Военная служба. Мы курсанты 1-го Харьковского танкового училища!
В военкомате мы немного познакомились друг с другом и кое-что узнали о своих попутчиках. Так я узнал, например, что в нашей группе находятся сыновья лиц, занимающих в районе высокие посты. В частности, сын зампреда райисполкома, сын начальника Таштрама. Парень, который оформлялся передо мной, Пахомов Василий, работал до этого шофером, а фамилия другого парня с красными пятнами на коже лица и рук – Малкин.
На улице мы окружили назначенного старшим группы, в ожидании разъяснений, каким образом мы будем добираться до места расположения училища. Я полагал, что сейчас мы все, вместе с провожающими, направимся пешком на городской вокзал. Однако он, вопреки моему ожиданию, вдруг объявил, что дачные поезда в сторону Чирчика отправляются с пригородной станции Салар. Поэтому, чтобы туда попасть нам нужно будет сейчас сесть на трамвай №3.
Выслушав это объявление, мы направились к трамвайной остановке, находящейся неподалёку от военкомата на этой же улице П.Полторацкого. Нужно отметить, что в то время трамвай №3, направляясь к конечной остановке у вокзала по ул. Госпитальной возвращался оттуда кружным путем через улицы Пролетарская и Полторацкого.
Провожавшие нас родители, а это были в основном матери, кроме двух мужчин, провожающих парней узбеков, узнав, что нас направляют в Чирчик, обрадовались: «Чирчик - это же совсем рядом, так что наши сыновья все это время будут находиться близко от нас, почти что дома. Можно будет навещать их в выходные дни». Поэтому прощание с родителями происходило здесь же, на трамвайной остановке и было легким, без горестных слезливых объятий. Пользуясь случаем, до прихода трамвая я успел достать из ручной клади все теплые вещи и сдать их матери. Так что вошел в трамвай налегке, с одним баульчиком, а трамвайный состав, после того как кондуктор прицепного вагона, подергав за шнурок звонка, известил таким способом вагоновожатого, что у него все в порядке, тронулся и сразу повернул на многолюдную, перед базаром Госпитальную улицу. Проехав короткий квартал, трамвай остановился теперь уже у ворот самого базара.
Подождав, пока из вагона выйдут приехавшие на базар, а их места займут другие пассажиры, трамвайный состав тихо тронулся и тут же снова повернул на кривоизогнутую ул.Кафанова. Так от остановки к остановке, то набирая скорость между ними, то тормозя, трамвай помчался дальше.
Полупустые в это позднее утро вагоны трамвайного состава, дребезжа, с визгливым скрипом колес об рельсы на многочисленных крутых поворотах, повезли нас через весь город к намеченной цели. Несмотря на то, что этот трамвайный маршрут мне давно был знаком, на этот раз поездка по нему воспринималась по-особенному, с вдохновенной грустью. Может быть, это ощущение было от того, что покидали родной город надолго, без твердой уверенности в том, что вернемся сюда снова. Поэтому прощаясь с городом, хотелось во всех мельчайших подробностях впитать в себя и запомнить все: и характер движения, и облик домостроений на городских улицах, по которым мы проезжали, и то, что происходит на них. Вот, справа по ходу промелькнул дом детской библиотеки, где мне прежде приходилось брать книги для внеклассного чтения. Затем после двух поворотов мы выехали на прямую, большой протяженности, улицу Ленина с расположенными на ней рядами зданий магазинов и различных ателье, центральной городской аптеки №1, цирка, кинотеатров "Искра” и "Хива". Однако все их мы проезжать не стали, так как перед аптекой, после площади Воскресенского базара справа, трамвай свернул на ул. Правда Востока. Короткий одноквартальный пробег и снова поворот на ул. Кирова, а через квартал на ул. Ленинградскую. На Ленинградской, вагоновожатый, наверстывая потерянное время на всех этих крутых поворотах и коротких кварталах, развивает большую скорость, так как вплоть до Сквера Революции нет остановок. После остановки напротив ворот главного входа в парк культуры и отдыха им. Максима Горького, трамвай, огибая сквер, выезжает на ул. Пушкинскую, такую же прямую и широкую как Ленинградская и шпарит по ней от остановки к остановке снова с большой скоростью, как-будто торопится скорее увезти нас из города. Вагоновожатый только раз немного замедлил ход, когда на наших глазах машина сбила пешехода, который, видимо, вышел из главпочтамта в задумчивости от полученного известия, печального или радостного. Теперь он сам остался лежать на проезжей части дороги, а любопытный народ со всех сторон сбегался к нему. Подумалось: "Вот и все! Человек, по виду пожилой, закончил так нелепо свой жизненный путь. А мы находимся только в самом его начале и поэтому, по своей эгоистической детской наивности, далеки от мысли, что кого-нибудь из нас ожидает такой же вот трагический исход".
А трамвай продолжал, тем временем, свое движение. Вот уже площадь Асакинская. Здесь прежде стояло здание высоченного собора православной церкви. Его купола показывала мне, тогда еще малолетке, мама, когда мы, отдыхая, прогуливались под деревьями сквера.
За Асакинской площадью Пушкинская улица искривлялась и сужалась, а вскоре заканчивалась небольшим сквериком, в центре которого стоял памятник Пушкину. От него расходились рогаткой две дороги: левая к Луначарскому поселку, правая к Паркентскому. Здесь-то и заканчивался маршрут трамвая №3. Выйдя из вагона, группа направилась по левой из двух дорог под железнодорожный виадук, как когда-то, будучи студентами финансового техникума, мы шли в поселок Луначарского. Но на этот раз, пройдя под виадуком, мы сразу же свернули влево и вышли к зданию вокзала станции Салар. Как долго и с кем договаривался старший нашей группы меня не интересовало. Погруженный в размышления, я механически выполнял все услышанные команды: не расходитесь, подождите здесь, давайте скоренько садитесь вот в этот вагон и т.д. Когда же мы уселись и поезд тронулся, я все также, с прощальной грустью предстоящего расставания, бездумно глядел в окно вагона на пробегающие мимо поля, сады, поселки, пока не услышал, что старший группы предлагает нам сойти с поезда на станции поселка Троицкое. Объяснение, почему именно здесь он решил сойти с поезда, меня также мало интересовало, поскольку в этом я ничего не «петрил», т.е. не соображал. Раз нужно сойти здесь - значит, есть на то какая-то причина. Возражал только мужчина, сопровождающий Икрамова. Наверное, он тоже знал каким путем проще добираться до училища. Поэтому часть ребят, в том числе и я, сошли с поезда в Троицком, а остальные поехали до следующей станции. В поселок Троицкий мы вошли по мосту через канал Бозсу. Первое, что мне бросилось в глаза, была церковь с высоким куполом. Повернув от нее по улице направо, мы дошли до чайханы. В этом месте старший группы решил подкрепиться, а заодно и отдохнуть. Однако в чайхане кроме чая и самодельного вина ничего съестного не оказалось. Поэтому старший группы с двумя попутчиками, которым захотелось чего-нибудь покрепче, чем самодельное вино, направились на поиски в соседние магазины. Когда они ушли, кто-то из оставшихся нас троих надоумил на прощание также вместо чая выпить по стакану вина. Возражений не последовало. Заморив червячка, взятым с собой из дома бутербродом, в ожидании старшего группы, который все еще не появился со своими попутчиками, мы прилегли, растянувшись тут же на помосте чайханы, и не заметили, как уснули. По всей видимости, в вино для крепости была подмешана анаша. Проснувшись, я резко приподнялся в испуге, что заснул вопреки своему желанию в неположенном месте, беспокоясь - не обобрали ли нас, спящих. Однако все вещи оказались на месте и лежали там, где мы их сложили. От моего резкого движения проснулся и рядом лежащий Пахомов. Он уставился на меня спросонья мутным взглядом округлившихся глаз от непонятого еще им испуга. За ним проснулся и третий с возгласом: «Вот те на! Проспали до вечера!» И действительно снаружи было сумрачно как перед вечером, вместо ясного полудня с солнечными бликами на земле просвечивающих сквозь листву деревьев. Второпях мы похватали свои котомки и выскочили из-под листвы деревьев на проезжую часть дороги, и только тут заметили, что небо посерело от набежавшей сплошной облачности. От сердца отлегло немного. Но так как ни у кого из нас не было часов, мы не представляли сколько времени проспали, и куда подевались остальные вместе со старшим группы. Поэтому волнение нас не покидало. Мы в растерянности стояли на обочине дороги, вопрошающе поглядывая друг на друга в надежде, что кому-нибудь из нас в голову придет путная мысль: что делать дальше.
Не представляю, как бы дальше развивались события, если бы не произошло непредвиденное. Перед нами на дороге резко затормозила полуторка, движущаяся в сторону города Чирчик. Опешив от такой неожиданности, мы даже не успели ничего сообразить, как сидящий в кабине справа от шофера военный с двумя шпалами в петлицах, выглянув в окно, спросил: ”Ребята, вы не в танковое ли училище направляетесь?” На что мы, почти разом дружно закивали и в разнобой ответили: «Да, туда... в танковое...» - «Тогда быстренько запрыгивайте в кузов. Я подвезу вас до места». Обрадованные такой удаче мы поспешили выполнить его распоряжение. Уже стоя в кузове, опираясь о крышу кабины, я оглянулся назад и увидел, что из калитки двора на противоположной стороне улицы, один за другим выскакивают остальные и бегут к полуторке. А в это же время из кабины раздался голос майора: «Ну что? Вы все уселись?» И я, испугавшись, что они могут не успеть, закричал в ответ: «Нет- нет. Еще трое наших бегут. Подождите немного». А когда они запрыгнули, добавил: «Теперь все товарищ майор». «Давай трогай!»,- донесся до моего слуха голос майора из кабины. «По какой дороге поедем, товарищ батальонный комиссар? Через город или по верхней?» - спросил его шофер. «Давай поверху»,- распорядился тот, которого я по незнанию величал майором. Полуторка плавно тронулась и, проехав не более полкилометра, свернула с мощеной дороги налево, а затем еще через километр, переехав через мост канала, повернула направо. Теперь мы ехали по пыльной, кочковатой грунтовой дороге. Слева простиралось только открытое, слегка холмистое степное пространство, а справа, где-то там, на горизонте, местами были видны верхушки деревьев.
Через несколько километров такого скучного для глаз пути, справа вдоль дороги появился ряд одноэтажных строений барачного типа, а вдалеке слева, среди степи, стали видны одиноко-стоящие друг за другом, два трехэтажных кирпичных корпуса. Полуторка, подъехав к этим корпусам, свернула вправо и остановилась рядом с одним из зданий барачного типа. Здесь военный комиссар спрыгнул с подножки полуторки, а навстречу ему из помещения вышел военный с одной шпалой в петлицах. Они поздоровались как старые знакомые и батальонный комиссар, улыбаясь, шутливым тоном сказал капитану: «Вот привез тебе, военврач, пополнение для 2-го батальона. Прошу прокомиссовать их, а потом мы устроим им вступительные экзамены».
