Идиоты

    Прогуливаясь августовским вечером по тусклой сумеречной улице Петербурга , мерно вдыхая ароматы засыпающего города, я, может, случайно, а может, по велению Фортуны , столкнулся с необычайным незнакомцем.Казалось, он давно ждал меня,как старого друга, отчего заговорил со мной совершенно спокойно,уверенно, как-то по-домашнему тепло.
     -Здравствуйте!- еле слышно промолвил он, но я почему-то вдруг стал неожиданно для себя различать очень отчетливо его легкий,похожий на шелест листьев  голос.
    - Здравствуйте,- ответил я,все больше изумляясь какой-то открытости взгляда и души,которой он одарил меня, лишь взглянув в мою сторону. Глаза его светились многострадальной мудростью, скорбью ,смешанными с христианским человеколюбием.
    - Чудесная погода…вам так не кажется ?- после продолжительной паузы медленно и по-детски восторженно сказал он. Но за этой неспешностью слышно было огромное желание поделиться чем-то очень для него важным. Так, прикрывая свою рвущуюся торопливость, обычно говорят люди, живущие одиноко, у которых  на душе обязательно есть что-нибудь такое, o чем  они охотно бы рассказали.
    - Да,- ответил я- и почему- то моя юношеская вдохновленность, переполнявшая меня каких- то 5 минут назад, сменилась тяжелой, взрослой задумчивостью.
     - Серафим А.,- вдруг слишком громко представился я.
     - Очень приятно.Князь Лев Николаевич Мышкин...- смущенно прошептал он, прячась, как в панцирь, в свой плащ.
( "Какое странное имя!-подумал я,- Лев- царь зверей, и мышь- ничтожное безмолвное существо Каким же тогда должен быть этот человек, когда в нем уже с рождения заключены такие противоположности?")
     Князь Мышкин оказался молодым человеком роста выше среднего, очень белокур,густоволос, со впалыми щеками и с легонькою, востренькою, почти совершенно белой бородкой. Глаза его были большие, голубые и пристальные; во взгляде было что-то тихое, но тяжелое . Лицо молодого человека, впрочем, приятное, тонкое и сухое, но бесцветное.
     - Вы любите читать?
     - Конечно.
     - А бывало ли с вами такое, что вы в книге находили как бы отражение себя или своих близких , точно в зеркале?
     - Нет, к сожалению, нет.
     Тут мне вдруг стало стыдно: а что если я читаю неправильно, не улавливаю тонкую паутинку авторской мысли?...
     - А у меня бывало такое, даже было, то есть есть, потому что я только что закончил читать одну преинтереснейшую книгу, в которой  узнал в точности, до самых мелких деталей се...своего друга , да! - тут он немного смутился и неловко стал перекладывать из руки в руку увесистый переплет книги , название и автора которой , я полагаю , умышленно были стерты этим странным незнакомцем.
     Мы помолчали. Я от незнания, как продолжить разговор, а он , кажется, от смущения, вызванного своей столь живой открытостью и душевностью.
     - Дело было так,- резко начал он.- В прошлом году(1869), в какой- то из апрельских вечеров, я по обыкновению своему прогуливался по улочкам Петербурга. Ходил я без цели, в неведомом мне доселе забытьи. И вдруг, как нарочно, наткнулся я на хилый книжный магазинчик, жутко запыленный и, казалось, совершенно забытый. Но витрины его, матовые блестевшие дорожной пылью, вдруг необычайно сильно потянули меня, поманили  войти. И я вошел,сам не ведая зачем, в полумрак помещения. Я бродил по магазинчику беспорядочно, бесцельно, словно бездомный, искал приюта хотя бы среди этих увековеченных в бумаге мыслей. Но все было глухо, сухо, и книги не откликались на мои беззвучные к ним воззвания, как вдруг в руки мои легла ,как влитая ,неизвестная книга!Ей- богу, клянусь, Серафим, я почувствовал, как тепло и волшебный трепет пробежали по моей спине! Я тут же начал читать, захлебываясь словами, теряясь во времени и пространстве...- тут князь Мышкин перевел дыхание , потому что говорил он очень живо, страстно, быстро, едва успевая за ходом своих мыслей.- А все это потому, что я узнал в главном герое того романа себ...своего друга! Он был полной его копией! Удивительно, как автор смог так прочувствовать натуру его , христианские помыслы его...
      Он надолго замолчал. Я не выдержал этого томящего мое любопытство молчания.
      - Так что же произошло?- воскликнул я.
