Без дна. Ч2 Б. Б. Вельзевулский и торт Шантимель

Всем! Всем! Всем! Тем, кто меня читает. Целенаправленно или по чистой случайности.
Автор сим извещает, что им опубликованы бумажные версии двух новых книг. Их можно приобрести на:

"Без дна" (Авантюрный роман на фоне взбаламученного социума)
http://knigi-market.ru/2355/

"Трудное бабье счастье" (Роман о судьбе)
http://knigi-market.ru/2899/
Милости просим.

 
  Часть вторая

  БЕНЕДИКТ БЕНЕДИКТОВИЧ ВЕЛЬЗЕВУЛСКИЙ И ТОРТ "ШАНТИМЕЛЬ" 

          «Бегут бегунчики. Ревут ревунчики. Не дышат. Не пышат.
          По сухому берегу бежат»
                (Загадка)

   Глава первая
 
   1.
   На Игоря Олеговича обрушились  поочередно две стихии. Вначале на  чердаке случился  пожар, а запалила его, скорее всего, часто бомжующая там  парочка. Игорь Олегович был, кажется, первым, который  почуял, что творится неладное. Пока, по привычке, колебался и, как человек истинно русский, надеялся на «Авось», кто-то , может, не в такой степени  русский, как он, дозвонился до пожарной службы. А вода это уже результат работы   пожарных. Нашла, без больших проблем,  дырочку в потолке над головой   Игоря Олеговича. Он уже подал сигнал «SOS»   в жилконтору. Что-то ему, как обычно, пообещали, но он уже давно знал цену этим обещаниям. Пока же только кое-как, через силу,  прибрался у себя, убрал лужу с пола. Да, устал, перепачкался при этом, но винить  во всем должен, в первую очередь,  самого себя.  Когда они  разъезжались с Тоней,  перед ним, как перед былинным  богатырем, предстали три дороги. Три варианта обмена. Отчего же он  остановился именно на этом? От того, что мысленно представил себе, как стоит  у окна и любуется тем, как закатное солнце отражается от этих куполов, от вознесенного к небу креста, слепит, попадая на сетчатку его  глаз.
Любо. Весело. Душа поет. Душа-то, может, и поет, а то, как он будет бороться  дальше с вечно дырявой крышей,  - об этой «мелочи»  тогда не подумал. Игорь Олегович был тогда на порядочное число лет моложе. Еще бродила в нем  тогда  эта его прежняя, уже раз доведшая его не до добра,  романтическая закваска. Еще чего-то в нем  булькало, набухало. Сейчас -  стань он, допустим, перед тем же выбором, - скорее всего,  предпочел бы вариант с улицей  Молодогвардейцев: второй этаж, вид на тесный, но вполне ухоженный, с кустиками и парой деревцев,  дворик. Да, не  практичным он был тогда человеком. Остается таким, естественно, и поныне. «Естественным» от того, что горбатого только могила исправит.   
«Вот вернется со службы соквартирант, может, хоть он раскочегарит, чтобы крышу, наконец, залатали. Или, чтоб, по меньшей мере, закрыли посторонним доступ на чердак».
Да, вот и пришло время поговорить немножко о соквартиранте. Поселился он по соседству с  Игорем Олеговичем относительно недавно, еще, пожалуй, полгода не прошло. Прежде другую комнатку, на протяжении многих лет  занимала баба Нюра. В дневное время  выпрашивала милостыню у церковных ворот, а вечером, в меру, конечно, своих скромных, старческих сил, «клеила» почти годящегося ей в сыновья Игоря Олеговича, однако  благополучно скончалась на восемьдесят третьем году жизни, так и не добившись поставленной перед собой цели.  Сосед, что занимает с семьей квартиру напротив, Игоря Олеговича за такую «промашку» даже поругал:"Что вам стоило штампик какой-то поставить? Были б сейчас хозяином всей квартиры. Теперь ждите, когда к вам какого-нибудь обормота подселят. Наплачетесь с ним. Приличный человек в вашу берлогу ни за какие коврижки". Сосед оказался отчасти прав: осиротевшие   двенадцать  квадратных метров   пустовали ровно год. И впрямь,  желающих обживать «берлогу»  долго не находилось.  Заглянут, оценят, в затылках поскребут и… «А дальше - тишина». Игорь Олегович уже и не рассчитывал, что кто-то соблазнится этими жалкими метрами, даже радовался этому – чем старее он становится, тем приятнее и достойнее ему кажется одиночество, но вот… Нашелся все-таки. Хотя «обормотом» его назвать никак нельзя. Не без причуд  – да.
В первый же вечер, как заселился,  вежливо  постучался. Молодой. Жилистый, сутулый. Плохо заживший шрам на щеке. Также вежливо поздоровался, представился, назвавшись Прохором. Игорь Олегович также назвал себя, пригласил пройти к себе. Прошел, и, первым делом, - к книжным полкам. Пробежался глазами по корешкам. "Хорошую литературу читаем… Можно, гляну?" – Его внимание привлек Тейяр де-Шарден «Феномен человека». "Да ради бога". Полистал, покачал головой, вернул Тейяр де-Шардена на полку. "Мне в местной конторе сказали, ваши предки дворянами были".
Игорь Олегович чуточку удивился («Весьма специфический вопрос"), однако согласился. "Служили?". "Вы обо мне?". "О ваших". "Да. Это было их долгом". "В каком сословии?". "Более близкие по времени – гражданские, более дальние – боевые офицеры. Как пример. Один из моих прапрадедов был одно время адъютантом у генерала Милорадовича". "Которого  на Сенатской прикончили?". "Да". "А ваш… тот, кто был адъютантом… Он, случайно, был не с теми?". "Нет". "Зато вы, я знаю, отличились… Теперь радуйтесь. Ваша взяла". "Хм… Информированный молодой человек". 
"А  «ваша»… это что?". "Да ладно, не обижайся, отец… Можно так?". ""Отец?". Можно.  А чем, позвольте поинтересоваться,  отличились вы?". Спрашиваемый погладил демонстративно ладонью щеку со шрамом. "Заметно?.. Хотя… скорее, меня отличили. Война, отец. Ты в курсе, что мы сейчас это самое… вроде как воюем?". "Да, слышал. Ранили?". "Контузило малость, - однако распространяться на эту тему не стал. - Послушай, отец. Я о чем хочу тебя… Будь спокоен, со мной у тебя никаких проблем. Да я и бывать-то тут буду… Если только ночку переспать. Но тут ко мне одна бабонька будет… время от время. Так мы это дело… Ну, сам понимаешь. Я-то втихаря обычно этим занимаюсь, а моя без того, чтобы покричать, ну, никак, ты понимаешь,  не может. Так что заранее извиняемся… Ты-то сам как? Давно уже без женского рода?". "Ой, давно"."Мне бы тоже бы надо как-то…  завязать. Да пока никак не получается". "Зачем же завязывать? Ты еще молодой". "Ну, не такой уж"...- уже собираясь уходить.
На этом, собственно их первое общение и закончилось. И хоть Игорь Олегович заранее принял извинения, Прохор не поленился, чем-то обил дверь своей комнатки изнутри, а когда прошло первое испытание, уже проводив свою «бабоньку», заглянул к соседу:"Ну, как? Терпимо?". "Вполне", - успокоил соседа Игорь Олегович. Словом, - вот хоть и несколько настораживающая внешность у этого Прохора, но такой деликатностью, как у него, далеко не  каждый интеллигентный «очкарик» может похвалиться.
Вызванная обрушившимися на Игоря Олеговича стихиями тревога, ползание на коленках, видимо, привели к тому, что у него ненормально подскочило давление. Не сразу, через «Да удобно ли уже такому старче, как я?», словом,  через сомнения, борения, все-таки  набрал номер телефона, позвал «скорую».  Врач «скорой», вот хоть и молоденькая,  оказалась неожиданно весьма даже внимательной: послушала, обстукала,   давление измерила. Оказалось, под сто девяносто. Уколола, понавыписывала кучу лекарств. Посоветовала, как поступать дальше. «Вы, пожалуйста, не робейте, чуть что – беспокойте нас».  Потратив на смущенного, даже обескураженного такой о себе заботой  Игоря Олеговича  около получаса, уехала.
Уже когда покинула квартиру, Игорь Олегович  обнаружил оставленную, естественно,  этим самым чудным врачом на прикроватной тумбочке книгу: видимо, когда доставала у себя из сумочки тонометр, вынула из нее же и книгу, а вернуть забыла. Стало немножко любопытно: что же читает современная молодая женщина?  «Душеполезные поучения. Преподобный авва Дорофей». «Надо же! Никогда бы не подумал.  Это удивительно». Это он лишь  так вначале подумал, а потом, еще немножко пораскинув мозгами… «А, может,  книга-то  принесена и оставлена лично для меня?».   Что-то вроде благотворительной акции? Мол, читай, раб Божий, просвещайся. Такому, как ты, самое время. Скоро на тот свет. Тебе это будет  ой как  душеполезно!».
Времени: скоро одиннадцать. В такой час Игорь Олегович обычно уже видит первые сны. Но сегодня, видать, и день и вечер необычные. Открыл первую страницу, начал читать:   « Поучение первое. Об отвержении мира. В начале, когда Бог сотворил человека (Быт. 2, 20), Он поместил его в раю, как говорит Божественное и Святое Писание, и украсил его всякою добродетелию, дав ему заповедь не вкушать от древа, бывшего посреди рая. И так он пребывал там в наслаждении райском: молитве, в созерцании, во всякой славе и чести, имея чувства здравые и находясь в том естественном состоянии, в каком был создан. Ибо Бог сотворил человека по образу Своему, т.е. бессмертным, самовластным и украшенным всякою добродетелию…».
Прочел это, еще немного подумал, закрыл книгу. Нет, пожалуй, все-таки не для таких, как он эта, безусловно, полезная книга  написана. Не вина автора, что такой человек, каким является Игорь Олегович Танеев, не может почерпнуть из нее то, чем хочет с ним поделиться мудрый авва Дорофей. Возможно, это беда его, читателя. Беда в том, что еще во времена его детства, отрочества, когда сознание только строится, человека подобного Игорю Олеговичу окружало, питало… Да,  очень много хорошего. Там было, например, четкое разделение на то, что есмь добро, а что есмь зло. Ему никогда не составляло никакого труда делать различия между, скажем, папой Карло в известной сказке о Буратино («Папа Карло, конечно, это хорошо») и Карабасом-Барабасом («Это безусловное зло»). Сейчас, третьего января  2001 года сделать такое же четкое различие уже не  так-то  просто. Найдутся  подкованные в перелицовке  черного на белое (или наоборот)   адвокаты:
-Позвольте, позвольте! А чем вам так не нравится Карабас-Барабас? Нормальный предприниматель. Помогает трудоустроиться бедным беспризорным сироткам. Что же касаемо  папы Карло – это, извините, самый, что ни есть, типичный никчемный неудачник по жизни. Приблизительно такой же, как вы.
Да, в той среде это понимание существовало, чего не скажешь о среде нынешней.
Это с одной стороны. Хотя с другой… Было то  солнышко еще его детства, отрочества все же и не без пятен. Да еще каких! У купающихся в этом солнышке   начисто отсутствовал интерес, доверие ко всему, что не укладывается в жесткие рамки причинно-следственного, явного, живущего по железным законам физики, химии, математики и тому подобное  материального мира. Подавляющее большинство было Фомами неверующими. И Игорь Танеев был  с ними в этом заодно. А это-то и служило препятствием, не позволяло охватить Бытие полноценно, со всеми его, Бытия, противоречиями, перепадами, умопомрачительными взлетами и не менее умопомрачительными падениями. Они пытались свое понимание мира строить только на Знании, отказываясь признавать, соглашаться, что знание далеко не всемогуще. Оказывается, на самом-то деле, мы знаем так мало! Почти ничего. Курам, извините, на смех. А,  может, и не только курам. И не только на смех.

2.
Мария Павловна Поварова,  краснохолмская губернаторша, была коренной москвичкой, и даже  за двадцать пять лет замужества, пока жила в Краснохолмске, ни на йоту не потеряла привязанности к своему родному гнездышку. Да, родною для нее оставалась  вся «старая» Москва, но  малая родина  была сосредоточена  в  квадрате  площадью в несколько  километров между Остоженкой и Пречистенкой, их дом стоял ( и стоит до сих пор )   ровно посередине между ними, по  Еропкинскому переулку. Все детство и юность Маруси протекали большей частью именно здесь. И все это – тесные дворики с мусорными баками и вечно голодными костлявыми беспризорными кошками, обветшавшие, с осыпающейся штукатуркой и дырявыми крышами дома, жалкие сарайки, самочинно возведенные гаражи, пустыри, где мальчишня гоняла мяч, а сидящие вокруг на ящиках из-под тары, а то и на корточках девочки, истошно крича, «болели» за «своих», первый, наконец, полученный от ухажера поцелуй – ива, под которой произошло это знаменательное событие, до сих пор жива, только еще больше выросла,  - и еще многое, многое другое, -  вот это, собственно, и было для нее реальным воплощением  абстрактного понятия  «малая родина». Забыть все это, подменить чем-то другим было практически невозможно. Все равно, что  с кожей на себе расстаться.
Поэтому и тянуло ее постоянно в Москву. Чуть что, - возник какой-то предлог, - она мужу:
-Я, пожалуй, прогуляюсь на пару-другую деньков.
Николай Юрьевич на это, недовольно (он, несмотря на всю свою занятость, скучал без жены):
-А что, без тебя обойтись не смогут? – Допустим, речь шла о том, что племянница Марии Павловна должна  вот-вот родить.
-Может, и смогут, но мне самой спокойнее.
-Ну, хорошо, так уж быть -поезжай. Но только на пару дней.
-Я не знаю, как там пойдут дела. Может, и еще чуточку придется задержаться.
-Тьфу ты, господи! Ладно. Делай, как знаешь.
Когда приходилось бывать в Москве с мужем вдвоем, обязательно останавливались в гостинице «Останкинская». Так вначале случилось и на этот раз, когда в середине июня 2000 года  муж приехал в Москву, чтобы поучаствовать в открытии выставки «Нечерноземье – Родине», а через пару дней вылетел, опять же по своим губернаторским делам,  в Италию:  его там ждали какие-то деловые встречи. Мария же Павловна, проводив мужа, быстренько перекочевала из унылого шикарного казенного гостиничного номера в свое милое скромное родное гнездышко в старом доме в Еропкинском переулке. Здесь  до сих пор жила ее младшая сестра с мужем.
 Лиза, в отличие от Марии Павловны, еще «с младых ногтей» проявляла склонность к наукам, она закончила с медалью школу, потом московский университет, биологический факультет, защитила кандидатскую и теперь работала в каком-то НИИ, ее специализацией была вирусология. Муж – чистый практик, «работяга». Последние лет десять был на должности начальника цеха на обувной фабрике. После того, как фабрику закрыли, устроился на работу обыкновенным вахтером, хотя и на той же фабрике: ее помещения переоборудовали под  коммерческий центр.
На следующее по приезде в Москву утро Мария Павловна отправилась навестить свою старую школьную подругу, они с мужем проводили  лето на даче, довольно далеко от Москвы, в Сосенке, это по Калужскому шоссе. В Москву вернулась уже в районе четырех дня. В ее планы на сегодня еще входило побывать на вечерне в  церковке при женском Зачатьевском монастыре. До начала службы еще оставался почти добрый час, и она решила  скоротать это время  в кафе, что напротив метро «Кропоткинская».
Детство и юность Марии Павловны, как у многих девочек ее поколения,   прошли под знаком «Джен Эйр» и «Женщины в белом». А еще – уже по чисто советской традиции, - она была  воспитана в духе «железобетонного» атеизма. Но  в последние пятнадцать лет все чаще и чаще ее можно стало видеть посещающей церковь, молящейся, исповедующейся, причащающейся. То была, скорее, не дань моде, а последствия того ужасного, что с нею шестнадцать лет назад случилось: проблемы при родах, не желающий выходить из нее, - только через кесарево сечение, - плод, и, как финал: рождение мальчика, протянувшего на этом свете всего-то  несколько дней, а потом  приговор врачей: « Вы, к сожаленью, больше не сможете родить». То было огромное потрясение для нее. Вибрации, последствия этого потрясенья сказывались на Марии Павловне до сих пор. 
Она стала видеть  своего нерожденного сына,  посещающим ее во сне. Она видела его по-разному: и очень блекло, неразборчиво, и очень ярко, выпукло, вплоть до того, что могла разглядеть, какого цвета у него глаза: карие. Иногда он приходил к ней младенцем, еще полностью по-младенчески голеньким, гукающим, пускающим пузыри, иногда – уже взрослым юношей, миловидным, высоким, широкоплечим – очень похожим в этом отношении на отца. А один раз явился стариком, с длинной седой белой бородой. Но Мария Павловна в любом виде  его мгновенно узнавала  и неизменно радовалась. Появляясь, он почти ничего не говорил, а, может, и говорил, но Мария Павловна, при пробуждении, уже ничего не помнила.
Вот отчего ее и потянуло в церковь. Любую. А побывать на вечерне именно в Зачатьевской церкви, когда она бывала в Москве, стало для нее уже чем-то  вроде обязательного ритуала.  Как будто она особенно доверяла этой церкви и больше всего рассчитывала именно на нее. А рассчитывала на то, что, как это, может, не странно прозвучит,  в ней, чей возраст приближался уже к пятидесяти, все еще сохранялась надежда, что она, несмотря на все заверения врачей, сможет еще дородить. Да, «дородить». Или, если сказать иначе, родить еще раз не перестающего ее посещать по ночам сына. 
Мария Павловна была далеко не из болтливых, предпочитала самое для нее дорогое держать при себе, о своих снах и надеждах не делилась ни с кем, даже с мужем. Хотя, ей иногда казалось, будто он о чем-то и сам догадывается.
Зайдя тот день в полупустое кафе, заказала у подошедшей к столику девушки шоколадный напиток Марс, кусочек торта "Шантимель" и фруктовый салат. Девушка отошла, а Мария Павловна стала ждать, посматривая  в окно.
-Извините, - чей-то голос. Вначале, настолько ее мысли в этот момент бродили далеко от кафе, даже не распознала, принадлежал ли этот голос мужчине или женщине.

