел ты!
Пока мужик вилял, пытаясь увернуться, и что-то там говорил, он сумел его разглядеть хорошенько. Даже зло взяло… Смуглый, щуплый, глаза равнодушные, мрачные… И жестокие. Вот как… Тебе, значит, нравилось? …И руки – с вздутыми суставами, корявые руки ремесленника, жилистые, узловатые. Безжалостные. Внезапно представилось – ты, урод, этими вот руками… Аж глаза заволокло. Вот теперь – убью…
Даже без размаха, просто, не думая – резко ударил в челюсть. Мужичонка отлетел спиной вперед, поскользнулся и сел в лужу, пробив тощим задом ледяную корку. Ноут рядом благополучно пускал пузыри, постепенно погружаясь в ледяную кашу.
Вдалеке шарахнулась от греха стайка студентов. О, вот хорошо, они тебя узнали, любимого преподавателя… Расскажут завтра остальным.
Достал из кармана следующую пачку – она всегда там находилась, когда надо – распечатал, медленно достал сигарету, прикурил. Мужик продолжал сидеть в луже, не делая попыток встать, уж не говоря  о том, чтоб подраться. Осторожный, а то… Убивать расхотелось. Стало противно.
Надоело мне здесь. Не стал заморачиваться с трамваем, просто шагнул в туман. И повесил куртку в прихожей. Аккуратно, вежливо, стараясь, чтоб она услышала.
Черта лысого она услышит за таким грохотом, аж стекла дрожат. О. Это я помню, это Палестинзонг* Фогельвейде… А поют Экстремы, как она говорит… «Ez ist geschehen, des ich ie bat: ich bin komen an die stat, da got menischlichen trat…»
Кошка недоуменно сидела под столом, тараща зеленые глазищи и дергая ушком на грохот и падающие вокруг зеленые листики.
Она стояла спиной к нему, у стола, где водрузила несколько ваз – в одну не убиралось… щелкая старым ржавым секатором, откромсывая лишние листочки и шипы с раскиданных по дивану роз, будто нарочно царапая себе руки, обрывая запутавшуюся ленточку, втыкая цветы в вазу так, будто это кинжалы… И ревела, утирая слезы запястьем… Громко так музыка орет, чтоб не слышно никому, понял.
- Come on. No, all is well. – Он подошел к ней с полуоборота, со спины, тихонько обнял, отобрал секатор.
- Ты… лужа на кровати от твоих роз дурацких…
- We have not only a bed, is not it? Listen to me… Его – нет. Never again it will not be in your dreams, I promise. А я – есть. Ты – моя Палестина, моя Святая земля…

*  Палестинская Песня (Palastinalied, Chant de Palestine, Palestine Song, Песня Крестоносцев) Вальтера фон дер Фогельвейде (Walter von der Vogelweide; около 1160—1170 — после 1228) — немецкого поэта и композитора. Перевод, выполненный Мидинваэрн, можно посмотреть здесь   http://www.stihi.ru/2015/01/31/7498