      - Книга та, на удивление точно, повторяла все события из мое...жизни моего друга, господина N.Итак, началась та история в поезде. Вероятно , тот автор местом встречи с господином N специально сделал поезд , чтобы подчеркнуть новые движения в его жизни, смену декораций. Когда  читал роман, я вместе с поездом вновь стремительно ворвался в его жизнь. Даже время, описанное автором, как-то поразило меня: туманный холодный ноябрь, среди этого холода и промозглой сырости вдруг "выписывается" оттепель! Вы представляете? (Этот факт особенно поразил князя.) Это ведь что-то да значит! Не случайно же появился он в теплое время, в оттепель. Автор, наверное, хотел этим показать его исключительность и необычность для тогдашней "озябшей" от безнравственности России. А, впрочем, может мне все это лишь кажется. Ах, да я снова не о том...- разгорячившись, князь начинал говорить сбивчиво, немного несвязно, отчего могло показаться, что он находится в каком- то больном, но воодушевляющем бреду.
      Он снова замолчал, стыдясь своей неожиданной пылкости.
      - Там, в поезде,- продолжил Лев Николаевич,- он встретил необыкновенного человека по имени Парфён Рогожин, с "огненными глазами", а "тонкие губы беспрерывно складывались в какую-то наглую, насмешливую и даже злую улыбку",- князь цитировал, нервно теребя страницы книги: "нахальная и грубая улыбка" и "резкий, самодовольный взгляд"...
       Вдруг, как мне показалось, все существо Мышкина замерло, притихло и наполнилось каким-то страшным трепетом .-О, Серафим, он был страшным человеком, воплощением дьявола, Антихристом...
       - Он, получается,был полной противоположностью Господина N?
       - Да, так и было, и есть. Им суждено было встретиться, "станцевать" свой "огненный" танец противоборствующих идей и тем самым еще ярче подчеркнуть контраст между их позициями. Они необходимы были друг другу. Одного без другого не заметили бы в той степени, которая нужна была Судьбе и автору.
       - Что же произошло дальше?- не унимался я, горевший любопытством .
       - А дальше друг мой полюбил  Настасью Филипповну ,женщину необыкновенную, с "удивительным лицом", оттого казалось, что и судьба у ней не из обыкновенных...
       - Так и было?
       - Да, к сожалению. Он замолк, боясь сказать всю правду.
       - Да, необыкновенная... Тот самый Рогожин и убил её... Садовым ножом.
       -За что?- воскликнул я, переполняемый негодованием.
       - Она была гордой, называли её "продажной". С презрением и усмешкой она относилась к своим обожателям. Перебегала от одного к другому, мучилась своим высокомерием, все металась, не могла найти себя, жила, раздираемая душевным хаосом... А ведь господин N любил её любовью-прощением-состраданием, любовью "для нее". Своим чувством он спасал её из дьявольской,"рогожинской" пучины забвения, блужданий и праздности. Он хотел вызволить её душу из той клетки, в которую загнали её земная красота и гордыня.
      - О, боже мой! Она же воплощение библейской Блудницы... она... она Мария Магдалена!-вскричал я.
      - Да... Но, Серафим, не думайте, что Рогожин убил ее. Нет, она начала умирать еще при жизни, потому что она, как и Рогожин, не учила любить людей, она любила лишь себя. Стремясь утвердить себя над всеми, Настасья Филипповна потеряла свое собственное лицо.(Казалось, князь сейчас заплачет- так тронула его эта всепрощающая любовь господина N.)
      - А что же сделал с Рогожиным ваш друг после убийства Настасьи Филипповны?
     - Он его простил. Эту правду сказал Мышкин с такой легкостью и простотой, что не поверил своим ушам.
     - Как простил?- практически взвизгнул я.
     - Просто, по-человечески. По-божественному он отпустил ему его грех. Они вместе провели ночь над трупом Настасьи Филипповны. А наутро, когда пришли полицейские , они обнаружили мечущегося в бреду, в сумасшествии Рогожина  и успокаивающего его, как мать плачущее дитя, моего друга... Это происшествие , душевная "гибель" необычайного, дикого человека и необыкновенной земной женщины полностью разрушили психику господина N , окончательно сделали его  юродивым... Хотя ведь он всегда был таким. Я его таким и запомнил: некрасивым, неловким, смешным в обществе, вечно чувствующим свою вину перед всеми,  но одновременно безгранично и безмерно всех любящим, совершенно лишенным самолюбия и гордыни; робким, кротким, смиренным и счастливым! Понимаете? Он был счастливым! Вот что таким коренным образом и отличало его от всех, отчего он все никак не мог ужиться в том"ноябрьском холоде" человеческих душ.
       Мышкин погрузился в какую-то тяжелую душевную смуту. Казалось, под этим застывшим на мгновение стеклом глаз идет какая- то очень важная аналитическая работа. Меня не отпускало чувство, что все, рассказываемое им, так близко ему, он будто жил или заново переживал свой рассказ, видя новые причины поступков, но никого не виня в непростительном грехе, а, наоборот, всех прощая. Что-то тяжелое то и дело мелькало в его взгляде.