В ответ военврач, также улыбаясь, шутливо проговорил: «Будет сделано, товарищ комиссар». Затем комиссар, обращаясь уже к нам, сбившимся робко в кучку, серьезным тоном потребовал: «Вы, ребята, садитесь вот за этот стол», - показывает рукой на удлиненную досчатую столешницу, опирающуюся на врытые перед помещением козлы, по обе стороны которой были врыты досчатые скамейки, - «и пишите заявление на имя начальника училища о зачислении вас курсантами. После этого мы вам устроим письменные экзамены: по русскому языку - диктант, по математике - решение нескольких примеров». Услышав об экзаменах, у меня возникло легкое чувство беспокойства, вызванное сомнением - справлюсь ли я с этим препятствием: «Ладно, диктант я как-нибудь напишу. А вот справлюсь ли я с примерами по математике? Ведь давно основательно подзабыл все правила!» Такое же тревожное беспокойство, вероятно, появилось не только у меня, но и у других. А Пахомов в открытую, прямо так и заявил: «Товарищ комиссар, за год мы все правила перезабыли. Сможем ли решить примеры?» - «Ничего, не беспокойтесь. Примеры по математике легкие. Решите». И, пожелав нам успеха, комиссар удалился. Вместо него инициативу в свои руки взял, незаметно откуда-то появившийся военный с двумя «кубарями» в петлицах. Он раздал нам листки тетрадной бумаги, перьевые ручки, поставил на столешницу две чернильницы «непроливайки» и стал диктовать. Текст диктанта оказался простым по содержанию и коротким.
Когда диктант закончился, он продиктовал нам три математических примера, которые действительно оказались очень простыми, и я быстро с ними справился. Отдав листок с решенными примерами экзаменатору, я направился внутрь барачного помещения, где проходила медицинская комиссия. Вошел в тесную комнатушку, служившую приемной военврача. Там уже закончили осмотр Малкина, на теле которого, как и на лице были розовые пятна. По-видимому, военврач "забраковал" его. Малкин же, еще больше покрасневший от волнения, пытался объяснить капитану, что пятна не являются заразными, что так ему, якобы, сказали ташкентские врачи. Капитан возражать не стал. Молча что-то дописал и отпустил его. Настала моя очередь.
Голый я занял место Малкина. Первое, что спросил военврач, начавший осмотр, было: «Почему ты такой желтый?» Что-то екнуло внутри, как будто сердце опустилось в желудок и замерло там, в ожидании дальнейшего. Лихорадочно забегали мысли в голове, соображая как лучше ответить на вопрос, чтобы было убедительно, чтобы рассеять все сомнения военврача, перед которым только что находился парнишка с розовыми пятнами на теле, и вот теперь его место занял желтокожий. Неужели, если я скажу правду, он забракует и меня? Неужели это конец моей мечте?» После кратковременного замешательства, так и не найдя ничего более убедительного, я решительно проговорил: «Летом трясла тропическая малярия. По совету врача пил акрихин». А тем временем, врач, улыбаясь чему-то своему, продолжал выстукивать и измерять. Видимо, он и не ожидал другого ответа. Ему было давно все ясно. Ясно, что я, опасаясь очередного приступа покидая дом, только вчера для профилактики принял таблетку акрихина. После медкомиссии нас построили и повели к кирпичным зданиям, которые, как нам объяснили, являются казарменными спальнями и учебными корпусами училища. Однако, к нашему недоумению, мы миновали их и вышли в открытую степь, к установленной там, на пустыре, брезентовой армейской палатке. Ведущий распорядился сложить в ней свои личные вещи и подождать здесь, пока нам принесут обмундирование, в которое мы должны будем переодеться. Ждать пришлось недолго. Мы увидели как со стороны казарменных помещений, к нам приближается в сопровождении пожилого военного, группа солдат, несущих в руках охапки верхней и нижней одежды и кирзовых сапог. Свалив одежду отдельными кучками на брезентовую подстилку рядом с палаткой, солдаты удалились с чувством выполненного долга, а пожилой военный, по-видимому, каптенармус, приказал нам подбирать себе по росту и размеру одежду и обувь. Если с подбором по росту нижнего белья, х/б гимнастерки и полугалифе прошло все быстро, то подыскать себе сапоги нужного размера оказалось весьма затруднительным делом. Перекидывая одну связанную пару сапог за другой из кучки в кучку, пристально всматриваясь в нумерацию их размеров на подошве, я никак не мог обнаружить нужного мне сорокового размера. Не подумайте, что я искал необыкновенно великое. Сороковой размер для парней моего роста считался вполне нормальным. Просто в то, наше время система нумерации размеров обуви была иная. Номер размера обуви соответствовал длине стельки, измеряемой в сапожных единицах штихах. Штих же равнялся 2/3 сантиметра, по аналогии с тем как в Англии и США за единицу измерения принималась треть дюйма. Эта система нумерации размера обуви существовала в России и СССР вплоть до 1967 года. Затем был принят новый ГОСТ, согласно которому нумерация обуви соответствовала длине стопы в сантиметрах, а обувь двух смежных размеров отличается по длине на 5 миллиметров, т.е. на половину сантиметра.
Так я увлекся поиском нужного мне размера, что сразу не заметил, что остался один. Все уже ушли, а я все еще, роясь в куче сапог, откидывал в сторону пару за парой. Затянувшийся мой поиск прервал раздраженный голос каптенармуса: «Ты что там роешься так долго? Что ищешь?»
«Да вот, никак не могу найти сороковой размер». - «И не ищи. Его здесь нет. Самый маленький размер сорок второй».- «А как я буду в 42-м ходить? Они же будут хлюпать и сваливаться с ног!» - тоном капризного мальчишки возразил я ему. – «Не свалятся!» - сердито ответил он, кинув мне связанную пару сапог 42 размера. - Намотаешь потолще портянок и не станут хлюпать. Зато зимой ноги мерзнуть не будут». – «А ты все еще здесь копаешься?», - услышал я за спиной другой голос. «Товарищи там успели уже подстричься и помыться в бане. Давай быстрее. А то к обеду не успеешь». – «Кто еще тут вмешивается?» - подумал я с раздражением и, оглянувшись, мельком взглянул на непрошенного доброхота. По одежде было видно, что это такой же новобранец как мы, но не из нашей группы. Говорил он со мной дружелюбным голосом, напористо. Чувствовалось, что выполняет поручение старшего.
«Давай, поторапливайся, а то к обеду не успеешь»,- повторил он. - «Успеет. Вновь прибывшие сегодня без обеда. Не попали в разнарядку. А к ужину успеет переделать все, что положено», - назидательно проворчал каптенармус. И, тем не менее, нетерпеливая торопливость посланца передалась мне. Я схватил в охапку отобранные шмотки и мы быстро пошагали в сторону казарменных зданий. Пройдя их, посланец остановился на обочине и, вытянув руку в направлении одноэтажных времянок, проговорил: «Вот видишь эти два строения? Пройдешь их, а в следующем за ними будет баня. Перед входом в нее стоит стул парикмахера, а внутри нарезанными кусками мыло. Все понял?» Я кивнул в знак согласия и торопливо, чуть ли не бегом, помчался к казарменному зданию. Следуя указанию посланца, я вышел к помещению, в котором находилась баня. Сбоку от входа в нее стояли уже переодетые в стиранную, выцветшую военную форму три новобранца из нашей группы. Они оживленно обсуждали, как я понял, предстоящее нам мероприятие. До моего слуха донеслись слова одного из них. Нервно жестикулируя, возмущенным тоном, не допускающим возражений, он громко говорил: «Нет и нет! Стричься?.. Под машинку?.. Наголо?.. Ни за что!» - «Не нашли другой темы для разговора», - пренебрежительно подумал я. – «Не буду и все! И никто меня не заставит! Тоже мне, завели тюремный порядок! Это не тюрьма, а учебное заведение, в конце концов!» - продолжал кипятиться бузотер-саботажник, убеждая в свой правоте больше себя, чем стоящих рядом. Его тон и петушиный задор доказывал, что он гордится своей смелой решительностью бороться против любого посягательства на личное достоинство. – «Но порядок - есть порядок. И заведен он, наверное, не просто так, с бухты-барахты, а на то имеются какие-то серьезные основания!» - продолжал я, мысленно, возражать саботажнику. Однако останавливаться не стал рядом с ними, а молча прошел внутрь помещения.
Там действительно обнаружил стол, на котором лежали нарезанные кусочки хозяйственного мыла, а у окна противоположной стены группу взрослых людей. Судя по тому, что на одном из них был белый халат, загрязненный волосами, я принял его за парикмахера. И не ошибся. На мой вопрос: «Может ли он сейчас подстричь меня?» Он тут же ответил: «Иди, садись на стул. Я сейчас выйду».
Во время стрижки, а затем мойки в банном отделении я был один. Саботажники куда-то исчезли. Никто не мешал мне думать. Мысли текли сами собой, перескакивая от темы к теме, и незаметно вернулись к подслушанному разговору у входа. Несмотря на продемонстрированное мною, якобы, безразличие, меня все же взволновало его содержание, что среди моих будущих товарищей по учебе будут вот такие заводилы. Я и раньше встречал таких, среди стихийно складывающихся уличных компаний и школьных коллективов. Они почти всегда встречают любое новшество в штыки, если оно не исходит от их лидера или не совпадает с их мнением или намерением свободного время препровождения.
Они либо презрительно фыркают, либо начинают высмеивать инициатора такого предложения. Тем самым, как бы показывая свою независимость, пытаются таким путём завоевать себе авторитет. Однако в нашем положении первого знакомства, когда толком ничего не знаем друг о друге, стремление подобного рода вызвало у меня презрительное недоумение. «Наверное, это и есть один из сынков высокопоставленного представителя гражданской власти», - невольно подумал я. – «Мы еще не успели побывать в казарменном помещении, ничегошеньки не знаем о программе нашего обучения и бытовых условиях всей нашей жизни, а он уже начинает выпендриваться, демонстрируя свою независимость».
Помывшись, я переоделся во все казенное, заменив майку, безрукавку и трусы на нательную рубаху с рукавами и кальсоны. Я долго стоял со свертком гражданской одежды в руках, в предбаннике, с удивлением разглядывая себя в помутневшем от времени зеркале. В полинявшей, не глаженой форме, обутый в широченные кирзовые сапоги 42 размера, в пилотке из хлопчатобумажной ткани, отдаленно напоминающей цвет хаки на стриженной под машинку голове, я не узнавал себя. Из всего того, что напоминало о прошлом и составляло мой хабитус (наружный внешний вид) осталось только лицо, растерянно выглядывающее из топорщащейся военной формы. Поставь меня в строй рядом с другими такими же - мать родная не сразу узнает. На какое-то мгновение в моем сознании промелькнули горестные мысли. Правильно ли я распорядился своей судьбой, оставляя в прошлом целый этап своей жизни рабочего, когда решил избрать новый, совершенно иной мир военнослужащего, вначале пути которого я сейчас нахожусь. Однако оптимистическое мировоззрение, присущее моему характеру, взяло верх: «Не грусти! Именно на этом пути ты должен достигнуть успеха!» - Это меня успокоило. Я отряхнулся от временного сомнения, а сверток с гражданской одеждой в руках напомнил мне, что, прежде всего, нужно пристроить его. Чтобы присоединить его к остальным вещам, я отправился к палатке.