NB  Еще одна приличествующая моменту  авторская врезка.  Пришло время   ступить  в поток повествования персонажу, в реальное существование которого подавляющее большинство читателей, очевиднее всего, не поверит. Отнесут на счет  авторской фантазии.  Фантазии, может, в данном случае и не совсем уместной: ведь до сих пор рассказ велся в абсолютно реалистичной манере.   В связи с этим автор хотел бы сразу анонсировать следующее. На его взгляд, с которым, можно, разумеется, и не согласиться, мы, и пишущие и читающие, еще так мало знаем о мире, в довольно тесных  границах которого нам суждено было появиться! Да, в границах этого мира  мы можем без проблем видеть, ощущать все, что нас окружает, и в то же время   лишены, может, даже ради нашего собственного благополучия, способности вглядываться, вчитываться  в те подвалы, ниши,  бездны, которые нашли пристанище в мирах иных:  в подсознаниях каждого из нас. А если бы вдруг взяли, осмелели и заглянули… Какие открытия, сюрпризы могли бы нас там подстерегать!  Открытия, которые перевернули бы привычную нам картинку мироздания.  Персонаж, появление которого предваряется  этим  авторским отступлением, лишь один из того множества кажущихся нам фантастических существ, которые предпочитают обитать в наших неосознаваемых глубинах. И которые рискуют всплывать на поверхность лишь в те критические моменты, а, может, и не моменты, а целые исторические периоды, когда на них вдруг возникнет какой-то спрос. Видимо, каким-то подобного рода спросом объясняется и то, что произойдет сейчас, то есть, если быть совершенно точным: 16 июня 2000 года, когда Мария Павловна Поварова, супруга краснохолмского губернатора Николая Юрьевича Поварова,  зайдет в кафе «Лакомка», что напротив метро «Кропоткинская», с единственной целью  заказать себе, в числе прочего, и   стограммовый кусочек обожаемого ею торта «Шантимель».

Так вот… Мария Павловна слегка испуганно, как бывает иногда, когда человека застигнут врасплох,  обернулась на голос.  Мужчина. Лет сорока. Чисто выбритое лицо, оставленная над верхней губой аккуратная, уже начавшая седеть щеточка усов. Седина и на висках. На нем отлично сидящий костюм из серого твида, со вкусом подобранный нежно-вишневого цвета галстук. Красивые дорогие запонки. Словом, красавец-мужчина. Причем, чувствуется, вполне даже преуспевающий.
Но каким бы красавцем не выглядел этот человек, - Мария Павловна всегда старалась держаться подальше от бесцеремонных людей, тем более, если речь шла о  мужчинах. Не изменила этой привычке и сейчас.
-Что вы хотите? – сухо спросила.
-Мой вам совет, - откажитесь от Шантимель.
Мария Павловна сначала даже не поняла, о чем идет речь.
-Я сижу за соседним столом. Услышал, как вы заказываете тортик. Откажитесь от него.
-Почему? – растерянная Мария Павловна. 
-Разрешите? – мужчина сел за тот же столик, за которым уже сидела Мария Павловна. - Видите ли, он отчасти из сливок,  а сливки хранятся в холодильнике Останкинского молочного комбината. Этой ночью комбинат оставили без электричества, у них накопилось очень много долгов, - холодильник вырубился, сливки пришли в полную негодность.
 Мария Павловна слушала и пока  не знала, как ей вести себя с этим человеком.
-Да, но это еще не все. В партии сгущенного молока, а это еще один ингредиент, - обнаружили так называемую «сенную палочку», Bacillus subtilis. По идее, это сгущенку следовало бы изъять. Но эти жадные до наживы…  Стремящиеся к сверхприбыли…
-А откуда вы все это знаете? – самый естественный, сам собою напрашивающийся вопрос.
-К счастью… А, может, и к сожаленью, - как знать? Мне дано в жизни очень многое. Это создает для меня определенные проблемы, потому что вижу поступки и уже заранее представляю последствия, но это же и дарит мне возможность предупреждать чем-то симпатичных мне людей о грозящей им опасности. Вы отчего-то относитесь к разряду тех, кого  хотелось бы предупредить.
Марии Павловне, с одной стороны, приятно было такое о себе услышать, с другой… Бог знает, кем на самом деле является этот человек. Мария Павловна была по своей природе доверчивой, она знала за собой этот недостаток  - одна из причин, отчего ее муж с такой неохотой отпускал ее от себя, - и даже пыталась с этим недостатком  бороться, но победы добивалась далеко не всегда.
-А кто вы? – Мария Павловна вкладывала в это достаточно широкое  «А кто вы?» более узкое: «Чем вы занимаетесь?».
Вместо того, чтобы ответить мужчина вынул из нагрудного кармашка своего пиджака визитную карточку. У Марии Павловны последнюю пару лет стало не так хорошо со зрением, как прежде, - для того, чтобы прочесть, что написано на визитной карточке, ей пришлось бы доставать очки. Ей не хотелось перед этим мужчиной представать в очках, поэтому она повертела карточку туда-сюда, не зная, как лучше выйти из этой ситуации. Мужчина пришел ей на помощь, избавил от необходимости читать визитку.
-Бенедикт Бенедиктович… Да, можете так ко мне обращаться.
-Как? - переспросила Мария Павловна. - Венедикт?...
-Бенедикт, - поправил ее мужчина. - не "Вэ", а "Бэ". Так благозвучнее. Правда, на деле у меня несколько другое имя. Мои оба родителя были довольно экстравагантными, и подарили мне такое имечко.  Поэтому для простоты общения я придумал себе другое. Вас же, я знаю, зовут Марией Павловной Поваровой.
-Откуда вы меня знаете? – неприятно  поразилась Мария Павловна.
-Но я же вам сказал. Мне ничего не стоит получить почти любую интересующую меня информацию… Пожалуйста, сюда! – Бенедикт Бенедиктович заметил появившуюся с подносом официантку и к Марии Павловне. – Не возражаете, я оккупирую вторую половину вашего столика?
 Мария Павловна не возражала, хотя… Этот человек по-прежнему вызывал в ней противоречивые ощущения: любопытно – раз и как-то немного страшновато – два.  Но данное ей только что предостережение она, конечно же, помнила, поэтому, обращаясь к официантке:
 –Я заказывала вам…
-Да-да! Конечно! Сейчас будет! 
-Нет, я о другом. Я решила отказаться от торта.
-Да?.. Ну, что ж? Это ваше право.
-И, пожалуйста, поскорее. Я очень долго не могу.
-Буквально еще пару минут!
-Вы спешите в церковь, - сообщил Марии Павловны только что приступивший к поеданию принесенного ему блюда – кажется, то был омлет с беконом, - Бенедикт Бенедиктович. – Вы хотите быть там к началу вечери, но можете не волноваться. Служить сегодня  будет  не  местный, а привозной  батюшка.  Однако буквально в эту секунду машина, на которой его доставляют до церкви, застряла  в пробке, немного не доехав до Болотной площади,   и это несколько – нет-нет, совсем ненадолго, - все же  затянет начало. Вы подойдете вовремя.
-Вы… Что-то типа экстрасенса? – осторожно поинтересовалась Мария Павловна.
-Да. Что-то именно «в роде». Но не более того.
В этот момент к столику подошла и официантка, чтобы сгрузить с подноса заказанное Марией Павловной.
-Но я ведь, кажется, отказалась от торта?! – немного рассердилась Мария Павловна, когда увидела на подносе отвергнутый ею только что «шантимель».
-Ой! Извините.
-Ладно, оставьте, - Мария Павловна не умела долго сердиться. Да и торт выглядел очень аппетитным. Ей, правда, было при этом немного неудобно перед Бенедиктом Бенедиктовичем, но тот сделал вид, что ничего не заметил.
-Вы где-то этому всему… Ну…
-Да-да, я вас понял!- пришел на помощь.
-Обучались? – все-таки закончила Мария Павловна фразу и сразу же принялась  за фруктовый салат.
-Нет-нет! Ни в коем случае! Этот дар – или мое несчастье, называйте, как хотите, -  пришел ко мне с рожденьем.
-Как у Вольфа Мессинга?
-Простите, кто такой Вольф Мессинг?
-Как?! Вы не знаете?..
-А-а… Вольф Мессинг… Нет-нет. Вольф Мессинг это шарлатан. Я другого калибра. Или, скажем, так: он фейковый, я настоящий.
Марии Павловне услышать такое о Мессинге, о котором она так много слышала, читала, было даже неприятно.
-Почему вы так считаете?
На что Бенедикт Бенедиктович слегка улыбнулся.
-А вы, я вижу, его большая почитательница. Я вас отлично понимаю. Человек в беде всегда ищет какой-то помощи. Если не в одном, так в другом. Остаться наедине с бедой – такое по силам далеко-далеко не многим. Такое выдерживают только единицы.
-Вы считаете, у меня есть беда? – у Марии Павловны забилось сердце.
-А кто у нас без беды? Чтобы догадаться, что беда и у вас, не нужно обладать какими-то сверхъестественными способностями. Вопрос, - беда какого свойства, какого масштаба. Боюсь, у вас, Мария Павловна, очень крупного… - Сощурившись. - Сказать вам про вашу беду?
У Марии Павловны вдруг закружилась голова,  она стала хуже слышать и хуже видеть. Она прекратила еду. Досидела, пока не вернулись и зрение и слух.
-Извините, если я вас этим вопросом расстроил.
Бенедикт Бенедиктович как будто бы извинялся, но у Марии Павловны все равно вдруг пропало желание вести с этим человеком и дальше какую-то беседу. И Бенедикт Бенедиктович, кажется, мгновенно это понял. Да, кажется, и омлет с беконом к этому времени уже успели перекочевать в его желудок.
-Не смею вас больше беспокоить, - аккуратно промокнул губы салфеткой. – Приятно было познакомиться. – И уже, подымаясь со стула. – Но всегда буду рад оказать вам любую посильную для меня помощь. В вашем любом начинании. Мои координаты… - Показал пальцем на покоящуюся на столике, подле тарелки с тортом, визитку. – В любое удобное для вас время. Насколько мне известно, вы еще целых четыре дня пробудете в Москве.

3.
Хозяин Аркадия  переживал по поводу длинных январских  праздников. Какой урон его кошельку! Погнал Аркадия  на выполнение «пожарной»  заявки  уже пятого. В трубе  загородного особняка застряла любимая кошка хозяйки. Была ли эта кошка именно той, о которой он услышал от охранника Вани, или другая – Аркадий справок не наводил. Когда уже вызволил кошку, позвонил в контору доложиться, а ему в ответ дежурная оператор:
-Боссу нашему брякни. Чего-то там тебя домогается.   
Брякнул. 
-Послушай. Тут вот какое, Аркаша,  дело. Знаешь, где Танеева дача?
-Та, что за Сарафаново?
-Она самая. Там работенка намечается фартовая.
-Какая там работенка? Сплошная разруха.
-Отстаешь, сынок. Не следишь. Была разруха. Была и сплыла. За год за последний там такое наотгрохали!  Словом, нужно будет по всему дому камины установить. Причем в авральные сроки. Причем дровяные. Под старину. Просили понадежнее человечка, я на тебя показал. Гордись. Что, где и как там тебе все растолкуют.
-Когда прикажете?
-Завтра с раненько. Сначала фейсконтроль пройдешь.   
-Какой еще фейсконтроль?
-Нормальный.
-Зачем?
-Затем, что это, цвет ты мой, не просто дом, а объект. Разницу чуешь? А вдруг ты террорист какой-нибудь? Этот… Как его… Подскажи… Муджихед! Вот им и  надо на тебя поглазеть. Но я-то знаю, что ты не муджихед, потому заранее и спокоен. Словом, все. Шаром тебе и алейкум.   
Танеева дача «объект»  в Краснохолмске достаточно известный. Так же как и Танеева вода. В паре километров от этой дачи, прямо посреди леса,  с незапамятных времен  бьет источник с целебной водой. Источник был всегда. Находились всегда и  желающие  испить воду и, вроде бы, исцелиться. В старину Танееву воду, к тому же еще и освященную, раздавали бесплатно на подворье женского монастыря на Донской, пока монастырь не прикрыли. О Танеевой воде, вроде как позабыли, вспомнили только  с появлением вынюхивающих любую прибыль предпринимателей. Теперь воду  добывают, разливают  по бутылкам, а потом продают. Чистый бизнес. И никакого мошенничества.      
 Сама же Танеева дача, или, скорее, то немногое, что от нее оставалось,  километрах в четырех от Сарафаново по шоссе Краснохолмск - Москва. Там будет углубляющийся в лес, раздолбанный тракторами  большак: в тех местах  лет пять  назад много строевого леса повалили, а следующие два года вывозили. Дом, куда хозяин отправлял Аркадия, прятался в глубине леса, точнее, то были уже если и не развалины, то остатки, стены прежнего дома. И стоял он в центре усадьбы, хозяевами которой еще до той революции, были какие-то, судя по всему, далеко не бедные Танеевы. Аркадию уже не раз за  его жизнь приходилось бродить вокруг этой усадьбы (в тех краях леса богатые и ягодами и грибами), но подходить близко к дому желания не возникало: настолько там все заросло мелким кустарником, малинником, крапивой. А еще встречалось много ям, траншей, - вроде бы, здесь в отечественную войну, в ожидании неприятеля, рыли окопы. И, наконец, в жаркое время года там кишмя кишело самыми разными гадами. Но, видимо, кому-то эта развалюха понадобилась, если ее заново, как заявляет хозяин, отстроили.
Выехал с утра. Когда уже оставил позади себя Сарафаново,  достиг  дорожного ответвления, увидел: вместо прежнего изуродованного мощными гусеницами большака, - отличная асфальтированная дорога. Чем ближе к даче, тем лес выглядит более прореженным. А напротив самой дачи высоченный забор появился: толстое непроницаемое оргстекло изнутри, мелкая металлическая сетка снаружи. Когда подъехал вплотную, остановил машину напротив будочки со сторожем, разглядел получше и самую дачу. Точнее, это уже настоящий дом. Каменный. О двух этажах. Но есть еще и мощный цокольный, на цоколь  по фронтону опираются четыре колонны.  Широкая терраса по периметру дома, спереди и по бокам. В общем,  прежняя   развалина превратилась в конфетку. Прямо как в сказке.   
Пока Аркадий разглядывает дом, из будочки выходит не сказочный будочник, а обыкновенный милиционер.
-Кто такой?
Аркадий  объяснил.
-Секундочку.
Милиционер вернулся в будку, покрутил ручкой, с кем-то по местной связи поговорил, только после этого створки ворот стали расходиться,  и Аркадий въехал на территорию перед домом.
Ведущая прямо к  дому  аллейка, по бокам молодые сосенки.  Да, снаружи дом выглядит полностью готовым, однако, сбоку дома стоит грузовая машина с прицепом. Боковой борт прицепа опущен,  и пара рабочих в спецовках выгружают наполненные чем-то мешки. Кроме грузовой машины, по другую сторону, на отведенной  специально для машин стоянке, -  еще три легковые автомашины. На одной из них опознавательные знаки ДПС. Когда уже подошел к дому вплотную, обратил внимание на приболченную к стене памятную доску из какого-то цветметалла «Памятник приусадебного зодчества середины 19 столетия (Объект культурного наследия регионального значения). Под охраной государства». 
Навстречу еще только подкатывающим  к дому Аркадьевым Жигулям  из дома вышел средних лет мужчина в костюме. Вот хоть и в штатском человек, но по тому, как он держится  - прямая спина, -  заметна строевая выправка. И, как настоящий военный, аккуратен не только в движеньях, но и в речи.
-Доброе утро, Аркадий Петрович,  – приветливо улыбается. – Меня величают Лонгином Семеновичем. Идемте, я вам все расскажу и  покажу.
 В самом доме – весьма ощутимые признаки еще не завершенных отделочных работ. Пол в фойе замаран засохшим цементом, здесь же перепачканные деревянные козлы. Еще не выветрившиеся запахи красок. Чьи-то доносящиеся с верхних этажей голоса. Лонгин Семенович  начал подниматься парадной лестницей, Аркадий за ним. Ему любопытно, для кого предназначены эти хоромы, но обходится без вопросов. Сам же человек, кажется, также не из болтливого десятка. Все только по делу. 
 – Во-первых, вот здесь,  – Лонгин Семенович  остановился напротив одной  из дверей. – Камин должен находиться, примерно… Вот в этом месте… - Когда Аркадий осмотрелся. – Пройдемте дальше.
Так они обошли все помещенья, в которых Аркадию  предстояло установить по камину. На весь дом их получалось пять.
-Даже, если не запомнили, - не страшно, я вам дам сейчас план дома, там, на плане, все увидите.
-Мне бы, может,  еще чертежики  какие-то.  Наверняка, что-то есть, с чем строители работали.  Чтоб рассчитать, где пробивать каналы, иначе могу попасть куда-нибудь не туда.
-Хорошо. Я об этом узнаю и, если что, вам передам.  За сколько справитесь?
Аркадий подумал: «Полутора недель  достаточно», но вслух:
 - Недели за две.
С запасом. Чтобы подстраховаться на случай, если что-то вдруг пойдет не так.   
-Устроит. Но не больше. Захотите, можно  проживать прямо здесь, жилое помещенье вам выделят. Питание в любом случае гарантировано.  У вас  будет  пропуск…
-Фотографию?
-Не надо. Вас уже… Луиза Ивановна!
Они уже спустились до цокольного этажа, и Лонгин Семенович  отворил какую-то дверь, показал Аркадию, чтобы  тот подошел:
-Познакомьтесь… Этот симпатичный молодой человек займется установкой каминов.
Аркадий заглянул в комнату. Здесь, боком к письменному столу,  сидела длинная, худая женщина, ей, пожалуй, под пятьдесят, а то и больше, перебирала какие-то бумажки. В сатиновом халате, а из-под халата торчат  обвислые, болтающиеся  на ее ногах, как на огородном пугале, сиреневые  штаны. Она и сидела-то, видимо, боком от того, что ноги под стол не убирались. 
Кажется, недовольная, что ей помешали заниматься любимым делом, косо посмотрела на Аркадия, не сказала ни слова,  – вернулась к своим бумажкам.
-Это ваша – на данное время - главная начальница,  – объяснил, уже прикрыв дверь, Лонгин Семенович.  - Со всеми вопросами… Будь это проживание, питание, спецодежда. Прямо  к ней. Если о чем-то попросит, помимо каминов, просьба не отказывать…   Когда  думаете приступать?
-Прямо сейчас.
-Прямо сейчас? – кажется, даже удивился такой прыти Лонгин Семенович.
-Сделаю все необходимые замеры. Завтра завезу оборудование. В понедельник начну установку. – На тот момент  была пятница.
-Ну, вот и отлично! 