       Мы помолчали.
       - Но ведь должно же было быть хоть что-то светлое в этом темном, грязном хаосе? Ведь не может быть всё так безысходно! Этого просто не может быть...- кричал я в в каком-то диком исступлении, не веря, не желая верить столь бедственному положению господина N.
       - Был светлый луч в его жизни. Это встреча с Аглаей Епанчиной. Он тоже полюбил ее, как и Настасью Филипповну  (в нем 2 любви не вытесняли, а дополняли друг друга ). Но здесь была другая любовь: любовь "для себя", жажда прощения для себя. Он знал, что его трудно полюбить, но он всё же стремился к любви, и он знал, что Аглая всегда поймет его...его любовь к детям как к существам чистым, еще не научившимся скрывать свои человеческие чувства под маской презрения и самолюбия. Но даже это не помогло ему,- с вселенской тоской заключил Мышкин.
      - Но спешу вас обрадовать, хотя чему тут радоваться. Зная того друга сейчас после его еще одного долгого лечения от безумия,-грустная саркастическая усмешка тенью легла на его губы.- могу сказать , что все коренным образом переменилось. Он, кажется, осознал причины нелепости, неуместности своей...
      -Лев Николаевич замолчал. Мне показалось даже, что после этих сказанных слов он как-то погрустнел, осунулся и лицо его сделалось страдальчески серым.
       - Я все понял!- в отчаянии вскрикнул он, будто неожиданное, несвоевременное, не соответствующее его юношескому, даже детскому мироощущению взрослое, старческое прозрение обрушилось на него, как скала.- Я все, все понял... Он просто был лишним, не к месту, каким-то чужеродным комочком счастья, невесть откуда взявшимся и невесть зачем переполошившим  своей непоколебимой чистотой окружающую грязь и безнравственное зловоние! Они ведь все называли его идиотом! Понимаете?
      - Как? Разве он был идиотом? Он - идеал, человек- микроутопия  в нынешнем мире, способный всегда быть счастливым. Да он воплощение Христа на земле! Он- всепрощающий искупитель грехов человеческих...- я обмер, соображая всю душевную красоту этого человека, его божественную, но кроткую чистоту.- О, боже мой.- прошептал я, чувствуя, как я, человек приличный и , казалось бы не греховный, воскрешаюсь , как душа моя вновь обретает любовь к людям, как я весь наливаюсь безграничным счастьем от осознания того, что есть такие люди- спасители на земле.
      Удивительно,  как этот тихий, незаметный на первый взгляд человек смог довести меня до таких глубоких душевных переживаний. Он не так прост, как кажется.
      И вдруг мне неожиданно вспомнились заученные много лет назад строчки из стихотворения Пушкина . Я вскочил со скамейки , желая быстрее выплеснуть их из себя наружу, повернулся лицом к Мышкину, присел на корточки и скорбно-моляще прошептал еле слышно ему в глаза:
                Жил на свете рыцарь бедный,
                Молчаливый и простой,
                С виду сумрачный и бледный,
                Духом смелый и прямой.
     Я замолк.
     - Ведь это вы... вы!
    Наступила тишина. Но не неловкое молчание, возникающее между людьми, плохо знающими друг друга, отчего не находящих что сказать. Это была тишина, в которой осознается все недосказанное, обретает лицо не высказанная истина, тайна, возникают неуловимые взглядом, лишь сердцем ощутимые связи между родственными душами двух людей. Я все понял. Вот отчего так близко переживал все Мышкин, вот почему сострадание к людям, к их неправильным, не евангельским жизням так часто мелькало на лице князя. Все потому, что именно он был тем господином N. Это он пережил все те ужасы, а теперь "облил" и меня своей жизнью с ног до головы от невозможности больше держать и топить это в себе.
        Я медленно встал, не отрывая взгляд от голубых глаз Мышкина- Христа. Еле слышным шепотом проговорил, не различая звук своего голоса:
       - Прощайте, Лев Николаевич! Прощайте... Спасибо вам, господин N. Прощайте.
       Он лишь кротко, по-человечески улыбнулся, осознавая, что изменил еще одну судьбу своим легким случайным прикосновением.
        Я шел домой, не разбирая дороги, словно пьяный, в бреду, и какое-то божественное тепло разливалось во мне. Я почувствовал, наконец, Бога в себе, а себя в Боге.

Шел тот господин уже августовским утром, слегка пошатываясь. Иногда он останавливался, о чем-то живо говорил сам с собой. И все это время блаженная, счастливая улыбка беспрестанной тенью играла на его устах.