Проходя мимо казарменно помещения, я обратил внимание, что возле него с уличной стороны кучкуются отдельными группками те из новичков-новобранцев, кто уже завершил все указанные дела. Это придало мне уверенность в правильности моего действия. Нужно было только поспешить избавиться от свертка, чтобы снова не остаться в одиночестве. Никого ни о чём не спрашивая, и даже останавливаясь, чтобы не терять времени, я ускорил шаг.
В глубине палатки за горкой вещей находился только один человек. Я принял его за дежурного, охраняющего вещи. Хотя нас до этого заверили, что никакой охраны не нужно, потому что здесь никто из посторонних не появляется, а, следовательно, все будет цело. Увидев дежурного, я не удивился этому. Подумав: «Береженного Бог бережет». Дружески кивнув незнакомому «охраннику», стал глазами разыскивать свой баульчик. Он оказался где-то в средней части кучи, на виду, поверх других вещей, что немного удивило меня. Я хорошо помню, что оставил его на земле. В предчувствии неприятности: «Неужели произвели шмон?» - по телу пробежал холодок.
Еще до конца не веря в случившееся, отстегнул пряжки ремешков и открыл крышку баула. Сверху, где должны были лежать две пачки трубочного табака, зияла пустота. Как я не хотел его брать, но мать в последний момент настояла: «Возьми! Пригодится. Кого-нибудь угостишь», - говорила она, торопливо заталкивая обе пачки в баул. «Вот и пригодился какому-то мелкому воришке!» - досадливо поморщился я. И хотя курить легкий трубочный табак мне не нравилось, все-таки было до слез обидно потерять его таким вот образом. Пока я рассматривал эту пустоту в бауле, внутри медленно-медленно закипал гнев, требовавший выхода наружу.
Я поднял голову и со злобой уставился на мнимого дежурного. Взоры наши встретились. Нет, вопреки ожиданию, он не отвел стыдливо свой взгляд, хотя в нем и чувствовалось напряженное беспокойство. Он продолжал, с еле заметной наглецой, самоуверенно поглядывать на меня, как бы убеждая: «Все равно ничего не докажешь. Табака нет - свидетелей тоже!» - «Ты не видел, какой здесь шкодник шмонал?» - резко спросил я его. Он, так же как и раньше, отрицательно мотнул головой. – «Вот шакал! Нашел чем поживиться! Табачок локшевый шаромыге приглянулся. И с таким шакальем придется здесь шагаловкой заниматься. Дознаться бы мне только, кто это сделал. Устроил бы я ему подлянку!» Я специально подбирал обидные, оскорбительные слова, чтобы вызвать его ответную реакцию (шкодник - ворующий по мелочам у других осужденных; шмонать - обыскивать; шакал - осужденный, отбирающий продукты и вещи у других осужденных; шаромыга - человек, присваивающий полученные для передачи ценности; локшевый - плохой; подлянка – унижение). Однако он хладнокровно выдержал все мои косвенные намеки на причастность к происшедшему. Мне ничего не оставалось делать, как проглотить обиду. Затевать драку в первый же день прибытия в училище было бы неразумно. Жаловаться - глупо!
Раздосадованный постигшей меня неудачей, я с понурой головой направился к казарменному помещению. Здесь уже собралось около сотни новобранцев, прибывших сегодня в училище. Некоторое время мы томились от безделья, с интересом разглядывая друг друга. Что меня поразило так это то, что вопреки сложившемуся мнению, что рост танкиста не должен превышать средний - в числе собравшихся почти треть были высокорослые. Некоторые были просто великанами, рост которых достигал 190 см. Бросалось также в глаза возрастное различие. Если в нашей команде из Ленинского райвоенкомата, кроме одного 28-ми летнего, которого назначили старшим, остальные были 18-19-ти летние, то среди окружавших меня новобранцев, выделялись люди среднего и даже пожилого возраста. Как потом нам стало известно, среди них были инженер, старший лейтенант милиции, завснабжения ресторана, завхоз сельхозартели, агроном, старший повар столовой и т.д. По своему физическому строению, вся эта разнородная толпа была, в основном, худощавая, что соответствовало времени. Однако некоторые из них, такие как повар, были слишком полные, даже жирные, с животиком.
Через некоторое время всю эту разноликую группу людей пригласили пройти на дворовую сторону к входу в казарменное помещение. Когда все перешли, послышалась команда: «В одну шеренгу по росту становись!» Взглянув в ту сторону, откуда прозвучала команда, я увидел, что там, на широкой асфальтовой дорожке, стоял лейтенант. Его горизонтально поднятая рука указывала направление построения шеренги. Это было первое наше построение и, естественно, началась толкотня. Примеряясь, каждый выбирал среди других, приблизительно равного себе по росту и пристраивался к нему. Вдоль образовавшейся таким образом шеренги, придирчиво приглядываясь к росту и сравнивая рядом стоящих по высоте, прошелся взад-вперед лейтенант. Время от времени он останавливался и менял местами одного с другим или сразу несколько человек.
Когда, по мнению лейтенанта, был достигнут относительный порядок в шеренге, по ранжиру он занял место перед шеренгой, в средней ее части, и скомандовал: «Направо равняйсь», а затем стал объяснять, что означает эта команда. Нужно было встать так, чтобы пятки были вместе - носки врозь, голову повернуть направо и переместиться в шеренге (занять место в шеренге так, чтобы видна была грудь четвертого справа от тебя человека). После этого разъяснения вновь началось шевеление, так как каждый старался полноценнее выполнить это указание. Лейтенант снова начал обходить строй и поправлять некоторые допущенные неточности. После этого подал команду: «Смирно!» - это уже означало, что каждый должен вытянуться, устремив взгляд прямо перед собой, и замереть, не допуская никаких шевелений. Когда и это было исполнено - раздалась команда: «Вольно!» И опять объяснение, что это означает просто расслабиться, а вовсе не делать, что вздумается. Вслед за этим последовала команда: «На четыре рассчитайсь. Запомните свой порядковый номер. Разойдись!» А затем через минуту-две: «В колонну по четыре становись!»
И такое повторялось несколько раз к ряду, пока не достигалось четкое, без суеты, выполнение команды. Все это называлось муштрой и, как ни странно, занимало полтора, если не два часа. Из всех команд самая приятная для слуха была команда: «Разойдись! Перекур 5 минут».
После несколько затянувшегося перекура вновь последовала команда: «В колонну по четыре становись! Вперед шагом марш!» Это нас повели на ужин в столовую, которая располагалась в глубине двора, симметрично относительно двух трехэтажных корпусов. В одноэтажном кирпичном здании, построенном в форме буквы "П", для курсантов было отведено правое крыло.
Когда голова колонны достигла входных дверей, раздалась команда: «Колонна, стой! Направо! По рядно, по одному заходи!» И мы, без толкотни, один за другим, быстро, почти бегом рысцой стали входить внутрь столового зала и там, в том же порядке, рассаживаться за длинными столами по 6 человек на стороне. Вся эта процедура на удивление заняла очень мало времени и прошла без суеты. Невольно вспомнилась "гражданка", где перед любым входом или выходом, будь то помещение магазина, учебного или увеселительного заведения, а тем более общественного транспорта в часы пик и т.д., если там собиралось более трех-четырех человек, обязательно находился суетливый, нетерпеливый, который пытался достичь желаемой цели раньше других и, тем самым, вызывал возмущение и толчею. А тут, примерно, у сотни проголодавшихся новобранцев все прошло без сучка и задоринки. Вот что значит армейская дисциплина.
Группа наших из 12 человек, усевшись за самый последний в ряду стол, только позволила себе расслабиться, в предвкушении ожидавшего нас приятного мероприятия, как дежурные по столовой из обкатанных курсантов другого батальона, торопливо стали разносить еду по столам. Один из них нам на стол поставил огромную кастрюлю с кашей, другой, такой же величины железный чайник с чаем. Незнакомые еще с существующим в училище порядком приема пищи, мы не торопясь стали обсуждать, кто и как займется дележкой каши и хлеба, положенного ранее на стол, чтобы всем досталось поровну. Потом неторопливо началась сама процедура дележки. Естественно, на это ушло какое-то время. Когда же мы также неторопливо приступили к еде, смакуя ее, вдруг прозвучала команда: «Выходи строиться!» Это было так неожиданно, как будто ударил гром с ясного неба. В ответ из-за столов прозвучал хор возмущенных голосов: «Как выходи? Мы же еще не успели поесть! Дайте нам возможность спокойно поужинать! Мы же сегодня без обеда! А нам позднее кашу принесли, и мы не успели ее разделить по порциям!» - «Прекратить пререкания! Была команда - Выходи строиться! - значит надо ее беспрекословно выполнять!» - нравоучительно строго прозвучал ответ лейтенанта.
«А что делать с недоеденной кашей?» - послышался наивно-простодушный голос из-за стола. – «Недоеденную кашу и все остальное оставить на столе! И прекратить посторонние разговорчики», - добавил лейтенант, услышав неодобрительные высказывания в свой адрес, недовольных приказом. Услышав команду об окончании еды, пользуясь тем, что наш стол находится в глубине столовой, а впереди произошло замешательство, я, глядя на остальных, торопливо стал ложку за ложкой совать в рот и, почти не жуя, проглатывать кашу. К тому времени, когда лейтенант урезонил строптивых и добился неуклонного выполнения приказа, я успел съесть всю порцию каши, кроме хлеба. Недоеденный хлеб я сунул в карман, предварительно откусив большой кусок, и жуя его на ходу, поспешил к выходу, вслед за другими. Но тут же снова прозвучал недовольный, сердитый голос лейтенанта: «Прекратить жевать на ходу!» К счастью, это относилось не ко мне, я еще не поравнялся с ним, но сразу прекратил жевать и прошел мимо него с набитым до предела ртом. Дожевывал хлеб я уже в строю, украдкой, когда замечал, что лейтенант не смотрит в нашу сторону. Строем в колонне по четыре, мы вернулись с ужина к дверям казарменного помещения. В нем для 2-го батальона был отведен 2-ой этаж, с лестничной площадки которого мы вошли внутрь широкого коридора – прихожей.
Там, прямо перед входом, располагался стол дневального с телефонным аппаратом. Рядом со столом справа дверь в ленинскую комнату, назначение которой я узнал только после войны. С левой стороны от стола у стены, до самого ее конца, стояли в ряд в козлах (подставка для ружей) знаменитые мосинские трехлинейки образца 189I-1930 года. На противоположной стене прикреплена такой же длины вешалка для шинелей с верхней полкой для головных уборов. На этой же стене, справа от входа с лестничной площадки в прихожую, находилась дверь ротной каптерки. Справа, прихожая заканчивалась наружной стеной, слева - широкими двухстворчатыми дверями. Войдя в эти двери, первоначально мне показалось, что мы попали в широкий зал, в котором стояли рядами застеленные двухъярусные кровати. Потом я разглядел, что это не зал, а анфилада широких комнат. Причем проемы в перемычках стен, отделяющих спальную от коридора, были настолько широки, что создавалась впечатление, что стены вовсе отсутствуют.