4
А ведь так оно и произошло! Этот… Бенедикт Бенедиктович. Ведь он предупреждал Марию Павловну, что со службой случится задержка, она ему не поверила: что-то не припомнит она ни одного случая, чтобы служба, тем более, если речь идет о Божественной литургии,  не началась вовремя. Сегодня же… Она сама подошла к церкви с почти десятиминутным опозданием, была уверена, что проскомидия уже в самом разгаре, и что уже вышел облаченный в фелонь иерей и провозгласил всегда вызывающее в Марии Павловне телесный и душевный трепет: «Благослови Бог наш», - ан нет! Церковь полна народу, все чем-то как будто озабочены, но священнослужителей пока никого не видно,  и амвон пуст.
-Что-нибудь случилось?  - шепотом поинтересовалась у церковной служки, когда покупала свечи.
-Ой, и не спрашивайте! – как-то не по церковному, а по мирскому отреагировала тем же шепотом служка. – У нас сегодня эксперимент…
-Простите, - что? – сразу не поняла Мария Павловна.
-Наш батюшка Николай должен отслужить в церкви Трех Святителей в Киеве, а они в обмен прислали к нам своего. Так вот, говорят, его машина по дороге попала в какую-то аварию.
-Господибожемой! – не удержалась от испуганного восклицания Мария Павловна.
-Да, вроде, как Господь-то Бог и не попустил, - служка, а вслед за нею и Мария Павловна перекрестились. – Вроде как, все обошлось, и он уже здесь, сию минуту спешно облачается… С вас, матушка, сто двадцать рублей. - Мария Павловна имела обыкновение  покупать  самые дорогие и толстые  свечи из  натурального пчелиного воска, они при горении не коптят, не трещат, и не издают никакого запаха.
Получается, сбылось, что накаркал этот Бенедикт Бенедиктович! Это внушило, если и не страх, то беспокойство Марии Павловне, так же как и не добавило ей настроения, скорее, наоборот- как-то еще более ее пригнуло. Обычно очень внимательная к тому, что доносится с амвона, даже,  если это ей мало или совсем непонятно, сегодня она никак не могла сосредоточиться. Священнослужитель внушает ей: «И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого», - а у нее в это самое мгновение перед глазами сидящий напротив нее за столиком  назвавшийся Бенедиктом Бенедиктовичем, но явно обладающий каким-то другим именем  (Мария Павловна еще не удосужилась глянуть в визитную карточку) с его как раз, это так очевидно, лукавым « Сказать вам про вашу беду?». И ведь знает Мария Павловна, что это нехорошо, что  грех думать при молитве о чем-то постороннем, но ничего поделать с собою не может.
Изменила Мария Павловна и своей привычке подходить к батюшке по окончании службы, спрашивать его совета, - сегодня не стала этого делать: батюшка чужой, поэтому и наставления его не имеют  для нее такой цены. Ей кажется,  едва ли они лягут к ней в  душу.
Уже вернувшись в Еропкинский переулок, переодевшись, побывав под душем, решила разглядеть повнимательнее врученную ей визитку. «А-И-М. Вельзевулский. Обер-доктор оккультных наук. Профессор магии». И номер телефона. Фамилия «Вельзевулский», конечно же, не добавила Марии Павловне хорошего настроения, хотя в ее подлинности она сомневалась не меньше, чем в подлинности имени и отчества Вельзевулского.
Кстати, отчего и зачем эти загадочные «А.-И.-М.» вместо тех же, скажем, «Б.Б», если этот человек представляет себя Бенедиктом Бенедиктовичем? Меньше смущало  «обер-доктор оккультных наук» и «профессор  магии». И с тем, и с другим Мария Павловна уже в своей жизни сталкивалась. Более того, - да простят ее церковные батюшки, настоятельно рекомендующие  держаться от докторов подобного рода подальше! -  она, как-то так само по себе получалось,  уже встречалась с некоторыми из них. Да, грешна, что  говорить? – но ее притягивало как магнитом к подобного сорта людям. При  этом,  как правило,  они  не производили  на нее какого-то особенно сильного впечатления. И поскольку Марии Павловне не удавалось проникнуться к ним доверием, может, поэтому и рекомендуемые ими средства оказывались на практике беззубыми, бесплодными. 
«Проверю. Если с моим желудком ничего плохого не случится, выброшу эту карточку в мусорное ведро вместе с Вельзевулским… А что если опять… случится?». Об этом думать сейчас не хотелось. 
-Маш, ну, ты чего? – постучались в дверь комнатки, в которой  на время пребывания в Москве поселилась Мария Павловна. Постучала, а потом позвала сестра Лиза.  – Чего там заперлась? Выходи. Ужин уже готов.
-Нет, я сегодня ужинать не буду.
-Отчего?  Я сырники сготовила. Ты же любишь мои сырники.
Сестра была права.  Вообще-то кухарка из сестры   была еще та, но сырники отчего-то получались необыкновенно аппетитными. Лиза утверждала, что все дело в качестве покупаемого ею  уже на протяжении многих последних лет творога у одной и той же торговки на Преображенском рынке. Может, и так.  В любом случае, Мария Павловна уже заранее, выезжая в Москву, предвкушала, какими вкусными сырниками ее угостит сестра. Но сегодня она принципиально отказалась от ужина. Ей хотелось сохранить чистоту эксперимента. «Если в скором времени  мне вдруг действительно станет как-то плохо, я, наверное, все же позвоню этому - Бог с ним, как бы он там не назвался,  - Вельзевулскому». Таким был окончательный итог ее размышлений.
Ранним утром, еще птички только-только проснулись,  она пробудилась от боли  в нижней части живота, ее тошнило. Едва успела добежать до раковины на кухне, когда ее вырвало. Сразу после этого боль приутихла, но осталась общая слабость, холодная испарина на лбу. Хорошо хоть то, что Марина Павловна старалась все делать, как можно тише, благодаря этому не разбудила сестру, а ее муж был на ночном дежурстве. Немного посидела на кухне, восстановила силы, прошла к газовой плите, подогрела воду, разбавила в стакане воды пару чайных ложек заранее, еще с вечера припасенной, дожидающейся ее на прикроватной тумбочке соды.  Выпила. 
Ночь простояла теплой, окно было отворено, хотя и  защищено от комаров мелкой сеткой, но некоторым из них все же удалось проникнуть в комнату, и теперь они вились вокруг сидящей на краю кровати Марии Павловны, ей то и дело приходилось от них отбиваться.
«Так как же мне поступить? Звонить этому Бенедикту Бенедиктовичу , как я и дала себе слово? Но что это мне даст? Чем этот доктор мне поможет? Моя беда такая, что ей может помочь только один Господь Бог, а доктор Вельзевулский или кто он там на самом деле,  это далеко и совсем не бог. Это, может, даже что-то прямо противоположное. Хотя…  Иногда случается, Бог помогает самым неожиданным образом. Там и от кого, кажется, меньше всего ждешь. Вот и этот доктор… Это он только мне представляется таким страшным… Да и не страшный он совсем. Послушать, что он скажет, - от этого-то со мной ничего не случится. Мое дело послушать, - если, конечно, у него найдется, что мне сказать, - а дальше я поступаю, как посчитаю нужной сама».
Принятые Марией Павловной меры – стакан тепловатой воды с содой, отказ от завтрака, чем, конечно, обеспокоила сестру: «Ты что, заболела?», «Да, вчера отравилась, но теперь все в порядке», - почти полностью восстановили Марию Павловну. В начале одиннадцатого  - к этому времени сестра успела уехать в свой институт, а ей на смену со своего ночного дежурства вернулся ее муж, -  Марина Павловна набрала номер телефона обер- доктора. Откликнулась какая-то девушка.
-Доброе утро. Я вас слушаю.
-Доброе. Я бы хотела встретиться с… - Фамилию «Вельзевулский» Марии Павловне не хотелось произносить, предпочла другой, более приемлемый  вариант. – С Бенедиктом Бенедиктовичем.
-А вы по какому вопросу?
-По личному. Мы с ним встречались вчера,  и он оставил мне свою визитную карточку.
-Ваша фамилия?
-Поварова. Мария Павловна Поварова.
-Подождите секундочку.
Секунд через десять:
-Мария Павловна, Бенедикт Бенедиктович с удовольствием повидается с вами. Но все его утренние часы уже расписаны. Четырнадцать ноль-ноль вас устроит?
-Да, устроит.
-Тогда я записываю вас.  Двадцать второе июня. Четырнадцать ноль-ноль. Наш адрес на визитке, но я могу еще продиктовать…
-Спасибо, не надо… Хотя продиктуйте.
 -Варшавское шоссе, дом сто двадцать шесть цэ один, офис шестьдесят шесть. Знаете, как нам лучше добираться?
-Да-да! – Подумала: «Поеду на такси».
-И, пожалуйста, не забудьте взять с собой паспорт. Он вам понадобится на входе для получения пропуска.

5.
Двадцать одиннадцатого. До четырнадцати ноль-ноль еще далеко. У Марии Павловны достаточно времени, чтобы посетить  родителей, лежащих  на Богородском кладбище. Вызвала такси маршрутом «Богородское кладбище – Варшавское шоссе». Дождавшись такси, отправилась в путь.
Отца Марии Павловны не стало четырнадцать лет назад, матери -  шестью годами позже. Мария Павловна была по своей природе очень домашней, «прирученной» и скучала почти одинаково сильно по каждому из родителей. От матери она восприняла сентиментальность, веру, что в жизни могут случаться чудеса. Внушениями, примером же  отца поступила в МИИТ, ведь  сам отец был «почетным железнодорожником». Он прошел славный путь: от смазчика  до управленца при  московском отделении  Октябрьской ЖД, он был там на положении начальника среднего  звена.
Сама Маруся никогда не питала влечения к технике вообще и к профессии железнодорожника,  в частности. Собственно говоря, каких-то особых влечений, призваний к чему-то конкретному она вовсе не испытывала. Во многом, наверное, из-за этого уступила рекомендациям отца и стала студенткой МИИТ. Отец же, таким образом, пусть опосредованно,  и сосватал ее, получается, за ее однокурсника Колю Поварова. А иначе как бы она с ним встретилась?
Да, какими-то выдающимися способностями, призваниями Марусю Бог не наградил, но была у нее большая-большая мечта: испытать яркую, сильную, словом, обязательно какую-то необыкновенную Любовь. Примерно, такую же,  как испытала ее любимая героиня Джейн Эйр. Коле Поварову, конечно, до мистера Рочестера   было далеко, но он был наделен массой достоинств, в их числе: непоседа, затейник. Постоянно шумный, энергичный, кажется, никогда  не унывающий. Словом,  настоящий лидер, вожак.  К нему приклеилось прозвище: Перпетуум Мобиле. Не удивительно, что скромной, тихой, робкой  Марусе, «березке»,  захотелось прислониться к такому крепкому «дубу». Они поженились еще студентами четвертого курса.  Коля Поваров был первым мужчиной в ее жизни, с которым она согласилась лечь  в постель. Он же, кстати,  оказался и последним. Да, в ее последующей жизни еще было несколько увлечений, но все ограничивалось ее собственными переживаниями,  до «всерьез» ни с кем не доходило никогда, и у ее Коленьки в отношении ее верности, преданности ни разу никаких подозрений не возникало.   На пятом курсе Маруся  забеременела, а дочь она  родила через пару недель после  сдачи госэкзаменов и официального получения диплома.
Вскоре ее муж получил назначение и уже втроем, с полугодовалой дочерью отправились на новое место жительства в приволжский город Краснохолмск. «Новое», разумеется, для Маруси, Коля же просто вернулся на свою малую родину. Они зажили дружно и едва ли не счастливо, -  рабочую лямку тянул только муж, Маруся ни разу в своей жизни не испробовала, какая же из нее получилась специалистка в области «управления транспортом и логистики» (как было начертано в дипломе):  как начала мамой и домохозяйкой, такой оставалась и впредь. У нее никогда не было трудовой книжки, не проработала вне дома ни одного дня, и  ничуть не переживала по этому поводу, не скучала в четырех стенах их квартиры, не рвалась в какой-то рабочий коллектив,  ее все-все в этом спокойном, размеренном, ограниченном образе   жизни устраивало.
И так безоблачно все протекало до тех пор, пока они с мужем не решили завести себе еще одного ребенка, на этот раз мальчика. Пока не случилось то, что грубо переломило жизнь Марии Павловны. Пока не случился этот жуткий слом, ужасно тяжкие роды.  Пока ей не сообщили: «Ваш мальчик родился с серьезными дефектами, мы, конечно, будем бороться за его жизнь, но, к сожалению, никаких гарантий». Мальчик просуществовал на этом свете чуть более трех суток. А уже парой месяцев позднее Марии Павловне  объявили еще один приговор: «Вы больше не сможете стать матерью». 
Непонятно, отчего, но на этом сломе появлялись постоянно капельки крови. Так ей стало казаться. Кровь то ли ее собственная, то ли чья-то чужая, не разобрать. И не отдавать же эти капельки  на анализ: не поймут, о чем идет речь. Еще подумают, у Марии Павловны что-то с головой. Поэтому она и держит все это при себе, никому, даже мужу ни слова. Ей только хочется хоть как-то хотя бы самой убрать эту кровь.  И, кажется, ей это удается. Тщательно  уберет, подотрет поверхность слома. Кажется, все так чисто. А  бросит  взгляд через  какую-то  пару  минут:  жуткий этот слом опять кровоточит.   
Мария Павловна уже погостила у «своих». Положила перед большим, из серого гранита  общим памятником огромный букет цветов. Немножко посидела на скамеечке. Посидела б и дольше, время позволяло, если б дождик не закапал. Возвращаясь из глубины захоронений к дорожке № 16, обогнула чью-то совсем-совсем свежую могилу: куча песка, стандартная раковинка, самый простой деревянный крест, несколько также далеко не шикарных венков. Мария Павловна уже оставила эту могилку позади, прошла метров пять,  когда… Стоп! Резко остановилась. Только сейчас спохватилась, только сейчас перед ее глазами та надпись, что начертана  крупными буквами на одной из лент на венке. Не поверила, что это действительно так. Вернулась к этой свежей могиле. Убедилась: нет, она не ошиблась, на венке было : «От сослуживцев нашей дорогой Марии Павловне Неустроевой Будем вечно помнить скорбеть».
Что поразительного для Марии Павловны в этой надписи, кроме того, что ту, о которой будут «вечно помнить, скорбеть», также зовут Марией Павловной?  А то, что Неустроевой, в девичестве,  была и она. Не такая уж и широко распространенная фамилия. Да, есть родственники Неустроевы, но их совсем-совсем  немного, и при этом,  чтобы и имя с отчеством совпали, - вообще что-то из ряда вон.
 Мария Павловна чувствует себя не комфортно, но находит силы, чтобы обследовать могилу. Хоть еще какие-то сведенья об умершей.  Дата рожденья, смерти… Нет! Крест пустой, ни о чем не говорящий. Ничего иного, кроме «помнить, скорбеть», не узнаешь  и с пары венков.  Со временем, конечно,  что-то еще появится, но пока ничего.
Это странное совпадение, с одной стороны,  ложится в копилку все той же неуверенности, что она ступила на правильную дорожку, но и усиливает желание  выкарабкаться из этого состояния с помощью чьей-то чужой сильной воли, с другой. Две тянущие в разные стороны силы. И посоветоваться не с кем. Муж в Италии, на какой-нибудь деловой встрече. Какой-нибудь проект обсуждают, а она: «Я только что видела свою могилу». Да и что он скажет, если до конца дослушает? «Дурёха!». Вот какой будет реакция ее более чем здравомыслящего супруга.  И  больше ничего. Нет у нее доверия и к дочери. Она  живет уже много лет в собственном  мире. Нет, дурой, конечно, мать на словах не обзовет, но примерно именно так и   подумает. И, наверное, будет при этом права.
Еще есть золовка, сестра мужа. Вот у кого всегда трезвая голова. Но они не близки. Каждая живет в своем мире. Кроме того, Мария Павловна как-то случайно подслушала,  что Катя обзывает ее «Божьей коровкой». Видимо, в отместку за то, что Мария Павловна зачастила последние годы в церковь. Мария Павловна, услышав о себе такое, даже по-детски обиделась, пожаловалась мужу. Но муж  на это только улыбнулся, а потом:
-Ну, и что здесь такого? Ты и есть божья коровка. В этом ничего плохого. Мне лично очень нравится.   
«Нет, не буду никому звонить - все это бесполезно, мне никто не поможет, - поступлю по - другому. Сейчас дойду до такси. Оно меня должно дожидаться. Если таксист при виде меня выйдет из машины и откроет передо мной  дверцу, - тогда я поеду на встречу с этим Бенедиктом Бенедиктовичем. Если нет – значит, нет».
Таксист дожидался возвращения своей пассажирки, стоя чуть в отдалении от своей машины, болтая о чем-то с продающей перед входом на кладбище цветы женщиной. Заметил выходящую из-под арки Марию Павловну, поспешил к машине и, еще не дожидаясь, когда пассажирка подойдет, любезно отворил заднюю дверцу.
«Что ж… Значит, это судьба».

