Глава 20

И только дома, спустя какое-то время, когда она поудобнее расположилась в своей комнате и приступила к работе над костюмом, Лера вдруг оценила всю смехотворность своей шпионской инсценировки. И, пожалуй, это было самое странное, с чем ей пока довелось столкнуться в новой реальности.
Она откинулась на спинку кресла и захохотала. Циничная, избитая жизнью бабенка, как последняя трусиха пряталась от малолетнего шалопая в лабиринтах старой школы?!!
Самый изобретательный сценарист, с непревзойденным воображением, не смог бы сочинить подобного каверза!
Валерия ничего не могла поделать с приступом смеха, и, сотрясаясь всем телом, обессилено скатилась на пол, снова и снова пытаясь представить саму себя со стороны в момент этих «пряток». Наморщенный лоб, недовольно сжатые губы, взгляды, метающие молнии. А еще забавнее, когда этот «ребенок» непрерывно бормочет ругательства и злобно выпячивает глаза. Ох, глянуть бы на себя сбоку, только бы глянуть, – можно умереть со смеху!
Она слышала, как в прихожей долго и назойливо трещал телефон, но совершенно не имела сил оторваться от пола и угомонить свой хохот.
Какая изощренная насмешка! Юное создание и заключенный в нем ворчливый разум! Невинная девочка и прожженная стерва внутри! Ах, бедный, бедный мальчик! С каким же дьяволом тебе посчастливилось столкнуться - вот так везение! Каким бы крепким орешком ты не казался, но лучше тебе бежать от этого создания куда подальше. Пока не растрощила она твое романтичное молодое сердце.
«Нет, ну правда, – продолжала веселиться Валерия. – Куда я дену свое дрянное сознание, не запру же в ящике стола!»
Краем уха она слышала, что отец разговаривает по телефону. Но не сразу обратила на это внимание. И не сразу до нее дошло, что он произнес только несколько коротких фраз и замолк. Но вслед за этим наступила не тишина, нет. Напряженное молчание! Настолько напряженное, что Лера почувствовала его физически – сквозь прикрытую дверь, сквозь приступы собственного смеха.
Она резко замолчала и прекратила кататься по полу, выпрямила спину и убрала руки с лица. И теперь уже другие, не менее мощные эмоции обрушились на нее, как холодная вода из шланга. Гнев, досада, сожаление! Лера вскочила на ноги, почувствовав, что они похолодели и дрожат от растущей паники.
Отец находился все еще в прихожей, за дверью ее комнаты. Она чувствовала его всем нутром. Сердце запрыгало, как белка в силках.
Она уже догадалась, что произошло. Кто звонил и что за весть сообщил отцу.
– Черт! – Валерия закрыла глаза ладонями, не желая ничего видеть от злости на саму себя. – Идиотка!
Все еще в ужасе прижимая руки к вискам, она осторожно приблизилась к двери, боясь заглянуть за нее. Через мгновение послышался скрип половиц в прихожей и отец, двигаясь очень медленно, исчез в своей комнате.
Лера со всей силы стукнулась лбом о дверь, жалея, что таким образом нельзя вытрусить из головы то ханжество, что проявляется в самые неподходящих моменты ее жизни. До чего же ты бессердечна, Валерия Черноус!
Да, отец имеет право знать! Да, это было бы жестоко – скрывать от него гибель друзей. Но, черт бы тебя побрал, ты уже три дня размышляешь о том, как лучше подать ему эту информацию!!! Три дня! И что ты сделала для этого?
Ты просто ржошь над своей очередной глупостью, словно ты и в правду обычный подросток и жизнь взрослых тебя не касается!
Кусая губы, сгорая от стыда и вины, Лера поспешила к спальне родителей.
«Что ты теперь ему скажешь? Ты никогда не была мастером слова, мастером бранных изречений – пожалуйста! А вот подобрать теплые слова, даже для самых близких и дорогих людей – черта с два!»