По всей длине левой наружной стены располагался ряд широких окон, выходящих во двор. Между оконными проемами стояли застекленные стенды с образцами оружия.
Пользуясь тем, что сопровождающий нас командир отстал, первые из вошедших поспешили занять места на кроватях, намереваясь расположиться на них на отдых. Их примеру попытались было последовать и остальные. Однако их остановила грозная команда, вошедшего лейтенанта: «Отставить! Команды отбоя еще не было! Прогуляйтесь пока по коридору. Ознакомьтесь со стендами».
На первом из стендов, под стеклянным колпаком, находился 50-мм ротный миномет с макетами мин-снарядов. Из-за своей миниатюрности и крохотных мин-снарядов, он не произвел на меня никакого впечатления. На следующих двух стендах, также под стеклянными колпаками, были размещены соответственно: автоматическая винтовка С.Симонова образца 1936 г.(АВС-З6) и самозарядная винтовка Ф.В.Токарева образца 1940 г.(СВТ-40).Сравнивая их тактико-технические характеристики, я несколько раз возвращался к одному и тому же стенду. Обе винтовки были рассчитаны на наш стандартный патрон калибра 7,62 мм и незначительно отличались друг от друга по размеру, весу, начальной скорости пути и практической скорострельности. Однако в первом случае коробчатый магазин был рассчитан на 15 патрон, и стрелок мог вести огонь короткими очередями, а во втором - всего на 10 патрон для стрельбы одиночными выстрелами. Последнее обстоятельство для меня оказалось решающим, чтобы отдать предпочтение винтовке ABC для вооружения солдат, ведущих окопную-позиционную войну. Но, в общем-то, и она не устраивала меня, как стрелка, сражающегося с солдатами, вооруженными автоматами. И это раздумье оставляло неприятно-горький осадок на душе.
Дальше двух этих стендов в тот вечер я так и не продвинулся. Помешала команда отбоя. Нам разрешили выбирать любую кровать, но только в начале спальни.
Не знаю, как другие, но я за этот первый день военной службы так переутомился, не столько физически, сколько был перегружен новыми впечатлениями, что уснул мертвецким сном, как только добрался до постели.
Я предполагал, что на следующее утро побудка состоится в 6 часов, что соответствует по-нынешнему пяти, так как тогда Ташкентское время опережало Московское на 3 часа. Но тем менее, команда "ПОДЪЁМ" прозвучала так неожиданно, прервав сладкий утренний сон, что я не сразу даже смог сообразить, где нахожусь, и что от меня требуется. Поэтому, несколько замешкался с одеванием. К тому же кто-то в спешке задвинул мой сапог далеко под кровать. Пока я его отыскивал, прозвучала вторая команда: "Выходи строиться!” Естественно, что я подбежал к шеренге строя после всех. Подъемом руководил старший сержант из набранных военнослужащих, которого другой дежурный лейтенант временно назначил своим помощником, а сам стоял у входа в спальню и наблюдал, как проходит побудка. Выслуживаясь перед дежурным офицером старший сержант, по всей видимости, в воспитательных целях, тут же объявил мне за опоздание "наряд вне очереди", не пытаясь даже выяснить причину задержки. Когда же я попытался было объяснить почему это получилось, он прервал меня на полуслове и строго объявил: "За пререкание - два наряда вне очереди!" Ошеломленный таким поворотом события, я замолчал и продолжал молча стоять, недоуменно уставившись на него, не зная, что же мне следует предпринять. А сержант, видя мою растерянность, с еле сдерживаемой самодовольной улыбкой, продолжал изощренно издеваться: "Ну, что стоишь как столб?! Что нужно ответить командиру?"- И поучающе, как будто перед ним стоит набедокуривший ребенок продолжил: "Нужно ответить: Есть, два наряда вне очереди. Разрешите встать в строй".
Сдерживая закипающее в душе возмущение таким школярским поучением, хорошо им усвоенным, наверное, еще в строевой части, я, тем не менее, чтобы не нарываться на еще большую неприятность, как попугай повторил требуемое, и после снисходительно произнесенного им разрешения, занял свое место в шеренге строя.
Скомандовав: "Смирно!" сержант, картинно рисуясь, медленно прошелся взад и вперед, придирчиво осматривая построившихся. Не обнаружив ничего такого, что существенно, на его взгляд, противоречило бы армейскому порядку, снисходительно стал нам объяснять, что мы должны будем делать после команды "разойдись" - справить свою нужду, почистить сапоги, умыться и прочее. Сбор через 15 минут у входа в казарму. И тут же раскатисто скомандовал: "Разойдись!"
Еще не успело смолкнуть звучание эха команды, как все дружной толпой ринулись бегом к выходу. До сих пор в памяти слышится характерный резонирующий звук топота сапог, бегущих по лестничной клетке. Словно вдруг произошел горный обвал - громыхая, сотрясая и сметая все на своем пути. Прогромыхал, и наступила тишина. Это означало, что какая-то рота покинула помещение казармы.
Выскочившие из казармы, в зависимости от обстоятельств, либо строились на дорожке перед входом, либо, как это бывает утром после подъема, продолжали свой бег к помещению многоячейковой общественной уборной, располагавшейся несколько наискосок в глубине двора, где собиралась своеобразная очередь. Затем поодиночке возвращались к водопроводной колонке умываться. Для того чтобы здесь не возникала очередь, сливная труба была горизонтально удлинена и в ней просверлены отверстия, из которых сочилась струйками вода. Чем дальше отверстие от колонки, тем тоньше струйка.
После умывания оставалось только почистить сапоги. А чем?.. У новичков ничего для чистки сапог с собой не было. Поэтому чистили, кто как мог: кто мокрыми руками у колонки, кто клочком бумаги, а кто обошелся тем, что просто потопал ногами по асфальту, пытаясь, таким образом, стряхнуть с них пыль.
Отведенное на все эти мероприятия время пролетело незаметно быстро, и мы вновь услышали команду сержанта: "В одну шеренгу становись!" Теперь, обходя строй, он пристально смотрел только на сапоги, делая бесконечные замечания, по его мнению, "нерадивым разгильдяям". Поскольку же "нерадивых разгильдяев" оказалось больше половины строя, то это замечание вызвало ответную реакцию возмущения. В результате шумного обсуждения сложившейся ситуации, старослужащие подсказали молодым временный выход из положения. Они порекомендовали тем, кто ещё не обзавелся сапожной щеткой и кремом, на первое время оторвать узкую полоску от суконных портянок и носить ее всегда с собой за голенищем сапога, чтобы в любой момент она была под рукой. Вот уж никогда не предполагал, что чуть ли ни главной проблемой на военной службе станут начищенные до блеска носки сапог. "Это для старшины", - шутили бывалые, - "а задники старшине не видны".
Другой проблемой, на которую также обращали внимание командиры, была подшивка подворотничков. Но с этим было проще. В каждой семье, провожая новобранцев в армию, женщины обязательно снабжали их иголкой с нитками. Дело оставалось только за тем, чтобы следить за чистотой подворотничка и своевременно его стирать и подшивать заново.
Поскольку прием пищи курсантами 2-го батальона происходил в столовой во вторую смену, т.е. в 8 часов, то до завтрака оставалось еще много времени. Дежурный лейтенант решил его использовать для проверки физической подготовленности новобранцев. Разделив людей на небольшие группы (отделения) и назначив в каждой старшего (командира отделения), он указал, кому и чем предстоит заняться. На импровизированной спортивной площадке, расположенной тут же, рядом с плацем, выбор гимнастических снарядов оказался весьма ограниченным: самодельный турник, в виде перекладины из трубы на двух врытых в землю столбах; козел; конь - вот и все. Зато места для прыжков и бега на различные дистанции - сколько угодно. Кругом, ничем не огороженный пустырь.
Сначала я оказался в отделении, где предстояло продемонстрировать свою скорость в беге на 100 метров. Проверку проводил сам лейтенант с секундомером в руках. Имея хорошее физическое здоровье, я прошел в школьные годы приличную тренировку по бегу, готовясь к ежегодной городской эстафете и участию в районных и городских соревнованиях по спортивной гимнастике в таких обществах как Спартак, Старт, Красное знамя. Поэтому был уверен, что отлично справлюсь со всеми видами предложенных мне упражнений. Единственное, что вызывало у меня удивление так это одежда, в которой мы должны были демонстрировать свою скорость, силу и умение. На гражданке для выполнения этих упражнений мы обязательно переодевались в спортивную одежду. Бег совершали в трусах и майке, а на ногах была обута легкая обувь - бегунки. Занятия на спортивных снарядах проводили также налегке, заменив только трусы на спортивное трико. Поэтому я не удержался и спросил у лейтенанта: "А бежать мы будем в сапогах или разуемся?" На что лейтенант коротко буркнул: "В сапогах", - а затем, через минуту поучительно добавил: "Солдат без сапог - не солдат!"
Наученный уже тому, что в армии со старшими по званию не принято обсуждать не только приказы, но также и распоряжения, чтобы не влипнуть в новую неприятность, я не стал возражать. Тем не менее, внутренне остался не доволен существующим положением. Перемотав туже портянки, приготовился к 100 метровой пробежке. Хотя и сомневался, что смогу показать достаточно приличный результат из-за непривычной тяжести сапог, я бежал со всей силой, на какую был способен.
Возвратившись на линию старта, по выражению лица лейтенанта понял, что он остался доволен моей скоростью.
На остальных снарядах также всё прошло без сучка, без задоринки. Особенно я поразил сержанта из старослужащих, который занимался с группой на перекладине. Здесь задача новобранца состояла в том, чтобы подтянуться, а потом забраться на перекладину, любым доступным ему способом: с маху/сделать склёпку/, забросив одну ногу, согнутую в колене на перекладину и при помощи маха другой ногой, сесть на перекладину верхом. Все это он с гордостью демонстрировал каждой из подходящих групп, в том числе и нашей, когда мы подошли к перекладине.
"Ну, кто первый хочет показать свое умение?" - спросил он нас. Первым вызвался студент филфака и сделал "склёпку", чем заслужил похвалу.
"Кто еще сделает склёпку?" - спросил сержант. Поскольку оказалось, что таким способом больше никто забраться на перекладину не может, к перекладине подошел я. Поддерживаемый и слегка подталкиваемый за талию сержантом вверх – я, подпрыгнув, ухватился за перекладину. Зафиксировав это положение в висе на прямых руках, стал, сначала медленно, а затем с ускорением подтягиваться всё выше и выше вверх, пока тело не поднялось по пояс над перекладиной. Зафиксировав это положение в упоре на выпрямленных руках, как можно медленнее, опрокинулся вперёд вниз снова в положение "вис". Затем стал медленно поднимать прямые ноги снова вверх к перекладине с наружной стороны, постепенно запрокидывая их над перекладиной пока они не стали вместе с телом опускаться вниз до поясного положения в упоре на выпрямленных руках. Таким образом, я дважды побывал на перекладине, не прибегая к тем классическим приемам, показанным сержантом и повторенным студентом. Собственно говоря, я так и не научился делать эту классическую склёпку, просто у меня не было никакой необходимости в этом.