Глава вторая

1.
Вот хоть и на такси, но дом, где Мария Павловна договорилась о встрече с Бенедиктом Бенедиктовичем, отыскался с трудом. Метрах в пятидесяти от шоссе. Вывеска на фасаде «Бизнес-Центр». Много автомашин у подъезда. Вахтер на входе, действительно, как ее об этом и предупреждали, потребовал у Марии Павловны  ее паспорт, проверил по своему журналу:
-Пожалуйста. Третий этаж. Налево.
На двери офиса № 66 латунная  табличка «Служба спасения. По лицензии, выданной  правительством г. Москвы в рамках  международной инициативы под эгидой ООН и ЮНЕСКО «Защита  озонового слоя».
При чем здесь ООН и ЮНЕСКО с каким-то озоновым слоем? Может, она не туда попала? Испытывая сомнения, вошла. Оказалась в выглядевшей очень обыкновенно приемной. Обыкновенный секретарь. Молодая девушка. Смотрит вопросительно на Марию Павловну.
-Извините, я не ошиблась? Я хотела бы повидаться с Бенедиктом Бенедиктовичем. – на  произнесение как будто издающей запах серы фамилии «Вельзевулский»  Мария Павловна  по-прежнему не решалась.
-Нет, не ошиблись. У вас назначено?
-Да. На четырнадцать ноль-ноль.
-Ваша фамилия…
-Поварова. Марья Павловна Поварова.
Секретарь бросила взгляд на  стоящий чуть сбоку от нее  настольный календарь.
-Да! Одну секундочку.
Секретарь быстро прошла в находящийся за ее спиной кабинет, через пару минут вернулась:
-Пожалуйста, подождите пару минут. У Бенедикта Бенедиктовича сложный клиент.
Ожидание продлилось почти десять минут, когда, наконец, из кабинета вышла дебелая, еле держащаяся на толстых коротышках-ногах женщина с сырым, то есть заплаканным лицом. С нею вместе в приемную вышел и Бенедикт Бенедиктович. Он выглядел как самый заурядный врач: в белом медицинском халате и с плотно облегающей его череп  белой резиновой шапочкой. Такими шапочками обычно пользуются хирурги, когда им предстоит какая-то операция.  У Марии  Павловны, при виде такого будничного Бенедикта Бенедиктовича, - нет, чтобы успокоиться, наоборот:  сжалось сердце,  и вновь тот же вопрос: «Да то ли я делаю?». 
Меж тем Бенедикт Бенедиктович, обращаясь к секретарю:
-Дашенька, будьте столь любезны. Проводите нашу уважаемую Глафиру Давыдовну. Хотя бы до машины,  – и после этого, приветливо  улыбнувшись. – Мария Павловна! Рад вас видеть. Мои извинения, что посмел вас задержать. Пожалуйста, проходите.
-Довольно, вы знаете, банальная история, - уже после того, как закрыл за Марией Павловной дверь. – Ее оставил муж. И, что самое при этом печальное, - без каких бы то ни было средств к существованию. Тридцать лет и три месяца сожительствовали в рамках так называемого «гражданского» брака. Называя вещи своими именами… Занимались откровенным блудом. И вот! Результат. Прошу вас – садитесь…  - Уселся в свое кресло. – Еще одна жертва современной цивилизации. Хотя, что значит, если вникнуть, так называемый брак? Памятуя, что сам институт семьи возник сравнительно ничтожное количество  лет назад, - каких-то, максимум, десять тысяч. Если даже не позже.  А что было до этого?
-Вы… врач? – робко поинтересовалась  Мария Павловна.
-О! Да, можно сказать и так. Врач широчайшего, безбрежного  профиля.
-А почему у вас эта…  табличка?
-Не обращайте внимание. Или, как теперь очень образно выражаются: «Не берите в голову». Самая обыкновенная «крыша». Не могу же я откровенно заявить о себе: «Я первооткрыватель. Я открываю  людям их внутреннее зрение, чтобы они смогли всмотреться в  самих себя»?  Меня бы тогда приняли за кого? Приходится призывать к себе на помощь ООН. Под озоновым слоем  дышится намного легче и у меня появляется больше возможности помочь бедному человеку. Истерзанному издержками накрывшей его с головой  той же приснопамятной цивилизации.  Вернуть несчастного к истокам.
-И… вас не проверяют?
-Зачем? Все и так, без проверок, прекрасно знают, чем я занимаюсь. Но важно соблюсти проформу. Видимость, что все в норме. Еще одна, Мария Павловна, болячка цивилизации: существование, как видимость. Как чисто внешняя оболочка. Наслоившаяся за это тысячелетие короста. Только это важно. Без сути, без значения, без смысла. С двойными, а то и тройными стандартами. Пишем одно, говорим другое, делаем третье. Прошу прощенья, вернулась моя!  – Бенедикт Бенедиктович живо поднялся со своего кресла.- Оставлю вас на минутку, но при этом попрошу… -  Взял из лежащей на столе стопки чистый лист бумаги, добавил к нему пластмассовый стаканчик с остро заточенными цветными карандашами. – Нарисуйте что-нибудь.
-Что? – не поняла Мария Павловна.
-Все, что угодно.
-Но я не умею рисовать!
-Вот и отлично! – с этим Бенедикт Бенедиктович вышел за дверь, а Мария Павловна осталась наедине с бумагой.
Она не обманула этого странного врача, когда заявляла, что не умеет рисовать. Последний раз, когда пыталась это сделать… Да, в школе, разумеется. На уроке рисования. Тогда их учитель рисования дал всем задание нарисовать с натуры стоящий посреди учительского стола кувшин с торчащей из него цветущей веточкой. Помнится, от ее рисунка у бедного учителя свело челюсть, словно проглотил ложку горчицы. С того урока прошло уже так много времени и вот ее опять заставляют…
 Марина Павловна взяла в руки стаканчик с карандашами… Их так много, этих карандашей! И все разного цвета. Рука потянулась к ярко-красному. И, уже овладев карандашом, задумалась. Что же, в самом деле, ей, неумехе, нарисовать? Пожалуй, наипростейшее. «Точка, точка, запятая, вышла рожица кривая…».
Мария Павловна только – только успела справиться  с заданием, когда в кабинет вернулся Бенедикт Бенедиктович.
-Ну, что? Как у вас?.. – взглянул на рисунок. – Ну вот! А вы говорите «Не умею рисовать». Еще и как умеете-то!  Разрешите… - Овладел рисунком, вернулся в свое кресло, приступил к внимательному изучению изображенного Марией Павловной человечка. Словно перед ним сейчас было  не жалкое творение рук Марии Павловны, оставленное на бумаге форматом 210х297 отточием цветного карандаша фабрики имени Сакко и Ванцетти, а  какое-нибудь, сделанное доисторическим художником  наскальное изображение могучего мамонта.
Пока разбирался с рисунком, через открытое настежь окно (день был жарким) донесся громкий   стук, словно что-то взорвалось, и сразу вслед за этим – истошный, многократно повторяющийся, сработавший на какой-то машине сигнал тревоги. Венедикт Венедиктович, не выпуская из рук рисунок, поднялся с кресла, выглянул в окно, потом закрыл его, чем приглушил раздражающие барабанную перепонку звуки, вернулся к столу.
-Наблюдаю за человеком… - усаживаясь в кресло и словно рассуждая  сам с  собой. – Удивительно непоследовательное, капризное, невнятное и, что самое важное, алогичное существо, какое только можно себе представить.   – Бросил взгляд на сидящую напротив него Марию Павловну. – Доказательства? Вот вам и доказательства. Возьмем самого обыкновенного жука. Луканус сервус. Жук-олень из семейства рогачей. Допустим, ему надо… -  Овладел настольным календарем, поставил его на край стола слева от него. – От сих… Назовем это точкой «А».   - Положил какую-то папку на другой край стола справа от него. -  И до сих… Назовем это точкой «Б»…  Как вы думаете, каким путем он будет следовать? Правильно. Наикратчайшим. Следуя элементарной логике, которой он в совершенстве владеет. То есть по прямой. – Развел два своих средних пальца наподобие циркуля, а потом изобразил ими, как передвигается по столу жук-олень. – Топ… Топ… Топ…. И он уже у цели! А как, если перед ним поставить ту же задачу,  может передвигаться человек? Он может прежде… Крутым зигзагом. - Теперь взял в руку коробку телефона, водрузил ее  на самую кромку стола напротив. – Потому что ему показалось, что место очень удобное, отсюда открывается вид, и он может отлично отдохнуть. И что мы, в конечном итоге, имеем? Что луканус сервус давным-давно добрался до точки Б  и наслаждается тем, что ему предоставлено щедрой матушкой-природой, а хомо сапиенс сетует на … «Ох, до чего ж ухабиста, до чего утомительна дорога». Стоит ли после этого удивляться тому, что луканус сервус благоденствует на этой земле уже много-много миллионов лет, и в рог не дует, а хомо сапиенсу, скажу вам по величайшему секрету… Только между нами… Скоро придет заслуженный конец… Как пришел конец тому, кто только что в неположенном месте, вопреки всем знакам, сигналам  вдруг вознамерился  перебежать дорогу.
-Это не?.. – робко спросила Мария Павловна.
Одно это только и успела, но Бенедикт Бенедиктович ее сразу понял:
-Да. Именно она. Крайне тяжелый случай. Запущенный. И поэтому заслуженный конец. Но… поговорим о вас.
Бенедикт Бенедиктович вернул на прежние диспозиции:  и телефон, и папку и настольный календарь. И только после того, как все вернулось на свои места:
-А теперь вернемся к вам, многоуважаемая Мария Павловна…  Я понимаю… Я все отлично знаю… Сужу по вашему замечательному рисунку. Вы же изобразили на нем потерянного вами мальчика
У Марии Павловны перехватило дыхание, а потом бешено забился пульс.
-У вас же был мальчик, - продолжал спокойно Бенедикт Бенедиктович, - и вы по нем страдаете. Но ведь на самом-то деле он… Прошу вас меня внимательно послушать… Он жив.
-Как?!
-Да-да. Вам кажется сейчас это невероятным, но это действительно так. Он выжил! И ныне ваш сыночек живет и здравствует… Но так уж сложились обстоятельства, что он почти не знает о вас. Но зато о многом догадывается.
-Этого не может быть, - пролепетала Мария Павловна. – Мне… Точнее, не мне, - я была слишком слабой… Много крови… Показали моему мужу. Нет, такого не может быть.
-Да, Николаю Юрьевичу показали, я знаю…  Кстати, я довольно наслышан  о вашем муже. Незаурядная личность. Ум, решимость, воля. Умение добиваться своего. Вам  повезло с мужем.
-Да, но… Откуда все это? У вас…
-Вы потрясены. У вас не укладывается это в голове. Как такое могло быть? Вообще!  Нет, муж вас не обманул. Также как не обманули его и врачи, когда показали Николаю Юрьевичу мёртвенькое тельце. Оно было действительно мертво. В тот момент…- Здесь  Бенедикт Бенедиктович взял со стола рисунок Марии Павловны. Им даже немного поводил: вправо, влево, словно этот рисунок или, скорее, тот несуразный человечек, что был изображен на бумаге, и был тем самым мертвым, однако вдруг ожившим сыночком Марии Павловны. - Но лишь на тот момент… - Слегка зачем-то подул на рисунок: то ли таким манером  собрался изображенного на рисунке человечка оживить, то ли сдул какую-то соринку. - Я вот…  поругиваю человека, - возвращая рисунок на стол, - предъявляю к нему самые серьезные претензии, и имею на это полные основания и даже высочайшую прерогативу… свыше. Но все эти мои сетования, мои  инвективы в его адрес только лишь от того, что я очень ему сочувствую. Я говорю о человеке. Более того, я ему сострадаю. Также как сострадаю и сочувствую лично вам, Мария Павловна. В меньшей степени вашему мужу. Но только лишь от того, что он мужчина. Да еще какой! Чем больше человеку дано, тем более жесткие к нему требования. Тем более веское «До-ко- ле?». В смысле: «До каких пор такое унижение терпеть?».  Так вот. Все же, возвращаясь к вашему сыну…
-Да! Да! Пожалуйста, к нему.
-У нас есть шанс… Подчеркиваю. Я не оговорился «У нас» от того, что впредь нам лучше действовать воедино.  У нас есть шанс даже повидаться с ним… Вы хотите с ним повидаться?
-Ну конечно! Ну, о чем вы говорите? А когда? А как?
-Предупреждаю вас. Прошло уже время. Ничтожное во вселенском масштабе, но довольно значительное, пользуясь временной шкалой человека. Он подрос, и вы можете его сразу не узнать. Вас это не пугает?
-Нет! Ничего.
-Более того. Он может показаться вам не таким,  каким бы вам хотелось его видеть. Более, что ли…
-Это не важно. Я все понимаю. Вы мне только скажите, - что я должна для этого сделать?
-Прежде всего,  повидаться с Его Божественным Превосходством.
-Простите… Как вы сказали?
-Да. К такому высокопарному  штилю  я обращаюсь, когда речь заходит о некоем древнем боге Вали. Может, даже вы что-то уже знаете…
-Н-нет… Ничего.
-А, да! Я забываю. Вы ведь приезжая. Москвичи гораздо больше о его личности наслышаны. Между нами, Мария Павловна. Буду с вами совершенно откровенен. Разумеется,  никакой это не бог. Профанация чистейшей воды. Фейк! И даже не Вали. В действительности, его зовут Антуаном.  Да, есть такое имя. Немножко вычурное, я с вами абсолютно согласен. Зато фамилия у него самая, что ни на есть… Ничушкин. Следовательно, Антуан Ничушкин. Уроженец Приазовья.  Начинал простым бухгалтером в плановом отделе на рыбоконсервном заводе имени двадцати шести бакинских комиссаров. Да, как видите, очень прозаическая биография. Видите, насколько я чистосердечен с вами…
-Но зачем же он? Мне,  – совершенно потерявшаяся Мария Павловна.
-Потому что… Все в этом мире далеко не так просто, многоуважаемая Мария Павловна. Ой как непросто-то! Высокое  зачастую таится в низком. Благородное прячется в скорлупу предательства. Великое надевает на себя маску ничтожества. Бог может принять личину жалконького, ничтожненького, замухрышненького Антуана Ничушкина, скромного бухгалтера с приазовского рыбоконсервного завода. Не пренебрегайте ничем и никем. Снимайте верхние неприглядные покрова, обнажайте Суть… Вы хотите добраться до Сути?
-Д-да… Наверное. Хотела бы. 
-Ваш сыночек, Мария Павловна, - это такая своеобразная тропинка к этой Сути.  Той Сути, которой  вас так грубо и бесцеремонно лишили,  и к овладению которой так  стремится ваша чистая неподкупная душа... Так вы хотите или не хотите ею овладеть?
-Д-да…  Пожалуйста. Конечно, хочу. Я только не понимаю…
-Вы все поймете. Именно ради того, чтобы вы все поняли, я бы вам и посоветовал встретиться с этим…  вернувшимся к нам через личину простого бухгалтера богом. Но это лишь как начало большого пути…  Так как же? Вы хотите пройти этот путь?
-Д-да. Я уже вам сказала. Хочу… А что я  должна? За это.
-Когда покинете мой кабинет,  увидите, сразу за дверью, - небольшая урночка с прорезью. Бросьте через эту прорезь, что сами посчитаете нужным. Большего от вас ничего не потребуется.
-А дальше?
-Дальше вы узнаете. Я вам позвоню. Ваш телефон… Впрочем, он у нас уже есть.
Мария Павловна с трудом поднялась, - Бенедикт Бенедиктович в этом ей помог, - настолько она ослабела, вышла в приемную. Она отлично помнила про урночку и про прорезь. Бросила в этот прорезь почти все, что отыскала в своем портмоне.
-Вас проводить? – остававшийся все это время где-то рядом с нею, или, точнее, позади нее Бенедикт Бенедиктович.
-Нет, спасибо. Я сама.
Уже покинув здание, вспомнила, что произошло совсем недавно с ее предшественницей, дебелой заплаканной дамой. Той, что попала под машину. Ее же, Марию Павловну, поджидало такси. Ровно то самое, на котором она сюда приехала. Такси дожидалось ее на противоположной стороне улицы, здесь, сразу напротив здания стоянка была запрещена. «Только бы со мной сейчас не произошло точно такое же», - вот о чем подумала Мария Павловна, когда начала переходить улицу. И только, когда благополучно перешла, села в машину, немного успокоилась.  Поверила, что ее ждет иной, более благополучный исход. «Неужели я увижу  своего мальчика? Это невероятно».
   