Лера прикрыла глаза и попробовала сфокусироваться на том важном, что ждет услышать человек в минуты скорби и печали. Что это за слова?
Она постучала, но не получила ответа. А может, ему лучше остаться одному? Кто она такая – пятнадцатилетний духовный наставник?
Но он не должен замыкаться там, в одиночестве. Даже если ему куда важнее сейчас тихо оплакивать своих сослуживцев, и он никого не желает видеть, и он, конечно, имеет право на эти слезы! Но что, если у нее уже никогда не будет возможности поддержать своего отца?
И тогда она снова настойчиво постучала – и сразу же вошла.
Он сидел на кровати спиной к двери и пустыми глазами разглядывал бледно-серую хмурь за окном. Заметил ли он вообще ее появление? Плечи были опущены, словно на них покоился каменный крест. Лера видела лишь часть его лица с правой стороны, но этого было достаточно, чтобы уловить всю ту боль, что сосредоточилась в уголках опущенных губ, в морщинках глаз, в изогнутых к переносице бровях. Словно маска, на которой застыл тысячелетний вопрос, взывающий к справедливости: «Почему?»
У Валерии тряслись поджилки. Она остановилась в центре комнаты, в нескольких шагах от него, до хруста сжимая кулаки и чуть не подпрыгивала на месте от безысходности.
– У меня, – выдавила она через силу и вздрогнула, словно услышала свой голос откуда-то из далека.
– У меня, – повторила она все так же не разбирая собственные звуки на слух, – никогда не гибли друзья... Но я способна, поверь, способна понять, как это чудовищно, когда из-за банальной человеческой оплошности гибнут тысячами хорошие, сильные люди... Я знаю, что теряют их семьи. Это невозможно выразить в устной форме, потому что это не вкладывается в словесные рамки. Это... как будто кто-то взял – и отобрал у тебя больший кусок жизни, даже не спросив. И вот ты просыпаешься однажды утром, а у тебя ничего нет. Ничего, кроме понимания того, что оно было – было же! И невыносимой боли, которую ты ни за что не хочешь принимать и впускать в свою жизнь, и не согласен с ней примирится. При этом, ты совершенно не понимаешь, на каком ты свете находишься: в реальности ли вообще, или в бреду!
Отец не повернулся, не ответил, даже не моргнул. Ничем не выдал того, что слышит ее.
Но Лера знала, знала, что он ее слышит.
Преодолевая тяжелый сухой спазм в груди, она судорожно сглотнула и продолжила:
– В такой момент, если даже кто-то подходит и говорит тебе слова поддержки, он выглядит не больше, чем голограмма. Все без толку. Потому что, когда скорбит и плачет душа, она не внемлет словам. Боль уводит ее в другое, незримое пространство, отделяет от мира тяжелой ширмой... Вот и я, скорее всего, голограмма для тебя. Не исключено, что так и есть на самом деле. Я не знаю... я не знаю, что следует говорить, и имеет ли это вообще значение. Но мне почему-то хочется, чтобы ты меня услышал. Даже, если мои стенания сейчас – не больше, чем лепет, просто фоновый шум, даже, если я тебя этим нервирую! Но, послушай... У меня так часто бывало. Тысячи раз, когда казалось, что уже все – полный конец! Что следующий шаг – непременно падение! Сил не оставалось ни на что, даже на то, чтобы просто упасть на колени и смириться, куда уж там встать – и броситься с новой атакой. Клянусь, я не вспомню всю бесчисленность этих моментов! Я ощущала в тот миг, что вишу на тонком волоске, просто критично, ужасающе и неизмеримо тонком! Что вот-вот произойдет нечто непоправимое. Что никогда, сколь бы ни было усилий и желаний, я уже ничего не восстановлю. Что это была за опасность? Что это была за черта? Я не смела и помыслить! Понимала, что не имею права. Что у меня есть еще последний вздох! И только он решит, что будет со мной дальше – погибну я или выживу? И в этот отчаянный, абсолютно упадочный момент, я из последних сил собирала себя в кучу – и делала самый большой вдох, на который была способна. Одновременно с эти вдохом я поднималась с колен, вскакивала, и как отчаянный спартанец, агонизирующий от смертельных ран, снова хватала свой меч и, не помня себя в этом прыжке, бросалась в битву. И дралась непрерывно. И побеждала! А потом снова наступал критический момент, и снова я ощущала угрожающе тонкую грань, как острое лезвие, прижимающееся к пульсу моей жизни. И снова пропасть, и снова последний вдох, и снова яростный рывок, как будто в состоянии аффекта! А потом опять победа, а потом опять падение... И все сначала. Вновь и вновь. И каждый раз, когда опасность оказывалась позади, и все страхи становились эфемерными, я неоднократно вздыхала с облегчением, тихо благодаря себя за то, что не сломалась. Как человек, над головой которого просвистела пуля, но чудом его не задела... Я до сих пор боюсь вспоминать те моменты...