Закончил я свое выступление тем, что повторил подъем ног к перекладине, но на этот раз, пропуская их не сверху перекладины, а под нее, над головой и затем, опуская их вниз за спину, совершая тем самым, круговое движение в плечевых суставах, пока снова не зафиксировал положением - вис на прямых руках.
Последнее упражнение всегда, еще в школьные годы, производило сильное впечатление на девчат и тех, кто не знал еще, что плечевой сустав способен совершать такое круговое вращение.
Но не думайте, что эта моя демонстрация силы была встречена и здесь бурными овациями и восхищенными возгласами. Ничего подобного - гробовая тишина сопровождала окончание моего выступления. Только сержант тихо произнес: "Можешь быть свободным". На этом и закончилась проверка моей пригодности для службы в танковых войсках.
После завтрака мы, как всегда, строем в колонне по четыре возвратились к входу в свою половину казарменного помещения. Там нас распустили "на перекур", который завершился минут через 20 новым построением в одну шеренгу. На этот раз дежурный лейтенант объяснил нам, чем должна будет заниматься каждая из групп в первой половине дня. Нашей группе выпало задание поступить в распоряжение командира танкового батальона.
Танковый парк в то время находился справа от столовой, на свободном участке земли. Это была небольшая площадка, посыпанная гравием и огороженная колючей проволокой, на которой стояли рядами около десятка легких танков. Перед входом на эту площадку нас ожидал капитан, окруженный офицерами с "кубарями" на петлицах и людьми в черных комбинезонах. Капитан и был командиром танкового батальона. Сопровождающий нашу группу сержант, как положено в армии, представился капитану, и тот разрешил нам зайти на территорию парка. Там он начал знакомить нас с боевыми машинами, назначение которых на поле боя состояло, как он выразился, в сопровождении пехоты, подавлении огня стрелкового оружия противника, уничтожении проволочного заграждения. "Такими танками и являлись танки Т-26 и быстроходные танки БТ-5 и БТ-7. Именно танки этих серий участвовали в гражданской войне в Испании в 1936-1939 годах, громили японских агрессоров у озера Хасан в 1938 г., на реке Халкингол в 1939г. и участвовали в войне с белофиннами в 1939-1940 годах, где хорошо зарекомендовали себя. Однако, как показала начавшаяся война с немецко-фашистскими захватчиками, из-за слабости их брони и маломощного вооружения они оказались недостаточно боеспособными. Поэтому серийный выпуск танка Т-26 был прекращен еще в 1940 году, а танк БТ послужил прообразом для выпускаемых ныне танков Т-34, на которых вам предстоит воевать, после прохождения учебы в нашем училище. С тактико-техническими характеристиками этих машин вас более подробно познакомит старший техник-лейтенант".
Произнося эти последние слова, капитан рукой подозвал человека в черном комбинезоне, который и занял его место.
В отличие от строго-официального поведения капитана, который беседуя с нами считал, что все высказанное им произведет на нас потрясающее впечатление, старший техник-лейтенант, зная, что вся эта говорильня для отвода глаз, и что перед нами стоит совершенно другая задача, о которой нам предстоит скоро узнать, и поэтому, чувствуя себя неловко от того, что участвует в этой затее, все время как-то смущенно улыбался. Да и, собственно говоря, никакой, заранее обдуманной темы беседы с нами, у него заготовлено не было. Он просто начал с вопроса, что нас интересует, и о каких именно технических особенностях данных танков мы хотели бы узнать более подробно. Пользуясь случаем, один из нас спросил у техника-лейтенанта: "Каково напряжение у этих огромных аккумуляторов?" - показывая рукой на два больших пластмассовых аккумуляторных моноблока, которые стояли рядом с одним из танков. – "0бычное, как и у всех автомобильных стартерных батарей, 12 вольт" - "А почему же они такие огромные?" - хмыкнув, снова переспросил он. – "Ax, вот ты о чем? Потому что они рассчитаны на большую силу тока, потребляемую стартером при пуске двигателя. Да будет вам известно, что сила тока у стартеров малой мощности составляет от 200 до 600 ампер, в то время как для стартеров большой мощности она до 2000 ампер. А кто из вас знает, что такое ампер?" - в свою очередь он снова спросил нас. Несколько затянувшееся молчание заставило меня заволноваться, что никто из наших этого не знает.
Но вдруг внезапно вспомнил, как будто бы кто со стороны подсказал мне, заученное еще в 8 классе правило, и я, не ожидая пока ответит кто-то другой, выпалил: "Ампер - это величина электрического тока, при которой через площадь поперечного сечения проводника протекает в 1 секунду 1 кулон электричества!" По мелькнувшему напряжению мысли на лице техника-лейтенанта я понял, что он пытается вспомнить и сопоставить правильное определение понятия ампера с моим ответом. И замер от неприятного ощущения стыда, что допустил ошибку и сейчас перед лицом всех своих товарищей получу замечание, как школьник, недостаточно усвоивший тему урока. Я уж готов был заранее покраснеть, но в это время из-за наших спин прозвучал голос: "Товарищ техник-лейтенант, машины прибыли и ждут". - "Хорошо!" - отозвался он и, обращаясь уже к нам, продолжил: "Эту тему мы обсудим в следующий раз. А сейчас необходимо будет вам съездить на карьер в Бараж за гравием. Необходимо подновить засыпку территории парка, чтобы не пришлось осенью и зимой самим же здесь месить грязь. Давайте, быстренько рассаживайтесь в машины и в путь".
Не берусь судить, как восприняли это сообщение другие, особенно пожилые - взрослые, но для меня оно прозвучало, как для восторженного школьника, которому заявили, что вместо уроков вы отправитесь на экскурсию. Поэтому душа-бродяга ликовала: "Сейчас я увижу незнакомое мне до этого времени место, с таким экзотическим названием - Бараж".
Однако по-детски наивная моя восторженность оказалась преждевременной. Ничего нового я за это путешествие не приобрел: все та же, как и под Ташкентом, река Чирчик, широко размахнувшая свое почти безводное русло, которое можно без затруднений перейти и переехать с берега на берег. В одном из протоков этого русла машины и остановились, рядом с собранным горкой мелким гравием. Хотя нам пришлось приноравливаться закидывать гравий в кузов грузовиков непривычными и тяжелыми лопатами - грабарками, мы, относительно быстро, наполнили их, и они отправились в обратный путь. А что делать солдатам, когда делать нечего. Мы уселись на камешки в кружок и стали травить "баланду", т.е. вспоминать и рассказывать друг другу всякие были и небылицы, чтобы отвлечься от подступающего чувства голода и убить медленно текущее в таких случаях время.
Назначенный старшим группой (отделением) на этот раз оказался, призванный из запаса худощавый, пожилой человек, с продолговатым лицом с тонкими чертами и кротким выражением глаз. Вот он-то, тихим, задушевным голосом и предложил нам, чтобы не терять попусту время, разучить какую-нибудь современную песню, которая служила бы нашему подразделению своего рода представительной визиткой. Судя по тому, что никто возражать не стал, данное мероприятие всем пришлось по душе. Тут же посыпались предложения о характере песен, которые могли бы стать таковыми. Сначала обсуждению подверглись два марша танкистов: первый - на стихи В.Лебедева-Кумача, на музыку И.Дунаевского; второй - на стихи Б. Ласкина, музыка Дан.и Дм. Покрасс. В них молодых ребят особенно приводила в восторг не только бодро звучавшая музыка, но и содержание первых куплетов и припевы. Судите сами:
1.Ой, вы, танки, друзья боевые,
Вы стальная защита страны;
В небе тучи идут грозовые,
Слышен гром отдаленной войны
Припев: Мы на танке своем
Все преграды возьмем
И уменье, и силу покажем.
Наша поступь тверда,
И врагу никогда
Не гулять по республикам нашим.
2. Броня крепка, и танки наши быстры,
И люди наши мужеством полны,
В строю стоят советские танкисты
Своей великой Родины сыны.
Припев: Гремя огнем, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход,
Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин
И первый маршал в бой нас поведет.
Однако отделенный, обведя нас грустным взглядом, тихо проговорил: "Не стоит, ребята, хорохориться. Не ко времени похвальба. Давайте лучше для этого выберем Марш Энтузиастов И.Дунаевского на слова А.Д. Актиля из кинофильма "Светлый путь". Вспомните, там тоже бодрый, оптимистичный припев. И он пропел нам его, негромким, но очень приятным голосом:
Нам нет преград ни в море, ни на суше,
Нам не страшны ни льды, ни облака.
Пламя души своей,
Знамя страны своей
Мы пронесем через миры и века!
Как видите и текст, и мотив припева легко запоминается. Давайте попробуем пропоем его все вместе. С первого раза у нас получилось не совсем дружно, но после трех-четырех повторов мы его уже пропели довольно слаженно, чем отделенный остался весьма удовлетворен. Нашу спевку прервал подъехавший грузовик, шофер которого попросил нас поторопиться погрузкой, чтобы ему не опоздать на обед.
Обед в армии, особенно, в тяжелые военные годы, когда вся страна испытывала продовольственное затруднение, всегда был святым, желанным делом, и поэтому мы все разом засуетились и, не дожидаясь команды отделённого командира, повскакивали с мест. Однако наше возбуждение несколько охладил голос отделенного: "Куда вы без команды? Не забывайте, ребята, где находитесь! В армии все делается по команде назначенного командира". - "Но ведь обед же можем прозевать!" - послышалась ответная реплика. - "Ничего, ничего. Без обеда не останетесь! Если даже опоздаете - занесут в расход. Приедем, пообедаем. Таков порядок".
Говорил отделённый тихим, увещевающим тоном и, несмотря на то, что при этом произнесено непривычное для гражданского слуха понятие «в расход», его разъяснение подействовало на всех отрезвляюще-убедительно.
Как ни торопил нас шофер, к обеду мы все же опоздали. Основной личный состав батальона уже отобедал и толпился у казарменного корпуса отдельными группками "на перекуре". Время самого же перекура в этот раз, как никогда, затянулось. Поэтому мы успели и принять пищу, и присоединиться к ним еще до команды на общее построение в одну шеренгу всего батальона.
При построении на этот раз, к нашему удивлению, присутствовала большая группа офицеров, возглавляемая командиром батальона и батальонным комиссаром, который подобрал нас на дороге и подвез в училище. Здесь же присутствовали оба командира рот старшие лейтенанты Сегай и Родынок, комсорг батальона лейтенант Разумовский и все лейтенанты командиры взводов. Комбат и батальонный комиссар стояли обособленно, а лейтенанты возбужденно что-то обсуждали. Особенно горячились оба старших лейтенанта. По доносившимся до нас отдельным фразам я понял, что они ведут разговор о том, как лучше поделить нас на отдельные роты и взводы. Чтобы в каждом из них были разные по росту люди, а не было бы так, чтобы в одном подразделении были одни великаны, а в другом малыши.