2.
На следующий после встречи на Варшавском шоссе день Бенедикт Бенедиктович позвонил Марии Павловне, как и обещал.
-Как вы?
Будь Марья Павловна более, что ли, прямодушной, она бы, наверное, ответила: «Хуже некуда!», потому что ей действительно было как-то не по себе. Нет, в плане чисто физическом все в норме, но  было почти непередаваемое словами  ощущение какого-то внутреннего гнета. Или то, что называется «кошки на сердце скребут». Но не будешь же признаваться в  этом почти незнакомому тебе человеку? Пожаловаться на то, что печень, скажем, побаливает, это ради бога, об этом можно каждому встречному - поперечному,  однако посетовать на то, что ты видела во сне мать, которая  была одета во все черное - а именно такой она  и приснилась накануне Марии Павловне, - ну как можно об этом? Да еще человеку с такой зловещей фамилией. Вот она и обошлась ничего не значащим:
-Ничего. Спасибо.
-Ну, вот и отлично! – кажется, искренне обрадовался Бенедикт Бенедиктович. – Тогда я приглашаю вас на то, что  мы с вами уже обсудили. Назавтра. На девятнадцать ноль-ноль. Вас это устроит?
Да не устроит это Марию Павловну! Хотя бы по той простой причине, что ее  школьная подруга, та, что отдыхает сейчас с мужем на даче в Сосенках, а она еще к  тому же большая театралка,  -  купила себе и Марии Павловне билеты на гастролирующий сейчас в Москве петербургский театр БДТ, а  начало спектакля  девятнадцать тридцать. Но опять же… Все то же. Человек (она имеет сейчас в виду Бенедикта Бенедиктовича ) все-таки уже приложил какие-то усилия, и договоренность с ним была достигнута на день раньше подруги и театра  поэтому и пальма первенства должна быть отдана ему, а не БДТ. 
-Хорошо. А где?
-Запишите, пожалуйста… Ратная улица, шестнадцать, корпус три. Вам придется, проехать примерно, до тридцать пятого километра по МКАД, свернете на Куликовскую улицу, немножко  налево, это и будет Ратная. Вы как собираетесь ехать?
-На такси.
-А! Ну, тогда отлично. Все московские таксисты неплохо знают это место. Тот, кого вы увидите, пользуется большой популярностью в среде постоянно живущих москвичей. Что и не удивительно, учитывая, какой жутчайшей энергетикой пропитан этот город. Как много здесь страдающих, мятущихся, не находящих элементарного смысла людей.
Когда настал следующий день, к ее дому в Еропкинском переулке подкатило заказанное ею такси,  и когда Мария Павловна, уже устроившись в салоне машины,  назвала точный адрес, куда ее должно доставить, у уже довольно пожилого, запенсионного возраста таксиста больше не возникло никаких вопросов. Он лишь поднял кверху обе свои густые, поседевшие брови, буркнул как-то, как показалось Марине Павловне, многозначительно: «Все понятно» и дальше, на всем протяжении совсем-совсем не короткой дороги, не задал пассажирке ни одного вопроса.
Такси придерживалось  ровно того маршрута, какой  Марине Павловне советовал Бенедикт Бенедиктович: тридцать пятый километр МКАД, метров двести по Куликовской улице, еще чуть-чуть по Ратной. Остановились напротив одинокого, несуразного двухэтажного строения. Такое ощущение,  что это даже и не жилой дом, а что-то вроде административного здания, или крохотной фабрички по производству каких-нибудь не пользующихся массовым спросом товаров, или переплетной мастерской.
Строение несуразное, но на асфальтированной площадке пасется с десяток легковых, и почти, как одна, дорогих иномарок.
-Удачи, - обронил привезший Марию Павловну таксист.
-Спасибо, - пробормотала в ответ Мария Павловна.
Предварительно договорились, что такси будет дожидаться возвращения Марии Павловны. 
 Бенедикт Бенедиктович обещал Марии Павловне, что ее встретят у входа. Ничего подобного. На встречу с ней не явился никто. Робко вошла. Тусклый электрический свет. Несколько ведущих вверх ступенек, потом тянущийся  влево коридор, выводящий уже на настоящую лестницу.   Куда ей теперь идти? А вдруг она не туда попала?  Таксист тоже мог ошибаться.  Уже собралась звонить Бенедикту Бенедиктовичу, когда кто-то заглянувший сверху (Мария Павловна сумела разглядеть  только перегнувшуюся через перильца голову):
-Дамочка, вы к Его Божественному Превосходству?
-К кому?
-Богу Вали, - уточнила говорящая голова.
-Д-да, к нему.
-Тогда подымайтесь, пожалуйста. И поскорее. Вы опаздываете. Вот-вот начнется.
Голова исчезла, а  устыженная Мария Павловна (она действительно прибыла на место с пятиминутным опозданием) стала, как ей было велено, подниматься по лестнице.
Итак, дом двухэтажный. Мария Павловна  поднялась этажом выше. Запертая ободранная дверь. Мария Павловна в нее постучалась – никакого ответа. Но еще  есть чердак, и оттуда, с чердака, действительно что-то доносится. Какое-то бессловесное шу-шу-шу. Как будто свора мышей резвится по разбросанным на полу газетам. И тут опять та же голова, но теперь приросшей  шеей и  даже плечами:
-Дамочка! Ну, и где же вы? Вы же нас всех задерживаете.
Наконец, Мария Павловна одолела с дюжину ступенек, вошла через маленькую, пришлось нагибаться, чтобы не удариться головой о притолоку, дверь. Теперь перед ней ограниченное выгородкой, пересеченное парой балок чердачное помещение. Оно  освещено  гирляндами разноцветных, видимо, заимствованных у новогодних елок,  лампочек. Такие же разноцветные лампочки, как болотные огоньки, разбросаны и по всей площади чердака.
-Вы кто? – Марина Павловна еще не успела ничего разглядеть, а ее уже о чем-то шепотом спрашивают. Кто-то стоящий у нее за спиной.
-Что значит «кто»? – не поняла смысла вопроса Мария Павловна.
-Фамилия ваша.
Мария Павловна назвала себя.
-Возьмите. Это ваше.
В руки Марии Павловны суют такого же типа лампочку. Она красного цвета, и от нее тянется к стене тонкий провод, отчего лампочка и горит.
-Проходите, пожалуйста, - тот же распоряжающийся голос.
Мария Павловна делает несколько шагов вперед, ее ноги ступают по чему-то мягкому: то ли это расстеленный по полу ковер, то ли разбросанные опилки. Слышит, как дверь, которой она вошла на чердак, закрывается. А между тем ее глаза уже приспособились к темноте, она различает стоящих независимо  друг от друга людей. Их здесь, наверное, около десятка. У всех лампочки – у кого-то тоже красные, как и у  Марины Павловны, у кого-то синие, желтые и тому подобное. В основном, это женщины, среди них, кажется, и та, кого Мария Павловна видела накануне выходящей из кабинета Бенедикта Бенедиктовича. «Странно. Ведь она, кажется… Значит, с ней тогда ничего не случилось? В общем, не знаю. Все как-то… нехорошо. Зря я сюда». Лица всех обращены в сторону  небольшого дощатого возвышения, что-то вроде сценических подмостков, и занавеса.
 «Шу-шу-шу», которое доносилось до слуха Марии Павловны, когда она еще  находилась этажом ниже, больше не слышно. Гробовая тишина. И так проходит несколько минут, а потом на сцену, сбоку, выходит Бенедикт Бенедиктович. Выглядит настоящим концертмейстером: в элегантном черном смокинге, с белыми накрахмаленными манжетами и с белой же бабочкой.
-Мое искреннее почтение, уважаемые дамы и господа… Его Божественное Превосходство любезно предоставило мне возможность донести до вас  несколько предваряющих слов. Чтобы сэкономить драгоценное во всех отношениях время, не стану растекаться мысью по древу. Очень тезисно. – Кому-то, стоящему за спиной Марии Павловны. – Просьба закрыть поплотнее дверь. Поддувает. – И продолжая. -  Прошлое испытало на себе участь затонувшей Атлантиды. Настоящее у подножья вновь проснувшегося  Везувия. Да, вы все его слышите. Будущее? Будущее пока безмолвствует. Оно еще, как должно не проявило себя.  Оно лишь копит силы для решающего броска. Как  быть в этой непростой ситуации рядовому человеку? Он не может существовать в режиме турбулентных перемен. Это противоестественно. Ему нужно нечто твердое. Незыблемое. Постоянное. Но что может быть тверже, незыблемее, неизменнее вечного круговорота в природе?  Парадокс? Безусловно. Постоянное в переменчивом. Времена года регулярно, неизменно сменяют друг друга. Жизнь плавно перетекает в смерть. Смерть неизбежно  дает росток новой жизни. Холодное стремится к горячему, чтобы обогреться. Горячее мечтает о холодном, чтобы освежиться. Плюс-минус. Свет - мрак. Доброе - злое. Низкое - высокое. Грязное – чистое. Несть числа этим преображениям. А подлинным творцом, олицетворением этого перехода одного состояния, качества в прямо ему противоположное является тот, кому изначально суждено было стать богом перевоплощения и перерождения, богом, получившим мирское, переходящее из поколения в поколение, из эпохи в эпоху скромное имя Вали. Он сейчас здесь, среди нас. Также как он был и сотни и тысячи лет назад. Были периоды, когда он на время исчезал, но рано или поздно все равно возвращался. Хотя «исчезал» не то слово. Скорее  преображался. Сообразно обстоятельствам. Надевая на себя ту или иную личину. Ту, которая отчего-то в каждый данный момент ему больше всего соответствовала. Не обращайте внимания на внешнее. Внешнее зачастую преднамеренно эпатажно.  Не увлекайтесь блестками, побрякушками, ищите Суть. Прикоснувшись к Сути, вы обретете ровно то, что вам больше всего хочется. Ради чего вы и явились сюда.  Вы получите доступ к постоянству через перемены. Также как к богатству через бедность. К покою через бурление страстей. К благородству через подлость. К высокой любви через низкую ненависть. И так далее и тому подобное.  Занавес, пожалуйста.
Здесь Бенедикт Бенедиктович взмахнул рукой и сразу же, как только занавес дернулся, поспешил покинуть просцениум. Занавес поделился на две половинки, стал медленно расползаться направо и налево. И скоро глазам Марии Павловны открылся стоящий чуть в глубине сцены, вроде бы, богато, вычурно расписанный трон с высокой спинкой. На троне маленький человечек, почти карлик. Настолько маленький, что ноги его далеко не касаются досок сцены. На карлике мантия, она наброшена поверх как будто рыцарских доспехов. Скорее всего, бутафорских, заимствованных из какой-нибудь театральной костюмерной. На голове карлика такая же бутафорская корона, но не обычная, а с парой острых, направленных остриями влево и вправо рогов. В одной руке карлика скипетр, в другой жезл. В представлении Марии Павловны – это как будто олицетворение еще знакомого ей по школьному учебнику изображения одного из средневековых королей династии то ли Меровингов, то ли Каролингов. Мария Павловна в ее школьные годы постоянно путала эти династии, не удивительно, что путает и сейчас.
Карлик просидел молча, пожалуй, с минуту, а потом произнес каким-то писклявым, почти как у ребенка голосом:
-Темно чего-то,  – повертел головой направо-налево и не то сердито, не то капризно:
-Ну, ей богу же! Ну, ничего не вижу.
Все, как одна, лампочки нервно замигали, а потом их накал как будто усилился, и видимость, действительно, похоже,  усилилась.
-Ну, вот! Так – то лучше. Ведь, правда же, лучше? – теперь карлик  обращался непосредственно к тем, кто стоял перед ним.
-Лучше, лучше, - раздалось в ответ.
-Ну, то-то же… А почему нельзя было сразу? Почему обязательно просить? И так везде и во всем.
 Ему, кажется, надоело держать и жезл и скипетр, повернулся лицом вбок, и несколькими мгновениями позже с той стороны, куда он посмотрел, выскользнул шустрый, в джинсах и футболке, паренек. Карлик охотно передал ему регалии своей власти, вновь оборотился лицом к стоящим.
-А теперь послушайте меня, – очень доверительно. - Я бог…. Да-да, это самое. Можете  мне не поверить,  но я  действительно.  Мое имя Вали. Или вас  уже проинформировали?
-Так точно! Проинформировали, - кажется, тот же, взявший на себя ответственность отвечать за всех. Видимо, из военных, поэтому и «Так точно».
-Ну и хорошо. Но ударение, заметьте, на первом слоге. ВАли. Некоторые путают. Называют меня типа ВалИ. Я не обижаюсь. ВалИ, так ВалИ. Мне все равно. А Вали от того, что я далеко не Ваня. Тот самый, который родства не помнит. Я помню, от того, что беру  свое начало в Вечности. Правда, признаюсь вам честно, я бог не по рожденью, а по заслугам. Ну, вы, наверное, уже знаете, что боги и не рождаются, и не  умирают. Это и ребенок знает. Зато  они перерождаются, перевоплощаются.  А еще я бог, потому что я знаю, а вы нет. А знаю я от того, что нахожусь бесконечно в этом мире. Вы же появляетесь и исчезаете. Появляетесь и исчезаете. И так без конца. Я же  остаюсь и остаюсь. И остаюсь, и остаюсь.  И так тоже без конца.  Уже много-много лет.  А что поделаешь? Раз уж когда-то назвался богом, полезай на трон.    А теперь я отвечу на все ваши вопросы. На все, что вас мучает. Ведь вам же действительно чего-то мучает или я ошибаюсь?
-Мучает, мучает! – на этот раз женский голос. – Еще и как мучает! Помоги, милый.
-Да помогу, помогу, не переживайте.  А  порядок вам уже огласили?
-Огласили!
«Странно, - подумала Мария Павловна. – Мне никто ничего не оглашал. Может, от того, что я опоздала?».
Между тем карлик стал сползать с трона. Не так-то легко ему было это сделать: трон высокий, сам он маленький, поэтому сбоку и появился тот же услужливый паренек. Помог карлику-богу сползти с трона, а дальше он уже самостоятельно спустился по ступенькам со сцены.  Спустившись, подтянул на себе, поправил видимо, как-то сместившиеся на нем бутафорские доспехи и не спешным коротеньким шагом направился к впереди всех стоящей женщине. Приблизившись к ней, задал  вопрос:
-Что у тебя болит?
Женщина оказалась высокой, голова карлика-бога, по-прежнему увенчанная той же нелепой рогатой короной едва доставала ее груди, чтобы быть услышанной ей пришлось согнуться, а дальше она стала что-то говорить, но так тихо, что Мария Павловна, как не напрягалась, ничего не расслышала. Только женщина закончила свою исповедь, карлик попросил ее наклониться еще больше, что-то прошептал ей прямо в ухо. Женщина, чуточку послушав,  вскрикнула. Но то был крик, скорее, облегчения, радости, чем какого-нибудь испуга. После этого она попыталась было схватить карлика за руку, но кто-то стоящий по-прежнему где-то сразу за спиною Марии Павловны громко и строго сказал:
-Не надо!
Женщина тут же прекратила эту ловлю рук.
-Лампочка! – прокричал тот же голос.
Женщина как будто на что-то нажала, лампочка в ее руках мгновенно потухла. После этого, как будто окрыленная, быстрым шагом направилась к выходу. Окрыленная женщина исчезла за дверцей позади Марии Павловны, а бог-карлик уже приступил к допросу следующего по очереди. И все в той же манере, все приглушенными голосами: и вопрос и ответ. Хотя длительность этой процедуры вопросов-ответов была приблизительной одинаковой, на каждую уходило что-то около пяти минут. И точно также задающий вопрос, услышав ответ, или как-то выражал свои эмоции, или уходил молча, неизменно гася при этом свою лампочку. В результате потихоньку чердак пустел,  и тьма в нем сгущалась и сгущалась.
«Господи, - подумала Марина Павловна, - ну, когда же, наконец, до меня-то очередь дойдет? Ведь я же последняя». 
Ей пришлось этого момента ждать минут сорок. Пока не  осталась на чердаке единственной, еще  не охваченной вниманием карлика-бога. Если бы не лампочка в ее дрожащих и от волнения, и одновременно от  усталости руках, она была бы сейчас уже в кромешной тьме.
-Что? – с трудом услышала вопрос. Похоже на то, что и карлик-бог к этому времени тоже устал. – Что у тебя болит?
 у Марии Павловны как будто язык отнялся. Не знает, что сказать, хотя, дожидаясь  так много времени, могла бы и приготовиться. Но вот…  Почему-то не догадалась. Стоит, молчит. Стоит напротив нее, точно также молчит и карлик-бог.
-Да говорите же! – сердитый шепот из-за спины Марии Павловны. – Вас же спрашивают, что у вас болит. Ну, вот и отвечайте. 
А Мария Павловна опять не может сказать ни слова. Стоит, окаменев, словно испуганная девочка и вдруг слышит…
-Мамочка… Вот так встреча! А ты разве меня не узнаешь?
Мария Павловна вздрагивает, а карлик-бог так пристально смотрит на нее, и даже как будто тянется к ней, словно на цыпочки свои привстает. Словно или хочет стать выше или на руки к ней просится.
-Посмотри же на меня повнимательнее. Это же я.
Мария Павловна, как ее просят, всматривается в чуть запрокинутое лицо карлика, в ее обращенные к ней глаза. Карие! Глаза-то у карлика - бога. Карие! Точно такие же  и у ее собственного сыночка, когда он является ей во сне.
-Ну, теперь-то? Узнаешь?- все допытывается у нее карлик-бог.
-Д-да… Кажется… Теперь узнаю.
-А как поживает папа?
-Папа?
-Да. Мой папа. Николай Юрьевич Поваров. Губернатор чего-то, я знаю, но сейчас не вспомню. Да, я все и про тебя, и про него знаю.
И тут… Все-все потемнело теперь уже перед глазами Марии Павловны, и как будто земля ушла у нее из-под ног, и Мария Павловна стала куда-то проваливаться. В это же время показавшийся ей истошным возглас у нее за спиной:
-Лампочку, дама! Лампочку!