Вся ее тирада была изречена с чувствами, с откровенностью, которую она никогда раньше себе не позволяла.
– Всем этим я хочу сказать, что мы часто не властны над происходящим, не властны перед ликом судьбы, ведь кто мы в этом муравейнике? Но вместе с тем, мы наделены какой-то сверхестественной способностью выживать и бороться. В самый трудный момент наш выбор, наша воля, наше стремление может свершить многое, даже непостижимое. Мы способны сделать этот выбор. И главное, что мы не должны забывать ни при каких обстоятельствах, – что выбор этот обязан быть в пользу жизни! Каким бы крахом не казалась действительность, какими бы ни были убытки и потери, чтобы ни пришлось пережить, но воля к жизни должна непременно вести нас к спасению. Если мы здесь, на земле, не для этого – то для чего же еще?
Она как в тумане, как если бы отделилась от своего тела и двинулась вперед, сконцентрировавшись на одной единственной точке, смотрела перед собой, смотрела во все глаза, до боли, до жжения – просто в лицо отца, не сразу осознав, что он давно уже повернулся к ней.
– И пока какая-нибудь высшая сила не остановит нас на этом пути, мы ни за что не должны сдаваться, – завершила она совсем тихо, чувствуя, как что-то невидимое сдавливает ее горло, неудержимо трясет за плечи и обдувает жутким холодом ее ноги. Только договорив, и обнаружив, что губы ее беспомощно дрожат, а тело вдруг совсем обессилило, готовое вот-вот рухнуть, Лера догадалась, что находится на грани истерики.
Отец медленно поднялся и шагнул ей навстречу. В другой момент она бы испугалась этого жеста, но сейчас была слишком растрогана и чувствовала себя опустошенной. Его лицо, испещренное морщинками, но исполненное мудрости и глубочайшей печали, приблизилось к ней, и Лере показалось, что только сейчас она увидела своего отца так близко, увидела по-настоящему, как никогда в прошлом, как ни разу в жизни. И он обнял ее, нежно и бережно, как маленькую.
– Ну что ты, что ты, – проговорил он тихо. – Неужели тебе так плохо? – И столько тепла и сострадания слышалось в его голосе, что Лера и вправду почувствовала себя совсем-совсем крошечной, одинокой и беззащитной. И это она, прежде всего она, нуждалась в поддержке и понимании. И слезы, как горячая лава, прорвались и изверглись из недр самой души. Неведомые, неслыханные ею слезы горестного облегчения, слезы абсолютного доверия и признательности. Как внезапно завершившаяся без следа болезнь, которую она носила в себе, терпела в себе – годами, всю жизнь! – что почти даже свыклась с ней. И больше ее нет. И только безумная легкость! Неимоверная, головокружительная легкость!
Наверное, это и есть счастье, подумала она, желая не только плакать, но и смеяться. Разве оно не стоило того, чтобы вернуться? Только ради одного этого стоило вернуться.




Читать дальше (Глава 21): [url=http://www.proza.ru/2015/06/04/1424]

©"Последнее желание" Г.Зарудная