Наконец договорились так. Вначале вся общебатальонная шеренга рассчитается на первый-второй. Это и будет деление на две роты. Нечетные номера будут составлять личный состав 5-ой роты, четные - 6-ой. Первой будет командовать старший лейтенант Сегай, второй герой Советского Союза, старший лейтенант Родынок.
Так и поступили. Вначале рассчитались на первый-второй. Затем последовала команда: "Первые номера шаг вперед! Сомкнуть ряды! Налево! Шагом марш!" И шеренга, теперь уже 5-й роты, двинулась к левому входу казарменного помещения, освободив место вторым номерам, в числе которых оказался и я. Теперь раздалась команда и для нас. Командовал старшина роты: "Вторым номерам сомкнуть ряды!" А через некоторое время: "Равняйсь! Смирно! На 1-й, 4-й рассчитайсь!" Когда же расчет завершился - объявили, каждый будет считаться курсантом того взвода, который ему достался при расчете. Мой порядковый номер оказался 4-й.
В результате такого сложного деления в каждом из взводов оказались и высокорослые, как Богданов Николай, и низкорослые, как Кудашев Валентин. Теперь осталось за малым - представить каждому взводу их командиров. Как между собой договаривались лейтенанты, я не знаю, однако после нового перестроения каждый из них увел свой взвод на свободный участок, чтобы не мешать другим.
Командиром нашего 4-го взвода стал лейтенант Коваленко. Думаю, не только мне, но и всем остальным наш взводный понравился с первого взгляда. Ростом немного выше среднего, со стройной подтянутой фигурой, с интеллигентно-застенчивым выражением лица, он негромко обратился к нам дружеским, но одновременно требовательным тоном, в котором чувствовалась уверенность в совершенном знании обсуждаемой темы. В сжатой форме он красочно обрисовал нам характер предстоящего краткосрочного обучения, тематики изучаемых предметов, от успешного освоения которого будет зависеть наша дальнейшая судьба. После чего, подтвердив полномочия помкомвзвода старшего сержанта, которым оказался тот самый, кто мне объявил 2 наряда вне очереди, поручил ему отвести нас в казарменное помещение.
В прихожей казарменного помещения, в которой мы обычно не задерживались, нас ожидал новый сюрприз. Оказалось, что здесь происходило персональное закрепление винтовок, которые стояли в козлах, и раздача шинелей, лежащих кучкой справа от входа. Шинель нужно было подобрать по росту и повесить на свое место на вешалке. Затем взять в козлах винтовку и закрепить её за собой, записав её заводской номер в списке против своей фамилии. При этой процедуре старшина считал своей обязанностью предупредить каждого о личной ответственности за ее сохранность и чистоту.
Рассматривая зарегистрированную за мной винтовку, я обратил внимание на отверстие, просверленное в ее казеннике. Это меня удивило и огорчило. Оказывается винтовки, стоящие в козлах - учебные, а не боевые. А я-то до этого, проходя мимо, с гордостью думал, что стоит только нам получить патроны, и мы будем вооружены.
Однако долго раздумывать нам не пришлось. Только-только мы успели с регистрацией покончить, как раздалась команда: "Выходи строиться на ужин".
На следующий день сразу после завтрака нас стали обучать свертывать шинели в скатки. Затем выдали стеклянные фляги в матерчатых чехлах с хлястиком для крепления их на поясном ремне. На еду в обед каждому дали по куску хлеба, брынзы и на двоих по крупной сельди, которую нужно было еще разделить с партнером.
Но вот наконец-то, раздалась команда: "Разобрать винтовки, наполнить фляги водой, надеть скатки через левое плечо и построиться в походную колонну по четыре".
К тому времени, когда нас вывели в степь, было около полудня - солнце нещадно припекало. Ведь в двадцатых числах сентября в Ташкентской области еще по-летнему тепло, а на небе ни облачка. Чтобы читающему иметь представление как нам во всей этой амуниции было «тепло» под палящими солнечными лучами, вообразите себе, что у вас произошел ожег кожи, в результате длительного солнечного облучения. У меня, например, кожа на той части стриженной под машинку головы, которая не покрывалась пилоткой, так "загорела", что через неделю стала облазить.
Вот в таких условиях, развернутые в стрелковую цепь, мы начали наступление на мнимого противника, якобы расположившегося на впереди лежащих холмах.
Первоначально нашу цепь уложили на землю и предупредили, что по команде: "Короткими перебежками вперед", мы должны были резко вскочить и как можно быстрее пробежать несколько шагов. А по команде: "Ложись" - плашмя бросаться на землю.
Мы все поняли правильно. Однако уже после первой команды: "Ложись" по цепи, как на перекличке, прокатились возгласы огорчения: "Ой! У меня фляга разбилась! И у меня тоже! И у меня!" С некоторой долей испуга я потрогал свою флягу, которую в предвидении такой возможности, заранее передвинул на спину за скатку. Она оказалась целой. С чувством некоторого удовлетворения своей предусмотрительностью, я решил в дальнейшем заботиться больше о целостности фляги, а не имитировать падения убитого.
Однако после ряда удачных падений, вдруг почувствовал, что одежда взмокла больше, чем от пота. Испуганно мелькнувшая мысль: "Наверное разбилась фляга", - подтвердилась на ощупь: в обмякшем чехле, с похрустывали осколки стекла. Подумалось: "Надо бы освободить чехол от осколков". Но осуществить это на деле не дала возможности, прозвучавшая команда: "Короткой вперед". Пришлось вскакивать и бежать.
Солнце печет, пот течет, от мышечной усталости винтовка, скатка и особенно сапоги, кажутся невероятно тяжелыми. А мы все бежим и бежим вперед, подстегиваемые безжалостной командой: "Короткой вперед!" Порою кажется, что этому не будет конца. Во время бега взгляд невольно устремляется вперед с надеждой увидеть там, на ближайших холмах этого, все время исчезающего противника, встреча с которым сулит нам окончание выматывающего все силы марафона.
Но пока, вместо этого, снова и снова мы только и слышали слова, ставшей уже мучительной команды: "Короткой бегом, вперед". И снова мы бежим и бежим все вперед и вперед, хотя там никакого намека на присутствие противника. Одни только выгоревшие под жаркими солнечными лучами безжизненные холмы. И мы уже начинаем догадываться, что никакого противника на самом деле не существует. Все это миф. Реально только звучит команда. И это начинает злить, что прибавляет тебе силу.
Но вот, когда уже казалось, что этому не будет конца, послышалась команда: "Отбой, Можете перекусить!" Обессиленные, мы буквально рухнули на землю. Однако есть не хочется - пропал от переутомления аппетит. Все же, вяло шевелясь, достаю кусок брынзы. Отламываю от него маленькую часть - кладу в рот, сосу. От ощущения солености чувствую облегчение. К первой щепотке добавляю еще, потом еще и еще. Не заметил, как съел весь кусок. Только теперь захотелось пить. Зная, что воды нет, терплю. Однако появившаяся жажда с каждой минутой все усиливается и усиливается. Хорошо еще, что солнце заметно склонилось к западу. Жара спала, в воздухе почувствовалось легкое, прохладное дуновение, стало легко дышать.
Через некоторое время послышалась команда на построение в колонну по четыре, которая теперь вселяла надежду. Надежду на скорое возвращение в училище, где будет возможность напиться и отдохнуть. Колонна тронулась, но не в сторону училища, а, опять-таки, от него.
Когда подошли к конечному пункту, уже смеркалось. Расположились прямо на земле, невдалеке от канавы, заполненной водой. Однако командование строго-настрого предупредило нас, что вода в канаве застойная, и пить ее ни в коем случае нельзя. Нетерпеливые, кто, пользуясь темнотой, попытаются все же нарушить распоряжение, будут задерживаться часовыми. "Потерпите немного, вскоре закипит самовар, и вы напьетесь чаю!"
Тем не менее, выпитая кружка горячего чая не утолила жажду. Наоборот, еще больше захотелось пить. Чтобы хоть как-то заглушить ее, пробую, как многие, заснуть. Через какое-то время это мне удается - темнота, тишина, а главное дневное утомление взяли своё. Однако часа через два проснулся. Короткий, но глубокий сон снял физическую усталость, зато жажда стала чувствоваться сильнее.
Попытка снова заснуть оказалась безуспешной. Томимый невыносимой жаждой, я поворачивался с боку на бок. Борясь с самим собой, я, сколько мог, превозмогал жгучее желание напиться из канавы, несмотря ни на какие запреты. В конце концов, жажда взяла верх, и я, прислушиваясь к ночной тишине, стараясь быть незаметным, по-пластунски пополз к канаве.
Пока полз, обдумал, каким способом в темноте обезопасить себя от разной нечисти, плавающей на поверхности стоячей воды, и при этом, ее не расплескать. Решил сделать так. Лежа плашмя у края, держа пилотку обеими руками за края, опустить ее в воду, примерно до половины или чуть глубже. Когда вода, просочившись через ткань, наполнит пилотку - прильнуть к ее поверхности губами и начать пить. Так и сделал.
Утолив жажду, медленно подтянул пилотку по поверхности воды к берегу, там уже без плеска вытащил ее вовсе на землю. Назад вернулся тем же манером - по-пластунски. Там, свернув шинель вдвое, разложил ее ровненько на земле, лег поверх нее и глубоко заснул.
Когда время перевалило за полночь, температура воздуха резко понизилась. Мне стало холодно лежать не укрытым. Тогда я вытянул одну полу шинели из-под себя и ею же укрылся. Однако примерно через час снова почувствовал, что замерзаю. Пришлось встать, надеть шинель в рукава и плотно запахнуть на себе ее полы. Но и это мало помогло. С каждым предрассветным часом становилось все холодней и холодней.
Наконец холод стал пробираться через шинельное сукно, как через тонкую х/б рубашку. Где уж тут до сна, когда зуб на зуб не попадает, не давая возможности даже задремать. Вокруг зашевелились и другие, и стали подниматься. Некоторые из них поднявшись, начали топтаться и размахивать руками. Другие - толкаться, ударяясь плечами друг об друга, как это делают зимой замерзшие люди. Таким образом, ночной бивак, еще задолго до рассвета, превратился в базарную толкучку, где люди находятся в постоянном хаотическом движении.
И так продолжалось до самого восхода солнца. Когда же оно взошло и стало пригревать, то все снова улеглись на землю, чтобы наверстать утраченное время сна. Ложась, я еще подумал: "Зачем это делаю?" Не успеем закрыть глаза, как прозвучит команда: "Подъем, стройся!" Но тут же ей в пику другая, задорная мысль: "Ну и пусть! Вздремну хоть пяток минут, но вздремну!" И я лег, как и все другие.
Проснулись мы от прозвучавшей команды: "Подъем! Кончай ночевать! Шинели скатать! Винтовки разобрать! Выходим через 15 минут".
Солнце уже стало припекать. Разомлевшие, взмокшие от пота во время сна под горячими солнечными лучами, еще не успевшие как следует отдохнуть от тяжелого утомления прошедшего дня, и, по сути, от бессонной ночи, мы вяло приступили к выполнению команды. Скатали скатки и разобрали составленные в пирамиды, винтовки, а перед тем как построиться в ротную, походную колонну, натянули их на свои плечи.