Глава третья

1.
Работы Аркадию  на Танеевой даче предстояло много, но это совсем не пугало его, скорее, наоборот – радовало. Ему доставляло удовольствие работать. Разумеется, если все ладится, если все получается ровно как задумано.  Трудоголиком при этом, пожалуй,  не был, трудолюбом – да, безусловно. Вспоминается случай. Он еще школьник, только-только перешел в десятый. Тогда установилась засушливая погода, и в окрестностях Краснохолмска, у Древнего Бора,  загорелся драгоценный лес. «Реликтовый», как его тогда называли. Многих горожан, в том числе и старшеклассников, командировали  на борьбу с огнем, Аркадий в их числе. Ему вручили лопату: «Копай». Показали место: от и до. Он копает, а потом замечает, что позади него уже какое-то время кто-то стоит. Обернулся. Оказывается, их главный, тот, кто и указал ему место, где следует копать. Аркадий, чумазый, потный, только спросил глазами: «Что?». «Работай, пацан, работай, - ему в ответ. -  Любуюсь тобой. Вкусно как-то это у тебя получается».  Но тем, чем он сейчас занимается, это не лопатой махать. «Вкусно» тут никак не получится. Здесь самое важное, чтобы не было стыдно. ПотОм. Чтобы заказчик, когда уже все готово, брови не поднимал, щеки не надувал: «Неважненько… нагревается-то», или: «А дым  откуда?», или: «Почему как ветер снаружи, так и в доме сквозняки?», или… Да много всего. И за « дымно», и «за холодно», и за «угарно», и «за ветрено», - за все мастеру потом отдуваться приходится. Если заказчик вредный, капризный, - каких  только собак  не понавешает!  Аркадий, особенно на первых порах, по неопытности,   не раз на своей шкуре все эти «прелести» испытал: были и словесные нарекания, и письменные,  и хозяин пару раз штрафовал. Но все это уже в прошлом.  Сейчас-то он уже стреляный воробей.  И работает уже без прежней опаски, - слаженно и… Может даже, все равно, как и в случае с той же лопатой, - «вкусно», или, если более доходчиво, - «красиво».
Но без отдыха, как известно, и конь не скачет, а человек тем более.  Закончив с установкой третьего камина, то есть под конец третьего рабочего дня, пошел проситься у хозяйки, чтобы она позволила ему прогуляться в город. Дело в том, что завтра четверг, а четверги, когда Аркадий работает на хозяина, его, Аркадьевы, законные «выходные» (субботы-воскресенья обычно самые загруженные дни), и у него, таким образом,  выработалась привычка ходить по четвергам в баню. Не хочется ему изменять традиции  и на этот раз. «Одну секундочку»… Луиза Ивановна в своем кабинетике, что-то записывает у себя в тетради: то ли дебеты - кредиты подбивает, то ли роман сочиняет. Необщительная она, что, в общем-то, Аркадия вполне устраивает, с вопросами не пристает и в душу не лезет, однако ж бдит. Аркадий не раз замечал: дверь тихохонько чуть-чуть приотворит, в щелочку заглянет. Правда, так больше было в самом начале. Теперь, видимо, убедилась, что на Аркадия положиться можно – успокоилась,  назойливую слежку прекратила.  «Что вы хотели?» –  уже после того, как уберет тетрадку в выдвижной ящик стола, закроет ящик на ключ, а ключ положит в боковой кармашек своего неизменного, несменяемого, уродливого суконного синего халата. Как много эпитетов у какого-то не заслуживающего  ни малейшего внимания паршивого халата!  О том, что речь идет всего-то лишь о бане, Аркадий ей, конечно, не скажет. Сослался на необходимость сделать кое-какие закупки  в хозяйственном. На что Луиза Ивановна: «Вам ведь теперь, чтобы покушать, в Сарафаново, я заметила, приходится ездить». Это, вроде бы, называется «Кто в лес, кто по дрова». Да, действительно, пока   в доме хозяйничали отделочники, обеды на всех, в том числе и на Аркадия, привозили на уазике. Сегодня второй день, как отделочники погрузили свои причиндалы в машину и укатили на другой объект. У Аркадия есть выбор: в выделенной ему для временного проживанья комнатке газовая плита, маленький холодильник «Бирюса», - мог бы, при желании, что-то приготовить сам, но он не любит и не умеет готовить (мать его избаловала), ему удобнее ездить в Сарафаново, он нашел там приличную и очень даже экономичную столовую. «Пользуетесь своей машиной. Поэтому мы решили выплатить вам «дорожные». Пятьсот рублей. Вас это устроит?». Конечно!  Аркадия это вполне устроило. «Вы пока посидите»… - Луиза Ивановна достала из того же широкого кармана другую связку ключей, прошла к стоящему в углу кабинетика сейфу, присела на корточки. Видимо, полезла в сейф за деньгами. «А как же насчет того, что…?». «Да поезжайте, поезжайте. Это ваше дело. Вы человек ответственный. Зачем вам еще разрешения спрашивать?». Луиза Ивановна в добром расположении духа. Почему бы этим не воспользоваться и не задать один вопрос?  «Не скажете, чей этот дом?». «Ничей. Государственный. Но его временно арендует моя близкая родственница.  Екатерина Юрьевна Милославская». «Та, что живет по улице Гайдара, дом двенадцать?».  «Да… - уже поднимаясь с корточек. – Вы с ней знакомы?». «Н-нет. Куда нам? Только слышал… Она собирается здесь жить?». «Этого я не знаю.  Распишитесь, пожалуйста… Нет, вот здесь».
«Ну и как это понимать?! – в  голове Аркадия, пока  его «Жигуленок»  несся по шоссе в сторону города. –  Вначале дом на Гайдара, теперь дача. И там и здесь одна и та же губернаторская родственница. Редчайший случай, когда бомба попадает ровно в одну и ту же воронку? Что это? Действительно, случайное совпаденье? Или…  все-таки… какая-то намеренная сюжетная линия выстраивается?».  И как тут не подумать, что каким-то поваром затевается какое-то блюдо, а Аркадий один из тех, из кого это блюдо будет… или уже  готовится? И та девушка… та красавица, с месяцем под косой и во лбу звездой,  что уже единожды поразила воображение Аркадия… «Она-то, скорее всего,  тоже. Из тех же, кто будет подан к столу. Может даже, в качестве самой пикантной приправы».  Вот какие фантазии  набухают, пузырятся в эти минуты в  голове Аркадия. А в том, что скромному трубочисту приходит в голову такое, - ничего удивительного. Ведь он, на самом-то деле, вовсе не тот, каким какому-нибудь непосвященному… ну, типа его недавно вынырнувшего из небытия  двоюродного братца представляется. Ой не такой! Далеко не только трубочист. Он хранит в себе тайну, которую до поры до времени никому не выдаст. А не выдаст от того, что  не только от природы сметлив, но и осторожен. Никогда не забывает  когда-то зароненное в него: «Крепка изба запором, а двор - забором». 

2.
«Позвольте, что значит «устаревшие взгляды»? Вы, вообще-то, представляете, молодой человек, с кем вы разговариваете?». «Мои. С дачи вернулись», - первое, о чем подумал Аркадий, когда подходил к двери, из-за которой доносился взбешенный голос отчима.  Таким он крайне редко бывает. Значит, произошло что-то исключительное. «Ивана Евдокимовича снимают с репертуара», -  коротко объяснит мать уже после того, как Аркадий окажется в прихожей, а отчим уберется к себе. «Снимают с репертуара» вовсе не значит, что снимают  самого отчима, его пьесу – да.  «Давно пора», -  мысленный комментарий Аркадия. Вовсе не от того, что он желал плохого своему отчиму: между ними давно сложились вполне нормальные, можно даже сказать, «добрососедские», но не более того,  отношения. Но Аркадьеву чуткую душу воротило от  его пьес. Кто-то скажет: «Проблема поколений». Возможно. 
«Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Это классика.  А вот, если угодно, ремейк: «Все счастливые люди похожи друг на друга, каждый несчастливый человек несчастлив по-своему». Взять, к  примеру, того же  Ивана Евдокимовича Побегай. (Да, эта фамилия несклоняемая. Никаких, допустим, «Побегаев». Если Иван Евдокимович услышит такое – почти наверняка поправит). Мало того, что «отчим», так еще  и «примак». Словом,  «сбоку припека». Таким он был и в жизни: внешне как будто удавшимся, а, если разобраться, по сути, - что-то в роде «не пришей кобыле хвост». Третий младший сын в семье «труженика полей» колхоза «Ленинский призыв». «Старший умный был детина, средний сын и так и сяк, младший вовсе был дурак». Это ведь почти о нем, об Иванушке Побегай. Потому что, хоть и родился в крестьянской семье, ничего не умел делать руками.  Да, такой вот редкий каприз природы. Отец, понятное дело, сердился, не раз бивал  вожжой, старшие братья над ним откровенно потешались, одна мать жалела, утешала. В тринадцать лет он сочинит «прославившее» его  в пределах родной средней школы стихотворение про пионеров. Его начало:

                «Пионерский, пионерский
                Алый галстук  на груди.   
                Он не всем подряд дается,
                А только тем, кто впереди…».

Настоящая известность придет, когда на двадцать седьмом году жизни создаст свой подгаданный  под очередной юбилей военно-морского флота «шедевр», одобренную «самим великим Всеволодом Вишневским» пьесу «Даже мертвыми не сдаемся!», поставленную вначале на чудовищно огромной, как мастодонт, сцене театра Советской армии. Шумная, получившая большую прессу премьера, вскоре подхваченная  десятками  других театров постановка, удостоившаяся премии Ленинского комсомола. Пусть  и не первой, а третьей степени , - но и это уже, как зеленый светофор: «Наш паровоз вперед летит». Но… «Все прошло, как с белых яблонь дым». Что он сейчас, в свои шестьдесят с чем-то лет? С трудом сдерживающий рыдания,  когда узнает, что из репертуара краснохолмского драматического театра имени А.Н. Островского убирают его последнее творение?  Кто, кроме самих близких, или коллег по дышащему на ладан  писательскому союзу его сейчас знает и о нем помнит? Вот от того-то он и несчастлив. Был им всегда, а сейчас особенно, но скажите ему об этом – оскорбится, возмутится, обидится. Ну, и достаточно о нем. Большего он не достоин.
«Интересно, дошла ли до нее новость, что приедет отец? А, если дошла,  поделится ли со мной?». Вот о чем думает, споласкивая руки после туалета Аркадий, а вовсе не об отчиме. Если у Аркадия с ним давно установилась атмосфера «мирного сосуществования», ничего более того, с родненькой, единокровной  матерью  все куда как намного сложнее. Может, от того, что они сами по себе,  каждый по-своему, далеко – ох, как далеко не просты. Какими скорее всего, непростыми были их предки. Судя хотя бы по сохранившейся старой-престарой (где-то совсем близко к концу века девятнадцатого) фотографии. Шестнадцать взрослых персон! Да, не считая грудничков и прячущихся в складках взрослых младенцев. Мужики бородатые, в кафтанах и выглядящих  забавными валяных, кое у кого чуть-чуть набекрень,  шляпах. Женщины помоложе  в сарафанах и платках, постарше – в повойниках. Все , как один, суровые. Напряженные. Неулыбчивые. Как будто их кто-то уже заранее предупредил, что  этот мир не сулит им ничего хорошего. Готовые всегда постоять за себя и за своих близких. Сказать, что Аркадий, такой, каким он выглядит и является сейчас, ощущает свою внутреннюю общность с этими уже ушедшими в небытие людьми, - было б очень большим преувеличением. Они, по сути, кажутся ему еще чужими. Но уже зародился в нем огонек любопытства, желания проникнуть в их мир. Понять, чем они жили. Что ими двигало. И на что они рассчитывали в этом мире.
Община. Род. Семья. Мать-отец. Предки. Родичи, - близкие, дальние, если они есть. И все это, вкупе, - своеобразная космогоническая система, составляющая, в общей сцепке с миллиардами других подобного же рода систем, один гигантский всеобъемлющий космос. Этакую своеобразную «Туманность Андромеды». Но это – в целом, а в частности – лично для Аркадия - этот космос все-таки начинается с индивидуального, с матери, поэтому она и заслуживает  более пристального, чем кто-либо еще на этом свете, имеющего непосредственное к самому Аркадию отношение, внимания.
Варвара Анисимовна  - так чаще всего к ней обращаются посторонние люди, - человек независимых суждений, пользующаяся всеобщим уважением и авторитетом. На ход жизни любого человека влияют испытываемые человеком привязанности. Таких «судьбоносных» привязанностей у Варвары Анисимовны была, пожалуй, парочка.  Привязанность номер один  это, как,  может, странно для кого-то  не прозвучит, -  Театр. Как-то, ей было тогда слегка за десять, в Краснохолмск на гастроли приехал Красноярский театр оперы и балета. Родители  сводили Варю на «Щелкунчика», и этого оказалось вполне достаточно, чтобы ею овладела «пламенная страсть». В двенадцать же, иная веха, ей подарили на день рожденья книгу с поэмой «Зоя», и она влюбилась в комсомол. Причем, комсомол в ее понимании это было просто другое слово для обозначения  понятия «подвиг».  Вот вам и готовая привязанность номер два.  С воцарением «свободы слова» узнает, что не все было так идеально с «подвигом», совершенным Зоей, - это еще больше пошатнет основы, на которых строился ее «романтический» мир. К счастью, это произойдет, когда она уже будет по-житейски закаленным человеком, поэтому и разочарование многим, что составляло когда-то самый, если не смысл, то стержень ее существования, оказалось не таким уж для нее разрушительно-губительным. Во всяком случае, так представляется самому Аркадию.   Привязанность под номером два, еще до  эпохи «свободы слова»,   в большущей  степени сформировала и трудовую биографию Варвары Анисимовны. «Перестройку» встретила на должности заведующего отделом культуры при горкоме партии. Роль же театра свелась, в основном,  к тому, что это поспособствовало  ее  знакомству с  Петром Алексеевичем Долгоруковым.  Ее  единственный сын, речь идет, естественно, об Аркадии – это уже апофеоз, апогей их знакомства. Зенит. Вот как много высоких – даже в буквальном смысле - слов! И все они -  в честь скромного, пока ничем высоким не проявившего себя,  лишь втихомолку от всех мечтающего о том, чтобы как-то достойно проявиться,  трубочиста  Аркадия.
«Ты готов?» - голос матери, Аркадий еще только утирается полотенцем. «На все сто!». «Какую тебе лучше приправу ко второму? Рис? Картофель?». «Все равно». «Не знаю, может, ты в курсе, что должен приехать Петр Алексеевич». Да, именно так, почтительно, величает мать человека, приходящегося Аркадию отцом.  «Да, - уже ступая на кухню, - мне тетя Зина недавно позвонила. Кстати, новогодние поздравления от нее». «И что она тебе сказала?».  «Что собирается привезти на гастроли свой американский театр. А ты? От кого узнала?». «Он звонил. Я говорила с ним… Он очень интересовался собой». «Приятно слышать». «Очень хочет повидаться с тобой». «Неужели? А что у тебя сегодня на первое?». «На выбор. Или лапша или борщ. Лапша свежая, борщ  вчерашний».  « Лучше борщ».
Да, вот такая, немногословная у них всех, Новосельцевых, манера общения. Унаследованная, безусловно, от тех, кто были до них. Ничего лишнего.  «Два пишем, три в уме».

3.
Плотно пообедав, отдохнув, уже с наступлением сумерек Аркадий отправился в баню. К более-менее   регулярным посещениям бани Аркадий  пристрастился относительно недавно. После того, как поучаствовал в апгрейде самой посещаемой в советскую эпоху, но с течением времени пришедшей в полный упадок центральной бани на Александра Матросова. Его и со словом-то этим новомодным, «апгрейд», познакомил  как раз  хозяин бани. Впрочем, это прежде было «баня», а сейчас  заведение приобрело пышное название  «Банно-оздоровительный комплекс «Фурор», в чем-то определенно себя оправдывающее. Так, там появилось много такого, что отсутствовало в прежней просто бане:  и бассейн с подогревом воды, и приличный бар, и девочки на любителя, правда, только с восьми вечера и до закрытия по субботам и воскресеньям. О банных девочках просто к слову пришлось, - Аркадий никогда их услугами не пользовался, по одной простой причине: не манило. Вот хоть и бытует такое  мнение, и оно, наверное, имеет право на жизнь, что любовь это, по сути дела, чистая химия, и, вроде бы, Аркадий с этим мнением даже соглашается, но… Все-таки, чтобы эта химия, как должно сработала, видимо, что-то нужно еще. А если это «что-то еще» отсутствует, то и химия в этом деле окажется холостым выстрелом. Вот отчего Аркадий избегает банных девочек, ему, привереде, подавай Любовь. Да, именно так: с большой буквы. Но с Любовью-то как раз постоянно, то одни, то другие проблемы. 
Входной билет в банно-оздоровительный «Фурор» теперь стоит  приличных денег, отнюдь не всякий житель Краснохолмска может  позволить себе это удовольствие, но хозяин, в знак благодарности за отлично проделанную работу, одарил Аркадия  бонусом (еще одно новое для Аркадия слово), а именно: правом одного бесплатного посещения «Фурора» в месяц.  Аркадий  же посещал это заведение обычно два раза в месяц: один за счет хозяина, другой на свои кровные. Таким «кровным» было и сегодняшнее посещение.
Аркадий уже закончил помывку и, кутаясь в выдаваемую в раздевалке банником чистую, ароматную простыню,  прошел в бар, купил себе порцию темного немецкого пива «Дункель» (еще одно, чем привлекал к себе «Фурор» - здесь всегда было в достатке отличное немецкое и чешское пиво), сел за столик, когда кто-то подошел к нему со спины и положил руку на плечо. Аркадий, естественно, живенько обернулся. Оказалось, то был, завернутый в такую же простыню новоявленный братец  Прохор.  «Спокойно, не дергайся. Пиво любишь? А у меня к тебе маленькое дельце есть.  Допьешь, проедем ко мне. Я тут совсем неподалеку.  Богоявленский переулок. Ты на колесах?».  И после того, как Аркадий признается в отсутствии колес: «Не проблема. Мой Боливар выдержит двоих». Не испытывал Аркадий ни малейшего желания затевать какое-то дело с этим человеком, тем более – ехать к нему на дом (один бог знает, чем это может для него обернуться), но и отказаться не мог: «Еще подумает, что я его боюсь». Плюс к этому: «Авось, что-нибудь еще про свою…  ту, что со звездой на лбу,   от него разузнаю».   
Оказалось, что машина у Прохора очень даже приличная: красный «Опель». Аркадий мечтал примерно о такой же. Только мысленно оценил достоинства Прохорова «Боливара», а Прохор тут как тут, как будто прочел его мысли: «БЭУ» и сразу вслед за этим начал рассказывать, как и по чем ему эта машина досталась.  Аркадий в пол уха ему внимал, сам ничего не говорил, а голову сверлит мысль: «Что же это у него ко мне за дельце?».  Подъехали к трехэтажному дому, Прохор с трудом протиснул свою машину в крохотный дворик. И тут, откуда ни возьмись – женщина в платке, ватных штанах, бушлате и валенках с галошами, ни дать, ни взять шагнула в Краснохолмск прямо с картины какого-нибудь  передвижника из девятнадцатого столетия. Скорее всего, Перова (его типаж). И к Прохору: «Слушай, ты же, я знаю,  из двенадцатой. Передай своему,  чтоб мне самой не тащиться. Завтра же к вам комиссия нагрянет». «Какая комиссия?» – равнодушно удивился Прохор. «Вас же ведь залило. Вот и посмотрят, что и как. Часикам к двум должны подгрести. Тебя, я знаю, редко, когда, ты же все по охранам, а твой пускай никуда. Дома сидит». «Хорошо, передам». «Родственники, что ли?»  – с любопытством поглядывая на скромно стоящего в стороне Аркадия, заодно поинтересовалась девятнадцатистолетняя передвижница. Прохор в это время что-то искал в багажнике машины.   «Почему родственники?». «Да что-то как будто на одно лицо… Глазки у вас, что ли, одинаковые». «Родственники – да, - как будто неохотно согласился Прохор. -  Насчет глаз не знаю.  Генетика у нас одна.  Слыхали когда-нибудь про генетику?». «Нет, - честно призналась передвижница. – Про гермофрагитов – было дело -  слыхала,  даже видела одного, а про генетику нет. Теперь вот от тебя услышала. Будем знать».  «Дворничиха наша. К моему дедульке слабость имеет», - объяснил Прохор, когда уже поднимались  по неосвещенной лестнице. Аркадий подумал, что речь идет о человеке,  действительно приходящемся Прохору дедом. Из неосвещенной лестничной площадки сразу в темную крохотную прихожую.  Прохор отворил еще какую-то дверь: «Проходи». Включил свет. Малюсенькая комнатенка. Самая что ни есть убогая мебелишка. Может, даже с ближайшей мусорки сюда перекочевала. «Посиди здесь. Я сейчас».
Аркадий, оставшись один, огляделся. Единственное окно упирается в кирпичную стену; солнечный свет, даже в дневное время, здесь, должно быть,  чрезвычайно редкий гость.  На одной из комнатных стен – нечто висящее  на гвозде, напоминающее казачью плетку. На другой – большой  портрет усатого широкоплечего красавца-мужчины. На нем  парадный китель, на молодцевато выпяченной груди  множество наград. Аркадий, конечно, его сразу узнал. Хотя таким,  каким изображен здесь, видит его впервые. Ему более знаком образ Сталина – в основном, из документальных фильмов, -  когда он стоит на трибуне мавзолея, как помахивает своей послушной,  кажется, правой рукой, вторая рука, как у краба клешня, он ее к себе прижимает. И еще, другой образ:  щурящийся  в прицел подаренной ему, вроде бы, на каком-то партийном съезде винтовки. Аркадий еще разглядывает портрет, когда возвращается Прохор. «Как у тебя сегодня со временем?». «А что?» - отвечает Аркадий. Вообще-то, этот вечер был у него свободным. «Хочется по-человечески за столом посидеть.  А какие посиделки без бабы? Тоска одна. Я сейчас за своей съезжу. Это недалеко. А ты, пока без меня, - книжечки хоть что ли какие-нибудь у меня, почитай… Или, боюсь, не покажутся тебе мои книжки. Тогда к соседу моему постучись. У него умная библиотека, не то, что у меня дурака. Кстати, ты ведь  знаешь, конечно, про Танееву дачу. Так вот, его фамилия Танеев. Его предки когда-то были хозяевами этой дачи. А он сам тоже бывший. Диссидент. Знаешь, что такое диссидент?». «Да. Приблизительно, - откликнулся Аркадий.  – А что все же за дело-то у тебя ко мне?». «Не сейчас. Наберись терпения. Потом».
Еще раз покинутый хозяином – теперь уже на более длительное время, - гость еще раз осмотрелся. Только сейчас  обратил внимание на книжную полку. Подошел,  всмотрелся в корешки книг:  «Айвенго»… «Легенда о Тиле Уленшпигеле и Ламме Гудзаке»… «Граф Монте Кристо»… «Следопыт».  Словом, будто и не мужик здесь взрослый живет, а подросток.  Такой же, примерно, был набор книг и у Аркадия, когда ему только-только перевалило за двенадцать. А после пятнадцати пошла уже другая литература, та, которая хранится, допустим, под матрасом, чтобы, не дай бог, мать случайно не прищучила. «Декамерон», конечно. С о-очень пикантными картинками. И еще из оставивших след в памяти Аркадия: «Дважды любимая». Перевод с французского. Издание «Academia». Автора Аркадий сейчас уже не припомнит. «А про Танеева…» - Аркадий мысленно вернулся к недавнему предложению Прохора («К соседу моему постучись»).   А что? Это было бы интересно. Не ради якобы «умной» библиотеки, Аркадию своей хватает, - а от того, что «Танеев». Плюс еще и «диссидент».
Аркадий еще только думает, стоит ли ему соваться к потомку тех, кому принадлежала когда-то Танеева дача («Смысл. Чего я от него-то  хочу?»), когда до его слуха доносится: «Бум… Бум». Стук. Кто-то таким примитивным образом хочет чего-то добиться. Аркадий выглянул осторожно за дверь, потом пошел на стук. Пожилой… Пожалуй, даже уже и старичок. А добиться он чего-то хочет от висящей в простенке газовой колонки.  «Что-то случилось?». Старичок обернулся, вопросительно смотрит на Аркадия. «Я…», - Аркадий еще собирается объясниться, кто он и зачем здесь, но старичок его перебил: «Я знаю. Ваш брат успел мне о вас рассказать. Вот… Пытаюсь зажечь, но с первого раза почему-то не всегда дается. Постучишь – огонек появляется». «Дайте я», - предлагает Аркадий. А пока пытается понять, в чем проблема,  чтобы не было скучно: «Ваша фамилия  действительно Танеев?». Старичок соглашается. «И ваши предки были хозяевами Танеевой дачи?». Старичок опять соглашается. «Я сейчас там работаю». «Да? Это интересно». «Там теперь будет жить сестра нашего губернатора Поварова». «Очень рад за нее. Отличное место». Никакой при этом издевки или обиды Аркадий как будто в его «очень рад за нее» не услышал. «По-вашему это нормально?». «Что именно?»». «Если по справедливости, эта дача должна была бы принадлежать вам». «У вас, молодой человек, несколько искаженное представление о справедливости». «Почему искаженное?». «Или, лучше все-таки сказать «упрощенное». Да я бы, если допустить, например, что мне кто-то предложит вернуть себе эту дачу, во-первых,  постеснялся бы». «Почему?». «Потому что не мною, молодой человек, возводилось. Не моими хлопотами и не на мои средства. Простите, как вас зовут?». Аркадий назвал себя. «Хорошее имя. Содержательное». «А вас?». Теперь старичок ответил. «Вы, действительно, диссидент?» «Д-да… В относительно далеком прошлом». «Мои предки тоже были диссидентами»- замечает Аркадий. . «А кто ваши предки?». «Староверы». «Любопытно. Но староверы, скорее всего, не диссиденты. Диссидентами уместнее назвать тех, кто отрекся от старинных обычаев. Ваши предки это, скорее, мученики за веру. Или, точнее, ту форму веры, которую они считали более  правой. А ваш брат…». «Он не совсем мой брат, - поправил Аркадий. – Мы с ним двоюродные. И я вижу его второй раз в жизни». «Признаюсь, он вызывает у меня определенную тревогу». «Почему?».  «Пока не знаю. Хотел узнать у вас…». «Я знаю о нем только то, что он как будто начальником охраны у сестры нашего губернатора». «Охранником? Следовательно, человек с ружьем?». «Да, как у Погодина». «Вам известен, кто такой Погодин?». «Да, мой собственный отчим драматург… Ну вот, теперь попробуйте». Аркадий показал Игорю Олеговичу на газовую колонку. Тот поднес спичку к горелке. Тут же вспыхнуло ровное пламя. «Замечательно! – обрадовался, как ребенок Игорь Олегович. – У вас замечательные руки, Аркадий. А, может, и не только руки». Аркадию, как всегда, когда его кто-то начинал хвалить, стало неловко. «Где тут у вас можно сполоснуться?». Игорь Олегович показал на дверь.   
Аркадий еще искал глазами, чем бы ему осушить свои «замечательные» руки, когда вернулся Прохор. Один и злой. Вскоре выяснилось, что его подруга категорически отказалась прислуживать им за столом, сославшись на то, что ей, вроде бы,  нездоровится. «Может, и не «вроде», попытался защитить незнакомую ему женщину Аркадий, - а так и есть на самом деле. Да мне особенно-то и не хочется за столом. – Ни капельки не соврал. Так оно и было на самом деле. – Лучше скажи, что ты хочешь от меня и я поеду». Они вернулись в Прохорову комнатку. Прохор, по-прежнему недовольный тем, что подруга ему отказала, извлек из недр платяного шкафа полиэтиленовую сумку. «Пусть это пока полежит у вас». «А что там?». «Не бойся. Ничего особенного. Мой архив. Бумажки, побрякушки там разные. Не завязано. Можешь, если хочешь, посмотреть. Я тебе не запрещаю». Аркадий смотреть не стал, однако спросил: «А почему ты не хочешь оставить это тут?». «Значит, «потому»». Вначале просто огрызнулся, потом, как будто смягчившись, добавил, но как-то зловеще это у него получилось, и яснее от этого не стало, скорее, наоборот: «Не все, братец, годится, что говорится. А кто живет дверьми на улицу, тот и полсрока своего не проживет». Впрочем, ведь он тоже был Новосельцевым, пожалуй, даже больше, чем Аркадий, поэтому и загадками говорить было для него делом естественным. Аркадий к нему больше с вопросами не приставал.   
С двояким чувством возвращался Аркадий с Богоявленского переулка к себе на Энтузиастов. Да, двоилось. С одной стороны, скажем, темной – его несуразный, остающийся неразгаданным братец. Его убогое, почти без мебели жилище. «На «Опеле» разъезжает, пусть и БУ, значит, денежки у человека водятся, и не  купить себе при этом хотя бы парочку приличных стульев». Но мебель, или, точнее, ее отсутствие – это, конечно, пустяк. Еще неизвестно – живи, допустим, Аркадий один одинешенек, - выглядело бы его жилище уютнее, чем у Прохора. Главное – какая-то затаившаяся в нем самом угроза. Вот и Игорь Олегович, его новый знакомый, тоже это почуял. Но угроза кому и за что – пока непонятно. Зато  со стороны светлой – этот славный « танеевский осколок». Игорь Олегович.  Вроде как, и поговорили-то совсем ничего, «обменялись», можно сказать, почти на бегу, - а ощущение какой-то, может, даже благостности… Это, если пользоваться языком, скажем, Тургенева или даже Гарина-Михайловского… Да, был такой «детский» писатель («Детство Тёмы», одна из наиболее читаемых когда-то Аркашей книжек)… А если пользоваться языком конца двадцатого столетия – «когерентности», или «согласованности», «совпадения по фазе», - когда понимаешь человека с полуслова, хотя и по летам и по жизненному опыту, конечно, - что Аркадий, что Игорь Олегович – люди уже разных эпох. И, вроде бы, должны быть уже по разные стороны баррикады. А они – нет. По одну. Если еще и догадаться, что собой представляет эта самая баррикада!  «Надо будет еще как-то с ним обязательно встретиться. И не на бегу, а толково поговорить».
Уже когда вернулся на Энтузиастов, не давая о себе знать, прошел к себе. «Куда бы мне это? – Аркадий имел в виду врученный ему Прохором полиэтиленовый пакет. – Так что бы матери, в первую очередь, на глаза не попался». Но прежде, чем найти такой укромный уголок, поддался искушению хотя бы краем глаза взглянуть на содержимое пакета. Да, в общем-то, Прохор был прав, когда успокаивал Аркадия: «Ничего страшного», - фотоальбом в плюшевом переплете, разномастные документы, прозрачная коробочка из какого-то пластика, внутри нее выглядевший необычно, не сплошной, а поделенный на несколько секторов  новенький орден «За военные заслуги» (Аркадий видит такие ордена впервые). Наградная книжка. Связка писем. Довольно тощенькая. Судя по почерку на конверте – все от одного лица.  Кому – понятно. Аркадия больше интересует, от кого. «Разлюбезнова  Е.И.».  В сами письма, конечно же, забираться не стал. Однако тот же резонный вопрос: «И зачем вся эта дребедень должна  теперь храниться у нас?».
Уже после того, как отужинают, Иван Емельянович удалится к себе, Аркадий признается матери о встрече с их новым-старым родственником. «Ты ведь, кажется, тоже с ним как-то виделась. Он мне сам об этом сказал».  Мать немного напряглась: «Да. И что?». «Он же совсем не старый. Ты не в курсе, отчего он полысел?». «Тебя это так сильно волнует?». «Нет, не так и  очень, но если ты знаешь».. «Я могу только предположить. Я помню его еще с волосами, но как-то, лет пять назад, позвонил и попросил с ним встретиться. Дело было зимой, мы договорились встретиться на улице, на нем была шапка. Он пожаловался мне тогда, что у него волосы стали катастрофически выпадать, попросил у меня совета. Я подсказала, как связаться со знакомым мне хорошим невропатологом. Но, видимо, ему это не помогло». «А он не говорил тебе, отчего?». «Мне  – нет, не говорил. Невропатологу – да» - с неохотой. Да, мать не большая любительница сплетен, но и юлить, или, что называется, наводить тень на плетень, она тоже не большая мастерица. «Ну, так и что он сказал твоему невропатологу?». «Не «моему» - вначале поправила мать. – Тебе это действительно так важно?». «Я еще не знаю. Но может оказаться важным». «Я так поняла, что у него была девушка, в которую он влюбился без ума еще подростком. Пока он воевал, она успела стать валютной проституткой, бросила дом, уехала в Москву. Он, уже когда вернулся и обо всем узнал, помчал в Москву, ее отыскал. Стал звать ее вернуться, она же только рассмеялась, а потом выгнала его. Через несколько дней после этого у него и стали выпадать    волосы… Еще есть вопросы?». «Н-нет… пожалуй. Да, вопросов больше нет».