Отправились в обратный путь к училищу мы вялой походкой. Уже, отойдя на некоторое расстояние от своего ночного бивака, с вершины холма заметили, что внизу в лощине справа от нас, одиноко стоит цистерна. А к этой автоцистерне с другого холма сзади бегут курсанты другой роты. "Ребята! А ведь это нам воду привезли!" - послышались радостные голоса в нашей колонне и, большая часть ее людей, без команды, ринулась бегом к цистерне. Походная колонна остановилась. Произошло это само собой, стихийно, то ли из солидарности к тем, кто без команды побежал напиться, то ли оставшихся в колонне, и меня в том числе, жажда не очень мучила. Лично мне не хотелось без команды тратить силы, хотя и на пологий спуск и подъем, но зато на полукилометровое расстояние до цистерны. Во всяком случае, я с безразличием смотрел на бегущих к цистерне, а когда возвратился партнер по селедке и предложил мне глотнуть "водички" из картонной банки, которую он принес с собой, я героически отказался.
В училище мы вернулись к позднему обеду, после которого у нас появилась возможность отдохнуть, так как был воскресный день.
С понедельника у нас начались теоретические занятия непосредственно по профилю нашей военной специальности. Поскольку нам предстояло в сжатые сроки освоить массу дисциплин и общевойсковых, и специальных, присущих только танковым войскам, то расписание составлено было так плотно от подъема до отбоя, что не оставалось свободного времени даже для того, чтобы написать письма родным домой или друзьям в армию.
А началось все с изучения военных уставов. Для этого было специально отведено утреннее время перед завтраком. После подъема и приведения себя в порядок, мы снова возвращались в казарменное помещение и рассаживались на кроватях в расположении своего взвода, поближе к свету.
В первый день пред началом громкой читки предварительную беседу провел сам командир взвода лейтенант Коваленко. Он поведал нам, что принятие первых воинских уставов Рабоче-крестьянской Красной Армии (РККА) было осуществлено еще 29 ноября 1918 г., когда Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет (ВЦИК) утвердил уставы внутренней и гарнизонной службы. В январе 1919 г. им же были утверждены Полевой, Строевой и Дисциплинарный уставы.
В связи с военной реформой и реорганизацией Вооруженных Сил в 1924-25гг. приказом Революционного Военного Совета (РВС) СССР были введены временные Боевой устав артиллерии, Боевой устав конницы, полевой устав РККА, Стрелковый устав РККА, Устав броневых сил.
Во исполнение указаний XVII съезда ВКПб - январь-февраль 1934 г. на опасность возникновения войны и, в связи с этим, необходимости дальнейшего повышения оборонной мощи СССР, был осуществлен ряд мероприятий: Постановлением ЦИК СССР был упразднен РВС СССР и переименован Народный Комиссариат по военным и морским делам в Народный Комиссариат обороны СССР и при нем создан Военный Совет; штаб РККА преобразован в Генеральный штаб РККА; введено звание Маршала Советского Союза и персональные воинские звания для командного и начальствующего состава; создана Академия Генерального штаба.
Одновременно были проведены и другие мероприятия. Так, например, приказом НКО от 30 декабря 1936 г. введен в действие Временный полевой устав (ПУ-36).Вот изучением, пусть не всех, а только некоторых из них, мы должны были заняться на наших занятиях.
После такого напутственного разъяснения началась громкая читка. Поначалу, когда только началось чтение, мы еще крепились и слушали внимательно. Однако монотонное перечисление чтецом пунктов устава, составленного казенным языком, в затемненном помещении, в конце концов, начало усыплять ребят. Некоторые начали явно зевать, другие клевать носом. Меня тоже тянуло в сон, и я еле справлялся с дремотой. Некоторое оживление происходило у слушателей только лишь во время обсуждения пунктов Дисциплинарного устава и устава караульной службы, сопровождаемые байками бывалых, например, о том, как часовой наказал зловредного офицера, заставив его лежать на снегу до прибытия разводящего. В целом же время, отведенное на изучение уставов, нами рассматривалось как принудительная обязаловка.
Другим таким же не очень приятным, но обязательным предметом, была строевая подготовка, на которую мы шли также без особого желания. Особенно муторной была отработка учебно-строевого шага. На счет раз сделаешь шаг и замрешь в таком положении на следующие три счета, чтобы в это время к тебе мог подойти командир взвода и поправить тебе осанку, расположение ног и откинутых рук после их отмашки, сопровождающей шаг. Курсанты ходили гуськом друг за другом с небольшим интервалом по квадрату со стороной из 6 человек. И командир, стоящий в его центре, мог наблюдать сразу за всеми без особых затруднений.
Подобного рода строевой подготовке командование училища придавало большое значение. Оно не исключало возможности, что после ноябрьского парада на Красной площади, такой же военный парад может повториться не только в Москве, но и в столицах Союзных республик. А в этом случае наше военное училище, как часть Ташкентского военного гарнизона, обязательно должно принять в нем участие. Поэтому, как проходят занятия по строевой подготовке в батальоне, интересовало не только его командира, майора Робермана, но и самого начальника училища, генерал-майора Делакова, который часто присутствовал во время занятий на плацу, наблюдая за их проведением.
Вообще-то и другим интересно было посмотреть на нас со стороны, когда строевой подготовкой занимался весь батальон сразу, и все пространство плаца было занято подобного рода квадратами. Лично я приходил в восторг, когда, замирая на три счета, имел возможность обозревать другие квадраты со стороны. Вот, стоявшие в неподвижной декоративной позе, курсанты, вдруг одновременно делают шаг вперед и снова замирают в той же позе, как оловянные солдатики, расставленные играющим в них ребенком. Шаги снова и снова повторяются, как будто они заведенные механические игрушки, и солдаты двигаются по кругу.
В один из таких дней, когда я в шеренге стоял лицом к северу на восточной стороне квадрата, я обратил внимание, на почерневший там край горизонта. Но так как над нами простиралось послеполуденное небо с редкими кучевыми облаками, не придал этому никакого значения. Однако когда внешняя сторона нашего квадрата была уже обращена на запад, и мы теперь стояли лицом к казарменным корпусам, то я неожиданно почувствовал резкий, как удар, порыв ветра в спину, несущего массу пыли с мелким песком и комочками земли. Вокруг все потемнело. И тут же послышался топот ног, бегущих мимо курсантов. Не ожидая команды, прикрыв глаза от пыли, я тоже ринулся бежать в темноту. Бежать я старался прямо, так как видел перед этим, метрах в 50-ти торцовую часть нашего казарменного корпуса. И, тем не менее, меня занесло вправо, и я пробежал мимо здания. Понял я это только когда почувствовал, что натолкнулся на малорослые еще деревья, посаженные перед лицевой стороной казарменного помещения. Сообразив это, повернул к зданию и стал медленно приближаться к нему с вытянутой перед собой рукой. Нащупав стену, все также с прикрытыми веками, только временами открывая их до прищура, пошел назад навстречу ветру, прикасаясь для контроля правой рукой к стене. Так я дошел до угла и тем же манером прошел торец здания, а когда завернул за него, то вскоре нащупал вход на лестничную площадку.
Там до моего прихода уже находилось 3 человека. Коллективно решили не подниматься дальше, а переждать ураган прямо здесь. Никто из нас не мог ответить, что же такое происходит, так как с таким явлением столкнулись впервые.
Через некоторое время сила ветра стала ослабевать, стал накрапывать дождь, в воздухе просветлело. Вот тут-то и появился в дверном проеме наш комбат. Его до этого тщательно отутюженная гимнастерка и галифе, а также начищенные до блеска хромовые сапоги, как и лицо, были покрыты толстым слоем пыли, испещренной редкими дождевыми каплями. При виде комбата никто из нас не издал ни звука, хотя по уставу мы должны были что-то произнести, хотя бы поприветствовать его. Однако, сама обстановка и вид комбата были настолько необычными, что мы растерялись. Недоброжелательно взглянув на нас, раздраженный неожиданной встречей, он молча прошел мимо с сердитым лицом.
Не знаю, запомнил ли майор в тот раз нас всех в лицо или только меня одного, но через неделю-полторы произошло вот что. Стоял я тогда дневальным при входе в роту. Среди бела дня, в тишине он неслышно поднялся по лестничному пролету и внезапно предстал передо мной в проеме двери. От неожиданности я даже вздрогнул. Перепуганные мысли лихорадочно засуетились в черепной коробке, решая вопрос, что мне нужно предпринять в этой ситуации. И пока я вспомнил, что я дневальный, и должен доложить об этом комбату, прошел какой-то миг замешательства. Исчезнувшие поначалу из памяти слова, вдруг сами собой всплыли в сознании. И я закричал, вначале дребезжащим, но потом окрепшим голосом: "Батальон, смирно! Товарищ майор, дневальный 4-го взвода,6-й роты, 2-го батальона I-го Харьковского танкового училища средних танков имени товарища Сталина курсант Питиримов". Во время такого длинного доклада у меня было ощущение, что я, как будто парю в воздухе. Заметив мое кратковременное замешательство, майор, с еле заметной холодной усмешкой, потребовал повторить доклад еще раз. И я, уже придя в себя, более спокойно и четко повторил то же самое.
Во время моего второго доклада в дверях спальни появился дежурный по роте, наш отделенный из старослужащих, и продолжил докладывать комбату о состоянии дел в роте. Выслушав его, комбат прошел по коридору в расположение 5-й роты.
Вспоминая этот эпизод, я задавал себе все время один и тот же вопрос: "Случайно ли произошло такое? Неужели при первой нашей встрече во время бурана, мне нужно было доложить комбату: "Товарищ майор, курсанты 2-го батальона укрылись от непогоды. Ждем вашего указания!" - чего я так тогда и не сделал. Вот и отыгралась судьба-злодейка надо мной. Во время первого же моего дежурства у входа показала, на что она способна.
Я извиняюсь за неожиданное отступление от повествования о буране. Он постепенно затихал. С каждой минутой прояснялось и становилось всё светлей и светлей. Ветер прекратился, небо очистилось. Я вспомнил, что перед построением для выхода на плац, мы все свои тетради с конспектами сложили у торцевой стены прямо на землю. Я вышел, чтобы забрать их. Однако там лежали только растрепанные тетради, прибитые ветром к стене. Все что находилось между их листами и было полегче – исчезло. В основном это были девичьи фотокарточки одноклассниц и записки с их адресами. Я попытался отыскать хотя бы часть из них среди древесных насаждений, но все было тщетным.
"Афганец", как потом рассказали нам местные старожилы, был нередким явлением в этих краях. Вот он-то и растрепал тетради и унес с собой всё лишнее, что лежало в них. Жаль, конечно!
В этот день дальнейшие занятия по строевой были отменены. Мы приводили себя в порядок - умывались, чистились. Упущенное наверстывали уже на следующий день.
Пошла уже третья декада октября, а мы до сих пор все еще большую часть послеобеденного времени проводили на плацу. За это время курсанты нашей роты так поднаторели в строевой подготовке, что любую команду выполняли быстро, стройно и красиво – будь то ротная строевая колонна или парадная шеренга-восьмерка. К тому же, в один из этих дней, возвращаясь из столовой, мы вдруг услышали, как из первых рядов раздался голос, звонкий, красиво звучавший, который пел: "В буднях великих строек, в веселом грохоте, в огнях и звонах…" Я удивился: "Ба, да ведь эта та самая песня, к которой нас приобщал временный командир отделения, когда мы ездили за гравием! Как ему удалось за столь короткое время организовать так, чтобы вся рота была готова запеть?!"
А запевала, тем временем, все выводил и выводил новые строфы: "3дравствуй, страна героев, страна мечтателей, страна ученых! Ты по степи, ты по лесу легла, родимая, необозримая, несокрушимая моя". И после этих слов вся рота дружно грянула припев, ранее заученный нами: "Нам нет преград ни в море, ни на суше, нам не страшны ни льды, ни облака. Пламя души своей, знамя страны своей мы пронесем через миры и века!"
Если это было неожиданно для меня, то можно представить себе, как реагировали те, кто не знал, что рота разучивает этот марш. Из дверей нижних этажей всех помещений стали выходить на улицу люди, чтобы увидеть - откуда вдруг появился этот хор. Из всех окон верхних этажей высунулись головы любопытных.
А между тем, после умолкнувшего хора, запевала начал петь второй куплет:
Нам ли стоять на месте?
В своих дерзаниях всегда мы правы.
Труд наш есть дело чести,
Есть дело доблести и подвиг славы.
К станку ли ты склоняешься,
В скалу ли ты врубаешься
- Мечта прекрасная,
Еще не ясная,
Уже зовёт тебя вперед.
И снова зазвучали слова припева. Вдохновленные общей заинтересованностью окружающих, переполненные чувством гордости за нашу роту, мы, еще более единодушно, пропели слова припева:
Нам нет преград ни в море, ни на суше,
Нам не страшны ни льды, ни облака.
Пламя души своей,
Знамя страны своей
Мы пронесем через миры и века!
Безусловно, это была сенсация для училища! Может быть, поэтому в этот день во время занятий строевой подготовкой плац посетил начальник училища, генерал-майор Делаков Б.В.
Потому ли, что наш четвертый взвод был, как всегда, самым крайним или по какой-то иной причине, но выбрал он именно нас. После обычного в таких случаях рапорта командира взвода, генерал завел с нами, курсантами, разговор. По моим представлениям генерал - личность недоступная для нас курсантов и соответственно с этим обладающая строгой, грозной внешностью. Поэтому я был чрезвычайно поражен, когда вместо грозной суровости в подошедшем генерале, увидел добродушного человека с мягкой, приятной улыбкой на лице. Да и выбранная им тема беседы и манера разговора были далеки от казенного формализма и подкупали своей искренней заинтересованностью. Поэтому возникшее у нас при его внезапном появлении, напряжение, быстро исчезло. Мы почувствовали себя свободно и раскованно отвечали на все его вопросы. Разве кто до этого мог предположить, что сам генерал поведает нам, что он, будучи молодым курсантом кавалерийских курсов, так же, как и мы сейчас, внутренне испытывал неуверенность в своих будущих командирских способностях.
Тогда, по совету своего начальника, он стал уходить далеко в лес, чтобы никого не стесняться, и там выкрикивал различные команды, для развития командного голоса: "Так и вы поступайте", - резюмировал он в конце своего рассказа, - "У вас вон, сколько пустого места", - показал он на подступающую к нам степь. Потом он попросил нас продемонстрировать ему, как мы усвоили строевой шаг. Выбор пал вначале на самого низкорослого Кудашева. Он должен был пройти строевым шагом несколько метров. И тот, на удивление всем нам, так пропечатал несколько шагов, словно у него вместо обычных сапог на подошвах были свинцовые пластины. И главное, сделал он это внешне без какого либо напряжения, выбрасывая ноги прямо перед собой. После него прошелся Пахомов. Он тоже звучно топал, но тело его при этом как-то неестественно и некрасиво вздрагивало в пояснице, что производило неприятное впечатление.
Вслед за Пахомовым прошелся и я, стараясь изо всех сил, как можно громче топнуть подошвами о землю. Но при этом почувствовал, что мое тело вихляется, как и у Пахомова. Правда, генерал не сделал нам никаких замечаний, но и не был в таком же восхищении, какое на него произвел Кудашев. Наверное, нам с Пахомовым не следовало бы подражать грузной походке Кудашева, стараясь как можно громче топнуть, а пройтись, как мы это делали обычно - нормальным строевым шагом.
Интенсивная строевая подготовка завершилась в воскресенье 25 октября. В этот день весь личный состав училища после завтрака был выведен на плац для принятия новичками военной присяги, которая должна была произойти, согласно положению, утвержденному ПВС СССР 3-го января 1939 г., в торжественных условиях. Для этого все были построены как по линейке, ровными шпалерами, батальон за батальоном и замерли в ожидании дальнейшего церемониала.
Начальник училища, генерал-майор Делаков, не заставил себя долго ждать и вскоре появился на плацу в сопровождении всех своих заместителей, начальников отделов и старших преподавателей. За те несколько минут пока эта группа шла, а потом располагалась напротив центральной части выстроившихся шпалер, осведомленные курсанты, перешептываясь, успели рассказать своим соседям по строю, кто есть кто из лиц, сопровождающих генерала.
Мой сосед тоже успел мне шепнуть: "Вон, смотри, второй слева от генерала полковник низкого роста - это комиссар училища".- Как комиссар?! Ведь нам на политзанятиях сказали, что Указом ПВС от 9-го октября упразднен институт военных комиссаров?" - "Ну и что? Стал он теперь начальником политотдела".
После перешептывания с соседом, мною овладела легкая грусть - я окончательно понял, что среди сопровождающих генерала, не увижу приятно улыбающееся лицо, симпатичного мне батальонного комиссара, хотя в тайне надеялся на это.
Неожиданно заиграл духовой оркестр. Играл он мелодию Утренней зари, а после нее - Вечерней зари. Обе эти мелодии звучали в унисон моему минорному настроению. И не только моему. Душевная игра духового оркестра заворожила всех остальных. Никогда, ни раньше, ни после я не слышал этих мелодий, которые произвели на меня в то время неизгладимое впечатление. Однако на этом выступление духового оркестра закончилось, и началась сама процедура принятия присяги.
В завершении празднества мы прошли мимо высокого начальства училища под звучание Оркестра церемониальным маршем. Этот наш марш оказался заключительным в занятиях по строевой подготовке, так как впоследствии нам стало известно, что никакого военного парада войск на красной площади 7-го ноября не будет. Это известие ничего кроме уныния нам не прибавило. Что уж там скрывать - всем хотелось побывать в Ташкенте, тем более в качестве участников венного парада войск Ташкентского гарнизона.
И, тем не менее, принятие нами присяги положительно отразилось на некоторых моментах нашего существования в училище. Теперь, когда мы стали полноправными курсантами, нас стали кормить по самой высокой в тылу армейской 9-ой норме. Это мы сразу заметили, потому что к утреннему чаю нам стали выдавать белый хлеб и сахар, а еда в обед стала более наваристая.
Кроме улучшения питания нам вместо х/б пилоток цвета хаки выдали форменные фуражки с черными околышами, а вместо прежних общевойсковых шинелей - шинели черного цвета, т.е. шинели танково-технических родов войск.
Правда, вместе с тем, и расписание теоретических занятий значительно уплотнилось за счет введения новых учебных предметов. Теперь под контролем офицеров проходили даже вечерние два часа, отведенные на самоподготовку. Жалобы отдельных курсантов на умственное утомление не принимались во внимание. Как правило, на это следовал контрдовод: "Мы вас не для танцев на балах готовим, а для фронта. Хотите остаться живыми - пока есть время, осваивайте науку воевать. Запоминайте все мелочи, заучивайте все до автоматизма. В бою будет поздно думать, что к чему". И мы покорно подчинялись. До тошноты заучивая механизм действия каждого узла танка, каждой его разобранной детали, вплоть до еле заметного выступа или отверстия в нем.
От такого умственного напряжения мы отдыхали только во время практических занятий или участия в несении внутренней караульной службы примерно раз в декаду. Эта новая обязанность прибавилась тоже после принятия нами присяги. Суточный караул для охраны училища выделялся из личного состава дежурной роты и располагался в караульном помещении. В соответствии с уставом гарнизонной и караульной службы, часовые на отдельные охраняемые посты наряжались начальником караула и сменялись через каждые 2 часа разводящим. Те же курсанты роты, которые не вошли на этот раз в состав караула, назначались либо на ночное двухсменное дежурство по охране малозначительных объектов или на выполнение нарядов по каким-нибудь хозяйственным работам для нужд училища, например, подсобными рабочими по кухне, столовой, котельной и т.п.
В психологии взаимоотношений рядовых курсантов с младшими командирами из сержантского состава (командир отделения, помкомвзвода) также произошли серьезные изменения. Если в первый период при поступлении в училище те, кто пришли в него из армейских рядов, довлели над не служившей молодежью, поучая и приучая ее к армейской дисциплине и порядку (вспомните, как я в первый же день "за пререкание" получил второй наряд вне очереди), то теперь ситуация в корне изменилась. Армейская дисциплина и порядок остались прежними, однако успеваемость курсантов (независимо от того кто он - рядовой или младший командир) стала решающей. Именно от общей оценки знаний, как нам стало известно, зависело в будущем, какое звание тебе будет присвоено - лейтенант или младший лейтенант. Те, кто был поумнее, поняли это сразу и поубавили свой гонор. Они не очень-то стремились взваливать на себя ответственность и нагрузку младшего командира. Однако нашлись и такие, для кого сержантское звание, присвоенное им во время армейской службы, оказалось чересчур важным для самоуважения. Вот они-то своим поведением и выражали пренебрежение к юнцам и изыскивали малейший повод, чтобы показать свое превосходство. Хорошо, если это проявлялось, пусть даже в форме ехидной подсказки, но было необходимым и нужным в армейских условиях. Но случалось и так, что сержант с капризно-властным характером, за время армейской службы приобретает дурную привычку повелевать теми, кто находится у него в подчинении - от такого, кроме пакости ничего путного не жди. К таким сержантам относился и наш первый помкомвзвода. По-видимому, ему запомнился мой растерянный, смущенный вид и безропотное повиновение в том первом случае и захотелось снова покуражиться надо мной, чтобы еще раз насладиться чувством сержантского властвования над подчиненным ему рядовым.
На этот раз я вышел первым в пустой еще от курсантов коридор, где прогуливался сержант, в ожидании сигнала командира взвода на общее построение. Сержант, как будто только этого и ждал. Подойдя ко мне, он сразу же ухватился за поясной ремень и проворчал: "Что за расхлябанность? Подтянуть!" – "Вполне затянут. Куда же ещё больше?" – возразил я, глядя ему в глаза. Лицо сержанта злобно перекосилось.
Не оборвать в былое нить. Часть 8. Начало
© Copyright: Дмитрий Питиримов, 2015
Свидетельство о публикации №215060401532
Свидетельство о публикации №215060401532
Рецензии