4.
Это было прошлым летом.Николай Юрьевич Поваров возвращался из Италии недовольным. Когда  летел в Италию, рассчитывал завязать партнерские отношения с определенными компаниями, жаждал выудить у  них какие-то инвестиции. Многие из тех, с кем  у него были запланированы встречи, были знакомы ему еще по прежним временам его сначала комсомольской, потом партийной карьеры, когда они еще тоже баловались «единственно верным  марксистко-ленинским учением», а ныне  все, как один, стали прожженными капиталистами и  о своем бунтарском прошлом вспоминали кто с грустью, кто с иронической ухмылкой. Все соловьиные трели, что распевал перед ними Николай Юрьевич, расписывая достоинства возглавляемой им области, вежливо выслушивали, давали туманные обещания, но Николай Юрьевич уже достаточно стреляный воробей, его на такой несъедобной мякине не проведешь. «Пустое все это. Им и даром мой убогий Краснохолмск не нужен. Не видать мне их денежек, как своих ушей».
В Москве же ему  еще предстояло  забрать оставленную здесь жену. Она встретила Николая Юрьевича в забронированном ими еще раньше гостиничном номере.
Николаю Юрьевичу еще в аэропорту, где его, по традиции, встречала жена,  сразу показалось, что его Маруся выглядит несколько необычной: больше, чем обычно, держит рот на замке, сама вопросами супруга  не донимает,  и словно  постоянно о чем-то думает.
В принципе,  Николай Юрьевич к каким-то, вроде бы, ничем не спровоцированным переменами в настроении жены уже давно приобвык. Все это последствия выпавших на ее женскую долю трудных родов. И всего того, что случилось потом. Даже на такого крепкого, с такой здоровой психикой, почти по спортивному тренированного Николая Юрьевича эти события разрушительно подействовали, что уж говорить о таком изначально хрупком существе, как его Маруся? Ничего удивительного в том, что она  стала время от времени впадать в периоды глубокой душевной депрессии.   Чтобы избавиться от этого, их общий семейный врач-психиатр прописал  ей ворох лекарств-антидепрессантов. Лекарства, безусловно, помогали. Благодаря им, поведение Марии Павловны мало чем  отличалось от поведения совершенно здоровых людей. Но временами все же случались какие-то сбои.
  Они уже доехали до гостиницы, сидели за столиком в ресторане,  в ожидании, когда официант принесет заказ, когда  Мария Павловна, заметно волнуясь,   вдруг  обратилась к мужу с просьбой:
-Очень хочется, чтобы ты, пока мы в Москве, повидался с одним интересным человеком.
-Да?.. – удивился Николай Юрьевич. Жена крайне редко обращалась к нему с подобного рода «лоббистскими» просьбами, она вообще не проявляла ни малейшего интереса к его делам. -  Я его знаю?
-Нет. Но это очень интересный человек. Он мог бы тебе помочь.
-Хм… Помочь в чем?
-Ты же не получил в своей Италии того, что хотел.
На что Николай Юрьевич  удивленный еще более: 
-А что я, по-твоему,  хотел в Италии?
-Инвестиций.
-Ты знаешь, что такое инвестиции?
-Конечно! По-твоему, я такая ... безграмотная?  Я много чего, Коля, знаю. – Последняя фраза прозвучала даже как-то загадочно.   
-Тебя все же кто-то на это надоумил?
-Да. Как раз этот человек. От итальянцев ты ничего не получил, зато  у него к тебе какое-то перспективное предложенье.
-Перспективное? 
В этот момент  подошел обслуживающий их столик официант, и супруги на время прекратили разговор.
-Этот… Твой человек… - Николай Юрьевич возобновил разговор сразу, как только отошел официант. – С его перспективным предложением. Он тоже итальянец?
-Нет. Почему ты так решил? Но он умный человек. Очень дальновидный. Я уверена, тебе будет с ним интересно. И полезно. Поэтому я и начала весь этот разговор.
Остаток дня и  предстоящую ночь Поваровы должны были еще провести в Москве, в Краснохолмск поездом отправятся в середине следующего дня. Но у Николая Юрьевича уже были планы на этот вечер: прогуляться в «Экспоцентр», посмотреть, как обстоят дела на стенде его области. А еще обычной практикой для Николая Юрьевича было подремать с полчасика  после обеда. Поэтому он предложил жене:
-Дай я еще немного приду в себя, а потом ты мне подробно… Насколько это возможно.
Николай Юрьевич при этом немного лукавил. Его расчет был прост: пока он отдыхает, жена, возможно, не то, чтобы  совсем забудет об этом… домогающемся внимания Николая Юрьевича, но эта тема потеряет для нее какую-то остроту. Такие быстрые переходы  от одного к другому с женою временами случались. Когда она что-то живо начинала, а потом забывала. Но в этот раз его расчет не удался. Он только поднялся с кушетки, а Мария Павловна, она была в это время в соседней спальной комнате, услышала и тут как тут. 
-Ну, так как? 
Конечно, Николай  Юрьевич еще мог бы поспрошать жену, - откуда, при каких обстоятельствах появился этот человек, случайное ли это знакомство, или кто-то порекомендовал, но решил не тратить на это время. Все, что его интересует, он сможет, если, конечно, захочет,  вызнать непосредственно от того, кто «заточил» его жену. Или, выражаясь иначе, -  заварил эту кашу. 
-Дай мне его телефон… Если он у тебя есть.
Жена почти тут же, провернув необходимые манипуляции с ее сотовым телефоном:
-Нажми.
На телефонном дисплее высветилось: «Бенедикт Бенедиктович».
«Ишь ты! "Бенедикт Бенедиктович". Имечко-то какое. Не хухры-мухры.  Сейчас мы тебя… За ушко, да на солнышко». 
Николай Юрьевич вызвал  и в ответ вежливый спокойный голос:
-Да-да, Николай Юрьевич!  Приветствую вас. Я вас слушаю.
«Я еще не произнес ни звука. Как он догадался, что звоню именно я, а не Маруся?». 
-По-видимому, слушать, скорее, надо все-таки мне. Жена сообщила, вы, вроде бы, хотите что-то мне предложить.
-Да не «вроде бы», Николай Юрьевич,  я вообще не любитель сослагательных наклонений, а на самом деле.  Причем в наших обоюдных интересах. Если можно, - давайте встретимся. Я не заберу у вас много времени. 
Голос понравился Николаю Юрьевичу: голос не просящего, не принижающего себя, а очень уверенного в себе человека.
«Черт с ним! Пойду ему  навстречу».
-Вы знаете, где находится «Экспоцентр»?
-Я не коренной москвич. Напомните.
-Краснопресненская набережная.
-Да-да! Теперь представляю.
-Я буду там… - Николай Юрьевич бросил взгляд на часы. – Где-то с половины седьмого до семи. У стенда  Краснохолмской области… Номер стенда не помню, но вы спросите на входе.
-Все понял. Спасибо, Николай Юрьевич. До встречи.
«Экспоцентр» закрывается в восемь, посетителей негусто. Если кто-то и есть, - предпочитают стенды других областей. Николая Юрьевича встречает скучающая и явно расстроенная дежурная по стенду. Николай Юрьевич ее неплохо знает еще с тех пор, как он был обкомовским работником и опекал промышленный сектор, а эта дама ошивалась в профсоюзах.   
-Добрый вечер, - поприветствовал ее подошедший Николай Юрьевич. – Что? Как наши дела?
-Хуже некуда.  За день обычно набирается с пару-тройку  десятков, кто бы к нам заглянул. Никому мы не интересны. Нет у нас фишки, Николай Юрьевич, вот в чем вся наша беда, - вот и обходят нас стороной.
-Как вы сказали?
-Фишки, фишки! Вы что, в казино не ходите? Не знаете, что это такое?
Это она в  уже удалившемся на недосягаемое расстояние прошлом была в профсоюзах, ныне же была выбрана на должность  второго зама  председателя законодательного собрания Краснохолмска. В то же время она принадлежала к партии «Россия, вперед!»,  главной соперницы ЛДПР, и считала непременным долгом постоянно быть недовольной тем, как «рулит»  ее потенциальный соперник.
-Взять хоть наших соседей… У Ярославля промышленность еще какая-то сохранилась. Первый русский театр. В Иванове – ситцы, девушки красивые. В Костроме… Не знаю, что в Костроме… Частушки зажигательные. Даже с матерком. Заслушаешься. Только у нас абсолютно ничего. Пресные мы какие-то.
-Ну-ну!  Не такие уж мы и пресные, как вам кажется. Матерка и у нас достаточно.
-Да я не про это!
-Николай Юрьевич! – В этот момент к стенду подошел какой-то элегантно одетый гражданин средних лет.  В шерстяном макинтоше (к вечеру в Москве похолодало), с кожаной сумкой на ремне через плечо.  –  Добрый вечер. Позвольте вам представиться. Бенедикт Бенедиктович – с вашего разрешенья.
-А-а… Да-да… Пройдемте.
Они прошли к находящейся  у торца зала зоне  отдыха, - кресла, столики, буфет, пальма. Сейчас тут была только парочка молодых людей, увлеченных друг другом , не замечающих, что происходит вокруг.  Николай Юрьевич заказал в буфете сок Тедди, Бенедикт Бенедиктович не стал ничего заказывать. Расселись по креслам напротив друг друга.
-Я вас слушаю, - открыл  дискурс  Николай Юрьевич.
Внешний вид этого Бенедикта Бенедиктовича Николаю Юрьевичу пока ничего не подсказал. Создает впечатление достаточно успешного, вполне обеспеченного, словом, состоявшегося человека. И только.  Но не суетится, не лебезит перед Николаем Юрьевичем. То есть подтвердилось первое «телефонное» впечатление:  чувствует за собой определенную силу.
-Для вас, я понимаю, я совершенная терра инкогнито, - с этого начал Бенедикт Бенедиктович. –  Я же многое о вас знаю. И не от вашей очаровательной супруги, как вы, может быть, подумали. Такой трогательной в ее искреннем уважении и любви к вам. Давно, признаюсь вам, не встречал такой кроткой женщины. И до такой степени преданной вам супруги. Хотя она лишь дополнила картину несколькими сочными мазками, а мое пока заочное знакомство с вами началось несколько раньше. Слухами земля, как известно, полнится. Хотя эта истина касается отнюдь не многих – исключительно достойных. Вы в их числе. О таких людях как вы молва разрастается подобно волне при цунами.
«Красиво как-то говорит. Необычно. Говорит, как пишет». Но Николая Юрьевича краснобайством, также как и откровенной лестью не проймешь.
-Спасибо за добрые слова  в адрес мой и моей жены, но давайте все-таки о деле…  Если оно у вас действительно есть.
-Есть! Есть, Николай Юрьевич. Но дело мое таково, что оно, - как к нему не подступись, - обязательно коснется характерных особенностей вашей персоны. Поэтому – не обессудьте. Вы современный человек. Вы и чувствуете, и мыслите как истинный сын вот-вот поджидающего нас двадцать первого столетия. Вы на острие, вы в фарватере общего мирового прогресса…
-Простите. Вам нужны деньги? – Николай Юрьевич решил сократить время разговора.
-Нет! Ни в коей мере! - Бенедикт Бенедиктович, похоже, даже испугался от мысли, что его могут заподозрить в таком неприличном умысле. – Зачем? У меня самого достаточно много денег. Но я хочу предложить вам… может, даже вполне альтруистический  проект, за счет которого, по истечении какого-то, естественно, времени, казна вашего славного города может заметно пополниться и, следовательно, богатым станете вы. Заодно, разумеется, со всем вашим городом.
-Ну и?.. – О проектах, за счет которых можно легко и быстро обогатиться, Николай Юрьевич также уже успел наслушаться. Девяносто девять целых и девяносто девять сотых процентов этих проектов  оказывались   полным фуфлом. 
-При реализации моего проекта ваш город мог бы… выйти из той  неизвестности, в которой он сейчас прозябает. Спросите любого москвича… Может, даже вот этих голубков… - Он имел в виду воркующую по соседству парочку. - Кому из них хоть что-то известно о Краснохолмске. И что? Какой ответ вы получите? В лучшем случае недоуменное пожимание плеч. А при моем проекте он же может стать… скажем так, притчей во языцех. Хитом телевизионных передач. Причем не только на коммерческих, но и на вполне федеральных каналах. И  далеко не только в нашей стране. О вашем Краснохолмске  могут заговорить во всем мире. К вам потянутся… активные энергичные деловые люди. И вот тогда-то вы и получите  столь вожделенные вами, столь необходимые вам инвестиции, в которых сейчас вы так сильно нуждаетесь.
«Ох как славно работает языком этот Бенедикт Бенедиктович!».  Но соловья, а соловей в данном случае представлен Николаем Юрьевичем, баснями все-таки не кормят.
-В чем суть вашего проекта? Можете максимально коротко изложить?
-Извольте…- Бенедикт Бенедиктович подтянулся на своем стуле. Прежде сидел как-то вальяжно, ноги далеко под столик протянул, а теперь и ноги под себя убрал и на спинку стула поплотнее навалился.  – Извольте…  Ваш город мог бы стать резиденцией…  бога Вали.
-Бога чего? 
-Бога  Вали. В германо-скандинавской мифологии бог мщения. Он же бог растений. Он же сын Одина и великанши Ринд. Был рожден с одной лишь целью: отомстить Хёду за неумышленное убийство Бальдра. Согласно мифу, родившись,  полностью повзрослел за один день… Это не мое. Я взял это из энциклопедии Британика. Процитировал по памяти.
«А он… в своем уме?»- первое, о чем после этой цитаты подумалось Николаю Юрьевичу.
-Не спешите с выводами, Николай Юрьевич. Вижу, вижу!  Облако сомнения в моей психической полноценности на вашем челе. Все далеко не так, как вам сейчас представляется. Я попробую вам объяснить, а вы, как человек современный, безусловно, меня поймете… Тот, кто взял на себя ношу, или, если хотите, вериги бога Вали, - наш, разумеется, с вами современник. Совершенно никчемная, между нами, личность. Но на него возложена определенная миссия, которую он, надо вам сказать, очень даже неплохо, при всей  его никчемности, выполняет. Он явился миру относительно недавно, но ряды его адептов растут с умопомрачительной быстротой. В нем есть изюминка, которая привлекает людей.  Он не ординарен. Он, как очень одаренный артист, работает на контрастах. Вот вам один из них. В представлении нормального типичного обывателя бог… Я имею в виду бога языческого, конечно, вы меня поняли. Он   должен быть огромным могучим великаном с оглушительным голосом. Ничего подобного! Наш бог – почти карлик, и голос у него – отнюдь не бас, скорее… ближе к тенору. Но не его внешние данные причина того, отчего к нему тянутся люди. Он наделен такого рода энергетикой, что способен делать несчастных людей счастливыми. Он дарит почти каждому, кто обращается к нему, - хотя, не скрою, бывают и крайне тяжелые случаи, когда этого не происходит, -  направление, куда, по какой стезе,  ему двигаться дальше. Наполняет его пребывание в этом мире смыслом. А это, вы, как человек, безусловно, умный, понимаете, дорогого стоит.
«Нет, с полноценностью у него, кажется,  полный порядок. Но странности остаются».
-А где он сейчас, этот ваш бог?
-В данное время в Москве.
-Почему бы ему так и не остаться здесь?
-Хороший вопрос! Та же тяга к контрасту. Много ли в нашей истории проповедников, первооткрывателей, которые сумели проявиться, находясь непосредственно в эпицентре этой столичной клоаки? Они быстро теряются. Их голос почти не слышен, потому что слишком много желающих. Чтобы тебя действительно услышали и оценили по достоинству, лучше удалиться на периферию. Оазис целомудрия и тишины. Сказал кто-то мудрецов: «Чтобы вас услышали, не кричите во весь голос, - говорите шепотом. И тогда люди замолкнут и станут слушать вас». И только тогда по-настоящему потянутся… Сначала ручеек… Потом речка… Потом полноводная река. Краснохолмск станет эдакой своеобразной Меккой. Это и будет вашей фишкой, о которой вам только что говорила второй заместитель председателя законодательного собрания города Краснохолмска госпожа, а в относительно недалеком прошлом товарищ профсоюзный работник   Ирина Владимировна Слюденталь.
Николай Юрьевич, растерянно:
-Вы и с ней знакомы?
-Нет…  Я, прежде чем придти на встречу с вами, немного подготовился, иными словами, навел кое-какие справки. 
-А как вы познакомились с моей женой?
-Чистая случайность, являющаяся подтверждением существования закономерности. Рано или поздно, наши пути-дорожки, Николай Юрьевич, должны были пересечься.  Я впервые увидел вашу супругу в кафе «Лакомка», что напротив метро «Кропоткинская». Я заметил, что ваша супруга заказала недоброкачественный торт «Шантимель», и счел необходимым ее предупредить.
-А как вы узнали, что он недоброкачественный?
-Я зашел в кафе немного пораньше вашей супруги и стал свидетелем безобразной сцены между обслугой и посетителем кафе. Как раз по теме недоброкачественности этого сорта торта.
Николай Юрьевич постепенно пришел в себя. Ничего сверхъестественного, на самом деле, этот человек пока не совершал. 
-Конкретно. Что бы вы хотели от меня?
-Буквально ничего… Возможно, каких-то преференций, когда речь пойдет непосредственно об аренде какого-нибудь… достойного такой личности как бог Вали здания… Возможно, мы попросим у вас разрешенья устроить что-то типа бенефиса. Какое-нибудь собрание, на которое съедутся поклонники  бога Вали со всех уголков не только страны, но и мира.
-И никаких денег?
-Представьте себе! Ни копейки!.. Мы отнюдь не жалкие попрошайки. У нас есть свои. И Ротшильды и Ходорковские. Нам на этом этапе нужен только скромный домик в скромной российской провинции. В том, что так замечательно называется, - «в глубинке».
Настало время Николаю Юрьевичу задуматься. Человек, безусловно, умный. Но это не мешает, а, может, ровно наоборот, способствует тому, что он очень крутой мошенник. Причем, судя по всему, довольно крупный. Да, отъявленный  мошенник, и тот, кто корчит из себя какого-то бога. Но, может, это-то как раз и есть залог того, что афера с каким-то там богом может обернуться триумфальным успехом. Не сразу, конечно. По нарастающей.
«Не стану рубить с плеча. Отказать всегда могу. Дам себе время подумать». Кстати, пбуждришло на ум: Танеева дача, совсем недавно перешедшая в долгосрочную аренду его сестре. Скромный домик в живописных окрестностях скромного Краснохолмска. Чем не резиденция для этого бога? Можно оформить в поднаем, а дальше…  Поживем-увидим».
Решение почти созрело и, тем не менее, всегда осторожный Николай Юрьевич решил не пороть горячку.
-Оставьте свои координаты. Когда приму окончательно какое-то решение, с вами свяжусь.
Бенедикт Бенедиктович извлек из кармашка своего макинтоша визитку:
-Всегда к вашим услугам.
Согласие на то, чтобы бог Вали, согласно германо-скандинавской мифологии бог мщения, он же бог растений  и тому подобное сделал своей резиденцией приволжский город Краснохолмск, Николай Юрьевич отправил факсом обер-доктору и магистру оккультных наук, профессору, консультанту при ООН и ЮНЕСКО по защите озонового слоя  А.И.М. Вельзевулскому  по возвращении в Краснохолмск, пару недель спустя.

(Продолжение будет)


Рецензии